ПРОБЛЕМАТИКА И ПОЭТИКА АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ ПОВЕСТЕЙ О ДЕТСТВЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ Х1Х в.

Страница 8

Моменты социализации (приобретение индивидом общественно-значимого опыта) как раз и образуют сюжетные «узлы» автобиографических произведений. Развиваясь, ребёнок усваивает новые психологические черты и формы поведения, благодаря которым он становится сочленом социума. Элементом социализации дворянского «дитяти» является освоение им православных традиций. Существенным атрибутом духовной жизни ребёнка становится молитва, являющая собой, по словам преподобного Нила Синайского, «восхождение ума к Богу». Родители никогда не забывают благословить своих детей на ночь или (в предчувствии смертельного исхода) на всю жизнь. В основе многих обращений к ребёнку, произнесённых с целью воспитательного воздействия, лежит апелляция к Богу. Несомненно, внимание к религиозно-духовной сфере внутреннего мира героев автобиографических повестей, даёт более полное представление о психологической сути тех процессов, которые воссозданы авторами на страницах произведений. Яснее и объективнее будет воспринята читателем и позиция самих писателей, видевших в детстве самую гармоничную пору развития человеческого «Я» и непременным условием этой гармонии считавших просветлённое состояние души, которое даруется человеку лишь приближением к Богу. Писатели стремятся раскрыть внутренний мир детей в его непрерывном движении и изменении, в его сложном взаимодействии с микро- и макросредой, с миром природы. Из существа, усваивающего накопленный человечеством опыт, ребёнок превращается в творца этого опыта, создающего те материальные и духовные ценности, которые кристаллизуют в себе и новые богатства человеческой психики.

Существенное жанровое значение в автобиографических повестях о детстве имеет их хронотоп. Авторы не только изображали локализованный во времени и пространстве идиллический мир, но, в первую очередь, показывали процесс «расшатывания» и разрушения его основ, что было обусловлено изменением традиций семейного уклада, проникновением в мир семьи буржуазно-экономических порядков. Изображаемое действие предполагало условное деление на два мира: мир «свой», патриархальный, сосредоточенный в пределах барской усадьбы или господского дома, и мир «чужой», куда герой-ребёнок попадал с вполне определённой целью, продиктованной ему общественной средой. В зависимости от отношения автора к патриархальному укладу жизни выделяются две хронотопные модели, которые условно можно обозначить как ситуации «потерянного рая» и «блудного сына».

Говоря о хронологической градации, следует отметить «троичность» времени, наблюдаемую в автобиографических произведениях. Настоящее время преобладает, когда речь ведётся от лица героя-ребёнка. Однако в авторском изложении оценка событий детства даётся в двух планах: плюсквамперфектного (давно прошедшего, воссоздающего историю рода, где ещё нет «Я»–рассказчика) и перфектного времени (недавно прошедшего, сохраняющего свой результат в настоящем, где присутствует авторское «Я»). Соотношение этой временной парадигмы различно в зависимости от того, к какому типу принадлежит исследуемое произведение. В повестях и романах, позитивно оценивающих патриархальный уклад жизни, возрастает удельный вес плюсквамперфектного времени (экскурс в прошлое семьи, история домочадцев, воссоздание «биографии» усадебного дома и пр.). В произведениях, исследующих историю «блудного сына», преимущественно преобладают настоящее и перфектное время, что практически сводит к минимуму перенесение повествования в исторически отдалённое прошлое. Такое изменение временной парадигмы не случайно. Писатели, критически воспринимавшие патриархальную старину, не испытывали благоговения перед давно минувшим, родной дом не хранил для них память о былом, не нёс в себе метафорической функции «потерянного рая». В произведениях, воссоздающих жизнь «блудных детей», действие может переноситься в суетный мир города. Пространственная локализация «чужого» мира подчеркивается отсутствием пейзажных зарисовок: нет парка, сада, лугов и лесов как части усадебного быта. Нет и речи о воспроизведении патриархальной идиллии, она разрушена и в пространственном плане, и во временном (плюсквамперфектное время минимально используется авторами, так как история рода не вызывает интереса у ребёнка или же она искажена трагически-непредвиденными событиями).

