ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПРОЦЕССОВ ИДЕНТИФИКАЦИИ СЛОВА

Исследование процессов идентификации слова как достояния индивида предполагает моделирование операций, обеспечивающих восприятие слова, поиск в памяти его значения, решение ряда когнитивных задач. Основная тенденция, которая прослеживается в отечественных и зарубежных публикациях по вопросам значения слова и его поиска в ментальном лексиконе в процессах производства и восприятия речи, отражает необходимость интегративного подхода к решению самых разных задач, стоящих перед исследователями в области языка и речи. Наметившийся прогресс в сравнительно молодых когнитивных науках способствовал развитию психолингвистики через взаимодействие с такими дисциплинами, как лингвистика, математическая логика, философия, психология, теория искусственного интеллекта и нейронауки. Сегодняшняя психолингвистика, которая изучает язык как неотъемлемый компонент сознания (и подсознания) человека, объединяет методы и теоретические основы вышеназванных и других наук.

Актуальность исследования процесса идентификации значения слова как достояния индивида обусловлена тем, что на современном этапе развития мировой науки первостепенное значение приобретает решение вопросов о том, как происходит функционирование языковой способности человека, какие механизмы лежат в основе использования индивидом языковых единиц и структур знания, увязываемых с ними в его памяти. Разработка психолингвистической теории идентификации значения слова важна, с одной стороны, потому, что назрела необходимость интегрирования знаний, накопленных в рамках когнитивных наук, лингвистики, логики, философии, психологии, теории искусственного интеллекта, нейронаук и построения на их основе единой интегративной теории идентификации слова, а также теоретического обоснования имеющихся экспериментальных данных. С другой стороны, создание такой теории необходимо, поскольку исследование процессов идентификации слова может пролить свет на актуальные в наше время проблемы функционирования слова в индивидуальном лексиконе.

Целью данной работы явилось формулирование основ психолингвистической теории идентификации слова, способной учесть и объяснить противоречия в существующих представлениях о данном феномене. Для достижения поставленной цели было необходимо решить следующие задачи:

· обобщить опыт теоретических исследований процессов распознавания слова и доступа к его значению;

· сопоставить разные подходы к изучению процессов доступа к значению слова и объяснить имеющиеся в них противоречия;

· обобщить опыт моделирования процессов доступа к слову и критически его проанализировать с позиций трактовки значения слова как совокупности продуктов процессов оперирования знаниями разных типов;

· на основании анализа результатов многолетнего экспериментального исследования, выполненного на материале новых слов, выявить стратегии и опоры идентификации слова индивидом;

· на основании обобщения теоретических и экспериментальных данных разработать психолингвистическую трактовку процесса идентификации слова как достояния индивида.

Материалом исследования послужили: 1) результаты анализа моделей процессов идентификации слова, предложенных в разное время и с разными теоретическими установками; 2) разнообразный фактический (экспериментальный) материал, полученный в многоэтапном экспериментальном исследовании; 3) результаты исследований других авторов по разным языкам (русскому, английскому, французскому, немецкому и другим).

В качестве методов исследования использовались теоретический анализ интегративного типа и обобщение фактов, полученных через наблюдение и эксперимент (ассоциативный эксперимент, субъективное шкалирование, метод свободных дефиниций и ряд коммуникативных знаний).

В результате проведенного исследования сформулированы и выносятся на защиту следующие теоретические положения.

1. В процессе идентификации слова как достояния индивида доступ к структурам памяти осуществляется с опорой на множественные источники информации, которые могут находиться по отношению друг к другу в состоянии разной степени согласованности или конфликта. При доступе к слову опоры (ключи) интегрируются таким образом, что процессы обработки информации “снизу - вверх” и “сверху - вниз” взаимодействуют, обеспечивая распознавание слова. Под интеграцией понимается некая комбинация репрезентаций, полученных в процессе оценки стимула. Процесс принятия решения представляет собой отображение результата интеграции на соответствующие структуры, хранящиеся в памяти.

2. Процессы идентификации слова как достояния индивида имеют стратегическую природу. Стратегии идентификации слова функционируют на разных уровнях осознавания; в результате функционирования различных стратегий конструируется ментальная репрезентация воспринимаемого сообщения, при этом в конструировании репрезентации участвует не только текущая информация, но и знания, хранящиеся в памяти.

3. В условиях идентификации новых прилагательных носителями русского языка в зависимости от характера опоры, направляющей идентификацию слова, используются две основные стратегии: стратегия опоры на формальные мотивирующие элементы и стратегия опоры на ситуацию. Эти стратегии реализуются в следующих моделях идентификации: а) опознание мотивирующего слова и/или его основы; б) опознание словообразовательной модели слова; в) приписывание признака его потенциальному носителю; г) прямая дефиниция значения слова; д) конкретизация слова через синоним/симиляр; е) реакция по сходству звуко-буквенного комплекса; ж) прагматическое осмысление; з) реакция координированным членом категории; и) отказ от реакции.

4. В качестве опор идентификации значения слова индивидом выступают формальные и семантические признаки слова. К формальным опорам отнесены фонетический/фонологический образ слова, графический образ слова и морфологический образ слова. Семантический опорой признается частично вербализованый фрагмент индивидуального знания человека, активизированный в процессе идентификации слова.

5. При выполнении разнообразных заданий с написанным словом фонетическая/фонологическая репрезентация активируется практически сразу после визуального предъявления написанного слова: значения слов могут активироваться посредством фонетической репрезентации целого слова, которая хранится в памяти и активируется путем прямого доступа, или они активируются фонологическими репрезентациями. Характер фонетической/фонологической репрезентации и степень ее участия в процессе идентификации слова может изменяться в зависимости от задания и контекста.

6. Наличие в ментальном лексиконе орфографической репрезентации слова обеспечивает возможность восприятия визуально предъявляемых слов, процесс осознания которых не может быть обеспечен применением правил графемно-фонемной конверсии. Это касается всех случаев орфографии слов, в которых не соблюдаются правила графемно-фонемного соответствия, что характерно для многих языков. Доступ к слову путем фонемно-графемных преобразований и доступ к слову путем установления соответствия графического образа слова и его орфографической репрезентации, который представляет собой чисто визуальный процесс, обеспечивается функционированием разных стратегий.

7. Установление морфологической структуры нового слова в процессе его идентификации осуществляется посредством использования дистрибутивных свойств единиц ментального лексикона, организация которого предполагает, что полиморфемные слова репрезентированы в составляющих их морфемах. Для слов высокой частотности возможны пути прямого доступа к значению, посредством адресации целого слова, минуя стадию декомпозиции и поиска репрезентаций морфем.

8. Идентификация значения нового слова осуществляется посредством соотнесения языковой информации со схемами знаний, убеждениями и представлениями человека о мире, которые определенным образом упорядочены для осуществления быстрого доступа к значениям в процессе восприятия и интерпретации сообщения и формируют основу внутреннего контекста идентификации. В процессе идентификации происходит постоянное осознаваемое и неосознаваемое сопоставление текущей информации с продуктами предшествующего опыта индивида, которое охватывает все многообразие увязываемых со словом чувственных впечатлений и переживаний.

Научная новизна исследования заключается в реализации интегративного подхода к изучению механизмов и моделированию процессов доступа к слову, который учитывает и объясняет характер взаимодействия перцептивной, концептуальной и аффективной (эмоционально-оценочной) информации в процессе речемыслительной деятельности человека. Возможность интегративного подхода обеспечивается последними достижениями в области сравнительно молодых когнитивных наук, опорой на исследования в таких дисциплинах, как лингвистика, логика, философия, психология, теория искусственного интеллекта, нейронауки, при последовательном учете закономерностей психической деятельности человека в целом и речевой деятельности в частности. Основное внимание уделяется процессам, связанным с репрезентацией знаний у человека, с организацией знаний и особенностями их хранения и извлечения.

Теоретическая значимость работы состоит в следующем.

Исследование процесса идентификации значения слова как достояния индивида с позиций подхода к ментальному лексикону как динамической системе, с учетом специфики индивидуального знания обеспечивает возможность комплексного исследования процессов доступа к значению слова. Такой подход снимает существующие в настоящее время противоречия между классическим (символическим) и коннекционистскими подходами и служит теоретической базой для экспериментальных исследований процессов поиска значения слова в ментальном лексиконе.

На основании рассмотрения ряда теорий идентификации значения слова показана ограниченность формально-структурного подхода к анализу процессов функционирования слова и целесообразность психолингвистического анализа этих явлений при последовательном учете специфики функционирования слова как достояния человека.

Сформулированы основы психолингвистической теории идентификации значения слова как достояния индивида в контексте единой теории психических процессов. Показана необходимость четкой постановки вопроса о предмете исследования и необходимости последовательного соблюдения исходных теоретических положений.

Практическая значимость результатов проведенного исследования обусловлена возможностью включения их в учебные курсы по психолингвистике, языкознанию, лексикологии, теории перевода, использования их в качестве теоретической основы для написания студенческих курсовых и дипломных работ, а также при преподавании русского и иностранных языков. Разработанная процедура анализа экспериментальных материалов может применяться также и для иных исследовательских целей.

Апробация результатов исследования: основные положения и результаты работы были изложены в выступлениях и при участии в дискуссиях в ходе международных, всероссийских и региональных симпозиумов, конференций, совещаний в России и за рубежом, включая Х11 Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации “Языковое сознание и образ мира” (Москва, 1997), международные конференции и семинары (Тамбов 1997, 1998; Курск 1998; Гданьск, Польша 1998; Уфа 1998; Воронеж 1999; Пущино, 1999; Белгород 1999; Москва, 2000), всероссийские (Пятигорск 1996; Архангельск 1999; Казань 1999) и региональные (Курск 1998; 2000; Воронеж 1999) конференции. Результаты исследования обсуждались на заседаниях регионального общества психолингвистов (Курск, 1997, 1998, 1999).

Структура диссертации: работа состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы и приложений.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении освещаются основные проблемы, задача решения которых поставлена в реферируемой диссертации, а также формулируются основные принципы теоретического подхода к анализу моделей доступа к значению слова в индивидуальном лексиконе, основывающиеся на психолингвистической теории слова как средства доступа к памяти человека, его индивидуальному знанию [Залевская 1977; 1990]. Указывается, что многие современные психолингвистические теории доступа к значению слова построены для английского языка и остаются неверифицированными для языков, структура которых значительно отличается от структуры английского языка, тогда как русский язык с его богатой морфологией и многими другими интересными типологическими свойствами дает великолепную базу для проверки этих теорий.

На наш взгляд, существующие теории и точки зрения не являются противопоставимыми, они отражают различные стороны исследуемого объекта и могут быть интегрированными с позиций более общего подхода. Перспективным в плане их интеграции является одно из направлений исследований Тверской психолингвистической школы, в рамках которого разрабатываются стратегические модели идентификации слова. Стратегические модели, с одной стороны, позволяют в некоторой мере совместить все предложенные подходы в рамках одной теории, а с другой - отводят первостепенную роль говорящему и воспринимающему речь субъекту. Модели такого типа дают возможность объяснить, как посредством внутреннего (перцептивного, когнитивного и аффективного) контекста человек интегрирует и организует новую информацию, заполняет пробелы в случае поступления недостаточной или искаженной информации, осуществляет доступ к конкретным аспектам имеющейся у него картины мира, вне которой идентификация слова как такового, в единстве его формы и значения, в принципе невозможна.

Таким образом, теоретической базой для интерпретации результатов нашего исследования послужила предложенная А.А. Залевской спиралевидная модель восприятия слова. Согласно данной модели, слово обеспечивает доступ к единой перцептивно-когнитивно-аффективной информационной базе человека (памяти), которая формируется по законам психической деятельности, но под контролем выработанных в социуме систем норм и оценок. С этих позиций то, что идентифицируется человеком как слово в единстве его формы и значения, оказывается точкой пересечения множества разнообразных связей по линиям многогранного опыта человека, благодаря чему учитываются языковые и энциклопедические знания, личностно переживаемые и преломляемые через призму социальных отношений. Спиралевидная модель идентификации слова объясняет способность слова обеспечивать выход за пределы сообщаемой информации, выступая опорой для многообразных выводных знаний.

