СЕМИОТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Политический дискурс – это явление, с которым все сталкиваются ежедневно. Борьба за власть является основной темой и движущим мотивом этой сферы общения. Чем более открыта и демократична жизнь общества, тем больше внимания уделяется языку политики. Политическим дискурсом интересуются как профессионалы от политики, в том числе журналисты и политологи, так и самые широкие массы граждан.

В последние десятилетия эта область знания стала объектом пристального внимания отечественных лингвистов. С одной стороны, появились исследования, в которых осмысляется наше языковое существование в тоталитарном прошлом, с другой стороны, активно анализируются изменения языка, связанные с политическими переменами в нашем обществе. На повестку дня выходят вопросы теоретического моделирования политического дискурса – выявление механизмов порождения и функционирования политических текстов, анализ политических метафор как способа осмысления мира политики, характеристика речевого поведения политика изучение вербальных и риторических стратегий в политической деятельности.

Объектом данного исследования является политический дискурс, понимаемый как общение, основная интенция которого – борьба за власть. В качестве предмета изучения взяты семиотические характеристики политического дискурса. Согласно развиваемой в работе концепции политический дискурс представляет собой своеобразную знаковую систему, в которой происходит модификация семантики и функций разных типов языковых единиц и стандартных речевых действий.

Актуальность избранной темы определяется следующими моментами.

1. В современном обществе возрастает значимость политической коммуникации, поскольку в условиях демократического социального устройства вопросы власти открыто обсуждаются, и решение целого ряда политических проблем зависит от того, насколько адекватно эти проблемы будут интерпретированы языком. В последние годы отдельные проблемы политического дискурса стали объектом активного обсуждения как в научной, так и в публицистической литературе, вместе с тем специального исследования, посвященного целостной картине политического общения, по нашим данным, еще не проводилось.

2. Исследование политического дискурса находится в фокусе интересов отечественной лингвистики в связи с интегративной тенденцией развития науки о языке и необходимостью лингвистического осмысления результатов, полученных в смежных областях знания – политологии, социологии, психологии, культурологии. Политический, педагогический, религиозный, научный, юридический и другие виды институционального дискурса привлекают к себе внимание исследователей, поскольку в этой исследовательской парадигме на первый план выдвигаются не внутрисистемные языковые отношения, а характеристики языковой личности как носителя соответствующей культуры и статусно-ролевых отношений. Многие проблемы изучения политического дискурса являются междисциплинарными и рассматриваются с позиций лингвистики текста и дискурса, когнитивной лингвистики, прагмалингвистики, однако с позиций знаковых отношений политический дискурс еще не анализировался.

3. Категории дискурса вообще и политического дискурса в частности являются в настоящее время предметом научных дискуссий. Требуют освещения системообразующие признаки политического дискурса, его единицы, базовые концепты, функции, жанровые разновидности; нуждается в определении само понятие языка политики.

4. Политический дискурс относится к особому типу общения, для которого характерна высокая степень манипулирования, и поэтому выявление механизмов политической коммуникации представляется значимым для определения характеристик языка как средства воздействия. В этом смысле важность изучения политического дискурса продиктована необходимостью поиска для политиков оптимальных путей речевого воздействия на аудиторию, с одной стороны, и необходимостью понимания аудиторией истинных интенций и скрытых приемов языкового манипулирования, с другой стороны.

Цель настоящей работы – построить семиотическую модель политического дискурса. В связи с этим предполагается решить следующие задачи:

1) установить содержание и границы политического дискурса;

2) определить функции политического дискурса;

3) выявить конститутивные признаки политического дискурса;

4) раскрыть содержание базовых концептов политического дискурса;

5) установить закономерности категоризации мира политики в знаках политического дискурса;

6) раскрыть интенциональные характеристики политического дискурса;

7) описать жанровое пространство политического дискурса.

Научную новизну выполненного исследования автор усматривает в том, что здесь впервые предложена интегральная лингвосемиотическая модель политического дискурса, определены его семантические, прагматические и синтактические параметры, описаны его базовые концепты – «власть» и «политик», разработаны основания для построения типологии знаков политического дискурса, охарактеризованы его основные функции, раскрыты механизмы политического речевого действия – специфические стратегии и речевые акты, обоснованы параметры структурирования жанрового пространства политического дискурса и описаны его важнейшие жанры.

Теоретическая значимость работы состоит в углублении теории дискурса и обосновании лингвистического статуса политического дискурса, в обогащении языкознания идеями и положениями, относящимися к ведению социологии и политологии, в разработке категориального аппарата, интегрирующего на семиотической основе категории прагмалингвистики и когнитивной лингвистики, в освещении статусно-ролевых характеристик языковой личности политика.

Практическая ценность выполненного исследования заключается в том, что его результаты могут найти применение в вузовских лекционных курсах по общему языкознанию, в спецкурсах по лингвистике текста и теории дискурса, прагмалингвистике, социолингвистике, в практическом курсе интерпретации политических текстов масс-медиа на иностранном языке, а также могут быть полезны специалистам в области политической коммуникации.

Методологической основой исследования является положение о диалектической взаимосвязи языка, сознания и культуры, рационального и эмоционального в мышлении и языке, сущности и явления. Признание единства сущностного и функционального в языке позволило положить в основу исследования системный подход к изучению предмета через выявление взаимодействия его элементов, структуры и функций.

Для решения поставленных в диссертации задач использовались общенаучные методы понятийного анализа, интроспекции, наблюдения и лингвистические методы компонентного, контекстуального, интерпретативного анализа, а также ассоциативный эксперимент.

Творческим стимулом и теоретической базой данного исследования послужили работы отечественных и зарубежных ученых в области семиотики и лингвосемиотики (Р. Барт, У. Эко, Т. Себеок, Ю.М. Лотман, Ю.С. Степанов, Ю.И. Левин), лингвистики текста и теории дискурса (Р. Водак, Т. ван Дейк, П. Серио, В.В. Богданов, Б.М. Гаспаров, М.Л. Макаров, В.И. Карасик, А.Г. Баранов, W. Dieckmann, W. Holly, M. Coulthard, R. Fowler), теории риторики (К.П. Зеленецкий, Ю.В. Рождественский, А.К. Михальская, R. Bachem), когнитивной лингвистики (Дж. Лакофф, Ч. Филлмор, Е.С. Кубрякова, А.Н. Баранов, В.В. Красных, R. Langacker, J. Taylor), прагмалингвистики (Дж. Остин, Дж. Серль, Б. Ю. Норман, В.И. Шаховский, Г.Г. Почепцов, D. Bolinger, R. Lakoff, G. Leech), социолингвистики (Л.П. Крысин, Н.Б. Мечковская, J. Gumperz, E. Chaika) лингвокультурологии (Ю.А. Сорокин, Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров, Н.А. Купина, В.И. Жельвис, M. Edelman), политической социологии (П. Бурдье, С. Московичи, М. Вебер, Н. Смелзер).

Материал исследования. Применительно к дискурсу материал, т. е. та языковая реальность, на которой строится исследование, играет значительно большую роль, чем материал в традиционных работах, сориентированных на системное описание языковых единиц. Политический дискурс имеет как универсальные, так и специфические этнокультурные характеристики. Российский политический дискурс, бесспорно, имеет ряд характеристик универсального плана, объединяющих его с политическим дискурсом на других языках. Вместе с тем, культурно-специфические характеристики объекта нашего изучения требуют раскрытия особенностей современной российской коммуникативной среды. Именно поэтому в диссертации уделяется существенное внимание социально-политическим реалиям современной России, и именно поэтому данная работа выполнена на стыке двух специальностей – русский язык и общее языкознание.

