Сперанский А. Д.

Начало пути

Алексей Дмитреевич Сперанский родился 12 января 1888 г. в городе Уржуме Вятской губернии в семье чиновника судебного ведомства, в которой было еще четверо детей. Младшая сестра (М. Д. Сперанская) много лет проработала бок о бок с Алексеем Дмитриевичем и бы­ла его близким помощником и другом. Среднее образо­вание А. Д. Сперанский получил в 1-й классической гимназии Казани. Учился он, по словам сестер, очень легко и по всем предметам получал только отличные оценки.

Перед нами фотография А. Д. Сперанского гимнази­ческих лет . Открытое лицо юноши 15—16 лет, с очень правильными чертами, красивым лбом, коротким носом, еще по-детски припухлым ртом. Но главное, что обраща­ет на себя внимание, — это пытливый, смелый взгляд широко открытых умных глаз. Таким он остался, этот взгляд, и в последующем, только годы напряженной ра­боты и испытаний сделали его более сосредоточенным и усталым.

К сожалению, мы не располагаем материалами, осве­щающими годы обучения А. Д. Сперанского на меди­цинском факультете Казанского университета. Лишь устные свидетельства одного из его однокашников по ме­дицинскому факультету позволяют представить образ простого, милого, легкого в общении молодого человека, славного малого, непременного участника всех студенче­ских собраний и пирушек, ничем особенно не выделяв­шегося из среды своих товарищей. Учился он прекрасно и кончил университет со званием «Лекарь с отличием».

Весьма примечательно, что А. Д. Сперанский, вошед­ший в историю науки прежде всего как теоретик, с первых лет занятии медициной непрестанно стремился как можно теснее соприкасаться с ее повседневной, обыден­ной практикой, быть врачом в самом широком значении этого слова. Так, будучи еще студентом, он добровольно во время летних каникул работал фельдшером в Сим­бирском земстве и принимал участие в борьбе с холерой в районе Мариинской водной системы. По окончании университета в 1911 г. он также добровольно избрал сферой своей самостоятельной врачебной деятельности работу в земстве (Городищенский уезд Пензенской гу­бернии).

Сейчас уже трудно установить, по какой причине его работа в земстве оказалась недолгой. В 1912 г. А. Д. Сперанский вновь в Казани, в стенах родного уни­верситета, на должности младшего прозектора кафедры нормальной анатомии. Не приходится сомневаться, что это было не вынужденным и не случайным, а глубоко продуманным решением. Начиная со студенческих лет, анатомия и хирургия были его любимыми науками, кото­рым он посвятил многие годы своей жизни.

С начала первой мировой войны А. Д. Сперанский был призван на военную службу и направлен в дейст­вующую армию в качестве старшего ординатора-хирур­га полевого подвижного госпиталя. Превратности войны перебрасывали его с одного фронта на другой, из одной части — в другую. Кончил войну он в должности глав­ного врача дивизионного перевязочного отряда. Служа в армии, он работал самоотверженно, свидетельством че­го были четыре боевые награды, но чина не выслужил. Как хирург он достиг очень больших успехов, самостоя­тельно выполняя сложнейшие операции, производимые в то время. В феврале 1918 г., освободившись от воин­ской службы, А. Д. Сперанский вернулся в Казань и (будучи уже квалифицированным хирургом) снова возвратился к занятиям анатомией в университете, где его избрали старшим прозектором кафедры нормальной анатомии.

Осенью 1919 г. А. Д. Сперанский был избран на должность старшего прозектора кафедры нормальной анатомии Иркутского университета, одновременно рабо­тая ординатором хирургического отделения университет­ского клинического военного госпиталя. В конце 1919 г. его назначили главным врачом этого госпиталя, а еще через год в жизни А. Д. Сперанского произошло очень важное событие: в конце 1920 г. он стал профессором кафедры топографической анатомии и оперативной хи­рургии медицинского факультета Иркутского универси­тета.

Именно с этим временем и связано, вероятно, начало процесса серьезного переосмысливания А. Д. Сперан­ским отправных положений медицинской науки, хотя чувство недоверия к этим положениям зародились у не­го, как он сам не раз говорил, еще в первые годы его самостоятельной врачебной работы.

Научные исследования в области анатомии, опубли­кованные в 1923—1925 гг., сразу же составили ему из­вестность среди советских и зарубежных анатомов и ан­тропологов. Работы, касающиеся сугубо специальных вопросов о строении и эволюции крестца человека, по­ражали глубиной анализа, широкими биологическими обобщениями, силой логики и смелостью выводов. И сейчас, по прошествии более чем 40 лет, они читают­ся с захватывающим интересом, демонстрируя в чис­ле прочих качеств автора одно особое и редкое — незаурядное литературное дарование.

Уже в этот ранний период четко выявились свойст­венные А. Д. Сперанскому-исследователю особенности:

полное отсутствие предвзятости, постоянное сомнение в непогрешимости считающихся бесспорными научных истин, столь же постоянное стремление в каждом отдель­ном, частном феномене видеть проявление общих зако­нов, наконец, ясное понимание того, что он называл ис­ключениями, т. е. случаев несовпадения полученных в ходе исследования результатов с ожидаемыми на ос­нове существующей теории.