В главе 1 (Теоретические подходы к проблемам моделирования процессов идентификации слова) обсуждаются задачи моделирования процессов идентификации слова. При этом мы исходим из того, что функционирование слова в лексиконе человека обеспечивается комплексом многоступенчатых процессов, протекающих на разных уровнях осознавания при взаимодействии продуктов переработки перцептивного, когнитивного и эмоционально-оценочного опыта [Залевская 1990]. Моделирование этих процессов предполагает не только изучение внутренней структуры ментального лексикона, единицы которого объединены различными типами связей. Основное внимание уделяется процессам, связанным с репрезентацией знаний у человека, с организацией знаний и особенностями их хранения и извлечения, поскольку слово как достояние человека не только содержит всю фонологическую, морфологическую, семантическую и синтаксическую информацию, которой должен владеть носитель соответствующего языка, но и выводит на индивидуальную картину мира как базу для взаимопонимания при общении.

В самом общем смысле “акт идентификации устанавливает тождество объекта самому себе путем сопоставления свойств, признаков, фактов и т.п., данных в непосредственном наблюдении или поступающих по каналам информации, со сведениями или впечатлениями, вытекающими из прошлого опыта. Идентификация есть итог сличения результатов разного знания прямого и опосредованного” [Арутюнова 1998:11]. Термин “идентификация” в зарубежной литературе по когнитивной психологии и психолингвистике используется для обозначения процесса распознавания (часто только перцептивного) визуального стимула. Предполагается, что доступ к значению слова осуществляется только тогда, когда стимул идентифицирован полностью.

Предложенная А.А. Залевской психолингвистическая теория слова как достояния индивида, как средства доступа к единой информационной базе человека привела к более широкой трактовке термина “идентификация слова”, оперирование которым предполагает обозначение всего ансамбля психических процессов, продуктом которых является субъективное переживание знания (понимания) того, о чем идет речь; готовность оперировать этим знанием с учетом разностороннего предшествующего опыта и эмоционально-оценочных нюансов, при постоянном взаимодействии осознаваемого и неосознаваемого, вербализуемого и не поддающегося вербализации. Таким образом, “совершившийся акт идентификации слова как такового по своему существу представляет собой не столько актуальное сознавание индивидом всего того, что принято описывать как лексическое значение слова, сколько субъективное переживание готовности оперировать более широкой совокупностью продуктов разностороннего предшествующего опыта, увязываемого со словом в единой информационной базе человека, в его информационном тезаурусе” [Залевская 1992: 92].

В более ранних публикациях исследователей Тверской психолингвистической школы этот термин был развернутым: ученые говорили об идентификации психологической структуры значения слова. В дальнейшем понятие свернулось до термина идентификация слова, и не только для удобства пользования, но и потому что психолингвистические исследования последних лет убедительно доказывают, что значение - это нечто большее, чем просто структура, а экспериментальный материал показывает, что при встрече со словом идентифицируется не только значение, но и некоторые следы на пути от перцептивного стимула (написанного слова) к информации, стоящей за словом в сознании и подсознании человека, которую мы упрощенно называем значением слова.

Одним из начальных этапов идентификации слова в процессе чтения выступает опознавание букв и буквосочетаний. Опознавание является результатом выбора и сличения объектов с эталоном, хранящимся в долговременной памяти человека. Предполагается, что на основе такого опознавания объектов происходит их идентификация [Шехтер 1967].

При когнитивном подходе восприятие рассматривается как двухэтапный процесс. На первом этапе поступающая информация короткое время удерживается в сенсорных регистрах памяти; создается “сенсорный слепок” физической реальности, которая воздействует на органы чувств. На втором этапе происходит распознавание образа, которое заключается в отнесении его к определенной категории. Распознавание представляет собой сравнение стимула с той информацией, которая получена о нем ранее и хранится в долговременной памяти в закодированном виде. Затем следует процедура принятия решения - выбор из множества актуализированных кодов такого, который в наибольшей степени соответствует данному стимулу. На этом этапе происходит также интеграция стимульной информации, поступающей по разномодальным каналам, ее селекция и включение в пространственно-временной и семантический контекст воспринимаемых событий. Таким образом, в рамках когнитивного подхода непосредственно-чувственное восприятие представляется как многомерный двухэтапный процесс преобразования информации, который начинается с воздействия стимулов на органы чувств и заканчивается ее самостоятельном функционированием в кратковременной памяти.

Когнитивные теории восприятия называют также теориями конструктивноговосприятия [Bruner, 1957; Gregory,1980; Rock 1983], поскольку воспринимающий строит (конструирует) когнитивное понимание (восприятие) стимула, базируясь на сенсорной и других видах информации, используя в то же время когнитивные процессы более высокого уровня. Согласно такой теории, в ходе восприятия мы формируем и проверяем разнообразные гипотезы о стимуле, основываясь на сенсорных данных, на знаниях, хранящихся в памяти, и на информации, полученной в качестве выводного знания. В этом процессе учитываются предшествующие ожидания, знание контекста и многие другие виды знания. Согласно конструктивистам, мы обычно верно опознаем воспринимаемое благодаря процессу, посредством которого мы бессознательно ассимилируем информацию из ряда источников для создания перцепта. Отдавая должное интеракции разных видов знаний в процессе перцептивного восприятия стимула, в то же время крайняя конструктивистская позиция настолько недооценивает важность сенсорных данных, что, будь так на самом деле, это могло бы привести к неточности восприятия, формированию неадекватных гипотез и их неверной оценке и сделало бы восприятие неэффективным [Sternberg 1996].

В качестве альтернативной точки зрения была предложена теория прямого восприятия, согласно которой для восприятия достаточно информации, поступающей через сенсорные каналы, включая сенсорный контекст. Иначе говоря, в отличие от теории конструктивного восприятия в этом случае не требуются когнитивные процессы более высокого порядка; предшествующий опыт также не является необходимым для восприятия. Эта точка зрения получила название экологического подхода, основы которого были заложены еще в 60-е гг. Дж. Гибсоном [Gibson 1979]. В настоящее время этот подход объединяет несколько концепций, характеризующихся направленностью на выявление стимульного характера окружающей среды. Для нас важно отметить, что эта точка зрения не интегрирует процессы восприятия и структуры знаний, полагая, что все необходимые ключи для понимания стимула находятся в нем самом.

Современная психология восприятия характеризуется тенденцией синтеза экологической и когнитивной парадигм, которые в своей классической форме, хотя и фиксируют полярные позиции, но на самом деле являются взаимодополнительными. В 80-е гг. акцент исследований сместился с изучения процессов получения информации на процессы ее организации и использования. Введение понятия схемы (сценария, плана, когнитивной карты) как особого когнитивного образования, которое интегрирует информацию, получаемую в разные моменты времени, и репрезентирует наблюдателю пространственно-временные отношения среды [Барабанщиков 1989], позволило рассматривать восприятие как непрерывный процесс, включающий антиципацию получаемой информации, ее выделение, организацию в рамках направляющей схемы и т.д.

В работе [Величковский и др. 1989] восприятие анализируется с точки зрения системного подхода, характерного для многих отечественных исследований и предполагающего одновременное изучение структуры, функции и генезиса любого психического феномена. При таком подходе восприятие рассматривается как процесс, осуществляющийся в микроинтервалах времени, как построение образа, “каркасом” которого служат пространственные и семантические системы отсчета. Авторы отмечают возможное влияние семантической интерпретации на самые ранние этапы построения образа, что свидетельствует о гетерархической, а не просто иерархической организации процессов построения перцептивного образа.

Несмотря на значительные достижения психологов в области изучения процессов восприятия, их теории не всегда находят дорогу к лингвистам и психолингвистам, занимающимся исследованиями восприятия и понимания речи (устной и письменной). Принятая концепция уровнего анализа часто упрощается до выделения трех уровней восприятия - сенсорного, перцептивного и смыслового, которые соотносятся в лингвистике со звуковым/буквенным уровнем, уровнем слова и уровнем предложений/текста [Психологический словарь 1983]. Несостоятельность такого подхода убедительно доказывается исследованием А.С. Штерн [1992], которая в серии экспериментов показала, что на самых ранних этапах опознания слова происходит его осмысление. Эту точку зрения разделяют многие авторы (см., например, [Данилов 1985; Зимняя 1989]).

Для исследований процесса идентификации слова центральным является вопрос о взаимодействии процессов идентификации отдельных букв и идентификации целого слова. В частности, ученые пытаются установить, является ли идентификация букв стадией, предшествующей идентификации слов, и если да, то какова природа механизма, который интегрирует информацию о слове на основе составляющих его букв. Были предложены три типа базовых моделей распознавания слов в зависимости от подхода к решению вопроса о взаимоотношении между репрезентациями букв и репрезентациями слов в процессе идентификации (см. обзор в [Pollatsek & Rayner 1993]). Под репрезентацией авторы обзора понимают некий воспроизводимый паттерн нейронной активности, который возникает при идентификации определенной буквы или слова.

Модели первого класса - модели прямого распознавания слов - предполагают, что детекторы букв и детекторы слов независимы друг от друга [Smith 1971]. Теоретики моделей такого типа расходятся во мнениях по следующему вопросу: распознается ли слово как целое по некоторому “визуальному шаблону” или путем анализа набора визуальных “признаков”, которые определяют слово. Второй класс моделей - модели последовательной обработки букв - предполагают, что стадия обработки (распознавания) букв предшествует стадии распознавания слова. Буквы в слове распознаются последовательно (в языках типа английского, русского это происходит слева - направо). Часто модели такого типа постулируют, что последовательный процесс поиска букв активирует акустические единицы типа фонем, и процесс распознавания слова таким образом проходит две стадии: буквы активируют репрезентации звуков и затем фонетическая/фонологическая репрезентация активирует значение слова [Gough 1972]. В других версиях моделей этого типа последовательная обработка букв происходит без посредничества фонетических/фонологических репрезентаций [Mewhort & Beal 1977]. Третий тип моделей - модели параллельной обработки букв. В этих моделях предполагается, что активируются детекторы букв, и информация о букве (форме стимула) подается параллельно к детекторам слов. Когда к детектору слова поступает достаточное количество информации, активируется соответствующий детектор слова. В некоторых моделях такого типа предусматривается обратная связь. Модели третьего типа в наибольшей степени отражают истинное положение вещей. Однако, процесс распознавания слова представляется более сложным, чем автоматическая параллельная регистрация составляющих слово букв, и существуют многочисленные данные, свидетельствующие о том, что звуковые коды также участвуют в процессе идентификации написанного слова (см. обзор в [Сазонова 1999]). Кроме того, в полиморфемных языках слово - это не просто цепочка букв, но и определенная морфологическая структура, которая также подлежит “вычислению” в какой-то момент времени в процессе идентификации слова (см. обзор в [Сазонова 1998]).

Модели, предложенные в рамках информационного подхода, сыграли важную роль в формирований основных современных представлений в теориях восприятия и деятельности, хотя их вклад по-разному оценивается разными исследователями. Так, в работе [Posner & McLeod 1982] информационный подход называется исследованием элементарных операций, а в работах [Newell 1980; Simon 1979] он рассматривается как комплексное моделирование широкого круга процессов когнитивной деятельности. Традиции информационного подхода, заложенные в работах [Broadbent 1958; Neisser 1967; Lachman et al 1979], в настоящее время прослеживаются во многих исследованиях в области когнитивной психологии (см., например, [Anderson 1990; Glass & Holyoak 1986; Massaro 1989; Solso 1991]).

Основным тезисом информационного подхода является то, что нужно проследить прохождение информации через систему от стимулов к реакциям. Задача эта достаточно сложная и для ее выполнения были использованы различные методы. Началом, как правило, является определение логической последовательности процессов, которая должна включать, по крайней мере, декодирование стимула и этапы выбора ответа. Затем используются различные экспериментальные методы обнаружения факторов, влияющих на функционирование гипотетической модели. Информационный подход в широком смысле не ограничивается сведением репрезентаций к символам (как, например, в [Newell et al. 1989]), концептам или событиям; он также не ограничивает процессы операциями и правилами, выполняемыми над этими символами. Современные модели памяти оперируют понятиями “следы памяти”, “векторы признаков”, “чувство знакомости” [Рафикова 1999] - это непрерывные репрезентации, подобные понятию активации во многих коннекционистских моделях.

В качестве метатеории для психолингвистических исследований информационный подход имеет свои достоинства и недостатки. Обзор [Van der Heijden & Stebbins 1990] свидетельствует, что этот подход характеризуется некоторыми особенностями, отсутствующими в основном потоке экспериментальных исследований в психолингвистике и психологии. Не следует также недооценивать значения попыток использовать этот подход в исследованиях ментальных процессов на пути от стимула к реакции. Авторы вышеупомянутого обзора отмечают, что там, где бихевиоризм стремился понять поведение, информационный подход стремится объяснить сложные процессы, которые вызывают определенное поведение как взаимодействие более простых процессов и механизмов. В то же время информационный подход накладывает определенные рамки на психологические и психолингвистические исследования, поскольку объективная реальность не столь упорядочена, как нам этого хотелось бы.

