ПРОБЛЕМАТИКА И ПОЭТИКА АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ ПОВЕСТЕЙ О ДЕТСТВЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ Х1Х в.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования

Мир детства является неотъемлемой частью образа жизни и культурного развития любого отдельно взятого народа и человечества в целом. Но интерес к нему и попытки его исторического осмысления возникают на определённом этапе индивидуального и социального развития. Изучение детства в рамках истории детской литературы даёт очень ценную информацию. Однако чтобы верно осмыслить многообразие фактического материала, необходим междисциплинарный синтез возрастной психологии, социологии воспитания, этнографии, педагогики и собственно литературоведения.

Прежде всего, нуждается в конкретизации сам термин «детство», поскольку любая возрастная дефиниция имеет несколько аспектов. Исторически понятие детства связывается не столько с биологическим состоянием незрелости, сколько с определённым социальным статусом индивида, с кругом его прав и обязанностей, с набором доступных для него форм деятельности. Теоретические вопросы происхождения детства и характеристика его основных периодов были разработаны в трудах отечественных психологов Л.С. Выготского, П.П. Блонского, Д.Б. Эльконина, Л.И. Божович, В.С. Мухиной, Л.Ф. Обуховой. С точки зрения современной психологии, детство – это период, продолжающийся от новорожденности до полной социальной и психологической зрелости; это период становления ребёнка полноправным членом общества.

Внимание большинства писателей, исследующих процесс становления личности «дитяти», привлекает период от 5 до 12–13 лет, поскольку в данном возрасте ребёнок уже относительно независим от родителей, способен к самостоятельным действиям и поступкам, у него развиты мотивационная сфера, память, внимание. Однако можно ли говорить о концепции личности ребёнка и её отражении в детской литературе? Ведь личность, по определению психологов и социологов, должна обладать таким «уровнем психического развития, который делает её способной управлять своим поведением и деятельностью, воспринимать себя как единое целое, отличное от окружающей действительности и других людей. Такая форма самопознания выражается в появлении у человека переживания своего «Я», в наличии иерархического строения мотивационной сферы, когда человек способен действовать, не только следуя непосредственному побуждению, но и в соответствии с сознательно поставленными целями и принятыми намерениями.

Можно ли утверждать, что вышеприведённые параметры присущи ребёнку? Конечно, указанного уровня развития личность достигает лишь во взрослом состоянии, но все её стороны начинают формироваться очень рано, представляя на каждом возрастном этапе особое качественное новообразование. Эволюцию становления личности как целостной структуры и призвана воспроизвести детская литература, прошедшая сложный путь от назидательно-дидактических изданий и азбуковников до произведений, всесторонне репрезентирующих мир детства. Признавая возможным существование различных дефиниций, под выражением «детская литература» мы будем подразумевать произведения, входящие традиционно в круг детского чтения. Следует согласиться с И.Г. Минераловой, считающей, что детская литература – это мир художественных произведений о том, что такое и кто такой ребёнок, что такое его микрокосм, т.е. всё, окружающее его.

Развиваясь в русле словесности для взрослых, детская литература стремится творчески усвоить её уроки. В круг чтения подрастающего поколения наряду с произведениями, адресованными маленьким читателям, активно входят книги, заимствованные из литературы для взрослых. Происходит своеобразный процесс миграции произведений. В этом отношении симптоматично, что сначала Л.Н. Толстой создаёт повесть «Детство», адресованную взрослой аудитории, а уже потом С.Т. Аксаков пытается написать «книгу для детей, какой не бывало в литературе». «Детство Тёмы» Н.Г. Гарина-Михайловского выходит в свет уже в конце XIX столетия и явно испытывает на себе влияние сложившихся в отечественной словесности традиций, связанных с изображением мира детства.

Но, несмотря на неоднократные заявления литературоведов о жанровом и тематическом сходстве вышеназванных произведений, вопрос о традициях и новаторстве писателей в воспроизведении эволюции внутреннего мира ребёнка до сих пор остаётся открытым. Нетрудно заметить, что, с позиций господствующей в ХХ веке идеологии, мысли и чувства персонажей автобиографических повестей порой оказывались неверно истолкованными, а многие аспекты их поведения просто игнорировались. Так, например, не обращалось внимания на осмысление героем-ребёнком реалий православного мира; тенденциозно, без учёта исторической конкретики, оценивались действия как самих детей, так и окружающих их взрослых. Поэтому в рамках современного прочтения данных произведений необходимо восстановить целостность восприятия мира дворянской культуры, к которой принадлежали как сами герои, так и их авторы, этим обстоятельством и обусловлена актуальность настоящего исследования

Объект исследования – повести о детстве, принадлежащие перу Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова, Н.Г. Гарина-Михайловского, рассматриваются в контексте словесности для детей с учётом их проблемно-тематических и жанровых связей с произведениями «взрослой» литературы.

Предметом исследования является проблематика и поэтика автобиографической прозы о детстве в произведениях вышеуказанных писателей.

Выбор в качестве материала исследования повестей «Детство» Л.Н. Толстого (1852 г.), «Детские годы Багрова-внука» С.Т. Аксакова (1858–1859) и «Детство Тёмы» Н.Г. Гарина-Михайловского (1892) объясняется тем обстоятельством, что они давно и прочно вошли в круг детского чтения, послужив своеобразной точкой отсчёта в процессе становления жанра автобиографической прозы.

Существуют труды Я.С. Билинкиса, М.А. Крыловой, Е.Н. Купреяновой, Н.П. Лощинина, С.И. Машинского, И.В. Чуприной, Б.М. Эйхенбаума, включающие повести о детстве в соответствующие автобиографические циклы, выстраивающие своеобразную «цикловую вертикаль». Цель данной работы – исследовать проблематику и поэтику автобиографических повестей Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского в «горизонтальной плоскости», с учётом синтеза психолого-педагогических и социологических дисциплин, отражающих этапность формирования внутреннего «Я» персонажей-детей. Для достижения вышеуказанной цели необходимо решить следующие задачи:

1. Обозначить место автобиографических повестей Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского в контексте русской детской литературы второй половины XIX века с учётом эволюции образа ребёнка;

2. Проанализировать концепции детства, представленные в публицистических, педагогических статьях и художественном творчестве вышеназванных писателей;

3. Рассмотреть взаимодействие мемуаристики и художественной автобиографии с учётом их жанровой специфики;

4. Выявить, в чём заключается своеобразие взаимоотношения автора, взрослого повествователя и героя-ребёнка в рамках автобиографического произведения;

5. Исследовать сюжетно-композиционную организацию автобиографических повестей о детстве с позиции отражённого в них процесса социализации персонажей-детей;

6. Определить особенности пространственно-временного континуума повестей о детстве второй половины XIX столетия;

7. Изучить своеобразие психологизма произведений детской литературы с точки зрения соотношения в них рационального и эмоционального.

При определении методологии исследования были учтены труды Д.Н. Овсянико-Куликовского, М.М. Бахтина, Л.Я. Гинзбург, Ю.М. Лотмана, Б.М. Эйхенбаума, сформировавшие облик современного литературоведения. При разработке и раскрытии темы диссертации был применён принцип целостного анализа идейно-художественной структуры произведений, историко-типологический и историко-функциональный методы. Особое внимание уделено соотношению мемуаристики и автобиографии, проблеме специфики автобиографического жанра, творчески впитавшего в себя традиции литературы предшествующего периода, в частности, летописной и агиографической прозы1.

В рамках настоящего исследования необходимо изучить вопрос о том, какое место занимает изображение ребёнка в мемуарной литературе XVIII–XIX столетий. Эволюция образов детства нашла отражение в воспоминаниях Н.Б. Долгорукой, А.Т. Болотова, С.В. Капнист-Скалон, Н.Н. Мордвиновой, Т.П. Пассек, С.В. Ковалевской, В.В. Вересаева, написанных в разное время и сохранивших следы литературных влияний определённых эпох. Интерес к истории рода, забота о сохранении памяти о себе и своих предках побуждают авторов к созданию документов, имеющих не только историко-познавательную, но и нравственно-педагогическую направленность. Обращённость воспоминаний к потомкам предполагает их дидактичность.

Поучительность в определённой мере сохраняется и в автобиографических повестях и находит воплощение как в виде прямых авторских комментариев к событиям, так и при помощи оценочного изображения конкретных поступков маленьких героев. Из опыта собственной жизни извлекаются уроки, которые могут послужить отправной точкой для создания своеобразного морального кодекса и правил житейского поведения. В дальнейшем дидактизм становится неотъемлемой принадлежностью детской литературы, реализуя тем самым её педагогические установки. Существенным моментом в исследовании автобиографических повестей является изучение их пространственно-временного континуума.

Особое место в автобиографических произведениях отводится взаимодействию ребёнка и общества взрослых, а также влиянию детской субкультуры на внутренний мир маленьких героев. Осмысление данной проблемы невозможно без обращения к психологии, социологии, культурологии и этнографии (В.В. Зеньковский, К. Изард, И.С. Кон, В.С. Мухина, М.В. Осорина, О.С. Муравьёва), с позиции своих научных дисциплин рассматривающих процесс построения ребёнком определённой модели мироздания. Показывая жизнь детей в её развитии, Л.Н. Толстой, С.Т. Аксаков и Н.Г. Гарин-Михайловский стремились раскрыть неоднозначность процесса половой и социальной идентификации героев, которые воспитываются не просто как будущие мужчины, но и овладевают сложным нравственно-этическим и поведенческим комплексом, культивируемым в дворянской среде.

Интеграция литературоведческих дисциплин и психологии в процессе изучения детской литературы становится знаковым явлением нашего времени. Анализ произведений, героем которых является ребёнок, предполагает пристальное внимание к характеру «дитяти», поскольку и его мотивационная сфера, и поступки обусловлены иными причинами, нежели аналогичные действия взрослых. Опираясь на исследования Л.Я. Гинзбург, И.В. Страхова, А.П. Скафтымова, А.Б. Есина, Т.С. Карловой, В.В. Компанейца, можно проследить эволюцию психологизма, у истоков которого стояли такие детские писатели, как А. Погорельский, А.О. Ишимова, А.П. Зонтаг. Однако подлинное открытие внутреннего мира ребёнка со всем богатством его психологических нюансов связано с именами Л.Н. Толстого и С.Т. Аксакова. Различное сочетание форм психического изображения поведения взрослых героев повествования и персонажей-детей обусловило своеобразие каждого из исследуемых автобиографических произведений.

Л.Н. Толстой, С.Т. Аксаков, а позднее и Н.Г. Гарин-Михайловский подвергли психологическому анализу эпизоды, демонстрирующие нарушение маленькими героями нравственно-этических норм, декларируемых их родителями и воспитателями (мы условно обозначили данные ситуации как «преступление и наказание». – Л.С.). Выводы о причинах возникновения и последствиях конфликта детей и общества взрослых, к которым эмпирически пришла детская литература, позднее теоретически были подтверждены педагогами и психологами XIX века (П.Ф. Каптерев, Е.Н. Водовозова, И.О. Фесенко и др.), утверждавшими, что корни непослушания лежат в стремлении маленького человека обрести суверенность собственного «Я». Особое внимание создатели автобиографических повестей уделяют игре как неотъемлемому компоненту деятельности персонажей-детей. В повестях о детстве воссоздана, с точки зрения психологического восприятия ребёнка, и такая «вневременная константа», как смерть. Связывая её рассмотрение с религиозной и философской танатологией, автор диссертации опирался на труды отечественной патристики (свт. Игнатий Брянчанинов, С. Булгаков, П. Флоренский), а также на современные работы, написанные на стыке литературоведения и богословия (С.С. Аверинцев, М.М. Дунаев, И.А. Есаулов). Во многом опередив психолого-педагогические дисциплины, детская литература XIX столетия внесла неоценимый вклад в изображение процесса формирования внутреннего «Я» маленького героя.

