СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ГЕНДЕРНОЙ ЛИНГВИСТИКИ НА ЗАПАДЕ В КОНЦЕ ХХ – НАЧАЛЕ XXI ВЕКОВ

Общая характеристика работы

Реферируемая диссертация посвящена изучению современного состояния гендерной лингвистики на материале исследований, выполненных за последние десять-пятнадцать лет. Поскольку исторически приоритет в разработке данного направления принадлежит англоязычным ученым, нами рассматривались, в основном, труды, изданные в США и Великобритании.

Актуальность данной работы обусловлена следующими моментами:

растет интерес к гендерным исследованиям как в отечественной, так и в зарубежной литературе; вместе с тем многие понятия гендерной лингвистики не имеют четкого определения и являются дискуссионными;

достижения западной гендерологии недостаточно освоены в отечественной лингвистике; в науке о языке отсутствует систематизирующее описание гендерной лингвистической теории;

период конца XX – начала XXI веков характеризуется интенсивным усвоением гендерной лингвистикой методологии, категорий и положений ряда смежных дисциплин (антропология, этнография, культурология, социология, психология и т.п.).

В предлагаемой работе мы сконцентрировали свое внимание на современных исследованиях, написанных на английском языке. Эти труды посвящены анализу соответствующего языкового материала и выполнены на базе не только английского, но и других языков: русского, французского, немецкого, итальянского, японского, арабского, иврита, шведского, языков народностей Африки и Америки и т.д. Автор также использовал свое знание (на уровне носителя языка) армянского и азербайджанского языков и культур. Сделанный выбор обусловлен несколькими причинами: 1) лидирующим положением, которое занимает англоязычная лингвистика (прежде всего, это касается исследований в США и Великобритании) в изучении данной проблематики; 2) отсутствием крупных работ обзорно-аналитического плана на русском языке, посвященных достижениям англоязычных исследователей в данной области знаний за последние 10-15 лет; 3) труднодоступностью для российского читателя работ современных англоязычных авторов по данной теме.

Объектом данного исследования является лингвистическая гендерология, а предметом – современное состояние и тенденции в развитии этой отрасли языкознания.

Целью нашейработы является проведениекомплексного анализа и систематизации современных англоязычных исследований, посвященных взаимодействию языка и гендера.

Представляется, что достижение данной цели способствует более глубокому пониманию существа и реального состояния проблем, связанных с взаимодействием изучаемых явлений. У отечественного языкознания появляется своеобразный инструмент, претендующий на комплексное раскрытие природы исследуемых феноменов. Поставленная выше цель предполагает решение следующих задач:

1) определить внутренние оппозиции, формирующие исследовательское поле гендерной лингвистики;

2) выявить факторы, детерминирующие возникновение и развитие гендерной лингвистики;

3) установить соотношение гендерно маркированного компонента в научном и ненаучном типах дискурса;

4) охарактеризовать базовые теории западной гендерной лингвистики;

5) разработать критерий научной релевантности исследований в области гендерной лингвистики;

6) установить статус гендерной лингвистики в общем контексте развития науки в целом и языкознания в частности.

Научная новизна работы заключается в том, что впервые в отечественном языкознании: а) проведена систематизация и анализ работ, написанных на английском языке и выполненных в русле различных течений западной лингвистической гендерологии в конце ХХ – начале ХХI столетий; б) определены факторы, детерминирующие возникновение и развитие гендерной лингвистики; в) описаны базовые теории западной гендерной лингвистики, ее ядра и периферии; г) охарактеризованы различные виды дискурса, в которых в разной степени проявляется гендерный фактор; д) установлен статус гендерной лингвистики в общем контексте развития науки в целом и языкознания в частности.

Теоретическая значимость работы состоит в развитии истории языкознания путем освоения и систематизации достижений западной гендерной лингвистики; в уточнении ее категориального аппарата и методологии; в расширении междисциплинарных связей лингвистики и других областей знания.

Практическая ценность исследования определяется возможностью использования полученных результатов в учебных курсах истории языкознания, философии науки, гендерной лингвистики, а также в спецкурсах по межкультурной коммуникации, лингвокультурологии и социолингвистике.

Концептуальную базу исследования составили работы по социальной гендерологии (Дж. Батлер, И. Гофман, М. Мид, И.С. Кон, О.В. Рябов), лингвистической теории гендера (Р. Лакофф, Е.И. Горошко, А.В. Кирилина, М.С. Колесникова, И.А. Стернин, И.И. Халеева), лингвокультурологии и лингвоконцептологии (Н.Д. Арутюнова, А. Вежбицкая, С.Г. Воркачев, М.Р. Желтухина, В.И. Карасик, Н.А. Красавский, Г.Г. Слышкин, Ю.С. Степанов, В.Н. Телия, А.Д. Шмелев, В.И. Шаховский).

Для достижения поставленных целей в работе используются сравнительно-исторический и дескриптивно-интерпретативный методы.

Материалом для исследования послужили работы современных англоязычных авторов (378 наименований), посвященные изучению взаимоотношений языка и гендера. Кроме этого, в работе использовались данные электронных корпусов современного английского языка, а также Интернет-ресурсы.

Основные выводы по диссертации сводятся к следующим положениям, выносимым на защиту:

1. Гендерная лингвистика – это новое направление в языкознании, ориентированное на изучение взаимосвязи гендера (социального пола) со всем многообразием традиционно выделяемых лингвистических единиц в рамках следующих оппозиций: «гендер ↔ языковая система», «гендер ↔ языковое сознание», «гендер ↔ коммуникативное поведение».

2. Гендерная лингвистика характеризуется максимальной степенью эксплицитной экстралингвистической детерминированности. Ее возникновение обусловлено, во-первых, группой политических факторов (растущим феминистским движением, борьбой сексуальных меньшинств за свои права, меняющейся толерантностью общества), во-вторых, утилитарными потребностями общества (лингвистическая экспертиза, оптимизация межгендерного общения, формирование арсенала средств институционального воздействия на человека по признаку пола).

3. В лингвокультурном пространстве интенсивность развития гендерной лингвистики оказывается прямо пропорциональной степени репрезентированности политкорректного и антисексистского дискурса и обратно пропорциональной степени репрезентированности шовинистического (сексистского) дискурса.

4. Стержневыми теориями в развитии западной гендерной лингвистики являются теории дефицитности, доминантности, дифферентности, перформативности и конструируемости гендера.

5. Политическая ангажированность гендерной лингвистики на Западе обусловила значительную представленность в рамках данного направления биологизаторских и социологизаторских тенденций. В качестве критерия научной релевантности исследования в области гендерной лингвистики предлагается комплексный анализ, основанный на взаимодействии трех аспектов: а) биологического (данного от рождения); б) социального (неинтенционально транслируемого через систему стереотипов); в) идеологического (интенционально внедряемого властью).

6. Лингвистические гендерные исследования характеризуются имманентным сочетанием интердисциплинарности и интрадисциплинарности. Их интердисциплинарность состоит в том, что они являются необходимой составной частью многих наук – социологии, психологии, истории и т.д., интрадисциплинарность – в том, что гендерное измерение пронизывает все традиционно выделяемые области лингвистики (грамматику, лексику, фонетику и т.д.), являясь неотъемлемой частью адекватного описания языковых явлений.

Результаты исследования нашли отражение в 32 публикациях автора общим объемом 26,8 п.л., в том числе в монографии "Состояние и перспективы гендерной лингвистики на Западе в конце ХХ – начале XXI веков" (16,97 п.л.). Работа прошла апробацию в докладах на всероссийских и международных конференциях (Иваново, 2000, 2001, 2002, 2003, 2004; Волгоград, 2004, 2005; Воронеж, 2001; Ланкастер, 2002; Москва, 2001, 2002, 2003); на годичном спецсеминаре в МГЛУ, посвященном проблемам гендерной лингвистики, а также на семинарах и заседаниях кафедры английской филологии ИвГУ (2000-2005).

Структура диссертации.

Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, списка использованных словарей и списка Интернет-ресурсов. Общий объем работы составляет 372 страницы. Иллюстративный материал представлен 5 таблицами. Список использованной литературы содержит 378 наименований.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении определяются объект и предмет исследования, дается обоснование выбора темы работы, раскрывается ее актуальность, научная новизна, теоретическая и практическая значимость, формулируются цель исследования, его задачи и методы.

Первая глава «Отражение проявления гендера на разных уровнях языковой системы» посвящена изучению выражения гендерного фактора на различных языковых уровнях. В этой главе рассматривается взаимодействие и взаимовлияние гендера и грамматических, фонетических, дискурсных и прагматических аспектов языка.

Чуть более тридцати лет назад Р. Лакофф опубликовала статью, которая, как выяснилось, имела далеко идущие последствия. Эта статья легла в основу книги, изданной автором в 1975 году под названием: “Language and Woman’s Place” (Lakoff 1975). Научный мир разделился на два лагеря: 1) тех, кто утверждал, что тема довольно тривиальна и является еще одним проявлением "феминистской паранойи" и 2) тех (их было большинство, и они были представлены, в основном, женщинами), кто ухватился за возможность вступить в научный спор, подтверждая или опровергая тезисы, выдвинутые Р. Лакофф. Так было положено начало гендерным исследованиям в лингвистике.