Существует мнение, что многочисленные разногласия между учеными, посвятившими свою научную работу моделированию когнитивных процессов, психических процессов, процессов обработки информации и т.д., во многом определяются разночтением терминов, которые при этом используются. Такая ситуация не удивительна, поскольку за каждым термином (как и фактом его использования) стоит определенная теория и/или ее интерпретация. Поэтому, оперируя такими понятиями, как “фрейм”, “схема”, “психологическая теория”, “функциональная архитектура”, “правило”, “субсимвол” и даже “модель”, исследователи неизменно делают оговорки (или, по крайней мере, должны их делать). В философии предпринимаются попытки устранить эти противоречия, чтобы сделать сотрудничество специалистов в области речи и специалистов в области компьютерного моделирования более продуктивным и наметить перспективы междисциплинарных исследований [Watson 1996].

Развернувшиеся в настоящее время дебаты между символическим и субсимволическим подходами к процессам обработки естественного языка не ограничиваются областью теорий искусственного интеллекта, а охватывают другие дисциплины, имеющие отношение к когнитивным исследованиям (в том числе философию, психолингвистику, нейронауки), в рамках которых предложено огромное количество моделей. Однако лишь немногие из них реализуют интегративный подход к проблеме восприятия в целом. Чтобы как-то сгладить существующие противоречия, предполагается, что ученым необходима новая компьютерная метафора, помогающая понимать нейронные сети с их “векторами”, “скрытыми единицами” и “субсимволами”. Эта метафора необходима, поскольку, пытаясь установить связи между мозгом и поведением, мы пытаемся связывать два несоизмеримых уровня анализа. Психологи отмечают, что различение психического и непсихического, т.е. противопоставление сферы психических явлений всему многообразию остальной реальности (и в первую очередь физиологическим процессам), вполне закономерно в исследовательской деятельности и служит началом формирования и развития понятия психического явления/процесса. Но “выделение общих признаков любого психического процесса явилось не результатом обобщения понятий об отдельных конкретных психических процессах, таких как ощущения, восприятие, представление, мысль или эмоция, а эффектом противопоставления или отличения всякого психического процесса от всякого же процесса непсихического” [Веккер 1998: 19].

Проведенный обзор теоретических подходов к проблеме моделирования процессов идентификации слова человеком убедительно показывает, что необходимым условием достоверности психолингвистического исследования процесса идентификации слова признается последовательный учет закономерностей психической деятельности человека в целом и речевой деятельности в частности. Основное внимание должно уделяться собственно психическим процессам, связанным с репрезентацией знаний у человека, с организацией знаний и особенностями их хранения и извлечения. Исследование процесса идентификации слова как психического феномена опирается на признание того факта, что мозг человека организован и по структурному, и по голографическому принципу. Такой подход снимает существующие противоречия между классическим (символическим) и коннекционистскими подходами, обеспечивает переход к органической психологии и служит теоретической базой экспериментальных исследований процессов поиска значения слова в лексиконе человека. Моделирование процессов функционирования слова в лексиконе человека предполагает изучение внутренней структуры ментального лексикона, отдельные вхождения в котором объединены различными типами связей и содержат всю информацию о словах (фонологическую, морфологическую, семантическую и синтаксическую), которой владеет носитель языка, при этом моделированию подлежит комплекс многоступенчатых процессов, протекающих на разных уровнях осознавания при взаимодействии продуктов переработки перцептивного, когнитивного и эмоционально-оценочного опыта.

В главе 2 (Психолингвистическое исследование процессов и моделей идентификации слова) вопросы идентификации слова рассматриваются сначала с позиций психологии чтения [Артемов 1958; Корниенко 1996; Клычникова 1973; Alderson et. al. 1995; Harberland 1994]. Современные теории чтения имеют дело с участвующими в этом виде деятельности процессами, формирующимися в ходе этих процессов ментальными репрезентациями и продуктами понимания текста. Психолингвистические механизмы и процессы понимания текста обсуждаются в работах [Залевская 1988; Корниенко 1996; Клюканов 1998; Краев 1990; Сорокин 1985; Рафикова 1999] и многих других. При теоретическом подходе к этой проблеме принято выделять различные субпроцессы на уровнях слова, предложения и текста, вовлеченные в построение смысловой репрезентации текста на разных уровнях абстракции. На лексическом уровне рассматриваются процессы перекодирования (трансформирования) зрительного (графического) образа слова в ментальную репрезентацию его формы, что создает базу для узнавания слова, а также процессы доступа к слову, посредством которых из памяти извлекается его значение. На уровне предложения постулируются процессы синтаксической переработки, в ходе которых с опорой на маркеры поверхностного уровня, принадлежность к классу, позицию в предложении и пунктуацию слова организуются в ту или иную синтаксическую структуру. Процессы на уровне текста устанавливают связь между некоторым предложением и предшествующим текстом с использованием разных видов опоры на выводное знание, включая анафорические приемы, возврат к встреченному ранее, “заполнение пропусков” за счет причинных отношений и знаний о мире.

Несмотря на тесную взаимосвязь и взаимозависимость перечисленных выше процессов, исследования понимания при чтении традиционно осуществляются раздельно на уровнях слова, предложения и текста. С каждым из этих уровней связаны свои проблемы, разработаны специфические концепции и модели. В соответствии с задачей диссертационного исследования мы ограничиваемся обсуждением уровня слова. Это не означает полного игнорирования других уровней, поскольку положенная в основу анализа концепция предполагает взаимодействие и уровней обработки, и ее результатов, поскольку доступ к слову - это интерактивный процесс, объединяющий информацию разных уровней переработки.

Большинство известных исследований механизмов чтения строится на результатах тестирования, которые ложатся в основу разрабатываемых моделей чтения. Однако иногда достоверность тестов вызывает сомнения, поскольку моделирование процесса по итогам описания результатов представляется весьма затруднительным, если не невозможным. Интроспективные методы также поднимают больше вопросов, чем проясняют. Мы полагаем, что эмпирические методы исследований и верификации моделей и теорий чтения будут более продуктивны в этом отношении.

При рассмотрении процесса идентификации слова ключевым оказывается понятие стратегии. Стратегическая природа когнитивных процессов переработки информации человеком в последнее время все больше привлекает внимание исследователей. Считается, что любая комплексная обработка информации является стратегическим процессом, в результате которого с целью интерпретации (понимания) сообщения в памяти конструируется его ментальное представление - репрезентация [ван Дейк, Кинч 1988], при этом в соответствующих процессах принимает участие не только воспринимаемая информация, но и информация, хранящаяся в памяти. Прочное место в современной когнитивной психологии, психолингвистике и смежных науках заняли исследования стратегических моделей понимания текста и идентификации слова [Барсук 1991; Родионова 1994; Сазонова 1993; Тогоева 1989], стратегий преодоления лексических трудностей при речепроизводстве [Пойменова 1997], стратегий владения и овладения вторым языком [Залевская 1996; Gass & Selinker 1994; Williams & Burden 1997] и т.д.

Предпринятый нами обзор публикаций по данной проблеме показывает, что понятие “стратегический” в различных исследованиях трактуется неоднозначно. Впервые понятие стратегии было использовано Т. Бивером [Bever 1970] с целью интерпретации психических процессов, участвующих в интерпретации предложений. Т. Бивер сформулировал и описал более двенадцати стратегий, участвующих в процессе восприятия текста. Хотя позднее его теория подвергалась критике как неадекватная [Garnham 1985], само понятие эвристических стратегий оказалось весьма продуктивным. Дж. Брунер предлагает определение стратегии как закономерности в принятии решений в ходе познавательной деятельности человека. В работе [Williams& Burden 1997] это определение конкретизируется в современной терминологии: авторы говорят о когнитивных стратегиях, понимая под этим определениемментальные процессы, непосредственно направленные на переработку информации и обеспечивающие усвоение, хранение и извлечение информации из памяти. В ряде исследований понятие стратегии рассматривается наряду с понятием автоматизма, при этом автоматическое противопоставляется стратегическому.

Понятие автоматизма также получает разную трактовку в зависимости от конкретных исследовательских задач и предлагаемых когнитивных и психолингвистических моделей функционирования слова. В когнитивной психологии разграничение контролируемой и автоматической обработки информации считается основополагающим. М. Познер и К. Снайдер характеризуют автоматические процессы как результат активации, которая возникает без сознательного намерения, без сопутствующего осознания и параллельно с активацией других подсистем. Сознательные управляемые процессы интенциональны, дают толчок к сознательным переживаниям и затрудняют другим процессам доступ к ресурсам внимания, которые ограничены по своему объему. Автоматическая обработка характеризуется полной сформированностью подсистем, которые ее осуществляют и возможностью их параллельного функционирования (см. [Величковский 1982]).

В. Левелт [Levelt 1989] говорит о разных степенях автоматизма, характеризующих различные компоненты перерабатывающей системы. Речевой опыт взрослого носителя языка настолько обширен, что в его долговременной памяти могут храниться (и извлекаться оттуда) целые сообщения. Многие разговорные навыки усваиваются за время жизни и могут прямо извлекаться говорящим/слушающим, поскольку их не нужно каждый раз конструировать и сознательно контролировать. Однако даже такие автоматизированные аспекты концептуализации легко поддаются контролю и модификации, если этого требует ситуация общения. Они не являются “информационно инкапсулизованными”. В значительной мере автоматизированным автор считает исполнение процедур формулирования или артикулирования. На примере производства речи он показывает, что говорящему не требуется обдумывать, требует ли глагол прямого дополнения или какое слово нужно извлечь из памяти, когда он хочет назвать некоторый объект.

Более пристальное изучение стратегий показало, что некоторые из них используются сознательно, другие неосознанно. Когнитивные стратегии, принимающие участие в процессе идентификации слова и понимания текста, чаще всего являются неосознаваемыми и ненаблюдаемыми; в этом заключается одна из причин спорности исследований в данной области. Таким образом, проведенный нами обзор показал, что возможность учета всех вышеназванных факторов при моделировании процессов идентификации слова достигается путем признания стратегической природы когнитивных процессов переработки информации человеком. Стратегии идентификации слова функционируют на разных уровнях осознавания; в результате функционирования различных стратегий в памяти индивида конструируется ментальная репрезентация воспринимаемого сообщения, при этом в конструировании репрезентации участвует не только текущая информация, но и знания, хранящиеся в памяти. Важным является и тот факт, что стратегический подход позволяет в определенной мере преодолеть противоречия в анализе автоматических и контролируемых процессов обработки информации. Автоматическая активация некоторых элементов памяти может инициировать ответную реакцию, которая также будет направлять дальнейшую обработку, при этом управляемым (контролируемым) поиском называется любая более или менее новая последовательность преобразований информации, достаточно гибкая, чтобы изменяться и приспосабливаться к новым обстоятельствам. Возможность появления в ходе формирования психических процессов форм внутреннего контроля, относительно автономных от интенциональных актов сознательного управления, учитывается в современных когнитивных моделях обработки информации.

Одной из проблем, которые встают перед исследователями процессов идентификации визуального стимула, является выбор соответствующих экспериментальных заданий и методик для проверки выдвигаемых гипотез. Обзор литературы по исследуемой проблеме показывает, что до недавнего времени общепринятой процедурой исследования начального этапа идентификации слова, а именно лексического доступа и распознавания слова, было использование по крайней мере двух классических парадигм: принятие лексического решения (lexical decision task) и называние слова (lexical naming task) с последующим сравнением результатов. В работе [Carreiras et. al. 1997] проводится сопоставление результатов четырех экспериментов, проводившихся с одним и тем же списком стимулов. Предупреждая о необходимости соблюдать осторожность при сопоставлениях такого рода, авторы считают, что глобальный анализ полученных результатов помогает разграничить механизмы, специфичные для выполнения конкретного задания, и механизмы, не зависящие от задания, а отражающие специфику репрезентации знания в лексиконе индивида. Однако, наряду с положительными сторонами этих методик, исследователи отмечают и ряд недостатков. Так, задание на принятие лексического решения включает в себя процессы принятия других дополнительных решений, а не только процесс распознавания слова (например, [Balota 1990; Balota & Chumbley 1984]). Также имеются оговорки относительно числа заданий: высказывалось предположение, что наилучшей процедурой изучения процесса распознавания слова является получение сопоставимых экспериментальных данных по двум вышеупомянутым заданиям [Balota & Chumbley 1984; Andrews, 1989].

