Дипломная работа: Роман Ф.М. Достоевского "Бесы" как антинигилистический

Дипломная работа: Роман Ф.М. Достоевского "Бесы" как антинигилистический

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Курский государственный университет»

Филологический факультет

Специальность 050501 (032900) – РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА

Специализация – КОРРЕКТУРА ТЕКСТА

Очная форма обучения (5 лет)

Кафедра литературы

Выпускная квалификационная (дипломная) работа на тему:

«Роман Ф.М. Достоевского «Бесы» как антинигилистический»

Выполнила

студентка 5 курса

Лапина Ирина Владимировна

Научный руководитель

доктор филологических наук, профессор

Криволапов Владимир Николаевич

Введение

Проблема «нигилизма» (как в историческом, так и в современном отношении) привлекает пристальное внимание философов, историков, литературоведов, как на Западе, так и в России, порождая при этом многочисленные споры и дискуссии.

Одно из наиболее полных разъяснений нигилизма дает Герцен в своей статье «Еще раз Базаров» в 1869 году. Он определяет нигилизм как совершеннейшую свободу «от всех готовых понятий <…> Нигилизм <…> это логика без структуры, это наука без догматов, это безусловная покорность опыту и безропотное принятие всех последствий, какие бы они ни были, если они вытекают из наблюдения, требуются разумом. Нигилизм не превращает что-нибудь в ничто, а раскрывает, что ничего , принимаемое за что-нибудь, –оптический обман и что всякая истина, как бы она не перечила фантастическим представлениям, –здоровее их и во сяком случае обязательна». [1]

Честь художественного открытия нигилизма в России, по общему признанию, принадлежала И.С. Тургеневу. Н.Н. Страхов пишет: «…для нашей литературы, для общественного сознания вопрос о народившемся у нас отрицании был ясно поставлен преимущественно романом Тургенева «Отцы и дети», тем романом, в котором в первый раз появилось слово нигилист, с которого начались толки о новых людях <…> Тургенев <…> совершил решительное открытие, нарисовал тип, которого прежде почти никто не замечал и который все ясно увидели вокруг себя». [2]

В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский выводит два типа нигилистов:

1) глубоких, трагических нигилистов (типа Базарова), беспокойных, тоскующих, мучительно ищущих истину, остро ощущающих трагизм человеческого бытия и свое общественное одиночество;

2) самодовольных, равнодушных, ограниченных (типа Ситникова и Кукшиной), не ведающих сомнений, беспокойства, исканий, не знающих жизни, но уверенных в своем цивилизаторском призвании и высокомерно собирающихся переделывать народ по европейскому образцу.

Нигилистов второго типа Достоевский со временем назовет «бесами».

Страхов полагал, что начало борьбы с нигилизмом положил Достоевский-публицист своей статьей «Г-н –бов и вопрос об искусстве» 1861 года. Через десять лет эта борьба достигнет своего апогея в романе «Бесы», в самом тенденциозном его романе.

Пожалуй, ни один художник не вызывал столько противоречивых оценок, столько ожесточенных споров, как Достоевский. Они возникли еще при жизни писателя, но резкость дискуссий не уменьшается по прошествии времени. Это касается и личности самого Достоевского, и его произведений.

Достоевский сам указывает на свою главную особенность. «Я скажу Вам про себя, что я –дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой доски. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных», –писал он 1854 году.

Почти через 20 лет появляется роман «Бесы». В центре романа –характерная для Достоевского проблема русского нигилизма, его идейных истоков и современной политической практики.

Целью нашей работы стало изучение романа «Бесы» Ф.М. Достоевского в историческом и современном контексте как антинигилистического произведения.

В связи с этим нами поставлены следующие задачи:

1)   изучить текст романа Ф.М. Достоевского «Бесы»;

2)  изучить рассказ М. Горького «Карамора» и повесть М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»;

3)  изучить критическую литературу по вышеуказанным произведениям;

4)  выяснить отношение к поднимаемым вопросам современников Достоевского и последующих исследователей его творчества;

5)  изучить черновики и записные тетради Ф.М. Достоевского для ответа на вопрос об истории создания романа «Бесы»;

6)  провести сравнение героев романа «Бесы» между собой и сравнить их с героями рассказа М. Горького «Карамора» и повести М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»;

7)  исследовать вопрос нигилизма;

8)  изучить биографию С.Г. Нечаева как прототипа одного из главных героев;

Объектами изучения нами были выбраны:

1)  текст романа Ф.М. Достоевского «Бесы»;

2)  текст рассказа М. Горького «Карамора»;

3)  текст повести М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»;

4)  черновики и записные тетради Ф.М. Достоевского, относящиеся к созданию роману «Бесы»;

5)  критическую литературу по изучаемым нами вопросам.

Глава 1.1 История создания романа

Решающим побудительным толчком для создания романа «Бесы» послужило так называемое «нечаевское дело» –убийство слушателя Петровской земельной академии И.П. Иванова пятью членами тайного общества «Народная расправа» во главе с С. Нечаевым.

Обстоятельства идеологического убийства, политические предпосылки и организационные принципы террористов, особенности личности их руководителя и составили фактологическую основу «Бесов». Вместе с тем газетные материалы и судебные протоколы, вымыслы и бытовые факты как бы слились с препарированными идеями либералов и западников Чаадаева, Грановского, левых радикалов Прудона, Бакунина, революционных демократов Белинского, Писарева, Герцена, вульгарных материалистов Фохта, Бюхнера и претерпели трансформацию в соответствии с многоплановым художественным замыслом, получили глубокую философско-психологическую и религиозно-нравственную интерпретацию. Писателю было важно не только высветить до дна содержание и смысл актуального события, но и выявить его происхождение, определить питательную почву и метафизические основания для такой деятельности.

В преддверии работы над «Бесами», в мае 1869 года, Достоевский поделился с А.Н. Майковым мечтой: «воспроизвести … всю русскую историю, отмечая в ней те точки и пункты, в которых она временами и местами, как бы сосредоточилась и выражалась вся, вдруг, во всем своем целом. Таких всевыражающих пунктов найдется, во всем тысячелетии, до десяти… Ну вот схватить эти пункты и рассказать…всем и каждому, но не как простую летопись, нет, а как сердечную поэму… Но без эгоизма, без слов от себя, а наивно, как можно наивнее, только чтоб одна любовь к России била горячим ключом –и более ничего…».

По свидетельству Анны Григорьевны Достоевской, жены Федора Михайловича, писатель, читая газеты и общаясь с ее братом, студентом той самой Петровской земельной академии, Иваном Григорьевичем Ситниковым, пришел к выводу, что в этом учебном заведении «в самом непродолжительном времени возникнут политические волнения».

Убийство Иванова Нечаевым и его соратниками поразило Достоевского как сбывшееся предсказание им политических волнений в Петровской земельной академии. [3]

«Бесы» были задуманы Достоевским в конце 1869 г. как роман о Нечаеве и нечаевцах. В течение нескольких месяцев предполагалось, что Нечаев (Петруша Верховенский) и должен быть главным героем. Однако в августе 1870 г. в работе произошел перелом –практически готовый текст был забракован. Дело в том, что одновременно с романом о Нечаеве Достоевский обдумывал план романа-эпопеи «Атеизм». В письме к Майкову говорится, что уже к концу 1868 года у Достоевского сложилась тема для огромного романа «Атеизм»: это история русского скептика, который после долголетних скитальчеств по всевозможным богословским школам и простонародным сектам «под конец обретает и православие и русскую землю». Со временем роман получает заглавие «Житие великого грешника». Роман должен был состоять из пяти отдельных повестей: о детстве главного героя; об отрочестве в монастыре Тихона Задонского; о молодости и о пике его греховности; о кризисе и об обретение веры и успокоения. Но чем глубже продвигалась работа над «Бесами», тем более отходил на второй план «Атеизм».

Одной из причин августовского перелома стало именно то, что главный герой предполагаемой эпопеи перекочевал в роман о Нечаеве и оттеснил последнего на второй план. Новый герой получил имя Николая Ставрогина (в черновиках –Князь).

«Я знаю наверное, –писал Достоевский в августе 1870 года, –что будь у меня обеспечено два-три года для этого романа, как у Тургенева, Гончарова или Толстого, и я написал бы такую вещь, о которой сто лет спустя говорили бы».[4]

Судьба подарила ему эти два-три года –первые главы романа-хроники были отосланы в редакцию «Русского вестника» в октябре 1870 года, а последние –в ноябре 1872-го. «Весь этот год я только рвал и переиначивал, –сообщает Достоевский Страхову в декабре 1870 года. –Я исписал такие груды бумаги, что потерял даже систему для справок с записанным. Не менее десяти раз я изменял весь план и писал первую часть снова». Эта «система справок с записанным» продолжает волновать писателя и два года спустя: «Ужас как придется в Петербурге работать. Вытребовал у них старые рукописи пересмотреть… –страшно много надо поправить, а это работа медленная».

Подготовительные материалы к «Бесам», отразившие основные этапы работы писателя над романом, содержат не только варианты сцен и эпизодов, характеров и обстоятельств, разработки сюжета, композиции, интриги, но и многочисленные nota bene, пометы-указатели, своеобразные памятки-ключи к авторским «секретам». Они позволяют видеть, как именно, по каким внутренним законам художественная мысль воплощается в слово, заметки –в сцены и образы.

В черновиках, для себя, Достоевский скрупулезно разрабатывал все тонкости и хитросплетения интриги, все подробности психологических ходов, все нюансы человеческих отношений; здесь у него нет никаких тайн и никаких случайностей, все неожиданности и сюрпризы тщательно обдуманы и взвешены. И, уже «взвесив», он прячет все под покров тайны. «Главное, –записывает Достоевский, –особый тон рассказа, и все спасено. Тон в том, что Нечаева и Князя –не разъяснять. Нечаев начинает с сплетен и обыденностей, а Князь раскрывается постепенно в действии и без всяких объяснений. Про одного Степана Трофимовича всегда с объяснениями, точно он герой». «Пусть потрудятся сами читатели» –так написал Достоевский на страницах «Записных тетрадей».

Достоевский намеревался предпослать «Бесам» предисловие: «Жертвовать собою и всем для правды –вот национальная черта поколения. Благослови его бог и пошли ему понимание правды. Ибо весь вопрос в том и состоит, что считать за правду. Для того и написан роман».

В феврале 1870 года писатель продумывает хронологический каркас «Бесов»: «Хронология. Действие романа в сентябре… Князь приехал в город в день начала романа».