Материал исследования представлен выборкой из лексикографических источников и записями политического дискурса. В работе использованы материалы российской и американской прессы за период 1996-2000 гг., телепередач, стенограмм заседаний Государственной Думы, публикаций в Интернете, а также граффити, листовки, плакаты и прочие агитационные и информационные материалы.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Политический дискурс представляет собой знаковое образование, имеющее два измерения – реальное и виртуальное, при этом в реальном измерении он понимается как текст в конкретной ситуации политического общения, а его виртуальное измерение включает вербальные и невербальные знаки, ориентированные на обслуживание сферы политической коммуникации, тезаурус прецедентных высказываний, а также модели типичных речевых действий и представление о типичных жанрах общения в данной сфере.

2. Интенциональную базу политического дискурса составляет борьба за власть, что предопределяет его основные функции: а) интеграция и дифференциация групповых агентов политики; б) развитие конфликта и установление консенсуса; в) осуществление вербальных политических действий и информирование о них; г) создание «языковой реальности» поля политики и ее интерпретация; д) манипуляция сознанием и контроль за действиями политиков и электората.

3. К числу системообразующих характеристик политического дискурса относятся следующие: а) преобладание массового адресата; б) доминирующая роль фактора эмоциональности и значительный удельный вес фатического общения; в) смысловая неопределенность, связанная с фантомностью ряда денотатов и фидеистичностью; г) эзотеричность как результат использования манипулятивных стратегий, важнейшими из которых являются эвфемизация, намеренная уклончивость, намеки и ссылки на слухи; д) опосредованность политической коммуникации фактором масс-медиа; е) театральность, необходимость политиков «работать на публику», привлекая ее своим имиджем; ж) динамичность языка политики, обусловленная злободневностью отражаемых реалий и изменчивостью политической ситуации.

4. К базовым концептам политического дискурса относятся концепты «Власть» и «Политик». Содержательный минимум концепта «Власть» в русской лингвокультуре составляют компоненты «господство», «право», «способность», «влияние», «контроль», «авторитет». В метафорике власти соединяются два противоречивых образа: механизма и живого существа. В оценочных характеристиках власти преобладает негативная морально-этическая оценка данного феномена. Вербализация концепта «Политик» характеризуется факультативной экспрессивной оценкой, нередко с комической коннотацией.

5. Типология знаков политического дискурса строится по следующим основаниям: а) оппозиция в плане выражения (вербальные – невербальные знаки); б) оппозиция по коннотативной маркированности; в) оппозиция по характеру референции. Основным организующим принципом семиотического пространства политического дискурса является базовая семиотическая триада «интеграция – ориентация – агональность», эта функциональная триада проецируется на базовую семиотическую оппозицию «свои – чужие».

6. В каждом из трех функциональных типов знаков имеются специализированные и транспонированные единицы. Специализированными знаками ориентации являются наименования политических институтов и институциональных ролей, имена политиков и т.д., специализированными знаками интеграции – государственные символы и эмблемы, выражающие групповую идентичность, лексемы единения и совместности, специализированными знаками агрессии – маркеры «чуждости». Границы между тремя функциональными типами знаков не являются жестко фиксированными. Эволюция прагматики знаков делает возможным семиотическое преобразование одного типа в другой. Основным направлением этой эволюции является движение от информатики к фатике, т. е. превращение знаков ориентации либо в знаки интеграции (приобретение идеологической коннотации «свои» и положительной эмотивности), либо в знаки агрессии (приобретение идеологической коннотации «чужие» и отрицательной эмотивности).

7. Базовая семиотическая триада политического дискурса находит выражение в специфических речевых актах этого дискурса: в частности, функциональной направленностью здравиц является интеграция, лозунговых ассертивов – ориентация, волитивов изгнания – агрессия. Специфической особенностью речеактового представления политического дискурса является наличие в нем особого вида перформативов – политических перформативов, представляющих собой высказывания, само произнесение которых является политическим действием. К наиболее значимым из них относятся перформативы доверия и недоверия, поддержки, выбора, требования, обещания, а также эмотивный перформатив возмущения.

8. Относительно базовой семиотической триады структурируется и жанровое пространство политического дискурса. По характеру ведущей интенции разграничиваются: а) ритуальные жанры (инаугурационная речь, юбилейная речь, традиционное радиообращение), в которых доминирует фатика интеграции; б) ориентационные жанры, представляющие собой тексты информационно-прескриптивного характера (партийная программа, манифест, конституция, послание президента о положении в стране, отчетный доклад, указ, соглашение); в) агональные жанры (лозунг, рекламная речь, предвыборные дебаты, парламентские дебаты).

9. Многомерность и сложность политического дискурса проявляются в возможности дифференциации его жанрового пространства по ряду параметров: а) градация институциональности; б) субъектно-адресатные отношения; в) социокультурная дифференциация; г) событийная локализация; д) прототипность – маргинальность жанра в полевой структуре дискурса.

10. Совокупность первичных и вторичных дискурсных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного политического события, образует политический нарратив – своеобразный сверхтекст, объединенный общностью содержания и персонажей (например, политический скандал). Для политического нарратива характерно общественная значимость сюжета, двуплановость (денотативный прототип как политическое событие и сам нарратив как коммуникативное событие), протяженность по времени, множественность повествователей и связанные с этим неоднозначность модальных установок и ролевая амбивалентность персонажей.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования докладывались автором, на заседании сектора психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания РАН (2000), на рабочем совещании Института языкознания РАН «Политический дискурс в России» (1999, 2000), на заседании кафедры языкознания ВГПУ и научно-исследовательской лаборатории ВГПУ «Язык и личность», на международных научных конференциях «Россия и страны Америки: Опыт исторического взаимодействия» (Волгоград, 1997), «Ономастика Поволжья» (Волгоград, 1998), «Русский язык в контексте современной культуры» (Екатеринбург, 1998), «Проблемы семантического описания единиц языка и речи» (Минск, 1998), «Единство системного и функционального анализа языковых единиц» (Белгород 1999), «Проблемы сопоставительной семантики» (Киев 1999), на общероссийских научных конференциях «Вопросы лексикологии и лексикографии языков народов Северного Кавказа, русского и западноевропейских языков» (Пятигорск, 1999), «Актуальные проблемы психологии, этнопсихолингвистики и фоносемантики» (Пенза 1999), на межвузовских конференциях «Языковая личность: проблемы обозначения и понимания» (Волг оград, 1997), «Языковая личность: система, нормы, стиль» (Волгоград, 1998), «Языковая личность: жанровая речевая деятельность» (Волгоград, 1998), «Языковая личность: проблемы межкультурного общения» (Волгоград, 2000).

Объем и структура работы. Диссертация включает предисловие, введение, четыре главы, заключение и список литературы (538 наименований), а также список лексикографических источников и справочников и источников текстовых примеров.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В предисловии определяется предмет и цель исследования, обосновывается актуальность темы, научная новизна, доказывается теоретическая значимость и практическая ценность работы, формулируются основные положения, выносимые на защиту, определяется материал и методы исследования.

