ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ МИФОЛОГИЧЕСКОГО КОМПЛЕКСА «ЧЕЛОВЕК – ПРИРОДА» В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА

Страница 10

Установленные концептуальные соответствия позволили экстраполировать понятие дома как освоенной человеком области бытия на понятие своей земли, что, на наш взгляд, детерминировало закрепление (в качестве этнонима, а за тем – топонима) за восточнославянскими племенами заимствованного наименования Русь. Достаточно убедительной представляется гипотеза, связывающая имя Русь с прагерманским *dreug- (и.-е. dhreugh-), со значением «прочно держаться вместе» (родств. друг, дружеский и т.п., для которых восстанавливается и.-е. корень *dhreu-/*dhru- «крепкий, прочный»). Между тем, О.Н. Трубачев считал возможным выведение слова друг – из и.-е. *dhreuo – «дерево». В этом случае *dhreug-/*dhrug- означает «прочный, как дерево» > «верный сообщник, товарищ». семема друг включает сему «сильный» (> «крепкий, а потому надежный» = «крепкий, как дерево»). В соответствии с данной этимологизацией, русь (собират.) может реконструироваться как «множество деревьев вместе, лес» с последующей метафоризацией в контексте существующей мифопарадигмы и идеи единства, общности, игравшей значительную роль в обществе (ср.: образованное с участием патронимического суффикса рус-ич-и и родичи, сородичи), вследствие чего в русском языке патронимический суффикс превращается в этнонимический. В этом ключе заимствованное именование Русь по отношению к родной земле восточных славян было больше символическим, образным, но его этнонимизация была поддержана закрепленными в традиции концептуальными (мифологическими – в своей основе) единствами «Дом» - «Дерево», «Род» - «Дерево», которые нашли продолжение в символическом соответствии «Русь» - «Дерево», где «Русь» - не столько географическая точка, сколько общий дом, объединяющий прошлое, настоящее и будущее этноса. Доказательством этого служит обозначение национальности посредством субстантивированного притяжательного прилагательного – русский, нетипичное для славянского ареала (ср. славянин, украинец, поляк и др.) и в то же время значимое для реконструкции архетипического значения лексемы Русь: русский - «принадлежащий Руси как объединению, сообществу». Такое значение слова русский в определенной мере сохраняется до сегодняшнего дня. В частности, оппозиция русский – нерусский в просторечии зачастую является семантически дублетной по отношению к оппозиции свой – чужой, где нерусский (чужой), как правило, означает «не славянин».

Таким образом, целью идентификации «Человек» - «Природа» было «идентифицировать «свое» через «чужое», индивидное через общее» [Арутюнова 1999: 311], при этом указанная идентификация в полной мере эксплицировалась на уровне лексической семантики. Анализ архаичных значений, реконструируемых в ходе диахронного лингвокультурологического анализа номинант в контексте физиоморфизма, показал, что в семантике слов аккумулированы комплексы мифологических представлений – вплоть до самых архаичных пластов. Слова как вербализации концептов включали эти представления в опыт повседневной жизни, что находит продолжение на уровне современной метафорики.

Четвертая глава – «Человек» и «Природа»: антропоморфизм как проекция» - посвящена моделированию фрагментов мифологической картины мира в контексте антропоморфных представлений этноса.

Анализ лексического материала показал, что антропоморфизм возникает в результате проекционного наложения концептуальных полей «Человек» и «Природа». Сущность антропоморфизма состояла в том, что объекты концептуального поля «Природа» помещались посредством проективного наложения в концептуальное поле «Человек». Подобные проекционные совмещения имели место на всем протяжении концептуального комплекса «Человек – Природа».

Данное проекционное совмещение базируется на ассоциировании чувственных представлений, возникающих относительно природных объектов, и находит отражение в многочисленных фактах наложения и пересечения концептуальных и семантических полей.

Так, концептуальное поле «Человек» в восточнославянской, а затем и в русской МКМ репрезентирует ряд очагов проективного взаимодействия с полем «Вода». Прежде всего, концептуально и архетипически вода связывается с основными модусами бытия – рождением и смертью. При этом вода ассоциируется с женским началом, что находит отражение в наименовании славянской языческой богини смерти – Моры (Мары). Став нарицательным, мифоним получил различные значения по славянским языкам: укр. мора - «нечистый дух», болг. мора - «ночной кошмар», серб.-хорв. мора - «домовой, кошмар», польск. Mora, mara - «кошмар» и mara, zmora – «ходячий покойник» и т.п. В то же словообразовательное гнездо входят рус. умора ( от уморить), белорус. моркi – в белорусских проклятьях эвфемистическое название болезни, специально насылаемой на человека. Значение «кошмар» имеют лексемы Mahr и mara в немецком и английском языках соответственно. В целом, основа *mor-/*mar- была широко распространена в древнеевропейских диалектах, ср.: арм. mawr - «болото», др.-исл. marr, др.-англ. mere - «море, озеро», слав. morje - «море», в ряде русских говоров (олонец., онежск.) море - «озеро», укр. диал. мороква - «болото». Таким образом, мифоним на уровне семантического архетипа оказывается связанным с лексемой море, праязыковой аналог которой обозначал не только собственно море, но и озеро, болотистое озеро, болото.