Исследовательский опыт ученых Тверской психолингвистической школы показал, что одним из эффективных способов исследования особенностей опознавания слов является изучение процессов идентификации словесных новообразований с использованием специально разработанного комплекса экспериментальных методик и процедур [Залевская 1990; Родионова 1994; Сазонова 1993; Тогоева 1989]. При встрече с новым словом (как и при встрече с незнакомым словом изучаемого иностранного языка) процессы его идентификации несколько замедляются и позволяют эксплицировать используемые носителями языка стратегии и опорные элементы, не только не осознаваемые в условиях естественного речевого общения, но и не выявляемые в других экспериментальных ситуациях.

С целью изучения стратегий идентификации значения слова носителями языка было проведено экспериментальное исследование на материале прилагательных, отобранных по словарю-справочнику “Новое в русской лексике” [1989]. Исследование показало, что обращение к новому слову как средству экспликации неосознаваемых процессов идентификации слова дает богатый корпус экспериментальных данных, позволяющих проследить многообразие опорных элементов и стратегий, которые обеспечивают доступ к хранящимся в памяти человека языковым и энциклопедическим знаниям, а также субъективным переживаниям.

Анализ полученных данных проводился в соответствии со специально разработанной процедурой. Мы исходили из представлений о том, что материалы разных заданий эксперимента отражают различные этапы работы со словом, т.е. различные уровни его идентификации, и позволяют проследить разнообразные опорные элементы, используемые носителями языка в многоэтапном процессе идентификации слова. Кроме того, опыт работы в ассоциативном эксперименте показал, что уже после третьего-четвертого стимула испытуемые (далее – ии.) вырабатывают индивидуальную стратегию реагирования, что явно прослеживается в ходе вертикального анализа экспериментальных бланков. На этих основаниях было признано рациональным предпринять суммарный анализ всех материалов, полученных в основном и дополнительном экспериментах, что дало возможность построить для каждого исследуемого прилагательного единое поле данных, интегрирующее все выявленные опорные элементы и модели связей между исследуемым словом и полученными ответами ии. В итоге для каждого слова были построены интегративные поля данных, отражающие все идентификационные стратегии, модели связей единиц ментального лексикона и приоритетные опоры идентификации слов (формальные и семантические). Такой подход к анализу экспериментального материала дал возможность обнаружить некоторые закономерности, выпадающие из поля зрения исследователя при раздельном рассмотрении данных по каждому конкретному заданию эксперимента.

Экспериментальное исследование позволило выделить две основные стратегии идентификации новых прилагательных носителями русского языка в зависимости от характера опоры, мотивировавшей идентификацию стимула: стратегию опоры на формальные мотивирующие элементы и стратегию опоры на ситуацию, которые реализуются в следующих моделях идентификации: опознание мотивирующего слова и/или основы стимула, опознание словообразовательной модели стимула, приписывание признака его потенциальному носителю, прямая дефиниция значения стимула, конкретизация стимула через синоним/симиляр, реакция по сходству звуко-буквенного комплекса, прагматическое осмысление, реакция координированным членом категории, отказ от реакции.

Модели реализации стратегий идентификации значения слова выделялись нами путем установления связи между стимулом и реакцией при учете всего интегративного поля стимула, полученного от коллективного информанта. В следующих двух главах диссертационного исследования выявленные модели идентификации подробно обсуждаются с позиций различных теоретических подходов к проблемам распознавания слова и доступа к его значению. По всему тексту диссертации материалы проведенных нами психолингвистических экспериментов используются в качестве иллюстраций к обсуждаемым теориям и моделям идентификации слова.

Выявление специфики идентификации прилагательных как слов, принадлежащих к определенной части речи, осуществлялось при сопоставлении с данными экспериментальных исследований стратегий идентификации новых существительных [Тогоева 1989] и новых глаголов [Родионова 1991, 1994]; особенности идентификации новых прилагательных по сравнению с узуальными единицами рассматривались с привлечением экспериментальных данных, полученных И.С. Лачиной [1989, 1993].

С целью выявления особенностей идентификации прилагательных группами информантов, принадлежащих к различным культурам, было предпринято экспериментальное исследование процесса идентификации прилагательных английского языка русскоязычными испытуемыми, изучающими английский в качестве иностранного и находящимися на продвинутом этапе изучения языка [Сазонова, Тягунова 1996]. В задачи исследования также входило сопоставление данных, полученных экспериментальным путем, с результатами анализа материалов “Ассоциативного тезауруса английского языка” [Kiss, Armstrong, Milroy 1972]. Задачи исследования определили выбор методики эксперимента, экспериментальный список стимулов, выбор контингента ии. и процедуры анализа экспериментального материала.

В проведенном совместно с Л.Н. Митиревой [1997] экспериментальном исследовании рассматривалась проблема идентификации новых слов английского языка русскоязычными ии., изучающими язык в качестве основной специальности и находящимися на продвинутом этапе обучения. Слова для эксперимента отбирались по словарю новых слов английского языка [Эйто 1990]. Сопоставление полученных экспериментальных данных с материалам вышеназванных исследований, а также с исследованием И.С. Лачиной [1994], выполненном на основе публикаций по результатам ассоциативных экспериментов с носителями английского, белорусского, венгерского, киргизского, латышского, русского и украинского языков, дало возможность проанализировать стратегии и модели идентификации слова с точки зрения их универсальности/специфичности. Кроме того, межкультурные сопоставления экспериментального материала и ассоциативных норм различных языков позволяют делать выводы о национально-культурной специфике процессов идентификации слова, а также исследовать образы, послужившие опорой для идентификации в условиях различных языков и культур.

Глава 3 (Стратегия опоры на формальные мотивирующие элементы) посвящена теоретическому анализу полученных экспериментальных данных. Как показал экспериментальный материал, идентификация нового слова может быть мотивирована актуализацией имеющихся единиц ментального лексикона при опоре на сходство со стимулом по некоторым формальным признакам. Такой подход к интерпретации экспериментальных данных согласуется с принципами организации единиц поверхностного яруса лексикона, предполагающими возможность установления связей между отдельными единицами лексикона на основе совпадения элементов разной протяженности и разной локализации в составе их словоформ, возможность включения слова во внутренние когнитивные контексты разного характера и разной протяженности, обеспечивающие вхождение каждой единицы поверхностного яруса лексикона в большое количество связей по линиям звуковой и/или графической формы.

Особо актуальным вопрос о природе лексических репрезентаций становится в связи с обсуждением проблемы лексического доступа. Процесс доступа к слову включает несколько стадий. Операционная система “запускается” неким внешним стимулом: для чтения таким стимулом является написанное слово, для восприятия устной речи - произнесенное слово, для говорения и письма - концепт. Стимул вводит в процедуру (набор процедур) отображения этого ввода на репрезентацию, которая обеспечивает доступ к ментальному лексикону. Поскольку такая репрезентация расположена в интерфейсе между окружением стимула и ментальным лексиконом, она называется репрезентацией доступа. Для процесса чтения это будет орфографическая репрезентация (при игнорировании дебатов о фонологическом декодировании), для устного восприятия - фонологическая репрезентация, для говорения и письма - семантико-синтаксическая. Лексический доступ осуществляется в момент контакта с репрезентацией доступа и ведет к извлечению всей имеющейся информации о слове.

Наш экспериментальный материал показывает, что включение нового прилагательного в когнитивный контекст носителя языка может быть мотивировано актуализацией имеющихся единиц ментального лексикона при опоре на сходство со стимулом по некоторым формальным признакам, в связи с чем на начальных этапах идентификации имела место фонетическая или графическая “подмена” стимула. В качестве формальных опор выделены орфографическая, фонетическая/фонологическая и морфологическая репрезентации стимула.

В некоторых моделях распознавания слова [Coltheart et al. 1991; Seidenberg & McClelland 1989; Lukatela & Turvey 1994a; 1994b; Plaut et al. 1996; Van Orden et al. 1990] предполагается, что при чтении слова вслух не только орфографическая репрезентация активирует фонологическую репрезентацию, но и фонологическая репрезентация активирует и/или ограничивает активацию орфографической репрезентации посредством наличия петель обратной связи. Другие исследователи не допускают прямого участия фонологии в процессе активации орфографических репрезентаций. Они или признают фонологическую активацию орфографических репрезентаций посредством семантической системы [Ellis & Young 1988], или полностью отрицают такую возможность [Monsell 1985]. В ряде экспериментальных исследований устанавливается зависимость между участием/неучастием фонологии в активации орфографической репрезентации и скоростью распознавания слова [Whatmough et al. 1999].

Некоторые психолингвистические модели лексикона предполагают отдельные компоненты, содержащие фонологическую, орфографическую и семантическую информацию о словах [Forster 1976; Morton 1979; Fromkin 1985]. Существует много свидетельств в пользу модульной структуры лексикона (модулярности лексической структуры). Приводятся данные по патологии речи, свидетельствующие о том, что при поражении мозга может осуществляться независимый доступ к фонетической, орфографической, семантической или синтаксической информации. В работе [Levelt 1989: 14-20] этот вопрос обсуждается в связи с моделированием процессов производства речи. Разработка теории функционирования и моделирование любого сложного процесса когнитивной деятельности человека требуют обоснованного расчленения перерабатывающей системы на подсистемы или компоненты. Однако при выделении некоторых компонентов необходимо четко обосновывать свой подход. В качестве первого аргумента в пользу выделения некоторого компонента перерабатывающей системы В. Левелт называет относительную автономность работы такого компонента в системе, т.е. его специализацию. Вторым аргументом В. Левелт считает признание того, что продукты работы всех компонентов системы в сочетании с подкреплением от своего собственного продукта являются входной информацией для других компонентов. В таком случае каждый компонент имеет доступ ко всей информации в системе. Такой подход равносилен утверждению, что компоненты системы не получают специализированной входной информации и решают общие проблемы с учетом всей доступной информации для получения своего специфичного продукта.

Гипотеза компонентного, или, в другой терминологии, модульного лексикона предполагает, что лексическое вхождение состоит из фонетической, орфографической, семантической и т.д. информации, хранящейся в отдельных компонентах. Таким образом, лексическая информация о слове хранится не в одном месте, а представлена в различных сублексиконах. Хотя эти компоненты независимы друг от друга, они должна быть связаны между собой через интерфейс в комплексную сеть. Для каждого лексического вхождения предполагается фонетическая, орфографическая, синтаксическая и семантическая репрезентация. На основе многочисленных данных по речевым ошибкам, языковым играм и исследованиям восприятия и производства речи, которые рассматривают фонологическое знание как более абстрактное, чем систематические или физические фонетические репрезентации, многие модели лексической обработки предполагают некую фонематическую (или морфофонологическую) репрезентацию для каждого вхождения. Однако существуют также гипотезы, подвергающее сомнению наличие фонетической репрезентации слова в ментальном лексиконе [Emmory & Fromkin 1988]. Обычно признается, что исходный звуковой или графический сигнал должен быть так переработан воспринимающим его человеком, чтобы от физических характеристик сигнала через их ментальные репрезентации в памяти можно было перейти к значению слова.

Являются ли лексические репрезентации модально нейтральными? В работе [Butterworth 1983] отмечается, что данных, подтверждающих это предположение, нет, и наблюдается четкое разграничение орфографических и фонологических репрезентаций в ментальном лексиконе; хотя некоторые факты патологии речи показали, что возможно существование фонетической репрезентации, обслуживающей процессы производства и понимания речи. Ссылаясь на последние для того времени результаты исследований, К. Эммори и В. Фромкин [Emmory & Fromkin 1988] отмечают, что в процессе распознавания слова орфографические и фонологические репрезентации активируются одновременно независимо от того, в какой модальности это слово было предъявлено. Такие выводы согласуются с данными нейропсихологии и психофизиологии о том, что процесс переработки сенсорных сигналов сопровождается их многократными преобразованиями и перекодированием на всех уровнях сенсорной системы. В когнитивной психологии распространенной считается точка зрения, что оперативная память работает на основе слуховых кодов, даже если код обнаруженной информации другой, например, зрительный. Исследователи, разделяющие эту точку зрения, отмечают, что хотя есть данные, указывающие, что коды каким-то образом комбинируются, доминирующим информационным кодом оперативной памяти является слуховой. Противоположное мнение представлено альтернативными теориями, которые ставят под сомнение вывод о том, что информация кодируется в кратковременной памяти только акустическим способом, отмечая возможность кодирования информации также в зрительном коде. По некоторым другим данным, в кратковременной памяти может кодироваться и семантическая информация [Солсо 1996].