Уже в 1978 году журнал “Signs”, выпускаемый в Чикаго, опубликовал обзорную статью трех пионеров-исследователей в области феминистской лингвистики в США – Б. Торн, Ч. Крамер и Н. Хенли – озаглавленную “Perspectives on Language and Communication”. Исследователи отмечали огромный интерес ученых к изучению взаимосвязи языка и пола (B. Thorn, Ch. Kramarae, N. Henley 1978: 638).

Сегодня, спустя много лет, можно констатировать, что этот интерес не только ничуть не угас, а, скорее, даже возрос. Представляется справедливым утверждение, что данная область лингвистики испытывает настоящий бум. Это в равной степени относится и к появлению большого количества соответствующих кафедр и специализаций во многих университетах всего мира, и к огромному количеству публикаций и конференций по данной тематике. Столь бурное развитие этой сравнительно молодой отрасли гуманитарного знания становится более понятным, если учесть влияние ряда экстралингвистических факторов. В качестве примера такого рода факторов можно привести состоявшееся в июне 2005 года голосование в Швейцарии по вопросу легитимности однополых браков. На общенациональном референдуме швейцарцы высказались за узаконивание и социальную приемлемость такого рода отношений между людьми. Не учитывать подобные настроения в современном обществе и не изучать их с позиций целого ряда антропоцентрически ориентированных наук (включая лингвистическую гендерологию) было бы неверно. Естественной поэтому представляется попытка проанализировать и обобщить то, что уже сделано в сфере гендерной лингвистики на Западе, с одной стороны, и осмыслить современные тенденции и новые направления в данной области лингвистических знаний – с другой.

Анализ проявления гендера на разных уровнях языковой системы показал его поистине вездесущий характер: по сути, нет ни одной области языкознания, в которой концепт пола не находил бы своей манифестации. Следует при этом указать, что в разных языковых сферах гендер проявляется с разной степенью интенсивности, являясь то существенным фактором исследования (напр., проблема инклюзивности личных местоимений в английском языке), то играя менее заметную роль (напр., отражение гендерных отношений в синтаксисе). Представляется, что среди проявлений гендера на морфологическом уровне языка особого внимания заслуживает вопрос об инклюзивности/специфичности личного местоимения третьего лица единственного числа he. Попытки обратить внимание на гендерную специфичность этого слова и асимметричность отражения им мужского и женского объявлялись выражением своеобразного "pronoun envy" (по меткому выражению проф. К. Уоткинса – бывшего главы департамента лингвистики Гарвардского университета), либо объяснялись как очередное проявление "феминистской паранойи". Следует признать, что усилия ученых, занимающихся гендерными проблемами, не пропали даром. Об этом красноречиво свидетельствуют новейшие пособия по грамматике и узусу современного английского языка, в которых находит отражение изменившийся в обществе взгляд на не/нормативность, например следующих высказываний: Everybody should get their hat when they leave this room/Everybody should get his hat when he leaves this room. Представляется, что именно первый вариант сегодня является нормой. Таким образом, можно отметить, что нормативное для традиционной классической грамматики использование личного местоимения мужского рода третьего лица единственного числа в качестве инклюзивного, гендерно-нейтрального перестало быть общеприемлемым. Напротив, подобное использование местоимения he сегодня является свидетельством определенной позиции говорящего по отношению к проблеме преодоления гендерной асимметрии в языке.

В значительной степени успешными следует признать усилия ученых, работающих в области гендерной лингвистики на Западе (Д. Камерон, С. Миллз, Дж. Сандерланд, М. Талбот и многих других), направленные, в том числе, на элиминирование гендерной асимметричности у конституентов различных классов слов. В частности, речь может идти об именах существительных. В настоящее время у многих изначально гендерно специфичных слов существуют вполне полноправные, активно используемые в языке (нередко более активно, чем слова, которые они заменили), гендерно-нейтральные субституты: craft worker, angler, police officer, firefighter, refuse collector, postie и т.д. Последнее из упомянутых слов является, пожалуй, исключением в этом ряду: введенное по предложению королевского почтового ведомства Великобритании в качестве альтернативы слову postman, оно не прижилось, так как, по мнению носителей языка, воспринимается как звучащее слишком неформально для официального названия профессии. Вместе с тем, переоценивать достигнутые успехи было бы неправильным. Так, например, гендерная специфичность – а не инклюзивность – слова man хорошо видна на примере многочисленных устойчивых выражений с этим словом: to be man enough, to be one’s own man, to be the right man for the job и т.д. Изменить эти сочетания на гендерно-нейтральные, заменив, например, слово man на слово person довольно трудно, так как словосочетания ‘to be person enough’, ‘to be one’s own person’ не имеют тех же оттенков значения, что и выражения, которые они призваны заменить. В английском языке существует множество других устойчивых выражений со словом man, которые трудно заменить на гендерно-нейтральные в силу фиксированного характера компонентов таких выражений. Таковы, например, выражения ‘men in white coats’ (ученые) или ‘man in the street’ (обычный человек). Представляются невозможными – за исключением намеренного, как правило, ироничного употребления – такие замены, как ‘women in white coats’ или ‘woman in the street’. В языке существует также глагольная форма to man, например, he manned the spaceship. (Следует отметить отсутствие параллельной глагольной формы to woman. Например, предложение аn all woman-crew womanned the ship звучало бы несколько странно).

Исследования в области грамматики касались самых различных аспектов отражения гендера в этой лингвистической дисциплине. Ученые фокусировали свое внимание как на более глобальных вопросах, связанных, например, с изучением схожих черт и различий в языках с грамматической и "естественной" категорией рода, так и на более частных проблемах (например, огромное количество публикаций посвящено вопросу использования так называемого разделительного вопроса женщинами и мужчинами).

В области взаимоотношений грамматики и гендера интересным и до сегодняшнего дня недостаточно изученным остается также вопрос о гендерных особенностях предложений, содержащих так называемые акциональные и статальные глаголы (action and stative verbs). Принципиально важно отметить, что гендерные системы обоих типов языков – с грамматической и "естественной" категориями рода – служат опорой существующей гендерной картины мира, в которой за женщиной закреплен статус инаковости и вторичности.

В настоящее время, как известно, активно обсуждается вопрос отражения гендера в дискурсе. Произошедший в последние годы определенный сдвиг в сторону дискурсного анализа, а не анализа отдельных звуков, слов и вырванных из контекста предложений, кажется в этой связи естественным. Изучение взаимодействия языка и гендера в определенной степени стало синонимичным изучению дискурса и гендера. Сказанное вовсе не означает игнорирования или принижения значимости для гендерной лингвистики таких уровней анализа, как грамматический, фонологический, лексический и т.д. Вместе с тем, междисциплинарное исследование явлений дискурсного порядка заняло центральное место в исследованиях взаимодействия языка и гендера. Именно этим, на наш взгляд, можно объяснить появление большого количества исследований, посвященных вопросам дискурса и гендера (A. Todd, S. Fisher 1988; D. Tannen 1994; R. Wodak 1997; J. Cheshire, P. Trudgill 1998; C. Christie 2001; A. Weatherall 2002). Первые четыре книги из этого списка имеют общее название: “Gender and Discourse”. Речь идет о необходимости рассмотрения лингвистических единиц не в изоляции, а в связи с функциями, которые они выполняют в конкретных ситуациях. Этот поворот в сторону дискурса подчеркивает исторический и динамический характер языка, а также интерактивный характер его использования.

Само толкование термина "дискурс" представляется дискуссионным, так как различные научные традиции предлагают его различные определения (Н.Д. Арутюнова, В.И. Карасик, Е.И. Шейгал и др.).

В рамках собственно лингвистики доминирующим является формальное определение, восходящее к структурированию языкознания на уровни лингвистического анализа: морфологию, синтаксис, фонологию и т.д. Представляется, что в соответствии с таким формальным определением точно так же как синтаксис является уровнем языка, на котором слова соединяются в словосочетания и предложения, дискурс определяется как уровень, на котором предложения объединяются в бóльшие сущности (M. Stubbs, М.Л. Макаров). Существует также определение дискурса, фокусирующее внимание не на формальных характеристиках, а на функции. В этом смысле дискурс определяется как язык в контексте. Иными словами, речь идет о языке, используемом в реальных ситуациях, а не о неких идеализированных и абстрактных лингвистических формах, нередко являющихся предметом изучения традиционной лингвистики (Н.Д. Арутюнова, В.И. Карасик). Думается, что именно выход за рамки исследований, которые были характерны для собственно классического языкознания (осуществленный, в том числе, посредством лингвистической гендерологии), явился причиной того, что лингвистика стала весьма интересна представителям многих смежных научных дисциплин, представляющих самые различные стороны гуманитарного знания: социологам, психологам, историкам, культурологам и т.д.