В еще одной черновой заметке февраля 1870 года: «Сделать так, что Князь никогда не объяснялся с Воспитанницей». «Сделать так» –формула-сигнал осознанного приема. Достоевский в десятках вариантов разрабатывал наиболее важные для романа сцены, повторы сюжета, детально взвешивает достоинства каждого элемента интриги. Авторский замысел здесь предельно обнажен, а сценарий событий, тайные пружины которых будут скрыты в романе, в черновиках составлен с полной определенностью. Например, запись о приезде в Россию Ставрогина: «Князь ездил к Архиерею. Он и в Россию приехал, чтобы исповедь напечатать. Если же не решится, то Ури». [5]

Получив анонимное письмо, где сообщалось, что его подозревают в сношениях с революционерами и будут тщательно обыскивать при возвращении в Россию, Достоевский сжег в июле 1871 года, перед отъездом из Дрездена на родину, рукописи «Вечного мужа», «Идиота» и «ту часть романа «Бесы», которая представляла собой оригинальный вариант этого тенденциозного произведения». Анне Григорьевне удалось отстоять и, таким образом, спасти от уничтожения записные книжки к этим трем произведениям, которые она дала своей матери (она ехала после них) для тайного провоза в Россию.

Роман «Бесы» был впервые напечатан в 1871 г. в журнале «Русский вестник» с января по ноябрь, с пропуском марта, июня, августа, и в 1872 году (в ноябре и декабре). А в 1873 г. вышел отдельным изданием.

«Главному бесу» Николаю Ставрогину в романе должен был противостоять монах Тихон. В письме М.Н. Каткову 8 октября 1870 года Достоевский сообщает: «Но не все будут мрачные лица: будут и светлые… В первый раз хочу прикоснуться к одному разряду лиц, еще мало тронутых литературой. Идеалом такого лица беру Тихона Задонского. Это тоже святитель, живущий на покое в монастыре. С ним сопоставляю и свожу на время героев романа. Боюсь очень: никогда не пробовал; но в этом мире я кое-что знаю». [6]

Однако «положительно-прекрасному» человеку –монаху Тихону не суждено было войти в роман, и столкновения между атеистом Ставрогиным и верующим Тихоном не получилось. Катков не пропустил. Снова, как и в «Преступлении и наказании», когда Соня и Раскольников, «убийца и блудница», читают Евангелие, Катков испугался за нравственность читателей.

Катков не понял, что выброшенная глава «У Тихона» –замечательное художественное произведение писателя, не почувствовал, что борьба веры с неверием достигла в этой главе предельного напряжения, не уловил, что в этой главе Ставрогин терпит окончательное и сокрушительное поражение.

Исключение главы «У Тихона» из окончательного текста романа привело к тому, что его смысл стал заключать в себе «доказательство от противного». Все, что устраивают «бесы» в маленьком губернском городке, и является убийственным приговором их делу.

Вот почему из зловещего демона, каким первоначально мыслился Петр Верховенский –Нечаев, Достоевский сделал в конечном итоге суетливого «мелкого беса». [7]

Рукописи «Исповеди Ставрогина» хранилась у Анны Григорьевны Достоевской и незадолго до ее смерти, в 1918 году, поступили от нее в Центрархив. Первая редакция, а также незавершенный список этой главы были опубликованы в 1922 году.

Противоречивая оценка романа связана и с противоречивым отношением автора. Достоевский признавался, что он хотел высказаться с бичом в руке о современной действительности. Достоевский писал Н.Страхову в 1870 году: «На вещь, которую я теперь пишу, я сильно надеюсь, но не с художественной, а с тенденциозной стороны; хочется высказать несколько мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность. Но меня увлекает накопившееся в уме и в сердце; пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь».[8] Это породило точку зрения, что роман Достоевского –антихудожественный. Другая же позиция –прямо противоположная: роман «Бесы» –высшее достижение Достоевского.

Роман выделяется уже тем, что писался особым образом. Когда в России шел процесс над Нечаевым и нечаевцами, Достоевский жил за границей.

1.2 С. Нечаев. Биография

Нечаев Сергей Геннадиевич [20.9(2.10).1847г родился в с. Иваново, ныне г. Иваново, — 21.11(3.12).1882, умер в Петербурге], деятель русского революционного движения. Сын маляра. Самоучкой освоил гимназический курс. Переехал в Москву в 1865г. С 1866 — в Петербурге, сдав экзамен на звание учителя, преподавал в Сергиевском приходском училище. В 1867 году вольнослушатель Петербургского университета. Участвовал в студенческих волнениях 1868-69 годов, возглавляя вместе с П. Н. Ткачевым и др. радикальное меньшинство. В "Программе революционных действий", составленной при его участии, конечной целью студенческих движения провозглашалась социальная революция, намечавшаяся на весну 1870 года, и излагался план создания и деятельности тайной революционной организации. В числе практических мер, в частности, предусматривалось составление Катехизиса революционера, который и был написан Нечаевым летом 1869. В нем оправдывалось любое зло, если оно полезно революции. «Катехизис» состоял из четырех разделов, в первом из которых "Отношение революционера к самому себе" провозглашалось, что "революционер - человек обреченный... он... разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью "этого мира".

В разделе "Отношение революционера к товарищам по революции" эти товарищи классифицировались по степени их полезности для революции, причем революционер более высокого разряда должен смотреть на революционеров второго и третьего разрядов" как "на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение".

Формулируя "Отношение революционера к обществу" (третий раздел) Нечаев подчеркивал, что он не должен останавливаться "перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором все – и всё – должны быть ему равно ненавистны". "Все это поганое общество" Нечаев предполагал разделить на несколько категорий, причем первая из них составляла "неотлагаемо осужденных на смерть". При вынесении смертного приговора следовало руководствоваться не личной виной того или иного человека, а пользой его убийства для революционного дела. Далее следовали еще пять категорий людей, которых следовало уничтожить позднее или использовать в интересах революции:

1) нереволюционная категория: люди, которые занимают промежуточное положение, им на некоторое время дается жизнь, чтобы они своими зверскими поступками довели народ до отчаяния;

2) категория «аристократических скотов», их необходимо сделать рабами, чтобы они служили революционерам, их руками необходимо было мутить народную массу;

3) государственные честолюбцы и либералы, их необходимо скомпрометировать и их же руками мутить государство;

4) различные конспираторы, другие революционеры, которые тоже подлежат уничтожению;

5) женщины, которых также делили на категории, одна из которых –«наши женщины», без которых невозможно обойтись.

Лишь немногие могли "выработаться" в настоящих революционеров.

Наконец, "Отношение товарищества к народу" (четвертый раздел) заключалось в том, чтобы освободить его, подтолкнув к "поголовному восстанию". Для этого требовалось сблизиться с теми элементами в народе, которые были наиболее подготовленными к бунту. "Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России". [9]

В январе 1869 года, распустив ложный слух о своём аресте и бегстве из Петропавловской крепости, он уехал в Москву, а в марте скрылся за границу в Швейцарию. В Женеве, выдавая себя за представителя революционного комитета, якобы бежавшего из Петропавловской крепости, познакомился с М. А. Бакуниным и Н. П. Огарёвым. Бакунин оказывает Нечаеву всяческую поддержку и даже селит его у себя. Вместе с ними развернул пропагандистскую кампанию на средства, выданные Огаревым из Бахметьевского фонда, предназначенного для финансирования революционного движения в России. Возвратившись в сентябре 1869 в Москву, Нечаев представился доверенным русского отдела "Всемирного революционного союза" (не существовавшего), создал отдел тайного общества "Народная расправа" из студентов университета и Петровско-Разумовской академии, установив там собственную диктаторскую власть. «Союз» этот якобы имелся уже повсеместно. Столкнувшись с недоверием и противодействием члена организации студента И. И. Иванова, который публично выступил против руководства Нечаева, обвинил его в предательстве и 21 ноября 1869 убил при участии 4 других членов –И.Г.Рыжова, А.К. Кузнецова, П.Г. Успенского и Н.Н. Николаева, которых стремился «повязать» кровью. Иванова заманили в парк при академии под предлогом поисков типографского шрифта, якобы спрятанного в гроте еще каракозовцами. После недолгой ожесточенной борьбы Нечаев прострелил голову полузадушенному Иванову, труп которого был сброшен в пруд, но вскоре обнаружен окрестными крестьянами.

В конце ноября Нечаев выехал в Петербург, где пытался продолжать деятельность по созданию тайного общества.

В ходе дела перед судом предстали 85 «нечаевцев»: четверо были приговорены к каторжным работам, двое – к ссылке в Сибирь, тридцать –к тюремному заключению, остальные оправданы. При обыске на квартире П.Г. Успенского среди других бумаг был обнаружен «Катехизис», представляющий собой «печатную в 16-ю долю листа книжку на иностранном языке, как бы на итальянском».[10]

15 декабря 1869 в связи с начавшимися арестами бежал в Швейцарию. Нечаев опубликовал ряд прокламаций, обращенных к различным слоям русского общества. Совместно с Огаревым издавал "Колокол" (апрель — май 1870, №1—6). Огарев и Бакунин порывают летом 1870 года все отношения с Нечаевым. Бакунин, прежде очарованный Нечаевым теперь говорит о нем: «Это фанатик опасный, способ действий его –отвратительный». В сентябре 1870 Нечаев издал в Лондоне журнал "Община", затем, разыскиваемый агентами правительства, скрывался в Париже и Цюрихе. 14 августа 1872 года арестован в Цюрихе и выдан русскому правительству как уголовный преступник. 8 января 1873 в Москве приговорён за убийство Иванова к 20 годам каторжных работ. Отрывок статьи газеты «Московские ведомости» о процессе Нечаева: "Обвиняемому 25 лет, роста он небольшого. Фигура его пред двумя рослыми и здоровыми жандармами кажется совсем тщедушною... Наружность его не представляет ничего замечательного, — такие лица попадаются довольно часто среди франтоватых мещан. Довольно густые, но не длинные каштановые волосы зачесаны назад; узенькие, глубоко провалившиеся глаза с бегающими зрачками, тоненькие усики с просветом под носом и подкрученными концами, жиденькая бородка, расходящаяся по щекам еще более жиденькими баками. И усики и бородка светлее волос на голове. Профиль правильный, но широкий лоб и скуластость делают облик лица квадратным и дают ему вульгарный вид".

По личному распоряжению Александра II вместо отправки в Сибирь Нечаева «навсегда» (слово было подчеркнуто царем) заключили в Петропавловской крепости в одиночной камере, где он в конце 1870-х гг. распропагандировал солдат караульной команды и подчинил их своему влиянию. В заключении он занимался самообразованием, работая над статьями, и написал даже роман «Жоржета». В декабре 1880 года установил связь с исполнительным комитетом "Народной воли", выдвинул план своего освобождения, от которого затем отказался. 21 ноября 1882 года умер в заключении от «общей водянки, осложненной цинготною болезнью».

