Курсовая работа: "Путешествия Лемюэля Гулливера" Джонатана Свифта - обобщающая сатирическая картина современной европейской действительности

Башкирский Государственный Педагогический Университет

Кафедра Зарубежной Литературы и Страноведения

Курсовая работа

на тему:

«Путешествия Лемюэля Гулливера» Джонатана Свифта обобщающая сатирическая картина современной европейской действительности»

Выполнила: Яковлева К.И.

Группа 302

Проверила: КФН Резяпова Г.Т.

Уфа – 2003

Содержание:

· Введение 3

· Автор и его время 4

· Путешествие в Лилипутию 10

· Путешествие в Бробдингнег 18

· Путешествие в Лапуту 23

· Путешествие в страну Гуигнгнмов 30

· Заключение 37

· Список литературы 39

· Приложение «Издатель к читателю» 40

Введение.

В истории европейского общества XVIII век известен как эпоха Просвещения. Деятели Просвещения не только были писателями, но и философами, политическими мыслителями. Уже на раннем этапе Просвещения Джонатан Свифт выступает с критикой складывающихся буржуазных отношений. Современный Свифту читатель должен был в неведомых странах и народах узнать (и узнал!) до отвращения знакомые нравы, приметы собственной жизни и истории. Уж таковы, взгляд, манеры, особенности таланта Свифта: он был мудрый философ, неистощимый фантазер и остроумный, неподражаемый сатирик.

Свифт зло высмеивает человеческие пороки, смешные и печальные, которые, к сожалению, имеют глубокие социальные корни. Поэтому сатира Свифта действенна и в наши дни. Она потому и значительна, что глубоко серьезна и преследует высокие идейные цели. Джонатан Свифт искал истину современного ему мира. «Путешествия Лемюэля Гулливера» - пародийная имитация, с одной стороны, поиск и открытие истины, с другой. Свифт полагал, что его первая задача – приблизиться к духовной жизни века и разобраться в ней. Он говорит с читателями о религии, но не на непонятном языке богословов; о политике, но не на партийном жаргоне, непонятном для большинства; о литературе, но без заносчивости и самодовольства.

Велико произведение «Путешествия Лемюэля Гулливера» тем, что оно глубоко обобщено. Все вещи, описанные Джонатаном Свифтом, имеют черты и действия современников автора. Он не мог бить врага открыто, потому и наступал на него посредством намеков, аналогий и аллегорий.

Сатира Свифта направлена против Английского правительства и церкви XVII-XVIII веков. Это гротескное осмеяние общественного строя и политики господствующих классов.

Автор и его время.

ХVII век – переломный, исполненный драматизма период английской истории. Долго зревшие противоречия между набиравшей силу буржуазией и феодальным строем привели Англию к буржуазной революции 1640-х годов. Страна к этому времени уже переживала глубокий кризис. Отживший феодальный правопорядок, паразитизм двора и церкви, рост налогов и пошлин, предназначенных для пополнения вечно пустой королевской казны, препятствовали развитию торговли и экономики. Нужда и голод были уделом тружеников Англии, крестьян и ремесленников.

Английская литература ХVII века – это литература эпохи революционной ломки. Она развивается в обстановке ожесточенной, идеологической и социальной борьбы, в тесной связи с событиями своего времени. Первые десятилетия века завершают эпоху Ренессанса.

К 1690-м годам наступает эпоха раннего Просвещения. Вот тогда на арене и появляется Джонатан Свифт.

В литературной жизни Англии этой поры различают в свою очередь три этапа, из которых приходятся на предреволюционное десятилетие (20-30 г.), второй охватывает годы (40-50 г.), (60-80 г.) – третий этап, который совпадает с периодом Реставрации.

Первый период в развитии литературы английского Просвещения (1689 г. до 30 г.г. ХVIII в.). В это время произведения Свифта стали широко известны и знаменуют собой начало развития просветительского реализма. Для литературы характерен оптимистический взгляд на перспективы буржуазного прогресса. Исключение составляет Свифт его сатира – гневное обличение противоречий и недугов собственнического общества.

Великая сатирическая традиция английской литературы связана с творчеством Свифта. На раннем этапе Просвещения его негодующая сатира бичевала пороки современного ему мира, разрушая надежды на будущий прогресс.

Уничтожение феодализма и утверждение капитализма превращается в историческую необходимость. Именно это предопределяет движение под названием Просвещение. Оно сложилось в условиях острейшего кризиса.

ХVIII век был действительно эпохой, когда географические и этнографические горизонты человечества расширились, включая и Европу и страны Востока и обширные просторы Азии и Нового Света. Гете считал эту эпоху эпохой рождения всемирной литературы. Уже само признание идеи прогресса в развитии человечества – просветители задумываются над закономерностями развития человечества. Человечество, согласно просветителям, переживает три эпохи: нормативно понятую алчность; средневековье, отвергаемое как период «исторических заблуждений»; современность, утверждающую «царство разума».

Пуританизм (от слова чистота) был идеологическим оружием революционных сил. Пуританизм революционный втянул в свою орбиту народные массы, был героическим по своему характеру, по словам Маркса, стояли на высоте великой исторической трагедии. Наблюдается антипуританская реакция в области культуры и нравов; с одной стороны, в возрождении театральных представлений и народных празднеств, с другой – в характерной для двора и аристократии безудержной погоне за наслаждениями.

Деятели Просвещения не только были писателями, но и философами, политическими мыслителями. Литература и искусство насквозь пронизаны философской проблематикой. Основное место в литературе стало принадлежать прозаическим жанрам, а также поэтическим с нравственно этической и религиозно-философской проблематикой.

А еще более существенно проникновение злободневно публицистических элементов в роман, комедию, поэму и т.д. У просветителей в эстетике бытует принцип не только «поучать развлекая», но и воспитывать, формировать человека в идеалах разума.