Во введении дается обзор основных направлений исследования политического дискурса в современной лингвистике и определяются базовые понятия: текст и дискурс.

Политическая лингвистика является одним из новых исследовательских направлений современного языкознания, которое носит междисциплинарный характер: в нем интегрируются достижения социолингвистики, лингвистики текста, когнитивной лингвистики, нарративного анализа, стилистики и риторики. Основная задача лингвистического анализа политического дискурса – вскрыть механизм сложных взаимоотношений между властью, познанием, речью и поведением.

Политический язык и политическая коммуникация стали предметом лингвистических исследований сравнительно недавно. С конца 50-х годов интерес к этой проблематике возник в ФРГ, прежде всего, с изучением языка национал-социализма [Klemperer 1947].

Одним из первых, кто обратился к языку тоталитарных режимов, был английский писатель Дж. Оруэлл, который предвосхитил многие лингвистические идеи, развиваемые в работах, посвященных выявлению заложенных в языке возможностей манипулировать сознанием и осуществлять социальную власть [Bolinger 1980; Sériot 1985; Блакар 1987; Вайнрих 1987 и др.] Политическая перестройка спровоцировала в отечественной лингвистике настоящий исследовательский бум в отношении тоталитарного языка советской эпохи [Купина 1995; Зильберт 1994; Вовк 1995; Ермоленко 1995; Норман 1995; Левин 1998 и др.] и постперестроечных инноваций в русском языке конца ХХ века [Ермакова 1996; Какорина 1996; Баранов, Казакевич 1991; Баранов 1997 и др.].

В современной лингвистике разграничиваются два подхода к анализу политической коммуникации: дескриптивный и критический.

Дескриптивный подход, восходящий к классической методике риторического анализа публичных выступлений, связан с изучением языкового поведения политиков: языковых средств, риторических приемов и манипулятивных стратегий, используемых политиками в целях убеждения [Grieswelle 1978; Bachem 1979; Bergsdorf 1978; Holly 1989; Atkinson 1984; Баранов, Паршин 1986; Николаева 1988; Михальская 1996; сборники материалов «Политический дискурс в России» 1998; 1999; 2000].

Другим направлением дескриптивного подхода, тесно связанным не только с лингвистикой, но и с политологией, является анализ содержательной стороны политических текстов. Методы контент-анализа и когнитивного картирования позволяют выявить когнитивные диспозиции отдельных политиков [Janis 1949; Chilton, Ilyin 1993; Pfau, Kenski 1990; Stuckey, Antczak 1995; Костенко 1993; Кордонский 1994; Дука 1998; Волкова 2000; и др.].

Критический подход нацелен на критическое изучение социального неравенства, выраженного в языке или дискурсе. В работах представителей критической лингвистики [Fairlough 1989; Wodak 1994; ван Дейк 1994 и др.] рассматривается проблема использования языка как средства власти и социального контроля.

Одной из наиболее плодотворных и относительно новых исследовательских парадигм в политической лингвистике является когнитивный подход. Моделирование когнитивной базы политического дискурса осуществляется через анализ фреймов и концептов политического дискурса, метафорических моделей и стереотипов, лежащих в основе политических предубеждений [Quasthoff 1989; Fowler 1991; Gee 1996; van Dijk 1997; Баранов 1990; Баранов, Караулов 1991; Лассан 1995; Чабан 1997; Ильин 1997]. В рамках когнитивного подхода исследуется также взаимосвязь языка и идеологии [Seidel 1985; Nöth 1990; Hodge, Kress 1993; van Dijk 1995, 1996, 1998].

Изложенное в диссертации исследование политического дискурса соединяет в себе элементы дескриптивно-риторического, дескриптивно-содержательного и когнитивного подходов.

Соотношение текста и дискурса в предлагаемой концепции институционального дискурса сводится к формуле «дискурс = подъязык + текст + контекст». Институциональный дискурс при таком подходе оказывается предельно широким понятием, охватывающим как языковую систему (ту ее часть, которая специфически ориентирована на обслуживание данной сферы коммуникации), так и речевую деятельность (в совокупности лингвистических и экстралингвистических факторов) и текст. Компонент «текст» в этой модели конкретизируется как «творимый текст» и «ранее созданные тексты». Компонент «контекст» включает в себя такие разновидности, как «ситуативный контекст» и «культурный контекст».

По аналогии с соссюровской дихотомией «язык « речь», представляющей две ипостаси существования языка, в диссертации предлагается понимание дискурса как системы коммуникации, имеющей реальное и виртуальное (потенциальное) измерения. В реальном измерении – это текущая речевая деятельность в определенном социальном пространстве, обладающая признаком процессности и связанная с реальной жизнью и реальным временем, а также возникающие в результате этой деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов.

Предмет анализа в диссертации составляет виртуальное измерение дискурса, которое рассматривается как семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, совокупным денотатом которых являются мир политики, и, кроме того, тезаурус прецедентных высказываний, набор моделей речевых действий и жанров, специфических для общения в данной сфере.

В главе I «Общая характеристика политического дискурса» определяются его границы и содержание, системообразующие признаки и функции, описываются базовые концепты.

Интенциональную базу политического дискурса составляет борьба за власть, что предопределяет его основные функции и способы их реализации. К основным функциям политического дискурса относятся: 1) интеграция и дифференциация групповых агентов политики; 2) агональность и гармонизация отношений участников политического процесса; 3) акциональная функция (в политике «говорить» значит«делать»); 4) функция интерпретации (создание «языковой реальности» поля политики); 5) контролирующая и регулятивная функции (манипуляция сознанием и контроль за действиями политиков и электората).

В определении границ политического дискурса мы исходим из его широкого понимания и включаем в него как институциональные, так и неинституциональные формы общения, в которых к сфере политики относится хотя бы одна из трех составляющих: субъект, адресат или содержание общения. Полевый подход к анализу структуры политического дискурса позволил выявить сферы его соприкосновения с другими разновидностями институционального дискурса (научным, педагогическим, юридическим, религиозным и др.), а также с неинституциональными формами общения (художественный и бытовой дискурс). Особую роль в существовании политического дискурса играет дискурс масс-медиа, являющийся в современную эпоху основным каналом осуществления политической коммуникации, в связи с чем правомерно говорить о тенденции к сращиванию политического дискурса с дискурсом масс-медиа.

Системообразующие характеристики политического дискурса сводятся к следующему:

1. Специфика институциональности политического дискурса заключается в преобладании массового адресата; основные векторы коммуникации проходят по линиям институт ® институт; представитель института ® представитель института; представитель института ® граждане; граждане ® институт;

2. Доминирующая роль фактора эмотивности (эмоции способствуют укреплению социальной солидарности и приверженности системе, выступают как мотивационный импульс к речевым действиям, мотивируя как воодушевление, так и вербальную агрессию);

3. Значительный удельный вес фатического общения (в политической коммуникации более важным нередко оказывается не содержание сообщения, а сам факт его произнесения);

4. Смысловая неопределенность, связанная с фантомностью ряда денотатов и фидеистичностью (значимость момента веры как проявление иррациональности политического дискурса);

5. Эзотеричность в политическом дискурсе проявляется не как семантическая, а как прагматическая категория, что обусловливает использование в нем таких стратегий, как эвфемизация и намеренная уклончивость;

6. Опосредованность политической коммуникации фактором масс-медиа способствует регулированию дистанции между лидером и массами – как сближению (при этом повышается демократичность дискурса), так и дистанцированию, что повышает авторитарность дискурса. Представители СМИ выполняют в политической коммуникации роль медиатора, реализующуюся в следующих функциональных вариантах: ретранслятор, рассказчик, конферансье, интервьюер, псевдо-комментатор, комментатор;

7. Театральность политического дискурса в значительной степени обусловлена тем, что массы воспринимают политику преимущественно через масс-медиа. Необходимость производить впечатление на публику заставляет политиков разрабатывать речевые стратегии и тактики создания привлекательного для публики имиджа;

8. Динамичность языка политики обусловлена злободневностью отражаемых реалий и изменчивостью политической ситуации.