Научная новизна исследования заключается в том, что анализ проблематики и поэтики автобиографических повестей Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского, осуществлённый с позиций современной социокультурной ситуации, позволяет подчеркнуть своеобразие изображённой в них жизни ребёнка в её экзистенциальной сущности и, следовательно, выявляет некоторые специфические свойства детской литературы, связанные с восприятием субъектности детства. В рамках диссертационного исследования нами выполнено следующее:

· с позиций междисциплинарного синтеза рассмотрена концепция личности ребёнка, нашедшая отражение в публицистике и художественном творчестве Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова, Н.Г. Гарина-Михайловского, что позволило по-новому взглянуть на эволюцию образа «дитяти» в истории отечественной словесности;

· с учётом «памяти жанра» (М.М. Бахтин) проанализирован процесс взаимовлияния мемуаристики и художественной автобиографии, воссоздающих процесс взросления индивида; впервые на конкретном материале проиллюстрировано влияние традиций житийной литературы на автобиографические произведения о детстве;

· прослежено диалектическое взаимодействие взрослого повествователя и персонажа-ребёнка, представленное как бинарная оппозиция «ума» и сердца», что дало возможность определить специфику способов выражения авторского сознания в автобиографической повести о детстве;

· выявлено своеобразие психологизма автобиографических повестей Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского; дан анализ эмоционального и рационального аспектов восприятия маленьким героем ситуаций игры, «преступления и наказания», «испытания смертью», что обогатило представление о сущности психологизма в детской литературе.

Теоретическая значимость диссертации заключается в использовании методологии междисциплинарного подхода, в применении конкретных принципов и приёмов анализа произведений детской литературы, всесторонне рассматривающих феноменологию детства с точки зрения её субъектности и самодостаточности.

Практическая ценность работы заключается в том, что её результаты могут быть использованы в курсах истории русской литературы XIX в. и детской литературы на филологических факультетах и факультетах по подготовке специалистов для начальной школы и дошкольных образовательных учреждений. Кроме того, материалы диссертации будут полезны при планировании и проведении спецкурсов, спецсеминаров по детской литературе, а также в ходе организации самостоятельной работы студентов и практикующих учителей-словесников.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Концепция личности ребёнка, нашедшая отражение в публицистических статьях и художественном творчестве Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского, формируется под воздействием идей отечественной и зарубежной философии и педагогики. Влияние Руссо на становление мировосприятия «молодого Толстого» сказалось не только в изображении «естественного человека» и признании идеальности детской природы, но и в показе разрушения рамок «семейственности», а также в выборе самого жанра исповеди. Реализация «мысли семейной» и восприятие мира детства в творчестве С.И. Аксакова невозможно без учёта концепции Дома, сформированной в трудах представителей славянофильского направления (К.С. Аксакова, А.С. Хомякова и др.). На творчество Н.Г. Гарина-Михайловского определённое воздействие оказали революционно-демократические идеи, к 80–90-м годам XIX века воплотившиеся в идеологии народничества, например, в теории «малых дел»;

2. Возникновение и развитие темы детства как в мемуаристике, так и в художественной литературе связано с общественным признанием самодостаточности и субъектности данного возрастного периода. Автобиографическая художественная проза как явление более позднее в истории отечественной словесности «вырастает» на почве мемуаристики, постепенно освобождаясь от пут документальности. В свою очередь, авторы записок и воспоминаний о детстве (Т.П. Пассек, С.В. Ковалевская, В.В. Вересаев и др.), создававшихся во второй половине XIX–начале ХХ века, строят своё повествование с учётом опыта, методов, художественных открытий и всего арсенала средств, добытых автобиографической литературой на трудном пути её развития и становления. Автобиографические произведения хранят в себе как «память жанра» традиции агиографии, что проявляется во внимании писателей к истории рода, в использовании ими житийных сюжетных конструкций, в обращении к библейским образам и символике.

3. Взаимоотношение «ценностных контекстов» (М.М. Бахтин) взрослого повествователя и персонажа-ребёнка, которые то сливаются, то противостоят друг другу, оказывает влияние на сюжетно-композиционную структуру автобиографических произведений, что находит воплощение в примате «внутреннего единства эпизодов взамен внешнего» (Н.П. Гиляров-Платонов). Данный факт обусловлен процессом социализации ребёнка. Взросление детей, формирование суверенности их личности представляет собой диалогическое сочетание половой и социальной идентификаций. Герои произведений Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского осваивают не только маскулинный (мужской) тип поведения, но и дворянский комплекс «нормативного воспитания».

4. На формирование модели мира персонажей автобиографических повестей влияют как общество взрослых, так и собственно детская субкультура. Немаловажны и личные усилия ребёнка, проявляющиеся в разных видах его интеллектуально-творческой деятельности. Особое внимание писатели уделяют религиозно-духовной сфере внутреннего мира своих героев, поскольку непременным условием гармоничного развития человеческого «Я» считают просветлённое состояние души, которое даруется человеку лишь приближением к Богу, молитвенным очищением от ложных кумиров, освобождением от гордыни и эгоистического самоутверждения.

5. Пространственно-временной континуум автобиографических произведений о детстве, которые могут рассматриваться как разновидности семейного романа, имеет особое сходство с хронотопом идиллии. В соответствии с отношением автора к общественному укладу жизни автобиографические произведения можно условно разделить на две группы. Писатели, исповедующие патриархальные взгляды, стремились воспроизвести свой усадебный мир, наполненный счастливой поэзией детства и тоской взрослого героя о безвозвратно ушедшем времени (Л.Н. Толстой, С.Т. Аксаков, К.В. Лукашевич). Данный тип отношения к детству можно обозначить как ситуацию «потерянного рая». Художники слова, разделяющие демократические воззрения (Н.Г. Гарин-Михайловский, Е.Н. Водовозова), негативно оценивали патриархальную старину и в своих произведениях демонстрировали процесс разрушения семейного уклада, в результате чего у героя-ребёнка возникало чувство душевного дискомфорта и желание покинуть родной дом. Данная ситуация напоминала историю «блудного сына». Правда, в отличие от библейской притчи, возвращение взрослого героя в отчий дом, если оно имело место, не приводило к воссозданию утраченноё гармонии.

6. Специфика психологизма каждого из исследуемых нами произведений обусловлена различным сочетанием в них прямой, косвенной и суммарно-обозначающей форм изображения поведения персонажей, что непосредственно связано с возрастом героев-детей. Следует отметить также, что уменьшение доли прямой формы психологизма в повествовании Н.Г. Гарина-Михайловского является не только особенностью его индивидуальной творческой манеры, но и знаменует собой определённую тенденцию, сказавшуюся в стремлении отдельных русских писателей конца XIX столетия к отказу от психологической рефлексии. Авторы, работающие в области детской литературы, должны также учитывать особенности восприятия произведений маленькими читателями, требующими динамичного действия, не осложняемого пространными отступлениями.

7. Конфликт детей и мира взрослых, стремящихся привить подрастающему поколению свои представления о должном, из внешнего противостояния переходит во внутреннее противоборство различных мотивов и побуждений в душе самого ребёнка. Рассмотрение различных аспектов этого внутреннего конфликта, возникшего как осознание и переживание персонажем собственной вины, немыслимо без психологического экскурса в глубины его души. Не менее значима для понимания сокровенных тайн внутреннего мира ребёнка игра, в которой малыш не только получает представления об окружающем мире, но и сам приобщается к этому миру, деятельно преобразуя его. Немаловажным событием в жизни персонажей автобиографических повестей является кончина близких или знакомых им людей. Столкновение с тайной смерти эмоционально переживается ребёнком как потрясение, вызывая, прежде всего, чувство страха. Психологический анализ подобных ситуаций, имеющих место во всех трёх автобиографических повестях, не только помогает постичь сущность характеров и мотивы поведения героев-детей, но позволяет проследить за процессом становления их внутреннего мира.

Апробация диссертации. Основные положения диссертации изложены в монографии, учебном пособии, статьях и тезисах (общий объём 27 п.л.). По теме исследования прочитаны доклады на научных конференциях: международных (Белгород, 2000; Тула, 2000; Ульяновск, 2001; Сочи, 2001), всероссийских и межрегиональных (Саратов, 2000; Москва 2000, 2001, 2002; Астрахань, 2001; Магнитогорск, 2001; Самара, 2001; Волгоград, 2001; Балашов, 2001, Барнаул, 2001), городских и внутривузовских (Волгоград 1990–2002). Материалы диссертации используются в преподавании детской литературы на филологическом факультете и на факультете педагогики и методики начального образования и дошкольного воспитания Волгоградского государственного педагогического университета.

Структура работы: диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и списка использованной литературы. Объём текста – 385 с.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновываются актуальность темы диссертации, её научная новизна, цели и задачи, определяются объект и предмет исследования, характеризуются теоретическая и практическая значимость результатов работы.

Глава 1. Концепция личности ребёнка в произведениях Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского

По замечанию И.Г. Минераловой, «детство есть тайный, таинственный мир, умопостижение которого представляет собой величайшее из наслаждений (таинство рождения, младенчество, умягчающее самую «одеревеневшую» душу, детская речь, …образ райской души, безгрешной в своём неведении и открытой любви). …Детство есть tabula rasa, насыщение которой является условием достойной будущей взрослой жизни, …будущее рода, семьи, награда и утешение»1. Однако интерес к детству и осознание специфической природы данного возрастного периода практически отсутствовали в культуре средневековья. Признание его автономии, самостоятельной психологической и социокультурной ценности относят к XVII–XVIII вв. В эпоху классицизма образы детей были фрагментарным явлением, просветители же проявляли внимание к «дитяти» лишь как к объекту воспитания. В книгах для детей фигурируют два типологически устойчивых характера: «порочного» и «благодетельного» ребёнка (М.С. Костюхина), эта полярность исчезнет только к 1830–1840 гг.

Постепенно детство занимает всё больше места в романах воспитания и автобиографических произведениях, однако оно не имеет самоценного значения и воспринимается авторами художественных произведений как некая «прелюдия» к становлению личности взрослого индивида. Сентименталисты и романтики создают своеобразный «культ детства» (Н.Я. Берковский). В ребёнке видят идеальный модуль нерастраченных возможностей, которые безвозвратно теряются с возрастом. Детская невинность и непосредственность противопоставляются порочному миру взрослых. Однако в романтических и сентиментальных произведениях ребёнок не даётся во всей своей психологической сложности; это не реальный, живой, подлинный человек, а некий символ, реализующий абстрактную идею, которая достаточно часто принимает характер возмездия за проступки маленького персонажа, причём карающим началом выводится или родители и воспитатели, или само Божество. Заметим, что то или другое течение проникает в детскую словесность позднее и держится там несколько дольше, чем в литературе для взрослых. На становление детской литературы, несомненно, оказала воздействие педагогика 60–х гг XIX века (К.Д. Ушинский, Н.И. Пирогов), идеализирующая воспитывающее значение семьи и особенно женщину, главного зодчего общества, являющуюся хранительницей родного гнезда.