С учетом внимания, уделяемого исследованиями в области гендерной лингвистики широкому контексту функционирования языка, не удивительно, что именно второе определение дискурса является наиболее приемлемым для данного направления языкознания. Тем не менее, на практике оба определения вполне приемлемы и не противоречат друг другу, так как бóльшая часть языка в контексте, изучаемого дискурсным анализом, выходит за рамки предложения точно так же, как даже при строго формальном анализе дискурса может появиться необходимость в контексте, в котором он функционирует.

Подходы к дискурсному анализу, рассматриваемые в работе, опираются на четыре различные, однако часто взаимосвязанные исследовательские традиции: 1) антропологическую, фокусирующую внимание на вопросах, связанных с культурой; 2) социологическую, подчеркивающую общественный характер дискурса; 3) критическую, концентрирующуюся на изучение текста; 4) антрополого-историческую, рассматривающую исторические проекции дискурса (M. Bucholtz).

Поскольку применение любого дискурсно-аналитического подхода к изучению гендера неизбежно приводит к возникновению теоретических предположений о дискурсе, власти и идентичности личности человека, то в нашей работе также рассматривается, каким именно образом определенные теории дискурса связаны с соответствующими гендерными теориями. Вместе с тем, следует сразу же оговориться и сказать, что нередко весьма затруднительно указать, в русле какого именно направления выполнено то или иное исследование, так как большинство работ, проводимых в области гендерной лингвистики, не опираются на какое-то единое понимание дискурса.

Несмотря на большое количество разновидностей дискурсного анализа можно определить некоторые общие точки соприкосновения. Дискурсный анализ, не являясь ни единой теорией, ни единым методом анализа, представляет собой совокупность взглядов на ситуативно-конкретное использование языка, опирающуюся на общие – в широком понимании этого слова – теоретические основы и методологические подходы. Несмотря на то, что формы дискурсного анализа широко варьируются, ученые, фокусирующие свое внимание на дискурсе как на социальном, культурном и политическом явлении, опираются на теорию дискурса, согласно которой он является не просто отражением общества, культуры и властных отношений, но и постоянно пополняемым их источником. Иными словами, для большинства ученых, работающих в сфере дискурсного анализа, социальный мир продуцируется и репродуцируется в значительной степени посредством дискурса. Такая теоретическая установка ведет к использованию метода тщательного анализа дискурсивных деталей в связи с контекстом. Другое дело, что ученые часто имеют различные взгляды на то, что следует понимать под контекстом, каковы его границы, каков спектр общих фоновых знаний, необходимых для понимания конкретной дискурсивной формы. Разногласия также вызывает роль, выполняемая носителем действия: в частности, вопрос о том, насколько конкретный человек управляет течением дискурса.

Не существует также единого взгляда и на роль исследователя дискурса: заключается ли она в раскрытии взглядов участников дискурса или в собственной его интерпретации, которая, возможно, позволит по-иному взглянуть на конкретную ситуацию. Ответы на эти вопросы зависят от ряда факторов: от теоретических взглядов исследователя, его принадлежности к той или иной научной школе и области знаний. Все эти различия становятся еще более очевидными при анализе взаимодействия различных направлений дискурсного анализа в рамках гендерной лингвистики, области знаний, которая (как, наверное, и всякая иная) обладает своими собственными противоречиями.

Вопрос о характере отражения гендерного компонента в научном и ненаучном типах дискурса нуждается в специальном анализе. Научный тип дискурса относится к институциональным и (по определению) предполагает равенство участников дискурса перед стремлением к познанию, к достижению истины. Подобное равенство в определенной степени ведет к нивелированию целого ряда факторов, включая гендерный. Следует, правда, оговориться, что равенство это весьма относительно как по объективным причинам (объему и уровню знаний, ролям, которые должен выполнять ученый: исследователя, учителя, эксперта и т.д., так и в силу существования разветвленной системы научных званий и регалий. Для научного типа дискурса более характерным представляется также относительно высокая степень традиционности и ритуализации. Кроме того, для данного вида дискурса считается характерной некоторая отстраненность автора от излагаемого материала, что не свойственно иным, ненаучным типам дискурса, например, юмористическому или бытийному (личностно-ориентированному) типу дискурса, в котором говорящий старается раскрыть все богатство и своеобразие собственного внутреннего мира. Думается, что гендерный компонент в такого рода типах дискурса играет значительно более существенную роль по сравнению с научным дискурсом. В целом, представляется, что использование методов дискурсного анализа, может способствовать углублению нашего понимания механизмов взаимодействия языка и гендера.

Отражение гендера в фонетике также многолико. В области сегментной фонетики следует отметить влияние акцента на восприятие социальных факторов: сильный акцент стереотипно соотносится с низким социальным статусом. Наше восприятие звуков речи не является просто механическим. Мы легко "настраиваемся" на восприятие голосов разных людей самого разного возраста и профессии, обладающих определенным акцентом. Причем мы не только "настраиваемся" на то, что мы слышим, но и на то, что мы ожидаем услышать. Специалисты, занимающиеся конструированием систем по распознаванию речи, испытывают большие трудности с подобными адаптационными возможностями машин. В частности, в эксперименте, проведенном Дж. Рубин, двум группам студентов дали прослушать аудиокассету с записью лекции, начитанной носителем английского языка (J. Rubin 1992). Затем студентам показали фотографию предполагаемого лектора. Одной группе была показана фотография женщины европейского происхождения, а другой – азиатского. Любопытно, что часть студентов, поверивших, что лектором была женщина азиатского происхождения, обнаружила в ее речи некий иностранный акцент. Эта же группа студентов показала худшие результаты в письменной работе по материалу прослушанной лекции. В другом исследовании фонетисты Э. Странд и К. Джонсон провели эксперимент, направленный на доказательство того, как восприятие людьми речи меняется в зависимости от установок относительно пола говорящего (E. Strand, K. Johnson 1996). Произношение звука /s/ может варьироваться по частоте и, в целом, может быть справедливым утверждение, что женщины произносят этот звук несколько выше по сравнению с мужчинами. Более высокая частота произнесения ведет к тому, что звук /s/ в слове sin начинает звучать близко к звуку /sh/ в слове shin. Э. Странд и К. Джонсон, пользуясь возможностями, предоставляемыми современной техникой, видоизменяли природу звука /s/ в слове sod так, что он варьировался между /s/ и /sh/. Затем они показали пленку с видеозаписью произнесения этих слов мужчиной и женщиной группе людей. Выяснилось, что восприятие границы между /s/ и /sh/ меняется в зависимости от пола человека, произносящего данные слова. Иными словами, люди способны воспринимать незначительные акустические вариации и использовать эту информацию в интерпретации речи других людей. Помимо всего прочего, это доказывает, что такое социальное понятие, как гендер, теснейшим образом интегрировано в язык (E. Strand 1999).

В области просодики и интонологии данных, полученных исследователями, пока еще недостаточно, чтобы столь же уверенно судить о гендерных аспектах интонационных моделей, как это можно сделать в отношении сегментного раздела фонологии.

Изучение отражения гендера на прагматическом уровне является относительно новым направлением исследований, изучающих коммуникативное поведение человека, перформативный характер речевых актов, теорию вежливости, вопросы, связанные с эмоциональной и референциальной функциями речи и т.д. Под коммуникативным поведением человека, по В.И. Карасику, имеются в виду "прагмалингвистические параметры языковой личности". Иначе говоря, общение рассматривается как деятельность, имеющая мотивы, цели, стратегии и способы их реализации (В.И. Карасик 2004).

Гендерная характеристика человека неразрывно связана с его коммуникативным поведением. Представляется, в частности, очевидным, что фактор гендера нередко оказывает влияние на то, какие именно люди наделяются правом произнесения соответствующих перформативных актов. То, какие конкретно действия скрываются за словами, зависит от множества факторов: социальных отношений собеседников, задачи, которую они решают, их возраста и т.д. Гендерный параметр является одним из таких факторов. Возможно, именно в этом заключена одна из причин того, что люди считают, что сами по себе слова ничего не значат, ничего не выполняют. Грозная сила слов связана с тем, что они теснейшим образом связаны с общественной практикой, запечатлены в ней. Еще в классической работе Дж. Остина "How to do things with words" автор называет такие перформативные глаголы, как to promise и to christen, "trouser words". Это высказывание опирается на выражение “who wears trousers in your family?”, существующее в английском языке и означающее приблизительно следующее: "Кто реально принимает решения в Вашем доме?" Идея перформативности получила гендерную окраску с самого момента своего рождения. Эти два понятия действительно тесно связаны друг с другом. "Мальчик!" – произносит врач в роддоме в самый первый момент рождения ребенка. Именно с этого акта начинается жизнь ребенка – как мальчика или девочки – сопровождаясь его собственными актами вербальной и невербальной коммуникации так же, как и соответствующими реакциями окружающих.