Глава 2.1 Образ Ставрогина в романе

Роман Достоевского начинается с цитирования Пушкина и Евангелия от Луки. Речь в произведении пойдет о бесах не как мистических существах, а как силах и людях колеблющих Россию. Главный дьявол, Великий грешник, Антихрист –Ставрогин, человек обезбоженный и обожествленный. Примечательно уже само его имя: Николай –имя особо почитаемого в России святого, Николая Чудотворца (кроме того его имя обозначает «победитель народа»); отчество Всеволодович –«володеющий всем»; фамилия Ставрогин происходит от греческого слова «крест».

На начальном этапе подготовки материалов к роману Ставрогин выступает как фигура второстепенная и по существу романтическая. «Князь, изящный друг Грановского». Но в записи от 7 марта 1870 года Достоевский поясняет, что Князь в прошлом «развратный человек и высокомерный аристократ», 15 марта –«Князь –человек, которому становится скучно».

29 марта 1870 года Достоевский принимает кардинальное решение: центральным лицом в романе будет Ставрогин. «Итак, весь пафос романа –в князе, он герой. Все остальное движется около него как в калейдоскопе».

Со временем все более подробно прорисовывается в деталях мрачная фигура Николая Всеволодовича. 6 июня 1870 года: «Nota bene. Хроникер по смерти князя делает разбор его характера (непременно глава Анализ). Говоря, что это был человек сильный, хищный, запутавшийся в убеждениях и из гордости бесконечной желавший и могший убедиться только в том, что вполне ясно…». «16 августа. Князь –мрачный, страстный, демонический и беспорядочный характер, безо всякой меры, с высшим вопросом, дошедшим до «быть или не быть?». Прожить или истребить себя? Оставаться на прежнем, по совести и суду его невозможно, но он делает все прежнее и насильничает». [11]

8 октября 1870 года Достоевский пишет в письме Каткову: «…Это другое лицо (Ставрогин) –тоже мрачное лицо, тоже злодей, –но мне кажется, что это лицо трагическое, хотя многие, наверное, скажут по прочтении: «Что это такое?» Я сел за эту поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. Мне очень, очень будет грустно, если оно у меня не удастся. Еще грустнее будет, если услышу приговор, что лицо ходульное. Я из сердца взял его».

«Вообще иметь в виду, что Князь обворожителен, как демон, и ужасные страсти борются с… подвигом. При этом неверие и мука –от веры. Подвиг осиливает, вера берет верх, но и бесы веруют и трепещут». «Многие в бога не веруют, а в бесов веруют. Князь понимает, что его мог бы спасти энтузиазм (например, монашество, самопожертвование исповедью). Но для энтузиазма недостает нравственного чувства (частию от неверия). Ангелу Сардийской церкви напиши».

Достоевский избегает традиционной «предыстории» героя, в которой раскрывается процесс формирования его убеждений; герой взят Достоевским на каком-то остром духовном переломе, определяющим его судьбу. Таким предстает перед нами и Ставрогин.

Ставрогин, наделенный чертами сатанизма, вместе с тем является для нигилистов своеобразной «иконой», «царевичем из сказки». Он невероятно красив и в то же время ужасен. «Это был очень красивый молодой человек, лет двадцати пяти... удивительно скромен и в то же время смел и самоуверен, как у нас никто... волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, –казалось бы, писанный красавец, а в то же время как будто и отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску... и вдруг зверь показал свои когти».(Х, с.40) Противоречивость внешняя и внутренняя. Ему присуще дьявольское обаяние, он возбуждает искреннее и непритворное восхищение. Демонология естественно вошла в структуру его образа. В конце описания Хроникер называет его зверем (не сравнивает, а именно называет), а мы помним, Зверь –одно из библейских имен Антихриста.

Ставрогин – сатана, дьявол, душа его ужасна. Он может вместить сюда любые идеи, любые противоположности. Это показатель невероятной широты и самого высшего бесовства. Ставрогин – учитель, как перед учителем перед ним склоняются нигилисты: Кириллову он внушает атеистическую идею, Шатову – православную. В Ставрогине естественно уживаются полярные идеи: атеистические и религиозные. Кажется, что в душе его должно быть таинство, а на самом деле – пустота. В этом и заключен весь ужас: пустота есть крайняя безнравственность, такая душа по природе своей преступна. В этой широте есть что-то адское. В пушкинском и лермонтовском демоне было величие души. В Ставрогине живут пустота и безразличие, лермонтовский демон хотел спастись любовью; пушкинский демон страдал от одиночества. Ставрогин же не знает любви, от одиночества не страдает, следовательно, его душа увечна. В Ставрогине нет ничего, что могло бы рассказать о его максимализме, в нем все рассчитано, он даже не может непосредственно отдаться сладострастию и разврату. У Ставрогина даже разврат рассчитан: есть большой, средний и малый. Всякий раз после своих разгулов он испытывает трезвую, разумную злобу. У него много «подвигов», и трудно понять логику этих «подвигов», он как бы сознательно искалечил свою жизнь. Но Достоевский даже такому бесу, как Ставрогин, посылает некую возможность для осознания собственной жизни, ее оценки.

Исповедь Ставрогина важна: здесь он предстает как страшный преступник, который заслуживает только ада, потому что он насильник, убийца, клятвопреступник. Самое страшное его преступление – насилие над маленькой двенадцатилетней девочкой. Исповедь Ставрогина не вошла в роман по цензурным соображениям (глава «У Тихона»). Ставрогин рассказывает об одном страшном случае своей жизни – разумном разврате, девочка, подвергшаяся насилию, сама наложила на себя руки, сама не простила себе свое падение. Матреша упрекает Ставрогина в его преступлении, но и с себя не снимает вины. Как-то вечером, когда он вернулся к себе в комнату, смотрел на лучи заходящего солнца, на пороге появилась Матреша, угрожая ему кулачком. Ставрогин смотрел на часы ровно двадцать минут, невероятный натурализм ощущений он запомнил до последних деталей и описал в своих записках. А затем ушел из дому, в номерах встретился со своей ватагой, Ставрогин в это время был весел и остроумен, такова картина его души, и ему предназначено нести своей крест. Если бы в душе Ставрогина родились страдания, то возникла бы возможность на спасение, но страданий нет, а есть равнодушие, поэтому Ставрогина ждет самоубийство, он покончит с собой, как и Матреша. Ставрогин ничем не руководствуется, он всех презирает, руководит ими идейно, он часть их сознания и часть их психологии. Ставрогину свойственна опустошенность души, он и умер потому, что нечем стало жить. Ставрогинская широта – инфернальная широта души – признак антинародности, антинациональности, вот почему он стоит во главе русских нигилистов. Ставрогин из тех, кто ненавидит Россию. Не случайно он мечтает жить среди скал и гор.

Как пишет о своем герое Достоевский: Ставрогин предпринимает «страдальческие судорожные усилия, чтобы обновиться и вновь начать верить. Рядом с нигилистами это явление серьезное. Клянусь, что оно существует в действительности. Это человек не верующий вере наших верующих и требующий веры полной совершенно иначе».[12] Ставрогин пытается добыть веру «иначе», своим умом, рассудочным путем: «Чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в Бога, надо Бога». Особое состояние Ставрогина подмечает Кириллов: "Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же он не верует, то не верует, что он не верует".

Ставрогин оказывается как бы распятым (см. на происхождение фамилии) между жаждой абсолютного и невозможностью его достижения. Отсюда его тоска, пресыщенность, расколотость сердца и ума, тяготение и к добру и ко злу. Нравственная раздвоенность, «жажда контраста», привычка к противоречиям бросают Николая Всеволодовича на вольные и невольные злодейства. Но все эти «срывы» и «подвиги» Ставрогина происходят из рассудка, имеют скорее экспериментальный, нежели естественный характер. Эти эксперименты окончательно остужают чувства и убивают душу, делая Ставрогина человеком, чье лицо «напоминает маску». В описании Ставрогина Хроникер указывает как странность: что «все у нас, чуть не с первого дня, нашли его чрезвычайно рассудительным человеком».

Раздвоенность и равнодушие касаются и идейных увлечений Ставрогина: с одинаковой убежденностью и почти одновременно он внушает православие Шатову и атеизм Кириллову –учения взаимоисключающие. И Кириллов, и Шатов видят в Ставрогине учителя, идейного «отца».

Тихон предлагает Ставрогину исповедаться. Исповедь Ставрогина –саморазоблачение огромной силы. Вместе с тем это свидетельство величайшей гордости и презрения к людям. Если Раскольников страшился покаяния, к которому призывала его Соня, то Ставрогин откровенно решил признаться в отвратительнейшем поступке –совращении девочки, которая потом убила себя. Он даже отпечатал специальный текст. Но эта громкость и демонстративная откровенность насторожили Тихона. Он сразу понял, что в намерении Ставрогина обнаруживается не «воскресение», а самоутверждение. Монах далек от мысли, что ставрогинская исповедь –искреннее покаяние. Он видит только, что герой постиг всю глубину случившегося. Поэтому Тихон предлагает сделать усилие, чтобы посрамить «беса»: «Вас борет желание мученичества и жертвы собою; покорите и сие желание ваше… Всю гордость свою и беса вашего посрамите! Победителем кончите, свободы достигнете…».(XI, с.25) Но Ставрогин не готов к подвигу. И от отсутствия цели, веры в живую жизнь он уходит из нее.

Достоевский считал важным подчеркнуть главенство в современном мире того состояния крайнего безверия, нравственной относительности и идейной слабости, которое воплощает в романе Ставрогин и которое питает, поддерживает и распространяет малые и большие, внутренние и внешние войны, вносит дисгармонию и хаос в человеческие отношения.

Вместе с тем писатель был убежден, что сила «черного солнца» не беспредельна и основывается в конечном счете на слабости. Юродивая Хромоножка называет Ставрогина самозванцем, Гришкой Отрепьевым, купчишкой, сам же он видит в себе порою вместо демона –«гаденького, золотушного бесенка с насморком». Петр Верховенский иногда находит в нем «изломанного барчонка с волчьим аппетитом», а Лиза Тушина – ущербность «безрукого и безногого».

