\"ЯЗЫКОВАЯ ИГРА\" КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

Рецензируемая диссертация посвящена феномену «языковой игры» и текстам, возникающим в ходе её (философским текстам). Мы не включаем в объект исследования другие тексты, например художественные и т.д., поскольку диссертация по замыслу должна показать не исследование наличия неузуальных образований в речи, а раскрыть концепцию теории «языковой игры», и объяснить языковые способы и средства, служащие для функционирования и развития философии как особого знания о всеобщих закономерностях бытия, мышления человека, мира смыслов и содержаний.

Выбор темы диссертации обусловлен актуальностью проблемы, которая определяется как внутрилингвистическими, так и внелингвистическими причинами.

В лингвистике есть предметная область, которая практически не изучена. На данный момент существует довольно много работ по языку Мартина Хайдеггера (Heideggerssprache), но ни одна из них не ориентируется на теорию «языковой игры». Сама же концепция «языковой игры» обсуждается лишь в рамках аналитической философии. Существует несколько работ по проблемам достоверности и коммуникации в контексте этой теории - эти исследования кратко характеризуются в данной диссертации. Во всех терминологических словарях, глоссариях и специальных исследованиях по языку и терминологии философов, рассматриваемые случаи, противоречащие правилам, анализируются только с философской точки зрения, но не даётся их лингвистического анализа. В связи с таким состоянием исследования библиографический список данной работы содержит большое количество философских работ. В настоящем диссертационном исследовании делается попытка преодолеть указанный «разрыв» между философским и лингвистическим модусами рассмотрения проблемы.

Обратиться к рассмотрению философского языкового мышления Людвига Витгенштейна и Мартина Хайдеггера в рамках одной диссертационной работы нас заставило следующее обстоятельство. Философское творчество позднего Л. Витгенштейна представляет собой разработку методологических оснований феномена «языковой игры», которые изложены не в виде некоторой теории, а методологически выявляются в самом философском тексте через постоянное «прояснение», переинтерпретацию рассматриваемых понятий. Философия Л. Витгенштейна, таким образом, есть «языковая игра» в действии.

Мартин Хайдеггер, со своей стороны, является новатором в отношении философского языка, о чем свидетельствует его способ языкового мышления, наиболее ярко проявляющийся в так называемых хайдеггеризмах – особого рода новообразованиях, служащих выражению философской мысли. Технический язык философии М. Хайдеггера представляет собой квинтэссенцию «языковой игры» - философскую языковую игру в действии. Но, если Витгенштейн обсуждает «языковую игру», постоянно переинтерпретируя это понятие, то М. Хайдеггер осуществляет языковую игру на значительно более обширном «концептуальном материале», и тогда языковое мышление посредством, например, экзистенциалов, оказывается выражением «языковой игры» в ее наиболее явном виде.

В основу понятия языковой игры положена аналогия между поведением людей в играх как таковых и в разных системах реального действия, в которые вплетен язык. Как известно, среди назначений идеи игры Л. Витгенштейн указывает доведение до сознания читателей необычайное многообразие инструментов языка (типов слов, предложений и др.) и способов их применения, что должно расшатать укорененное в сознании представление о том, что язык всегда работает одинаково и служит одной и той же цели.

Восприятие жизни и действительности как игры издревле присуще человеческому сознанию. Игрой в широком смысле можно считать всякое творчество. Во все времена поэты и писатели «играли» со словом. Но если, например, в XIX веке тексты строились по принципу парадокса, не нарушая при этом грамматических форм и структурных компонентов предложения (Эдвард Лир, Льюис Кэрролл …), то в начале ХХ века игра со словом породила философию на грани понимаемого (Велемир Хлебников, Даниил Хармс) и язык абсурда.

В лингвистике предметом изучения «языковая игра» становится сравнительно недавно. Так, на основе теории ассоциативного потенциала слова Т.А. Гридина рассматривает операциональные приемы и механизмы «языковой игры» и предлагает, вслед за Е.А. Земской, классификацию «игрем» по форме; по содержанию; по форме и содержанию. Основой этой классификации являются окказиональные образования, представляющие собой не узуальные, не соответствующие общепринятому употреблению лексические единицы. «Языковая игра» строится по принципу намеренного использования отклоняющихся от нормы и осознаваемых на фоне системы и нормы явлений. При «заведомо неправильном употреблении слов для выявления закономерностей и правил функционирования языка» (Щерба), а также при изучении периферийных языковых явлений используется понятие «языковой эксперимент». Н. Д. Арутюнова в своей статье «Аномалии и язык» определяет «последовательность действия отклонений от нормы, которая берет свое начало в области восприятия мира, поставляющего данные для коммуникации, проходит через сферу общения, отлагается в лексической, словообразовательной и синтаксической семантике и завершается в словесном творчестве» (Арутюнова 1987). Автор оперирует понятиями «нормы» и «антинормы» в языке, рассматривает концептуальные поля для каждого из этих понятий. Поле нормативности, например, соотносится с концептами обыденности, ординарности, предсказуемости, привычности и т. п. Поле антинормы имеет, соответственно, противоположные значения. Н.Д. Арутюнова отмечает: «Экспериментами над языком занимаются все: поэты, писатели, остряки и лингвисты. Удачный эксперимент указывает на скрытые резервы языка, неудачный - на их пределы. Известно, сколь неоценимую услугу оказывают языковедам отрицательные факты» (Арутюнова 1987, 6). Ю.Д. Апресян в своей работе «Языковые аномалии: типы и функции» дает классификацию языковых аномалий и выделяет среди них намеренные авторские и экспериментальные. Что касается экспериментальных аномалий, которые используются в лингвистике, то, по классификации Ю.Д. Апресяна, они являются «насилием» над правилами языка, но создаются намеренно с целью получения нового знания о языке. Авторские аномалии используются, прежде всего, как выразительное средство, в частности, как средство «языковой игры» (к ним относятся многие стилистические фигуры и приемы, включая метафору, оксюморон и некоторые виды каламбуров). Автор статьи подчеркивает, что в стилистических целях можно «совершить насилие практически над любым правилом языка, каким бы строгим оно ни было».

В реферируемой работе мы оставляем в стороне узкое понимание «языковой игры» как совокупности стилистических приемов и обращаемся к философскому пониманию «языковой игры», рассматривая, как таким образом понятая «языковая игра» осуществляется самими философами. Для целей нашей работы важно отметить, что понятие «эксперимент» можно соотнести с понятием «игра» по признаку обязательности условий проведения и воспроизведения (повторяемости, многократности). По определению, даваемому И. Хейзингой, игра обладает следующими признаками: игра свободна, значима, временно и пространственно ограничена, повторяема (воспроизводима), подчинена определенным условиям (правилам) и азартна. В современной культуре понятия игры и эксперимента тесно переплетаются.