Обзор существующих подходов к проблеме участия фонетической/фонологической репрезентации в процессе идентификации визуального стимула, а также анализ нашего экспериментального материала показали, что при выполнении разнообразных заданий с написанным словом фонетическая/фонологическая репрезентация активируется практически сразу после визуального предъявления графического стимула: значения слов могут активироваться посредством фонетической репрезентации целого слова, которая хранится в памяти и активируется путем прямого доступа, или они активируются фонологическими репрезентациями. Характер репрезентации и степень ее участия в процессе идентификации слова может изменяется в зависимости от задания и контекста.

Вопросы об участии анализа фонетического образа слова в процессе его употребления в речи по-разному освещается в зависимости от конкретных условий или экспериментальных ситуаций. “В громадном большинстве ситуаций общения мы не стоим перед задачей линейного анализа фонетического слова: оно выступает как целое. Анализ фонетического слова, актуальное осознавание его элементов связано с наличием затруднений в понимании его” [Леонтьев 1965: 140]. А.С. Штерн полагает, что и при восприятии без помех всегда происходит моментальный скрытый анализ слова по его признакам. Те механизмы, те опорные точки, которые удается выявить с помощью предложенных моделей в экспериментальных ситуациях, всегда участвуют в восприятии в скрытом виде [Штерн 1992].

Высказываются предположения, что значения слов могут активироваться посредством фонетической репрезентации (звукового кода) целого слова, которая хранится в памяти и активируется путем прямого доступа (адресные звуковые коды), или они активируются фонологическими репрезентациями (ассамблированными звуковыми кодами) [Birch et al. 1998]. В ряде экспериментов обнаружено, что при идентификации слова звуковой код собирается (ассамблируется) быстрее, чем происходит доступ к хранящемуся в памяти фонетическому образу слова [Perteffi et al. 1988; Perteffi & Bell 1991], но вопрос о природе такого кода остается открытым.

Как одна из возможностей рассматривается подход к звуковому коду как “слуховому образу” [Baddeley & Lewis 1981]. В работе [McCutchen et al. 1991] высказывается предположение, что звуковой код является “фонетически специфичным” и включает, по крайней мере, согласные, стоящие в начале слова, и некоторую артикуляторную информацию, т.е. фонологическая репрезентация может приближаться к произношению слова. Другое предположение о природе фонологической репрезентации основывается на идее поэтапного реконструирования, при этом сначала “собираются” согласные, а затем гласные [Berent & Perteffi 1995]. Допускается также трактовка звукового кода как абстрактного понятия, содержащего достаточную информацию, чтобы человек мог различать слова в речи. Существуют данные, что в экспериментальных ситуациях характер фонетической или фонологической репрезентации и степень ее участия в процессе идентификации слова изменяется в зависимости от задания и контекста [Davelaar et al. 1978; Hawkins et al. 1976]. Предполагается, что при идентификации изолированного слова релевантная репрезентация (звуковой код), вероятно, более абстрактна, чем при процессах обработки некоторого контекста. Малоизученным остается вопрос о взаимодействии фонетических или фонологических репрезентаций и морфологической информации о слове.

К настоящему моменту накоплен большой экспериментальный материал, показывающий, что при выполнении разнообразных заданий с написанным словом фонологическая репрезентация активируется практически сразу после визуального предъявления графического стимула. В частности, Л.А. Петеффи и его коллеги [Perteffi & Bell 1991; Perteffi, Bell & Delaney 1988; Perteffi, Zhang & Berent 1992] установили, что при идентификации визуального стимула активация фонологической репрезентации осуществляется в пределах 60 мсек после его предъявления.

Прилагательные нашего экспериментального списка, представившие наибольшую трудность для идентификации, хорошо иллюстрируют гипотезу В.Д. Марслена-Вильсона, который полагает, что слова в ментальном лексиконе упорядочены по их начальным сегментам [Marslen-Wilson 1980]. Согласно его “когортной модели”, доступ к слову осуществляется путем последовательного перебора списка слов, организованного по их начальным фонемам. Согласно этой модели, распознавание слова осуществляется следующим образом: одна или две первые фонемы активируют в памяти человека все слова, начинающиеся с этой последовательности фонем. Сужение когорты слов - кандидатов на распознавание происходит за счет сопоставления членов когорты с поступающей сенсорной информацией. Процесс сужения имеет место до тех пор, пока из всех возможных кандидатов остается одно слово, соответствующее сенсорному сигналу. Возможный путь идентификации слова ТОЛМАЧЕСКИЙ представлен на рис.1.

толмаческий толмаческий

толкач толкач толмаческий

тупой

толочь толочь толмач толмаческий

толмач толмач

толмачев толмачев толмачев

толкачевский толкаческий

Рис.1

При встрече с началом слова Т . в памяти человека всплывает огромный ряд слов, образующих начальную когорту: “тупой”, “толочь”, “толмач” и т.д., которая затем сужается под влиянием последующих элементов слова до тех пор, пока не остается одно слово. Можно предполагать, что реакция ии. представляет собой актуализацию какого-то слова в процессе перебора возможных кандидатов на этапе доступа, которое по некоторым причинам субъективно переживается как наиболее близкое стимулу.

Как отмечают К. Эммори и В. Фромкин [Emmory & Fromkin 1988], многочисленные свидетельства в пользу когортной модели подтверждают тот факт, что начальные элементы слова действительно обеспечивают быстрый доступ к нему. Но это не означает, что невозможно существование других оснований для упорядочивания слов в ментальном лексиконе. Авторы когортной модели полагают, что конечные элементы слова не всегда необходимы для распознавания, из чего можно сделать вывод, что они являются менее значимыми. Однако существует и другая точка зрения, сторонники которой считают, что для распознавания слова конечные элементы важны даже более, чем те, которые находятся в середине слова (см., например, [Cutler, Hamkins & Gilligan 1985. Цит. по: Emmory & Fromkin 1988]). Тем самым признается возможность упорядочивания единиц ментального лексикона по конечной рифмуемой структуре или конечному слогу.

Когортная модель была предложена авторами как попытка воссоздать процесс распознавания звукового сигнала. Обсуждая наши экспериментальные данные с позиций этой модели, мы изначально предполагаем возможность функционирования подобных процессов при идентификации визуально предъявленного стимула, что возможно при осуществлении ряда преобразований с учетом применения правил графемно-фонемной конверсии. Однако, как показывает наш экспериментальный материал, распознавание стимула может происходить путем опоры на графическую форму слова. Наличие в ментальном лексиконе орфографической репрезентации слова обеспечивает возможность восприятия визуально предъявленных слов, осознание которых не может быть обеспечено применением правил графемно-фонемной конверсии. Это касается всех случаев орфографии слов, в которых не соблюдаются правила графемно-фонемного соответствия, что характерно для многих языков. Высказывается предположение, что доступ к слову путем фонемно-графемных преобразований и доступ к слову путем установления соответствия графического образа стимула и его орфографической репрезентации, который представляет собой чисто визуальный процесс, обеспечивается функционированием разных стратегий.

Для анализа подобных случаев мы обратились к другим моделям восприятия речи и распознавания слова, предусматривающим прямой доступ к орфографической репрезентации слова. Среди концепций прямого доступа наиболее известной является модель логогенов Дж. Мортона [Morton 1969; 1979]. Логоген представляет собой некоторый набор признаков и является центральным компонентом системы распознавания слова. Каждому слову или, возможно, каждой морфеме, которые известны человеку, соответствует один логоген. Распознавание слова осуществляется посредством слухового или визуального анализа стимула и сопоставления результатов этого анализа с набором признаков логогена.

С точки зрения изучения процессов и механизмов идентификации слова большой интерес представляют случаи неверного опознания значения стимула, примеры которых широко представлены в нашем экспериментальном материале. Наряду со многими другими, одной из причин неправильного опознания значения нового слова может служить факт неверного опознания графического образа прилагательного. Зарегистрировано множество примеров, когда различие в графической форме стимула и реакции заключается в одном или двух знаках: например, ВЕЗДЕСУЙНЫЙ - вездесущный, ТОЛМАЧЕСКИЙ - толкачевский, ПОРЕПАННЫЙ - потрепанный, НАЗЕРКАЛЕННЫЙ - назеркальный.

Ниже представлены некоторые ассоциативные реакции и субъективные дефиниции, свидетельствующие о неправильном опознании графической формы прилагательного НЕЗАШОРЕННЫЙ (см. рис.2). Это примеры реализации различных идентификационных моделей, но все они заставляют предположить, что на этапе доступа к слову произошла графическая “подмена” стимула. Иначе говоря, актуализация слова, близкого по графической форме стимулу, приводит к тому, что идентифицируется не само предъявленное для опознания слово, а его “графический сосед”.

штора, шторы

незашторенный портьера

окно

НЕЗАШОРЕННЫЙ открытый

чистый

незасоренный засорить

незачищенный

Рис.2

Русские прилагательные-неологизмы характеризуются очень низкой степенью новизны, и то, что они обозначают, субъективно переживается ии. как уже известное. Но сам факт регистрации этих прилагательных в словаре новой лексики позволяет предполагать, что в письменных источниках (т.е. в орфографической форме) эти слова ии. не встречались или, по крайней мере, встречались крайне редко. Следовательно, орфографические репрезентации этих слов не могут быть представлены в ментальном лексиконе. Существует вероятность, что при идентификации слова, не имеющего орфографической репрезентации в ментальном лексиконе, происходит ошибочный доступ к слову, орфографическая репрезентация которого наиболее близка к графическому образу визуального стимула. Так, с точки зрения модели Дж. Мортона, поскольку для слова НЕЗАШОРЕННЫЙ логогена не существует, в результате визуального анализа стимула реализуется доступ в логогены, которые имеют сходный набор признаков: логоген слова “незасоренный” или логоген слова “незашторенный”. Именно эта информация поступает затем в когнитивную систему. Предполагается, что когнитивная система способна обрабатывать ассоциативную, чувственную и текстовую информацию. Результаты обработки этой информации обеспечивают процесс идентификации слова. Этот этап обработки стимула отражают ассоциативные реакции штора, портьера, окно и т.д. при опознании стимула как “незашторенный” и реакции чистый, незачищенный, засорить при опознании стимула как “незасоренный”.

Модель логогенов Дж. Мортона объясняет лишь некоторые случаи идентификации новых слов, обусловленные неправильным опознанием графической формы стимула, так как она предполагает существование различных систем визуальных и звуковых сигналов и не допускает прямого контакта между ними. Отрицая существование связей между различными компонентами системы распознавания слова, эта модель не предусматривает возможности идентификации визуально предъявленного нового слова, не имеющего орфографической репрезентации в лексиконе.

Наличие связей между всеми компонентами лексикона предусматривается в модели восприятия речи, предложенной В. Фромкин [Fromkin 1985], где наряду с семантическим выделяются также фонологический и орфографический компоненты лексикона. Но в отличие от предыдущей эта модель предполагает наличие связи между различными репрезентациями при помощи адресов. Так, орфографическая репрезентация снабжена адресом семантической, фонологической, синтаксической и т.д. репрезентации, что позволяет осуществлять доступ к слову на основании одной из них, учитывая информацию других. Со ссылкой на экспериментальные данные в работе [Emmory & Fromkin 1988] отмечается, что орфографические и фонологические репрезентации активируются в процессе распознавания одновременно независимо от того, в какой модальности слово было предъявлено.

Участие морфологии в процессе идентификации полиморфемного слова решается в рамках трех основных подходов: 1) хранение морфологически сложных слов независимо от их базовых форм и соответственно неучастие морфологии в процессе идентификации (лексический доступ не предполагает декомпозиции слов на составляющие элементы); 2) полиморфемные слова репрезентированы в морфемах, предполагается декомпозиция сложных слов на стадии, предшествующей лексическому доступу; 3) гипотеза двойного кодирования (двойного доступа) предполагает два пути извлечения морфологически сложных слов - путем адресации целого слова и посредством декомпозиции.