«Великость» и «загадочность», осложняются у главного героя «прозаическими» элементами, а в драматическую ткань его образа вплетаются пародийные нити. «Изящный Ноздрев» – так обозначается один из его ликов в авторском дневнике. Писатель признавался, что взял его не только из окружающей действительности, но и из собственного сердца, поскольку его вера прошла через горнило жесточайших сомнений и отрицаний. В отличие от своего создателя, Ставрогин оказался неспособным преодолеть трагическую раздвоенность и обрести хоть сколь-нибудь заполняющую пустоту души «полноту веры». В результате безысходный финал, символический смысл которого выразил Вяч. Иванов: «Изменник перед Христом, он неверен и Сатане... Он изменяет революции, изменяет и России (символы: переход в чужеземное подданство и в особенности отречение от своей жены, Хромоножки). Всем и всему изменяет он, и вешается, как Иуда, не добравшись до своей демонической берлоги в угрюмом горном ущелье». [13]

Глубинное смысловое значение внутреннего развития образа Ставрогина Достоевский как бы проиллюстрирует через несколько лет после завершения романа рассуждениями «логического самоубийцы» в «Дневнике писателя». Вывод, вытекавший из них, заключался в том, что без веры в бессмертие души и вечную жизнь бытие личности, нации, всего человечества становится неестественным, немыслимым, невыносимым: «только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее, а потеря смысла жизни (ощущаемая хотя бы в виде самой бессознательной тоски) несомненно ведет за собою самоубийство».

Глава 2.2 Двойники Ставрогина

Образ Ставрогина в романе раздвоился (здесь даже можно говорить о своеобразно «тройничестве»), сущность его проникает и остается жить в Шатове, Кириллове, Петре Верховенском.

И Верховенский, и Шатов, и Кириллов, и все остальные мелкие бесы романа –духовные дети Ставрогина, который может совмещать в себе и проповедовать самые противоположные начала: и веру в бога, и безверие. Недаром Шатов говорит Ставрогину: «В то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце бога и родину, в то же самое время, даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка Кириллова ядом… Вы утвердили в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления».

Кириллов Алексей Нилыч. «Это был еще молодой человек, лет около двадцати семи, прилично одетый, стройный и сухощавый брюнет, с бледным, несколько грязноватым оттенком лица и с черными глазами без блеску. Он казался несколько задумчивым и рассеянным, говорил отрывисто и как-то не грамматически, как-то странно переставлял слова и путался, если приходилось составить фразу подлиннее». (Х, с. 85)

Кириллов – инженер, техник, далек от духовной сферы жизни, он тоже антинароден и антинационален. По-русски говорит плохо, странно, изъясняется глаголами, пропускает существительные, он даже сам не замечает, что плохо говорит по-русски. Всю ночь пьет чай и думает о своей идее. Кириллов – богоборец, атеист. Идея его – в самоуничтожении. По мысли Кириллова, чтобы человек ощутил себя вполне свободным, необходимо проявить своеволие. Своеволие – человеку нужно осмелиться убить себя, не боясь посмертной расплаты. Человек повторяет образ Бога, покушаясь на себя, он, следовательно, покушается на образ Бога. Чтобы человеку стать свободным, нужно уничтожить Бога, нужно заявить своеволие. Но эта идея не просто совершается: человек боится боли, и у человека есть страх перед потусторонней жизнью. Если бы человек не боялся боли, то было бы много самоубийств. Останавливает страх перед болью и перед потусторонним бытием, следовательно, нужно преодолеть это, следовательно, преодолеть старого Бога. По мнению Кириллова, самоубийство приводит к тому моменту, когда времени больше не будет. Человечество уничтожит себя, следовательно, время остановится. Когда найдется тот, кто уничтожит себя по идейным соображениям, убьет в себе идею старого Бога, когда человек станет новым Богом, то переменится все. Что же такое изменить мир с точки зрения Кириллова? Идея изменения мира связывается с идеей самоубийства, так как это и есть высшее своеволие. Кто смеет убить себя, тот и Бог. Об этом Кириллов и думает постоянно в длинные, осенние ночи. Кирилловская идея – идея борьбы против Бога и вместе с тем –это идея утверждения. Кириллов проповедует философию самоубийства, он каждый день ждет приход ночи, ждет, что будет готов к самоубийству, для этого он и покупает пистолет с особой ювелирной отделкой. Кириллов, несмотря на свое одиночество, самодостаточен, и в одиночестве своем находит особое наслаждение. Он очень тонко чувствует природу, так его идея вступает в противоречие с самой жизнью. К тому же жизнелюбие входит в общую концепцию жизни, в общий состав его философии об убийстве. Кириллов воспринимает жизнь такой, как она есть, все, что идет своим чередом, все имеет свою ценность. Необходимо любить жизнь такой, как она есть, во всех ее ничтожествах, и во имя этого жизнелюбия уйти из жизни.

В черновиках к «Бесам» намечен характерный диалог Кириллова и Петра Верховенского. Отрицание бога приводит их к идее «сильной личности», «человеко-бога». При этом Верховенский берет на себя ответственность за убийство других. Кириллов же, представляя более «умеренный» вариант «человеко-бога», покушается лишь на свою жизнь.

Петр Степанович: «Так и взорвите всех… Это можно. Я научу как».

Кириллов: «Нет, лучше себя –одного».

«– Да вы лучше убейте другого кого-нибудь», – предлагает Петр Верховенский. На это Кириллов отвечает:

«– Это самое низшее проявление воли. В этом весь вы и весь я. Ползающая тварь может так рассуждать, а верховный человек нет. Для меня нет выше идеи, что бога нет. Это так высоко, что переродит человечество». [14]

Для Кириллова все хорошо – красота и сама жизнь, высшее проявление фатализма и высшее проявление к добру и злу. Ставрогин может видеть красоту в самом отвратительном зле, и в сознании Кириллова идея «золотого века» может соединиться с самым страшным насилием, именно эту идею воспринял Кириллов у Ставрогина. В нем отрицание жизни соединяется с величайшим жизнелюбием. Кириллов будто бы и живет с людьми, но живет как отшельник. Он претендует быть новым «человекобогом», утверждая эту идею самоубийства. Гибель Кириллова страшна: он гибнет, как кривляющаяся обезьяна, в узком простенке между дверью и шкафом, сцена гибели Кириллова не передается переводу на логический язык, потому что «великий человек» гибнет как самая низкая «скотина». Кириллов совершает преступление над собой; он застрелился – в этом его страшное осуждение, Бог его «мучил всю жизнь», и он ушел от Бога. Кириллов как будто предвосхитил главную религиозную мысль Ницше о «сверхчеловеке». Кириллов в своем пророческом исступлении перед самоубийством говорит своему «бесу», Петру Верховенскому: «Слушай, слушай большую идею: был на земле один день, и в середине земли стояли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: «Будешь со мною в раю». Кончился день, оба померли, пошли и не нашли ни рая, ни воскресения. Не оправдалось сказанное. Слушай: этот человек был высший на земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека – одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после ему такого же, и никогда, даже до чуда. В том и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если так, если законы природы не пожалели и Этого, даже чудо свое не пожалели, а заставили Его жить среди лжи и умереть за ложь, то, стало быть, вся планета есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке. Стало быть, самые законы планеты – ложь и дьяволов водевиль. Для чего же жить, отвечай, если ты человек?»

Кириллов говорит: «Для меня нет выше идеи, что Бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал Бога, чтобы жить, не убивая себя… Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать Бога. Если нет Бога, то я Бог! – сознать, что нет Бога и не сознать в то же время, что сам Богом стал, есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам». Путь Кириллова – путь от непризнания Бога, к желанию истребить Его, к отрицанию Бога, отрицанию самой «идеи о Боге», то есть к последнему безбожию, и, наконец, от безбожия к самоотрицанию, самоистреблению – весь этот страшный путь, всю эту неразрывную цепь мистических посылок и выводов проследил Достоевский в самом пророческом из всех созданных им образов – Кириллове.

Второй двойник Ставрогина – Шатов.

«Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем. Наружностью Шатов вполне соответствовал своим убеждениям: он был неуклюж, белокур, космат, низкого роста, с широкими плечами, толстыми губами, с очень густыми, нависшими белобрысыми бровями, с нахмуренным лбом, с неприветливым, упорно потупленным и как бы чего-то стыдящимся взглядом. На волосах его вечно оставался один такой вихор, который ни за что не хотел пригладиться и стоял торчком. Лет ему было двадцать семь или двадцать восемь». (Х, с.29)

«Князь выводит ему, что христианство (православие) заключает в себе разрешение всех вопросов, нравственных и социальных». «…Чаще и чаще приходит по ночам к Ш<атову> Князь, все более и более воспламеняется Ш<атов>, горели его очи… Горели и очи Князя страшным огнем. И странно –чем далее, с каждым посещением, тем более и более он обращался для Ш<атова> в загадку. «Что намерен делать? Что у него на уме? Зачем приехал сюда?... У него, наверное, есть колоссальная и определенная цель, приготовлена деятельность, и он начнет… что же он начнет? Здесь или где-нибудь? Это русский с новой мыслью. Какая же это мысль?» и проч.». [15]

Шатов воплощает идею религиозную. Он подчеркнуто национален. Шатов проповедует идею русского народа, но Шатова также всю жизнь мучает Бог. Бог для Шатова – это тело народа. Шатов ищет Бога и находит его в народной идее. Идея Бога всегда осуществляется в народе: нет народа без Бога, если это великий народ. Когда Боги становятся общими, тогда умирают Боги и народы. В истории человечества не было ни одного народа без своего Бога. В идее народности лежит коренная идея Бога. Каждый народ имеет своего Бога и исключает другого. В истории человечества именно евреи дали истинного Бога – Христа. Греческие боги потрудились для того, чтобы развивались искусства. Рим дал идею государства, идею католицизма. Франция развила эту идею до всемирного владычества и породила социалистическую идею. Только один народ остался с Богом, народ Богоносец – русский народ. Именно ему принадлежит будущее. Именно Россия должна спасти мир своим православием, России принадлежит путь миссионерства. Но вместе с тем Шатов в этом сомневается. Верит ли он в Бога? «Верю в Россию», в русский народ, в православие, а в Бога «буду верить». Так, атеистическое сознание окрашивается в православные тона. Шатов – бывший крепостной, сын лакея. Лакейство – знак несамостоятельности, подражательности. Лакей в нижней среде – это тот же барин. Шатову нужно порвать с барством.

Еще один двойник Ставрогина –Петр Верховенский. «Это был молодой человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и клочковатыми, едва обозначившимися усами и бородкой. Одет чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако ж, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу.

Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому не нравиться. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. Выражение лица словно болезненное, но это только кажется. У него какая-то сухая складка на щеках и около скул, что придает ему вид как бы выздоравливающего после тяжелой болезни. И, однако же, он совершенно здоров, силен и даже никогда не был болен.

Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман. Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид, отчетливы и окончательны, –и это особенно выдается. Выговор у него удивительно ясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зернушки, всегда подобранные и всегда готовые к вашим услугам. Сначала вам это нравится, но потом станет противно, и именно от этого слишком уже ясного выговора, от этого бисера вечно готовых слов. Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезмерно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком». «Он слыл когда-то заграничным революционером, правда ли, нет ли, участвовал в каких-то заграничных изданиях и конгрессах, «что можно даже из газет доказать»… Однако же, факт: бывший революционер явился в любезном отечестве не только без всякого беспокойства, но чуть ли не с поощрениями… Петр Степанович будто бы где-то принес покаяние и получил отпущение, назвав несколько прочих имен, и таким образом, может, и успел уже заслужить вину, обещая и впредь быть полезным отечеству».

В черновых материалах к роману был обозначен как Студент и Нечаев. «У него одно: устроить истребление». «В беседе с Князем Нечаев заявляет: «В сущности мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело. Вы знаете, чем хуже, тем лучше. Пусть об этом Серно-Соловьевичи хлопочут, да ретрограды Чернышевские! –у нас другое».

Изначально являлся главным действующим лицом и уже в процессе написания был отодвинут на второй план. Петр Верховенский характеризуется не столько психологически, сколько идеологически: он –философ анархизма, апологет нечаевщины. Его действия –фактическое следование «Общим правилам организации» Нечаева.

Политическая биография Петра Степановича туманна и темна. С одной стороны, он участвовал в составление какой–то прокламации и бежал в Швейцарию, с другой – регулярно по точному Женевскому адресу получал деньги из России, а спустя четыре года вернулся домой; стало быть, не стал эмигрантом и не был ни в чем обвинен. К тому же по городу упорно распространяется слух о том, что он покаялся перед правительством, назвав в числе прочего несколько имен революционеров. В основе организации, которую хочет создать Петр Верховенский лежит принцип беспрекословного подчинения центру. Человек, вступивший в организацию, теряет право на свободное принятие решений, отныне он полностью зависит от указаний сверху. Чтобы внутри группы не возникало инакомыслия, все члены призваны следить друг за другом. Вся система работы организации положена на то, чтобы лишить человека свободы принятия решений. Петру Степановичу не нужны люди, которые могут свободно мыслить, ему нужно «стадо» тупых рабов, объединенных общей, навязанной им целью.

Но члены группы Петра Степановича, еще не связанные грехом общего преступления, позволяют себе завидное инакомыслие. Они осуждают теорию Шигалева за не гуманность по отношению к людям.

Но вступивший в спор Верховенский ставит все на свои места. Он прямо задает вопрос, согласны ли они преступить через кровь и страдания, чтобы ускорить приближение цели. " Прошу вас прямо и просто заявить, что вам веселее черепаший ход через болото или на всех парах через болото?» – спрашивает он. И здесь происходит невероятное. Те же самые люди, которые отвергли систему Шигалева за не гуманность, выказывают «решение скорое», в чем бы оно ни состояло, хотя очевидно, что оно будет состоять в насилии над миллионами невинных душ. «Соблазн организационного единства, мираж групповой солидарности, лакейство мысли и стыд собственного мнения толкают разнокалиберных «наших» под одно общее знамя: пусть все и не так, зато все вместе» – пишет в своей книге Л. Сараскина. Очевидно, что они начинают терять возможность свободно мыслить. [16]

Однако Петр Степанович все еще считает своих «подопечных» недостаточно порабощенными. Он считает их еще достаточно свободными для того, чтобы взбунтоваться. Незапятнанные, нескомпрометированные, они все еще опасны для его дела. Кровь – единственное, что может окончательно поработить их души и сделать раз и навсегда послушным «материалом».

Он подговаривает членов «пятерки» убить Шатова. Жертва не случайно была выбрана Верховенским. Шатов в прошлом был связан с Петром Степановичем. Какое–то время он верил в мечту о создание «свободного общества». Однако он вскоре разочаровался в этой идее, поняв всю ее подноготную. Шатов понял, что во главе этой идеи стоит лишь кучка людей с непомерными амбициями, желающие подчинить себе остальных. Он стал искать смысл жизни в Боге. Шатов не побоялся заявить свою свободу выбора и отказался от утопических теорий. Он пытался искренне и свободно принять Бога. Верховенский его ненавидел за то, что тот не покорился ему, за то, что не захотел отказаться от свободы выбора. Петр Степанович, пугая членов «пятерки» доносом, заставляет его пойти на преступление.

После убийства Шатова Верховенский торжествует: теперь никто из участников группы не посмеет поступить по-своему, кровь связывает их всех. Петр Степанович призывает всех преисполниться «свободной гордостью», необходимой для исполнения «свободного долга», ибо уже нет сомнения, что «наши загнанные в угол исполнят «свободный долг» по первому требованию.

Вину за преступление берет на себя Кириллов, живущий по своей собственной теории. Петру Верховенскому так и не удается воплотить свой план. Лямшин сознается в преступление. Однако он делает это не из свободного благородного раскаяния. Он признается из страха.

Одной из самых серьезных неудач Петра Степановича можно считать неудачу с Николаем Ставрогиным. Верховенский, чувствуя природный ум и силу Ставрогина, видел в нем соратника. «Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк… без вас я нуль… муха, идея в склянке, Колумб без Америки». Но ему не нужен был свободный Ставрогин, он силился подчинить его волю своей. Он надеялся, что сможет ему навязать свою волю. Он был одним из немногочисленных свидетелей свадьбы Ставрогина и Лебядкиной. Пытается Петр Степанович подчинить князя и с помощью шантажа убийством Хромоножки. Однако ему не удалось сломить сопротивление Ставрогина. В некотором смысле Ставрогин был соучастником и даже учителем Верховенского. Именно он подал Петру Степановичу многие идеи. Но его участие в жизни Верховенского и окружающих его людей не носило политические цели.

Глава 3.1 Достоевский и Тургенев

 

Роман «Бесы» – роман антинигилистический. Каков же генезис нигилизма в романе? Что же порождает нигилизм? У Тургенева нигилисты были порождены в борьбе с отцами. А у Достоевского они были порождены от отцов. «Отцы» породили нигилистов (Герцен, Грановский), отсюда пошло бесовское начало.

Для Достоевского нигилизм –это прежде всего явление нравственно-философского порядка, обозначающее болезнь человеческого духа, лишенного нравственных абсолютов и критериев, запутавшегося в противоречиях ложных умственных теорий, оторванных от национальной «почвы» и «живой жизни».

Нигилизм – нравственный и умственный разброд русской интеллигенции – болезнь переходного времени, имеющая западно-европейские истоки и обусловленная отрывом представителей «культурного слоя» от народных этических представлений о добре и зле. Достоевский сомневается в возможности создания высокой, подлинно гуманной нравственности только на научных основаниях, отказавшись от христианских. Вера для Достоевского –это выработанные тысячелетиями общечеловеческие понятия о добре и зле. Человек, лишенный веры, то есть твердого нравственного закона, не способен различать добро и зло. Увлеченный (пусть даже во имя благих целей) ошибочными теориями, он нередко теряет этические ориентиры и критерии.

Тургенева пугало отрицание Базаровым таких вечных ценностей, как любовь, дружба, семейные привязанности, природа, искусство. К отрицанию религии он относился терпимо, так как сам отличался религиозным скептицизмом.

Достоевский предугадывает, что может «прорасти» при крайнем развитии таких отрицательных черт нигилизма, как индивидуализм и эгоцентризм: философия вседозволенности ( к примеру, высказывание Ивана Карамазова: «Если бога нет, то все позволено» ). Он не мог не уловить в рассуждениях Базарова опасности нравственного нигилизма, так как понимал всю шаткость такого критерия, как «ощущения», в подходе к явлениям нравственного мира.

Достоевский ставит в своих произведениях вопрос о границах и критериях отрицания. Идея неограниченной свободы личности приводила к бунту «своеволия», к отрицанию нравственного долга и морали. Свободная от всяческих моральных запретов «сильная личность» могла обернуться «человеко-богом».

Достоевский показывает многообразные формы нигилизма и создал различные типы нигилистов.

Высший тип нигилиста у Достоевского –тип трагического мыслителя, отрицателя, бунтаря, не только отвергающего современное ему общество, но нередко бунтующего даже против самого бога, творца несовершенного мира, наполненного злом и страданием. В «Бесах» это Ставрогин, Шатов, Кириллов. Бунтари Достоевского –это люди, трагически запутавшиеся в противоречиях своих теорий, преступившие нравственные законы и находящиеся в разладе с «живой жизнью» и «народной правдой». Для них, за редким исключением, не закрыт путь духовного возрождения и преображения. [17]

Среди других типов нигилистов, изображенных Достоевским, можно выделить тип политического авантюриста и честолюбца, представленный Петром Верховенским.

Широко представлен в романах Достоевского опошленный, сниженный эпигонский нигилизм, так называемая «нигилятина», пародия на нигилизм, его карикатура, «когда великую идею <…> подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам, как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят!». (Х, с.24)

Тургеневская тема для «Бесов» имеет чрезвычайно важное значение, эта тема получает новое направление (сам Тургенев становится героем в «Бесах» Достоевского). Совсем не случайно Варвара Петровна и Степан Верховенский – приятели. Степан Верховенский – создатель новых идей, именно он постоянно трепещет, что могут арестовать за грехи молодости. Они дали «физическую жизнь» бесам. Степан Верховенский как бы «списан» с Грановского. Верховенский был учителем у Ставрогина. Человек 40-х годов, сам себя всю жизнь считает опасным человеком, говорит о каких-то отвлеченных идеях, о равенстве, братстве, свободе, говорит о мужиках, которые «несут топоры». Когда же наступил день освобождения, то он удрал за границу: одно дело сочинять о мужике; другое дело – жить с мужиком. Мужик порождает в его душе ужас.

Степан Верховенский – тот романтик, который похож на романтиков Кирсановых. Степан Трофимович ото всего отрекся в этом мире, кроме красоты. Воплощение красоты – искусство, Сикстинская Мадонна, этого он никогда не отдаст и не предаст. По мысли Степана Трофимовича Верховенского, мир может существовать без химии, без науки, но он не может существовать без красоты. Красота – это его высшая, святая вера. Степан Трофимович – персонаж трагикомический. Но на смертном одре его посещает благость. Он как бы смиряется, примиряется с Богом (он поклоняется красоте). Степан Трофимович в своей вере в красоту расходится с нигилистами.