Не осталось почти никаких документальных сви­детельств внутренней драмы, которую переживал А. Д. Сперанский в годы жизни в Иркутске. Внешне, можно думать, все обстояло благополучно. Возможность совершенно самостоятельно заниматься любимым делом, свободная, если не сказать бесконтрольная, исследовательская работа, радость общения с молодежью, пер­спективы несомненного успеха на поприще науки, спо­койная, обеспеченная жизнь — не с избытком ли все это должно было отвечать запросам молодого ученого, в 32 года ставшего профессором? Никаких оснований для душевного конфликта, казалось бы, не имелось, а между тем он был и становился все более невыноси­мым. Движущими силами этого конфликта были, оче­видно, не только переживания, связанные с постепенной потерей интереса к избранным специальностям (анато­мии и хирургии), и разочарование в научных основах медицины в целом, но и сознание — горькое сознание — невозможности самому, собственными силами что-либо изменить в создавшемся в медицине положении.

Обыкновенный человек, в конце концов, примирился бы с судьбой, воспользовавшись удобной и привычной формулой: выше головы не прыгнешь, со временем все уладится. Но А. Д. Сперанскому было в огромной сте­пени свойственно чувство личной ответственности за общее дело. Он был из породы замечательных людей, руководствующихся в жизни девизом: «Я отвечаю за все». И он нашел выход из лабиринта противоречий и сомнений, переполнявших его ум и сердце.

Это был тяжелый выход. Предстояло в сущности на­чинать все с самого начала — учиться, завоевывать по­ложение, находить понимание и поддержку. Чему, где и у кого учиться — для него это было ясно. Ответы на волновавшие его вопросы Сперанский мог получить только у физиологии, а высшим уровнем физиологии были исследования И. П. Павлова. Значит, надо ехать в Петроград, к Павлову.

Так кончилось для А. Д. Сперанского время разду­мий. Наступило время решений.

Рядом с Павловым

В конце 1922 г. А. Д. Сперанский испросил разре­шение на длительную научную командировку и покинул Иркутск, как ему казалось, на время и как оказа­лось — навсегда.

Что ждало его в Петрограде? Незнакомые люди, не­известный уклад павловских лабораторий, острая трево­га за первую встречу с великим физиологом. Мы ничего не знаем об этой встрече, не знаем, при каких обстоя­тельствах она произошла, рискнул ли А. Д. Сперанский сразу же «излить душу» Павлову, чем она закончилась. Выяснилось лишь одно—на штатное место в лаборато­риях И. П. Павлова в Военно-медицинской академии и в Институте экспериментальной медицины рассчитывать не приходилось.

Но время шло, а надо было жить и содержать семью. Другого выхода, как возвращаться к педагогической ра­боте в области анатомии, у А. Д. Сперанского не было. Так он и поступил, устроившись на должность старшего прозектора кафедры топографической анатомии и опе­ративной хирургии в I Петроградском медицинском институте. В августе 1923 г., вероятно, не без помощи сво­его университетского учителя профессора В. Н. Тонкова, он переходит на такую же должность на кафедру нор­мальной анатомии Военно-медицинской академии Крас­ной Армии.

Вскоре, однако, то, к чему так нетерпеливо стремился А. Д. Сперанский, ради чего он так круто повернул свою жизнь, наконец, осуществилось. Он получил согласие И. П. Павлова на приватную, как тогда говорили (в сво­бодное от службы время и без денежного вознагражде­ния), работу в его лаборатории. Пусть на первых порах это была работа помощника, исполнителя, пусть задачи порученного ему исследования в общей системе павлов­ских идей были совсем небольшими,— перед Сперан­ским открылась возможность окунуться в производст­венную обстановку, «лабораторную кухню» самой пере­довой физиологической школы, пощупать собственными руками материал, с которым она имела дело.

Что же искал он у Павлова? Каким образом учение об условных рефлексах (а в эти годы И. П. Павлова, казалось, ничто другое не интересовало) могло облегчить ему путь к уяснению того, что из самых общих положе­ний медицины подлежит замене и чем должно быть за­менено? Здесь нужно сказать, что хотя А. Д. Сперан­ский и пришел к Павлову, не имея обширных знаний в области физиологии и навыков Экспериментатора, он несомненно лучше многих понимал значение его иссле­дований для общей теории медицины, для врачебного дела в целом. В отличие от многих усматривавших во внезапных переменах конкретных объектов павловских исследований смену интересов ученого, он ясно улавли­вал внутреннюю связь отдельных этапов гигантской, продолжавшейся к тому времени почти 50 лет, работы Павлова. Прослеживая шаг за шагом движение павловской мысли, А. Д. Сперанский мог установить, что пред­мет и цели исследований Павлова оставались неизмен­ными на всем протяжении его научной деятельности — от изучения работы запирательной мышцы моллюска до анализа физиологической сущности психических актов.

Свою задачу И. П. Павлов — первый физиолог ми­ра — видел в познании нервнорефлекторных механиз­мов, с помощью которых осуществляется работа органоа и систем сложного организма и происходит его приспо­собление к постоянно меняющимся условиям жизни. Он полагал при этом, что нервные влияния способны в ши­роких пределах изменять течение любого — без всяких исключений — физиологического процесса. Нервная си­стема,— говорил И. П. Павлов,— это «распорядитель и распределитель» всех функций организма.

Будучи горячим поборником идеи нервизма, И. П. Павлов всячески стремился к тому, чтобы она использовалась для изучения возможно более широкого круга биологических явлений, и область патологии так­же, по его мнению, в этом отношении не должна была составлять исключения. В 1922 г., незадолго до приезда в Петроград А. Д. Сперанского, в одном из научных изданий был опубликован доклад И. П. Павлова «О тро­фической иннервации», в котором обрисовывались воз­можности и перспективы анализа механизмов различных болезненных процессов с позиций представлений о нерв­ной трофике. Под этим термином И. П. Павлов понимал особую функцию нервной системы, заключающуюся в поддержании нормального соответствующего текущим потребностям, обмена веществ в тканях, их «питания». При нарушении этой стороны деятельности нервной системы в тканях развиваются различные расстройства, болезненные изменения. Необходимо, указывал в своем докладе Павлов, глубже изучать трофическую функцию нервной системы в связи с вопросом происхождения различных заболеваний. Быть может, именно в этом ключ к установлению природы многих болезней, меха­низма действия ряда широко применяемых лечебных вмешательств.