Философское понимание феномена «языковой игры» связывают с именем Людвига Витгенштейна, впервые поднявшего эту проблему в рамках аналитической философии. Для последней характерно то, что исследование всех философских проблем осуществляется путём анализа языка. В исканиях Витгенштейна различают два периода в соответствии с двумя его важнейшими работами: «Логико-философским трактатом» и «Философскими исследованиями». Понятие «языковая игра» рассматривается в «Философских исследованиях».

Язык в «Философских исследованиях» не представляется Витгенштейну обособленным от мира, противостоящим ему логическим «зеркалом». Он вплетён в многообразные «формы жизни», реализует себя в речевых актах. Приёмы «высвечивания» языка («языковые игры») Витгенштейн «показывает» в их действии. Философия, тем самым, сближается с герменевтикой как прояснением языковых механизмов в образовании смысла. Заметим, что именно эти идеи Витгенштейна стали лейтмотивом «лингвистической» ветви аналитического движения.

Что же понимается под «языковой игрой»? Уже Ф. де Соссюр сравнивал язык с игрой в шахматы. Но в витгенштейновском понимании «языковая игра» — это не то, что делают люди, когда хотят развлечься. Витгенштейн представляет весь язык в целом совокупностью «языковых игр». В «Философских исследованиях» он размышляет: «Сколько же существует типов предложения? Скажем, утверждение, вопрос, поведение? — Имеется бесчисленное множество таких типов - бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем «знаками», «словами», «предложениями». И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, наоборот, возникают новые типы языков, или, можно сказать, новые «языковые игры», старые устаревают и забываются .». Представить себе всё многообразие «языковых игр» можно на подобных примерах: отдавать приказы или выполнять их; описывать внешний вид предмета или его размеры; изготавливать предмет по его описанию (чертежу); информировать о событии; размышлять о событии; выдвигать и проверять гипотезу; представлять результаты некоторого эксперимента в таблицах и диаграммах; сочинять рассказ и читать его; играть в театре; распевать хороводные песни; разгадывать загадки; острить; рассказывать забавные истории; решать арифметические задачи; переводить с одного языка на другой; просить, благодарить, проклинать, приветствовать, молить». Укажем здесь, что концепция языка как «языковых игр» повлияла в лингвистике, в первую очередь, на теорию речевых актов (равно как, впрочем, и на лингвистическую апологетику, лингвистическую терапию, философию вымысла, семантику возможных миров, концепцию семантических примитивов).

По Витгенштейну, «языковые игры» — это формы самой жизни; не только язык, а сама реальность, которую мы воспринимаем только через призму языка, является совокупностью «языковых игр». Человек встает утром по звонку будильника, кипятит воду, ест определённую пищу из определенной посуды, пишет себе задание на день, слушает радио или смотрит телевизор, читает газету, гладит собаку и разговаривает с ней, ругает правительство, едет в троллейбусе, опаздывает на работу. Все это — «языковые игры». Вся человеческая жизнь — совокупность «языковых игр». Витгенштейн пишет: "Не принимая во внимание многообразие языковых игр, ты, вероятно, будешь склонен задавать вопросы типа: "Что такое вопрос?" - является ли он констатацией моего незнания того-то или же констатацией моего желания, чтобы другой человек сообщил мне о .? Или же это описание моего состояния неуверенности? - А призыв "Помогите!" тоже такое описание? Подумай над тем, сколь различные вещи называются "описанием": описание положения тела в пространственных координатах, описание выражения лица, описание тактильных ощущений, описание настроения. Конечно, можно заменить обычную форму вопроса утверждением или описанием типа "Я хочу узнать ." или же "Я сомневаюсь, что ." - но от этого не сближаются друг с другом различные языковые игры ." (Philosophische Untersuchungen 24; далее PU).

Как известно, Витгенштейн проявлял бесконечную изобретательность в варьировании языковых игр. Скажем, человек во время прогулки рассказывает нам о каких-то случаях своей жизни. Это - определенная языковая игра. Но характер ее совершенно меняется, если к этому добавить, что все произошедшее с этим человеком было во сне. Ведь рассказ о сновидении - совсем иная языковая игра (см.: PU, 184). Используется и такое изменение контекста: представляется, что фразы, произносимые в реальных ситуациях, звучат на театральной сцене, в спектакле. Понятно, что они приобретают совсем иной характер. А вот еще один из многочисленных примеров: языковая игра доклада, сообщения. В обычных случаях она предполагает повествование о чем-то, передачу какой-то информации о тех или иных реалиях. Но игре можно дать и иной поворот, изменить ее смысл, при этом ничего не меняя порой в "фактуре" игры. Так, одно и то же (вроде бы) сообщение способно служить информацией не только о предмете повествования, но и о повествующем человеке. Такое бывает, например, на экзамене, когда учитель выясняет, прежде всего, знания ученика. Тут иначе акцентированы цель и средства. Целью такой игры становится добывание информации о человеке, рассказывающем или пишущем о чем-то. Сообщение же о предмете его повествования становится вторичным, подчинено основной задаче. Ведь вопрос, на который отвечает ученик, более или менее случаен и вполне может быть заменен другим вопросом. Важен уровень его знаний. В жизни, заметим, подобные повороты игры - дело довольно частое. Нетрудно представить себе разные ситуации, в которых важно не столько содержание сообщений, сколько способ их построения, эмоциональная выразительность, доходчивость рассказа (случаи показательного урока, пробной лекции, актерского мастерства и др.).

В языковых играх как мысленном экспериментировании отчетливо выступает та особенность витгенштейновского метода, что он позволяет искусственно придумывать неограниченное многообразие случаев, оттеняя любую нужную для исследователя сторону дела, в том числе улавливать нюансы ("тонкие оттенки поведения", как их называет Витгенштейн). Возможности свободных вариаций здесь столь же неограниченны, как и при изобретении игр в собственном смысле слова. В «языковых играх» применяется множество условных "подстановок" - принятие одного за другое, приписывание людям или предметам самых разных ролей по условным правилам, изменение смысловой нагрузки форм поведения, жестов, фраз и т.д.

Многообразие инструментов языка наиболее ярко выявляется в философском языке, поскольку философы вынуждены расширять языковые возможности для передачи все новых смыслов. В связи с этим, объектом исследования в настоящей диссертации выступает феномен «языковой игры» и философские тексты, возникающие в результате нее. Предметом исследования являются разнообразные языковые средства, привлекаемые для «игры» со смыслами, которая характерна для философского способа мышления.

Научная новизна настоящего исследования заключается в попытке определения предпосылок теории «языковой игры» и философского слова, воплощающего момент движения мысли, а также в системном описании «языкового мышления» философов средствами лингвистики как «языковой игры».

Теоретическую значимость нашей работы мы усматриваем в получении некоторых характеристик «языковой игры» и философского слова в контексте теории Витгенштейна, прослеживании возможных путей исследования значений слов, встречающихся в текстах, порождаемых «языковой игрой», в отношении которых традиционные методы дефиниционного и дефиниционно-компонентного анализов оказываются неработающими.

