Коллективизация в Казахской ССР в 20-30-е годы и ее последствия

1. Курс на коллективизацию и методы ее осуществления.

26 августа 1920 года В.И. Ленин и М.И. Калинин подписали декрет

ВЦИК и СНК РСФСР "Об образовании Автономной Киргизской (Казахской)

Социалистической Советской Республики". Это было началом восстановления

казахской государственности, но уже на новом витке истории. С

воссозданием государственности казахи связывали большие надежды - ведь

она должна теперь защитить их. Действительно, в первые годы Советской

власти было немало сделано для местного населения - открывались новые

школы, вузы; были очерчены границы, объявлена новая столица. Ко двору

вчерашним кочевникам пришелся и НЭП: ведь вся политика не ломала

традиционный уклад жизни. Была значительно ослаблена политика отчуждения

от власти местных кадров. Но как показали дальнейшие события, все это, в

том числе и объявление о создании Казахской Республики не смогли

защитить народ от надвигающейся катастрофы.

Крайний догматизм, некомпетентность, игнорирование законов и

ценностей человеческого бытия, превалировавшие во взглядах большевиков,

неминуемо должно было привести к трагедии, что потом и случилось.

На рубеже 20-30 годов нэповская линия развития исторического

действия была заблокирована идеями революционного утопизма, густо

замешанными на дрожжах тоталитарного политического мышления. На долгие и

мучительные десятилетия в сфере экономики и общественно-политической

жизни воцарился тотальный "дух" силовой альтернативы.

Глубоко трагические последствия возымела его роковая данность в

сельском хозяйстве. Выдвинутые во главу угла политики в деревне

внеэкономические императивы с их ориентацией на жесточайший командно-

административный террор не только дискредитировали идею кооперирования

крестьянства, но и сводили на нет ее позитивные потенции. "Великий

перелом" начинал безжалостно разламывать сельские структуры, исподволь

подготавливая грядущие проблемы общества.

В этих условиях основным двигателем процесса кооперирования

непосредственных производителей становились не столько действительное

творчество масс и осознанная "снизу" экономическая целесообразность,

сколько грубая сила и директивно санкционированное принуждение к его

системе противоправных атрибутов обеспечения. Одним из первых

подтверждений тому служил уже сам факт установления зональных сроков и

темпов проведения коллективизации сельского хозяйства, когда вся страна

была поделена на ударные плацдармы и районы эшелонированного продвижения

кампании.

Состоявшийся в ноябре 1929 года пленум ЦК ВКП (б) среди других

прочих проблем обсудил вопросы развития колхозного движения и принял

"меры для улучшения руководства перестройкой сельского хозяйства"[1].

Пленум ЦК Компартии Казахстана в декабре 1929 года обсудил пути

выполнения Пленума ЦК ВКП (б) и постановили, что необходимым условием

проведения генеральной линии на коллективизацию является переход

кочевников к оседлому образу жизни.

В данном случае, коммунисты Казахстана под руководством Ф.И.

Голощекина намного опередили Москву, где официальный указ, подписывающий

постоянное расселение кочевых племен на территории РСФСР был принят лишь

6 сентября 1930 года. ЦК Компартии Казахстана постановил, что из 566

тысяч кочевых и полукочевых хозяйств к январю 1930 года к оседлости

должны были перейти 544 тысячи. При этом указывалось, что население на

оседлость переводить надо насильно. А после известных решений ЦК ВКП (б)

от 5 января 1930 года подобные нечеловеческие директивы получили и

политическое и юридическое обоснование. Местные комитеты за небольшим

исключением, кинулись свято выполнять спущенные сверху директивы.

Директивные органы как будто бы и предостерегали от чрезмерного

забегания вперед, однако, имевшиеся на этот счет многочисленные

прецеденты в большинстве своем квалифицировались как "издержки

революционного рвения" или неопытность и в худшем случае вызывали

дисциплинарные взыскания. Весь комплекс политико-идеологических

регулятивов нацеливал больше на гонку за рекордными показателями, нежели

на разумные темпы.

Понятно, что очень скоро общественный организм стал испытывать

приступ почти, что парадоксальной процентомании. Районы и округа

Республики соревновались друг с другом, в напыщенности победных реляций.

Газеты не успевали давать ежедневно меняющуюся информацию с "колхозного

фронта".

Если в 1928 году в Казахстане было коллективизировано 2% всех

хозяйств, то уже на 1 апреля 1930 года - 50,5%, а к октябрю 1931 года -

около 65%. А ряд "маяков" колхозного движения перекрыл и эти показатели.

Так в Уральском и Петропавловском округах на это время в колхозах

числилось 70% имеющихся хозяйств.