Совершенно естественно, что и общая система павлов­ских взглядов, и законченный монистический характер его научного мировоззрения (нервизм), и, быть может, в еще большей степени мысли Павлова, касающиеся спе­циально патологии, были понятны и близки А. Д. Сперанскому и не могли не волновать его. Более того, он несомненно очень хорошо представлял, какие громадные изменения могут произойти в медицине, если теория ее будет перестроена на основе павловских идей, на осно­ве нервизма. Но для этого надо было прежде всего получить возможность работать вместе с Павловым, постоянно общаться с ним, глубже заинтересовать его проблемами практической медицины, получить от него «благословение» на самостоятельные исследования.

Однако до всего этого пока еще было далеко. Углуб­ленный в свои мысли, бесконечно занятый, до предела сосредоточенный на вопросе, который его в это время занимал (условные рефлексы), Павлов обращал мало внимания на своего нового внештатного сотрудника. По­мог, как это часто бывает, случай. Павлову никак не уда­валась одна сложная операция на головном мозге собак, состоящая в перерезке особого образования (так назы­ваемого мозолистого тела), соединяющего полушария головного мозга. Подопытные животные не переносили этой операции и гибли от мозгового кровотечения. А. Д. Сперанский, тренируясь на трупах собак, тщатель­но изучил весь ход этой операции, ее технику и однаж­ды, воспользовавшись отъездом Павлова за границу, самостоятельно, на свой страх и риск, прооперировал не­сколько животных. Они выжили. Велики были удивле­ние и радость Павлова, когда он, вернувшись из коман­дировки, увидел этих собак. Он сразу же оценил мастерство А. Д. Сперанского как хирурга и с этого времени стал пользоваться его помощью при проведе­нии сложных операций.

А. Д. Сперанский работал в лаборатории Павлова не покладая рук. Вместе с К. М. Быковым он провел физиологические наблюдения над собакой с перерезан­ным мозолистым телом и впервые описал условнорефлекторную деятельность мозга, полушария которого были разобщены. Впервые он же попытался дать физиологи­ческое объяснение такой существенной особенности поведения некоторых экспериментальных животных, как трусость, установив, что в основе ее лежит быстрое рас­пространение торможения в коре головного мозга этих животных. Наконец, он принял самое деятельное уча­стие в создании основ нового направления павловских исследований, которое уже непосредственно соприкаса­лось с насущными проблемами медицины и которое позднее получило наименование учения об эксперимен­тальных неврозах.

Постепенно А. Д. Сперанский становился все более видной фигурой в лаборатории И. П. Павлова и как-то естественно, незаметно для окружающих, сделался од­ним из его ведущих сотрудников. Путь, на который дру­гие тратили многие годы, порой десятилетия, он прошел за необычайно короткий срок. Слагаемыми его успеха были, помимо жизненного и врачебного опыта, неукроти­мая энергия, громадная работоспособность и открывшийся блестящий талант экспериментатора. Трудно представить объем нагрузки, которую нес в эти годы А. Д. Сперанский. Свою стремительную физиологиче­скую карьеру он делал в свободное от основной работы время. За стенами павловской лаборатории его ждали занятия со студентами, научная работа на кафедре, страницы докторской диссертации (которую он защи­тил в 1924 г. по материалам исследования крестца че­ловека), статьи, которые надо написать, книги, которые необходимо прочесть, и неотступные мысли о большой теории медицины.

Но вот новое задание Павлова. Нужно выяснить, почему у собак после операций удаления отдельных, да­же небольших, областей коры головного мозга так часто развиваются эпилептические припадки, от которых мно­гие из них погибают. Действительно ли причиной этого являются послеоперационные рубцовые изменения, чисто механическое воздействие, оказываемое рубцом на сосед­ние нежные ткани мозга, или здесь действуют другие механизмы?

Задача оказалась не из легких, и над решением ее Д. Д. Сперанскому пришлось немало потрудиться. Раз­работанная им форма эксперимента была простой и ост­роумной. Он предложил «удалять» различные участки мозговой коры у животных, не удаляя их. Этого можно было достигнуть, применяя метод локального заморажи­вания тканей. Таким путем представлялось возможным, не разрезая твердой мозговой оболочки, вызывать прак­тически мгновенное холодовое выключение необходимых пунктов коры.

Результаты опытов оказались, однако, неожиданны­ми. Подобное вмешательство приводило к таким же и даже более тяжелым последствиям, что и хирургиче­ское удаление мозговой ткани,— у большинства живот­ных развивались эпилептические припадки. Наиболее ин­тересное заключалось в том, что эпилептический приступ нередко возникал в самое ближайшее время после замораживания, когда еще не вступали в дейст­вие процессы, связанные с замещением соединитель­ной тканью омертвевших (под влиянием заморажива­ния) участков коры.

Но что же в таком случае является источником па­тологического раздражения районов мозга, непосредст­венно ответственных за возникновение судорожного при­ступа и расположенных в стороне от замораживаемых участков коры?

Отвечая на этот вопрос, Сперанский приходит к вы­воду, который навсегда и коренным образом изменяет его отношение к общепринятым формам оценки послед­ствий различных экспериментальных вмешательств, про­изводимых в физиологических и патофизиологических опытах: выключение и является раздражением.