Работа может найти практическое применение в лекционных курсах по теории языка и общему языкознанию, в обучении философии на материале оригинальных текстов, а также в практике создания словарей по языку немецкой философии.

Диссертация преследует цель исследовать в рамках научного предмета лингвистики философскую «языковую игру». Для достижения поставленной цели в работе решаются следующие задачи:

1. исследовать теоретический аспект проблемы и понимание «языковой игры» Л. Витгенштейном;

2. проанализировать язык философии в русле концепции «языковых игр» Витгенштейна;

3. проанализировать «приёмы» философской «языковой игры» в текстах М. Хайдеггера;

Материал исследования представляет собой двойной корпус:

Тексты М. Хайдеггера и словарные статьи по анализируемым философским понятиям.

Учитывая специфику слова в философском языке, принята следующая последовательность шагов герменевтико-семасиологического метода:

1. Характеризуется мышление философа в тех аспектах, которые могут быть релевантными для интерпретации словоупотреблений.

2. Значения выявленных в тексте лексических единиц сопоставляются с данными словарей с целью подтверждения отсутствия у них достаточной понятийной определённости.

3. Анализируются разнообразные языковые средства и их назначение в философской «языковой игре».

Построение работы определенно составом исследовательских задач. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка теоретических и цитируемых работ, а также списка словарей и справочников.

Структура и содержание работы определено составом решаемых проблем и задач. Диссертация состоит из введения, двух глав и заключения.

Основное содержание работы

Во введении обосновываются выбор темы, актуальность и новизна исследования, уточняется предмет исследования.

В первой главе «Философские и лингвистические основания концепции «языковых игр» рассматриваются основные теоретические вопросы, связанные с интересующей нас проблематикой. В самом общем виде обсуждается концепция «языковой игры» Витгенштейна, что в принципе является предельной задачей, поскольку смысловое "поле" этой философии в действии сильно «деформируется» при попытках ее изложении в форме учения с выявлением и приведением в систему основных тезисов. По меткому замечанию Е.А. Баллаевой, «…это - невыполнимая задача: поведать о том, что, по убеждению самого Витгенштейна, может быть лишь содеяно и продемонстрировано - показом, сказыванию же (оформлению в теорию) не поддается.

В рамках нашего исследования мы останавливаемся лишь на тех моментах философии в действии Витгенштейна, которые «напрямую» связаны с материалом, доступным исследованию средствами лингвистики.

Как известно, "поздние" работы Л. Витгенштейна намеренно атеоретичны, полны нескончаемых вопросов, на которые не дается сформулированных ответов. Тексты изобилуют примерами концептуальных ловушек и множеством изощренных методик выхода из тупиков. Необходимость методологической интерпретации его концепции признается и самими философами. Последние предлагают отражать в изложении, насколько возможно, "текстуру" его размышлений, примеры концептуальных сбоев, приемы философских прояснений (Вейш). Однако любая интерпретация философии в действии Л. Витгенштейна переводит его принцип языковых игр из методологического модуса в теоретический. При этом получаемое «подобие» теории оказывается в высокой степени зависимой от «интерпретатора». Для лингвиста именно эти, процедурные, технические наработки составляют главную ценность и становятся собственно предметом исследования.

Для целей нашего исследования важно понять, как же возникла идея языковых (концептуальных) игр и в чем ее суть. Известно, что Людвига Витгенштейна привел в философию интерес к комплексу проблем символической логики, оснований математики и логического анализа языка. Успехи в этой области (мысли Г. Фреге, Б. Рассела и др.) вдохновили его на поиск предельно ясной логической модели знания-языка, общей матрицы предложения, в которой была бы явлена суть любого высказывания (Григорян 1986. 45-48.) а, стало быть, - так думалось автору - и мысленного постижения фактов, этой основы основ подлинного знания о мире.

Разработанная Витгенштейном в 1912-1914 гг. концепция базировалась на трех принципах: толковании предметных терминов языка как имен объектов; элементарных высказываний как логических картин простейших ситуаций (или, иначе говоря, конфигураций объектов) и, наконец, сложных высказываний (логических комбинаций элементарных предложений) - как картин соответствующих им комплексных ситуаций - фактов. В результате совокупность истинных высказываний мыслилась как картина мира.

Тщательно продуманная логическая модель "язык - логика - реальность" была представлена в "Логико-философском трактате", увидевшем свет в 1921 году. Идеи трактата вызвали большой резонанс. Однако уже к концу 20-х годов сам же автор Трактата начал переосмысливать свою концепцию. Понять, как на самом деле работает язык, каковы реальные функции предложений и прочих языковых форм не в теории, а в практическом мышлении и поведении людей - такова была в самых общих чертах его новая установка, нашедшая воплощение в его «Философских исследованиях». Широкий спектр философских проблем Витгенштейн стремился рассмотреть под особым углом зрения - через призму языка в его действии, работе.

Идея языковых игр заняла очень важное место в его новой концепции, став не просто одним из понятий, фиксирующих определенные реалии, но постоянно работающим принципом уяснения все новых практик людей вкупе с их речевым, коммуникативным оснащением. Как известно, живой, работающий язык необычайно сложен, включает в себя как бы множество взаимосвязанных "игр". Выявляя их типы в естественном языке (или придумывая их искусственные аналоги), Витгенштейн как бы "сканирует" речевую практику, аналитически разграничивает ее компоненты, аспекты, уровни. Прежде всего, он выделяет элементарные функции языка и варьирует их сочетания. Предполагается, что исходные речевые модели абстрагируются из естественного языка за счет его упрощения, возврата слов, фраз на ту реальную жизненную почву, где они обрели свои начальные значения. Над простейшими постепенно надстраиваются все новые, более сложные игры. Так воссоздается "лесенка" усложнений языка, моделируется нарастание его возможностей.

Языковые игры - своеобразный аналитический метод (совокупность приемов) прояснения языка, высвечивания его функций. Он мыслится как поиск выходов из разного рода концептуальных тупиков, которыми изобилует философская традиция. Именно для этого Витгенштейн придумал свой принцип игр и наработал богатую практику его применения. На страницах главного из своих поздних трудов философ размышляет о феноменах значения (смысла) языковых выражений, инвариантного и варьируемого, статичного и процессуального, выразимого и невыразимого в языке, о природе понимания, о человеческом "я" и "чужих сознаниях" (сознаниях других людей в отличие от моего собственного) и др. В последней работе Витгенштейна "О достоверности" осуществляется толкование игр как форм жизни.

Особый интерес представляет игровая методика Витгенштейна при анализе концептуальных замешательств, игровые прояснения философских (и околофилософских) формул и слов, в которых скрыто множество смысловых оттенков.

Важным представляется толкование Витгенштейном значения знака как способа его употребления, поскольку такая трактовка и принцип «языковых игр» - аспекты по сути единой позиции: жизнь знаку дает его применение, а последнее предполагает реальную жизнь языка или языковую игру.