Проф. Дж. Батлер, опираясь на работы Дж. Остина, развила теорию перформативности в отношении гендера (J. Butler 1990; 1993). Она разрабатывает идею Дж. Остина о том, что перформативность заключается не просто в том, что человек желает выполнения какого-то действия путем высказывания определенного суждения. Вербальная перформативность приобретает значение и выполняет определенное действие потому, что опирается на дискурсную историю похожих высказываний, которые успешно срабатывали в прошлом. В подобном повторении, однако, заключена возможность того, что конкретные люди могут выйти за пределы унаследованной ими лингвистической и социальной систем, положив, тем самым, начало их изменению. Дж. Батлер справедливо отмечает: “In a sense, all signification takes place within the orbit of the compulsion to repeat; ‘agency’ then is to be located within the possibility of a variation of that repetition” (J. Butler 1990: 145).

Дж. Остин в своей работе основное внимание уделил возможностям говорящего как носителя действия. Его более поздние работы, однако, указывают на то, что возможности говорящего ограничены (но не продиктованы полностью) лингвистическими и иными социальными условностями.

Существует обширная литература, посвященная гендерно маркированным речевым актам: например, комплиментам, оскорблениям, извинениям и т.д. Как уже отмечалось, исследования в этой области породили столько же вопросов, сколько сумели дать ответов. Для того чтобы разобраться в некоторых из этих проблем и поразмышлять о перспективных путях развития дальнейших исследований, представляется полезным, на наш взгляд, трактовать речевые акты как социальные акты, как составную часть более обширных социально значимых планов.

Известно, что гендер часто рассматривается в бинарных оппозициях (V. Bergvall, J. Bing, A. Freed 1996). Выше мы уже говорили о традиционном восприятии разговорного стиля женщин и мужчин как гендерно-поляризованных. Речь шла соответственно о кооперативном и об индивидуалистическом стилях. Подобные оппозиции можно обнаружить и в исследованиях, посвященных анализу речевых актов вообще и лингвистических способов выражения вежливости, в частности. Традиционно предполагается, что женщины более вежливы и используют более вежливые языковые формы. Это объясняется их большей кооперативностью, стремлением учитывать мнение собеседников и большей эмоциональностью. Безусловно, это является шагом вперед по сравнению с тем, когда женщин – в рамках "доминантно-дефицитного" подхода – рассматривали просто как неумелых, неэффективных участников коммуникации, отклоняющихся от норм, устанавливаемых мужской речью. Однако, в конечном счете, несмотря на кажущуюся лестность такой подход столь же сомнителен, как и все предыдущие взгляды на речевое поведение женщин, наследником которых он является.

С лингвистической точки зрения такие понятия, как "вежливость" и "эмоциональность", недостаточно определены. Так, например, трудно сказать всегда ли выражение "благодарю Вас" является вежливым речевым актом. Оно может быть произнесено и в ответ на отказ в удовлетворении просьбы.

Во второй главе «Об отражении гендера в лексической системе языка. Лексика как основной объект гендерного реформирования» рассматриваются разнообразные проявления отражения гендера в лексической системе языка, а также анализируются аргументы «за» и «против» гендерного лингвистического реформирования, изучаются стратегии и тенденции соответствующих лингвистических перемен в различных языках.

Рассмотрение сложного вопроса взаимодействия языка и общества только в рамках оппозиции “language as symptom” – “language as cause” (язык как причина – язык как симптом) представляется упрощением. Тем не менее, учитывая, что личности женщин и мужчин конструируются и проявляются, не в последнюю очередь, через посредство языка, языковые изменения чрезвычайно важны. Безусловно, язык является лишь частью проблемы, связанной с существующим в обществе гендерным статус-кво.

Так как из всех языковых уровней именно лексическая система наиболее явно отражает менталитет народа, проявление в ней гендера многообразно и находится центре внимания исследователей. Как раз в области лексики наиболее очевидна гендерная асимметрия, существующая в языках. “Man made language” – сказано прежде всего о лексической составляющей языка. Вместе с тем, в силу, по-видимому, большей (по сравнению с грамматикой) подвижности и динамичности этого пласта языка именно в нем чаще всего происходят изменения, связанные с попытками гендерного реформирования языков. В целом, значительный слой лексики современного английского языка не является гендерно-нейтральным в том смысле, что он во многом по-разному отражает положение женщин и мужчин в обществе, различия в языковом сознании людей, проявляющиеся, в частности, в значениях языковых единиц, в стереотипах, зафиксированных в языке и поддерживаемых доминантной культурой.

Кампании по лингвистическому реформированию проходят по нескольким направлениям: 1) замена сексистских форм гендерно-нейтральными или гендерно-равными формами (в зависимости от языка); 2) наименование субъектов и объектов, которые по разным причинам не имели названий; 3) восстановление утраченных слов; 4) реформирование (через иное написание и произношение) некоторых ключевых слов.

Еще одной – как представляется, более тонкой – формой дискриминации женщин является то, что нередко о них не упоминается вообще. Показателен пример К. Леви-Штрауса, изучавшего языки американских индейцев Бороро и процитированный в работе А. Ливиа: “the whole village left next day in about thirty canoes, leaving us alone with the women and children in abandoned houses” [Livia 2001: 117]. Современному читателю может быть совершенно непонятно, как понимать the whole village left, когда женщины и дети остались; как понимать alone и abandoned houses по той же самой причине? Как пишет исследователь, К. Леви-Штраус трижды в одном предложении дал понять, что он не считает женщин и детей людьми в полном смысле этого слова [Ibid]. Иными словами, нередко ученые, изучавшие культуру и язык разных народов, как-то умудрялись не замечать примерно 50% членов общества в той или иной стране. Именно этот факт имел в виду антрополог Э. Арденер, когда он в одной из своих работ признал существование “the problem of women” [Ardener 1975]. Показательным в данном случае является выбор дополнения: women. Думается, что гораздо логичнее было бы сказать: “the problem of anthropology or with anthropologists” или даже “the problem of men or with men”. Представляется вовсе не случайным тот факт, например, что ведущий антропологический журнал, выходящий в США, вплоть до 1993 года назывался “Man”.

Известно, что многие слова, обозначающие женщин, имеют отрицательные коннотации. Так, например, слово "effeminate" само по себе, строго говоря, означает всего лишь "похожий на женщину". Трудно, однако, вообразить себе контекст, в котором это слово ассоциировалось бы с чем-то положительным. Подобное имеет место даже в случае существования параллельного слова, обозначающего мужчину с тем же статусом или в таком же положении. (Следует отметить, правда, что параллелизм таких пар не следует абсолютизировать. Некоторые пары слов, по-видимому, никогда и не были полностью параллельны и равнозначны. Например, такая пара слов как duke и duchess: герцогиней стать, выйдя соответственно замуж, вполне возможно, в то время как стать герцогом, соответственно женившись – нет). В паре spinster и bachelor оба слова служат для обозначения не связанных узами брака взрослых людей. Однако, именно у женского члена пары существуют отрицательные коннотации. Это, по-видимому, объясняется важностью, с точки зрения общества, возраста вступления в брак. Слово spinster означает не просто человека, не вступившего в брак, а человека, который уже и не может этого сделать, человека, поэтому отвергаемого и нежеланного. Негативный образ spinster закреплен в культуре, в сознании носителей языка. Существует, например, детская карточная игра “old maid”(старая дева). Естественно, никому не хочется, чтобы карта с “old maid” досталась именно ему.

Культурные стереотипы, касающиеся “old maid”, также оказывают влияние на восприятие слова maiden в таких сочетаниях как maiden aunt или maiden lady. Даже выражение maiden horse означает лошадь, ни разу не выигрывавшую скачек. В Оксфордском словаре английского языка переносные значения слова maiden объединены следующей трактовкой: “yielding no results”. Получается, что женщина, не вышедшая замуж, проиграла "гонку". Другие возможные сочетания с этим словом включают maiden voyage, maiden speech, maiden flight и т.д., фокусируя внимание на неопытности, девственности, неиспытанности. На этикетке бутылки с оливковым маслом, произведенным в США, можно прочитать слово maiden, которое в данном случае должно означать "свежее", "первого отжима". На этикетке имеется также изображение молодой девушки. Об этом же свидетельствует использование в аналогичном контексте слова “virgin”: на другой упаковке все того же оливкового масла можно прочитать не просто “virgin”, а “extra virgin”, как бы неестественно это ни звучало.

Существующее различие в статусе слов особенно заметно при сравнении изначально равноправных пар слов типа lord-lady, baronet-dame, master-mistress, wizard-witch, king-queen, governor-governess и т.д.