Часть богатой тургеневской натуры вошла в образ Степана Верховенского, а часть в писателя Кармазинова. Кармазинов появляется на празднике, предстает как слава и гордость России. Но как на него смотрит молодежь? Смотрят те, кого он изобразил. Кармазинов – маленький, болезненный, тщедушный человек, который вечно носится со своим талантом.

«Это был очень невысокий, чопорный старичок, лет, впрочем, не более пятидесяти пяти, с довольно румяным личиком, с густыми седенькими локончиками, выбившимися из-под круглой цилиндрической шляпы и завивавшимися около чистеньких, розовеньких, маленьких ушков его. Чистенькое личико его было не совсем красиво, с тонкими, длинными, хитро сложенными губами, с несколько мясистым носом и с востренькими, умными, маленькими глазками. Он был одет как-то ветхо, в каком-то плаще внакидку, какой, например, носили бы в этот сезон где-нибудь в Швейцарии или в Северной Италии. Но по крайней мере все мелкие вещицы его костюма: запоночки, воротнички, пуговки, черепаховый лорнет на черной тоненькой ленточке, перстенек непременно были такие же, как и у людей безукоризненно хорошего тона. <…> Заметив, что я любопытно смотрю на него, он медовым, хотя несколько крикливым голоском спросил меня…».

«Замечу тоже для памяти, что и великий писатель весьма благосклонно отнесся к Петру Степановичу и тотчас же пригласил его к себе. Такая поспешность такого надутого собою человека кольнула Степана Трофимовича более всего».

Достоевский преклонялся перед молодым Тургеневым – все дано: богатство, слава, талант. Кармазинов же – ничтожный, приспосабливающийся, маленький человечек. Зачем так понадобилось изобразить Тургенева? Кармазинов – западник, все время живет за границей, появляется в России только время от времени, когда нужно публиковать только очередной опус. Лучше бы ему вовсе не появляться в России. Говорили, что Тургенев заискивает перед нигилистами, поклоняется им. Тургенев пережил литературную борьбу вокруг своего романа и считает, что его оболгали перед новым поколением. Тургенев увидел в Базарове особое величие.

В 1868 году выходит роман Тургенева "Дым". «Дым» написан накануне романа «Бесы». В романе Тургенева западнические симпатии автора были отчетливо заявлены в речах Потугина, чего не мог принять Достоевский.

В романе «Дым» Тургенев выделяет три главные сферы: любовь, нигилисты, оппозиционеры и сатира. Предметом сатиры становятся высшие круги, императорский двор. Но эта сатира носит налет либерализма. Дети не вступают в конфликт с отцами, дети происходят от отцов. Повесть Тургенева «Призраки» Достоевский принял, хвалил. «Дым» был неприемлем для Достоевского. Не время говорить о любви, когда Россия в такой «страшной ситуации». Для Достоевского это Россия «бесов», «бесы» угрожают России. Тургенев обращается к событиям, происходящим на «водах». Они все далеки от России. Правящая верхушка – это люди с налетом легчайшего либерализма. Достоевский считает, что если бы эти люди занимались делом, то в России не было бы «бесов». Вот чем Россия должна заниматься – делом.

Своеобразным откликом на роман «Дым» являются повести Тургенева «Призраки» и «Довольно», очень дорогие Достоевскому.

Причиной окончательного разрыва между Достоевским и Тургеневым стала баденская ссора в 1867 году, в значительной степени вызванная романом Тургенева «Дым». 28 августа Достоевский в письме А.Н. Майкову подобно описывает ссору. Он обвиняет Тургенева в презрении к России, космополитизме («ползании перед немцами»), атеизме, заискивании перед нигилистами. По словам Достоевского, «основное убеждение о России» Тургенева заключалось в следующем: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве».

Западническая программа, заявленная в «Дыме» Потугиным, получила свое развитие в «Литературных воспоминаниях» Тургенева в 1869 году. В ней Иван Сергеевич высказывает свои мысли о России, историческое развитие и будущее которой он неразрывно связывает с ее европеизацией. Славянофильской концепции самобытного, неевропейского пути развития России писатель противопоставляет программу широкой европеизации страны. В предисловии к «Воспоминаниям» Тургенев, характеризуя свое отношение к Западу, вспоминает и годы учения в берлинском университете: «Я бросился вниз головою в "немецкое море", долженствовавшее очистить и возродить меня, и когда я наконец вынырнул из его волн –я все-таки очутился "западником" и остался им навсегда».[18] «Литературные воспоминания» вызывали у Достоевского не меньшее раздражение, чем «Дым». Приведенное признание Тургенева неоднократно пародируется в подготовительных материалах к «Бесам»: «Гр<ановски>й соглашается наконец быть нигилистом и говорит: "Я нигилист" <…> Слухи о том, что Тургенев нигилист, и Княгиня еще больше закружилась», «Великий писатель был у Губернатора, но не поехал к Княгине сперва, чем довел ее до лихорадки. <…> Наконец приехал на вечер к Княгине. Просит прощения у Ст<удента> и заявляет ему, что всегда был нигилистом», «Великий поэт: "Я нигилист"».

Тургенев как западник не выносил славянофилов. Мелкими и ничтожными в романе Тургенева были показаны славянофилы. Шатов – славянофил. Это ответ на тургеневский образ. В душе Шатова проснулась любовь к России и стремление помочь ей.

 

Глава 3.2 Лермонтов – Достоевский – Горький

Нами выше были рассмотрены взаимоотношения между писателями современниками Ф.М Достоевским и И.С. Тургеневым: взаимоотношения личного характера, идейные взгляды, выражаемые в жизни и на страницах книг, вкладываемые в уста персонажей.

В этой главе нами будут рассмотрены «предшественники» и «потомки» главного демона из романа «Бесы» Николая Ставрогина. Речь пойдет о Печорине Лермонтова и Каразине Горького.

Отношение Достоевского к таланту Лермонтова достаточно ясно выразилось в беседе с Е.П. Опочининым: «Какое дарование!.. 25 лет не было, он уже пишет «Демона». Да и все его стихи –словно нежная чудесная музыка. Произнося их, испытываешь даже как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей, удивительных даже для мудреца».

Лермонтов –создатель первого в русской прозе «личного», или «аналитического» романа, стержнем которого в первую очередь служит личность человека –его духовная и умственная жизнь, исследованная изнутри. Именно этим, развитием художественного психологизма, отличается творчество Достоевского. Можно сказать, что Достоевский стал приемником принципов психологической поэтики Лермонтова.

«Его звали… Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте; все иззябнут, устанут, –а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один- на - один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха… Да-с, с большими странностями, и должно быть богатый человек…». Максим Максимович характеризует лишь внешнюю сторону Печорина, сам же главный герой вот что говорит о своей душе на страницах дневника: «Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути: я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти… а первое мое удовольствие –подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха… Быть для кого-нибудь причиной страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, –не самая ли это сладкая пища нашей гордости?». [19]

Углубленность самоанализа Печорина, выступающего в «Герое нашего времени» и в роли объекта изображения, и в роли субъективного исследователя собственных переживаний (что уже содержит элементы двойничества, характерные для Достоевского), приводит его к идеологическому и жизненному краху: в процессе самоанализа и размышлений, в основе которых лежит повышенная рефлексия («…во мне два человека…») –Печорин приходит к скептическому отношению к действительности. А скептицизм подобен цепной реакции, при которой разрушение одного звена влечет за собой разрушение всех остальных. И Печорин не избегает этого. Все персонажи романа, так или иначе взаимодействующие с ним, понесли моральные потери или погибли, попав под разрушительное влияние Печорина, выражающееся в его отчужденности, холодности и молчаливости.

Эта внешняя форма поведения Печорина отразилась в архитектонике образа главного героя «Бесов» Николая Ставрогина, который, как отмечает Достоевский в черновиках к роману, «по-печорински» не заговаривает с Лизой. Облик Ставрогина –это в первую очередь неподвижная маска лица и высокомерное молчание. Подобная особенность проистекает из общего обозначения Ставрогина как символа отрицания движения и устремленности вперед: ведь его трагедия заключена как раз в невозможности осуществления в нем прорыва к возрождению, что приводит Ставрогина к духовному распаду и затем к самоубийству.

А скептик и атеист Печорин в ранней молодости был мечтателем, что особо подчеркнуто Лермонтовым! Достоевский, изображая судьбы своих героев, продолжает эту тему: «мечтатели» трансформируются в его творчестве в антигероев «подполья», а те, в свою очередь, явились базой для создания образов «великих грешников».

Как отмечает В.А. Туниманов, самоанализ Печорина (бывшего мечтателя) –«предтеча подпольной психологии героев Достоевского», и если герой Лермонтова еще отмечен знаком демонической силы и определенного положительного интереса к жизни, то у Достоевского этот герой преобразуется в тип «подпольного» человека, отрицающего как смысл жизни, так и саму жизнь и замкнутого в собственной раздвоенной личности, гордый «демон» превращается в мелкого «беса». Образ Ставрогина может служить примером такого идеологического снижения.

В «Бесах», но уже в окончательном тексте Достоевский проводит сравнение между злобой Ставрогина и «злобой» Лермонтова. В связи с пощечиной, полученной Ставрогиным от Шатова, Достоевский говорит о «бесконечной» злобе, которая временами одолевала главного героя «Бесов», о злобе целенаправленной и расчетливой. Писатель сравнивает Ставрогина с «иными прошедшими господами», в частности с декабристом Луниным, и говорит: «Я, пожалуй, сравнил бы его с иными прошедшими господам<…> Рассказывали, например, про декабриста Л–на, что он всю жизнь нарочно искал опасности, упивался ощущением ее, обратил его в потребность своей природы; в молодости выходил на дуэль ни за что… побеждать в себе трусость –вот что, разумеется, их прельщало… Николай Всеволодович, может быть, отнесся бы к Л–ну свысока, даже назвал бы его вечно храбрящимся трусом, петушком, –правда, не стал бы высказываться вслух. Он бы и на дуэли застрелил противника, и на медведя сходил бы, если бы только надо было, и от разбойника отбился бы в лесу –так же успешно и так же бесстрашно, как и Л–н, но зато уж безо всякого ощущения наслаждения, а единственно по неприятной необходимости, вяло, лениво, даже со скукой. В злобе, разумеется, выходил прогресс против Л–на, даже против Лермонтова. Злобы в Николае Всеволодовиче было, может быть, больше, чем в тех обоих вместе, но злоба эта была холодная, спокойная и, если можно так выразиться, разумная, стало быть, самая отвратительная и самая страшная, какая может быть».

