Александр Иванович Герцен

Страница 3

Такое отношение к науке Герцен вполне резонно объяснял тем, что она досталась России готовой, без мук и труда. Отсюда та дикая смесь пиетета и снисходительности, мистических надежд и подозрительности, с которой, к сожалению, и по сей день приходится часто сталкиваться в нашей стране и которую, как это ни странно, мы обнаруживаем у самого Герцена, когда от критики дилетантов он переходит к критике современных ученых за чрезмерную специализацию, формализм, оторванность от жизни и другие "грехи". С какой-то поразительной непоследовательностью он предъявляет им все те же обвинения и претензии, за которые только что высмеивал дилетантов. Так, в главе "Дилетанты и цех ученых" Герцен пишет, что современная наука рвется из тесных аудиторий и конференц-залов в действительную (?!) жизнь, чему, однако, препятствует каста ученых, ревниво окружившая науку лесом схоластики, варварской терминологии и тяжелым, отталкивающим языком. "Наконец, последняя возможность удержать науку в цехе была основана на разрабатывании чисто теоретических сторон, не везде доступных профанам".

Герцен пишет, что современные ученые окончательно превратились в средневековых цеховиков-ремесленников, утративших широкий взгляд на мир и не разбирающихся ни в чем, кроме своей узкой темы. Конечно, снисходительно замечает Герцен, от занятий таких ученых может быть и какая-то польза, хотя бы в накоплении фактов, но тут же пугает читателя возможностью утонуть в море сведений, кое-как связанных искусственными теориями и классификациями, о которых ученые "вперед знают, что они не истинны".

Важно подчеркнуть, что, критикуя ученых-цеховиков, Герцен имеет в виду прежде всего Германию, в науке которой, как он считает, в наибольшей степени восторжествовали "педантизм, распадение с жизнью, ничтожные занятия, искусственные построения и неприлагаемые теории, неведение практики и надменное самодовольство" и т. д Но что, собственно, дает Герцену право судить о состоянии науки в Германии? Разве он учился в ее университетах, общался с немецкими учеными, работал в их лабораториях?

{Кстати, знакомство с реальными немецкими учеными, в частности, с К. Фогтом поколебало уверенность Герцена в том, что научная специализация ведет к тупости, самодовольству и мещанской ограниченности.}

Понятно, что судить с такой уверенностью о ничтожестве именно немецкой науки Герцен мог лишь потому, что основывался на той критике, которую в изобилии можно было найти в статьях и книгах выдающихся немецких писателей, ученых и публицистов, мучительно переживавших униженное положение своей родины, ее экономическую отсталость, раздробленность, политическую зависимость и мечтавших о том возрождении Германии, которое принесет ей наука, философия и искусство. Однако для выполнения такой миссии эти области духовной деятельности должны были достичь невиданных ранее высот, и колоссальные успехи немцев в развитии философии вселяли надежды на то, что это достижение вполне возможно. Это первое.

Второе. Для европейской науки 30 - 40-х гг. XIX в., и особенно для немецкой науки, был характерен острый конфликт с философией. Тесно связанные в XVII в., у истоков науки Нового времени, в XIX в. эти две дисциплины быстро разъединялись, обвиняя друг друга в некомпетентности и пренебрежении к истинно важным вопросам. Хорошо известно, что разъединение науки и философии было в целом полезным процессом, позволявшим им обеим обрести свои собственные предметы и методы исследований и благодаря этому ускорить свое развитие. Однако для того, чтобы увидеть тогда за взаимной критикой позитивные результаты и, в частности, понять особенности философской критики науки

{Конституируя себя как анализ теоретического мышления культуры Нового времени ("чистого разума") и нащупывая контуры каких-то иных логик, философия не могла не критиковать науку, в которой это мышление воплотилось наиболее последовательно. Кроме того, критика науки того времени за чрезмерный эмпиризм была в принципе правильной, хотя и не учитывающей того, что ученые, особенно экспериментаторы, просто "обогнали" тогда теоретиков.}

требовалось несоизмеримо более глубокое знакомство с интеллектуальной жизнью Европы, чем то, которое было у Герцена. Но это значит, что импортируя западную критику науки без самой науки, он попадал в положение высмеиваемых им дилетантов, получавших западный продукт готовым и не задумывавшихся ни о трудной истории его появления, ни о том контексте, в котором он имеет смысл.