Теперь конкретно хотелось бы поговорить об английской литературе и какое место отведено в ней творчеству Джонатана Свифта.

Свифт начал свою творческую жизнь на рубеже веков. В это время английская литература была особенно разнообразной. Джонатан Свифт (1667-1745) родился и получил образование в Ирландии. В 1688 г., когда начались беспорядки, вернулся к матери, где и устроился к Уильяму Темплу, чей отец был большим другом их семьи. Вскоре, по совету Темпла Свифт принимает священный сан (не желая при этом быть священнослужителем), лишь для жалованья. Свифт жил то в Англии, то в Ирландии. Освободившееся место декана в Дерри занять не удалось. Новый секретарь получает взятку и Свифт не получает это место, якобы, слишком молод, хотя Свифту было более тридцати.

Личность сочинителя все время маскируется. Почти ничего не печатается под собственным именем. Для этого были свои практические резоны: во-первых литературный – он не проповедует, а описывает, как действующее лицо, стремясь представить ситуацию более объективной. Обычное намерение Свифта «злить, а не развлекать», разозлить, оскорбить, унизить, загнать в угол (как он писал о «Путешествиях Гулливера»).

А между тем, как раз творчество более всего мешало карьере Свифта:

Сдержи перо он и язык

Он в жизни много б достиг

(Стихи на смерть доктора Свифта)

Свифт не желал признавать себя ирландцем и настаивал на английской родословной. Политическая ситуация сложилась так, что и в Ирландии у английских поселенцев не было никаких прав на ирландскую национальность. Ирландцы были населением без прав, а англичане – грабители-колонисты. Но именно в Ирландии прошла большая часть его жизни. В Ирландии зарождались многие симпатии и антипатии. Англия была ненавистной родиной Свифта, но ирландской почвой пропитаны его произведения.

В начале 20-х годов в письмах Свифта все чаще появляются упоминания о «моих Путешествиях», где указываются мрачные и странные сцены новой книги. И, наконец, в письме к Полу от 29 сентября 1725 г.: «Я занимался, помимо рытья канав, окончанием, правкой, отделкой и перепиской моих Путешествий в четырех частях, заново дополненных и предназначенных для печати, если мир их заслужит или, вернее, если найдется такой храбрый печатник, что поверит своим ушам».

Свифт сам приехал в Англию, чтобы найти этого храброго печатника в марте 1726 г. А в августе печатник Бенджамин Мотте получил письмо от некого Ричарда Симпсона, где тот предлагал его вниманию записки своего кузена – капитана Лемюэля Гулливера: не годятся ли на продажу эти сильно сокращенные записки старого моряка. Мистер Бенджамин Мотте проявил должную заинтересованность. Вскоре у себя под дверью обнаружил сверток с «правдивыми записками». (Приложение). Заботы о напечатании «Путешествий» взял на себя Поп, который и устроил для Свифта первый и последний за всю литературную жизнь Свифта гонорар в размере триста фунтов.

«Путешествия Гулливера» – итоговая для Свифта книга, события которой нитью проходят по его жизни. Свифт прочел массу книг о путешествиях «пропасть чуши» – как он выражался. Но не миновал лучшую, самую нашумевшую книгу о путешествиях. Книга Дефо – «Робинзон Крузо» – одна из самых счастливых романов в мировой литературе. Стимулом к написанию книги «Путешествий» и послужила книга Дефо о Робинзоне. И Дефо, и Свифт разоблачают колониализм. Дефо протестует против осуществления неприглядных идеалов нового времени; Свифт перечеркивает всю эпоху с ее понятиями и надеждами. Дефо оптимистично, радостно смотрит на развивающуюся цивилизацию; а Свифт современника показывает в неприглядном виде, как бы заставляет посмотреть на себя в зеркало.

Таково соотношение двух великих книг.

Свифтовское сочинение рассматривается как определенно пародийное. Свифт не нападал, собственно на человеческую породу, он нападал не на нее, а на ее идеализацию, ибо идеализация не делала колониальную политику гуманней. Реалистический стиль литературы путешествий служил для преподнесения буржуазного гуманизма (уже весьма лицемерного), «истины» о человеке. И об истинности своих записок очень, более всего заботится Гулливер. Ведь, казалось бы, ясно; что и Лилипутия, и страна великанов, летающий остров, и говорящие лошади – все это фантазии – невероятные и очень интересные, блистательные. Но на это Гулливер скромно пишет: «Я отлично знаю, что писания, не требующие ни таланта, ни знаний и никаких вообще дарований, кроме хорошей памяти и аккуратного дневника не могут особенно прославить автора… Я предпочел излагать голые факты наипростейшим способом и слогом».

В самом деле, изложение голых фактов начинается с первой фразы: «Мой отец имел небольшое поместье в Ноттинтемпшире; я был третий из его пяти сыновей»[2;5]. Гулливер приводит данные о своем местожительстве, профессиональном образовании и имущественном положении, о названии кораблей, датах отплытия и возвращения. Названы широты и долготы, маршруты и карты новооткрытых земель. Капитан Гулливер точен во всех своих описаниях. С той же точностью выдержаны арифметические и геометрические размеры. Из каждого путешествия можно почерпнуть достаточные сведения о туземцах; об их языке. В каждой, вернее, о каждой части имеется экономический, политический и исторический очерк.

Записки капитана Гулливера могут быть документом. После первого издания он сообщил Попу: «Один здешний епископ сказал, что эта книга невероятной лжи и лично он не верит там почти ни одному слову». Свифт для большего комизма настаивает на истинности своих заведомо выдуманных описаний. Первые читатели «Путешествий», восприняли книгу как занимательные похождения, приправленные для остроты политическими намеками. Но время шло. Книга все больше раздражала читателя. В книге увидели поношение человеческой природы под видом приключенческой истории. Отсюда бесчисленные переиздания «Путешествий». Христиане уверяли, что автор не верил в бога, поэтому безжалостно описывал род человеческий. Новейшие критики рассматривают автора, как человека нездорового душевно отсюда и «клеветнические выпады против человечества».