Сложный организм представляет собой целостную саморегулирующуюся систему, отдельные элементы которой динамически связаны друг с другом. Их интегра­ция и взаимосвязь достигаются за счет исключительно высокого развития нервной функции. По ходу эволюции все более совершенствуется способность нервной систе­мы воспринимать изменения условий внешней и внут­ренней среды организма и соответственно с этими изменениями осуществлять перестройку своей деятель­ности.

Естественно, что воздействия, направленные непо­средственно на нервную систему, независимо от пункта их приложения, вызывают наиболее глубокие и обшир­ные изменения в работе и взаимоотношениях слагающих ее частей. При этом не имеет большого значения характер соответствующего воздействия, вызывает ли оно усиле­ние, извращение или ослабление какой-либо функции: во всех случаях произойдут изменения, захватывающие нервную систему в целом. Вот почему выключение функции есть не только «минус функция», но и «плюс новая функция». Вот почему в организме ничего нель­зя изменить «местно».

Таким или приблизительно таким был ход рассуж­дений А. Д. Сперанского, когда он на основании резуль­татов своих экспериментов, преследовавших поначалу сугубо специальную цель, пришел к формулировке ряда новых, революционных положений, руководствуясь ко­торыми, сумел пересмотреть основополагающие принци­пы теории медицины.

Тем временем незаметно — в обстановке непрерыв­ного труда и творческого напряжения — пролетели 4 года.

Как изменился за эти годы Сперанский! Какими пло­дотворными были они для него! Казалось, работа за­бирала все силы, а между тем силы прибавлялись. Казалось, став физиологом, он все более отходил от це­ли, ради которой пришел к Павлову, на деле же эта цель стала совсем близкой. И вот награда: по ходатайству И. П. Павлова А. Д. Сперанского в 1927 г. освобожда­ют от службы в Военно-медицинской академии и пере­водят на работу в лабораторию И. П. Павлова на должность его старшего ассистента. При этом он полу­чает право на самостоятельное ведение исследования. В том же году А. Д. Сперанский организовал и возгла­вил небольшую лабораторию при сывороточно-вакцин-ном отделе Института экспериментальной медицины, а годом позднее стал руководителем отдела патофизиоло­гии этого института.

С этого времени и начинается самый яркий период жизни А. Д. Сперанского. Все предшествующее было только подготовкой к нему. Чувство безмерного удивле­ния возможностям человеческого ума охватывает нас, когда мы пытаемся представить себе, как можно было за какие-нибудь 6—7 лет усилиями одного человека про­делать такую огромную созидательную и реформатор­скую работу.

Отдавая должное необычайной природной одаренно­сти А. Д. Сперанского, необходимо одновременно уста­новить объективные причины, способствовавшие успеху дела, к которому он так долго и тщательно готовился. Главными были, по-видимому, следующие три обстоя­тельства.

Первое из них как раз и заключается в долгой и тщательной подготовке. Начиная, наконец, дело, опре­делившее всю его творческую жизнь, А. Д. Сперанский имел за плечами колоссальный и разносторонний опыт. Он был анатомом, антропологом, хирургом, наконец, па­тологом-экспериментатором и в каждой из этих специ­альностей не только многое знал, но и многое умел. Будучи по призванию теоретиком, он предъявлял к те­ории требования, которые диктовал ему опыт предшест­вующей практической работы. Отсюда — реалистич­ность его замыслов, постоянный самоконтроль, стремле­ние на всех этапах экспериментально-теоретического исследования быть непосредственно полезным врачебной практике.

Вторая причина — осознание А. Д. Сперанским тех огромных возможностей, которые открывает в условиях нашей страны принцип комплексности, коллективной работы в научном исследовании. Он был несомненно пионером в подобной организации исследовательского процесса, а объем созданного им комплекса, по крайней мере в границах медицинской науки, до сих пор не имеетсебе равных. Под общим идейным руководством А. Д. Сперанского в разное время работали десятки научных коллективов самого различного профессиональ­ного направления. Здесь были морфологи, физиологи, патофизиологи, микробиологи, представители едва ли не всех клинических дисциплин.

Наконец, третий и, пожалуй, решающий фактор. Предпринятая А. Д. Сперанским попытка изменить лицо теории медицины была исторически необходимой и свое­временной, предопределенной всем ходом предшествую­щего развития научной и философской мысли. Она встречала сочувствие и понимание широких кругов об­щественности. Значение исследований А. Д. Сперанско­го хорошо представляли и оказывали ему всяческую помощь (особенно на раннем, самом трудном этапе рабо­ты) И. П. Павлов (видевший в нем одного из основных своих продолжателей), А. А. Ухтомский, первый нар­ком здравоохранения СССР Г. Н. Каминский, А. М. Горький, С. М. Киров.

Нервная система в патологии

Бесконечно разнообразен мир болезненных явле­ний — извечных спутников жизни. На основе каких за­конов возникают и развиваются все эти, столь непохо­жие друг на друга нарушения функций и структур ор­ганизма? Что общего между ними? Каким образом причины болезней порождают болезни? Эти и подобные им вопросы всегда вызывали острый интерес, составляя главное содержание теоретического раздела любой меди­цинской системы.

Попытки ответа на них требовали, естественно, прежде всего рассмотрения простейших случаев, когда причины болезни казались очевидными. Соответствую­щий анализ также естественно приводил к представ­лению о болезни как реакции тканей на прямое действие вредоносного фактора. Отсюда — закономерное стрем­ление связывать особенности различных болезненных состояний и их индивидуальные вариации только со свойствами повреждающего фактора и своеобразием местных расстройств, им вызываемых.