Реализм привлекает внимание читателя к живой натуре маленького героя. В детской литературе второй половины XIX века появляется тема «трудного детства», формирующаяся под воздействием традиций «натуральной школы», провозгласившей принцип гуманистического отношения к «маленькому человеку» не только в метафорическом, но и в прямом значении этого слова. Художественному исследованию подвергается и само «семейное гнездо». Здесь, несомненно, сказывается воздействие «взрослой» литературы: реализация «мысли семейной» у Л.Н. Толстого, крушение семейной идиллии в «Обломове» И.А. Гончарова, изображение «случайного семейства» в «Подростке» Ф.М. Достоевского, распад «дворянских гнёзд» и обострение взаимоотношений «отцов и детей» в произведениях И.С. Тургенева, история «вымороченного рода» в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлёвы» не могли не повлиять на детскую литературу.

Установка на достоверность, точность описаний типов, характерная для ряда писателей середины XIX столетия, а также расцвет мемуаристики способствуют появлению автобиографических произведений, воссоздающих подробности жизни писателей. В 1850–1860 гг. выходят в свет повести Ф. Решетникова «Воспоминания детства» и «Похождения бедного провинциала в столице», объединённые в дилогию «Между людьми», «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского, автобиографические рассказы А.И. Левитова, «Дневник семинариста» И.С. Никитина, «Детство и юность» и «Братья-разбойники» М.А. Воронова. Все эти произведения в той или иной степени характерны как проявление желания писателей-реалистов опереться на факт, придать художественному тексту значение документа, что призвано служить гарантией точности и подлинности наблюдений автора над самим собой. Однако не все книги, повествующие о детстве, становятся предметом чтения мальчиков и девочек. Охранительная критика неохотно допускает в область детской литературы рассказы и повести, воспроизводящие быт ребёнка с излишним натурализмом, показывающие жизнь с её жестокостью во всей беспредельной наготе.

Расцвет мемуаристики и автобиографической художественной прозы в середине XIX столетия, обусловленный повышенным вниманием общества к вопросам воспитания и становления внутреннего мира ребёнка, находит воплощение в повестях К.В. Лукашевич «Моё милое детство» и Т.А. Астраковой «Воспитанница»; рассказах О.П. Мартыновой «Субботние вечера», «Дорогая встреча» и Е.И. Зариной «Питомцы». В 1847 году А.Я. Марченко дебютировала двумя рассказами – «Гувернантка» и «Три вариации на старую тему», объединёнными в книгу под названием «Путевые заметки. Т.Ч.». Автобиографические повести или дают «картины какого-то необыкновенного светлого, радостного счастья» (К.В. Лукашевич), или повествуют о трагических событиях, наложивших неизгладимый отпечаток на внутренний мир ребёнка (Е.И. Зарина, Т.А. Астракова). Имеющие налёт сентиментальной восторженности, они тем не менее подготавливают своеобразную «почву» для расцвета автобиографической прозы Л.Н. Толстого, С. Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского, рассказывая о психологических нюансах поведения маленьких героев, а также изображая микро– и макросреду, их окружающую. Испытывая на себе воздействие литературы для взрослых, детская словесность предпочитает не слепо «следовать в её фарватере», а творчески перерабатывать её опыт, ориентируясь на возрастные особенности детского восприятия, а также учитывая педагогическую направленность книг, адресованных подрастающему поколению.

Качественно новый подход к осмыслению темы детства был осуществлён Л.Н. Толстым в его повести «Детство». Заметим, что концепция детства в творческом наследии Л.Н. Толстого нашла своё воплощение не только в художественных произведениях писателя, но и в его публицистических статьях и эпистолярном наследии. Несомненно, самым известным произведением Л.Н. Толстого, посвященным процессу становления души ребёнка, является его автобиографическая трилогия «Детство. Отрочество. Юность». В ней Л.Н. Толстой предполагал провести своего героя «в четырёх сферах – чувств, наук, обращения и денежных обстоятельств», показать влияние врождённых наклонностей на развитие его характера.

В качестве предшественников Толстого в развитии темы детства называются «Тристрам Шенди» и «Сентиментальное путешествие» Стерна, «Исповедь» Руссо, «Библиотека моего дяди» Тёпфера и «Давид Копперфильд» Диккенса. Однако и в русской литературе возникает целая «полоса» биографических произведений, приводящая к «Детству» Толстого и «Сну Обломова» Гончарова. Начало автобиографическому описанию детства положено было Н.М. Карамзиным в его неоконченном «Рыцаре нашего времени». Несомненна связь произведений Толстого с книгой А.И. Герцена «Былое и думы»; своеобразной «жанровой предтечей» (Н.Н. Арденс) «Детства» можно считать пушкинскую «Капитанскую дочку». Среди источников «Детства» Л.Н. Толстого следует также назвать сказку А. Погорельского «Чёрная курица«, которая, по свидетельству самого писателя, оказала очень большое влияние на его духовное развитие. История нравственного падения мальчика Алёши дала Толстому богатый материал для исследования психологии ребёнка, пережившего духовный кризис.

Наиболее часто литературоведы (Л.Я. Гинзбург, Б.И. Бурсов, Б.М. Эйхенбаум и др.) указывают на следование Толстого «духу» и принципам Руссо. Тяготение обоих писателей к патриархальной идиллии воплотилось в их особом внимании к детству. Идеи «свободного воспитания» Руссо получили своё развитие как в автобиографической трилогии Толстого, так и в его «Дневнике за 1857 год». Отвергая капиталистический строй и полагая в буржуазности оскорбление человеческого достоинства, русский писатель обращал свой взгляд к идиллическому прошлому. Однако патриархальность уходила в небытие. Кануло в Лету не только детство героя, но, в известном смысле, и «детство», патриархальность в отношениях между людьми, сам быт старого времени, что Толстой отмечал не без сожаления.

Критика неоднократно указывала на близость публицистического и художественного наследия писателя, поэтому не случайно многие образы и идеи, воплощённые в литературном творчестве Толстого, первоначально были намечены в его дневниках, статьях и прочих документальных материалах. «Пик» интереса к проблеме детства пришёлся на 60–70 гг. ХIХ в., когда писатель всерьёз увлекся созданием школ грамотности для крестьянских ребятишек и пытался изложить собственный взгляд на «педагогию», соединив основы этой науки с тонким знанием потребностей и запросов общества и, в первую очередь, с наблюдениями над природой маленького человека.

В своей программной статье «Воспитание и образование» Л.Н. Толстой со всей принципиальной остротой поставил вопрос о праве воспитателя произвольно (выделено нами – Л.С.) вмешиваться в дело формирования подрастающего поколения. Разделяя сознательное воспитание и бессознательное внушение, подсказанное воздействием среды, писатель отмечает огромное влияние на внутренний мир ребёнка бессознательного как более гармонично воздействующего на его сознание и чувства. Символично, что взгляды Толстого нашли своеобразное преломление в трудах современных психологов, исследующих процесс социализации детей. Сам термин «социализация» многозначен; в самом общем виде его определяют как влияние среды в целом, которое приобщает индивида к участию в общественной жизни, учит его пониманию культуры, поведению в коллективе, утверждению себя и выполнению различных социальных ролей. Наряду с воспитанием, понимаемым как система направленных действий, посредством которых человеку сознательно стараются привить желаемые черты и свойства, социализация включает ненамеренные, спонтанные воздействия, благодаря которым индивид приобщается к культуре и становится полноправным и полноценным членом общества.

Много внимания Л.Н. Толстой уделяет чтению детей. В статье «О языке народных книжек» он сформулировал общие правила, выработанные опытом в отношении изданий для детей и для народа. Символично, что в данном контексте писатель сближает восприятие ребёнка и народное мнение. Понимая, что трудности в осмыслении художественных произведений крестьянскими ребятишками объясняются не только методической неловкостью педагогов, но и отсутствием «переходной» литературы, позволившей перевести детей с языка сказок на высшую ступень, Л.Н. Толстой стремится создать эту литературу. Дидактизм его произведений, вошедших в «Азбуку» (1871–1872) и «Книги для чтения»(1875), состоит не в открытом провозглашении нравственных правил, а в показе конкретных ситуаций, постижение которых заставляет маленьких читателей принимать внутреннее решение, сочувствуя героям или осуждая их. Персонажи большинства сказок, рассказов, былей чётко делятся на плохих и хороших, но писатель вовсе не пытается раскрасить мир в чёрно-белые цвета. Отдельные произведения представляют собой своеобразные «психологические загадки», не позволяющие однозначно оценить поведение героя.

Именно в детстве формируется нравственная доминанта человеческого характера, поэтому можно провести параллели между поведением взрослых персонажей романов и повестей Толстого и их детскими годами. Постижение нравственного опыта человечества заставляет маленького героя, с одной стороны, «вживаться» в определенные роли, с другой стороны – стремиться изменить «прокрустово ложе» функций, отведённых ему обществом. Ребёнок вынужден соблюдать этикет и подчиняться правилам хорошего тона, сформулированным взрослыми. Но строгая регламентация поведения в определённой мере нивелирует индивидуальность, заставляет подавлять голос чувства, вследствие чего утрачивается природная естественность и неповторимость суверенного «я». Например, истоки характера Степана Касатского («Отец Сергий») можно найти в истории его детства. Честолюбие, вспыльчивость и правдивость – вот нравственные доминанты характера, которые он сохраняет как в миру, так и в старчестве. Уход в монастырь и уход от святой жизни связаны именно с невозможностью героя повести лгать себе и людям, с той познанной с детства истиной, погребённой взрослыми под толщей суетных мечтаний, стремление к которой, по мнению Толстого, и составляет суть жизни. В детях писатель нашёл истинных ценителей самых древних и самых дорогих исконно-человеческих чувств – красоты, добра и правды.

В публицистических статьях, созданных в 80–90 гг. ХIХ в., критикуя социальные устои и нравственное «самочувствие» современного ему общества, писатель отвергает традиционную дворянскую систему воспитания и жизни детей, наполненную излишними, с его точки зрения, удобствами, развращающими и искажающими изначально чистую природу ребёнка. Симпатии автора недвусмысленно отданы крестьянскому образу жизни как наиболее соответствующему исконной, здоровой природе человека. Стремление к опрощению, отказ от барских привилегий воспринимаются Толстым как естественное предназначение личности, следование её по пути, предначертанному Евангелием. Желая помочь обществу, следует, прежде всего, усовершенствовать нравственно собственную душу. Принятие ребёнка в семью, желание согреть его лаской – богоугодное дело, но таковым оно может быть лишь для тех, чей образ жизни может стать достойным примером для других. Библейский афоризм «Аще не будете как дети, не войдёте в Царствие Божие» можно использовать в качестве эпиграфа практически ко всем произведениям Толстого. Своеобразное столкновение юридической (в данном случае – людской) правды и Божественной справедливости наиболее полно раскрывается Толстым в рассказе «Сила детства» (1908). Сила детства заключается в способности вернуть людям их человеческий облик, обратить души не к насилию, а к добру и взаимному прощению. Следует отметить диалектическую парадоксальность логики Толстого, верящего в то, что нейтрализовать зло и противоборствовать ему можно только противоположным началом: зло уничтожается добром, гнев – кротостью и смирением, ненависть – любовью. Мечта о всеобщем братском счастье стала мечтой всей жизни писателя, позволив соединить в его творчестве наивную детскую иллюзию с попыткой построения мира, основанного на «деятельной любви» всех к каждому и каждого ко всем.