В понятии языковой игры сополагаются поведение людей в играх как таковых и в разных системах реального действия, в которые вплетен язык. Их подобие усматривается, в частности, в том, что и там и тут предполагается заранее выработанный комплекс правил. Этими правилами задаются возможные для той или иной игры (системы поведения или формы жизни) комбинации "ходов" или действий. Таким образом, под языковыми играми понимаются модели (образцы, типы) работы языка, его варьируемых функций. Подобно всяким моделям, предназначенным для прояснения усложненного, непонятного, "языковые игры", выступают в концепции Витгенштейна, прежде всего как простейшие или упрощенные способы употребления языка, дающие ключ к пониманию более зрелых и нередко неузнаваемо видоизмененных случаев. "Языковые игры - это более простые способы употребления знаков, чем те, какими мы применяем знаки нашего в высшей степени сложного повседневного языка", - разъяснял Витгенштейн свою идею. Язык, по выражению Витгенштейна, "переодевает", "вуалирует" мысли: "Одежды нашего языка все делают похожим, - вот почему нами не осознается поразительное разнообразие всех повседневных языковых игр". Например, в речевом "облачении" стандартных слов "почему?", "потому что" внешне одинаково выглядят причина, основание, цель, мотив.

В подобных случаях язык нивелирует различия "игр", как бы подталкивая к концептуальным или философско-грамматическим (Витгенштейн называл их и так), то есть категориальным ошибкам-подменам. Прояснение непонятного достигается многими способами. При этом проясняющие процедуры нередко довольно сложны. Степень их сложности определяется тем, насколько запутано понимание, как много нагромождено помех к соотнесению вербального и реального в том или ином конкретном случае.

Языковые игры выступают как метод концептуального прояснения: скрытое в статике языка выявляется в его действии, динамике.

Концепция «языковой игры» Витгенштейна находит наиболее яркое выражение в философских текстах, поскольку последние являются по сути «игрой в бисер» со смыслами культуры. Мышление как порождение новых смыслов неминуемо приводит к пользованию языковыми средствами особым образом: язык «подстраивается» под выражение мысли так, что происходят «искажения» языка, особого рода «нарушения» языковых норм.

«Искажения» языка, характерные для философского мышления, в своей сущности оказываются связаны с теоретическим вопросом, рассматриваемым Витгенштейном в его концепции «языковых игр»: «Как возможна правилосообразная деятельность?». Объясняется это тем, что философское языковое мышление создает для себя особые правила, и тогда языковые «искажения» становятся для него нормой.

Важным для нас следствием из этого положения является признание того факта, что нормативный аспект значения обусловливается самой практикой употребления, прежде всего, практикой философского сообщества.

В то же время, в отношении философского языка парадокс Витгенштейна дополняется новым: если в практике философского языкового мышления постоянно осуществляется «размывание» значений слов, то, что в этом случае может считаться нормативным аспектом значения?

Витгенштейн подчеркивал, что правила "направляют" наше поведение, в том числе и языковое, только потому, что мы осуществляем и направляем свои действия, ссылаясь на правила. Иллюзорная "необходимость" правил отражает лишь факт их реализации. Тем самым демонстрируется обманчивость самого вопроса. Задача лингвиста в этом случае заключается только в прояснении критериев для описания того или иного поведения в качестве нормативного.

Суть проблемы нормативности, которая в рамках концепции Витгенштейна формулируется как проблема следования правилу, состоит в утверждении, что нельзя говорить о неосознанном следовании языковым правилам, которое можно было бы тем или иным образом эксплицировать и дополнить им осознанное следование правилам, чтобы таким образом построить исчерпывающее исчисление языковых правил.

Витгенштейн подвергает критике теорию значения, согласно которой значение есть определенный предмет (образ в сознании; абстрактная сущность) и которая основывается на двух допущениях: 1) знаку соответствует некоторая внеязыковая сущность; 2) эта сущность имеет ментальную природу. В то же время Витгенштейн опровергает идею, что язык есть «исчисление правил значения». Хотя нельзя отрицать, что язык есть деятельность по правилам, но эти правила, с точки зрения Витгенштейна, принципиально нельзя систематизировать в исчисление. При этом Витгенштейн обосновывает два тезиса: а) нет такой системы языковых правил, которая была бы полной и недвусмысленной, и б) нет такого правила, которое независимо от нашей практики его применения определяло бы, правильно или неправильно используется выражение.

Таким образом, из тезиса о том, что нормативный аспект значения обусловливается самой практикой употребления, вытекает, что нормативный аспект значения слова в философском тексте определяется постоянным «размыванием» значений слов.

Феномен «языковой игры» связывается Витгенштейном с проблемой достоверности. Как известно, проблеме достоверности посвящена специальная работа позднего Витгенштейна, в которой достоверность (уверенность) трактуется как «форма жизни» (Lebensform). Витгенштейн исследует "допредикативные" феномены достоверности, раскрывает достоверность в ее социокультурных, коммуникативных аспектах. Возможность опираться на некоторые достоверности, несомненности - это и есть "форма жизни" и ее условие. Таким образом, достоверность здесь понимается как характеристика знания (высказывания, суждения), обоснованного либо с помощью логической связи с высказываниями, истинность которых доказана, либо путем эмпирического подтверждения.

Через "языковую игру" достоверность проявляет свою обязательность как некоторые условия (условия успешной деятельности, общения, поведения людей - бытия в целом)

Итак, достоверность-уверенность может быть понята как "форма жизни", но и "языковые игры" - это тоже "формы жизни". Таким образом, феномен достоверности рассматривается, по сути дела, в контексте "языковых игр", которые предстают не в собственно лингвистическом смысле, но также как "формы жизни", культурно-исторические, социальные по своей природе. Такая трактовка сближает Витгенштейна с герменевтической традицией, усматривающей "жизнь", "бытие" за языковыми формами, стремящейся, по Хайдеггеру, услышать, как в языке "говорит само бытие". В этом случае герменевтика предстает как поиск условий и оснований достоверности. В частности, Dasein становится центральным понятием философии Хайдеггера благодаря тому, что в духе позднего Витгенштейна Хайдеггер «опирается» на него как на некоторую достоверность, несомненность, как на "форму жизни" и ее условие. Как достоверность у Витгенштейна не объясняется, не обосновывается, но принимается как данность, условие и "форма жизни" человека среди людей, так и DaseinХайдеггера выступает в качестве предпосылки всех остальных экзистенциалей в качестве предела обоснования, "невыразимого".

Другой аспект проблемы "достоверность и языковые игры" – связь несомненностей, уверенностей и правил "языковых игр". Правила управляют ходами в игре; их нарушение означает выход за пределы данной игры, ее прекращение. Существуют определенные ходы, которые играющий обязан делать, поскольку играет в определенную "языковую игру". Например, описание и измерение объекта, формулирование и проверка гипотез, описание результатов экспериментов, перевод с одного языка на другой и т.д.