К базовым концептам политического дискурса, относятся концепты «Власть» и «Политик». Содержательный минимум концепта «Власть» в русской лингвокультуре составляют компоненты «господство», «право», «способность». Генетически в индоевропейских языках понятие власти связано со смыслами «прямое», «магия», «сила», «речь». Власть как научное понятие включает компоненты «влияние», «контроль», «авторитет». Ассоциативные связи лексемы «власть», выявленные через анализ сочетаемости, показывают, что в массовом сознании власть мыслится как объект отчуждаемой принадлежности, имеющий геометрические параметры физический объект (пирамида власти, властная вертикаль), способный к самостоятельному передвижению и подвергаемый манипуляциям (захватить, передать, потерять власть). В метафорике власти соединяются два противоречивых образа: механизма и живого существа (рычаги, пружина власти; корни, мутации, паралич власти). Власть визуализуется как открытое пространство (поле, арена, горизонты власти) и архитектурное сооружение (фасад, фундамент власти). Кроме того, власть предстает как мощный эмоциогенный фактор (жажда, чары власти, упоение властью). Оценочные характеристики власти, по данным паремий, афоризмов и свободных ассоциативных реакций, показывают преобладание негативной морально-этической оценки данного феномена; психологическое признание естественного характера высшей власти сочетается с неверием в силу закона; стремление к власти рассматривается как неотъемлемая черта человеческой природы; подчеркивается разрушающее действие власти на человека.

Анализ лексикализованной вербализации концепта «Политик» на материале русского, английского и немецкого языков показал, что ядерные признаки денотата получают облигаторную оценочно-нейтральную и факультативную экспрессивно-оценочную вербализацию в наименованиях политиков (ср. спикер, депутат, центрист и демунист, киндерсюрприз, заднескамеечник). Периферийные признаки денотата получают множественную экспрессивную вербализацию, нередко с комической коннотацией. Закрепленной в лексических номинациях насмешке в разных лингвокультурах подвергаются такие качества политиков, как неопытность (boyscout), непрофессионализм (cookie pusher, amiable dunce), склонность к пустой болтовне (parlor pink), крайности в политической ориентации и неспособность идти на компромиссы (Bomb Thrower ), продажность и беспринципность (limousine liberal, brass collar Democrat, rainmaker). В русских политических комизмах акцент делается на высмеивание не столько типовых характеристик, сколько конкретных персоналий политических лидеров и групповых субъектов политики. С точки зрения теории прототипов в значении комических номинаций отражается социальный стереотип политика (по Дж Лакоффу). С другой стороны, анализ комических номинаций позволяет по принципу «от противного» вывести имплицитно зафиксированный в их значении образ идеального политика.

В главе II «Категоризация мира политики в знаках политического дискурса» исследуются закономерности организации его семиотического пространства. Выявляются множественные основания построения типологии знаков, анализируется семантическая и функциональная специфика политических мифологем и политической афористики.

Типология знаков политического дискурса строится по следующим основаниям:

1. оппозиция в плане выражения: вербальные – невербальные знаки. К невербальным знакам относятся артефакты (семиотически маркированные предметы гардероба, здания и помещения), графические символы, поведенческие знаки и сами политики, если они выступают в знаковой функции.

Знаковая сущность политика проявляется в следующих аспектах: а) политик как представитель группы, как метонимический знак, замещающий группу и одновременно символ определенных политических взглядов и направлений; (движение Лужкова, партия Лебедя). б) политик как актер, создатель образа, воплощение определенных воплощение определенных черт внешности и поведения (царь, оракул, царедворец, отличник, бузотер, строптивец); в) политик как носитель определенной политической функции (серый кардинал, страшилка, безгласный депутат, паровоз реформ). Распространенным приемом обозначения политической роли-функции является использование антропонима (Нет смысла гадать, кто может стать Аденауэром и Эрхардом по-российски); г) политик как воплощение психологического архетипа (старший брат, строгий отец, постылый муж, коварный обольститель).

2. оппозиция по коннотативной маркированности противопоставляются собственно референтные знаки (парламент, primaries) и коннотативно нагруженные политические аффективы (свобода, справедливость, independence, social progress). Свойственная последним редукция дескриптивного содержания, магия коллективных эмоций, мощный мобилизационный потенциал способствуют их использованию в качестве слов-лозунгов и ключевых слов политических текстов.

3. оппозиция по характеру референции. Референтная классификация наименований, отражающих мир политического, включает четыре основные рубрики: «субъекты политики», «политические режимы», «политическая философия», «политические действия». По степени абстрактности референта и степени устойчивости в когнитивной базе носителей языка разграничиваются: а) знаки соотносящиеся с нацией в целом (the Flag, the Constitution, equality); б) знаки, соотносящиеся с определенным политическим режимом и институтами (FBI, due process); в) знаки, отражающие политические реалии сегодняшнего дня ( the Reagan administration, gun control).

Содержание политической коммуникации на функциональном уровне можно свести к трем составляющим: формулировка и разъяснение политической позиции (ориентация), поиск и сплочение сторонников (интеграция), борьба с противником (агрессия как проявление агональности). Отсюда вытекает, что основным организующим принципом семиотического пространства политического дискурса является семиотическая триада «интеграция – ориентация – агональность (агрессия)». Эта функциональная триада проецируется на базовую семиотическую оппозицию «свои – чужие», которая, будучи культурной константой, обнаруживает в политическом дискурсе свою специфику и имеет специальные маркеры.

В каждом из трех функциональных типов знаков имеются специализированные и транспонированные единицы. Специализированными знаками ориентации являются наименования политических институтов и институциональных ролей (Дума, Кремль, премьер-министр), имена политиков, которые ассоциативно связаны с номинациями политических ценностей (демократия, порядок, права человека) и соотносятся с базовой шкалой политических ориентаций, традиционно задаваемой в терминах пространственных метафор типа правые, левые, центр и пр. К специализированными знаками интеграции с инвариантным компонентом «свои» относятся государственные символы и эмблемы, выражающие групповую идентичность, ритуальные поведенческие знаки, маркеры единения и совместности (мы, наш, все, единство, союз, сограждане и др.).

В качестве транспонированных знаков интеграции выступают термины ориентации – идеологемы, выступающие в качестве парольных лозунговых слов и выполняющих функцию идеологического дейксиса (отсылки к определенному групповому субъекту политики). Семантика пароля («я свой», «я с вами») выступает на первый план, когда политик употребляет тот или иной термин не столько для обозначения референта, сколько в качестве доказательства своей принадлежности к определенной политической группировке, приверженности определенной идеологии. Именно поэтому по парольным словам – политическим аффективам – легко идентифицировать группового субъекта дискурса, например: правительство народного доверия, дружба народов, преданность делу Ленина, социалистические идеалы (коммунисты); держава, отечество, соборность, православие (национал-патриоты); рыночные реформы, свобода слова, права человека, закон (либералы).