Рассмотрим некоторые из этих пар слов. Слово lord сохраняет свое оригинальное значение в то время, как слово lady – нет. В 17 веке это слово даже было синонимично слову prostitute. Это же произошло и со словом courtesan, которое изначально употреблялось для обозначения придворной дамы. Слово baronet сохраняет свое значение, а слово dame – нет, особенно в американском варианте английского языка (to get a dame, foxy dame etc). Слово sir широко используется как уважительная форма обращения к мужчине. Слово madam часто означает хозяйку публичного дома. Это, безусловно, касается и пары master-mistress, в которой mistress перестало означать только хозяйку дома, приобретя дополнительное значение "любовница". Существует большая разница в значении словосочетаний old master и old mistress. Интересно, что в итальянском языке родственное слово maestro может иметь два значения: "директор школы" и "великий учитель". Женская форма этого слова maestro может означать только "директор школы". Древнеанглийское слово huswif является источником и housewife, и hussy. Однако слово hussy приобрело отрицательное значение и перестало употребляться в значении housewife. Даже слова housewife и просто wife не лишены отрицательных коннотаций: первое в силу 1) определенного ограничения пространства, отводимого женщине и 2) легко воссоздаваемой цепочки – housewife, officewife, campwife и т.д., а второе – в силу существования следующих слов и словосочетаний – old wife, fishwife, old wives’s tale и т.д. Слово queen в паре king-queen также подверглось пейоризации, приобретя определенное сексуальное значение. В паре wizard-witch слово, обозначающее мужчину, не только сохранило свое значение, но и подверглось мелиоризации. Назвать мужчину wizard (мудрецом) – это, по сути, сделать ему комплимент в то время как назвать женщину witch (ведьмой) – едва ли. Полагаем, что такое утверждение справедливо даже с учетом неполного совпадения значений слов 'ведьма' и 'witch'. Аналогичную ситуацию можно наблюдать во французском языке, где существует слово мужского рода chef (в значении "шеф-повар"); имеется также сочетание chef d’etat (глава государства). Параллельным термином является cheftaine, что означает лидера в "герлскаутском" движении. Очень похожа ситуация с английской парой governor-governess, в которой слово, служащее для обозначения мужчины, означает "правитель" в то время как слово, служащее для обозначения женщины – "гувернантка". Даже те слова, которые изначально были положительными (а не просто нейтральными), нередко в итоге приобретают отрицательные коннотации. Так, например, произошло со словом tart, которое изначально имело значение "пирожное". Затем оно стало использоваться для выражения положительных эмоций, связанных с женщиной. Однако изменение значения слова на этом не прекратилось и, в конце концов, оно стало означать “a woman of the street”, то есть проститутку.

Подобные асимметрии существуют не только в английском языке, но и в языках, принадлежащих к другим языковым группам и даже семьям. Например, в японском языке некоторые имена прилагательные приобретают более отрицательный оттенок, будучи обращенными к женщине [Tanaka 1994]. Примерами такой асимметрии могут служить следующие прилагательные: kareta, kuruoto-no, zidaraku-na. Адресованные мужчине, они соответственно означают: зрелый, профессиональный, неряшливый. Обращенные к женщине, эти же имена прилагательные служат соответственно определениями человека высохшего и сморщенного, занимающегося проституцией и развязного, неразборчивого в связях.

Таким образом, образуются пары: зрелый-сморщенный, профессионал-проститутка, неряшливый-развязный. Иными словами, в японском, так же, как и в английском языке, "зрелая женщина" (синоним слова "старая", профессиональная) ассоциируется с проституткой. Так же обстоит дело в английском и французском языках. Неряшливость в мужчине соотносится с развязностью и неразборчивостью в связях. Любопытно, что словарь-тезаурус Роже перечисляет синонимы слова untidy (неопрятный), и почти все эти слова в большей степени относятся к женщинам: slut, slattern, frump, trollop, bitch и т.д.[Roget 1988: 535].

Следует отметить существование асимметрии в значениях таких "базовых" в человеческом лексиконе слов как mother и father, что, по-видимому, является отражением принципа различного распределения труда в обществе, согласно которому женщине отводится гораздо большее место в сфере домашнего хозяйства. Интересно заметить в этой связи отличие, существующее в значении глагольных форм to mother и to father. Предложение this woman mothered her children говорит нам о роли женщины в воспитании ее детей; предложение this man fathered his children свидетельствует, пожалуй, только о том, что он является их биологическим отцом. Более того, само понятие mothering (выраженное неличной формой глагола) может быть применено к другим людям и детям (не обязательно только к своим собственным). Поступить так же с понятием fathering невозможно. Относительно недавно появился термин “surrogate mother” ("суррогатная мать"), использующийся для обозначения женщины как матери в биологическом смысле этого слова. Первой такой матерью в начале 90-х годов была женщина, родившая своих собственных внуков. Вообще, сегодня появилось довольно много новых определений, употребляющихся со словом mother: working mother, natural mother, biological mother, surrogate mother, gestational mother, unwed mother, single mother, teenage mother, welfare mother, birth mother, incubator mother, adoptive mother и т.д. Безусловно, все эти многочисленные типы mother отличаются от стереотипа housewife-mother.

Асимметрия значений, ассоциируемых со словами мать и отец, существует и в других языках. На языке Эве (одном из языков Африки), по свидетельству профессора Ромейн, слово “to” (отец) означает одновременно хозяин, владелец в то время, как слово “no” (мать) означает также человека, страдающего от чего-то [Romaine 2000]. В этом языке сочетание ga-to, означающее "богатый человек", является производным от ga (деньги) и to (мужчина). В то же время сочетания do-no, означающее "больной человек", является производным от do (болезнь) и no (мать).

В других языках, однако, слово "мать" обладает позитивным значением. Например, по свидетельству профессора Матисоффа в некоторых языках юго-восточной Азии (тайском и малайском) это слово имеет значение "главный, основной" [Matisoff, 1991]. Так в малайском языке слово rumah-ibu, означающее "основная часть дома", является производным от слова rumah (дом) и ibu (мать). В тайском языке сочетание слов "мать" и "армия" привело к созданию слова "главнокомандующий". Ученый показывает в своем исследовании путь семантического развития слов от значения "мать" через значение "источник/происхождение" к значению "большой/главный/наиболее важный" [Matisoff 1991]. Аналогичные явления можно наблюдать и в русском языке (напр. в выражении "Киев – мать городов русских"), и в английском языке (напр. в выражении “mother of all battles” или в современном компьютерном термине “mother board” и т.д.).

В английском языке существенно больше слов для обозначения неразборчивой в сексуальных связях женщины, чем слов, связанных с аналогичным поведением мужчины. По свидетельству Дж. Стэнли существует примерно 220 слов для обозначения таких женщин и лишь около 20 – для обозначения мужчин [Stanley 1977]. Французский исследователь П. Жиро подсчитал, что во французском языке зафиксировано порядка 600 слов со значением "проститутка" [Guiraud 1978]. Представляется не случайным, что, пожалуй, самые оскорбительные слова в адрес мужчин нередко, в действительности, оскорбляют женщину в ее роли матери (напр., англ. son of a bitch, bastard; русск. сукин сын, ублюдок). Главной причиной их оскорбительности является именно то, что это "женские" слова. Иными словами, в традиционной культуре многих народов быть соотнесенным с женщиной – это худшее, что можно придумать для мужчины.

Еще одной широко распространенной в самых разных языках сферой создания и употребления оскорбительных для женщин и мужчин имен являются слова-наименования животных. В английском языке такими словами являются, например, такие слова как bunny, chick, fox, kitten, pig, wolf и т.д. Во французском языке многие формы женского рода слов – названий животных – нередко используются для оскорбительного обозначения женщин. Например, слово guenon (длиннохвостый осел) имеет во французском разговорном значение "старая уродливая женщина". Подобные ассоциации могут быть отражены и в обычае, существующем в Корее, когда молодоженам дарят пару уток. При этом у самки клюв перевязан, а у самца – свободен. В английском языке по отношению к женщинам чаще всего используются названия маленьких ж вечеринка для жениха – так называемый, "мальчишник" – в английском языке называется stag party (stag – олень-самец); аналогичная женская вечеринка – "девичник" – называется hen party (hen – курица). Ассоциации очевидны. Мужчины часто ассоциируются с крупными и опасными животными, такими как медведь, волк и т.д. Это могут быть вообще какие-то неизвестные и страшные чудища. Это нашло отражение в сказках разных народов: например, различные версии Красной Шапочки и Аленького Цветочка.

"Потребительский" аспект взаимоотношений полов находит свое выражение в существовании слов – наименований женщин и мужчин – связанных с продуктами: в основном, сладостей. Это такие слова и выражения как honey, honey bun, cheesecake, sweetie, sweetie pie, tart, cherry pie. Традиционно эти слова больше относились к женщинам. Если вспомнить детский стишок, даже самые маленькие девочки, в отличие от мальчиков, сделаны из sugar and spice and all the things nice. Например, слово cherry pie, по свидетельству С. Ромейн, использовалось еще в 19 веке и обозначало сексуально привлекательную женщину [Romaine 1999]. Думается, что кроме этого, здесь обыгрывается еще один момент: легкости, доступности. Вспомним английскую поговорку: as easy as a pie. Названия кондитерских, где продавались все эти сладости – cake and tart shops – имели еще одно значение: "публичный дом". Не случайно и сегодня за вывеской "coffee house" во многих странах могут скрываться заведения, предлагающие различные сексуальные услуги. С этим связано функционирование выражения give me some sugar и таких слов как honey, sweetie. Стоит отметить, что в современном английском языке использование слов honey, sweetie женщинами по отношению к мужчинам является достаточно распространенным.