"Языковая игра" по правилам означает соответствие определенным образцам действия и идеалам. Достоверно то, что соответствует образцам действия, поскольку через них осуществляется выход на реальность в системе определенных типов коммуникации.

В философском тексте проблема «достоверность и языковые игры» приобретает, на наш взгляд, вид «достоверность и создание новых правил языковых игр», поскольку философская «языковая игра», осуществляющаяся как создание новых смыслов, проявляет себя на языковом уровне как создание способов употребления слов для этой цели.

Вспомним, по Витгенштейну, " .значение слова есть способ его употребления. Ибо этот способ есть то, что мы усваиваем, когда данное слово впервые входит в наш язык". Философ, создавая новые способы употребления слов, как бы заново создает значения слов, выполняя своеобразную роль «демиурга» языка – создателя «языковой игры».

Витгенштейн понимал философскую деятельность как "работу над собственной точкой зрения", "над способом видения предметов", расценивал философствование прежде всего как работу над самим собой. Эта работа заключалась в освобождении рассуждений (т.е. исследовательской методологии) от догм. На языковом уровне это означает необходимость подвергать догматические ("нереконструированные") понятия анализу, сопоставлять их с ситуациями, когда язык функционирует на самом деле, а не делает "холостой ход". Кроме того, так как язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как носитель значений, рассмотрение значения слова как его употребления в языке может быть выявлено только посредством своеобразного "идеального эксперимента" - т.е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых употребляется то или иное слово. Отсюда следует необходимость наглядно репрезентировать многообразные языковые связи в процессе действительного, фактического употребления языка, подвергая контрастному сопоставлению различные языковые выражения. Продуктивность лингвистического анализа как раз и обнаруживается в том, что философия перестает биться над решением вопросов, которые сами находятся под вопросом. Философское смыслопорождение приводит к созданию особого рода текстов, которые можно считать репрезентативными в отношении «языковой игры». При этом само понятие «языковой игры» может рассматриваться как движение мысли и как «техническое» лингвистическое понятие. На наш взгляд, проблема лингвистического характера гораздо более интересна.

Таким образом, «теория» языковых игр Л. Витгенштейна не является теорией в собственном смысле этого слова, а носит принципиально методологический характер. Как следствие, становится возможным «техническое» исследование философского языка, поскольку именно философское языковое мышление является «языковой игрой» по сути. Именно в рамках «теории языковых игр» становится возможным исследование способов и средств языковых новообразований, служащих для функционирования и развития философии как особого мира содержаний и смыслов.

Вторая глава «Философия как «языковая игра»: философские и лингвистические принципы» посвящена анализу языка «Sein und Zeit» Мартина Хайдеггера, который можно интерпретировать как «мышление на пределе языка». Мы обращаемся к текстам Мартина Хайдеггера в связи с вопросом использования «языковой игры» как лингвистического средства и средства исследования языковых структур.

Вообще говоря, очарование хайдеггеровской мысли и языка огромно. Многие указывают, что человек, однажды попавший в орбиту их влияния, рискует остаться там навсегда. Такая участь постигла в Германии, да и во всем мире, многих. Уже в конце 20-х здесь появился неологизм «хайдеггерствовать», то есть говорить языком лекций и семинаров Хайдеггера. Суггестивная сила этого человека оказалась столь значительной, что по прочтении его работ пробуждалось непреодолимое желание мыслить в русле Хайдеггера и его языком. Особенностью исследовательской литературы по Хайдеггеру является практически полное отсутствие интерпретаций. Интерпретация предполагает передачу содержания оригинала другими словами, что в случае текстов Хайдеггера оказывается неосуществимой задачей. Причину этого мы видим в природе его языкового мышления, которое представляет собой яркое выражение «языковой игры», понимаемой по Витгенштейну.

В определении путей поиска сущности языка философии традиция немецкого философского мышления включается в своеобразную «языковую игру» создания этого языка, что в наиболее высокой степени характерно, в частности, для М. Хайдеггера. Уникальную способность М. Хайдеггера создавать язык философии В.А. Подо­рога объясняет так: " .Здесь нужно . понять возможность того, что Хайдеггер есть развитие языка, определенное развитие граммати­ческих, морфологических, синтаксических структур. Но оно как бы заходит в тупик, как жизнь организма. Возникает серия префиксов к одному глаголу, а такая же серия префиксов не формируется по отношению к другому глаголу. Хайдеггер создает полный организм языка, который имеет поле бесконечных возможностей. То есть, то, что является для него идеальным органическим телом языка, которое равноправно бы, беступиково развивалось во все стороны - для нас это, в конечном итоге, привыкшим к определенным ограниченностям языка, представляется как (нечто) механическое .".

«Языковая игра» осуществляется Мартином Хайдеггером одновременно в двух планах: мыслительно-смысловом и языковом. Ключевым словом, отправной точкой философской «языковой игры» Мартина Хайдеггера является Dasein. По меткому замечанию А. Ахутина: «…Хайдеггер приходит к Dasein на пути намечаемого им возвращения философии к ее собственному первоначалу, а именно — к первому вопросу первой философии (конститутивному вопросу философии как таковой), к вопросу о бытии. Dasein и отмеча­ет (именует) у Хайдеггера философски искомую точку поворота, — ту "естественную" и ближайшую для нас точку (Da), которая лежит в начале пути к началам самого бытия (Sein). Причем, называя (определяя) так существо человека, вроде бы не приходится как-то дополнительно соотносить его с вопросом о бытии, обосновывать его онтологиче­ский смысл, — оно само — бытие человека — уже и есть слово о бытии (Da-Sein) (Ахутин 2000, 90). Сразу необходимо указать на наличие особой словообразовательной модели, в которой компонент sein выступает частью сложного слова среднего рода, образованного по модели «некоторый определитель + sein» (Dasein, In­der-Welt-Sein, In-Sein). Версию, что это - конструкция с приложением, мы отвергаем, потому что здесь есть не только синтаксическая связь: компоненты вступают в неразрывную семантическую связь, и значение их становится единым. Невозможно выделить главный компонент. Слов, построенных по этой модели, в тексте работы множество: Dasein, In­der-Welt-Sein, In-Sein, Seinkönnen, Gewissen-haben-wollen, Worum-willen и т.д. В каждом из них обнаруживается очевидное семантическое взаимодействие компонентов, получившееся на основе «языковой игры»

Нам представляется важным отметить, что установка на языковую игру снимает противоречия между узуальным и окказиональным употреблением слов. В языковой игре актуализируется как установка на норму, так и на осознанное воспроизведение речевых аномалий. Окказиональные образования в текстах Хайдеггера принято называть новообразованиями, поскольку большинство из этих новых слов не противоречат правилам немецкого языка, а лишь воспринимаются носителями языка как несколько необычные. В нашем исследовании мы считаем новыми те слова, которые Хайдеггер образовывал как новые намеренно, либо те, которые кажутся новыми по смысловому содержанию читателю, хотя и существуют в этой форме в современном немецком языке.