Специализированными знаками агрессии являются маркеры «чуждости» (дейктики отдаления, показатели умаления значимости: эти, они, и иже с ними, всякие, разные, какой-нибудь там), Транспонированными знаками агрессии служат политические инвективы-ярлыки. В качестве ярлыков традиционно используются неполитические пейоративы (предатели и мародеры), этнонимы (нерусские, кавказцы) и антропонимы (чубайсы, шахраи), а также политические термины (фашист, экстремист, патриот).

Знакам агрессии, так же, как и знакам интеграции, свойственно преобладание фатики над информативностью: знаки интеграции направлены на поддержание и укрепление отношений консенсуса между агентами политики, а знаки агрессии – на усиление конфликтных отношений. Границы между тремя функциональными типами знаков не являются жестко фиксированными. Эволюция прагматики знаков в направлении от информатики к фатике связана с выхолащиванием дескриптивного содержания и усилением прагматического. Знаки ориентации, приобретая идеологическую коннотацию «свои»/«чужие» и положительную/отрицательную эмотивность, превращаются в знаки интеграции или агрессии.

Схема 1.Эволюция прагматики знаков политического дискурса

фатика информативность фатика

положительная эмотивность нейтральность отрицательная эмотивность

·

интеграция ориентация агрессия

Фантомность политического сознания и фидеистическое отношение к слову обусловливают важную роль мифа в политической коммуникации. Языковым носителем мифа является мифологема, отличительным признаком которой является фантомный денотат. Исходя их предположения, что языковое существование мифа имеет статус прецедентного феномена, мы выделяем три типа политических мифов и мифологем, соотнося их с типами вербальных прецедентных феноменов: прецедентный текстом, высказыванием и именем. Содержание мифологемы-текста составляет миф-нарратив (рассказы о дедушке Ленине; Washington and the cherry tree.), мифологема-высказывание коррелирует с мифом-пропозицией (Анархия – мать порядка. Prosperity is just around the corner), а мифологеме-антропониму соответствует миф-образ (железный Феликс, the Great Communicator) .

Кроме того, типология политических мифологем строится по следующим основаниям: а) по характеру референта – субъекта мифа – разграничиваются национальные мифологемы (мифы основания нации), групповые мифологемы (мифы политических институтов) и личностные мифологемы, денотатами которых являются выдающиеся личности в политике; б) по аксиологической направленности разграничиваются мифологемы, содержание которых связано с утверждением положительных ценностей (коммунизм, рынок, American dream), и мифологемы, содержание которых направлено на ниспровержение отрицательных ценностей (олигархи, сионисты, the Evil Empire). Соответственно, в политическом дискурсе формируется когнитивный коррелят архетипной ролевой оппозиции – противопоставление героев и злодеев.

Политический дискурс отражает борьбу между теми, кто создает мифы и теми, кто их разоблачает. Не случайно в политическом дискурсе весьма частотны формулировки мифологем, преподносимые в контексте разоблачения: Еще одним мифом является популярная сказка об «олигархии», которая очень нравится тем, кого зачисляют в эту категорию. Для речевого акта разоблачения в политическом дискурсе имеются специальные маркеры – знаки неверия и скепсиса: на самом деле, фактически, ложь, фальшивка, мистификация, сказка, обман народа, очередной миф, так называемый, развеять миф. Употребление этих маркеров сопровождается иронической тональностью, которая в письменной речи обычно передается кавычками.

Значительное место в семиотическом пространстве политического дискурса занимает афористика, которая представляет собой корпус прецедентных высказываний политиков или языковые рефлексы политической коммуникации. Афористика трактуется в работе как подсистема знаков политического дискурса, план содержания которых составляет совокупность суждений и мире политики. Данная подсистема представляет собой неоднородное. но структурированное множество, включающее следующие жанры: собственно афоризм (Большая империя, как и большой пирог, легче объедается с краев. – Б. Франклин), пословица (Коней на переправе не меняют. You can’t beat somebody with nobody.), максима (Демократия – это не вседозволенность. In politics a man must rise above principles), заголовок (Десять шагов в ХХ век. Alliance for progress.), лозунг (Мир хижинам, война дворцам! A chicken in every pot and two cars in every garage), девиз (Жить и работать по-коммунистически. Россия – для русских!), программное заявление (Догнать Америку по мясу, маслу и молоку! – Н. Хрущев; The world must be made safe for democracy; – В. Вильсон), фраза-символ (Караул устал. Охота на ведьм), индексальная фраза (Мы вам покажем кузькину мать! –Н. Хрущев; Нам пытаются подбросить. –М. Горбачев).

Основными параметрами, по которым структурируется корпус политической афористики, являются:

а) характер референции (универсальная – частная референция);

б) статус прецедентности (автореференция, отсылка к прецедентному тексту, отсылка к прецедентной ситуации) и степень текстовой автономии (высказывание представляет собой отдельный текст, относительно автономный или неавтономный фрагмент текста, или же вообще не соотносится ни с каким текстом);

в) по коммуникативно-целевому аспекту высказывания выделяется афористика, отражающая рефлективный и деятельностный аспекты политического дискурса;

г) по степени дейктичности (имеется в виду дейксис дискурса) разграничивается, во-первых, высказывания, не обладающие дейктичностью (отсылающие к прецедентной ситуации или имеющие автономный текстовый статус); во-вторых, высказывания сочетающие дейктичность с сигнификативной глубиной (отсылающие к прецедентным текстам лозунги, девизы, заголовки, программные заявления) и , в –третьих, высказывания с гипертрофированной дейктичностью и минимальной сигнификативностью (индексальные фразы, выступающие в качестве языковой «метки» того или иного политика).

Функции, выполняемые разными жанрами политической афористики, выступают как детализация базовой функциональной семиотической триады: интегрирующая афористика включает здравицы, возвеличивание, призывы к единству; ориентационная афористика выполняет функции идентификации, проективности, стратагемности и дидактичности; агональная афористика реализует инструментальную и аргументативную функции.

В Главе III «Интенциональные характеристики политического дискурса» рассматривается специфика его истинностного аспекта, анализируются феномены эвфемизации и дисфемизации как стратегии уклонения от истины, определяется содержание и статус категории прогностичности, выявляется специфика речевых актов политического дискурса.

Проблема достоверности/недостоверности информации является ключевой в интерпретации политических текстов, поскольку искренность, как условие правдивости сообщения, в политической коммуникации, как правило, уступает место соображениям политической выгоды. Уклонение от истины в политическом дискурсе является следствием тенденциозного представления действительности, связанного с целенаправленным преобразованием информации, т. е. с манипулятивным воздействием.

В зависимости от характера информационных преобразований в политическом дискурсе разграничиваются следующие виды манипулирования: аргументативное манипулирование (нарушение логики развития текста, уклонение от обязанности доказывания, маскировка логических ходов) и референциальное манипулирование, связанное с искажением образа денотата. В рамках референциального манипулирования выделяются: а) фактологическое манипулирование, которое включает весь диапазон операций с истинностным аспектом высказывания – от полного искажения (лжи) и полного умолчания до полуправды (частичного искажения и частичного умолчания); б) фокусировочное манипулирование, сосредоточенное, в основном, в зоне частичного искажения.