Гулливер мог бы быть доволен. Книга читалась как сатирический документ и относится он ко всей новейшей истории человечества. Истинность произведения в доскональном портретном сходстве мира, открытого Гулливером. Причем сходство усиливалось с каждым новым поворотом истории. Знакомые черты портрета проступали все яснее. Третья часть считалась неудачной, но современники ХХ века считают эту часть как компендиум (компендиум – сжатое, суммарное положение в науке) современной научной фантастики.

«Мистификация» у Свифта теряла наставительную задачу. Жанр был и есть об истине современности. Свифт ведет нападение, маскируясь под друга и союзника (это было и в памфлетах); Гулливер, по началу обычный путешественник, со своими понятиями и предрассудками. Читатель верит Гулливеру, вживаясь в невероятный мир, и в конце книги вместе с Гулливером узнает себя самым омерзительным существом. Пародийная имитация жанра – одна сторона дела. Маскирующий жанр поиск и открытие истины. Гулливер не просто демонстрирует положение вещей, но и открывает истину и делает свои заключения.

Путешествие в Лилипутию.

Проще всего дело обстоит в первых двух путешествиях: «Раз признавши существование великанов и крохотных людей, легко принимаешь все остальное,» заметил доктор Джонсон. Ситуация оказывается таковой, картина действительности, в которой не ненормальны не лилипуты или великаны, а пришелец – Гулливер. В первом случае он ненормален, потому что, он, даже при искреннем желании, не может жить лилипутской жизнью. Во втором – он англичанин, европеец, человек нового времени.

Лилипутия – Англия, англичанин – лилипут. Фантастика первых двух путешествий иронический прием, коснувшийся всех норм – житейских, государственных, даже житейских. Нравственные понятия не исчезают. Царство лилипутов – не только сказочное, но еще и кукольное, Гулливер по большей части и описывает свои игры и забавы в ожившем кукольном мире и описывает это в самых серьезных выражениях. Он принимает из правила, имеет кукольное имя Куинбус Флестин («Человек-Гора») и выполняет свои игровые обязанности. Для ребенка суть этой игры – преображение настоящего в кукольное, для взрослого – преображение настоящего в кукольное (Примерно так же различаются детские и взрослые спектакли).

Можно проследить, как в первом путешествии Гулливер наблюдает «лилипутскую Англию» нужном нравственном ракурсе.

При первом появлении «человечка ростом не более шести дюймов» Гулливер громко вскрикивает от изумления. Человечки копошатся, пищат на непонятном языке, осыпают Гулливера стрелами, похожими на иголки. Ведь он может легко восстановить себя в правах. Просто встать ночью и растоптать всю эту армию. «Однако судьба решила иначе» [2;9]. Является знатная особа со средний палец ростом и урезонивает голодного путешественника с помощью «угроз, обещаний и сожалений». Гулливер соображает уж не нарушил ли он «строгие правила этикета», т.е. он смотрит на себя со стороны глазами лилипутов. Это начало превращения мистера Лемюэля Гулливера в Куинбуса Флестрина, Человека-гору.

Гулливер ощущает себя частью Лилипутии. Очередной лилипутский визитер уже не существо со средний палец, а «особа высокого чина от лица его императорского величества». «… Он предъявил свои верительные грамоты, за королевской печатью, приблизя их к моему глазу» [2;11]. Для читателя – это комично, для Гулливера почти норма. Император, государственный совет решают, как быть с выброшенным на берег чудовищем. Лилипутское величество сравнивается с европейскими монархами.

Гулливер чувствует и ведет себя в лилипутском мире, как громадное прирученное животное. Его сажают на привязь в виде девяносто одной цепочки с тридцатью висячими замками. Ему отводят конуру, заброшенный храм, в дверь которого, он может «свободно проползать». Не Гулливер, а Человек-гора – ручное животное лилипутского императора. Портрет императора Лилипутии описывает так: «… черты лица его сильные и мужественные, губы австрийские, руки и ноги пропорциональные, движения грациозные, осанка величественная»; «… ростом он на мой ноготь выше всех своих придворных; одного этого хватает, чтобы внушить зрителю чувство почтительного страха». «Чтобы лучше рассмотреть его величество, я лег на бок»[2;17]. Это для Гулливера монарх во всем его великолепии. Сопоставление размеров говорит нам о том, что это комедия. Гулливер и рассказчик и действующее лицо. Лилипутская точка зрения распространяется на собственные вещи Гулливера. Они описаны как невероятные сооружения. Гулливер наблюдает, как маленькие человечки, по колено в табаке, находят гребень, похожий на решетку перед императорским дворцом. Тиканье часов для них, как шум водяной мельницы. Гулливер попадает в лилипутский мир и остается жить по законам этой страны. Император Лилипутии «отрада и ужас вселенной», есть «величайший из сынов человеческих, который своей стопой упирается в цент земли, а головой касается солнца», и его владения в окружности двадцати миль «распространяются до крайних пределов земного шара». Но Гулливеру не до смеха. Он подписывает резонные условия «хотя некоторые из них не так почетны, как я желал бы». «В знак благодарности я пал ниц к ногам его величества… и я стал совершенно свободен»[2;36]. И он действительно свободен по-лилипутски. Читатель даже сочувствует маленькому народцу, на голову которого свалился Человек-гора. В этой стране свой мирок, свои законы, даже довольно разумные законы. Гулливер, Человек-гора входит в жизнь Лилипутии и постепенно теряет ощущение собственных размеров.