Следует отметить еще одну особенность поведения слов и словосочетаний, в которых собственно гендерный компонент либо не выражен вовсе, либо не является доминантным. Речь идет о так называемых гендерно-нейтральных словах, приобретающих соответствующую гендерную окраску в контексте. Например, в английских словах visit и inspection довольно трудно усмотреть какую бы то ни было гендерную асимметрию (gender bias), а вот одно из значений сочетания a visit of inspection (смотрины) бесспорно гендерно окрашено. Это же можно сказать и о словах типа neighbour и citizen. В частности, в свое время бывшего президента США, Дж.Буша-старшего, заставили принести извинения за следующую "оговорку": "A wife of an American citizen was raped by Iraqi terrorists", т.к. судя по этому предложению, "American citizens" – это исключительно мужчины. Вероятно права профессор Камерон, когда она утверждает, что речь человека, придерживающегося патриархатных традиций, всегда будет полна сексизмов (language will always be sexist in the mouth of a sexist).

Представляется, что можно отметить три тенденции в развитии значений слов, связанных с обозначением женщины. Во-первых, эти слова с течением времени обрастают бóльшим (по сравнению со словами, обозначающими мужчин) количеством негативных значений. Во-вторых, в изначально равнозначных парах слова, обозначающие мужчин, либо сохраняют свое значение, либо становятся более позитивными. В-третьих, слова, которые ранее функционировали как родовые (напр. слово girl) или были нейтральными (напр. слово tart) приобретают большее количество негативных коннотаций, будучи обращенными исключительно к женщине.

Дискуссии о приемлемости и признанности тех или иных языковых единиц – это, по существу, споры о том, кто вправе высказывать предписывающие суждения, это – споры о власти. Язык является символом социального и морального порядка в обществе. Поэтому дебаты о языке являются одновременно спорами о классовых, расовых, гендерных и т.п. вопросах. В частности, это проявляется в полемике о так называемом "политически корректном" языке. Быть осознанным сторонником реформирования языка – значит подвергать опасности существующий политический и социально-экономический статус-кво.

В работе под "политической корректностью" понимается выражение чрезмерного внимания к чувствам тех групп людей, которые воспринимаются как отличающиеся от установленных норм (например, женщины, гомосексуалисты, люди другой национальности или расы, инвалиды). Отношение к таким людям выражено образованием в англоязычных средствах массовой информации абсурдных терминов (например, vertically challenged или personhole cover), получивших некоторое распространение. Некоторые из этих выражений можно признать довольно остроумными и даже забавными (например, follicularly impaired вместо bald или Personchester вместо Manchester) в то время, как другие представляются излишне резкими и даже циничными (например, a person with a different type of metabolism вместо corpse). Лингвогендерологи не имеют отношения к введению большинства подобных терминов в обиход. Представляется что PC ("политически корректный язык") является в определенной степени ответной реакцией патриархатного общества на успешные лингвистические (и другие антидискриминационные) кампании.

Одним из результатов конфликта между кампаниями за реформу, проводимыми феминистами, и оспариванием, высмеиванием некоторых из этих реформ, стало то, что границы между сексизмом, антисексизмом и PC оказались несколько размыты. PC сегодня – это термин и язык, специально придуманный элитой общества с целью опорочить антисексистские изменения в использовании языка. Представляется, что существует серьезное отличие между антисексизмом, который характеризуется конкретностью и специфичностью контекста, и PC, который представляет собой некий набор правил, экстраполированный средствами массовой информации из реального контекста и намеренно возведенный в абсолют (часто с потерей всякого смысла).

Проведенный нами анализ позволяет говорить о существовании определенной зависимости между степенью и интенсивностью развития гендерной лингвистики и репрезентированностью политкорректного и анти/сексистского дискурсов в том или ином обществе. Уровень развития гендерных исследований (включая лингвистическую гендерологию) прямо пропорционален представленности антисексистского дискурса и обратно пропорционален репрезентированности сексистского дискурса в конкретном обществе. В качестве иллюстрации достаточно представить себе ситуацию с развитием гендерных исследований и репрезентированностью анти/сексистского дискурсов соответственно в развитых странах Запада, с одной стороны, и во многих странах с традиционным патриархатным укладом – с другой.

Традиционные заявления лексикографов об объективности, о том, что они просто регистрируют и описывают реально существующие факты в определяемых ими словах, не выдерживают критики. Замалчивание важных для женщин значений слов и их предвзятая интерпретация, подведение женщин под мужские стандарты и объяснение их поведения с точки зрения мужчин есть форма дискриминации женщин. Это, в частности, привело к появлению множества словарей, написанных с феминистских позиций. В этих лексикографических источниках (например, Daly M. Webster's First New Intergalactic Wickedary of the English Language) заново определяются многие слова и понятия, а также придумываются лексические единицы с целью создания нового, достойного женщины, языка. Однако для достижения реальных перемен работа по элиминированию негативных слов и значений, связанных с женщинами, должна сопровождаться переосмыслением многих других слов и понятий, определяющих место и роль, которую играют мужчины и женщины в социуме.

Выбор имени (фамилии или титула) – одна из тех сфер, в которых женщины вступают в диалог с обществом, прекрасно понимая подтекст и последствия принимаемых ими решений. Их восприятие, принадлежность и положение в различных сообществах людей оказывают решающее воздействие на принятие таких решений. С точки зрения проявления языкового сознания можно сказать, что такие группы людей, по В.В. Красных (В.В. Красных, 1998), объединены в коллективные когнитивные пространства. Возможно, подобный диалог, подразумевающий взаимодействие людей, принадлежащих нередко к конфликтующим сообществам, и позволяющий осуществлять стратегический выбор определенных вариантов для определенных контекстов, так же как возможность положительно модулировать свой выбор, может оказаться более продуктивным, чем несколько утопическая идея о полном элиминировании сексистского использования языка.

Как масштаб, так и вид необходимых для избавления от сексизма языковых реформ, неизбежно разнятся от языка к языку и зависят от его типа. В языках, не обладающих грамматической категорией рода (например, английском и норвежском), реформы больше направлены на гендерную нейтрализацию ("дегендеризацию") слов; а с другой стороны, в языках с грамматической категорией рода (например, немецком, французском и русском), наоборот, сторонники реформ ратуют за противоположное направление изменений за "энгендеризацию" или "регендеризацию" слов.

Постоянное взаимодействие, существующее между языком и обществом, делает небессмысленными попытки изменить существующее положение дел. В противном случае подобные устремления изменить что-либо были бы бесполезны, так как все нововведения встраивались бы в уже существующие семантические модели, которые отдают преимущество мужчинам. Именно в этом заключается одна из причин, по которым некоторые слова (например, слово Ms в английском языке), предложенные в качестве гендерно-нейтральных, имеют тенденцию к "скольжению" в сторону маркированных. В действительности эти слова нередко могут способствовать сохранению и даже укреплению асимметрии, выражаемой старыми маскулинными формами.

Языковое реформирование не всегда проходило гладко, затрагивало не все области общественной жизни и иногда приводило к не самым желанным результатам. В частности, в течение 70-х-90-х годов прошлого столетия многие структуры общества предприняли серьезные усилия по преодолению гендерной асимметрии. Однако лингвистические изменения не являются неизбежным результатом политических и общественных перемен. Таких изменений следует активно добиваться, разграничивая понятия "мужское превосходство" и "власть мужчин". Первое является просто мифом, что легко выявляется на самых разных уровнях жизни людей; для того чтобы изменить второе, требуются существенно бóльшие усилия.

В третьей главе «Результаты исследований в области гендерной лингвистики в зеркале общественного восприятия» основное внимание уделено анализу итогов исследований в области гендерной лингвистики в зеркале их общественного восприятия.

В этой части диссертационной работы обсуждаются и объясняются причины несоответствия результатов лингвистических исследований и сложившихся у широкой общественности гендерных стереотипов, а также отсутствие заинтересованного отношения социума к этим результатам. Широкая общественность продолжает считать смыслом гендерных лингвистических исследований проблему различий между женской и мужской речью, продолжает верить в существенность и универсальный характер таких различий. Это происходит несмотря на результаты многочисленных исследований, проведенных за последние годы и свидетельствующих о несколько ином положении дел, о неправомерности столь однозначного и прямолинейного толкования существующей ситуации. Изменения, произошедшие в области гендерной лингвистики, можно охарактеризовать как движение от эссенциалистских и бинарных концепций гендера к дифференциальной, контекстуализированной и перформативной его модели.