На 700 исследованных страницах текста «Sein und Zeit» Хайдеггера было выявлено около 200 новых слов, причем у большинства из этих слов совершенно новое смысловое содержание. Указанные 200 случаев нарушения Хайдеггером языковой нормы могут трактоваться в русле «языковой игры». Это характерный способ языкового мышления Хайдеггера. Невозможность в рамках реферата перечислить все многообразие хайдеггеровских приёмов «языковой игры» заставляет нас указать лишь некоторые, наиболее интересные случаи.

Мышление философов, как известно, осуществляется на основе абстрактных предметов, языковой базой для которых выступают абстрактные nomina actionis и nomina qualitatis. Особенность словообразования немецкого языка заключается в вовлеченности его в синтаксические процессы, что приводит к возможности образования так называемых «речевых слов». Иначе говоря, немецкий язык позволяет создавать философские понятия как абстрактные предметы без отображения на словарную норму. Характерными в указанном отношении являются так называемые «новообразования» Мартина Хайдеггера, которые представляют собой абстрактные предметы, образованные по самым различным продуктивным в немецком языке словообразовательным образцам, например: Erhellung, Hinweisung, Verhaltung, Zeitigung. Следует отметить, что Хайдеггер более всего склоняется к субстантивации. Создаваемые имена-новообразования, как правило, соотносятся с неким абстрактным предметом, порождаемым в философском мышлении. В этом отношении Хайдеггер традиционен - в том смысле, что осуществляет свое философское мышление способом, принятым в философском сообществе. Абстрактные имена являются способами «восхождения» философской мысли к максимально высокому уровню абстрагированности мышления. Среди глаголов преобладает сочетание частицы и уже имеющегося основного глагола. Аналогичная картина прослеживается и у прилагательных. Они являются составными «некоторый элемент + уже известное прилагательное». Большие группы слов представляют слова с какими-либо негативными отрицательными частицами (Unverborgenheit, Unstaendigkeit Unvertrautheit, Unzuhause, Unzusammenhang…), как некое выражение «мышления против». Так, например, в «Sein und Zeit» происходит отрицание или переосмысление понятий, для этого здесь и используется префикс un- (наряду с ним используются miss-, ver-, ent-). Они направлены не только на то, чтобы достигнуть впечатления отрицания, но и несут эмфатическую и оценочную нагрузку. В частности, в качестве синонима к Wahrheit Хайдеггер использует Unverborgenheit. Последнее является отрицанием Verborgenheit. Unzusammenhang является противоположным образованием к Stiften den Zusammenhang des Daseins.

Подавляющее большинство субстантивированных новых слов у Хайдеггера – это производные. Наиболее распространённый тип словообразования – это производные от глаголов. Хайдеггер не только пользуется суффиксами, но и производит существительные из сложных глаголов. Имеется в виду, что он использует глаголы уже имеющие в своём составе какой-либо словообразующий аффикс. В целом можно сказать, что наличие большого количества производных от различных глагольных форм, прилагательных или же сложных слов свидетельствует о необходимости создания большого «количества» абстрактных предметов для осуществления философского мышления.

Особую группу составляются существительные, образованные от частиц. Ср.: das Nichthafte, das Syn-hafte, das Umhafte, das Unvertraute, das Unzusammen, das Vorhafte, das Zeithafte. Эти случаи интересны, на наш взгляд, тем, что частицы, нормальная языковая функция которых не позволяет воспринимать их как обозначение признака, используются в качестве производящих. Когда Хайдеггер говорит о таких вещах как: das Umhafte der Umwelt (SuZ 66), Hiermit bringen wir doch das Nichts unter die hoehere Bestimmung des Nichthaften (WiM 28), Syn-haften der Anschauung und des Verstandes (KM 64), mithaften In-der-Welt-sein (SuZ 118), он посредством суффиксов придает им форму субстантивированных признаков. Подобные образования могут использоваться тогда, когда идет речь о структурах и отношениях.

В отличие от большого количества именных новообразований, хайдеггеровская потребность в новых глаголах намного меньше. Из 27 встретившихся глаголов особого внимания заслуживают nichten, welten. Эти глаголы стали известны посредством своего употребления впервые в выражениях Die Welt weltet, Das Nicht nichtet. Именно в случае с этими двумя глаголами автор вербализировал слова других классов, а не поступил как с другими новообразованными глаголами, которые лишь копируют по аналогии уже имеющиеся. Отметим, в частности, что слово welten является простой вербализацией слова Welt. Подобным образом получены такие слова как tanken, staaten, и часто встречающийся термин Лео Вайсгербера worten. Причём, содержательные отношения в этих новообразованиях отличаются. Welten есть процесс, мир для человека проявляется и действует лишь так, как он weltet. Это ярко выражено в следуюшей фразе: Freiheit allein kann dem Dasein eine Welt walten und welten lassen. Welt ist nie sondern weltet. Так сказать, мир (Welt) занят тем, что он weltet, или же представляет, воспроизводит сам себя.

Хайдеггер осуществляет творческую «переработку» лексики, семантически по-новому фиксируя целые группы слов и ассоциативно связывая их. Морфологические характеристики анализируемых новообразованных слов обусловлены синтаксисом – контекстными употреблениями, сопровождающимися развертыванием смыслов. Наиболее функциональными «нагруженными» в тексте Хайдеггера являются существительные. Они как бы «резюмируют» смыслы, разворачивающиеся в тексте посредством глаголов и прилагательных. Похожую роль выполняют и прилагательные, особенно там, где они образуются от других слов, а не являются результатом переосмысления. Глаголы играют в указанном отношении наименее значимую роль.

Встречающееся в текстах Хайдеггера нетрадиционное написание слов сигнализирует необходимость «неканонического» прочтения текста. Смысловые «подвижки» создаются автором намеренно и выводят читателя к глубинным смыслам философского текста. Непривычные сочетания - явление, часто встречающееся в текстах М. Хайдеггера, - в полисемантическом тексте получает новую функцию, благодаря которой слово обрастает новыми смыслами.

Один из приемов морфолого-синтаксических способов словообразования - частеречная транспозиция - особенно ярко способна продемонстрировать ориентированность философа на игру и языковой эксперимент. Игровое начало находит свое выражение, прежде всего, в той свободе, с которой философ обращается со словом, поскольку свобода - один из принципов игры.

В вопросе изменения значения мы должны различать две возможности. Первая - это содержательное уточнение, понимаемое как терминологическое ограничивание или объяснение. Оно встречается во многих философских трудах и понимается как дефиниция; оно не создаёт новых слов. Ему противостоит сдвиг содержания в той же звуковой форме, или же наполнение той же звуковой формы новым содержанием. При этом внутренние связи между старым и новым содержанием теряются и появляются два новых взаимонезаменимых слова. В этом случае в семасиологии говорят о переносе значения (Bedeutungsuebertragung, Bedeutungswandel). Если подобный перенос совершается осознанно, то он, конечно, может служить терминологическим целям.