К началу осени 1931 года в Республике насчитывалось 78 районов (из

122), где коллективизацией было охвачено 70% - 100% дворов.

Однако если количественные характеристики вызывали на всех уровнях

иерархической отчетности чувство оптимизма, то их качественная ипостась

порождала сомнения. Даже наиболее беспрекословные и готовые на все

функционеры в своих комментариях для вышестоящих инстанций были

вынуждены признать, что подавляющее большинство стремительно

"организовавшихся форм социалистического производства" не выдерживают

сколько-нибудь серьезной критики и могут считаться таковыми лишь весьма

и весьма условно"[2].

Нарушение принципа добровольности и элементарной законности вообще

с самого начала приняли повсеместный характер. В тех случаях, когда

крестьянство не проявляло "доброй воли" и не спешило избавляться от

"буржуазной" частной собственности, к ним применяли иные

"воспитательные" меры. Источники сообщают о таких фактах, как имитация

расстрелов.

Излюбленным средством наиболее рьяных коллективизаторов было

огульное зачисление колебавшихся в так называемых подкулачников. Эта

категория представлялась наиболее универсальной.

Своего рода предтечей обрушившихся на крестьянство репрессий стали

сельскохозяйственные заготовки. В ходе их, произошла заметная экспалация

силового нажима. О масштабах его можно судить по тому факту, что в

течение только двух хлебозаготовительных кампаний (1928-1929 и 1929-1930

годов) и только по трем округам (Акмолинскому, Петропавловскому и

Семипалатинскому) в результате применения 107-ой и 61-ой статей УК РСФСР

были осуждены 34120 человек и привлечены к административной

ответственности 22307 хозяйств. Кроме того, взыскано штрафов и изъято

имущества более чем на 23 млн. рублей, конфисковано скота - 53,4 тысяч

голов, хлебных запасов - 631 тысяч пудов, различных строений - 258

единиц[3]. Кулацкие хозяйства составляли несколько больше половины.

В первое время находилось немало работников наивно пытавшихся

апеллировать разумными пределами. Например, из Карабалыкского района

сообщали: "Экономика района окончательно подорвана непосильными планами.

Колхозники, а также бедняки и середняки не имеют перспективы своего

существования. Мы оттолкнули от себя колхозников, они от нас уходят"[4].

Для того чтобы оставить себе на пропитание и семена хоть какую-то

часть выращенного урожая, колхозники специально не выпахивали полосы

хлеба у дорог, межей и арыков.

Вскоре эти "маленькие хитрости" стали пресекаться более сурово.

Так после того, как 7 августа 1932 года был принят закон "Об охране

имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и

укреплении общественной (социалистической) собственности" за подобные

дела грозил расстрел, а при смягчающих обстоятельствах - 10 лет тюрьмы с

конфискацией имущества[5].

За первый год антиконституционной нормы в Казахстане было осуждено

33345 человек, из них колхозников 7728 и 5315 трудящихся единоличников.

Поводом для жестокого наказания могли стать самые пустяковые

провинности.

Крайне тяжелыми последствиями обернулось так называемое

раскулачивание. В директивах, доведенных до местных органов,

указывалось, что удельный вес ликвидируемых кулацких дворов по отношению

к общей массе хозяйств не должен превышать 3-5%. Но во многих районах

подобного количества кулаков никак не набиралось. Нередко план "по валу"

выполнялся настолько усердно, что фактически превышал в два, а то и в

три раза субъективно установленный контингент. Например, в

Красноармейском районе Петропавловского округа, где раскулачиванию

оказались подвергнутыми 7% всех хозяйств (496 дворов), так втрое больше,

чем насчитывалось индивидуально обложенных налогоплательщиков[6].

Следует также учитывать, что конкретные решения об экспроприации

или выселению кулаков принимались на общих сходах колхозников, бедняков

и батраков. А поскольку конфискованное имущество передавалось в качестве

вступительных взносов бедняков и батраков в неделимые фонды колхозов (к

лету 30-го года доля стоимости имущества раскулаченных в неделимых

фондах колхозов Казахстана составляла 25,2%), а частью раздавалось

бедноте, то подчас за "классово

строгими резолюциями" оказывались обыденные меркантильно-личные

интересы.

К сожалению, масштабы раскулачивания в Казахстане пока не

поддаются точной оценке, так как репрезентативность - мера

представительности - выявленных материалов еще не вызывает

удовлетворения. Историография располагает лишь фрагментными сведениями

на этот счет.

Что касается нашей республики, то уже на 15 марта 1930 года, то

есть всего через месяц после принятия постановления ЦИК и СНК КАССР "О

мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского

хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством и

байством" было арестовано и передано суду 3113 человек, а 2450 хозяйств

подлежало выселению за пределы округа проживания[7]. В ходе проведения

политики "раскулачивания" более 60 тысяч были объявлены байскими, и их

имущество подлежало (подвергалось) конфискации; более 40 тысяч было

раскулачено, а остальные скрылись, бросив свое имущество.