Постепенно маленький мирок перестает умилять. Умиление заменяется презрением. Оказывается, они не стоят снисходительности. Всплывает все больше злых и едких подробностей … и Гулливер узнает Англию в царствование Георга I. Автор написал язвительный пасквиль на политическую жизнь последних лет. Тори и виги, «высокая» и «низкая» церковь, король Георг и королева Анна, герои войны с Францией и сэр Роберт Уолпол, осмеяны скопом, как маленькие, копошащиеся лилипуты. Лилипутские свары – жалкое зрелище. Не они хитрые, злобные, бесстыдные, а мы хитрые и бесстыдные пигмеи. Но поскольку пигмеи все же заслуживают внимания и снисхождения, подогревая наш интерес, появляется глава о науке, об обычаях и законах, совершенно противоположных английским.

Если у Гулливера и есть основания презирать лилипутов, то только за сходства с соотечественниками. Это даже не призрение, а некоторая обида за суровое, жестокое с ним обращение. Все-таки он слишком велик для Лилипутии (хотя внутренне он готов остаться).

Обратим внимание, как он изображает лилипутов. Он не пользуется никакими грубыми средствами в противопоставление силы и слабости. Великану Гулливеру достаточно дунуть и от этого могут разлететься армии. Он сможет сапогом разрушить города.

Ставит ли Свифт своей задачей просто унижение и высмеивание людей? Все человеческое (людское) он высмеивал? Далеко нет! Создав ситуацию отношений великана и лилипута, Свифт преследует свои идейные цели. Он глубоко принципиален. Далеко не все он отвергает в человеке, а только определенные недостатки, с которыми борется.

Лилипуты были поражены, обнаружив на своей территории великана. Но как они к этому отнеслись? Они отнеслись с человеческим мужеством, настойчивостью, любопытством и смелостью, верой в победу. Мужественное решение подчинить себе невиданного зверя – вот что отличает этих людей. Свифт над этим и не думает смеяться. Из-за смехотворного соотношения сил, Свифт мог бы описать в презрительной форме, но здесь, как раз Свифт добродушен.

Ему (Свифту) нравится копошение лилипутов, Гулливер в этом принимает активное участие. Пусть смешно, что людишки прикрепляют его волосы к земле колышками, обхаживают и привязывают его веревочками и т.д. – ему нравится эта бесстрашная суета. Это копошение не выглядит смешным. «Я не мог достаточно надивиться неустрашимости крошечных созданий, отважившихся взобраться на мое тело и прогуливаться по нему, в то время как одна моя рука была свободна, и не испытавших содрогания при виде такого страшного чудовища, каким я должен был казаться для них».[2;11]

Но не над этим Свифт смеется. Его смешит и злит другое в людях: не природные данные, а неправильная социальная направленность этих данных. «Его превосходительство, взобравшись на мою правую голень, направился к моему лицу в сопровождении десятка человек свиты. Он предъявил свои верительные грамоты, за королевской печатью, приблизя их к моему глазу, и обратился с речью, которая продолжалась около десяти минут и была сказана без малейших признаков гнева, но с авторитетом и решительностью… по решению его величества и государственного совета меня должны были перевезти».[2;11]

Свифт смеется над юристами и священниками, которых узнает по костюму. Смеется он и над взяточниками, он говорит о том, что император запретил приближаться к жилищу великана ближе пятидесяти ярдов, что по ядовитому замечанию Свифта принесло большой доход министерским чиновникам.

Он смеется над тем, что триста портных взялись шить костюм на Гулливера обязательно местного фасона. Смеется над тем, как производили обыск в его карманах. Нельзя не смеяться, читая протокол обыска.

Он смеется над учеными Лилипутии, которым показали часы и предложили высказать свое мнение. Свифт пишет: «Читатель и сам догадается, что ученые не пришли ни к какому единодушному выводу, и все их предположения, которых, впрочем, я хорошенько не понял, были весьма далеки от истины».[2;23] Это Свифт сводит старые счеты с учеными, которых лучше называть лжеучеными.

Хохочет Свифт над придворными «развлечениями», которые являются подхалимством и замаскированы под видом «акробатического искусства». Император держит в руках полку в горизонтальном положении, а приближенные, то перепрыгивают через нее, то проползают под ней, смотря по тому, поднята полка или опущена. Кто с наибольшей ловкостью исполнит эти упражнения, тот получит синюю нитку, которую будет носить в виде пояса (Цвета нити – цвета английских орденов Подвязки, Бани и святого Андрея). Свифт издевательски добавляет, что ничего подобного ни в Новом, ни в Старом свете ему видеть не доводилось.

Поскольку Свифт встал на физиономический путь, много внимания он уделяет соотношению пропорций между крохотными существами и «Человеком-горой». Например, почти все человечество брезгливо относится к мышам, крысам, лягушкам и т.д., потому что эти существа вертлявы, подвижны и при этом малы. Свифту и в голову не приходит ставить этот вопрос в отношении крохотных существ, которые бегали по Гулливеру, лазали в карманы и т.д. Напротив, злющие лилипуты, которые пускали в Гулливера стрелы, несмотря на запрет, брал их в руки, но не казнил, а бережно поставил обратно на землю.

Крохотные человечки «дарят» Человеку-горе свободу, который одной ногой, мог разрушить их столицу, а если бы пустился в пляс, то и все население. Любому читателю, хочется задать вопрос, почему лилипуты так надменно, бесцеремонно обращаются с великаном, обыскивают, диктуют ему приказы, и это несмотря на то, что целая армия проходила маршем у него между ногами?

Вот в этом и есть глубокая жизненная правда – этим и велико произведение Свифта, что оно обобщено.

Разве кучка правителей не держит в скованном состоянии целые народы?, которые могли их раздавить, как Гулливер лилипутов?

Свифт зло высмеивает человеческие пороки; смешные, печальные, которые, к сожалению, имеют глубокие социальные корни. Поэтому сатира Свифта действенна и в наши дни.