Данные нашего эксперимента убедительно показали, что при идентификации нового слова система репрезентации лексических единиц использует дистрибутивные свойства, поскольку мотивирующими элементами идентификации прилагательных послужили различные компоненты слова, как значимые, или морфологические компоненты, так и простые цепочки графем и/или фонем, находящиеся в начале, середине или конце слова. Идентификация также может быть обусловлена комбинацией двух и более мотивирующих элементов. По результатам анализа экспериментального материала особо актуальными моделями идентификации прилагательных-неологизмов оказались модель опознания мотивирующего слова (основы) стимула и опознание словообразовательной модели стимула: ОБРУБИСТЫЙ - сРУБ, обРУБок, обРУБить, РУБить; ОЧУГУНЕВШИЙ - ЧУГУН, ЧУГУНный, ЧУГУНок; НАЗЕРКАЛЕННЫЙ - ЗЕРКАЛо, ЗЕРКАЛьный, заЗЕРКАЛенный, поЗЕРКАЛенный и многие другие. Анализ всего ассоциативного поля конкретного стимула дает возможность предположить, что именно опознанная мотивирующая основа стимула вызвала подобные ассоциации: ОЧУГУНЕВШИЙ - чугунок, кастрюля, котел; ПОРЕПАННЫЙ - РЕПа, РЕПчатый лук, большая свекла, огород, грядка; СМИРУПОНИТОЧНЫЙ - сМИРный, МИР.

Меньшим числом примеров представлены случаи, когда идентификация прилагательного была мотивирована аффиксами и/или флексиями: ОБРУБИСТЫЙ - ОБрывИСТЫЙ, ОБтесаннЫЙ, ОБвесИСТЫЙ; ВАТИРОВАННЫЙ - согласовАННЫЙ, терраризировАННЫЙ, балатировАННЫЙ.

Выделение морфологических компонентов слова в качестве опоры для идентификации новых прилагательных предполагает наличие у носителя языка морфологического знания. Эти две условно разграниченные модели находятся в тесной взаимосвязи, так как их реализация, по всей видимости, должна обеспечиваться одним и тем же механизмом -- механизмом морфологического анализа слова.

Возникает также вопрос, хранятся ли морфемы в ментальном лексиконе раздельно в том виде, в каком их выделяют в разных языках: корневые морфемы, деривационные аффиксы и флексии? Этот вопрос является принципиальным, поскольку то, как хранятся морфемы, влияет на процесс распознавания слова. Так, раздельное хранение простых и производных форм влияет на размер когорты кандидатов на распознавание стимула. Существует также предположение, что морфологические компоненты слова обрабатываются на разных уровнях [Garret 1980] и что обработка аффиксов и корневых морфем требует различных усилий [Buckingham 1981]. В этом смысле показательным является пример идентификации слова КАТАСТРОФИЛЬНЫЙ. Реакции типа филя, профиль, дистрофик свидетельствуют о том, что распознавание малопродуктивного суффикса -ильн- представляет для ии большую трудность, чем опознание хорошо известного слова “катастрофа”.

Дж. Стембергер [Stemberger 1985] предполагает, что все морфологически сложные слова имеют внутреннюю структуру, при этом морфемы не хранятся в ментальном лексиконе во множестве копий, а извлекаются в процессе речепроизводства как обобщения о языковых формах, которые автор называет правилами. Продуктивные аффиксы и корневые морфемы могут извлекаться как базисные (основные) правила, предполагающие прямой доступ к единице лексикона, и как малые правила, согласно которым доступ к единице лексикона осуществляется через автоматизированные единицы более высокого уровня. Непродуктивные аффиксы трактуются автором как малые правила. Правила не только дают структурную, морфологическую, фонетическую и т.д. информацию о словах и морфемах, но и указывают, при каких условиях эта информация может быть использована.

Допущение о раздельном хранении всех морфологических компонентов слова предполагает наличие в лексиконе человека морфологического знания, обеспечивающего декомпозиционный морфемный анализ в процессе восприятия и композиционный морфемный анализ в процессе производства речи. Как пример использования морфологического анализа можно рассматривать идентификацию слова ПРИПОРТАЛЬНЫЙ. На основе морфемного анализа ии. выделяют приставку при-, суффикс -альн- и окончание -ый (см. реакции ПРИвокзальный, зонАЛЬНЫЙ, шпоровАЛЬНЫЙ), в результате чего в качестве корневой морфемы выделяется слово “порт” - ПОРТовый, реПОРТаж, исПОРТить, а также ассоциация игла (вероятно от ПОРТной). На самом же деле мотивирующим словом прилагательного ПРИПОРТПАЛЬНЫЙ является менее знакомое ии. слова “портал”. Наличием в ментальном лексиконе отдельного списка связанных морфем можно, вероятно, объяснить примеры словотворчества ии., когда образуются новые производные формы (квазилексемы) путем присоединения аффиксов к несуществующим основам, например, ПРИПОРТАЛЬНЫЙ - шпоровальный.

Многие психолингвистические модели распознавания и идентификации слова предполагают, что морфология включена в лексические репрезентации слов, и целью многочисленных исследований процесса морфологической обработки сложного слова в процессе его восприятия является определение специфики этого участия. В зависимости от отношения исследователей к этому характерному признаку полиморфемных слов были предложены различные модели доступа к морфологически сложному слову в процессе его идентификации (см. обзоры [Леонова 1998; Сазонова 1998]).

Некоторые исследователи предполагают, что морфологически сложные слова хранятся в лексиконе независимо от базовых форм, от которых они были образованы [Butterworth 1983; Henderson 1985]. Модели такого рода выражают крайнюю точку зрения: согласно этому подходу, морфология не используется в целях лексической репрезентации и обработки, т.е. лексический доступ не предполагает декомпозицию полиморфемных слов на их морфемные составляющие. Полиморфемные слова не отличаются в этом отношении от мономорфемных, и доступ к ним осуществляется посредством одних и тех же механизмов. Предполагается, что пользователи обладают знанием морфологических правил, которые они стратегически используют в процессе идентификации морфологически сложного слова. Допускается также вероятность самостоятельного вывода правил из набора морфологически сходных слов, извлекаемых из памяти.

Противоположный подход представлен исследователями, полагающими, что полиморфемные слова подвергаются декомпозиции на стадии, предшествующей лексическому доступу, и первоначально осуществляется доступ к базовой форме [Taft 1975; 1979]. Согласно этой гипотезе, полиморфемные слова не имеют репрезентации доступа; они репрезентированы в морфемах. Тем самым оказывается, что полиморфемные слова остаются за пределами ментального лексикона, а это означает усложнение процедуры их поиска за счет добавления двух дополнительных процессов -- декомпозиции для разложения слова на компоненты в целях обеспечения доступа и композиции полученных репрезентаций в репрезентацию целого слова. В работе [Sproat 1992] поддерживается эта точка зрения и в качестве доказательства приводится тот факт, что носители языка могут образовывать и понимать новые слова, а это, как считает автор, указывает на наличие у них некоего знания о корнях и аффиксах и, следовательно, осознания морфологической структуры их языка Развивая эту идею, Л. Хендерсон [Henderson 1985] на основе результатов экспериментов по исследованию процессов производства речи и наблюдений за речевыми ошибками делает заключение, что регулярные морфологические признаки воспринимаются как правила, позволяющие ограничить объем сохраняемой информации.

Несмотря на большое число факторов, говорящих в пользу гипотезы минимального списка, вопрос все еще остается открытым и оба подхода развиваются параллельно. Кроме того установлено, что стратегии сохранения лексических вхождений в лексиконе зависят от конкретного языка: языки неагглютинативного типа имеют тенденцию к сохранению лексических вхождений полным списком, тогда как агглютинативные языки склоняются к более слабой позиции. Морфологический анализ японского языка в значительной степени отличается от анализа английского языка, поскольку между словами не существует пробелов. Аналогична ситуация и для многих языков Азии, таких как корейский, китайский, тайский и других. В семье индоевропейских языков такие языки, как немецкий, имеют похожий феномен в образовании сложных слов с номинативными основами. Обработка таких языков требует в первую очередь идентификации границ слова - сегментации (проблема, более известная исследователям восприятия звучащей речи; см. обзор в [Perruchet & Vinter 1998]). Сегментация - это очень важный процесс, поскольку неверное определение границ слова ведет к непоправимым ошибкам на дальнейших стадиях процесса идентификации, таких как синтаксический, семантический и контекстный анализ. Однако, осуществление сегментации на основе только морфологической информации не всегда возможно. Например, для решения вопросов о снятии многозначности при идентификации многозначных слов и слов широкой семантики необходима также синтаксическая, семантическая и контекстная информация. В работе [Tanaka et al. 1996] авторы предлагают методику интегрирования морфологического и синтаксического анализа. Отдельные процедуры морфологического и синтаксического анализа, выполняемые в манере чередования, представлены в работе [Mine et al.1991].

Между вышеназванными крайними позициями находятся теории, поддерживающие морфологическую декомпозицию для некоторых полиморфемных форм, таких как флективные формы, но отрицающие ее для дериватов. Ещё больше усложняют картину гипотезы, в которых модели распознавания слова используют дистрибутивные свойства морфем для их репрезентации. Например, в моделях [McClelland & Rumelhart 1986; Seidenberg 1987] морфемы вообще не представлены эксплицитно. Авторы утверждают, что многие морфологические эффекты, описанные ранее в литературе, отражают установление соответствия между фонологическими, орфографическими и семантическими характеристиками (признаками) слов. Согласно этой точке зрения, вообще не существует уровня репрезентации, который бы соответствовал морфологии.

В некоторых моделях предусмотрен параллельный поиск морфологически сложного слова в лексиконе по двум маршрутам. Этот подход допускает наличие репрезентаций доступа для целого слова и его отдельных компонентов. На уровне процессуальной обработки процедура доступа осуществляется одновременно и к репрезентации целого слова, и к репрезентациям входящих в его состав морфем. Параллельная обработка осуществляется одновременно по двум маршрутам, при этом результат раньше завершенной операции передается на следующий модуль. Модели двойного доступа имеют ряд преимуществ, так как объясняют процесс идентификации новых слов, не встречавшихся человеку в его речевой практике. Являясь не очень экономичными с точки зрения когнитивных ресурсов, эти модели представляются более надежными. Примерами таких моделей в контексте процесса обработки полиморфемных слов являются модель каскадного типа, разработанная и описанная в [Caramazza et al., 1988], и модель, предложенная в работе [Frauenfelder & Schreuder 1992].

Несколько по-другому рассматривает этот вопрос Д. Сандра [Sandra 1997]. В его исследовании высказывается мнение, что факт существования огромного числа полиморфемных слов в словарном составе языка и продуктивность некоторых морфологических образцов являются совершенно нейтральными в отношении репрезентаций и процесса обработки известных морфологически сложных слов. Хотя морфологическая обработка неизбежна при первой встрече с новым сложным словом, впоследствии она может более не иметь места. Автор считает, что частота встречи с морфологически сложным словом может способствовать образованию отдельной репрезентации. При встрече с малознакомым или новым словом в памяти человека автоматически создается репрезентация, которая впоследствии будет укрепляться. Чем “сильнее” становится репрезентация, тем легче осуществляется доступ к ней. Сообразно этой точке зрения, наиболее регулярные, прозрачные по форме и семантике полиморфемные слова будут иметь собственную репрезентацию доступа, если они достаточно часто встречаются в речи, хотя это и не означает, что доступ к ним всегда осуществляется исключительно посредством целостной репрезентации.

Многие авторы указывают на ограниченность моделей, не учитывающих специфические свойства аффиксов и способов словообразования в конкретном языке. Особенности морфологической обработки могут в разной степени проявляться в экспериментальном материале в зависимости от ряда параметров (модальности восприятия, дистрибутивных свойств аффиксов, продуктивности, субъективной и объективной частотности, семантической и фонологической прозрачности и т.д.). Поэтому неудивительно, что современная литература по вопросам морфологической обработки изобилует противоречивыми результатами. В обзоре [Marslen-Wilson et al. 1994] отмечается, что такая ситуация объясняется общей тенденцией не принимать в расчет семантическую прозрачность. Авторы согласны с тем, что семантическая прозрачность является решающим фактором в процессе морфологической обработки, хотя результаты их эксперимента указывают на то, что нельзя игнорировать и другие столь же важные параметры.

Как уже упоминалось, вопрос о характере и особенностях морфологической обработки сложных слов по-разному решается в зависимости от конкретного языка. Большинство исследований места и роли морфологии в лексиконе выполнены на основе английского языка. Однако полиморфемные слова в разных языках образуются по различными морфологическими принципами, что обязательно должно отразиться на специфике процессов выявления морфологической структуры сложного слова. Авторы исследований по вопросам морфологической обработки слова в процессе его идентификации полагают, что данные, полученные для типологически различных языков, и их сопоставительный анализ сыграют важную роль в создании метатеории выявления морфологической структуры сложного слова.