Интерес Достоевского к прозе Лермонтова активизировался во второй половине жизни писателя, начиная с набросков «Жития великого грешника». Затем в черновиках к «Бесам» возникает тема печоринства, тесно связанная с генезисом образа Ставрогина. В 1870 году, столкнувшись с проблемой постановки главного героя в «Бесах», Достоевский обращается за помощью к «Герою нашего времени». Большими буквами, обведенными рамкой, он пишет в черновике: «СТУДЕНТ В ФОРМЕ ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ».[20] Но место Студента (Петра Верховенского) занимает новый персонаж Николай Ставрогин, также напрямую связанный с Печориным и лермонтовской традицией.

Герой Достоевского стремиться разбить завершающую и как бы умерщвляющую его оправу чужих слов о нем. Все это как нельзя более подходит к образу лермонтовского Печорина, который всегда выходил из рамок составленного о нем мнения.

Лермонтов и Достоевский представляют собой неисчерпаемую тему для научного изучения, и типологическая и генетическая взаимосвязь между Григорием Печориным и Николаем Ставрогиным является лишь одной из многих сторон для возможного дальнейшего исследования. Ведь Достоевский не только восхищался творчеством Лермонтова и изучал его произведения, но и учился у него, своеобразно претворяя и преломляя в своем собственном творчестве его достижения.

Рукописи главы «У Тихона», не вошедшие в вариант для «Русского вестника», были переданы женой писателя в 1918 году в Центрархив и опубликованы в 1922 году.

Год спустя М. Горький написал рассказ «Карамора». Это исповедь Петра Каразина –революционера, ставшего провокатором. Если сопоставить этот рассказ с главой «У Тихона», можно обнаружить немало общего между Ставрогиным и Каразиным, как литературно-психологическими типами.

Первый эпиграф к «Караморе» Горький взял из слов рабочего Захара Михайлова, провокатора, представшего в 1917 году перед следственной комиссией: «Вы знаете: я способен на подвиг. Ну, и вот также подлость, –порой так и тянет кому-нибудь какую-нибудь пакость сделать, –самому близкому».

Последний же из шести эпиграфов –слова Тургенева: «У русского человека мозги набекрень». [21]

Но ни Ставрогин, ни Каразин подвигов не совершают, оба они бесстрашные люди и любят опасность. Роднит их и раздвоенность души. «Жили во мне два человека, и один к другому не притерся. Вот и все», –говорит Карзин. «Я все так же, как и прежде всегда, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от этого удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие», –так писал Ставрогин Дарье Шатовой незадолго до самоубийства.

Но добрые дела Ставрогин, как и смелые поступки Каразин, совершает не только и не столько из любви к людям, сколько для самоутверждения, для развлечения пресыщенной души. «Всякое чрезвычайно позорное, без меры унизительное, подлое и, главное, смешное положение, в каковых мне случалось бывать в моей жизни, –пишет Ставрогин, –всегда возбуждало во мне, рядом с безмерным гневом, непомерное наслаждение… Не подлость я любил (тут рассудок мой бывал совершенно цел), но упоение мне нравилось от мучительного сознания низости».

Каразин, став провокатором, говорит о себе, что «рассудок мой бывал совершенно цел». «Разумом я сознавал, что делаю так называемое подлое дело, но это сознание не утверждалось соответствующим ему чувством самоосуждения, раскаяния или хотя бы страхом. Нет, ничего подобного я не испытывал, кроме любопытства…», «Я первый открыл, что у человека нет сил протестовать против подлости в себе самом, да и не надо протестовать против нее: она –законное и действенное орудие взаимной борьбы». Но Ставрогин, в отличие от Каразина, почти не пытается оправдаться: «При этом объявляю, что ни средою, ни болезнями безответственности в преступлениях моих искать не хочу». [22]

И Ставрогин, и Каразин, ощущая свою раздвоенность, иногда наслаждаются своими «подвигами» наедине сами с собой, а иногда их «тянуло к людям»: желание Ставрогина опубликовать свою исповедь и откровения Каразина перед собутыльником, начальником охранного отделения Симоновым.

И Каразин, и Ставрогин бояться «потеплеть», потерять свои крайности стать ни холодными, ни горячими. Они боятся, что это принесет им гибель. Предчувствуя это, Тихон говорит Ставрогину: «Вы не хотите быть только теплым».

Ставрогин экспериментирует над собой и другими всю свою жизнь, Каразин – после убийства Попова. Но и тот, и другой крайне рационалистичны. Ставрогин почти документально описывает совращение Матреши. И у Ставрогина, и у Караморы появляется постоянно повторяющееся «хорошо помню». Оба они пытаются найти свои пределы, до куда они смогут дойти. Окружающие для них –объекты очередного эксперимента. И что бы с ними ни произошло, в экспериментаторе это не вызовет никаких сильных эмоций, «ничего не взвыло».

Оба они любят опасность и зачастую находятся на волосок от гибели. Многочисленные дуэли Ставрогина, высказывание Каразина: «Смел я был до нахальства и особенно любил себя в те минуты, когда жизнь моя висела на волоске». Но есть вещи, которых они боятся по-настоящему. Для Ставрогина это образ Матреши, грозящей ему своим маленьким кулачком, и то, что исповедь вызовет у читателей один только смех. Для Каразина страх концентрируется в его сне (кардинально противоположном сну Ставрогина о золотом веке): «…я хожу по краю плоского круга, покрытого сводом серенького неба… В непоколебимом молчании, в совершенной безжизненности мое движение по кругу становится все быстрее… Круг, сжимаясь, становится все меньше, купол неба все ниже, я бегу, задыхаюсь, кричу… Страшнее этого сна я ничего не помню». Прекрасный сон Ставрогина превращается в кошмар, когда в нем появляется все та же Матреша, грозящая ему кулачком. [23]

Но если у Ставрогина это сон-наказание за прошлые грехи, то в случае с Каразиным это сон-пророчество, сон-предупреждение, так как снится он ему еще в Уржуме, когда на его совести нет еще пятен, он еще не засужил это наказание.

Несмотря на то, героев окружают люди: «ученики» и «двойники» Ставрогина, «товарищи» и «собутыльники» Каразина –у них нет и не было друзей. «Случилось как-то так, что во множестве товарищей у меня не нашлось друзей», –говорит Каразин. И Каразин, и Ставрогин любят повелевать другими, но это для них никак не связано с политической властью. Ставрогин не хочет связываться с политической деятельностью Верховенского, Каразин равнодушно относится к предложению Симонова о переводе в столицу.

У обоих героев довольно запутанные отношения с религией. Кириллов говорит: «Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует». Достоевский в марте 1872 года пишет Н.А. Любимову: «…Это человек, не верующий вере наших верующих и требующий веры полной совершенно иначе…». Каразин говорит верующему фанатику: «Веруют в бога по невежеству, из страха, по привычке, из упрямства, а некоторые даже потому, что в душе отчаянно пусто и они набивают пустоту ватой религии», но, когда впоследствии вспоминает об этом, тут же оговаривается: «Говорил я не столько ему, сколько сам себя экзаменуя, просматривая мое мнение о боге, религии и всей этой лирике нищих духом».

Между написанием «Бесов» и «Караморы» прошло почти полвека (52 года). И Каразин, по мнению А.Н. Муравьева, хотя и прямой духовный и моральный потомок Ставрогина, все же «выродившийся и измельчавший Ставрогин». Ставрогин в своих экспериментах идет до конца, Каразин все же удерживается в некоторых границах. Ставрогин, всегда распоряжавшийся своей жизнью, распорядился и своей смертью, покончив жизнь самоубийством. Карамора же задается вопросом: «Пожалуй, они оставят мне жизнь. Интересно: что я буду делать с нею?». Расставаться с нею добровольно он не намерен.

Наличие множества сближающих Каразина и Ставрогина черт не означает близости авторских позиций по отношению к своим героям.

Достоевский видит в Ставрогине несмотря на всю глубину его нравственного падения лицо крупное, трагическое. Горький же не дает оснований говорить о крупных масштабах личности Каразина.

Сопоставление текста «Караморы» с «Бесами» и особенно с главой «У Тихона» может пролить дополнительный свет на изучение вопроса о воздействии художественного мира Достоевского на творчество Горького.

Заключение

В ходе решения поставленных нами задач мы изучили произведения Ф.М Достоевского (роман «Бесы» и черновые материалы к нему), М. Горького (рассказ «Карамора»), М.Ю. Лермонтова (повесть «Герой нашего времени») и критическую литературу по данным произведениям.

В первой главе мы исследуем исторические предпосылки создания романа «Бесы». Исследуя черновые материалы к роману и критическую литературу, мы изучили историю создания «Бесов». Толчком к написанию стало так называемое «нечаевское дело». Во время написания романа Достоевский жил за границей и перед возвращением на родину уничтожил большую часть написанного, опасаясь обыска на границе. Занимаясь историей создания романа мы коснулись и биографии самого С. Нечаева. В работе мы указали основные этапы его жизни, революционную деятельность и написание «Катехизиса революционера».

Во второй главе мы анализируем образы главных нигилистов: Николая Ставрогина, Петра Верховенского, Алексея Кириллова и Ивана Шатова. Ставрогин –главный демон. Все остальные нигилисты –его идейные дети, ученики. Двойники Ставрогина –отражение отдельных граней его личности: православие для Шатова, атеизм для Кириллова. Но несмотря на многогранность натуры душа Николая Всеволодовича пуста, в ней нет веры, только скука и безразличие ко всему. Не увенчивается успехом его попытка исповедаться: то, что должно идти от сердца, для Ставрогина возможность самоутвердиться. Его жизнь теряет всякий смысл и Nicolas заканчивает жизнь в петле.

В третьей главе мы сравниваем отношение к нигилизму Достоевского и других писателей, в частности И.С Тургенева, М.Ю. Лермонтова и М.Горького. Тургенев первым употребил слово «нигилизм» в своем романе «Отцы и дети». Его герой Базаров «ранний» нигилист, идея еще не попала на улицу и нигилисты не выродились в бесов. Но даже такой нигилист как Базаров пугает Тургенева отрицанием таких вечных ценностей, как любовь, дружба, искусство. Следующее же поколение нигилистов у Достоевского скатывается к бесовству: отсутствие веры и философия вседозволенности ведет гибели. У Достоевского Тургенев становится героем.

Кроме того нами были рассмотрены литературные «предшественники» и «потомки» демона Ставрогина. Это герой Лермонтова Печорин и герой Горького Каразин. Поведение Печорина находит свое отражение в образе Николая Ставрогина, в двойственности его характера, в скепсисе и атеизме. «Мечтатель» у Лермонтова постепенно перерождается в «великого грешника» и Достоевского. В своих дневниках Федор Михайлович делает отсылки к «Герою нашего времени».