Политический дискурс представляет собой поле битвы между оппонентами, поэтому неотъемлемой частью диалога политических противников является вербальная реакция на уклонение от истины, особенно на фактологическое манипулирование. Поэтому одним из характерных для политического дискурса речевых актов является опровержение (изобличение во лжи). Структура данного речевого акта включает обязательный компонент – констатация самого факта лжи; и факультативные компоненты – а) доказательства недостоверности информации; б) указание на мотивы использования недостоверной информации. Для констатации факта лжи используются маркеры лжи и недостоверности: якобы, так называемый, ложь, подлог, клевета, дезинформация, подтасовка, это не соответствует действительности, откровенно вешает людям на уши лапшу и т. п

Фокусировочное манипулирование связано с изменением прагматического фокуса (точки зрения на денотат) и осуществляется в процессе номинативного варьирования. Данный тип манипулирования лежит в основе явлений эвфемизации и дисфемизации.

Эвфемизм и дисфемизм являются двумя сторонами одного явления, противоположными полюсами на оси оценочного варьирования денотата: его «улучшение» и «ухудшение». В эвфемизмах и дисфемизмах находят проявление два аспекта агональности: борьба за сохранение своего статуса (функция гомеостаза, свойственная эвфемизмам) и борьба против политического противника (функция агрессии, свойственная политическим инвективам. к которым относятся и дисфемизмы). Создатели эвфемизмов руководствуются следующими мотивами: стремление скрыть остроту социальных проблем (либерализация вместо рост цен; redundancy вместо unemployment), избежать общественного осуждения за совершение неправовых и аморальных действий (антитеррористическая операция вместо война), избежать потери своего общественного лица и спасти лицо адресата (демаркация границы вместо возвращение территорий; undocumented persons вместо illegal aliens), завоевать поддержку определенных политических сил (патриотический пояс вместо красный пояс), соблюсти дипломатический этикет (несанкционированный отбор вместо воровство газа), снять с себя ответственность за счет перераспределения вины (culturally deprived вместо poor).

Эвфемистическое переименование является следствием сознательного воздействия на язык как проявление его магической функции. Расшифровка эвфемистического переименования позволяет выявить систему ценностей общества: восстанавливая истинный денотат, мы одновременно расшифровываем и содержащуюся в нем импликатуру (выводим констатацию подразумеваемых ценностей). Таким образом, в эвфемизме, по сравнению с исходным, «табуируемым» наименованием снимается коннотация социальной неприемлемости.

К числу ценностных доминант, отраженных в содержании политических эвфемизмов, относятся следующие: страна должна быть сильной, иметь пользоваться уважением в международных кругах; лидер должен быть сильным, дееспособным, честным; в обществе не должно быть бедных и безработных; у всех должно быть достойное жилище налоги не должны быть чрезмерными; война – это зло; никто не имеет права распоряжаться жизнью другого человека.

Семантический механизм эвфемизации основан на референциальном сдвиге и смещении прагматического фокуса, что связано с редукцией или изменением статуса сем, мотивирующих отрицательную оценку. Содержательный аспект «улучшения» денотата (смещения прагматического фокуса) при эвфемизации поддается моделированию и может быть представлен в виде общей модели «социальная проблема ® ее решение» или «социальный конфликт ® гармонизация положения дел». Эта модель реализуется в ряде конкретных вариантов, например: «аморальное действие ® благородный мотив» (братская помощь вместо интервенция), «принуждение ® свободный выбор» (компактное проживание вместо гетто), «незаконность ® законность действий» (money politics вместо bribery) и др.

Наиболее значимыми способами эвфемизации в политическом дискурса являются: а) снижение категоричности констатации нежелательного факта (описательная парафраза или градация-преуменьшение); б) увеличение референциальной неопределенности за счет затемнения внутренней формы и расширения объема референции (семантической и синтаксической редукции, генерализации и введения квантора неопределенностия).

Эзотеричность политического дискурса проявляется в наличии в нем категории прогностичности, соотносимой с категорией интерпретируемости текста. Существование данной категории обусловлено тем что адресант в манипулятивных целях стремится «зашифровывать» содержание сообщения, вследствие чего адресат вынужден совершать толковательную (прогностическую) деятельность. Ходят упорные слухи, что вице-премьер О. Сысуев, курирующий блок социальных вопросов, может попасть под сокращение В этом случае социальную вотчину могут повесить на Немцова (КП 10.01.98). Кому-то очень нужно, чтобы в этом зале в понедельник собрались чужие депутаты (В. Жириновский, СГД, 2.09.98).

Содержание этой категории может быть представлено в виде шкалы с полюсами «загадка» и «разгадка» а промежуточным звеном является догадка (попытка разгадки). Каждому из этих трех звеньев соответствуют определенные лингвопрагматические средства:

Схема 2 Средства выражения категории прогностичности

загадка попытка разгадки (догадка) разгадка

незнание частичное/вероятностное знание знание

поддержание энтропии уменьшение энтропии снятие энтропии

· x

уход от ответа вопрос ответ

маркеры загадки предположение маркеры разгадки

намеки обещание раскрыть тайну рефлексивы

ссылка на слухи

квантор неопределенности

К эксплицитными единицам категории относятся маркеры тайны (тайна, секрет, мистификация, загадочная фраза, туманный ответ, гадать) и разгадки (разгадка, подоплека, дать подсказку, расшифровать, иметь в виду, трактовать, открывать (козырные) карты). Полюс разгадки актуализируется специфическими речевыми актами – метаязыковыми рефлексивам. Целью рефлексива является снятие информационной энтропии, коррекция сообщения в сторону уточнения, приближения к истине: Но вы тогда еще ультиматум выставили. – Это был не ультиматум, а нормальные политические требования (Г. Явлинский); Обесценился не рубль, обесценилась Российская Федерация. Произошла не девальвация рубля, а девальвация власти и президента (Г. Зюганов).

Речевые акты, типичные для политического дискурса, также можно рассмотреть сквозь призму базовой семиотической триады. Иллокутивной функцией речевых актов интеграции является выражение единения. солидарности, сплочение «своих». Эта интенция реализуется в речевых актах здравицы, поддержки, призыва к единению, констатации единства.

К речевым актам ориентации относятся лозунговые ассертивы и декларативы, обозначающие программную позицию, прогнозы, интерпретирующие речевые акты (рефлексивы), опровержения и разоблачения. Обратной стороной ориентации является дезориентация, составляющая суть манипуляций в политическом дискурсе. Данная интенция реализуется в речевых актах, способствующих созданию и поддержанию смысловой неопределенности: предположения, намеки, ссылки на слухи, уклонение от ответа на вопрос.

К речевым актам агрессии относятся волитивы изгнания (представляющие собой символические действия), категоричные требования и призывы, вердикты, угрозы, проклятья.

Специфической особенностью речеактового представления политического дискурса является наличие в нем особого вида перформативов – политических перформативов, представляющих собой высказывания, само произнесение которых является политическим действием. К наиболее значимым политическим перформативам относятся перформативы доверия и недоверия (Выражаем недоверие Ельцину и всем тем лицам в структурах власти, которые поддерживают деструктивное и дестабилизирующее общество решение), выбора (Выбираю «Яблоко»!), требования (Требуем немедленной отставки президента!), возмущения (Крайне возмущены действиями президента…), поддержки и обещания.