В отечественной психолингвистике роль морфологического фактора в организации индивидуального лексикона обсуждается в работах А.А. Залевской [1990; 1992; 1999]. Авторская концепция лексикона как динамической функциональной системы связей, устанавливаемых на основе многократного пересечения формальных и содержательных элементов памяти, и психолингвистической теории слова как средства доступа к единой информационной базе человека позволяют интерпретировать многочисленные экспериментальные данные, отражающие участие морфологии в процессе обработки речевого сообщения. При этом морфема трактуется как психолингвистическая единица, а морфологическое знание признается не только важным орудием обработки лексической информации, но и обеспечивающим функционирование морфемы как интерфейса между уровнями лексикона: морфема - связующее звено между поверхностным уровнем форм и глубинным уровнем значений, которые выделяются в большинстве моделей лексикона человека.

Авторы моделей обработки морфологически сложного слова вводят понятие частотности морфемы, т.е. кумулятивной частотности всех дериватов, образованных от одной основы (исключая частотность свободной лексической единицы, омонимичной основе). Частотность морфемы-основы может существенно влиять на доступ к слову (см. выше пример идентификации слова ПРИПОРТАЛЬНЫЙ). Например, модель поискового типа [Taft & Forster 1975] содержит файл доступа, в котором представлен список всех морфем в порядке их частотности. Такая организация, в частности, объясняет негативный эффект кумулятивной частотности на распознавание мономорфемных слов, т.е. распознавание мономорфемных слов не ускоряется наличием относительно общеупотребительных родственных дериватов, в отличие от ситуации с родственными флективными словами; фактически, их наличие можно рассматривать как тормозящее; это показал эксперимент, описанный в работе [Cole et al. 1997].

Данные, полученные в эксперименте [Cole et al. 1997], противоречат точке зрения, утверждающей, что доступ ко всем членам (дериватам) морфологической семьи осуществляется через репрезентацию их основы (базовой морфемы). Если бы это было так, то распознавание любого члена морфологической семьи, включая мономорфемное базовое слово, находилось бы под влиянием кумулятивной частотности.

Несколько по-другому рассматривает этот вопрос Д. Сандра [Sandra 1994]. Он считает, что частота встречи с морфологически сложным словом может способствовать образованию отдельной репрезентации независимо от частотности слова. При встрече с малознакомым или новым словом в памяти человека автоматически создается репрезентация, которая впоследствии будет укрепляться. Чем “сильнее” становится репрезентация, тем легче осуществляется доступ к ней. Сообразно этой точке зрения, наиболее регулярные, прозрачные по форме и семантике полиморфемные слова будут иметь собственную репрезентацию доступа, если они достаточно часто встречаются в речи, хотя это и не означает, что доступ к ним всегда осуществляется исключительно посредством целостной репрезентации. Такой подход близок к моделям двойного доступа и представляется на сегодняшний день наиболее перспективным. Тем не менее, компьютерная метафора и требования, предъявляемые к компьютерному моделированию, приводят к тому, что зачастую отдается предпочтение фактору скорости обработки информации в ущерб фактору надежности, тогда как этот фактор требует использования всех информационных и когнитивных ресурсов, а также ресурсов психики человека для достижения более полного взаимопонимания в процессе общения.

В главе 4 (Стратегия опоры на ситуацию) анализ нашего экспериментального материала, отражающего процесс поиска значения нового прилагательного в индивидуальном лексиконе, проводится с позиций разрабатываемой А.А. Залевской [1990; 1992; 1999] концепции внутреннего контекста, при этом речевая способность трактуется как “самоорганизующаяся динамическая функциональная система, а специфика единиц лексикона выводится из закономерностей процесса речемыслительной деятельности и из особенностей переработки человеком разнородной информации об окружающем его мире при становлении слова как достояния индивида” [Залевская 1992: 54]. Важной особенностью данной трактовки является акцент на постоянное взаимодействие между процессами переработки информации и их продуктами – новое в опыте, не вписывающееся в рамки системы, ведет к ее перестройке, а каждое очередное состояние системы служит основанием для сравнения при последующей переработке нового опыта. Значение слова не сводится к понятию: в процессе идентификации “осознанное или протекающее на подсознательном уровне сопоставление с продуктами предшествующего опыта индивида охватывает все многообразие увязываемых со словом чувственных впечатлений, т.е. фактически происходит включение слова в многогранный “внутренний контекст”, изначально являющийся перцептивно-когнитивно-аффективным” [Там же: 64].

Понятие внутреннего контекста получает развитие и в смежных с психолингвистикой областях знания. В русле когнитивной психологии внутренний контекст рассматривает Р. Стернберг [Sternberg 1996]. Когнитивный внутренний контекст индивида влияет на процессы кодирования, хранения и извлечения информации. Автор полагает, что наряду со схемами знаний внутренний контекст определяется также эмоциями, модальностями разных видов, состояниями сознания и внешним контекстом как усвоения знаний, так и их воспроизведения. Все указанные характеристики внутреннего когнитивного контекста так или иначе определяют процесс идентификации слова. Рассматривая роль языка в таком внутреннем когнитивном контексте, Р. Стернберг [1996] отмечает, что слова являются наиболее экономичным способом оперирования информацией. Вокруг слова, к которому имеется доступ, легко организовать новую информацию, увязываемую с ним носителем языка при встрече с новым словом или в результате овладения новым опытом.

В когнитивной лингвистике также признается важным трактовать контекст как ментальное явление. Ф. Унгерер и Г.Й. Шмит [Ungerer & Schmid 1996] предлагают использовать термин “контекст” для обозначения когнитивной репрезентации взаимодействия между ментальными концептами или когнитивными категориями. Формируясь в процессе взаимодействия человека с реальным миром, такой контекст немедленно вступает в связь со знаниями индивида, хранящимися в долговременной памяти. Когнитивные категории зависят и от текущего контекста употребления, и от целого комплекса ассоциирующихся с ними внутренних когнитивных контекстов. В случае взаимодействия с совершенно новыми объектами или ситуациями, для которых индивид не имеет когнитивных репрезентаций, он опирается на ближайшие контексты, используя все доступные для идентификации признаки, и при этом немедленно формируется новая когнитивная модель. Процесс идентификации никогда не происходит в “деконтекстуализованном вакууме”. Даже незнакомое человеку слово, предъявленное вне контекста, вызывает в сознании человека определенную информацию.

Такой подход согласуется с предложением Л.В. Сахарного [1985] ввести понятие внутреннего контекста производного слова и тезисом С.В. Венгеровой [1981] о том, что сложное слово уже представляет собой миниконтекст, в котором реализуется образное видение мира. В.Я. Шабес, рассматривая взаимосвязь слова и события (под событием автор понимает основную единицу фоновых знаний), отмечает, что “событие может актуализоваться не только развернутым текстом или предложением; в той или иной степени оно вербализуется и сверхфразовым единством, и словосочетанием, и словом, и морфемой” [Шабес 1989: 158].

Антропоцентрический подход в лингвистике и семантике внес некоторую сумятицу относительно толкования, казалось бы, устоявшихся терминов, таких как “значение”, “понятие”, “смысл” [Залевская 2000; Леонтьев Д.А. 1996]. Рассматривая значение слова как достояние индивида, мы говорим о психическом эквиваленте значения слова или образе содержания слова в терминологии А.А. Леонтьева [1997]. Антропоцентрический подход к языку, в центре внимания которого находится отношение “язык - внутренний мир человека”, отражает наметившийся сдвиг от трактовки смысла как абстрактной сущности, формальное представление которой отвлечено и от автора высказывания, и от его адресата, к изучению концепта как сущности ментальной прежде всего [Фрумкина 1992]. Попытки выйти за пределы системного анализа лексики привели к широкому использованию термина “концепт”, которое тесно связано с понятием внутреннего контекста. По мнению исследователей, концептуальный анализ как один из подходов когнитивной лингвистики дает возможность интегрировать в общую систему семантического описания лексики такие факторы, как фоновые знания и другие экстралингвистические данные.

В отечественной лингвистике пока не сложилось четкого определения понятия “концепт”: он определяется как вербализованное понятие, отрефлектированное в категориях культуры [Фрумкина 1995]; как продукт человеческой мысли и явление идеальное, и, следовательно, присущее человеческому сознанию вообще, а не только языковому, при этом он “реконструируется” через свое языковое выражение и внеязыковые знания на том отрезке, фрагменте действительности, который формирует данный концепт [Телия 1995]; как единица ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знание и опыт человека; оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга, всей картины мира, отраженной в человеческой психике [Кубрякова и др. 1996]; как мыслительный образ, называемый той или иной лексической единицей [Стернин, Быкова 1998]. Ю.С. Степанов считает, что концепт существует в ментальном мире человека не в виде четких понятий, а как “пучок” представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, которые сопровождают слово: “концепты не только мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений” [Степанов 1997: 41]. Автор акцентирует внимание на культурологическом аспекте концепта и говорит о культурных концептах: “культурный концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека” [Op. cit.: 40].

Моделирование процессов идентификации слова, распознавания стоящей за словом в индивидуальном сознании и подсознании информации предполагает также учет этнопсихологических факторов. Схемы и сценарии, трактуемые как внутренние структуры психики, хорошо соответствуют представлению о культуре как о внутренних смыслах, отделившихся от своих материальных носителей. В работах [D’Andrade 1984, 1990, 1995] понятие схемы распространено таким образом, чтобы оно включало представления и явления психологической антропологии. Там же выдвинута идея культурных схем – культурных моделей, отражающих не только мир физических объектов, но и более абстрактные миры социального взаимодействия, рассуждения и значений слов. .Культурная схема представляет собой сочетание элементарных схем, составляющих значимые системные характеристики культурной группы. В значениях, которые функционируют в деятельности и сознании конкретного индивида, мы можем искать особенности мироощущения и самооценки представителя той или иной культуры. Образы сознания – это те единицы, из которых строятся национально-культурные структуры сознания [Уфимцева 1995].

С позиций психолингвистики при помощи метафоры “носитель национальной культуры” обычно описывают качества сознания человека, которые сформировались при присвоении определенной национальной культуры. Под этими качествами сознания обычно имеют в виду знания – перцептивные (сформированные в результате переработки перцептивных данных, полученных от органов чувств), концептуальные (сформированные в ходе мыслительной деятельности, не опирающейся непосредственно на перцептивные данные), процедурные (описывающие способы и последовательность использования перцептивных и концептуальных данных) [Seel 1991; Spinner 1994]. Например, носитель русской культуры имеет сознание, состоящее из психических образов и представлений, бытующих в русской культуре. Эти знания в виде образов сознания и представлений (которые в лингвистике описываются чаще всего понятием значения слова, в когнитивной лингвистике – понятием “концепт”), а также ассоциированные со словами знания используются коммуникантами для построения мыслей при кодировании и декодировании речевых сообщений [Тарасов 1996].

Полученные при проведенном нами экспериментальном исследовании микроконтексты интерпретировались как частично вербализованный внутренний когнитивный контекст языкового и практического опыта испытуемых, который дает более полное представление о том фрагменте индивидуального знания, который, актуализируясь в процессе идентификации нового слова, служит для нее опорой, тогда как отдельные ассоциативные реакции и субъективные дефиниции констатируют факт установления связи с одним или несколькими опорными элементами, что подтверждается примерами многократных пересечений и дублирования материалов основного и дополнительного экспериментов, несмотря на то, что они проводились в разных группах испытуемых.

Как показывает анализ интегративных полей прилагательных-стимулов, микроконтекст может быть реализован ситуацией, которая представлена статичным объектом или динамичным процессом, где прилагательные характеризуют сам процесс, включенные в него объекты, а также связанные с ним эмоционально-оценочные переживания. Таким образом, под ситуацией здесь понимается некий фрагмент объективной действительности, представленный в памяти индивида в единстве всех переживаемых им чувственных, когнитивных и аффективных характеристик, фрагмент индивидуальной картины мира, единица индивидуального знания.