В отличие от Л.Н. Толстого, создавшего ряд педагогических и художественных произведений о детях и для детей, С.Т. Аксаков остался в истории детской литературы лишь как автор книги «Детские годы Багрова-внука», задуманной автором не только как повествование о детстве, но и как книга для детей. Воспитание ребёнка, формирование его духовного мира немыслимо вне семейного окружения, поэтому «Детские годы Багрова-внука» явились неотъемлемой частью написанных ранее «Семейной хроники» и «Воспоминаний», составив вкупе с ними автобиографическую трилогию. И в мемуарной, и в художественной литературе XIX века неоднократно встречаются картины, описывающие семейно-родственную жизнь разных поколений. С особой любовью в них воссоздан патриархальный уклад жизни, нравственная атмосфера дома, сам мир семьи, представляющий собою не просто «синтез нравственно-этических дворянских традиций, но особый духовный их вариант» (Е.И. Анненкова). Связь частной, личной, семейной истории с общественным развитием страны начинает осознаваться людьми, живущими в середине XIX века, как основополагающее условие самого существования «высшего создания Божьего».

Наиболее полно эта мысль звучит в высказываниях славянофилов, формулирующих идею о «трёх обязанностях» человека: человека вообще, гражданина и семьянина (К.С. Аксаков, А.С. Хомяков). В отличие от католического и протестантского понимания личности, славянофилы решительно не принимали индивидуализма, полагая, что эгоист обречён на бессилие и разлад в силу своей дисгармоничности. Они считали, что корень мирового зла лежит не столько во внешних обстоятельствах, сколько в самом человеке, в его повреждённой природе. «Развитием внешних средств» нельзя ослабить «тяжесть внутренних недостатков», речь может идти лишь о нравственном совершенствовании человеческой души, об обретении стройной душевной организации в соборном организме церкви. «Детство» человечества и детство человека определённым образом сближались. Испорченный мир взрослых поверялся и проверялся сравнением с миром ребёнка, причём предпочтение отдавалось детскому, «положительному» взгляду на мир. Славянофилы стремились обнаружить именно в произведениях С.Т. Аксакова художественное воплощение своих этико-эстетических идей, связанных с утверждением концепции Дома. Достоинства автора «Детских годов Багрова-внука» славянофилы видели в спокойном, эпическом, гармоничном созерцании жизни.

Традиционно патриархальность, воплотившаяся в художественных произведениях как утверждение «мысли семейной», неразрывно была связана с православными устоями жизни и в немалой степени ими и обусловлена. Однако, анализируя творчество С.Т. Аксакова, исследователи русской литературы практически не освещали вопрос о воплощении христианских традиций в его произведениях. Между тем изображение родового древа мы встречаем и в библейских текстах, и в житийных произведениях. Осмысление и воспроизведение агиографических традиций мы находим у автора «жития» Сережи Багрова. Конечно, С.Т. Аксаков не стремился структурировать своё повествование по канонам жития, речь идет о творческом освоении писателем–реалистом сюжетно–композиционных приемов, присущих агиографической литературе.

Как и в житии, где на формирование характера и убеждений святого оказывали непосредственное воздействие его родные, на становление внутреннего «Я» Серёжи повлияли его родители, особенно мать, и основатель династии – дедушка Степан Михайлович Багров. В отличие от агиографии, где сведения о предках святого крайне скупы, Аксаков пристально всматривается в историю рода своего героя, находя в событиях прошлого задатки будущего. Образ дедушки единодушно был признан крупной удачей писателя, но в трактовке его была допущена некая односторонность: на первый план демократическая критика выдвигала крепостническую сущность старика Багрова, объясняя его поступки положением господина, обладающего людьми, «безгласными против его воли» (Н.А. Добролюбов). Возможно ли существование иной содержательной доминанты в оценке данного образа?

Обращение к библейскому тексту и агиографическим произведениям позволяет дать ответ на этот вопрос. Структурно особенностью агиографии является «вкрапление» в её текст библейских реминисценций, свидетельствующих о насущной потребности авторов жития соотнести мысли, чувства, поведение святого с каноном христианской этики и постулатами чистого богословия. История С.М. Багрова представляет собой подобное явление, также имеющее библейский источник. Как Моисей во главе евреев, так и Степан Михайлович Багров со своими крестьянами отправляется на поиски «земли обетованной». Переселение в повести Аксакова совершается, правда, по причинам экономического, а не религиозного характера, но мы говорим не о полной тождественности историй, а о библейском масштабе личности старика Багрова. Степан Михайлович является нравственным авторитетом для своих родных и соседей, его строгость неправомерно объяснять только правом барина–крепостника карать и миловать своих ближних. И ветхозаветный пророк сурово наказывал свой народ за отступничество от Божьих заповедей. Житийная литература также знала грозных святых. Например, все чудеса, производимые святителем Ионой, имели карающий смысл. Объяснением этой строгости святителя, по мнению С. Аверинцева, является некая особенность русского менталитета. В отличие от приемлемой на западе качественной меры, ограничивающей насилие пределами абсолютно необходимого, русская духовность в вопросах власти сводит воедино Божье и Антихристово, а носитель власти «стоит точно на границе обоих царств». Таким образом, сущность характера родоначальника семейства Багровых нельзя постичь без учёта христианской традиции.

Характерен как для Библии, так и для житийной литературы мотив «моленного» чада. Старик Багров также трепетно ожидает рождения внука, продолжателя рода Шимона. Он не забывает заказать молебен о здравии невестки, а главное – связывает надежды на рождение мальчика с выполнением обета. Таким образом, еще до появления на свет Багрова–внука определяются его имя и судьба. Рождение мальчика – счастливое чудо, правда, не имеющее у Аксакова ничего ирреального, земное в своей основе, но в то же время трогательный акт Божественного промысла. Начало «Детских годов Багрова-внука» ознаменовано чудесным исцелением ребенка, которое пробуждает ото сна его душу. Выросший в мире взрослых, практически лишенный общества сверстников, мальчик не по годам серьезен. Непременным элементом жития также является упоминание о необычности детства святого; он избегает шумных игр, углубляется в чтение душеспасительных книг, подготавливая себя таким образом к будущему подвигу. Конечно, авторы библейских и агиографических текстов не пытались проследить эволюцию души ребёнка, детство лишь начальная ступень на пути восхождения подвижника к Божественной истине. Аксаков же пристально всматривается в процесс становления личности. Как библейские пророки и герои-подвижники, ребенок подвержен «испытаниям на прочность», определяющим и формирующим его нравственные ориентиры.

Наряду с «тёплой объективностью» (И.С. Аксаков) изображения русской действительности критики отмечали умение С.Т. Аксакова постичь внутренний мир персонажей, ввести читателей в область психологии, «не лишая свой предмет жизни и души» (В.С. Аксакова). Между Багровым-внуком и Николенькой Иртеньевым немало точек соприкосновения, хотя в целом эти персонажи различны по своему мировоззрению и стилю жизни. В произведениях обоих писателей повествование ведётся от первого лица, оба мальчика воспитываются в атмосфере барского довольства и уюта. Каждому из них уготовано «золотое детство», но вместе с тем жизнь детей далека от безмятежной идиллии. Сознание Серёжи и Николеньки очень скоро начинают будоражить вопросы, на которые родные им люди не могут дать ответы. В силу разности возраста (Николеньке исполнилось одиннадцать лет, Серёжу же мы видим на протяжении временного промежутка от младенчества до девяти лет), дети не могут одинаково воспринимать мир. Николенька подвергает суровому анализу не только поступки окружающих его людей, но и собственные мысли и чувства, маленький Багров по своему интеллектуальному складу более созерцателен. Сфера интересов Серёжи связана с миром природы, Николенька – обращён к людям. Разумеется, это различие в мировосприятии детей нельзя свести только к возрастным дефинициям. Существенное воздействие на «конструкцию» характеров данных персонажей оказывают и мировоззренческие позиции самих авторов: Аксакову не были присущи те напряженные философские и моральные искания, которые переполняли душу «молодого Толстого». Мир семьи в автобиографических повестях С.Т. Аксакова – это не просто изображение частного быта. Семейная жизнь становится фактором культурного бытия русского общества, наглядно демонстрируя неразрывность его этических и эстетических начал. Семейный идеал, по мнению писателя, заключается в диалектическом соединении естественной, природной жизни деревни с образованностью и просвещённостью, привнесёнными в патриархальный быт культурой города.

Во многом следуя традициям русской классики в изображении детства, Н.Г. Гарин-Михайловский вместе с тем отступает от сложившихся форм автобиографического жанра. Писатель стремился не воспроизвести в художественной форме свою биографию, а через частное передать то общее, что характерно не только для судьбы целого поколения, но и для становления ребёнка вообще. Автора «Детства Тёмы» волновала проблема взаимоотношения взрослых и детей как в рамках семейного круга, так и в масштабах всего общества. Ничем не могут быть оправданы нравственные страдания или физическая гибель ребёнка. Когда отец не является образцом нравственности для своих домочадцев, тогда жизнь превращается в сплошную полосу страха и непередаваемых словами душевных мук. В незаконченном наброске, получившем название «Заяц» (1910), Н.Г. Гарин-Михайловский воссоздаёт историю несчастного ребёнка, мужественно несущего свой крест. Жизнь маленького Пети – неизбывное страдание. Его отец, пристрастившийся к алкоголю, держит в страхе близких. Писатель пытается воссоздать всю гамму чувств, охвативших маленького героя рассказа. С одной стороны – Петя ещё ребёнок, он дерётся с уличным мальчишкой, гоняет на крыше голубей, с другой – он, по сути, лишён детства. Никто: ни окружающие люди, ни само государство – не в состоянии что-то изменить в жизни несчастного страдальца.

Более того, подчас именно общественная мораль не позволяет маленьким героям повестей и рассказов Гарина-Михайловского обрести счастье. Сурово и беспристрастно относится мир взрослых к незаконнорождённым мальчикам и девочкам. Их жизнь – беспрестанная цепочка унижений. Именно такова история мальчика по имени Дим («Дворец Дима»). Мечта о всеобщем братстве и взаимной любви рождается в его душе, но возвышенное, горнее настроение ребёнка разрушает сама действительность. Библейская идиллия оказывается недостижима в мире, где царят социальные предрассудки, где люди руководствуются лживой моралью, а не Божьими заповедями. Конфликт мира взрослых и детей, как и в первой автобиографической повести Гарина-Михайловского, постепенно перерастает в конфликт внутренний: Дим не может понять, как уживаются в подлунном мире «буква закона» и заповеданные Христом истины, повелевающие людям, дабы войти в Царство Господнее, быть подобными детям. Близка по сюжету к «Дворцу Дима» и одна из сказок, написанных Гариным-Михайловским для детей – «Волшебница Ашам». Отсутствие доверия к маленькому человеку, бездоказательное признание его виновным перед миром взрослых, нежелание вдуматься и понять мотивы поведения ребёнка присущи не только сказочной тёте. Подобное Кривое Зеркало встречается достаточно часто и в реальной жизни, стоит только вспомнить историю поступления Тёмы Карташёва в гимназию. «Перевёрнутый» мир сказки, подчёркнут изменёнными именами (Маша – Ашам, Людмила – Алимдюль), именно в инобытии, а не в реальном мире ребёнок обретает самого себя.

Отрицательно относясь к идее нравственного самоусовершенствования, Н.Г. Гарин-Михайловский возлагал большие надежды на апелляцию к общественному мнению, на помощь государства в деле заботы о детях. Может ли пресловутая теория «малых дел» (стремление Тёмы и его матери помочь Абрумке и осиротевшей семье учителя Бориса Борисовича; организация бесплатных столовых и оказание адресной помощи нуждающимся детям в очерке «Наташа» и др.), претворению которой в жизнь и сам писатель отдал немало сил, что-то изменить? Вновь и вновь Гарин-Михайловский будет стараться обратить внимание мира взрослых на идеальность детской природы, изначально не ведающей зла. Сказки, написанные им и адресованные маленьким читателям, демонстрируют великую «силу детства», преодолевающую разобщённость между людьми, национальную рознь, неправду и скорбь.