Сначала может показаться поверхностным описание враждующих партий тремексенов и слемексенов (тори и виги), которых отличает высота каблуков на башмаках. Одни доказывают, что высокие каблуки более согласуются с древними государственными установлениями, другие, что должности, раздаваемые короной, должны находиться в руках людей с низкими каблуками.

Когда Свифт описывает дикую вражду «тупоконечников» и «остроконечников» [2;41] (сатирическое изображение религиозного раскола, разделявшего христианскую церковь на католическую и протестантскую), спорящих относительно яйца – как его следует разбивать, с тупого конца или с острого и т.д.: - вот неувядаемая свифтовская сатира! Такие люди, такие пустопорожние споры существуют и поныне как в личной, так и общественной жизни.

«Путешествие в Лилипутию» заканчиваются чрезвычайно печальным эпизодом, где прочитывается свифтовская горечь: крохотные человечки обдумывают, как лучше уничтожить Гулливера, какую казнь к нему применить, и очень удивляются, почему он уклоняется от такого легкого наказания, как ослепление, которое по милости императора заменило бы смертную казнь [2;65]; в обвинительном акте осмеивается стиль юридических документов, недостаточно обоснованных, по мнению Свифта, обвинения Болинброка в измене. «… Велики снисходительность и благосклонность его величества и государственного совета, благодаря которому Вы приговорены только к ослеплению» [2;65-67]

У Свифта эта жестокость человеческая – не садического порядка. Он не склонен считать человека самодавлеюще-кровожадным. Все дело в «интересах»! В государственных интересах! В национальных и всяких других. Неумение правильно разрешить эти вопросы, найти выход, идти по пути наименьшего сопротивления, властвовать даже в тех случаях, когда для этого нет оснований, детское вранье и запугивание, лукавство дикаря, совершенная наглость - столь же наивны и смешны, жестоки и бессмысленны, как и «милосердие».

В некоторых случаях гнев и смех соединены, например, когда Гулливер пишет, что император на ноготь выше своих подданных. Здесь проявляется мнимый характер превосходства императора. Государь просто смешон, когда выдает себя за «отраду и ужас вселенной». Он настолько мелок и ничтожен, чтобы диктовать волю всему миру. Смешны и нелепы высококаблучники и низкокаблучники, прототипами, которых являются виги и тори. Их различия ничтожны – это солидный заряд иронии. Однако классовые интересы партий не задеты.

Когда Гулливер перестает быть терпеливым и услужливым, он вступает в конфликт с правительством. Несколько по-другому наблюдаем крошечных существ, когда судебное следствие, затеянное в связи с тем, что Гулливер отказывается выполнить волю императора – полностью разгромить государство Блефеску. С Гулливером за непослушание могли обойтись очень сурово. Гулливер решительно заявил, что «быть орудием обращения в рабство храброго и свободного народа», никогда не согласится. Тогда официальные круги Лилипутии сочинили обвинительный акт, в котором Гулливеру приписаны самые дурные намерения и поступки. Очень ярко вырисовывается лицемерие у человеческих существ, которые раньше выглядели забавными, храбрыми и довольно смышлеными. Гнетущая сила власти вызывает и ужас и негодование.

Свифт пытлив. В его произведении анализ глубокий, разносторонний. Свифт не был бы Свифтом, если бы ограничился показом в людях ничтожных лилипутских сторон. Он исследует человека с противоположной стороны. Он увеличивает людей с той же пропорцией, с какой он уменьшил в Лилипутии.

Путешествие в Бробдингнег.

Но Свифт не долго позволяет читателю упиваться своим ростом, превосходством перед лилипутами. Без всякой передышки следует второе путешествие Гулливера. Человек-гора попадает совсем в иную ситуацию на ячменном поле; перед ним появляется «человек исполинского роста», «… он был с каланчу, а каждый его шаг… равнялся десяти ярдам» [2;85]. Великаны настолько же крупнее Гулливера, насколько Гулливер больше лилипутов, то есть в двенадцать раз. Это соотношение точно соблюдается при описании великанов и всех предметов, с которыми сталкивается Гулливер во время его пребывания в Бробдингнеге.

Здесь люди-великаны. Гулливер перед ними лилипут, он задумывается, что сделают с ним эти чудовища. Великан, на которого смотрели, как на величайшее чудо на свете, человек, который был способен тащить одной рукой весь императорский флот Лилипутии, превратился в Крошечку, которого поднимают и рассматривают, как червячка. Свифт увлекается описанием занимательных случаев, вытекающих из-за изменившихся пропорций – следует описание кошки и собак, непомерных размеров ребенка, который хотел затащить Гулливера к себе в рот, мужественную борьбу с крысами и т.д. Он описывает столовые ножи (больше косы), ложки, вилки – и это социальная сатира.

Гулливер, сидя за обедом на столе, на крохотном стульчике, рядом с солонкой, беседовал с государем. Государь с удовольствием расспрашивал о нравах, религии, законах, управлении и науке, и Гулливер дал подробный отчет. Наконец, государь взял его в правую руку и, лаская левой с громким хохотом спросил: кто же он – виг или тори?

Дальше Свифт описывает, какое впечатление на Гулливера производят нищие в стране Бробдингнег: «… и тут для моего непривычного европейского глаза открылось ужасное зрелище. Среди них была женщина, пораженная раком, ее грудь была чудовищно вздута, и на ней зияли раны такой величины, что в две или в три из них я легко мог забраться и скрыться там целиком. У другого нищего на шее висел зоб, величиной в пять тюков шерсти, третий – стоял на деревянных ногах вышиною в двадцать футов каждая. Но омерзительней всего было видеть вшей, ползавших по их одежде. Простым взглядом я различал лапы этих паразитов гораздо лучше, чем мы видим в микроскоп лапки европейских вшей; так же ясно я видел их рыла, которыми они копались как свиньи. В первый раз в жизни я встречал подобных животных» [2;115].

Это значительнейшая тема – тема показа человеческих страданий.