Наиболее ярким примером семантического сдвига является хайдеггеровское Dasein. Оно образовано в ХVII веке по аналогии с латинским еxistentia. Параллельно было образовано Sosein как еssentia. Dasein является неким общим синонимом к Leben. Хайдеггер же вводит Dasein уже в начале «Sein und Zeit» как термин для Seiende das Wesen. Под последним понимаются Menschen. Слово же Mensch у Хайдеггера встречается достаточно редко. Он считает, что Mensch – это случайное имя для Seiendes, тогда как в Dasein лучше выражена онтологическая структура и оно обладает большими смысловыми потенциями.

Уже на первых страницах «Sein und Zeit» Хайдеггер пишет, что для решения поставленной задачи не хватает не только слов, но, прежде всего, грамматики. Грамматическая система правил немецкого языка, которая находится у него в распоряжении, не столько предоставляет возможности для формулирования мысли, сколько достаточно часто не позволяет сформулировать мысль. Обращение Хайдеггера к «языковой игре» на уровне синтаксиса является результатом осознания возможностей грамматики в передаче философского движения мысли. Синтаксические «языковые игры» Мартина Хайдеггера - это грамматические особенности, обслуживающие формы философской мыслительной работы.

Как известно, особенностью философского мышления в принципе является парадоксальность. Парадокс как форма мысли – неотъемлемая черта философского мышления. Мыслительный парадокс «захватывает» и языковую форму – философов осуществляет своеобразную «языковую игру». В следующем примере философ говорит о: schweigenden Rede des Gewissens (SuZ 296), Mut zur Angst vor dem Tode (SuZ 254) и к двойственному мыслительному феномену присоединяется языковое «выпячивание» в парадоксальных высказываниях.

В «языковой игре» связываются языковые элементы различных уровней таким образом, что создаётся впечатление, что якобы они соотносятся на одном уровне. В ‘schweigenden Reden’ ‘schweigend’ употребляется в прямом смысле как lautlos, akkustisch nicht vernehmbar, в то время как Reden – в метафорическом смысле в качестве kundgeben; sich bemerkbar machen можно представить как lautlose Kundgabe.

«Языковая игра» Мартина Хайдеггера иногда принимает вид ‘языковое и мыслительное движение «по кругу»’ по типу: «бессмертное смертно, смертное бессмертно», «каждая смерть – жива, но каждая жизнь – мертва», который напоминает движение по герменевтическому кругу. Как известно, понимание феномена возможно лишь при условии того, что высказывание уже в исходном пункте несёт нечто понятное о природе феномена. Но при движении по кругу и понимании последующих разъяснений необходимо происходит изменение в восприятии исходного пункта высказывания.

Круг у Хайдеггера может выражаться не только в необычной форме, он затрагивает последовательность мыслей и предложений, которые могут принимать форму нормальных повествовательных предложений. Мы встречаем множество примеров предложений, построенных на «раскручивании» одного вопроса. Например, для обозначения схоластического понимания природы Бога Хайдеггер образовал высказывание: Es ist das absolute, daß Existenz ist, wie in Wesen existiert und der Existenz west. Такая формулировка даёт возможность получить дефиницию понятия до того, как будет понята сложность отношений внутри неё.

Движение мысли Хайдеггера осуществляется на основе характерного для этого философа языкового этимологического анализа. Особенностью языка Хайдеггера является так называемое «разложение» слов. Хайдеггер создаёт и тут же разлагает такие слова. Это «некорректно» с точки зрения языковой нормы, но является знаком особой силы «языковой игры» философского мышления.

Важная роль в «языковой игре» Хайдеггера отводится знакам препинания, в частности, например, двоеточию. Хайдеггер часто прибегает к следующему приему. Две части предложения или два предложения противопоставляются друг другу посредством постановки между ними двоеточия вместо запятой. В этом случае оба предложения, стоящих через двоеточие, должны пониматься как нечто целое; двоеточие лишь знак того, что то, что стоит до него, раскрывается в том, что следует за ним. Ср.: Das Wesen der Sprache: die Sprache des Wesens. Если сопоставить эту фразу с предложением das Wesen der Wahrheit ist die Wahrheit des Wesens, то мы увидим, что двоеточие занимает место ist. По Хайдеггеру, двоеточие – это знак самораскрытия, запятая же, напротив, – сравнения. Хайдеггер, как известно, часто стремится избежать Ist-предикации или нейтрализовать её своим комментарием.

Так называемые хайдеггеризмы (abschildern; allein (в начале предложения); allererst am Ende (где возможно); Anmessung an, in; anzeigen (вместо aufzeigen); begegnen (без объекта); Entfaltung, entfalten; freigeben; Freilegung, freilegen и др.) – слова, наиболее любимые Хайдеггером, - как правило, выполняют в тексте функцию пояснения абстрактных элементов.

Все рассмотренные выше случаи являются выражением хайдеггеровской философской «языковой игры». Языковая игра философов, которая на уровне смыслов представляет собой своеобразную «игру в бисер» со смыслами культуры, в плане структурных языковых характеристик проявляет себя самыми разнообразными способами. Свободное установление и нарушение собственных правил и предписаний является ее характерными приемами. Этим, заметим, собственно философская языковая игра отличается от игры вообще, где неукоснительное выполнение регламентирующих установок необходимо. Импровизационный игровой аспект в «языковой игре» Хайдеггера проявляется на всех языковых уровнях. Разнообразные «нарушения» нормы, затрагивающие все языковые уровни, в философском тексте играют роль предельного заострения смысла, которое адекватно может быть передано именно средствами «языковой игры».

В заключении осуществляется обобщение результатов диссертационной работы, формулируются положения, выносимые на защиту, и обсуждаются перспективы дальнейших исследований.

Высказывание Л. Витгенштейна «Границы моего языка означают границы моего мира» как нельзя лучше выражает сверхзадачу проведенного нами исследования. Мы попытались, с одной стороны, теоретически описать концепцию «языковой игры» Витгенштейна, а, с другой, провести анализ «границ языка» одного из самых «свободных» мыслителей – Мартина Хайдеггера.

В основе понимания «языковой игры» лежит представление о ней как о процессе направленного (программирующего) ассоциативного воздействия на адресата, достигаемого при помощи различных лингвистических механизмов.

Способ мыслительной работы Хайдеггера представляет собой, по сути, «игру в бисер» со смыслами человеческого существования на основе создаваемых им самим языковых «правил». Поэтому выбор для анализа хайдеггеровских текстов, на наш взгляд, позволил наилучшим образом продемонстрировать идеи «философии в действии» самого Витгенштейна.