Н.Г. Гарин-Михайловский не даст конкретного рецепта всеобщего благополучия, но нельзя не заметить одну закономерность, присутствующую всем его произведениям. Персонажи-дети, независимо от возраста, характера, условий жизни, являют собой лучшую часть человечества, не испорченную влиянием среды и знаменующую собой идеальную модель будущего. «Сила детства» оказывается действеннее жестоких реалий мира взрослых.

Глава II. Авторское сознание и способы его выражения в автобиографических повестях о детстве второй половины Х1Х века.

Развитие человеческой культуры неразрывно связано с формированием в ней личностного начала. Освобождаясь от власти рода, корпорации, сословия, от классового угнетения, человек постепенно обретал свободу. Данному процессу соответствовали и различные формы познания художественной литературой внутреннего «Я» индивида – от житий и летописей с их строгой регламентацией формы и содержания до автобиографических повестей, позволяющих диалектически сочетать реальность и вымысел. На становление автобиографического жанра оказали влияние различного рода жизнеописания, позволившие сначала увидеть человека как бы со стороны. Истоки биографической традиции как факта культуры восходят к IV–V вв. до н. э., к периоду классической древнегреческой культуры. Родоначальником европейских биографов считается Аристоксен Тарентейский – автор «Жизнеописаний мужей» (Пифагора, Архита, Платона). Он первый сделал предметом биографического повествования реальное лицо, а основой сюжета – жизнь персонажа от момента его рождения до смерти. Вершиной же античного биографизма является Плутарх, чьи «Параллельные жизнеописания» на протяжении многих столетий считались образцом классического письма. Принципиальным новаторством Плутарха явилось введение в повествование «морально-психологического этюда» (С.С. Аверинцев), что придавало биографиям дидактическую направленность. Следующий в хронологическом порядке тип жизнеописания – средневековое житие. Новаторство агиографического жанра заключалось в том, что житие не просто повествовало о жизни, но акцентировало смысловую связанность хронологических этапов, их ценностную иерархичность. Постепенно строгие жанровые каноны стали разрушаться. В литературе, особенно житийной, раскрывающей внутреннюю жизнь одного человека, всё большее внимание уделяется эмоциональной сфере, психологии человека. В начале XVII века появляется первая светская биография, где описывается жизнь Ульянии Осоргиной. В XVII веке создаётся «Житие протопопа Аввакума» – первое самостоятельное произведение автобиографического жанра.

На генетическую связь художественной автобиографии с биографией указывал ещё М.М. Бахтин, считавший, что резкой границы между ними не существует. В эпоху классицизма автобиография почти совсем утрачивается, однако в это время буквально расцветает мемуаристика. При Петре Первом и его преемниках людей, пишущих дневники и записки, еще крайне мало. Их воспоминания похожи на «парадный», репрезентативный живописный портрет: в основном внимание повествователя уделяется внешней стороне его жизни, «автор почти не виден» (Г.Е. Гюбиева). Автобиографические жизнеописания практически отсутствуют, существующие же памятники документальной словесности построены в летописно-анналистической манере. В Екатерининскую эпоху складывается новый тип свободного, связного мемуарного жизнеописания с выдвижением на первый план индивидуальной биографии автора и его духовно-нравственного мира. «Звёздный час» русской мемуаристики наступает в XIX столетии. Частное начинает осознаваться авторами записок и воспоминаний как нечто общезначимое, а конкретная личность знаменует собой собирательный образ «сына эпохи». На первый план выдвигаются не столько факты, сколько их эмоциональное и рациональное осмысление. Побудительной причиной для создания мемуаров, как правило, становится желание поделиться со своими близкими пережитым, поэтому вначале записки и воспоминания адресуются детям и внукам и не предполагают открытой публикации. «Камерность» личной жизни неоднократно подчёркивается авторами мемуаров. Все они считают обязательной реконструкцию своего семейного древа.

Наряду с личностно-субъективным началом, как важнейший «видовой» признак мемуаристики выделяется ретроспективность, то есть обращенность в прошлое. Создатели автобиографических повестей свободны от этого явления: они могут совместить оценку происходящих событий с точки зрения персонажа-ребёнка и ретроспективный анализ тех же эпизодов взрослым повествователем, который подтверждает или опровергает картину мира, увиденную глазами «дитяти». Близость мемуаристики и художественной автобиографии отмечалась множеством исследователей, но где же та характерная черта, которая разделяет их? По мнению Д.Н. Овсянико-Куликовского, эту черту следует искать не в самих мемуарах, не в самих образах, в них воспроизведённых, а в личных намерениях авторов. Мемуарист не задаётся целью творить, обобщать действительность, создавать типичные образы: его задача – рассказать свою жизнь, передать свои впечатления, сфотографировать тот уголок действительности, который ему знаком. Но если у него есть дар художественного обобщения, то образы, которые он рисует, легко могут выйти художественными, даже без всякой с его стороны преднамеренности. С точки зрения Л.Я. Гинзбург, иногда лишь самая тонкая грань отделяет автобиографию от автобиографической повести или романа.

Вызывает споры не только проблема соотношения мемуаристики и художественной автобиографии, но и сам вопрос дефиниции автобиографических повестей. В современном литературоведении нет общепринятого понимания жанровой природы этой прозы, хотя и в «Краткой литературной энциклопедии», и в «Литературном энциклопедическом словаре» автобиография определяется как литературный жанр, но определение это не мотивируется. По мнению Н.А. Николиной, автобиографические произведения характеризуются рядом общих признаков: установкой на воссоздание истории индивидуальной жизни, позволяющей, создавая текст, создаваться самому и преодолевать время (и более того – смерть), принципиально ретроспективной организацией повествования, идентичностью автора и повествователя или повествователя и главного героя»1. Художественная автобиография в историческом развитии тяготеет более к повести, возникает некий синтез – автобиографическая повесть, автобиографическое повествование, – который даёт возможность предположить, что перед нами «жанрово-видовое образование» (Л.И. Бронская).

Нет единомыслия и в жанровом определении автобиографических повестей о детстве. Если Ю.И. Айхенвальд называет трилогию «Детство. Отрочество. Юность» повестью, то Орест Миллер считает это произведение «психологической трилогией» и отрицает его биографический характер. Л.Я. Гинзбург именует повести Толстого скорее автопсихологическими, нежели автобиографическими произведениями. В определении жанровой принадлежности произведений Аксакова чаще всего употребляется слово «роман»: Н.П. Гиляров-Платонов сравнивает повести с историческим романом, Ап. Григорьев также называет их «романом на старый лад». В отличие от них, В.И. Шенрок считает «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука» воспоминаниями, отказывая им в праве именоваться художественными произведениями; В.Ф. Саводник, по сути дела, даже не может найти точное жанровое определение, полагая, что Аксаков создал новый вид литературных произведений, до него не существовавший. Исследователи творчества Н.Г. Гарина-Михайловского чаще всего именуют «Детство Тёмы» автобиографической повестью, тем не менее отмечая, что всеведение автора, проникновение его взгляда в прошлое неавтобиографических героев разрушает традицию автобиографической прозы, сближает тетралогию с произведениями, полностью основанными на вымысле. Усиливает этот эффект выбор повествования от третьего лица. По мнению М.В. Крыловой, тетралогию Н.Г. Гарина-Михайловского можно назвать автопсихологическим произведением, основанным на тщательно отобранных и завуалированных фактах биографии автора. Не претендуя на окончательность и завершённость формулировок, можно констатировть: если «Детские годы Багрова-внука», в силу сходства текста повести с реальной жизнью семейства Аксаковых, близки жанру автобиографической повести, то «Детство» Толстого и «Детство Тёмы» Гарина-Михайловского можно классифицировать как автопсихологические произведения, поскольку автобиографическое начало проявилось здесь не столько в описании событий из прошлого писателей, сколько в изображении их ощущений, настроений, представлений, запомнившихся с детских лет или переживаемых в самый момент создания книг.

В рамках нашего исследования нуждается в уточнении вопрос о том, какое место занимает изображение ребёнка в автобиографической литературе. Для авторов документальных произведений, созданных в ХVIII–начале ХIХ столетия, детство не представляло самостоятельного интереса. Мемуаристка не пытается воссоздать «поток скрытых эмоций», её интересует не психология «дитяти», а те или иные случаи из жизни ребёнка, порой грустные, порой серьёзные. Выход в свет автобиографических произведений Л.Н. Толстого и С.Т. Аксакова стимулирует интерес мемуаристов к теме детства, побуждая их только к передаче фактов, но и к воспроизведению мыслей и чувств маленького героя (см., например, воспоминания С.В. Капнист-Скаллон, Т.П. Пассек, С.В. Ковалевской и др.). Как в художественной прозе второй половины XIX века, так и в мемуарной литературе меняются основные принципы изображения человека: обнажаются внутренние механизмы, движущие поведением людей, появляется возможность показать, как совмещаются в одном человеке самые противоречивые, как бы взаимоисключающие черты, не нарушая при этом ни его цельности, ни его «типичности».

Авторский замысел существенно влияет на формирование сюжетно-композиционной структуры произведения. На страницах автобиографических произведений действуют маленькие герои, но наравне с ними в текст входит взрослый повествователь, дающий аналитический комментарий описываемых событий и способный со всей глубиной осмыслить то, что впервые воспринимается персонажем-ребёнком. Как можно заметить, основное внимание писателей сосредоточено не на сюжете, т.е. на «интересе самих событий» (Л.Н. Толстой), а на изображаемых ими людях, на самой обстановке действия, на развитии человеческих характеров. В основе композиции повестей о детстве лежит не внешняя связь эпизодов, а внутреннее единство, обусловленное показом процесса социализации ребёнка. Особая роль в автобиографических произведениях отводится взаимодействию «дитяти» и общества, личности и среды. Вслед за Руссо Л.Н. Толстой утверждал, что ребёнок приходит в мир совершенным (независимо от Руссо к этому мнению склонялись и Аксаков, и Гарин-Михайловский), но дитя попадает в мир, где живут люди, утратившие задатки совершенства, и сразу же испытывает на себе их влияние. Поэтому светлые картины детства омрачаются сценами и эпизодами, отнюдь не идиллическими по своему характеру. Процесс социализации обусловлен двойственностью природы человека, вытекающей из осознания им своей индивидуальности и стремления установить связь со всем миром. Самосознание человека с первых лет его жизни складывается в результате идентификации (т.е. отождествления, соотнесения себя с чем-либо). На первый план в повестях о детстве выдвигаются половая и социальная идентификации. Мальчики воспитываются как будущие мужчины, но в то же время персонажи повестей осваивают и дворянский комплекс нормативного поведения.