Попутно он пытается высмеять храм, его величину: «… башня была намного ниже колокольни собора в Солсбери, - разумеется, пропорционально росту строителей того и другого здания» [2;116]. Для того чтобы башня в королевстве великанов могла произвести на местных жителей не менее внушительное впечатление, она должна достигать 1464 метров (122х12). Но на этой теме он останавливается мельком.

Свифт дает себе волю, когда Гулливер рассказывает королю о порядках в Англии. Король задает вопросы и Свифт перечисляет все, что составляет основной материал его сатиры: «Мой краткий исторический очерк Англии за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть ни что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия» [2;131]. Речь идет о невежестве и пороках законодателей. Законы на практике извращаются, запутываются и обходятся. Чтобы занимать высокое положение, не обязательно обладать какими-либо достоинствами. Люди жалуются высокими званиями совсем не на основании их добродетелей. Духовенство получает повышение не за свое благочестие. Военные – не за храбрость. Судьи – не за неподкупность, сенаторы – не за неподкупность, государственные советники – не за мудрость. Вывод беспощадный: большинство соотечественников Гулливера – это выводок маленьких, отвратительных пресмыкающихся, самых пагубных из всех, какие когда-либо ползали по земле.

Свифт делает попытку внести нечто вроде положительной программы в управление государством. Он перечисляет главное, что для этого требуется: здравый смысл, справедливость, быстрое решение уголовных и гражданских дел… и т.д.

С глубокой горечью собеседник Гулливера говорит, что всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сулит вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем все политики вместе взятые.

Свифт пытается внести положительное в области морали и науки. Он обрушивается на английский консерватизм. Он конкретизирует свои желания. Закон должен формулироваться кратко. Надо, чтобы писание комментариев к законам, считалось преступлением и т.д. Как будто бы прочитывается вопрос – может быть, произошло измельчание людского рода? Он находит достоинства у людей в Бробдингнег. Достоинства выглядят не очень убедительно, но все же они являются положительной мечтой Свифта.

Свифт платит дань своему классу, своей эпохе, своими связями с правительственными кругами английской аристократии. Гулливер не ждет общения с гигантами. Попадает путешественник в обычный фермерский дом, очень напоминающий европейский. Гулливер очень мал и потому он видит жизнь великанов невыгодно преувеличенной: (при этом он может жить своей обыкновенной жизнью) повседневная грубоватость, простейшие прихоти, корысть. Все в этой жизни: и рюмочки, и кошки, и собаки, вбегающие в столовую – «как это бывает в обыкновенных деревенских домах».

Есть и другая сторона – Гулливер унизительно уменьшен. Он сталкивается, с окружающим его, предметным миром, спотыкается о хлебную корку, прячется в листочках щавеля, бьется на смерть с крысами, спит на полочке под потолком.

Великаны для Гулливера не люди, а полубоги, которых нужно забавлять и развлекать «показывать меня как диковинку в ближайшем городе» [2;95]. Гулливер пока не обращается к ним и они его представляют как «странного зверька, подражающего всем действиям человека, говорит на каком-то наречии,… что строение тела у него нежное, а лицо белее, чем у дворянской трехлетней девочки» [2;95]. При этом он представитель европейской породы. Свифт утверждает, что даже король Великобритании оказался бы на месте Гулливера, то подвергся бы такому же унижению.

Здесь нормальный масштаб – исполинский. Если лилипуты выглядели смышленым и искусным народом: их ничтожество выявлялось по сходству политической жизни в Европе. В Бробдингнеге ничтожество Гулливера в физиологическом факте. В простом быту Гулливер может быть только ручным зверьком, все его претензии смешны и ничтожны в мире великанов.

Но вот его, ручного зверька, берут к королевскому двору; к фермеру «является королевский адъютант, с требованием доставить меня во дворец для развлечения придворных дам» (стр.100). Здесь тоже нельзя, невозможно совершить ничего человеческого. Его подвиги в битвах с мухами и осами «… проклятые насекомые величиной с крупного жаворонка… кусали меня до крови… защитой от мух была шпага» (стр.112), демонстрация плавания на игрушечной лодке, музыцирование бегом по клавишам – все это забавляло придворных.

На человеческую сущность размер никак не влияет. Гулливер наблюдает, что нет ничего идеального и сверхчеловеческого. Путешественник наблюдает обычных людей в невыгодном для них ракурсе. Временами ему казалось, что он находится при английском дворе, с леди и лордами и их поклонами, ужимками, пустыми разговорами.

Свифт, как будто нарочно описывает подробности в бробдингнегском быту: чудовищная казнь с фонтаном крови, гигантские гнойники, увечья нищих, на свиней похожие вши… В тоже время описаны «благородные постройки», королевская кухня, главный храм монарха.

Величина, подчеркнуто телесная, то есть реальная, грубая, простая. На этом расчете и построена общественная жизнь Бробдингнега. Здесь нет ни изощренного искусства управления, ни прогресса естественных наук. Свифт описывает материальность человеческого существования, которая служит основанием для здравого смысла.

Пуритане требовали отменить телесный мир, либералы же украшали «естественного человека» благородным существованием. Им и адресовались гротескные описания грязи и уродства человеческой жизни. Например, описание трапезы бробдингнегской королевы не унижает, зато неприятна и оскорбительна для английских леди. Нищие ничуть не делают честь Бробдингнегу, скорее напоминают гноище английского общества.

Ярко проявляется противоречивость Гулливера. Он с особой гордостью рассказывает королю Бробдингнега о своем «любезном отечестве», о торговле, войнах на суше и море, о религиозном расколе в политических партиях. Колкое замечание великана («как ничтожно человеческое величие, если такие крохотные насекомые могут стремиться к нему») вызывает настоящий гнев в душе Гулливера: «Я кипел от негодования, слыша этот презрительный отзыв о моем благородном отечестве» (стр.207). Гулливер не замечает, что, говоря «любезное отечество», «благородное отечество» предполагает ироническое восприятие похвалы. Гулливер противоречит себе, восхищается политикой исполинского короля, но его взгляды совсем не совпадают с европейскими правителями, ведущими войны.

