Концепт «кочевье» в калмыцкой, русской и американской лингвокультурах

Страница 4

Селения, возникавшие на границах юга России, сохраняют свое название станиц, как память о своем происхождении от дорожных станов. При нападении соседей или врагов улицы станиц заставляли повозками, либо всю станицу на ночь окружали бричками (Кубанская энциклопедия 1989: 12). Все это воспроизводит схему обычного дорожного стана: поставленные кругом повозки для круговой обороны в случае опасности.

У лесных дорог, охотничьих троп, на дальних промыслах и сенокосах ставили специальные избушки, где часто путник останавливался на ночь. На Русском Севере такая избушка называлась едома (так же, как густой лес), зимовка, кушня (служившая для отдыха пешим и конным), в Сибире – зимовье, балаган, путика и т.д. Лесные избушки обычно меньших размеров, с черной печью или даже с открытым очагом посередине; нередко углублены в землю, т.е. представляли собой полуземлянки.

Часто придорожные избушки выступали в роли ориентиров. Найти такую избушку можно было, идя вверх по течению реки. От избушки шла протоптанная и размеченная тропа, иногда подъездная дорога в населенный пункт.

Наряду с лесными избушками местом временного приюта бродягам служили пустые дома и заброшенные деревни. Нередко ночевали и в нежилых домах: банях или сараях. Человек, встреченный в заброшенной деревне или пустом доме, мог быть воспринят как нечеловеческое существо, нечистая сила. Чужак сохранял свое периферийное, бесстатусное положение. Отношение к нему старожилов оставалось в этом случае нейтральным, а чаще всего подозрительным и даже враждебным. Тем не менее, русский переселенец, имея крышу над головой, мог временно воспользоваться преимуществами оседлого существования.

Жилища американских поселенцев отличаются в первую очередь своим качеством. Символом новой жизни в Новом Свете становится бревенчатая хижина (log hut). Она же и есть воплощение идеала американского жилого дома, духовные потомки которого – бесчисленный ряд всевозможных жилищ, от бунгало до ранчо. Бревенчатая хижина утвердилась в Америке главным образом благодаря шведским переселенцам, которые в 1638 году высадились в устье р. Делавэр и основали поселок Кристинагам (Patton: 113). Затем этот удобный и компактный тип дома стал использоваться шотландскими, ирландскими и германскими и другими колонистами, которые перевезли его дальше на запад.

Нуждаясь в быстром и масштабном строительстве домов и почти не имея квалификационных плотников, поселенцы Новой Англии изобрели новую модель универсального жилища, которому суждено было задавать тон в грядущие десятилетия. «Надувной каркас» (The Balloon – Frame House), повсеместное явление XX века, остается уникальным изобретением американских первопроходцев.

Дом, сбитый гвоздями, нетрудно демонтировать; его легкие детали удобно паковались и перевозились, а собрать его заново мог любой человек, способный держать в руках молоток. Меняющие место жительства американцы нередко желали брать свои дома с собой и отправлять их вперед. К середине XIX века производство стандартных блочных домов, церквей и даже отелей, которые можно было заказать с доставкой на фермы и в города Запада, превратилось в процветающий бизнес.

Временным жилищем служила большая палатка (tent), разделенная рядами ящиков на мужскую и женскую половины, с соломой на полу вместо постелей. Кочевая община способна превратить средство передвижения во временное жилище. Так, передвигаясь на фургонах или телегах, ночевали под ними. В современное время в качестве «придорожного дома» выступают автофургоны (motor home).

В четвертой главе «Ценностные характеристики концепта «кочевье» в калмыцкой, русской и американской лингвокультурах» исследуемый концепт анализируется в паремиологии, в фольклорных и художественных текстах и в современном языковом сознании.

Все паремии, имеющие отношению к концепту «кочевье», могут быть рассмотрены в следующих аспектах:

1) оценочные характеристики кочевья в русском, калмыцком, американском языковом сознании;

2) нормы поведения людей в процессе кочевья.