В главе IV «Жанровое пространство политического дискурса» выявляются параметры его структурирования, анализируются жанры инаугурационного обращения и лозунга, вводится понятие политического нарратива.

Жанровое пространство политического дискурса структурируется относительно его базовой семиотической триады. По характеру ведущей интенции разграничиваются: а) ритуальные жанры (инаугурационная речь, юбилейная речь, традиционное радиообращение), в которых доминирует фатика интеграции; б) ориентационные жанры, представляющие собой тексты информационно-прескриптивного характера (партийная программа, манифест, конституция, послание президента о положении в стране, отчетный доклад, указ, соглашение); в) агональные жанры (лозунг, рекламная речь, предвыборные дебаты, парламентские дебаты).

Существует определенная корреляция между функциональными типами знаков и соответствующими типами жанров. Так, интегрирующие знаки тяготеют к эпидейктическим жанрам преимущественно ритуальной коммуникации. Знаки агрессии естественным образом реализуются в агональных жанрах. Что касается знаков ориентации, то они, в силу своей нейтральности и потенциальной амбивалентности, составляют информативную основу любых жанров.

Многомерность и сложность политического дискурса проявляются в возможности дифференциации его жанрового пространства по ряду параметров:

а) градация институциональности (от разговоров с друзьями о политике до межправительственных переговоров);

б) субъектно-адресатные отношения (дифференциация жанров с учетом вариативности субъекта и адресата в рамках иерархии агентов политики «политический институт, представитель института, граждане в массе, отдельный гражданин»);

в) социокультурная дифференциация связана с неоднородностью групповых субъектов политики в плане идеологической ориентации, что приводит к образованию политических социолектов.

Основой политического социолекта является его идеологическая ориентация, которой и определяются его специфические лингвистические характеристики. В отличие от групповых, корпоративных и профессиональных жаргонов, политический социолект не содержит специфической лексики, неизвестной носителям другого социолекта. Дифференциальные признаки различных политических социолектов как лексических подсистем, заключаются, преимущественно, в частотности, комбинаторике и коннотативных характеристиках одних и тех же лексем. К числу таких дифференциальных признаков относятся следующие: а) специфический набор парольных лозунговых слов, отражающих ценностные доминанты данной группы; б) различия в характере вербальной агрессии (степень косвенности и предпочитаемый набор инвектив); в) разный удельный вес речевых стереотипов и штампов; г) разный удельный вес эмотивно-маркированной лексики (в частности, полярные различия в оценочных коннотациях политических антропонимов); д) специфический набор цитат, аллюзий и прочих отсылок к прецедентным текстам, отражающим ценностные предпочтения той или иной группы.

Наряду с корпоративной функцией политический социолект нередко выполняет функцию сопротивления правящему режиму.

в) событийная локализация –дифференциация жанров по их соотнесенности со сложными коммуникативными событиями политического дискурса. Один и тот же жанр может входить в разные события, как показано в таблице:

г) степень прототипности – маргинальности жанра в полевой структуре дискурса. К центральным, прототипным относятся первичные, сугубо институциональные жанры, в полной мере соответствующие основной интенции политического дискурса – борьбе за власть: парламентские дебаты, публичная речь политика, лозунг, декрет, переговоры. Периферийные жанры находятся на стыке с другими типами дискурса и, как правило, являются вторичными жанрами, имеющими респонсивный характер и представляющими собой реакцию на речевые действия, совершенные политиками в первичных жанрах. К ним относятся интервью, мемуары политиков, аналитические статьи, письма читателей. разговоры о политике, граффити, а также смеховые жанры (политическая карикатура, пародия, частушка, анекдот).

Инаугурационное обращение как прототипный жанр интеграции отличает фатическая доминанта коммуникации. Инаугурационная речь является неотъемлемой частью ритуального политического события и представляет собой политический перформатив. Особенностью временной отнесенности данного жанра является «вечное настоящее», что отражается в специфике его тональности и словаря. Основными функциями инаугурационного обращения являются: интегративная, инспиративная, декларативная, перформативная. Каждая функция находит свое выражение в специфическом наборе топосов.

Для интегративной функции таковыми являются: а) топос взаимных обязательств народа и президента The oath taken in the presence of the people becomes a mutual covenant. My promise is spoken: yours unspoken, but not the less real and solemn (Б. Гаррисон); б) топос единства нации как условия успешного решения проблем, стоящих перед страной Let us then, fellow-citizens, unite with one heart and one mind … (Т. Джефферсон).

Инспиративная функция актуализируется через топосы опоры на прошлое (We dare not forget today that we are heirs of that first revolution. – Дж. Ф. Кеннеди).), обновления (Today we celebrate the mystery of American renewal. – Б. Клинтон), величия нации (Our nation is posed for greatness. – Р. Рейган).) и топос возвышенных эмоций (And may He continue to hold us close as we fill the world with our sound – in unity, affection and love. – Р. Рейган).

Декларативная функция реализуется в топосах долга (We must be strong, for there is much to dare. – Б. Клинтон), работы (My friends, we have work to do. – Дж. Буш) и насущных проблем дня (There are homeless, lost and roaming. There is crime to be conquered, the rough crime of the streets. – Дж. Буш).

Для перформативной функции особо значимы топос вступления в должность (With this pledge taken, I assume unhesitatingly the leadership of this great army of our people…– Ф. Д. Рузвельт), а также топосы законопослушности (I take the official oath to-day with no mental reservations and with no purpose to construe the Constitution or laws by any hypercritical rules. – А Линкольн) и достойного лидера (Ask of us the same high standards of strength and sacrifice which we ask of you. – Дж. Ф. Кеннеди).

Лозунг входит в число прототипных жанров политического дискурса. Агональность лозунга заключается в том он является непосредственным инструментом политической борьбы: в иллокутивном аспекте жанрообразующим признаком лозунга является директивность. Лапидарность и суггестивность, будучи основными характеристиками лозунга, обусловливают его содержательную и структурную специфику: тематическая однофокусность, злободневность, идеологическая маркированность, максимальная эксплицитность в пропозициональном и аксиологическом плане, эмоциональность, наличие лозунговых слов, преобладание простых нераспространенных утвердительно-восклицательных предложений, наличие часто повторяющихся клишированных структур, ритма, рифмы и аллитерации (Ельцин, Чехов, Семергей, вон из власти и скорей! ЗАбота, ЗАщита,ЗАкон. Знаем, верим, изберем! Борис. Борись! Мы отменим депутатскую неприкосновенность! Вернем себе достойную жизнь!).

Типология лозунгов строится по иллокутивной силе: в основе рекламных лозунгов лежит речевой акт призыва, для протестных лозунгов ведущим является речевой акт требования, декларативные лозунги содержат речевые акты ассертивы и экспрессивы.

Особо значимые сюжеты политической жизни находят отражение в специфических дискурсных образованиях – политических нарративах, под которыми понимается разновременная совокупность текстов разных жанров, сконцентрированная вокруг определенного политического события. Для политического нарратива как сложного коммуникативного события характерна множественность изложений и модальных установок.