Путешествие в Лапуту.

Несмотря на иронию, проглядывается направленность сатиры. Свифт с презрением говорит о писателях, которые хотят только развлечь читателя и не заботятся об истине. Мысли у Свифта всегда искренние, а посему он относится к числу глубоких мыслителей и лучших друзей человечества.

Интересно следить за мыслью Свифта. До какой степени она неутомима! В третьей части своей книги Свифт опять издевается над учеными. Он не знает удержу! Баранье плечо на обед было вырезано в форме разностороннего треугольника, кусок говядины – в форме ромба. Слуги резали хлеб на куски в форме конуса, цилиндров, параллелограммов и других геометрических фигур.

Это пародия на ученый педантизм. Дома лапутян построены скверно. Стены поставлены криво. Во всем здании нет ни одного прямого угла. Здесь Свифт сводит счеты с учеными за их презрительное отношение к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной. Свифт нападает на ученых за их отвлеченность, за оторванность от жизни. Он дает ученым открытый бой.

Дома лапутян безобразны, почему? Указания, которые даются рабочим, слишком недоступны, слишком утонченны, что приводит к бесконечным ошибкам. То, что рисуется на бумаге карандашом, циркулем, линейкой, - совершенно нельзя воплотить в жизни.

Его смешит копательство ученых в вопросах, весьма далеких от жизни. Свифт смеется над людьми, которые серьезно опасаются, что земля, постоянно приближаясь к солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена им и не сможет больше давать света и тепла, что земля едва ускользнула от хвоста кометы, которая через тридцать один год, вероятно, уничтожит планету. «Встречаясь утром со знакомыми, лапутянин, прежде всего, задает вопрос: как поживает Солнце, какой вид имело оно при заходе и восходе, есть ли надежда избежать столкновения с приближающейся кометой?» [2;169]. Астрономические теории о приближающемся конце мира в ту эпоху имели большое распространение.

Тип ученого ни от мира сего раздражает Свифта. Он усматривает здесь разновидность лицемерия, против которого он так враждебно настроен. Как только Свифт не издевается над ними. Все у них плохо. Даже жены изменяют им. Они изменяют им с безобразными лакеями, бегут, захватив с собой драгоценности.

Есть страницы, где представлены чудовищные формы будущих войн. Например, борьба летающего острова с мятежными городами. Королевский «… остров опускается прямо на головы непокорных подданных и сокрушает их вместе с их домами. С летающего острова кидают большие камни, от которых население может укрыться в подвалах или погребах!…» [2;173] Это нам дает представление о могучей фантазии Свифта. Королевский остров иногда просто стоит над непокорным городом и лишает его благодетельного действия солнца и дождя. В непокорной стране начинаются голод и болезни.

Свифт не останавливается на угнетении и наказании. Он вдохновляет сопротивление. У острова алмазные основания и у угнетенных есть возможность бороться стоит только построить острую башню, как остров уже не сможет давить город – из-за боязни разбить алмазные основания [2;176].

Когда король посещает город Линдолино, Свифт с удовольствием описывает, как через три дня горожане, часто жаловавшиеся на большие притеснения, заперли городские ворота, арестовали губернатора и с невероятной быстротой воздвигли четыре массивные башни по четырем углам города, и на случай крушения замысла запаслись большим количеством топлива, надеясь сильным пламенем расколоть алмазы – основание острова.

Королю донесли, что в Линдолино поднят мятеж. Остров приблизился к городу и парил над мятежниками несколько дней, «он велел опустить с острова множество бечевок, но никто и не подумал обратиться к нему с челобитной, зато во множестве полетели весьма дерзкие требования возместить все причиненные городу несправедливости, вернуть привилегии, предоставить населению право выбора губернатора и тому подобные несуразности» [2;175]. В ответ на это бросали камни. Остров опустился, но он боялся наткнуться на башни. Затем в осажденном городе были приведены в действие особые машины. Храбрость и упорное сопротивление привело к победе. Результат этого – король оставил мятежный город в покое.

«Один из министров уверял меня, что если бы остров опустился над городом так низко, что не мог бы больше подняться, то горожане навсегда лишили бы его возможности передвигаться, убили бы короля и всех его прислужников и совершенно изменили бы образ правления» [2;176] – заключает Гулливер-Свифт.

Свифт не разделяет этой темы, но характер социальной борьбы схвачен с гениальной прозорливостью.

Иногда Свифт отходит от сатирических страниц, и касается (в положительном аспекте) земледелия, архитектуры. И тут опять обрушивается на тех, кто занимается пустыми уморазмышлениями, вместо того, чтобы обращать внимание на то, что делается на земле.

Свифт набрасывается на прожектеров, которые стараются все переделать, ради переделки. Кто старается переосознать науки, искусство, законы, язык и технику – только ради самого процесса переосознания. Ни один из проектов не доведен до конца, а между тем дома – в развалинах, население – голодает и «ходит в лохмотьях» [2;181].

Прожектеры объединены в академиях. Свифт не может писать о них без издевки. Один восемь лет разрабатывал проект извлечения солнечных лучей из огурцов. Другой занимается превращением человеческих экскрементов в питательные вещества. Следует издевательское описание лаборатории этого ученого: город ежедневно отпускает ученому посудину, наполненную нечистотами. Третий ученый занимается пережиганием льда в порох. Четвертый, архитектор – изобретатель, разрабатывает постройку домов начиная с крыши, заканчивая фундаментом. Пятый, слепорожденный, смешивает краски для художников.

Количество человеческой глупости кажется неисчерпаемым.