В результате перед медициной открывалась «ог­ромная масса самостоятельных агентов, хозяйничающих в организме по законам, которые сами же они и дик­туют .»1.

Такой подход неизбежно предопределял чисто меха­нистическое понимание развития болезни, ограниченное учетом лишь простейших механизмов (распространение болезненного процесса из места возникновения на сосед­ние клетки, перенос возбудителя болезни током крови в отдаленные от пункта внедрения районы, отравление организма продуктами погибших тканей и т. д.).

Так, шаг за шагом, в медицине все более укрепля­лись локалистические тенденции, становились господст­вующими идеи, далекие от тех, которые двигали вперед физиологию.

Если физиология руководствовалась преимуществен­но стремлением к установлению общих закономерностей, определяющих конкретные механизмы изучаемых реак­ций, то медицина основное внимание уделяла анализу отличий между разными патологическими процессами и выяснению частных закономерностей болезнетворного влияния воздействий, выступающих в роли причин бо­лезней. Если физиология, опираясь на эволюционное учение, строила свою исследовательскую практику и те­орию на основе представлений о ведущей роли нервной системы в текущих и приспособительных реакциях сложного организма, то медицина эти представления как принцип, как ключевую позицию отвергала, рассматри­вая нервную функцию и ее изменения в ходе болезни не как производящий, а лишь как участвующий в патоло­гическом процессе компонент.

Таково было положение, сложившееся в медицинской науке к тому времени, когда в ней стал звучать голос А. Д. Сперанского.

Не следует, конечно, думать, что А. Д. Сперанский начинал прямо с обобщений и теоретических реформ. Он был опытным исследователем и начинал с накопления материала, хотя предварительный рабочий план был у него рассчитан на многие годы вперед.

Нервная травма в его опытах с замораживанием участков коры головного мозга показала себя вмеша­тельством, способным вызывать глубокие стойкие нару­шения в системе центральных механизмов, ответствен­ных за двигательную функцию. Это была тяжелая, про­грессирующая, часто смертельная форма патологии. Она, безусловно, очень ярко демонстрировала нервный механизм сложных болезненных состояний. Но в данном случае болезненное состояние заключалось преимущест­венно в функциональных расстройствах, захватывающих к тому же только нервные элементы. Было бы очень на­ивно на основании этих опытов пытаться убедить науч­ный мир в универсальном значении нервной системы как организатора патологического процесса. Для этого нуж­ны были другие эксперименты, которые позволили бы выявить способность нервной системы трансформировать оказываемые на нее болезнетворные влияния в струк­турные изменения тканей на периферии организма. И та­кие эксперименты, один убедительнее другого, во мно­жестве были поставлены в лаборатории А. Д. Сперан­ского, а вслед за этим и в других научных учреждениях. То, что для физиологии было обыденным явлением — превращение раздражителя в раздражение — стало за­кономерно выявляться и в условиях патологии.

Оказалось, прежде всего, что источником болезне­творного раздражения, вызывающего развитие тканевых повреждений, могут быть периферические нервные трав­мы. Схема опытов во всех случаях была примерно тако­ва: у животных производилась перерезка какого-либо крупного нервного ствола (обычно для этого использо­вался седалищный нерв, иннервирующий заднюю ко­нечность). Уже одно это вмешательство часто приводило к появлению на соответствующей конечности патологи­ческих изменений: кожа грубела, возникали мокнущие высыпания, наконец, образовывались круглые глубокие язвы. Если же перерезка нерва сопровождалась сильным химическим раздражением его («подтравливание» желчью или кротоновым маслом), указанные тканевые расстройства развивались быстрее, были более обширны­ми и глубокими и, главное, закономерно появлялись на симметричной, «здоровой» конечности.

Не было никаких оснований сомневаться в том, что источником описанных структурных нарушений является именно патологическое нервное раздражение. Проведен­ные под руководством А. Д. Сперанского тщательные гистологические исследования позволили установить все этапы последовательного вовлечения в патологический процесс отдельных элементов нервной системы -— его движение вдоль нервного ствола, поражение нервных центров, переход на нервные проводники противополож­ной стороны, выход процесса за пределы соответствующего нервного сегмента. Следовательно, можно было прямо связывать эти тканевые расстройства с той функ­цией нервной системы, изучению которой в свое время уделял много внимания И. П. Павлов и которая издавна называлась трофической. Сперанский так и поступает, давая им наименование дистрофических, т. е. вызванных нарушением нервной трофики.

На основании результатов своих опытов А. Д. Спе­ранский пришел к заключению о неправомерности выде­ления трофической функции нервной системы в качестве особой, отличной от других. Он справедливо утверждал, что во всех проявлениях нервной деятельности трофи­ческая функция выступает как основная, что послед­ствия любого нервного влияния в конечном счеге связа­ны с изменением трофики. Нельзя изменить функци­ональное состояние ткани, не меняя ее трофики.

В следующей обширной серии исследований экспери­ментальному анализу были подвергнуты последствия хронического раздражения некоторых районов цен­тральной нервной системы. Наиболее успешными оказа­лись опыты с наложением инородных тел (в виде не­большого стеклянного шарика или полукольца) на об­ласть так называемого серого бугра основания мозга. Сама по себе эта операция, производимая на собаках, обычно заканчивалась благополучно. Однако по про­шествии известного времени — от нескольких часов до нескольких дней — у оперированных животных начинали обнаруживаться разнообразные, быстро прогресси­рующие патологические явления.