Сегодня в области гендерных лингвистических исследований собрано большое количество данных о разнообразии языковых характеристик, свойственных речи женщин и мужчин. Огромная вариативность – таков общий вывод, к которому можно прийти, анализируя речевые характеристики, свойственные девочкам и мальчикам, женщинам и мужчинам. Работы последнего времени доказывают, что при тщательном анализе речевые характеристики, приписываемые только или в основном мужчинам или женщинам (часто сопровождаемые широкими обобщениями), обнаруживают иные свойства, оказываются более сложными [Goodwin 2003; Holmes 2003; James, Clarke 1993; James, Drakich 1993; James 1996; Stubbe 2003]. Так, например, результаты, полученные М. Гудвин подвергают большому сомнению идею о большей заинтересованности девочек в "кооперативном" стиле общения, о том, что “girls are fundamentally interested in cooperative, face-saving interaction” [Goodwin 2003: 243]. В работах, выполненных Д. Джеймс, в соавторстве и самостоятельно, рассматриваются различные черты языковых стилей, приписываемых женщинам и мужчинам [James 1996]. В частности, речь идет о большем использовании "престижных" форм женщинами, более частом прерывании женщин мужчинами и большем количестве времени, "отведенном" на долю мужчин в разговоре. По мнению профессора Экерт, если во всем корпусе данных, полученных исследователями о взаимоотношениях языка и гендера и можно обнаружить некую последовательную и непротиворечивую модель, то она заключается в несколько более широком использовании разнообразных языковых средств девочками: “the girls’ greater overall use of linguistic variability across social categories” [Eckert 2003: 393]. Иными словами, существует огромное количество примеров, в которых мальчики и мужчины говорят так, как должны (как предполагается) говорить женщины. Точно так же имеется множество примеров несогласования речи женщин с "ожидаемыми, типичными" языковыми моделями. Тем не менее, несмотря на огромное количество собранного, проанализированного, интерпретированного и опубликованного материала, общее впечатление таково, что мнение обычных людей (по крайней мере, в США) о речевых характеристиках, свойственных женщинам и мужчинам, изменилось мало.

В гуманитарных науках вообще и в лингвистике, в частности, растет несогласие и противодействие приспособлению проводимых исследований к рамкам бинарных оппозиций: будь то различия между полами, расовыми и этническими группами, общественными и частными интересами и т.д. Возможно, этот процесс особенно нелегко идет в США из-за, как представляется, существующей в доминантной американской культуре традиции к бинарному четкому разделению практически всех явлений в жизни человека и общества. В области лингвистики существует обширная литература, детально анализирующая состояние дел в этой области [Bem 1993; Crawford 1995; Bin, Bergvall 1996; Gibbon 1999; Besnier 2003]. По нашему мнению, самой большой проблемой в попытках научного изучения различных аспектов человеческой деятельности в рамках "дифферентного" подхода является то, что такая исследовательская перспектива неизбежно ведет к рассмотрению одного из членов бинарной категории как нормы, некоего стандарта, по отношению к которому оценивается другой член оппозиции. Иными словами, подход к одной из двух групп людей – например, к женщинам или к мужчинам – как к другой, "дифферентной", одновременно означает признание этой группы людей не вполне отвечающей каким-то требованиям, имеющей некоторые отклонения от нормы или едва-едва укладывающейся в понятие нормы, стандарта. В случае с дихотомией "мужчины-женщины" определение стандартов во многих сферах человеческой жизни: в образовании, в искусстве, в спорте, в науке, в книгоиздании, в производстве, в политике, в медицине и т.д. было традиционно прерогативой именно мужчин. Соответственно, оценка женщин и их места в жизни проводилась с использованием установленных мужских стандартов.

Таким образом, спустя 30 лет после начала исследований в области гендерной лингвистики, наблюдается существенное несовпадение между тем, как реально говорят люди, и тем, как, по мнению "широкой общественности", они должны говорить. Это противоречие носит довольно стойкий характер, что подчеркивает "живучесть" глубоко укоренившихся гендерных стереотипов, а также значение, которое придается обществом поддержанию впечатления о якобы существующих значительных отличиях женской и мужской речи. Учеными накоплен огромный экспериментальный материал, свидетельствующий о том, что ни в одной из следующих областей – использование вопросительных предложений, более вежливых и престижных форм, предпочтение различных разговорных стилей, фонетические и лексические особенности речи, диалектные характеристики, формы обращений и т.д. – не наблюдается четкой корреляции ни с биологическим, ни с социальным полом говорящего. Исследователи множество раз подчеркивали, что использование человеком языка варьируется в зависимости от множества факторов, которые включают, но не ограничиваются следующими обстоятельствами: контекстом, видом деятельности, личностными, классовыми и другими характеристиками, темой разговора, аудиторией, степенью владения языком, образовательным уровнем, положением в обществе, отношением к собеседнику и т.д. Несмотря на столь обширную базу данных, стереотипы, идеи, которые профессор Талбот называет “folklinguistics”, продолжают существовать в обществе: “Stereotyping as a representational practice is at the center of the notion of folklinguistics” [Talbot 2003: 472]. Подобная "живучесть" может показаться удивительной, даже если просто перечислить часть исследований, проведенных на материале английского языка в области гендерной лингвистики и затрагивающих самые различные аспекты взаимоотношений языка и гендера. Огромное количество уже опубликованных работ свидетельствует о том, что человеческий язык подвержен постоянным изменениям, он очень гибок и вариативен. Неоспоримым результатом обширных исследований также является то, что язык мужчин не является принципиально отличным от языка женщин, не образует какого-то единого стиля или нормы. В целом, между различными вариантами языка, используемыми женщинами и мужчинами, значительно больше схожего, чем отличного. Тем не менее, несмотря на все эти данные и результаты, представление общества о том, как говорят женщины и мужчины, претерпело мало изменений за последние 30 лет. Это представление почти идентично существовавшим 30 и более лет назад характеристикам особенностей мужской и женской речи. Очевидно, что глубоко укоренившиеся языковые стереотипы служат важным социальным целям: они не только поддерживают существующее доминирование мужчин над женщинами, людей с гетеросексуальной ориентацией над людьми с гомосексуальной, но и помогают созданию и укреплению норм маскулинного и фемининного поведения, даже если эти нормы и не отражают реалий социальной и лингвистической действительности.

В целом, кажется неоспоримым, что мир – за исключением специалистов в области гендерных исследований – убежден в том, что существуют принципиальные отличия между женщинами и мужчинами так же, как и в том, что наша речь является прекрасным индикатором таких отличий. Так думают студенты, коллеги, работающие в других областях знания; об этом можно прочитать в книгах и в средствах массовой информации и т.д. Вместе с тем, специалистам известно, что ни биологические, ни лингвистические данные не поддерживают таких предположений. Известно, например, что данные о минимальных различиях в структуре мозга практически не оказывают влияния на наше мышление и поведение. Известно также, что выбор говорящим субъектом конкретных языковых средств, отличающих речь конкретного человека от речи других людей, является часто проявлением его собственных решений и его языковой идентичности. "Реальный" язык, используемый людьми, регулярно отражает принятые говорящим человеком решения о том, как мы представляем самих себя и как мы хотим, чтобы нас воспринимали другие. "Воспринимаемый" язык является отражением существующих стереотипов гендерных языковых отличий. Уже само огромное количество публикаций о гендерных отличиях является питательной средой, поддерживающей существование неправильных представлений о том, как реально говорят люди, и помогающей противостоять результатам научных исследований.

На наш взгляд, существует несколько причин, способствующих поддержанию мифа о существовании значительных гендерных лингвистических различий между мужчинами и женщинами. К их числу можно отнести следующие: 1) некоторую замкнутость сообщества гендерологов, выражающуюся в недостаточности их просветительских усилий. Практические результаты исследований нередко становятся доступны лишь относительно узкому кругу специалистов, работающих в этой сфере; 2) определенную склонность (особенно на более ранних этапах исследований) к излишне широкой интерпретации полученных в результате отдельно взятого эксперимента данных. Это иногда приводило к широким обобщениям и, в свою очередь, способствовало увековечиванию гендерных стереотипов. Ученые в ряде случаев переходили тонкую грань между тем, что называется "useful and sweeping generalizations" (разумные и необоснованно широкие обобщения); 3) осознанное противодействие изменению гендерного порядка, которое угрожает существованию устоявшегося порядка вещей, а также ставит под сомнение и постепенно способствует разрушению удобной и привычной бинарной гендерно-сексуальной модели общества.

Представляется, что настоящая угроза двухгендерной системе может быть заключена во все большем понимании людьми того, что они могут – в какой-то степени через язык – "создавать, конструировать" себя сами. Люди начинают отдавать себе отчет в том, что гендер не есть раз и навсегда данная, строго фиксированная категория; они осознают то, что он конструируется, понимают его "перформативность" и вариативность. Изменения и вариативность в речевой деятельности людей символизируют (или просто реально свидетельствуют) о том, что истинное положение дел не таково, каким оно когда-то было, а также, возможно, о том, что оно никогда таким, каким его традиционно представляли, и не было.

В заключении подводятся итоги проведенного исследования и содержатся выводы о современном состоянии лингвистической гендерологии на Западе, направлений и тенденций ее развития, неизбежной интра- и интердисциплинарности гендерных исследований, а также о не случайном характере все возрастающего сопротивления патриархатных культур изменению гендерного статус-кво.