Следовательно, корень *mor-, с одной стороны, соотносился с общим именованием водоемов, а с другой – актуализировал мифологему смерти как перехода через водную преграду. Исходя из данного положения, и.-е. корень *mor- может быть рассмотрен как синкрета: «вода»+«смерть». Соответственно мифоним Мора, основа которого в архетипе членится на корневую морфему и детерминатив со значением agensa – действующего субъекта, может быть реконструирован как «умерщвляющая», а лексема море могла обозначать локус смерти (ср. слово смерть – др.-рус. съмьрть с приставкой присоединения (съ-), отражающее в протозначении присоединение к области нахождения мертвых). Это позволяет допустить, что и.-е. основа *mor-/*mar-/*mer- родственна *mor-t(h)-o- - «умирать» (ср. смерть, мор, мертвый, мары (курск., судж.) - «носилки, на которых носят хоронить мертвых» и т.д.).

Соответственно, сказочное лукоморье - буквально «излучина моря» - есть «иной», неведомый, мир. Буян, остров упоминаемый в русских сказках и заговорах и наделенный фантастическими чертами «потустороннего» мира, также находится далеко за морем, при этом Название этого острова происходит от прилагательного буйный, родств. др.-инд. bhuyisthas – «самый сильный, очень сильный», и, на наш взгляд, семантически и этимологически связано с др.-рус. боуи – «кладбище» (на возможность такой связи указывали А.А. Потебня и А.Г. Преображенский), следовательно, остров Буян эквивалентен раю в его языческом представлении, причем для слав. *rajь J. Holub и F. Kopečný восстанавливают протозначение «море, течение». Аналогом общеславянского рая в русском фольклоре выступает Вырий, или Ирий. Б.А. Успенский полагал слово Ирий обозначением потустороннего мира вообще. Наиболее вероятной этимологией слова В.Н. Топоров считает возведение его к и.-е. корню *ur-ьjь от *ur – «вода», может быть, «море» (ср. балт. jura – «море», откуда Юрмала). В этом же ряду, вероятно, следует рассматривать гидронимы Вырь, Вир - приток Сейма, ср.: диал. вир – «глубокое место в болоте, реке», где живет вировник – «черт».

При этом вода мифологизировалась не только как локус смерти, но и как дорога, путь в иной мир. Следует отметить, что в праславянском слово дорога - *dorga – имело отличное от современного значение и означало «быстрина, узкий залив», то есть «путь по воде» , на что указывал Ф.П. Филин (ср.: греч. pwntaV - «море», однокоренное русскому путь).

Перечисленные соответствия свидетельствуют о наличии в славянской, а позже – русской МКМ концептуального соответствия «Вода» - «Иной мир» (вода как область локализации персонифицированной смерти Моры, как Вырий - место нахождения душ умерших).

Амбивалентным (двунаправленным) характером взаимосвязи «Вода» - «Иной мир» (начало жизни и конец) детерминирована отличительная черта концепта «Вода» в русской мифологической картине мира - его двойственность: есть «две воды» - «живая» и «мертвая». Как полагает Ю.С. Степанов, «живая вода» - то же, что «бессмертный напиток», ср.: др.-инд. am˚rta, при этом в древнеиндийском am˚rta, и в русском бессмертный (исторически однокоренных) вычленяются эквивалентные семы: «отрицание» (др.-инд. префикс а- и рус. без-/бес- со значением отрицания) + «смерть», что позволяет предположить осмысление жизни через смерть: жизнь как «не-смерть». Следовательно, образ «жизнь» рождается из образа «смерть», отсюда и их соединение в одной точке временного круга: начало и конец - слова одного корня, где начало - буквально то, что «направлено на конец». В соответствии с этим положением, возможна отличная от ныне принятой семантическая реконструкция лексемы плоть, отражающая в архетипе представления, детерминированные мифом. Данное существительное совершенно справедливо, на наш взгляд, возводится О.Н. Трубачевым к праславянскому корню *plъt-, от которого образовано слово плот – «средство передвижения по воде» - и апеллатив *плота, зафиксированный В.И. Далем в значении «овраг» с пометой «воронежское» (ср. гидронимы от данного апеллатива: Старицкая Плота, Ржавая Плота, Лещинская Плота и др.). При этом О.Н. Трубачев реконструировал исходную семантику номинанты плоть как «наплыв, наплывшее, натек» > «тело, кожа». В свете реконструируемой нами МКМ представляется, что данная лексема семантически связана с плыть, плыву; то есть плоть – это то, что приходит с водой, приплывает (подобно плоту), буквально «приплывшее». Такое прочтение архетипа репрезентирует концептуальное соответствие «Вода» - «Жизнь» ( = «Рождение человека», путь, по которому человек приходит из небытия) и коррелирует с семантикой других образований, входящих в концептуальное поле «Вода» и объединенных диадой «Вода» - «Путь (из/в иной мир)» в рамках мифологической когнитивной парадигмы.