Собаки теряли аппетит, быстро худели, в полости рта и на коже морды у них появлялись язвы, поража­лись зубы и глаза, развивался кровавый понос. Вскры­тие погибших или забитых животных позволяло устано­вить наличие у них обширных поражений в форме мно­жественных кровоизлияний и изъязвлений по ходу желудочно-кишечного тракта, особенно значительных в области желудка, двенадцатиперстной кишки, в месте перехода тонкого кишечника в толстый и в прямой киш­ке. Кровоизлияния наблюдались также в легких, надпо­чечниках.

Подобный воспроизводимый стереотипно под влия­нием раздражения различных нервных областей, обоб­щенный патологический процесс А. Д. Сперанский назвал стандартной формой нервной дистрофии. В даль­нейшем было показано, что по такому же типу патоло­гический процесс может развиваться и в случаях, когда источником раздражения являются различные специфи­ческие агенты, например яды, выделяемые микробами.

Многочисленные эксперименты подобного рода по­зволили А. Д. Сперанскому сделать два принципиально важных заключения. Первое из них касается проблемы взаимоотношения специфического и неспецифического компонентов в развитии патологического процесса. Ста­ло совершенно очевидным, что любой вызывающий болезнь агент, какими бы специальными качествами он ни обладал, во всех случаях оказывает на организм, на нервную систему неспецифическое действие, хотя и про­является оно далеко не всегда открыто. Более того, этот неспецифический компонент часто как бы проторяет дорогу специфическому влиянию, создавая условия для его выявления.

Второе заключение связано с пониманием природы инкубационного периода — времени, которое отделяет видимые клинические проявления болезни от начала действия болезнетворного фактора. Согласно общепри­нятой точке зрения, в течение этого времени соответству­ющий болезнетворный раздражитель достигает порого­вой силы, т. е. приобретает способность оказывать пов­реждающее действие. Анализ условий развития нервнодистрофических процессов дал возможность А. Д. Сперанскому по-новому оценить сущность и зна­чение инкубационного периода. Последний, согласно его представлениям, следует рассматривать как фазу скры­того развертывания патологического процесса внутри нервной системы, преодоления первого рубежа защит­ных реакций организма. В зависимости от совокупности многих условий инкубационный период может растя­нуться на очень длительное время или, наоборот, сокра­титься до весьма короткого срока. Следовательно, инку­бация по сути дела и есть сама болезнь, так как внеш­ние симптомы являются уже актом вторичным.

В последующих исследованиях было установлено, что с помощью нервных воздействий можно существенным образом менять течение патологических процессов, счи­тавшихся ранее автономными, таких как злокачествен­ные новообразования и аллергические реакции.

Далее выяснилось, что нервнодистрофический про­цесс не только является основой текущих форм патоло­гии, но и способствует выявлению и большему или мень­шему восстановлению болезненных явлений, имевших место ранее и внешне угасших. Например, операция на­ложения «шарика» на область серого бугра, произведен­ная собаке, которой задолго до этого была нанесена травма седалищного нерва, воспроизводила у нее изъяз­вления на задних конечностях. Наоборот, введение капли кротонового масла под коготь одного из пальцев перед­ней лапы животного, ранее перенесшего операцию нало­жения «шарика», имело своим последствием полное вос­становление картины стандартной формы нервной дис­трофии.

В такой же мере демонстративно эта закономерность проявилась и в отношении болезненных процессов спе­цифической природы. Вот описание одного из интерес­ных наблюдений. У собаки в свое время с помощью столбнячного токсина был вызван так называемый мест­ный столбняк. Животное перенесло эту болезнь и спустя месяц выглядело совсем здоровым. В числе других ему была произведена операция наложения «шарика» на область серого бугра. Очень скоро у собаки вновь развил­ся столбняк, быстро прогрессировавший и приведший животное к гибели. В этом случае наблюдалось восста­новление патологического процесса в отсутствие специ­фического агента, первоначально его вызвавшего.

Этот феномен — восстановление погасших патологи­ческих процессов и защитных реакций в активной фор­ме под влиянием нервного раздражения — А. Д. Спе­ранский назвал «вторым ударом». Используя метод «второго удара», А. Д. Сперанскому удалось не только убедительно показать динамическую связь всех отделов нервной системы между собой и способность нервного раздражения с любого пункта вызывать генерализован-ный процесс, но и вскрыть природу и значение в патоло­гии следовых реакций, выяснить происхождение так на­зываемых предрасположений и рецидивов. Стало совер­шенно ясно, что в патологии прошлое является таким же действующим участником текущих событий, как и на­стоящее.

Нет возможности даже в виде краткого перечисле­ния описать многочисленные эксперименты, проведенные под руководством А. Д. Сперанского, которые с по­мощью разнообразных методических приемов еще и еще раз убеждали в том, что «патологические процессы, за причину которых признавалось все, что угодно, но толь­ко не нервные воздействия, в действительности своим происхождением целиком обязаны этим последним». Каждый день приносил новые удачи, новые доказатель­ства правильности разработанной теории. Наступило время, когда можно было перейти от первых, начальных форм экспериментального анализа нервных механизмов болезненных процессов, связанных с прямым воздейст­вием на нервную систему, к широкому использованию косвенных методов регистрации нервных влияний, ибо уже не приходилось сомневаться в том, что любое воз­действие на ткань есть воздействие нервное. Практиче­ская медицина уже настойчиво стучалась в двери лабо­раторий А. Д. Сперанского.

Чего ждала она от теоретических изысканий А. Д. Сперанского? Очень многого. Скажем прямо— неизмеримо большего, чем эти изыскания могли ей дать в готовом виде. Для успеха дела требовалось не просто пассивное восприятие концепций А. Д. Сперанского, а самостоятельная разработка на ее основе новых подхо­дов к выяснению механизмов развития различных забо­леваний человека и соответственно новых лечебных вме­шательств. Естественно, что для очень многих такие требования оказались непосильными. Но тех, кто не ис­пугался этих трудностей, ждала увлекательная и пер­спективная работа.