В произведениях русской классики ХIХ века главными приметами патриархально-идиллической жизни по-прежнему остаются физиологические явления (еда, сон, продолжение рода), цикличность жизненного круга в его основных биологических проявлениях «родин, свадеб, похорон», привязанность людей к одному месту. Культ еды играет основополагающую роль, подмеченную еще М.М. Бахтиным, связавшим хронотоп еды с изображением детства. В произведениях, воссоздающих ситуацию «блудного сына», как правило, отсутствует совместная трапеза отцов и детей. Таким образом, еда в автобиографических произведениях играет важную метафорическую роль, знаменуя сохранение или разрушение патриархальной идиллии.

Непременным атрибутом домашнего мира в автобиографических повестях являются слуги. Они не только хранители традиций, но и непременные участники и свидетели всех событий. Именно в ходе общения няни и ребёнка восстанавливался ход истории, нарушенный петровскими преобразованиями, шла своеобразная нравственно-эстетическая «подпитка» дворянского дитяти идеями и представлениями, почерпнутыми из народных глубин. В произведениях, герои которых не испытывали тоски по «потерянному раю», роль няни или лица, её замещающего, явно ослаблена.

Переход из «своего» мира в «чуждую» сферу всегда пространственно подчеркнут. Этот «порог» ощутим и хронологически: ребёнок должен достичь определённого возраста, чтобы поступить в учебное заведение или отправиться в путешествие, впечатления от которого будут осознаны и оценены самим «дитятей». Связующим звеном между двумя мирами является дорога, символизирующая не только перемещение в пространстве, но и взросление, рост ребёнка, выбор им своего жизненного пути. Подобно родовому человеку, герои автобиографических повестей начинает осознавать реалии «своего» мира, только столкнувшись с «чужим» пространственно-временным континуумом. Казённая система образования и пространственно, и хронологически противостоит укладу родного дома. Чужеродность «своего» и «чужого» мира настолько велика, что от ребёнка требуются нравственные усилия, чтобы «вжиться» в новую роль. Время в чужом мире тянется медленно, оно однообразно и лишено простых человеческих радостей. Поэтому закономерно у ребёнка возникает желание вырваться из этого замкнутого пространства на простор, может быть, если это возможно, в иное измерение. Характерны для маленьких героев мечтания о путешествиях, ярких впечатлениях, побеге в Америку. Разумеется, здесь Америка представляет собой не реальную страну на карте мира, а скорее образ, созданный воображением детей. Разделение временно-пространственных отношений на два мира, характерное для автобиографических повествований о детстве, сохраняется и в литературе ХХ века.

Глава III. Своеобразие психологизма автобиографической художественной прозы о детстве второй половины Х1Х века.

К концу XIX века ни у писателей, ни у педагогов и психологов не вызывало сомнения, что маленький человек обладает собственным сокровенным миром, передать который можно, лишь заглянув в тайники психической жизни ребёнка. Возникновение психологизма исследователи связывают с возросшим к середине XIX века интересом к личности человека, с признанием суверенности и самодостаточности художественного описания частной жизни как таковой, в том числе и такого её этапа, как детство. В детской литературе интерес писателей к внутреннему миру маленького героя обнаруживается гораздо позже, нежели в литературе для взрослых. Стремление к психологической мотивированности поступков сопровождалось обретением возраста персонажем-ребёнком, а также появлением особых психологических жанров – таких, как переписка детей или детские дневники. Однако, несмотря на попытки создать реалистически достоверный образ, литература не могла этого сделать до появления в печати автобиографических произведений «молодого Толстого». Автор «Детства» предпринял первую в истории русской словесности попытку воссоздать внутренний мир ребёнка во всём многообразии его психологических нюансов. Своеобразие его анализа проявилось в прослеживании причинно-следственных сцеплений, в той сети обусловленности, которая наброшена на всё сущее; в возведении к общим формулам (толстовская «генерализация») и одновременном разложении на составные части, притом переменные и текучие, образующие ряды ситуаций.