Моменты социализации (приобретение индивидом общественно-значимого опыта) как раз и образуют сюжетные «узлы» автобиографических произведений. Развиваясь, ребёнок усваивает новые психологические черты и формы поведения, благодаря которым он становится сочленом социума. Элементом социализации дворянского «дитяти» является освоение им православных традиций. Существенным атрибутом духовной жизни ребёнка становится молитва, являющая собой, по словам преподобного Нила Синайского, «восхождение ума к Богу». Родители никогда не забывают благословить своих детей на ночь или (в предчувствии смертельного исхода) на всю жизнь. В основе многих обращений к ребёнку, произнесённых с целью воспитательного воздействия, лежит апелляция к Богу. Несомненно, внимание к религиозно-духовной сфере внутреннего мира героев автобиографических повестей, даёт более полное представление о психологической сути тех процессов, которые воссозданы авторами на страницах произведений. Яснее и объективнее будет воспринята читателем и позиция самих писателей, видевших в детстве самую гармоничную пору развития человеческого «Я» и непременным условием этой гармонии считавших просветлённое состояние души, которое даруется человеку лишь приближением к Богу. Писатели стремятся раскрыть внутренний мир детей в его непрерывном движении и изменении, в его сложном взаимодействии с микро- и макросредой, с миром природы. Из существа, усваивающего накопленный человечеством опыт, ребёнок превращается в творца этого опыта, создающего те материальные и духовные ценности, которые кристаллизуют в себе и новые богатства человеческой психики.

Существенное жанровое значение в автобиографических повестях о детстве имеет их хронотоп. Авторы не только изображали локализованный во времени и пространстве идиллический мир, но, в первую очередь, показывали процесс «расшатывания» и разрушения его основ, что было обусловлено изменением традиций семейного уклада, проникновением в мир семьи буржуазно-экономических порядков. Изображаемое действие предполагало условное деление на два мира: мир «свой», патриархальный, сосредоточенный в пределах барской усадьбы или господского дома, и мир «чужой», куда герой-ребёнок попадал с вполне определённой целью, продиктованной ему общественной средой. В зависимости от отношения автора к патриархальному укладу жизни выделяются две хронотопные модели, которые условно можно обозначить как ситуации «потерянного рая» и «блудного сына».

Говоря о хронологической градации, следует отметить «троичность» времени, наблюдаемую в автобиографических произведениях. Настоящее время преобладает, когда речь ведётся от лица героя-ребёнка. Однако в авторском изложении оценка событий детства даётся в двух планах: плюсквамперфектного (давно прошедшего, воссоздающего историю рода, где ещё нет «Я»–рассказчика) и перфектного времени (недавно прошедшего, сохраняющего свой результат в настоящем, где присутствует авторское «Я»). Соотношение этой временной парадигмы различно в зависимости от того, к какому типу принадлежит исследуемое произведение. В повестях и романах, позитивно оценивающих патриархальный уклад жизни, возрастает удельный вес плюсквамперфектного времени (экскурс в прошлое семьи, история домочадцев, воссоздание «биографии» усадебного дома и пр.). В произведениях, исследующих историю «блудного сына», преимущественно преобладают настоящее и перфектное время, что практически сводит к минимуму перенесение повествования в исторически отдалённое прошлое. Такое изменение временной парадигмы не случайно. Писатели, критически воспринимавшие патриархальную старину, не испытывали благоговения перед давно минувшим, родной дом не хранил для них память о былом, не нёс в себе метафорической функции «потерянного рая». В произведениях, воссоздающих жизнь «блудных детей», действие может переноситься в суетный мир города. Пространственная локализация «чужого» мира подчеркивается отсутствием пейзажных зарисовок: нет парка, сада, лугов и лесов как части усадебного быта. Нет и речи о воспроизведении патриархальной идиллии, она разрушена и в пространственном плане, и во временном (плюсквамперфектное время минимально используется авторами, так как история рода не вызывает интереса у ребёнка или же она искажена трагически-непредвиденными событиями).

В произведениях русской классики ХIХ века главными приметами патриархально-идиллической жизни по-прежнему остаются физиологические явления (еда, сон, продолжение рода), цикличность жизненного круга в его основных биологических проявлениях «родин, свадеб, похорон», привязанность людей к одному месту. Культ еды играет основополагающую роль, подмеченную еще М.М. Бахтиным, связавшим хронотоп еды с изображением детства. В произведениях, воссоздающих ситуацию «блудного сына», как правило, отсутствует совместная трапеза отцов и детей. Таким образом, еда в автобиографических произведениях играет важную метафорическую роль, знаменуя сохранение или разрушение патриархальной идиллии.

Непременным атрибутом домашнего мира в автобиографических повестях являются слуги. Они не только хранители традиций, но и непременные участники и свидетели всех событий. Именно в ходе общения няни и ребёнка восстанавливался ход истории, нарушенный петровскими преобразованиями, шла своеобразная нравственно-эстетическая «подпитка» дворянского дитяти идеями и представлениями, почерпнутыми из народных глубин. В произведениях, герои которых не испытывали тоски по «потерянному раю», роль няни или лица, её замещающего, явно ослаблена.

Переход из «своего» мира в «чуждую» сферу всегда пространственно подчеркнут. Этот «порог» ощутим и хронологически: ребёнок должен достичь определённого возраста, чтобы поступить в учебное заведение или отправиться в путешествие, впечатления от которого будут осознаны и оценены самим «дитятей». Связующим звеном между двумя мирами является дорога, символизирующая не только перемещение в пространстве, но и взросление, рост ребёнка, выбор им своего жизненного пути. Подобно родовому человеку, герои автобиографических повестей начинает осознавать реалии «своего» мира, только столкнувшись с «чужим» пространственно-временным континуумом. Казённая система образования и пространственно, и хронологически противостоит укладу родного дома. Чужеродность «своего» и «чужого» мира настолько велика, что от ребёнка требуются нравственные усилия, чтобы «вжиться» в новую роль. Время в чужом мире тянется медленно, оно однообразно и лишено простых человеческих радостей. Поэтому закономерно у ребёнка возникает желание вырваться из этого замкнутого пространства на простор, может быть, если это возможно, в иное измерение. Характерны для маленьких героев мечтания о путешествиях, ярких впечатлениях, побеге в Америку. Разумеется, здесь Америка представляет собой не реальную страну на карте мира, а скорее образ, созданный воображением детей. Разделение временно-пространственных отношений на два мира, характерное для автобиографических повествований о детстве, сохраняется и в литературе ХХ века.

Глава III. Своеобразие психологизма автобиографической художественной прозы о детстве второй половины Х1Х века.

К концу XIX века ни у писателей, ни у педагогов и психологов не вызывало сомнения, что маленький человек обладает собственным сокровенным миром, передать который можно, лишь заглянув в тайники психической жизни ребёнка. Возникновение психологизма исследователи связывают с возросшим к середине XIX века интересом к личности человека, с признанием суверенности и самодостаточности художественного описания частной жизни как таковой, в том числе и такого её этапа, как детство. В детской литературе интерес писателей к внутреннему миру маленького героя обнаруживается гораздо позже, нежели в литературе для взрослых. Стремление к психологической мотивированности поступков сопровождалось обретением возраста персонажем-ребёнком, а также появлением особых психологических жанров – таких, как переписка детей или детские дневники. Однако, несмотря на попытки создать реалистически достоверный образ, литература не могла этого сделать до появления в печати автобиографических произведений «молодого Толстого». Автор «Детства» предпринял первую в истории русской словесности попытку воссоздать внутренний мир ребёнка во всём многообразии его психологических нюансов. Своеобразие его анализа проявилось в прослеживании причинно-следственных сцеплений, в той сети обусловленности, которая наброшена на всё сущее; в возведении к общим формулам (толстовская «генерализация») и одновременном разложении на составные части, притом переменные и текучие, образующие ряды ситуаций.

Появление книги о Багрове-внуке также было отмечено некоторыми современниками как настоящее открытие в области детской психологии. Правда, литературоведческая критика не предпринимала шагов для скрупулёзного анализа повести С.Т. Аксакова именно с точки зрения воплощения в ней внутреннего мира «дитяти»: на первый план в угоду времени выдвигались социальные обличения. К тому же неразвитость концепции детства в отечественной педагогике и литературе явно не способствовала появлению глубинных исследований в области детской психологии. Психологическая рефлективность в духе Руссо была чужда С.Т. Аксакову. Наиболее ярко эта особенность аксаковского психологизма сказывается в выборе мотивов и обосновании поступков героя-ребёнка по сравнению с повестью Л.Н. Толстого «Детство».

В душе Николеньки Иртеньева могут одновременно уживаться и сосуществовать самые разные мотивы, что отнюдь не всегда ведёт к их противоборству. Именно множественностью мотивировки и обусловлена склонность главного героя к самоанализу. Разноплановые мотивы, соединяясь вместе, обуславливают результат-действие. В повествовании Аксакова также можно наблюдать существование разнородных мотивов в душе Серёжи Багрова, но, как правило, оно завершается превалированием одного из мотивов, который в итоге и определяют поступки мальчика. Данная художественная деталь может быть объяснена не только разностью писательских манер Толстого и Аксакова, но, в первую очередь, возрастом персонажей-детей. Одиннадцатилетний Николенька, как и всякий подросток, склонен к познанию самого себя, к оценке собственных разнородных чувств и мыслей; герой же Аксакова гораздо моложе, и поэтому, в силу специфики своего возрастного психического развития, не склонен к рефлексии.

Подобно своим предшественникам, Н.Г. Гарин-Михайловский также старается проникнуть в тайны внутреннего «Я» своего героя. Своеобразной формой анализа в повести «Детство Тёмы» является «тайный психологизм». Исследование мыслей и чувств главного героя не всегда предполагает подробное их воспроизведение, в то же самое время огромную роль в гаринском повествовании играет подтекст, который и восполняет недостающую информацию о состоянии души действующих лиц повести. Уменьшение доли прямой формы психологизма в повествовании Гарина-Михайловского является не только характерной особенностью его творческой манеры, но и знаменует собой некую тенденцию, достигшую апогея в ХХ веке и сказавшуюся в стремлении определённой части русской писателей к отказу от психологической рефлексии. Данный процесс коснулся и произведений, воссоздающих мир детства. Сокращение внимания к движениям души персонажа-ребёнка в немалой степени было также обусловлено ориентацией писателей на особенности восприятия маленьких читателей, отдающих предпочтение динамике сюжетного действия, ясности и чёткости изложения. Кроме того, в литературе советского периода (в этом отношении детские писатели зеркально повторяли путь своих коллег, создававших произведения для взрослых) преобладал так называемый «коллективный герой»: класс, пионерский отряд, коммуна, группа детей, объединённая общим интересом.

Близость внутреннего «Я» героя и автора, наблюдаемая в автобиографических повестях, позволяет как можно тоньше уловить психологические нюансы становления души ребёнка, проходящей через стадию преступления и наказания (разумеется, речь идёт о нарушении маленьким героем нравственных правил). Мы видим не слепое копирование «взрослой» модели данного процесса, воссозданного русской классикой, а попытку осмыслить составляющие этого процесса через преломление их в детском сознании. «Комплекс индивидуалиста», культивирование собственного «Я», устремленность к самореализации противоречиво уживаются в детском сознании с побуждением стать частью общего, элементом социальной системы. Это противоречие, образующее движущую силу развития, разрешается в процессе ломки предшествующего стереотипа, что, естественно, сопровождается известным непониманием взрослыми желаний и устремлений ребёнка.