По данным Отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ в 1930-31 годах

численность крестьян, отправленных в "кулацкую ссылку" достигла по

Казахстану 6765 человек. По данным того же отдела в республику были

выселены 46091 семьи или 180015 человек[8]. Это были крестьяне с нижнего

и среднего течения Волги, Центрально-Черноземской области,

Нижегородского края, Московской области, Средней Азии и Закавказья.

Трагедия этих людей безмерна - их грузили в эшелоны, дав на сборы подчас

лишь сутки.

Весной 1930 года волнениями были охвачены почти все районы Средней

Азии и Казахской АССР. Так восстания проходили в аулах Кзыл-Кумского

района, Иргизского района, в прилегающих к пустыни Каракумы и других

районах.

Каждая стычка войск с группами в основном безоружных повстанцев

оборачивалась для последних десятками убитых и сотнями пленных.

Например, в ходе подавления восстания в Иргизском районе в Каракумах, со

стороны погибли 386 человек, было изъято 31 огнестрельных единиц - или

17 винтовок, 12 дробовиков, 2 берданки.

Общим моментом во всех восстаниях было то, что крестьяне, не имея

возможности сопротивления превосходящим их силам, снимались с насиженных

мест и откочевывали.

В более сложном положении оказались участники восстаний во

внутренних районах. Они блокировались со всех сторон и очень часто

подвергались уничтожению влетевшими в аул эскадронами. Так было весной

1930 года в Абралинском, Чингистауском, Чубыртауском районах

Каркалинского округа.

По неполным данным за полтора года в волнениях участвовало около

80 тысяч человек. Несмотря на широкий размах географического

пространства, восстания и волнения крестьянства в 1929-31 годах в силу

своей обреченности не могло изменить ход событий и политику официальных

властей в аулах и деревнях. Одной из главных причин этого явилось

противопоставление города и деревни - разрушения традиционных структур,

крестьянских хозяйств не могло вызвать широкого сочувствия со стороны

городского населения. Тем не менее, репрессивные меры к восставшим

привели к смирению остальную часть крестьянства. Однако впереди

надвигались еще более страшные страдания - голод 1932-33 годов.

2. Казахстанская трагедия.

1). Реализация антинаучных и античеловечных постановлений ЦК ВКП

(б) Крайкома партии Казахстана привела к резкому сокращению поголовья

скота - от 40 млн. до 4 млн. и породила массовый голод казахского

населения, и гибель его значительной части, а также откочевку большого

количества людей из республики. Эта миграция была обусловлена отчаянием,

голодом, нищетой, полным разрушением общественных и экономических основ

жизни. Толпы голодных заполнили улицы городов Алма-Аты, Ташкента,

Бишкека. По этому поводу видный англо-американский историк Роберт

Конвекст замечает: "В Казахстане с предельной наглядностью проявилась

поразительная механистичность и поверхность партийного мышления", а

голод 30-х годов он оценивает как "колоссальную человеческую трагедию

казахов"[9]. Действительно, ничем кроме презрения к человеческой жизни,

вопиющей неграмотности, игнорирования веками выработанных правил

цивилизации кочевников нельзя объяснить такую нечеловеческую политику

деятелей, гордо называвших себя большевиками.

Голод собрал в Казахстане обильную дань. Например, согласно

результатам первой переписи 1926 года на территории Казахской АССР

проживало 3628 тысяч коренного населения. Но уже через 12 лет в переписи

1939 года фиксируется убыль в 1321 тысяч человек, то есть происходит

уменьшение совокупности на 36,7%[10].

А по данным Центрального Управления народно-хозяйственного учета

Госплана СССР население Казахстана с 5873,0 тыс. человек за 1932 год

сократилось до 2493,5 тысяч человек, и эмигрировали за этот период из

Казахстана 1,3 млн. человек[11]. Смертность и уровень миграционной

подвижности за этот период были высокими среди всех национальных групп

Казахстана - русских, украинцев, уйгур, дунган, но

эти показатели среди казахов все же на порядок выше, потому что

кочевники традиционно не имело навыков земледельческого труда. По

подсчетам демографа М. Татимова казахи во время коллективизации потеряли

2100 тысяч человек, что составило 42% казахского населения и плюс к

этому миллионы людей выехали за пределы республики. Созданная по

советскому образцу казахская государственность 1920 года нисколько не

защитила своих граждан от катастрофы в мирное время.

Примерные масштабы невосполнимой убыли коренного населения

Казахстана в годы трагедии определяются в пределах около 2 млн. человек

или 49% от первоначальной численности.