Прошло время, и под влиянием исследований А. Д. Сперанского за короткий срок неузнаваемо измени­лись взгляды клиницистов на природу болезней. Если раньше о роли нервного фактора в их происхождении говорили мельком или вовсе умалчивали, то теперь значение нервного компонента стало невозможно не принимать серьезно во внимание. Одно это было до­стойной наградой для теоретика. Сколько же радости доставлял А. Д. Сперанскому успех новых приемов лечения, разработанных при его участии или под пря­мым влиянием его идей. Такой успех сопутствовал, например, способу лечения, названному «буксировани-ем» и заключающемуся в попеременном извлечении и обратном введении спинномозговой жидкости. Этот своеобразный «массаж» мозга, изменявший сложив­шиеся патологические отношения внутри нервной систе­мы, оказывал нередко чудодейственный эффект, когда никакие другие методы лечения больным не помогали.

Особо надо сказать о замечательном содружестве А. Д. Сперанского с выдающимися советскими хирур­гами А. В. Вишневским и его сыном и продолжате­лем А. А. Вишневским. Предложенный ими метод лече­ния многих заболеваний с помощью различных форм новокаиновой блокады нашел широкое применение во врачебной практике.

Материал, накопленный в учреждениях, работавших под руководством А. Д. Сперанского, был настолько велик, а резонанс, который получили его исследования во врачебном мире, оказался столь громким, что уже че­рез 3 года можно было подводить предварительные итоги. «Нервная система в патологии. Эксперименталь­ные материалы» — так называлась первая книга А. Д. Сперанского, увидевшая свет в 1930 г. На ти­тульном листе ее — необыкновенно теплое посвящение И. П. Павлову.

Но исследование развивалось так стремительно, та­ким широким фронтом, что выводы, убедительно зву­чавшие вчера, сегодня оказывались верными лишь час­тично. Не успев выйти из печати, книга устарела, при­чем устарела прежде, всего для ее автора. И Сперанский, хорошо понимая, что ученому, отдающему себя исследо­вательскому делу без остатка, дано написать в сущно­сти только одну книгу, начинает работу над этой единст­венной книгой.

Готовился к написанию этой книги А. Д. Сперан­ский всю жизнь. Написана же она была, насколько мож­но судить по сохранившимся рукописям, менее чем за год. В этой книге — «Элементы построения теории меди­цины» — сказано почти все, что мог сказать Сперанский. Хотя в последующем от него слышали еще много мудрых слов, но все они были развитием идей, заложенных в «Элементах».

«Элементы построения теории медицины» — книга, которая и сегодня так же злободневна, как и 30 лет назад. Это книга, которую надо не просто читать, а изу­чать.

Каким термином можно охарактеризовать общую теорию медицины, попытку создать которую предпри­нял А. Д. Сперанский? Думается, что определение «фи­зиологическая» будет здесь наиболее подходящим. По­добное определение подчеркивает единство идейно-ме­тодических подходов к исследованию процессов, относимых к компетенции физиологии и патологии. Именно эту сторону дела имел в виду А. Д. Сперанский, когда говорил: «Рано или поздно физиология должна заинтересоваться предметом медицины во всем его объеме. Но, заинтересовавшись предметом, нельзя от­бросить метод. Последний должен состоять в том, чтобы физиологическому анализу были подвергнуты сложные физиологические механизмы, взятые целиком, как их знает клиника, т. е. не расчлененными на ряд отдельных реакций».

Принцип нервизма составляет сущность указанного А. Д. Сперанским метода, так как «сложные физиологи­ческие механизмы», одинаково в норме и в патологии, нельзя плодотворно изучать, игнорируя его. «Страшно подумать,— писал А. Д. Сперанский,— что стало бы с физиологией, если бы из процессов, которые она изучает, нервные влияния были вытравлены с такой настойчивостью, с какой до последних лет это делалось в патологии».

Важнейшей особенностью подхода А. Д. Сперанского к построению теории медицины является сознательное, подлинно творческое использование в этой работе основ­ных положений самой передовой философской мысли — диалектического материализма. Наиболее полно и четко они нашли свое отражение в следующих теоретических построениях А. Д. Сперанского. Это прежде всего идея «ведущего звена», придающая законченный монисти­ческий характер его концепции и находящая свое кон­кретное выражение в представлении о ведущей роли нервного компонента в механизмах и проявлениях пато­логического процесса. Это — принцип смены причинно-следственных отношений по ходу патологического про­цесса, отражающей закономерности перехода раздражи­теля в раздражение, внешней причины болезни во внутренний механизм ее развития. Наконец, это — представление о борьбе противоположностей как движу­щей силе болезненного процесса, в котором с самого начала его возникновения противоборствуют собственно патологический и защитный компоненты, заболевание и выздоровление.

Можно как угодно относиться к научным концепци­ям А. Д. Сперанского, принимать или отвергать их, но нельзя не признать, что в идейно-методологическом от­ношении предмет медицины никогда не был так высоко поднят и приближен к подлинно философскому осмыс­ливанию, как в его трудах.

Развивая и конкретизируя в последние годы сфор­мулированные им ранее теоретические положения, А. Д. Сперанский выдвинул в качестве главных направ­лений исследовательской работы следующие три тесно связанные друг с другом генеральные проблемы: «Зара­жение и заболевание», «Заболевание и выздоровление», «Выздоровление и лечение». Развитие этих проблем в чисто исследовательском плане осуществлялось в раз­ной степени успешно. Наиболее значительный по объему фактический материал был накоплен в руководимых А. Д. Сперанским лабораториях при разработке первой из них, что во многом объясняется особым и всегдашним его интересом к вопросам инфекционной патологии.