Писатели наглядно иллюстрируют, как индивидуализм, изначально присущий природе ребёнка, преодолевается путём нравственных страданий, изживания тщеславия и гордыни, формирования у маленького человека чувства ответственности за происходящее рядом, освобождения его от комплекса «собственника». При описании ситуации «преступления и наказания» в детской литературе причинно-следственные связи между побуждением ребёнка к поступку и самим событием иногда выглядят алогичными. Кажется, что в жизнь героев вторгается случай, Божий промысел, побуждающий их героя выбирать между рациональным следованием традиции и чувственно-эмоциональным стремлением сломать, «взорвать» её. Дуализм ситуации подчеркивается смешением времён: спокойный ход событий прерывается греховным деянием дитяти, и этот временной «разлом» подчеркивается недостижимостью невозвратимо ушедшего «тогда» по сравнению с ужасным «теперь». Греховное ощущение «летящего в пропасть» заставляет ребёнка забыть об осторожности, о добродетели послушания: нет ничего, кроме наслаждения «прелестью» разрушения. Разумеется, торжество зла не позволяет взрослым заметить в совершаемых ребёнком проступках его порыв к свободе от неминуемого наказания.

Рассуждая о мерах воздействия на душу ребёнка, писатели, педагоги, литературные критики широко обсуждали вопрос о возможности физического наказания как способа исправления порочного ребёнка. Сторонники метода «естественного воспитания», развивая на русской почве идеи Руссо и Спенсера, выступали против наказания детей, одновременно отвергая и систему поощрений. Естественный метод воспитания должен состоять в постоянном ознакомлении ребёнка путём личного опыта с неизбежными последствиями его действий. Воссоздавая ситуацию «преступления и наказания», прослеживая динамику этого процесса, писатели-гуманисты приходили к выводу о недопустимости страдания по отношению к ребёнку.

Показывая жизнь детей в рамках семейной хроники, писатели уделяли огромное внимание игре, рассматривая её как способ социализации ребёнка, в ходе которой он разучивает, репетирует социальные роли, осваивает социально значимые нормы, ценностные предпочтения, ожидания, приучается контролировать свои чувства и телесные импульсы. Начало разработки теории игры связывают с именами Г. Спенсера, Ф. Шиллера, В. Вундта, П.Ф. Каптерева. Однако следует заметить, что все вышеназванные учёные не преследовали цели создать целостную теорию игры, их наблюдения носили спонтанно-эмпирический характер, не затрагивая вопроса о происхождении игры и эволюции её механизма.

Литература ХVIII–начала ХIХ века, описывая жизнь ребёнка, лишь упоминала об играх, не соединяя их показ с развитием ума и чувств маленького героя. Только с появлением реалистической прозы игра становится существенным компонентом сюжетного действия, помогающим проникнуть в психологию «дитяти». В детской литературе психология игры как одно из средств, характеризующих внутренний мир ребёнка, была впервые представлена в автобиографической повести Л.Н. Толстого «Детство». В творении мира игры огромная роль принадлежит воображению ребёнка, преобразующему предметы. «Алхимия фантазии» (Г. Компере) побуждает героев повести Л.Н. Толстого среди русских берёзок и большого общества охотников затеять игру в Робинзона. Выбор сюжета для игры позволяет не только представить развлечения маленьких Иртеньевых, но и сделать вывод о «руссоизме» молодого Толстого. Символично, что все герои автобиографических повестей испытывают потребность в общении и игре с животными, в частности, с собаками. Это желание обостряется в кризисные моменты, когда среди взрослых или ровесников ребёнок не может найти конфиденциального собеседника.

Воспитание маленького дворянина не предполагало игр и общения с крестьянскими ребятами, эти два мира взаимно не пересекаются ни у Толстого, ни у Аксакова. Чёткое разделение игр по социальному признаку сохраняется на протяжении всего ХIX века. Однако процесс демократизации общества, активизировавшийся с принятием крестьянской реформы, вносит свои поправки и в процесс воспитания. Сближение дворянского ребёнка с детьми «низкого рода», немыслимое для героя Аксакова в конце ХVIII столетия и даже в 30-е годы ХIХ века, эпоху взросления Николеньки Иртеньева, становится возможным в 1860-е годы, на которые приходятся детство Тёмы Карташёва, героя автобиографических повестей Н.Г. Гарина-Михайловского.

Психологический интерес представляет переживание персонажем-ребёнком ухода из жизни своих родственников и знакомых. Ситуация «испытания смертью» не может быть полноценно воспринята без религиозной танатологии и философских учений, предпринимающих попытку осмысления самого феномена смерти. К сожалению, подобные размышления практически отсутствовали в философии советского периода. Обращение к религиозной танатологии считалось «дурным тоном» и резко диссонировало с предписанным сверху оптимизмом. В детской литературе рациональное и эмоциональное восприятие персонажем-ребёнком ситуации смерти приобретает особый характер: маленький человек не может критически переоценивать опыт собственного бытия, во-первых, по причине отсутствия его как такового, а во-вторых, в силу признания христианской традицией безгрешности существования дитяти до семилетнего возраста, хронологически совпадающего с границами детства.

В трудах отцов церкви и представителей русской религиозной танатологии (свт. Игн. Брянчанинов, св. Нил Сорский, Л. Толстой, Н. Фёдоров, Л. Шестов, С. Булгаков, Н. Бердяев, Л. Карсавин и др.) мы встречаем оригинальные попытки обосновать «этическую мифологию смерти», синтезирующую традицию веры и разума на основе личностного духовного опыта переживания смерти. Смерть трактуется в духе христианской традиции как разлучение души с телом вследствие нашего падения, от которого тело перестало быть нетленным, каким было первоначально создано Богом.

Раздумья о смерти неоднократно возникают на страницах произведений Толстого, в его публицистических статьях, религиозно-философских трактатах и эпистолярном наследии. Николенька, герой повести Л.Н. Толстого «Детство», с неизбывной нежностью хранит в своей памяти запах и голос maman, её грустную, очаровательную улыбку. Символично, что с первым упоминанием о матери в текст произведения входит мотив смерти (не зная, как объяснить свои слёзы, Николенька придумывает, что видел дурной сон, будто маменька умерла и её несут хоронить). Призрак смерти возникает не только в видении больной Натальи Николаевны, после которого она поняла, что «всё кончено», но задолго до роковой болезни – в несвязных словах юродивого Гриши, которому даровано откровение о смерти матушки («жалко! Улетела…улетит голубь в небо…ох, на могиле камень!»). Упоминание голубя не случайно возникает в речи странника. Эта, по закону Моисееву, чистая птица часто упоминается в Священном Писании. Голуби отличаются чистотою, незлобием и не противятся своим врагам, поэтому-то Спаситель и заповедал Своим последователям: будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф. Х, 16). Замечательна также их привязанность друг к другу. В Священном Писании немало указаний на голубиную нежность, чистоту и любовь. Дух Святый сошёл на Спасителя при крещении в виде голубином. Эта характеристика как нельзя лучше подходит к описанию поведения, мыслей и чувств матери Николеньки, недаром самые разные персонажи неоднократно именуют её «ангелом». Именно maman ярче всех персонажей воплощает соборную христианскую идею всеединства верующих перед лицом Всевышнего. Поэтому так истово молится Гриша о своей благодетельнице, прося Господа помиловать и простить её, но, не видя другого исхода, смиряется перед Божией волей. Страннику остаётся только горевать о грядущей потере, но его страдания неведомы окружающим. Только по прошествии времени слова Гриши приобретут сакральный смысл и будут переосмыслены взрослым Иртеньевым как благодатное приближение к Всевышнему. Предвестием смерти является и сам вид юродивого, сочетающий мертвенный свет луны и траурную черноту тени.

В предсмертном письме, прощаясь с мужем и детьми, Наталья Николаевна произносит слова любви, будучи уверена, что её душа и в ином мире будет молить Бога за оставшихся на грешной земле близких ей людей. В этом послании maman называет Николеньку «мой Веньямин». Что это означает? По семейным преданиям, Лев Толстой получил своё имя в память жениха матери, Льва Голицына, умершего незадолго до свадьбы. Мать часто называла маленького сына «мой любимый Вениамин». Однако эта автобиографическая деталь имеет ещё и скрытый сакральный смысл. Из библейских преданий об Иосифе известно, что Вениамином звали его младшего брата – любимого сына Иакова и Рахили (Бытие, ХХХV, 18). Мать умерла тотчас же после рождения Вениамина, следовательно, данное имя свидетельствует не только о сердечной привязанности, испытываемой родителями к младшему сыну, но и предвещает неминуемую смерть матери. Если учесть библейскую параллель Иосиф–Вениамин, то понятнее станут и отношения Володи и Николеньки Иртеньевых, переживания младшего брата по поводу красоты и ловкости старшего, сравнимого с «прекрасным Иосифом». В повести Толстого смерть maman знаменует собой не только значительные перемены в жизни главного героя повести, но и окончание детства как определённого этапа его жизни.

Ведущей эмоцией в ситуации переживания кончины человека является, несомненно, эмоция страха. У рёбенка существуют как инстинктивные, не имеющих опоры в его индивидуальном прошлом, так и приобретённые страхи. Анализируя процесс возникновения детских фобий, современный американский психолог К. Э. Изард отмечал, что страх складывается из определённых и вполне специфичных физиологических изменений, экспрессивного поведения и специфического переживания, проистекающего из ожидания угрозы или опасности. Это чувство может выступать как в чистом виде, так и в комплексе с эмоциями вины, печали и стыда в паттерне тревоги. Внимание создателей автобиографических произведений, прежде всего, привлекает эволюция эмоции страха.

Страх смерти начинает появляться у детей в возрасте 5–7 лет, когда малыш осознаёт, что человеческая жизнь не бесконечна. Смерть представляется ребёнку чем-то непонятным и противоестественным, её загадку невозможно постичь логическим путём. Рациональное осознание Серёжей Багровым (С.Т. Аксаков «Детские годы Багрова-внука») постулата о том, что «все люди умирают», неизменно сопровождается возникновением в сознании ребёнка эмоционально-образной картины, какого-то «страшилища и злого духа», о котором малыш боится и подумать. Стремление «не думать» обусловлено подсознательным желанием мальчика избежать столкновения с объектом смерти. Известие о смертельной болезни родного человека воспринимается ребёнком через призму отношения к нему взрослых. Происходит своеобразное «заражение» страхом смерти. По наблюдениям психологов, в этот момент возникает эффект «туннельного восприятия», что существенно ограничивает мышление и свободу выбора индивида. Человек движим одним желанием – избежать надвигающейся опасности. Немаловажную роль играет когнитивная оценка ситуации как потенциально опасной. Активизации страха способствуют и некоторые типологические свойства высшей нервной деятельности, например, эмоциональная чувствительность Серёжи и тесно связанная с ней впечатлительность, которая, подобно эмоциональной памяти, приводит к яркому, образному восприятию мальчиком тех или иных событий. Одним из активаторов страха является воспоминание Серёжи о «печальном житье» в Багрово. Да и облик самого дедушки прочно связан в сознании ребёнка с трепетом и испугом, который регулярно переживают взрослые при общении с главой семейства. В этом отношении интересное замечание мы встречаем в работах А.И. Захарова, на основании многолетних наблюдений пришедшего к выводу, что страхи являются клинико-психологическим выражением проблем трёх поколений: прародителей – родителей – детей. Ни в произведении Л.Н. Толстого, ни в семейной хронике Н.Г. Гарина-Михайловского не упоминается о подобной «эпидемии страха», поэтому не случайно подробнейший психологический анализ данной эмоции мы встречаем именно в повести С.Т. Аксакова.