Через год после опубликования главы «У Тихона» в свет выходит рассказ М. Горького «Карамора». Прототип главного героя провокатор Захар Михайлов во время допроса говорит, что способен на подвиг так же, как и а подлость. Но ни Каразин, ни Ставрогин подвигов не совершают, хотя они и бесстрашные люди. Добрые дела и смелые поступки они совершают единственно для развлечения пресыщенной души: вдруг что-нибудь в ней шевельнется. Но есть и то, чего они боятся по-настоящему, то, что отражается в их снах: образ Матреши для Ставрогина и образ уменьшающегося мира для Каразина. Так же, как и Печорин, они ощущают свою раздвоенность. У них запутанные отношения с религией.

Роман «Бесы» –грозное пророчество писателя о надвигающихся на мир катастрофах, роман предупреждение. Достоевский сделал вывод из нечаевского дела: на мир надвигается Нечаев и ему подобные бесы, которые будут шагать по трупам для достижения своих целей, для которых всегда цель оправдывает средства и которые даже не замечают, как постепенно средства становятся самоцелью.

Но «Бесы» –не безысходная трагедия. У Достоевского всегда «свет во тьме светит и тьма не объяла его». Используя евангельскую притчу об исцелении Христом бесновавшегося человека, Достоевский верит, что Россия и мир в конечном итоге излечатся от бесов.

Однако появление Нечаева писатель связывает прежде всего и главным образом с безверием. Вот почему он намечает в романе идейную связь между нечаевцами и петрашевцеми и переживает появление Нечаева в России и как свою личную трагедию, считая себя бывшего петрашевца –тоже ответственным за распространение атеизма.

нигилизм достоевский роман писатель

Примечание

1. http://www. hrono. ru

2. http://www. km. ru

3. Белов С.В. Ф.М. Достоевский. М., «Просвещение», 1990

4. Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев. Л., 1987

5. Гиголов М.Г. Лермонтовские мотивы в творчестве Достоевского. Достоевский: Материалы исследования, Л., «Наука», 1985

6. Горький М. Карамора. /Детство. Рассказы и очерки. На дне. Литературные портреты. Заметки из дневника, М., «СЛОВО/SLOVO», 2000

7. История русской литературы, Ч3, http://www. window.edu.ru

8. Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М. Достоевский, М, 1986

9. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени, М., «Государственное издательство художественной литературы», 1947

10. Муравьев А.Н. Ставрогин Достоевского и Каразин М. Горького. / Достоевский: Материалы исследования. М., 1985

11. Сараскина Л. Бесы. Роман-предупреждение, М.: Советский писатель, 1990

Библиография

1.  Андреев А.Л. Искусство, культура, сверхкультура., М., «Знание», 1991

2.  Белик А.П. Художественные образы Достоевского. Этические очерки., М., «Наука», 1974

3.  Белкин А.А. Ф.М. Достоевский. М., 1956.

4.  Белкин А.А. Читая Достоевского и Чехова.,

5.  Белов С.В. Жена писателя: Последняя любовь Ф.М. Достоевского., М., «Просвещение», 1991.

6.  Белов С.В. Ф.М. Достоевский., М., «Просвещение», 1990

7.  Борщевский С.С. Щедрин и Достоевский. История их идейной борьбы., М., 1956

8.  Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев., Л., 1987

9.  Бурсов Б.И. Личность Достоевского., Л., 1979

10.  Вересаев В.В. Живая жизнь., М., «Политиздат», 1991

11.  Волгин И.Л. Последний год Достоевского., М., 1991

12.  Гарин И.И. Многоликий Достоевский., М., ТЕРРА, 1997

13.  Гиголов М.Г. Лермонтовские мотивы в творчестве Достоевского. / Достоевский: Материалы исследования., Л., «Наука», 1985

14.  Гозенпуд А.А. Достоевский и музыка., М., «Музыка», 1971

15.  Горький М. Карамора. /Детство. Рассказы и очерки. На дне. Литературные портреты. Заметки из дневника., М., СЛОВО/SLOVO, 2000

16.  Громыко М.М. Сибирские знакомые и друзья Достоевского., Новосибирск, 1985

17.  Гроссман Л.П. Достоевский., М., «Молодая гвардия», 1965

18.  Гроссман Л.П. Жизнь и труды Достоевского., Л., «Академия», 1935

19.  Гус М.С. Идеи и образы Ф.М. Достоевского., М., «Художественная литература», 1971

20.  Долинин А.С. Достоевский и другие., Л., 1989

21.  Достоевская А.Г. Воспоминания., М., «Художественная литература», 1981

22.  Достоевский Ф.М. Бесы Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.10 М

23.  Достоевский Ф.М. Бесы Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.11, М

24.  Достоевский Ф.М. Бесы., М., АСТ, 2008

25.  Ермилов А.Г. Ф.М. Достоевский., М., 1956

26.  Ермилов А.Г. Против реакционных идей в творчестве Достоевского., М., 1948

27.  Заславский Д.И. Ф.М. Достоевский., М., 1956

28.  Захаров В.Н. Система жанров Достоевского., Л., 1985

29.  Зернов Н.М. Три русских пророка: Хомяков, Достоевский, Соловьев., М., «Московский рабочий», 1995

30.  История русской литературы. Ч3., http://window.edu.ru

31.  Карлова Т.С. Достоевский и русский суд., Казань, 1975

32.  Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М. Достоевского М., «Художественная литература», 1986

33.  Кашина Н.В. Эстетика Ф.М. Достоевского., М., «Высшая школа», 1975

34.  Кирпотин В.Я. Ф.М. Достоевский. Творческий путь., М., 1960

35.  Кирпотин В.Я. Ф.М. Достоевский., М., 1947

36.  Кирпотин В.Я. Достоевский в 60-ые годы., М., «Художественная литература», 1966

37.  Кирпотин В.Я. Достоевский и Белинский., М., 1976

38.  Кирпотин В.Я. Мир Достоевского., М., «Советский писатель», 1980

39.  Косенко П.П. Сердце бьется одно., Алма-Ата, 1969

40.  Лаут Р. Философия Достоевского в системном изложении., М., «Республика», 1996

41.  Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени., М., Государственное издательство художественной литературы, 1947

42.  Кудрявцев Ю.Г. Бунт или религия., М., Издательство Московского университета, 1991

43.   Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского: Событийное. Временное. Вечное., М., Издательство МГУ, 1991

44.  Кулешов В.И. Жизнь и творчество Ф.М. Достоевского., М., 1984

45.  Курляндская Г.Б. Нравственный идеал героев Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского., М., «Просвещение», 1988

46.  Муравьев А.Н. Ставрогин Достоевского и Каразин М. Горького. Достоевский: Материалы исследования., Л., «Наука», 1985

47.  Назиров Р.Г. Творческие принципы Достоевского., Саратов, 1982

48.  Николюкин А.Н. Взаимосвязи литератур России и США.. М, 1987

49.  Одиноков В.Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского., Новосибирск, «Наука», 1981

50.  Палиевский П.В. Место Достоевского в литературе XIX века. / Достевский: Материалы исследования., Л., «Наука», 1985

51.  Переверзев В.Ф. Ф.М. Достоевский., М., 1925

52.  Померанц Г.С. Открытость бездне., М., 1990

53.  Поспелов Г.И. Творчество Ф.М. Достоевского., М., 1971

54.  Розенблюм Л.М. Творческие дневники Достоевского., М., «Наука», 1980

55.  Сараскина Л. «Бесы». Роман -предупреждение., М, «Советский писатель», 1990

56.  Селезнев Ю.И. Достоевский. /(ЖЗЛ), М., 1990

57.  Соина О.С. Этика самосовершенствования., М., 1990

58.  Соловьев С.М. Изобразительные средства в творчестве Достоевского., М., «Советский писатель», 1979

59.  Тарасов Б.Н. «Закон Я» и «Закон любви»., М., 1991

60.  Тарасов Ф.Б. Ф.М. Достоевский. «Бесы». (1871 -1872)., http://www. gambler.ru

61.  Твардовская В.А. Достоевский в общественной жизни России., М., «Наука», 1990

62.  Туниманов В.А. Творчество Достоевского (1854 -1862)., Л., «Наука», 1980

63.  Фридлендер Г.М. Достоевский и мировая литература., Л., 1985

64.  Чирков Н.М. О стиле Достоевского. Проблематика, идеи, образы., М., 1967

65.  Чичерин А.В. Достоевский – искусство прозы Достоевский – художник и мыслитель., М., «Художественная литература», 1972

66.  Чулков Г. Как работал Достоевский. М., 1939

67.  Шкловский В.Б. За и против., М, 1957

68.  Этов В.И. О художественном своеобразии социально-философского романа Достоевского Достоевский – художник и мыслитель., М., «Художественная литература», 1972

69.  Этов В.И. Достоевский. Очерк творчества., М., «Просвещение», 1968

[1] Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев. Л., 1987, с.37

[2] Там же, с.42

[3] Белов С.В. Ф.М. Достоевский. М., Просвещение, 1990, с.145

[4] Сараскина Л. Бесы. Роман-предупреждение, М., Советский писатель, 1990, с.30

[5] Сараскина Л. Бесы. Роман-предупреждение. М., Советский писатель, 1990, с.39

[6] Белов С.В. Ф.М. Достоевский, Просвещение, 1990, с.145

[7] Там же, с.146

[8] Сараскина Л. Бесы. Роман-предупреждение, М., Советский писатель, 1990, с.40

[9] www. hrono, ru

[10] www. km. ru

[11] Сараскина Л. Бесы. Роман-предупреждение, М., Советский писатель, 1990, с.39

[12] История русской литературы, Ч3, www. window.edu.ru

[13] История русской литературы, Ч3, www. window.edu.ru

[14] Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М. Достоевский, М, 1986, с.116

[15] Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М. Достоевский, М, 1986, с. 128

[16] Сараскина Л. Бесы. Роман-предупреждение, М., Советский писатель, 1990, с. 27

[17] Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М. Достоевский, М, 1986, с.39

[18] Кашина Н.В. Человек в творчестве Ф.М. Достоевский, М, 1986, с.59

[19] Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени, М, 1947, с.10

[20] Гиголов М.Г. Лермонтовские мотивы в творчестве Достоевского. Л., 1985, с.71 

[21] Горький М.  Карамора., Детство. Рассказы и очерки…, М., СЛОВО/SLOVO, 2000, с. 391

[22] Муравьев А.Н. Ставрогин Достоевского и Каразин М. Горького, М., 1985, с.157 

[23] Муравьев А.Н. Ставрогин Достоевского и Каразин М. Горького, М., 1985, с.160-161