Конечно, можно сказать, что Герцен на примере Запада предостерегал отечественную науку от возможных опасностей. Но было ли такое предостережение полезным? В то время как российская наука делала первые шаги на пути к профессионализму, Герцен издевался над специалистами, называя их современными троглодитами и готтентотами. Стоит ли после этого удивляться тому, что российская литература в поисках положительного героя обращалась к кому угодно, но только не к ученому?

Не менее серьезные последствия имело и распространение в обществе взглядов о необходимости создания новой, более простой и понятной народу науки, которая благодаря использованию диалектического метода сможет органически соединить философию и науку, теоретическое и эмпирическое и т. д. Причем главную роль в создании такой науки Герцен в своей следующей работе "Письма об изучении природы" отводил, естественно, России, проводя параллели между европейским Ренессансом, начавшимся после восприятия Западом античной образованности, и послепетровским развитием России, усваивающей ныне западную культуру. Так применительно к науке формировалась опасная идея обратить отставание России во благо и разом преодолеть все те трудности и противоречия, в которых запутался Запад.

{При этом Герцен прибегает к фактической апологии российского дилетантизма, сравнивая его с наивной, но эстетически яркой, богатой потенциями античной философией }

Понятно, что подобные идеи также не способствовали росту уважения к профессионализму и в немалой степени содействовали политизации российских университетов, студенты которых нередко видели в себе не будущих специалистов, а носителей нового, революционного мировоззрения, способного спасти мир. Таким образом, пытаясь помочь распространению в стране науки, Герцен только ей повредил. Своими статьями он фактически дезориентировал молодежь, внушая ей неадекватные, а то и просто ложные представления о мире ученых.

Принципиальную роль в этой дезориентации (прежде всего, самого себя) сыграло увлечение Герценом философией, критический пафос которой предполагал существование в стране достаточно развитого научного сообщества. Но почему, собственно, Герцен, пытаясь спасти от дилетантизма науку, не обратился к нормальной пропаганде ее результатов и достижений? Оказывается, к аналогичным, дезориентирующим результатам могло приводить заимствование не только революционных идей западных философов, но и вполне добропорядочных сведений из научных и научно-популярных журналов.

В 1829 - 1830 гг. Д. М. Перевощиков, с целью распространения среди студентов современных научных представлений, перевел и опубликовал в журнале "Новый магазин естественной истории" около сотни статей из иностранной научной периодики, посвященных в основном исследованиям взаимосвязи различных классов явлений, в том числе живой и неживой материи, а также идеям о фундаментальной роли электрических сил в природе.

Как известно, открытия в начале XIX в. химического, теплового, физиологического и магнитного действий электрического тока оказали фундаментальное воздействие на развитие естествознания. Эти открытия подтверждали высказанные ранее догадки об универсальной взаимосвязи различных сил природы и побуждали ученых предполагать и искать другие связи такого типа. К сожалению, необычный характер новых явлений, их несоответствие существующим теоретическим концепциям, а также элемент случайности во многих открытиях породили, особенно в околонаучной среде, представления о том, что для совершения научных открытий не нужно никакой серьезной теоретической подготовки и достаточно лишь смелых гипотез и настойчивости. Этим же недостатком страдали подборки и обзоры Перевощикова, создававшие (вопреки убеждениям самого автора, отказавшегося вскоре от такой формы популяризации науки) у студентов опасный образ легкой, порхающей от открытия к открытию науки, что вело их затем к разочарованиям и дилетантизму.