Следует отметить, что в воссозданной Аксаковым картине символически сочетаются мотивы смерти и холода. Уходящая, «остывающая» жизнь (окоченевшие руки дедушки) как бы ассоциируется в восприятии мальчика с замеревшей в «мёртвом сне» природой. С.Т. Аксаков передаёт тончайшие оттенки эмоционального состояния «дитяти» не только при помощи внутренней речи, но и указывая на невербальное поведение Серёжи. По мнению автора, психологические источники страха смерти у взрослого и ребёнка различны: зрелого мужа при виде покойника волнует мысль-напоминание о конечности собственной жизни, ребёнка пугает воображаемая картина, представляющая собой угрозу существованию его «Я».

В отличие от Л.Н. Толстого и С.Т. Аксакова, анализирующих эмоциональное состояние ребёнка в ситуации «испытания смертью», Н.Г. Гарин-Михайловский воспроизводит уход из жизни в контексте его социальной оценки. Именно картины смерти заставляют маленького героя «Детства Тёмы» заметить расслоение общества на богатых и бедных. Однако ребёнка волнует не столько сам факт смерти, сколько его личная реакция на это происшествие. Этот эгоцентризм объясняется свойственной детскому возрасту сосредоточенностью на собственных переживаниях. Страх одиночества, темноты, замкнутого пространства (могилы) представляет собой своеобразную сублимацию страха смерти. От непосредственного эмоционального потрясения Тёма переходит к размышлению о конечности человеческого существования и, следовательно, о пределе его собственной жизни. Стремясь избавиться от страшных мыслей, мальчик включается в игру со сверстниками. Как для Николеньки Иртеньева смерть матери, так для Тёмы Карташёва кончина отца служит своеобразной границей между «счастливейшей порой детства» и «пустыней отрочества».

Герои всех трёх автобиографических циклов в определённые моменты своей жизни испытывают желание уйти из жизни, а Тёма Карташёв даже предпринимает попытку суицида. Подобное стремление возникает в моменты отчаяния, когда ребёнок переживает незаслуженное, с его точки зрения, или неадекватное его поступкам наказание. Собственная смерть – своеобразная месть ребёнка миру взрослых (чаще всего лишь воображаемая, гипотетически возникающая в сознании). Итак, ситуация «испытания смертью» в повестях о детстве, как и во взрослой литературе, представляет собой кульминационный момент становления внутреннего мира персонажа, в процессе которого происходит познание им таинства жизни.

В заключении отмечается, что нравственный пафос русской классики обусловил её особое отношение к теме детства и образам детей: в системе этических постулатов отечественной словесности ребёнок всегда был наивысшей ценностью. В произведениях Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского, входящих по праву в «золотой фонд» русской литературы, движение художественной мысли автора направлено в мир ребёнка, самодостаточный, идеальный, представляющий собой настоящий живительный источник для всей последующей духовной жизни писателя.

Как установлено в диссертационном исследовании, мемуаристика и художественная автобиография, воссоздающие мир детства, оказывают друг на друга взаимное влияние. Эволюция образа ребёнка в автобиографических произведениях в определённой степени повторяет историю его «воплощений» в документальных жанрах: от фрагментарного появления «дитяти» на периферии сюжетного действия до перенесения маленького героя в центр внимания авторского повествования. Исследование своеобразия психологизма детской литературы, проведённое на материале автобиографической прозы, показало, что если к концу XIX века психология как суверенная отрасль знания ещё только пытается найти свои методы, то в русской литературе – в творчестве её выдающихся представителей – изображение внутренней жизни человека достигает научной достоверности. Воссоздавая «диалектику души» Николеньки Иртеньева, Л.Н. Толстой особое внимание уделяет прямым формам психологического изображения, С.Т. Аксакова же интересует не столько процесс переживания, сколько его результат, что можно обозначить термином «динамика души». В повести Н.Г. Гарина-Михайловского «Детство Тёмы» введение повествователя, рассказывающего о событиях от третьего лица, не только влияет на исповедальность восприятия текста, но и изменяет формы психологического изображения в пользу косвенного и суммарно-обозначающего способов информации о состоянии души героя-ребёнка. Психологизм приобретает «тайный характер», мотивация действий Тёмы уходит в подтекст.

С позиций междисциплинарного синтеза иначе выглядит конфликт между взрослыми и детьми, который в автобиографическом произведении непосредственно связывается с процессом социализации ребёнка. Следует отметить, что в детской литературе второй половины XIX столетия исследование внутреннего мира ребёнка идёт с явным «опережением» по сравнению со специальными дисциплинами психолого-педагогического цикла. В дальнейшем психологи и педагоги нередко будут прибегать к литературным произведениям данной эпохи не только в качестве иллюстрации того или иного примера, они будут черпать материал для своих наблюдений из книг Толстого и Аксакова. Признание мировой словесностью самоценности детства означало отказ от трактовки ребёнка как несовершенного взрослого и воссоздание в художественных произведениях мыслей и чувств дитяти, качественно отличных от психологических проявлений сложившейся личности.

Содержание диссертации отражено в следующих печатных

работах:

Монографии:

1. Проблематика и поэтика автобиографических повестей о детстве второй половины XIX в. (Л.Н. Толстой «Детство», С.Т. Аксаков «Детские годы Багрова-внука», Н.Г. Гарин-Михайловский «Детство Тёмы»): Монография. – Волгоград: Перемена, 2002. – 283 с.

2. Развитие концепции детства в русской литературе и критике XIX века: Учеб. пособие к спецкурсу по детской литературе. – Волгоград: Перемена, 2001 – 97 с. (6, 3 п.л.), в соавт. с Л.В. Долженко, (3,3 а.л.).

Статьи:

3. Библейский миф и историческая реальность // Сб. статей второй межвуз. науч.-прак. конф. студентов и молодых учёных Волгоградской обл. Выпуск 2. – Волгоград: ВГУ, 1996. – С. 21–26 (0,4 п.л.).

4. Христианские образы и мотивы в автобиографических повестях С.Т. Аксакова «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» // Литература и христианство: Материалы междунар. конф. – Белгород: БГУ, 2000. – С. 69–73 (0,4 п.л.).

5. Отражение ситуации «преступления и наказания» в автобиографических повестях о детстве Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского // Проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и школе: XXI век: Сб. науч. тр. – Саратов, 2000. – С. 103–108 (0,4 п.л.).

6. «Комплекс индивидуалиста» в автобиографических повестях о детстве Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова и Н.Г. Гарина-Михайловского // Толстовский сборник – 2000. (Материалы XXVI Международных Толстовских чтений): В 2-х ч. – Тула, 2000. – Ч. 1. – С. 227–238 (0,7 п.л.).

7. Агиографические традиции в автобиографических повестях С.Т. Аксакова «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» // Мировая словесность для детей и о детях: Сб. статей. – М.: МПГУ, 2000. – Вып. 5. – С. 54–58 (0,4 п.л.).

8. Концепция детства и её воплощение в публицистическом наследии Л.Н. Толстого // Русский язык и литература: вопросы истории, современного состояния и методики их преподавания в вузе и школе. Сб. статей: В 3-х ч. – Самара: Изд-во Самарского университета, 2001. – Ч. 3. – С. 106–112 (0,5 п.л.).

9. Образы слуг в автобиографических произведениях о детстве второй половины XIX века // Гуманизация и гуманитаризация образования XXI века: Материалы 3-ей Междунар. науч.-методич. конф. памяти И.Н. Ульянова. – Ульяновск, 2001. – С. 183–189 (0,5 п.л.).

10. Современное прочтение повести Л.Н. Толстого «Детство» // Учебный год. Журнал волгоградских учителей. – № 1 – 2001 – С. 62–71 (0,7 п.л.).

11. Хронотоп «еды» и его роль в автобиографических произведениях о детстве второй половины XIX века // Мировая словесность для детей и о детях: Сб. статей. – М.: МПГУ, 2001. – Вып. 6. – С. 103–107 (0,4 п.л.).

12. Православный образ мира глазами ребёнка (повесть Л.Н. Толстого «Детство») // Проблемы современного филологического образования. Межвуз сб. науч. статей. – М.: МГПУ, 2001. – С. 61–69 (0,6 п.л.).

13. «Роман воспитания» как феномен культуры (рецепция идей Ж.–Ж. Руссо в произведении А. Эскироса «Эмиль XIX века») // Диалог культур: XXI век: Материалы II межрегион. науч.-практ. конф. по культурологии. – Балашов, 2001 – С. 119–122 (0,3 п.л.).

14. Автор и герой в повести «Детство Тёмы» // Русская речь. – 2002. – №№ 1–2. – С. 3–10 (0,6 п.л.).

15. Игровое начало и его отражение в беллетристике для детей второй половины XIX века // Актуальные проблемы современной филологии: Сб. статей. – Волгоград, 2002. – С. 211–219 (0,6 п.л.).

16. Своеобразие психологизма автобиографических повестей о детстве (Л.Н. Толстой, С.Т. Аксаков, Н.Г. Гарин-Михайловский) // Диалог культур: Сб. материалов IV межвуз. конф. молодых учёных – Барнаул, 2002. – С. 80–86 (0,5 п.л.).

17. Эмоция страха смерти и её отражение в автобиографической повести С.Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука» // Рациональное и эмоциональное в литературе и в фольклоре: Сб. науч. статей. – Волгоград: Перемена, 2002. – С. 83–87 (0,5 п.л.).

18. Восприятие и анализ темы «трудного детства» на уроках литературы в средней школе (на материале рассказа Д.В. Григоровича «Гуттаперчевый мальчик») // Рациональное и эмоциональное в литературе и в фольклоре: Сб. науч. статей. – Волгоград: Перемена, 2002. – С. 232–236 (0,5 п.л.).

Тезисы:

19. «Сила детства» в изображении Л.Н. Толстого: взгляд в XXI век // Шестые Ручьёвские чтения. На рубеже эпох: специфика художественного сознания: Сб. материалов науч. конф. – Магнитогорск, 2001. – Т. 2. – С. 19–21 (0,2 п.л.).

20. Нравственные уроки детской литературы (на материале творчества Л.Н. Толстого) // Современное педагогическое образование: воспитательные и профессионально-педагогические аспекты: Материалы пед. чтений «Лицей: ценности современного образования». 24–25 апреля 2001 г. – В 2-х ч. – Волгоград, 2002. – Ч. 2. – С. 43–45 (0,2 п.л.).

21. Духовная жизнь Николеньки Иртеньева (повесть Л.Н. Толстого «Детство») // Современное прочтение русской литературной классики в школе и вузе: Материалы науч.-прак. конф. – Астрахань, 2002. – С. 47–48 (0,2 п.л.).

1 О жанровой специфике автобиографической художественной прозы см.: Белокопытова О.Н. «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» и проблема мемуарно-автобиографического жанра в русской литературе 40–50 гг. XIX в.: Автореф. дис. …канд. филол. наук – Воронеж, 1965; Белый Л.И. Проблема автобиографизма в творчестве Л.Н. Толстого: Автореф. дис. …канд. филол. наук. – Алма-Ата, 1973; Билинкис М.Я. Взаимоотношения документальных жанров и беллетристики в русской литературе 60–х гг. XVIII в.: Автореф. дис. …канд. филол. наук. – Л., 1979; Бронская Л.И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья: И.С. Шмелёв, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин: Автореф. дис. …док. филол. наук. – Ставрополь, 2001; Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы. – М.: Флинта-Наука, 2002; Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII– первой половины XIX века. – М.: Наука, 1991; и др.

1 Минералова И.Г. Феномен детства в мировой словесности // Мировая словесность для детей и о детях: Сб. статей / Под ред. И.Г. Минераловой. – М.: МПГУ, 1998. – С. 5.

1 Николина Н.А. Поэтика русской автобиографической прозы. – М.: Наука-Флинта, 2002. – С. 12–13.