Примером такого события является политический скандал. Представление о типизированной ситуации скандала составляет денотативный прототип нарратива, который выявляется через анализ концептуального фрейма «скандал». Основные узлы данного фрейма (субъекты скандала, их действия, предпосылки, цели и последствия действий, реакция социума на скандал) коррелируют с нарративными категориями в рамках повествовательного фрейма (по Т. ван Дейку). Ролевая структура политического нарратива задается базовой семиотической оппозицией «свои – чужие» и конкретизируется на двух уровнях: а) оппозиции социокультурных (этических) ценностей; б) оппозиция политических сил и группировок.

В заключении подводятся итоги исследования.

Основной вывод выполненной работы сводится к тому, что установленная в работе семиотическая триада политического дискурса – интеграция, ориентация, агональность – выступает в качестве организующего принципа на всех уровнях данного вида общения – в его знаковых единицах, речевых действиях и жанрах.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Семиотика политического дискурса: Монография / Ин-т языкознания РАН; ВНПУ. Волгоград: перемена, 2000. 22 п.л.

2. Жизнь и культура США: лингвострановедческий словарь. – Волгоград: Станица-2, 1998. 15 п. л. (Соавтор О. А. Леонтович).

3. Градация в лексической семантике: учебное пособие к спецкурсу. Куйбышев: КГПИ, 1990. 5,5 п.л.

4. Лингвистический контекст как средство развертывания и развития лексического значения // Значение слова и его варьирование в тексте. Волгоград: ВГПИ, 1987. С. 12-25. 0,8 п. л (Соавтор И. В Сентенберг).

5. Объективация значения слова в парадигматическом контексте // Морфологические и семантические проблемы слова как номинативной единицы. Горький: ГГПИ, 1988. С. 115–124. 0,6 п. л. (Соавтор И. В. Сентенберг).

6. Количественно-оценочный дейксис в слове, словосочетании и предложении // Синтагматика слова, словосочетания и предложения. Волгоград: ВГПИ им. А. С. Серафимовича, 1988. – С. 150–155. (0,5 п.л.).

7. О соотношении категорий интенсивности и экспрессивности // Экспрессивность на разных уровнях языка. Новосибирск: Изд-во Новосиб. Гос. ун-та, 1984. С. 60–65. 0,3 п.л

8. Типология градуальных парадигм // Языковые парадигмы и их функционирование в речи. Волгоград: Перемена, 1992. С. 52–60. 0,3 п.л.

9. Антропонимы-сленгизмы в языковой картине мира // Языковая личность: проблемы значения и смысла. Волгоград: Перемена, 1995. – С. 118–124. 0,4 п.л

10. Лингвокреативная языковая личность и инновационные процессы в английском сленге // Язык и эмоции. Волгоград: Перемена, 1995. С. 155–160. 0,3 п.л.

11. Компьютерный жаргон как лингвокультурный феномен // Языковая личность: культурные концепты. Волгоград: Перемена, 1996. – С. 204-211. 0,4 п.л

12. Прагматические функции кавычек в американской журнальной публицистике // Языковая личность: проблемы обозначения и понимания. Тез. докл. науч. конф. Волгоград 5–7 февр. 1997 г. Волгоград: Перемена, 1997. С. 133-134. 0,1 п.л

13. Эвфемизм и ирония в политическом тексте // Филология –Philologica, №11. Краснодар: Изд-во Кубан. ун-та, 1997. С. 47-49. 0,5 п.л.

14. Political euphemisms in ironical context // Сближение культур: следующий шаг: Междунар. сб. науч. тр. / Волгогр. гос. пед. ун-т (Россия); Рамапо колледж, Нью-Джерси (США). Волгоград: Перемена, 1997. С. 99–106. 0,5 п.л.

15. Языковой образ американского политика (по материалам культурологических словарей // Americana. Вып. 2: материалы междунар. науч. конф. «Россия и страны Америки: Опыт исторического взаимодействия», г.Волгоград, 24-26 сент. 1997 г. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 1998. С.305-314. 0,6 п.л.

16. Прагматика дейксиса в политическом дискурсе // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г./ВГПУ. Волгоград: Перемена, 1998. С. 121-123. 0,1 п.л.

17. Функции антропонимов в политическом дискурсе // Ономастика Поволжья: Тез. докл. VIII междунар. конф. Волгоград, 8-11 сент. 1998 г. Волгоград: Перемена, 1998. С. 101–194. 0,2 п.л.

18. Политическая афористика как знаковый феномен // Языковая личность: жанровая речевая деятельность: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 6-8 окт. 1998 г./ ВГПУ. Волгоград: Перемена, 1998. С. 105–106. 0,1 п.л.

19. Структура и границы политического дискурса // Филология – Philologica, №14. Краснодар: Изд-во Кубан. ун-та, 1998. С.22–29. 1,1 п.л.

20. Политический скандал как нарратив // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград – Саратов: Перемена, 1998. С. 55-68. 0,8 п.л.

21. Вторичные жанры политического дискурса // Русский язык в контексте современной культуры. Тез. докл. междунар. конф. Екатеринбург 29-31 окт. 1998 г. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. ун-та, 1998. С. 143-144. 0,1 п.л.

22. Интерпретация в политическом дискурсе: вопрос, ответ, загадка // Проблемы семантического описания единиц языка и речи. Тезисы докл. междунар. науч. конф., Минск, 10-12 ноября 1998 г. Минск.: МГЛУ, 1998. С. 174–175. 0,1 п.л.

23. Вербальная агрессия в политическом дискурсе // Вопросы стилистики. Вып. 28: Антропологические исследования. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1999. С. 204-222. 1,1 п.л.

24. Семиотическое пространство политического дискурса // Политический дискурс в России – 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27–28 марта 1999 года). М.: Диалог-МГУ, 1999. С. 114-123. 0,6 п.л.

25. Типология мифологем в русском и американском политическом дискурсе // Проблеми зiставноï семантики: Збiрник статей за доповiдями Мiжнародноï науковоï конференцiï 23-25 вересня 1999 р. – Киïв, 1999. С.349–352. 0,3 п.л.

26. Слово в политическом социолекте // Вопросы лексикологии и лексикографии языков народов Северного Кавказа, русского и западноевропейских языков. Тез. Общерос. конф. (22-23 апреля 1999). Пятигорск: ПГЛУ, 1999. С. 132–133. 0,1 п.л

27. Язык и власть // Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. Волгоград: Перемена, 1999. С. 132–149. 1,1 п.л.

28. Структура коммуникативного события «политический скандал» // Единство системного и функционального анализа языковых единиц. материалы междунар. науч. конф. Белгород: Изд-во Белгород. ун-та, 1999. С. 336-339. 0,2 п.л. (Соавтор О. Е. Ермоленко).

29. Политическая психология и политический фольклор // Актуальные проблемы психологии, этнопсихолингвистики и фоносемантики: Материалы Всерос. конф. Пенза, 8–11 декабря 1999. М.; Пенза: Ин-т психологии и Ин-т языкознания РАН; ПГПУ им. В. Г. Белинского, 1999. С. 116-117. 0,1 п.л.

30. Смысловая неопределенность как фактор политического дискурса // Политический дискурс в России – 4: Материалы раб. совещ. (Москва 22 апреля 2000 г.). М.: Диалог-МГУ, 1999. С. 111–116. 0,3 п.л.).

31. Эвфемизация в политическом дискурсе // Языковая личность: проблемы креативной семантики. Волгоград: Перемена, 2000. С. 94–112. 1,1 п.л.

32. Функциональная структура политического дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс. Волгоград: Перемена, 2000. С. 79–90. 0,7 п.л.