Отметим также, что при изложении концепции «языковой игры» Витгенштейна мы обращались лишь к тем ее моментом, которые наиболее ярко способны проявиться в собственно «языковой игре» философов.

Как мы знаем, философия, в принципе, требует нестандартного отношения к передаваемым содержаниям, поскольку по определению должна вести к расширению границ познания. Логика движения философских смыслов с неизбежностью приводит к нестандартному «использованию» языковых возможностей.

При изучении проблемы «языковой игры», как её общей концепции, так и философского языка Мартина Хайдеггера, мы были поставлены перед рядом проблем разного уровня, решая которые, мы основывались на деятельностном понимании языка В. фон Гумбольдтом, на описании языка не изнутри его самого, а в тесной связи с сознанием и мышлением, культурой и духовной жизнью человека.

Прежде всего, мы определили для себя характерные моменты концепции «языковой игры» Витгенштейна. Для того чтобы наилучшим образом понять сущность данной концепции, мы, далее, показываем специфику вербализованного мышления на примере философских текстов М. Хайдеггера и представляем для этого как бы три плана: отношение текстов к общеязыковой норме, к философскому узусу, анализируем непосредственно речеязыковой узус данного философа как «языковую игру».

Отметим, однако, что в силу «популярности» философии Хайдеггера некоторые из его новообразованных слов и неузуальных оборотов в данное время вошли в сферу нормативности в немецком языке, и активно «проникают» в другие языки, поскольку употребляются философами всего мира, не являющимися носителями немецкого языка.

В целом, при анализе «языковых игр» философов мы сталкиваемся с двумя радикально различными ситуациями - со словом отрефлектированным и со словом нерефлектированным. В первом случае слово рефлектируется самим создателем «языковой игры», во втором случае этого не делается. Именно этот последний случай чаще всего присущ философским текстам.

Мыслительные акты, выражаемые философскими высказываниями, самими философами понимаются нерефлективно (т.е. на уровне «здравого смысла») и должны определяться нами. В нашем распоряжении имеется только один научный способ их определения - лингвистический. Всякое другое исследование зависит от лингвистического материала и должно на нём базироваться. Собственно научными данными или материалом может быть только лингвистический материал. Поставленная в работе цель исследовать философскую «языковую игру» в рамках научного предмета лингвистики определила использование методологического аппарата лингвистики в рамках герменевтико-семасиологического подхода.

Философский язык представляет собой попытку придания движению мысли языковой формы. Поскольку мысль философа устремлена к «схватыванию» сущности Бытия, то мышление всегда осуществляется на пределе возможностей – мыслительных и языковых. Этим и определяется тот факт, что «языковая игра» заложена в самой сути феномена философствования.

Феномен «языковой игры» чрезвычайно ярко проявляется в философских текстах, созданных М. Хайдеггером. Парадокс философского языка заключается в том, что он стремится к проявлению трансценденции, которая сама по себе в человеческом языке не нуждается. А потому философский язык и отличается такой изощрённостью, насыщенностью приёмов и ходов «языковой игры».

В философском тексте язык «подстраивается» под мысль, что размывает его собственные границы, но также демонстрирует его «дремлющие» (в языковой норме) потенции. В нашей работе мы постарались показать, как в текстах философа проявляется «языковая игра», каким образом ее приемы и механизмы «ограничивают» либо «освобождают» мышление философа.

Ориентированность Хайдеггера на использование аномальных, отклоняющихся от канона лексических единиц, намеренное моделирование словообразовательных, грамматических, синтаксических "ошибок" и их тиражирование в текстах, создают предпосылки для включения читающего в «языковую игру». Автором создается игровая ситуация, которая подразумевает ответное моделирование текста читателем.

Чтение таких текстов требует активного восприятия и соучастия, и поэтому философская «языковая игра» - это всегда проблема герменевтическая. Доступными нам средствами мы попытались в какой-то, весьма ограниченной, мере ее решить. Полученные результаты мы подаем как положения, выносимые на защиту.

1. Методологический характер концепции «языковой игры» Витгенштейна определяет возможность «технического» отношения к языку философии и исследования средств философской «языковой игры» в рамках научного предмета лингвистики.

2. Нормативный аспект значения слова в философском тексте определяется постоянным «размыванием» значений слов, что приводит к постановке следующих вопросов: «как в принципе возможно философское языковое мышление?»; «какие языковые возможности в плане нарушения традиционных языковых норм и правил существуют для осуществления философского движения смыслов?».

3. Философское смыслопорождение приводит к созданию особого рода текстов, которые можно считать репрезентативными в отношении «языковой игры». Тексты Мартина Хайдеггера по своей сути представляют собой философскую «языковую игру», которую можно назвать «мышление на пределе языка». Традиционный для языкознания вопрос соотношения мышления и языка принимает вид: «Какими свойствами должен обладать язык для осуществления мышления, на которое ориентирован Хайдеггер?».

4. Свободное установление и нарушение собственных правил и предписаний является характерным приемом философской «языковой игры». Морфологические характеристики новообразованных слов обусловлены синтаксисом – контекстными употреблениями, сопровождающимися развертыванием новых смыслов. «Языковая игра» на уровне синтаксиса обнаруживает себя разнообразными грамматическими приемами, обслуживающими формы философской мыслительной деятельности.

«Языковая игра» позволяет расширить возможности функционирования языкового знака и расширяет тем самым границы текста в целом. Отношение к языку, которое задается философским мышлением, ведет к расширению границ уже самого языка. «Языковая игра» активизирует скрытые потенции языка, заставляет размышлять о противоречивых, парадоксальных явлениях его функционирования. В «языковой игре» активно проявляются интенции языковой личности к переосмыслению старых форм и созданию новых. В дальнейшем представляется интересным проследить тенденции изменения немецкого языка в отношении того, будут ли они осуществляться в русле «вскрытых» Хайдеггером тенденций «нарушения» языковой нормы.

Представляется, что данное исследование может иметь продолжение в нескольких направлениях. Интересным может оказаться рассмотрение ноэм

Результаты исследования апробированы в докладах по теме диссертации на конференциях разного уровня, а также в курсе лекций и практических занятий по теории языка в 2000 и 2001гг.

По материалам исследования опубликованы следующие работы:

1. Частеречная транспозиция как элемент «языковой игры» в философском тексте // Материалы всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Перспектива-2002». - Том 1. – Нальчик. – 2002. - С. 39

2. Проблема следования правилу в работах Л. Витгенштейна // Вопросы германистики (вып. 3). Сборник научных трудов. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. - 2001. - С. 23 - 31

3. Особенности стиля и синтаксические черты в работах М. Хайдеггера // Некоторые проблемы грамматических категорий и семантики единиц языка. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. – 2003. - С. 107 - 128

4. Новообразования в текстах М. Хайдеггера в русле «языковой игры» // Некоторые проблемы грамматических категорий и семантики единиц языка. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ. – 2003. – С. 84 – 107