Основные положения и результаты работы отражены в следующих публикациях автора:

1. Григорян, А.А. Состояние и перспективы гендерной лингвистики на Западе в конце ХХ – начале ХХI веков / А.А. Григорян. – Иваново: Изд-во ИвГУ, 2004. – 290 с. (16,97 п.л.).

2. Григорян, А.А. О сексизме, антисексизме и политкорректности / А.А. Григорян // Личность, культура, общество: междисциплинарный научно-практический журнал. Вып.1-2. – М.: Изд-во Института человека РАН, 2003. – С.466-474. (0,7 п.л.).

3. Григорян, А.А. Об эгалитарности и иерархичности (гендерный аспект) / А.А. Григорян // Вестник ИГЭУ. – N2. – Иваново, 2005. – С.123-127. (0,5 п.л.).

4. Григорян, А.А. О сопротивлении попыткам достижения гендерной симметрии в языке / А.А. Григорян // "Известия Волгоградского государственного педагогического университета". Серия “Филологические науки“. № 4. 2005. – С. 36-44. (0,6 п.л.).

5. Григорян, А.А. К вопросу о гендерной маркированности современного английского языка / А.А. Григорян // Научно-исследовательская деятельность в классическом университете: теория, методология, практика. Материалы науч. конф. – Иваново, изд-во ИвГУ, 2001. – С.108. (0,1 п.л.).

6. Григорян, А.А. К вопросу о гендерных аспектах лексикографии / А.А. Григорян // Материалы IV Международной школы-семинара «Язык. Культура. Словари». – Иваново, изд-во Юнона, 2001. – С. 123-124. (0,1 п.л.).

7. Григорян, А.А. Гендерные лингвистические исследования в США (70-80-е годы ХХ столетия) / А.А. Григорян // Социальная власть языка: Сб. науч. тр. – Воронеж, изд-во Воронежского ГУ, 2001. – С. 96-101. (0,4 п.л.).

8. Григорян, А.А. О лимитирующей функции гендера в сфере частей речи / А.А. Григорян // Вестник ИвГУ. Серия "Филология". Вып 1. – Иваново, 2002. – С.91-99. (0,5 п.л.).

9. Григорян, А.А. Гендерная маркированность имен существительных в современном английском языке / А.А. Григорян // Гендер: Язык, культура, коммуникация. Доклады 2-ой междунар. конф. – М.: изд-во МГЛУ, 2002. – С.88-91. (0,3 п.л.).

10. Григорян, А.А. Проблема гендерного лингвистического равенства / А.А. Григорян // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе. Материалы междунар. науч. конф. – Иваново: Изд-во ИвГУ, 2002 – С.250-254. (0,3 п.л.).

11. Григорян, А.А. О частеречной специфике глаголов современного английского языка (в свете гендерного подхода) / А.А. Григорян // Аксиологическая лингвистика: проблемы изучения культурных концептов и этносознания. – Волгоград: Колледж, 2002. – С.145-150. (0,3 п.л.).

12. Григорян, А.А. К вопросу о гендерно-нейтральном языке / А.А. Григорян // Научно-исследовательская деятельность в классическом университете: ИвГУ-2003. Материалы науч. конф. – Иваново: Изд-во ИвГУ, 2003. – С.260-261. (0,1 п.л.).

13. Григорян, А.А. Представленность гендера во вводных лингвистических текстах / А.А. Григорян // Гендерное образование в системе высшей и средней школы: состояние и перспективы. Материалы междунар. науч. конф. – Иваново, Изд-во ИвГУ, 2003. – С.152-154. (0,2 п.л.).

14. Григорян, А.А. К вопросу о феминистских словарях / А.А. Григорян // Теоретическая лексикография: современные тенденции развития. Материалы 5-й междунар. школы-семинара. – Иваново: Изд-во ИвГУ, 2003. – С.164-165. (0,1 п.л.).

15. Григорян, А.А. К вопросу о взаимоотношениях грамматики и гендера / А.А. Григорян // Вузовская наука Северо-Кавказскому региону. Материалы 7-ой региональной науч.-техн. конф. – Ставрополь, изд-во Северо-Кавказского ГТУ, 2003. – С.105-106. (0,1 п.л.).

16. Григорян, А.А. Дискурс и гендер / А.А. Григорян // Гендер: язык, культура, коммуникация. Материалы 3-ей междунар. конф. – М.: Изд-во МГЛУ, 2003. – С.36-37. (0,1 п.л.).

17. Григорян, А.А. Об особенностях третьей волны феминистской лингвистики/ А.А. Григорян // Аксиологическая лингвистика: проблемы языкового сознания. – Волгоград, Колледж, 2003. – С.115-121. (0,5 п.л.).

18. Григорян, А.А. Проявления гендера на синтаксическом уровне / А.А. Григорян // Аксиологическая лингвистика: проблемы и перспективы. Тезисы докладов междунар. науч. конф. – Волгоград, Колледж, 2004. – С.28-29. (0,1 п.л.).

19. Григорян, А.А. О "третьей" волне в феминистской лингвистике / А.А. Григорян // Женщина в российском обществе. – 2004. – N1-2. – С.30-33. (0,3 п.л.).

20. Григорян, А.А. О результатах исследований в области гендерной лингвистики в зеркале общественного восприятия / А.А. Григорян // Научно-исследовательская деятельность в классическом университете: ИвГУ-2004. Материалы науч. конф. – Иваново: Изд-во ИвГУ, 2004. – С.267-268. (0,1 п.л.).

21. Григорян, А.А. К вопросу об успешности языковых реформ: гендерный аспект / А.А. Григорян // Вестник ИвГУ. Серия "Филология". Вып 1. – Иваново, 2004. – С.78-83. (0,4 п.л.).

22. Григорян, А.А. О неизбежности происходящих перемен в гендерной картине мира / А.А. Григорян // Сб. науч. статей N3. Приложение к журналу "Образование – Наука – Творчество". – Нальчик-Армавир, Адыгская (Черкесская) Международная Академия наук, изд-во Адыгской (Черкесской) Международной АН, 2004. – С.76-82. (0,5 п.л.).

23. Григорян, А.А. Дискурс и текст / А.А. Григорян // Жанры и типы текста в научном и медийном дискурсе: Межвуз. сб. науч. тр. Вып.2. – Орёл, ОГИИК, 2005. – С.16-21. (0,4 п.л.).

24. Григорян, А.А. О словарях: новое и старое (гендерный аспект) / А.А. Григорян // Теоретическая лексикография: современные тенденции развития. Материалы 6-й междунар. школы-семинара. – Иваново, изд-во ИвГУ, 2005. – С.145-148. (0,3 п.л.).

25. Григорян, А.А. О типологии языков с грамматической и "естественной" категорией рода / А.А. Григорян // Проблемы языка и речи в современном лингвистическом пространстве: Межвуз. сб. науч. статей. – Волгоград: изд-во ВолГУ, 2005. – С.59-63. (0,4 п.л.).

26. Григорян, А.А. О так называемом параллелизме некоторых пар слов в английском языке (гендерный аспект) / А.А. Григорян // Научно-исследовательская деятельность в классическом университете: ИвГУ-2005. Материалы науч. конф. – Иваново: Изд-во ИвГУ, 2005. – С.138-139. (0,1 п.л.).

27. Григорян, А.А. Об инклюзивности местоимения "he" (гендерный аспект) / А.А. Григорян // Антропологическая лингвистика. Сб. науч. тр. Вып. 4. – Волгоград: Колледж, 2005. – С.151-155. (0,4 п.л.).

28. Григорян, А.А. Проявление гендера на фонетическом уровне / А.А. Григорян // Антропологическая лингвистика. Сб. науч. тр. Вып. 4. – Волгоград: Колледж, 2005. – С. 155-160. (0,4 п.л.).

29. Григорян, А.А. О некоторых тенденциях в развитии значений слов, связанных с обозначением женщины (в английской и других лингвокультурах / А.А. Григорян // Профессиональная коммуникация: проблемы гуманитарных наук. – Волгоград, изд-во ВГСХА, 2005. – Вып. 1: Филология и лингвистика. – С. 24-33. (0,8 п.л.).

30. Григорян, А.А. О лексической системе языка как основном объекте гендерного реформирования / А.А. Григорян // Иностранные языки: лингвистические и методические аспекты: сб. науч. тр. Вып.2. – Тверь: изд-во Тверского ГУ, 2005. – С.89-92. (0,3 п.л.).

31. Григорян, А.А. Гендер и "лингвистическая безопасность" / А.А. Григорян // Коммуникативные технологии в образовании, бизнесе, политике и праве: тез. Докл. Междунар. науч.-практич. конф., Волгоград, 19-21 мая 2005г. – Волгоград, ПринТерра-Дизайн, 2005. – С. 66-68. (0,2 п.л.).

32. Григорян, А.А. Дискурс как культура / А.А. Григорян // Язык и дискурс в современном мире. Материалы международной лингвистической научной конференции. – Майкоп, изд-во Адыгейского ГУ, 2005. – С.24-26. (0,3 п.л.).