Из приведенных данных видно, что масштабы голода, вызванного

тотальным разрушением хозяйства, были воистину страшными. Утратив скот,

обитатели Степи лишались традиционного для них мясомолочного рациона

питания. Хлеб в ауле в силу неурожая также отсутствовал. Покинуть зону

бедствия не всегда удавалось. Для бесскотного казахского крестьянства

огромная Степь из кормилицы превратилась в ловушку. Голод и связанные с

ним эпидемии деформировали нормальный процесс демографических переходов

в самом их начальном этапе. Коренное население республики смогло быстро

преодолеть глубоко кризисное явление только потому, что последнее

застало его на самой ранней стадии развития народонаселения, т.е. на

первых фазах демографической эволюции. Прежняя численность была

восстановлена почти через 40 лет, в 1969 году.

2). Эмиграция казахов за рубеж и миграция внутри страны обходились

им очень тяжело. Новые мигранты попадали в иной климат и незнакомую для

себя этническую среду. Круто для них изменился и рацион питания. По

словам очевидцев, они плохо приспосабливались к растительной пище, ведь

веками основную массу питания вчерашних кочевников составляли мясные

продукты. Теперь потоки казахских беженцев в отличие от прежних времен

потянулись в Россию. Если внимательно приглядеться к направлениям

миграции казахов, то заметно, что они тянутся к близлежащим районам

сопредельных республик и государств. Беженцы из западных областей

Казахстана стали уходить в Иран, Афганистан, Туркмению и Каракалпакию;

южных и восточных областей - в Узбекистан, Киргизию и Китай; северных и

центральных областей - в Куйбышевскую, Челябинскую, Курганскую,

Тюменскую области и Алтайский край Российской Федерации, в Монголию.

Пустели целые районы и аулы. Степь все больше становилась безлюдной.

Большие массы казахов уходили в Китай. Беглецам, кроме своих

доморощенных контролеров приходилось теперь преодолевать и пограничный

кордон. Отчаявшиеся люди нередко становились мишенью для солдат

погранвойск.

Откочевки нанесли большой урон численности коренного населения.

Четвертая часть первоначальной совокупности населения, т.е. 1030 тысяч

человек, откочевала за пределы республики в годы голода. Из них 616

тысяч человек безвозвратно, 414 тысяч человек впоследствии вернулись в

Казахстан. Из безвозвратно откочевавших около 200 тысяч человек ушли за

рубеж - в Китай, Монголию, Афганистан, Иран и Турцию.

Список использованной литературы

1. М.К. Козыбаев, Ж.Б. Абылхожин, К.С. Алдажуманов

"Коллективизация в Казахстане: трагедия крестьянства"; Алматы,

1992 г.

2. "История Казахстана: белые пятна"; Алматы, 1991 г.

3. Б. Аяганов "Государство Казахстан: эволюция общих систем";

Алматы, 1993 г.

4. Абылхожин Ж.Б., Козыбаев М.К., Татимов М.Б. "Казахстанская

трагедия" / "Вопросы истории", 1989 г., №7

5. "Коллективизация сельского хозяйства в республиках Средней

Азии и Казахстана: опыт и проблемы", Алматы, 1991 г.

6. Козыбаев М.К. "История и современность"; Алматы, 1991 г.

7. Абылхожин Ж.Б. "Традиционная структура Казахстана"; Алматы,

1991 г.

-----------------------

[1] "Очерки истории Компартии Казахстана"; Алма-Ата, 1984 год, стр. 211

[2] Рукописный фонд института истории, археологии, этнографии НАН РК,

инв. №149, стр. 20.

[3] СЗ СССР 1932 г., №62, стр. 360

[4] "Борьба за хлеб - борьба за социализм" / "Большевик

Казахстана"; 1932 г., №12, стр. 45

[5] "Весь Казахстан", Алма-Ата, 1931 г., стр. 77

[6] Ивницкий Н. А. "Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества

как класса", Москва, 1972 г., стр. 141

[7] Земской В. Н. "Спецпоселенцы (по документам НКВД и МВД СССР)" /

"Социальные исследования", 1990 г., №4, стр. 4

[8] Кумабеков Ж. "Ленинской дорогой", Алма-Ата, 1973 г., стр. 155

[9] Р. Конквест "Жатва скорби"/ журнал "Родина", 1989 г., №. 9, стр. 48-

50.

[10] "Всесоюзная перепись населения 1926 года", Москва 1926 г., том 8,

отд.1; Татимов М.Б., "Социальная обусловленность демографических

процессов", Алма-Ата, 1989 г., стр. 129.

[11] Журнал "Социологические исследования", 1990 г., № 6, стр. 21-23