Наиболее частотные паремиологические характеристики кочевья как процесса – интенсивность приложения усилий, динамизм. Однако в большинстве паремиологических единицах кочевье характеризуется не только как интенсивная деятельность, но и как необходимое условие существования человека (калм. без травы нет скота, без скота не пищи; рус. не накормит земля, накормит вода или рыба ищет, где глубоко, а человек – где лучше), а также как средство завоевания уважения в обществе, морального самоудовлетворения (Traveling is one way of lengthening life, at least in appearance).

Кочевничество калмыцкого народа объясняется в первую очередь поиском лучших пастбищ для своего скота. Скот – основа жизни, основное богатство для кочевника: Мал күн хойрин әмн холвата – Души человека и скота неотделимы; Сән көдлмшнәс җирһл ясрдг, сән идгәс мал тарһлдг – от хорошей работы жизнь улучшается, а от хорошего пастбища скот поправляется. Калмыки в отличие от монгольских народов выращивали четыре вида скота: лошадь (мөрн), верблюд (темән), овца (хөөн), корова (үкр). К ним не относили коз. Они, наоборот считались признаком бедности: Бәәхтә цагт - темә өскдг, угарх цагт – яма өскдг – когда богатеют – разводят верблюдов, когда беднеют - разводят коз; мөңгн чилхлә - шаальг болдг, мал чилхлә - ишк болдг – деньги кончаются – остается одна мелочь, скот кончается – остается лишь козленок.

Калмыки привязаны к кочевой жизни. Кочевье калмыков объясняется также внутренним «непокоем». Таким образом, кочевье наделено символическим смыслом. Кочевье не знает дорог, а знает пути. Кочевье – это путь к познанию себя, окружающей действительности, самосовершенствованию: Орн деер кевтсн өвгнәс ор эргсн көвүн – Чем старик, привыкший лежать на кровати, лучше юноша, странствующий по свету; Аавин биид кү тань, агтин биид һазр тань – при жизни отца познавай людей, с хорошим конем познавай землю; хәәсн күн олдг – человек, который ищет, находит; жаждущий – достигнет, ищущий – найдет; больше увидишь – умнее станешь; Дальний путь начинается с близкого; Больше увидишь – умнее станешь и т.д. Таким образом, кочевье в калмыцком языковом сознании ассоциируется с благосостоянием, обогащением, познанием окружающей действительности, расширением кругозора.

В русской традиции под оседлостью понимается стремление обрести чувство защищенности, зависимость от природной эволюции, гарантирующая общественную независимость. Смена деятельности, а также стремление к освобождению от природной зависимости предполагает определенного рода нарушения устойчивого быта, оторванность от привычного мира. В русской традиции противопоставление пути, дороги и дома находят свое выражение в представлениях об опасности. Дом – это прежде всего символ жизни, плодородия, покоя: Дома солома съедома; Свой дом – не чужой; из него не уйдешь; Свой уголок, хоть боком пролезть, а все лучше (Рыбников: 1859: 12). Под родной кровлей все лучше, свободнее: В гостях хорошо, а дома лучше; Всяк в своем доме волен; Свой уголок – свой простор; В доме все скоро, а вчуже житье хуже.

Пословицы следующего ряда отчетливо указывают на отношение людей к привычным, т.е. «своим» и непривычным, «чужим» местам обитания. Противопоставление «свое - чужое», по свидетельству Ю. С. Степанова, оказывается основным для мировой культуры, и русская не составляет исключения. Оно «является одним из главных компонентов всякого коллективного, массового, народного, национального мироощущения» (Степанов 2005: 126). Чужая сторона вызывает у русского человека недоверие, сомнение, боязнь, неприязнь: На новое место попадешь, три года чертом прослывешь; Чужая-то сторонушка не медом полита, а слезами улита; Родная сторона – мать, чужая мачеха; В чужом месте, что в лесу; Сторонушка не дальняя, но печальная; Ехал наживать, а пришлось свое проживать; Незачем далеко, и здесь хорошо. Поэтому русский человек осуждает того, кто оставляет родное место и переходит на другое: С родной земли – умри, не сходи! Где родился, там и пригодился.