Заслуга А. Д. Сперанского состоит в том, что ему удалось на конкретных примерах показать возможность управления невосприимчивостью организма не только с помощью столь широко используемых в настоящее время иммунизирующих препаратов, но и путем различ­ных воздействий, изменяющих на основе нервных меха­низмов сопротивляемость тканей, чувствительных к дей­ствию тех или иных болезнетворных микробов О плодотворности исследовательского поиска в этом направлении свидетельствуют хотя бы успехи в профи­лактике инфекций, которых можно добиться таким простым способом, как закаливание.

А. Д. Сперанский глубоко понимал диалектическое единство противоречий, которое заключено в понятии болезни. Ему было совершенно чуждо распространенное представление о выздоровлении как состоянии, на каком-то этапе сменяющем заболевание. Говоря о том, что всякое болезнетворное воздействие заставляет как бы насторожиться нервную систему, является сигналом к мобилизации ею защитных реакций, он подчеркивал, что выздоровление с самого начала идет рука об руку с заболеваниями, что задача и мастерство врача в том и состоит, чтобы вовремя и необходимыми средствами поддержать силы сопротивления организма, способствовать развертыванию процессов, обеспечивающих выздоровление. На всем протяжении своей научной деятельности он в сущности в гораздо большей степени интересовался проблемами выздоровления и лечения, чем заболевания. Изучение закономерностей и механизмов развития патологических реакций было для него необходимым в той мере, в какой оно способствовало позна­нию законов выздоровления. Будучи подлинным ученым, он отчетливо представлял, как важна в исследовательском деле последовательность или, говоря его словами, системность.

Не случайно с самого начала своей самостоятельной работы и до конца ее А. Д. Сперанский уделял большое внимание вопросам экспериментальной терапии за­болеваний. Это направление его исследований служило не только целям разработки новых лечебных приемов, основанных на познании механизмов развития соответствующих заболеваний, но и способствовало более глубокому раскрытию этих механизмов. Такой подход к экспериментальной терапии несомненно является весьма перспективным, в корне отличным от «кладоиска-тельских» тенденций, которые так явственно превалируют во многих исследованиях в области экспериментальной терапии.

Помимо ранее названных лечебных приемов, А. Д. Сперанским в содружестве с клиницистами был предложен и успешно внедрен в практику и ряд других методов лечебных вмешательств, оказавшихся эффективным при гипертонической болезни, пневмониях, раз­личных формах туберкулеза и других болезнях.

А. Д. Сперанский был подлинным революционером в науке. В медицине ни до, ни тем более после него не было теоретика, чьи бы идеи обладали такой взрыв­ной силой и вызывали такое сопротивление. Борьба за утверждение новых идей в медицине, которую он вел, особенно обострилась после того, как были опубликова­ны — одновременно на русском и английском языках — «Элементы построения теории медицины».

Поначалу дискуссия вокруг книги развернулась глав­ным образом в форме устных споров. Не было, пожа­луй, в то время научного заседания, посвященного рассмотрению теоретических вопросов медицины, начи­ная от собраний студенческих кружков и кончая вра­чебными съездами, на которых не подвергались бы го­рячему обсуждению проблемы, поднятые в книге А. Д. Сперанского.

Наиболее памятна двухдневная дискуссия в Москов­ском доме ученых. На эстраду были водружены две кафедры. За одной из них стоял А. Д. Сперанский, другую поочередно занимали его оппоненты. Каждому из них в отдельности он отвечал. Это было честное, от­крытое научное сражение, в котором противники и по­следователи А. Д. Сперанского, а также колеблющиеся могли высказать все, что они думают о принципах но­вой теории медицины.

Итоги этой дискуссии, как и многих других, отчет­ливо показали, что, хотя концепция А. Д. Сперанского и не является полностью неуязвимой для критики, ей не может быть противопоставлена никакая другая закон­ченная система взглядов. Это была полная, решительная победа.

Имя А. Д. Сперанского в эти годы приобрело необы­чайно широкую известность как в нашей стране, так и за рубежом. Доклады, прочитанные им в Париже, имели громадный успех. Со всех сторон к нему обра­щаются за помощью и консультацией, он — желанный гость студентов, литераторов, собраний научно-техниче­ской интеллигенции, газеты наперебой заказывают ему статьи.

И самое главное — ВИЭМ, в создание которого было вложено столько его энергии; институт быстро наби­рал силы, становился крупнейшим центром экспери­ментально-теоретических исследований в области меди­цины.

Это были годы расцвета творческих сил А. Д. Спе­ранского. Живой, порывистый, нетерпеливый, он, каза­лось, не знал усталости. Многочасовые эксперименты, долгие раздумья над их результатами, беседы с сотруд­никами, жаркие споры на заседаниях, ночная работа над научными и публицистическими статьями — и так изо дня в день, из месяца в месяц.

Научные заслуги А. Д. Сперанского были отмечены самыми высокими наградами. Он был награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени и многими медалями. Академия наук СССР избрала его своим действительным членом, в 1943 г. ему была присуждена Государственная премия.

Список использованной литературы:

1. Д. Ф. Плецитный «А. Д. Сперанский»; М. «Медицина» 1967г.

2. А. Д. Сперанский «Элементы построения теории медицины»; М. ВИЭМ 1937г.

3. А.Д. Сперанский «Избранные труды» М. Государственное издательство медицинской литературы, 1955 г.