Среди внутренних факторов, обусловивших идентификацию стимулов, можно назвать возраст наших ии., что отражается и в тематике микроконтекстов, и в выборе в качестве опорной мотивирующей основы слов, употребляющихся в молодежной среде (в приводимых ниже примерах пояснения в скобках давались самими ии.): “Он хотел выглядеть обрубистым” (сногсшибательный, печально-известный); “В кинотеатре шел обрубистый фильм” (замечательный, хороший); “Человека, который часто шутит, его называют приколист или обрубистый” (приколист); “Стеженая компания собралась на пикник” (веселый). Предшествующий опыт индивида, благодаря которому происходит идентификация нового, не встречавшегося ранее слова, формируется при непосредственном взаимодействии индивидуального и коллективного знания. Социальный аспект индивидуального знания актуализировался в следующих микроконтекстах: “За последние годы в нашей стране все более уживается тяп-ляповый метод работы” (быстрый, абы-какой, плохой); “Наша страна находится в смирупониточном периоде” (нищий); “Катастрофильное положение сложилось в нашей стране с продуктами питания” (катастрофа). Общепринятые нормы, оценки, стереотипы с учетом национально-культурной специфики также определяют “угол зрения”, который высвечивает тот или иной фрагмент индивидуального знания, ставший опорой для идентификации прилагательного-неологизма: “Николай шел домой и думал о том, что старушки, сидящие возле дома, осудят его с ног до головы, ведь им все надо, у них вездесуйный характер” (любопытный).

Мы рассматривали процессы, обеспечивающие выбор опоры для идентификации стимула, путем анализа различных, условно разграниченных мотивирующих элементов. Тем не менее, анализируя возможности выбора опоры, мы постоянно возвращались к тому, что тот или иной выделенный нами мотивирующий элемент не является единственно возможной опорой для идентификации. Так, при анализе опоры на графический образ было отмечено, что при организации поиска по началу слова опознанная словообразовательная модель стимула может обеспечить сужение числа слов – кандидатов на распознавание. Отмечается взаимосвязь процессов анализа морфологических компонентов стимула и опознания его словообразовательной модели и взаимообусловленность их результатов. В ряде случаев просто не представлялось возможным выделить приоритетные опорные элементы, так как реакции ии. свидетельствуют об опознании и графического, и фонетического образа стимула, и его словообразовательной модели, и семантического компонента. Все это говорит о взаимодействии (интеракции) разных видов знания в индивидуальном лексиконе в процессе распознавания слова.

Интерактивный подход к лексикону и принципам его функционирования широко представлен в психолингвистике последних лет. Общим положением, объединяющим различные интерактивные модели, является признание взаимодействия концептуальных знаний и информации о форме стимула при поиске ментальной репрезентации слова. Проблема, которую пытаются решить исследователи, заключается в следующем: какого типа интеракция имеет место, на каком уровне и когда. В отличие от многих подходов к проблеме идентификации слова, предполагающих, что уровни структуры воссоздаются один за другим, и, особенно, что семантическая интерпретация начинается только тогда, когда получены фонетическая и синтаксическая репрезентации, для интерактивных моделей характерна идея параллельной обработки сигнала на всех уровнях. Предполагается также, что результат обработки одного уровня является доступным для всех остальных уровней и может служить опорой для активации полной ментальной репрезентации и, тем самым, идентификации слова. Некоторые реакции, полученные от ии. в нашем эксперименте, дают свидетельства подобного опережения в процессе обработки информации стимула. Однако, для идентификации стимула может быть использована опора, не только более доступная, но и более актуальная с точки зрения носителя языка.

Модели нахождения информации в памяти являются неотъемлемыми компонентами большинства теорий и моделей. Однако, несмотря на это, само понятие нахождения информации/доступа к информации (memory retrieval), остается плохо сформулированным. Даже общепринятые модели памяти [Gillund & Shiffrin 1984; Hintzman 1986; Murdock 1982; 1983; Raaijmakers & Shiffrin 1981] обычно ограничиваются рассмотрением результатов поиска с точки зрения ненаблюдаемых структур информации, сами же процессы доступа не получают должного теоретического осмысления.

Тот факт, что доступ к структурам памяти определяется множественными источниками информации, сомнения не вызывает. Объектом эмпирических и теоретических исследований является характер использования и взаимодействия различных опор (ключей) в процессе нахождения информации в памяти. Модели интеграции информации должны объяснять, каким образом происходит обработка множественных источников информации, которые могут находиться по отношению друг к другу в состоянии разной степени согласованности или конфликта. Мы рассмотрели основные теории и модели интеграции множественных источников информации (опор) в процессе доступа к слову в индивидуальном лексиконе [Anderson N.H. 1981; 1982; Massaro 1987; 1988; 1989; 1990; Massaro & Cohen 1991; Massaro & Friedman 1990; Massaro et al. 1991; Wenger & Payne 1997]. В большинстве своем эти модели были предложены для объяснения путей интеграции множественных источников информации в процессе обработки перцептивного стимула. Однако их интерактивный характер и наше представление о природе перцепции (см. выше) дает возможность расширить рамки их использования и учитывать при обсуждении процессов идентификации слова. При доступе к слову опоры интегрируются таким образом, что процессы обработки информации “снизу - вверх” и “сверху - вниз” взаимодействуют, обеспечивая распознавание слова. Исследователи сравнивают этот процесс с разгадыванием кроссворда, где орфографические и семантические ключи являются одновременно и опорой, и ограничением для поиска нужного слова [Massaro et al. 1991].

При предъявлении изолированного слова ии. находят семантические опоры в своей памяти, включая его во внутренний перцептивно-когнитивно-аффективный контекст. В то же время актуализировавшиеся в ходе идентификации семантические опоры направляют реконструкцию репрезентации перцептивного стимула, происходит ее уточнение и корректировка. Так, при идентификации стимула ЗОЛОШЛАКОВЫЙ в условиях ограничения времени выполнения экспериментального задания состоялась идентификация слова злаковый, в результате чего были предложены синонимы ржаной, овсяный и составлено предложение “Золошлаковое растение растет в поле” (ЗОЛОШЛАКОВЫЙ - ЗоЛошлАКОВЫЙ). Вполне вероятно, что последующий пересмотр перцептивной репрезентации мог бы привести к корректировке идентифицированного значения стимула.

Как правило, комбинация нескольких опор в процессе идентификации обеспечивает более успешный доступ к слову. В материалах нашего эксперимента этот факт проявляется следующим образом: для малознакомых слов, характеризующихся низкой степенью понимания, были выделены единичные (как правило, формальные) опоры идентификации, словарное значение слова не опознавалось. Для идентификации слов, характеризующихся низкой степенью новизны и высокой степенью понимания, ии. использовали одновременно несколько опор, которые мы условно разграничивали в ходе анализа экспериментального материала. Значения таких слов опознавались близко к словарным дефинициям, выполнение других экспериментальных заданий с этими словами не вызывало у ии. затруднений.

В Заключении подводятся общие итоги исследования, показывается теоретический потенциал положенной в основу исследования концепции для решения ряда практических задач, обсуждаются некоторые перспективы дальнейшего исследования.

По теме диссертации опубликованы 35 работ, в том числе 1 монография (8,5 п.л.), одна глава в коллективной монографии (2 п.л.), одно учебное пособие (3 п.л.):

1.Моделирование процессов идентификации слова человеком: психолингвистический подход: Монография. Тверь, 2000. 136 с.

2.Стратегии и опоры при идентификации слова // Психолингвистические проблемы функционирования слова в лексиконе человека: Коллективная монография / Под общ. ред. А.А. Залевская. Тверь, 1999. С.102-131.

3.К вопросу об идентификации новых слов индивидом // Лингвометодические аспекты семантики и прагматики текста. Курск, 1990. С.112-113.

4.Организация эксперимента по исследованию стратегий идентификации русских прилагательных-неологизмов и количественная обработка данных // Проблемы семантики: психолингвистические исследования. Тверь, 1991. С.73-78.

5.Психолингвистическое исследование стратегии идентификации прилагательных - неологизмов // Слово и текст в психолингвистическом аспекте. Тверь, 1992. С.32-42.

6.Особенности идентификации русских прилагательных - неологизмов // Актуальные проблемы лингвистики и методики обучения иностранным языкам: Тез. докл. науч. конф. преподавателей и аспирантов факультета романо-германской филологии. Тверь, 1992. С.62-63.

7.Предметность значения как опора при идентификации слова // Проблемы психолингвистики: слово и текст. Тверь, 1993. С.48-54.

8.Новое слово: стратегия идентификации значения // Тез. докл. науч. конф. профессорско-преподавательского состава и сотрудников госбюджетных и хоздоговорных тем 1993 года. Тверь, 1993. С.180-181 (в соавт.).

9.Еще одна возможность исследования процесса идентификации слова // Коммуникативно-прагматические аспекты германских и романских языков: Тез. докл. и сообщ. межвуз. науч. конф. Курск, 1994. С.107-108.

10.Опора на формальные элементы при идентификации нового слова // Слово и текст: психолингвистические проблемы. Тверь, 1994. С.11-16.

11.Моделирование языка и моделирование языковой личности: Психолингвистические проблемы обучения иностранным языкам // Материалы к международному симпозиуму “Россия на пороге третьего тысячелетия: единство в многообразии”. Курск, 1995. С.100-101.

12.Экспериментальное психолингвистическое исследование процесса идентификации английских прилагательных в условиях овладения языком // Актуальные проблемы психолингвистики: слово и текст. Тверь, 1996. С.86-91.

13.Новые слова в практике переводчика // Лингвистика. Межкультурная коммуникация. Перевод. Курск, 1997. С.139-146 (в соавт.).

14.Скрытые механизмы речевой коммуникации: модели и процессы // Проблемы психолингвистики. Тверь, 1997. С.11-19.

15.Экспериментальное психолингвистическое исследование процесса поиска слова в ментальном лексиконе // XII международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации “Языковое сознание и образ мира”. М., 1997. С.138-139.

16.Полиморфемные слова в лексиконе человека // Leksyka w komunikacji jкzykowej. Materiaіy konferencji miкdzynarodowej. Gdansk, 1998. Pp.166-167.

17.Актуальные вопросы исследования индивидуального лексикона // Коммуникативные аспекты лингвистики, перевода и методики преподавания иностранных и родного языка: Тез. международн. науч.-практич. конф. Курск, 1998. С.28-30 (в соавт.).

18.Фонетические/фонологические репрезентации в ментальном лексиконе // Произношение как голос иноязычной культуры: Тез. докл. и сообщ. Международн. науч. конф. Курск. 1998. С.78-80.

19.Психолингвистический контекст идентификации слова // Образование, язык, культура на рубеже ХХ-ХХ1 вв.: Мат-лы международн. науч. конф. Уфа, 1998. Ч. 2. С.66-67.

20.Моделирование когнитивных процессов функционирования слова в ментальном лексиконе // Когнитивная лингвистика: современное состояние и перспективы развития. Тамбов. 1998. Ч.1. С.32-34.

21.Морфология в лексиконе человека // Семантика слова и текста: психолингвистические исследования. Тверь, 1998. С.72-79.

22.Внутренний когнитивный контекст идентификации слова // Семантика слова и текста: психолингвистические исследования. Тверь, 1998. С.44-50.

23.К вопросу об общетеоретической подготовке будущего учителя иностранного языка // Иностранные языки в современной социокультурной ситуации (Описание. Преподавание). Воронеж, 1999. С. 8-9.

24.Стратегическая модель идентификации слова // Филология и культура: Тез. II международн. конф. Тамбов, 1999. Ч.1. С.66-67.

25.О роли фонологической репрезентации в процессе распознавания визуального стимула // Реальность, язык и сознание. Тамбов, 1999. С.41-44.

26.Стратегические модели идентификации слова // Тверская психолингвистическая школа: воспоминания о будущем. Курск, 1999. С.76-82.

27.Стратегическая модель идентификации слова // Язык и образование. Курск, 1999. Ч.1. С.63-68.

28.Моделирование процессов распознавания слова // Единство системного и функционального анализа языковых единиц. Белгород, 1999. С.88-89.

29.К вопросу о моделировании процессов идентификации слова // Язык и национальное сознание. Воронеж, 1999. С.30-31.

30.Стратегии и модели идентификации новых слов по результатам ассоциативного эксперимента // Проблемы гуманитарного знания: на рубеже веков: Тез. науч.-практич. конф. Архангельск, 1999. С.70-72.

31.Мужской шовинизм в языке и речи // Женщина как текст и текст как женщина. Москва, 2000. С.40-41 (в соавт.).

32.Psycholinguistic research of strategies of word identification // Proceedings of conference “Cognitive Modelling’99” Pushcino, 17-19 September 1999 / http://www.kcn.ru/tat_en/science/fccl/fcclevnt.htm

33.Язык. Культура. Перевод: Учебно-методическое пособие по теории и практике перевода. Курск, 2000. 48с.

34.Военный патриотизм в сознании русских // Непобедимые сыны Отечества. Курск, 2000. С.69-71 (в соавт.).

35.Интеграция опор в процессе идентификации слова // Язык, сознание, коммуникация. М., 2000. С.66-69.