В академии были еще «специалисты», чрезвычайно ценные, например, изыскивали способ размягчить мрамор и делать из него подушечки для булавок, или, другой «специалист» занимался приостановкой роста шерсти на ягнятах – он надеялся развести голых овец…

После научных прожектеров, Гулливер посещает прожектеров политических. «Это были – иронизирует Свифт, - совершенно рехнувшиеся люди. Они предлагали способы убедить монархов выбирать себе фаворитов из людей умных, способных и добродетельных; научить министров принимать в расчет общественное благо; награждать людей достойных, талантливых, оказавших обществу выдающиеся услуги; учить монархов познанию интересов народа; поручать должности лицам, обладающим необходимыми качествами, чтобы занимать их» [2;190].

Свифт неутомим в своей сатирической выдумке. От одной темы он переходит в другой, каждую из которой он описывает (разрабатывает) до конца.

Свифт банален (подчас) в сатире на женщин. Женское непостоянство обычная мишень для острот. Однако не всегда Свифт нападает на женщин за их непостоянство и прочее. Великанша Глюмдальклиг, девочка в семье великанов в Бробдингнеге – олицетворение женственности, доброты, сердечности и заботливости. Интересно, что этот образ, если не считать Гулливера, чуть ли не единственный положительный образ, встречающийся в Свифта. По отношению к девочке-великанше ни одной насмешки, ни одного издевательства. С нежностью прописано каждое описание доброй девочки. К этой девочке нежно относится и Гулливер, который обязан ей жизнью. Быть может, банальность нападок на женщин свидетельствует об отсутствии у автора мотивов для его сатиры на женщин.

Свифту мало показать, как возникает и укрепляется королевская власть, он стремится показать какими средствами правительство удерживает эту власть.

Есть целая наука по охране тронов. Есть профессора по борьбе со всеми видами противоправительственных заговоров. И Свифту нужно высмеять их! Он издевательски предлагает им подробные инструкции для улучшения плодотворной работы. Он рекомендует, устами одного профессора, государственным мужам исследовать пищу всех подозрительных лиц; разузнать в какое время они садятся за стол; на каком боку спят; на основании их экскрементов (вкуса, запаха, цвета и т.д.) судить об их мыслях и намерениях.

Он предлагает далее установить расшифровку всех замаскированных выражений. Специальные знатоки будут открывать значения слов, например: сиденье на стульчике – тайное совещание; стая гусей – имеется в виду сенат; если упоминается хромая собака – речь идет о претенденте; чума – постоянная армия; сыч – первый министр; подагра – архиепископ; если речь идет о виселице имеется в виду государственный секретарь; ночной горшок – комитет вельмож; решето – фрейлина; метла – революция; мышеловка – государственная служба; яма двор; пустая бочка – генерал. А если речь идет о гноящейся ране, то это имеется в виду система управления [2;193].

И этого мало Свифту! Он наделяет лапутян умением вызывать умерших людей и духов великих правителей, вплоть до Александра Великого, Цезаря и др.

И вот появляются и Цезарь [2;197](Гай Юлий Цезарь I век до нашей эры – полководец и политический деятель Древнего Рима, установивший единоличную, диктаторскую власть), и Брут (Кай Юний Брут – римский сенатор, убийца Цезаря) и делятся с Гулливером своими мыслями и соображениями. «Больше всего я наслаждаюсь лицезрением людей, истреблявших тиранов и узурпаторов, и восстанавливавших свободу и попранные права угнетенных народов», - говорит Гулливер.

Тема вызывания теней наталкивает его на мысль о наследственности. Он может проследить, откуда в роду длинный подбородок; или, почему в двух поколениях мошенники, а в двух следующих - дураки; почему один род из помешанных, а другой – из негодяев; каким образом жестокость, лживость, трусость стали характерными чертами некоторых фамилий. И все это для Свифта лишь предлог для осмеяния чванства, так называемых «благородных», аристократических родов. И, тем не менее: сколько подлецов возводилось на высокие должности, облекалось доверием, почетом, осыпалось материальными благами, какое огромное участие принимали в дворцовых движениях, сенатах сводники, проститутки, паразиты и шуты!

Фантазии Свифта неистощимы! Новая выдумка! Опять король. Опять трон и надо пресмыкаться у подножья этого трона. Человек в подобострастии должен ползать как собака, как змея, как мокрица. Он должен «лизать пыль» [2;203]. И Свифт описывает, как набивались рты этой пылью.

Но и этого ему мало. Чтоб выразить свою ненависть Свифту кажутся маловыразительны человеческие слова. Он с издевкой обращается к словам-гримасам и тщательно выписывает их: «- Икплинг глоффэсроб сквутсеромм блиоп мляшнальт эвин тнодбокиф слиофед терлебашт» [2;203] - это «приветствие» установлено в «Лапуте» законами страны для всех лиц, допущенных к королю.

Издевается ли еще кто-нибудь над воздаваемыми почестями королю? Эта часть «Путешествий в Лапуту» неисчерпаема по злым выдумкам. Покончив с обыкновенными смертными, Свифт придумывает «бессмертников». Он рассуждает о том, что было бы, если б люди были бессмертны. А вот в Лапуте рождаются такие люди с пятнышками на лбу, которые называются струльдбругами или бессмертниками.

Конечно же, новые издевки получают социальную окраску.

Свифт издевается: «При некоторой бережливости и умеренности он с полным основанием мог бы рассчитывать лет через двести стать первым богачом в стране…» [2;207]. Затем затмил бы всех своей ученостью. Потом вел бы летопись, где и государственные деятели сменяли друг друга. Здесь он видит перспективу грядущих социальных переворотов. Он пророчит, что во всех слоях общества от низших до высших произойдут перемены. Города превратятся в развалины; деревушки станут резиденциями королей; реки высохнут в ручейки; океан обнажит один берег – затопит другой. Могут быть открыты неизвестные страны, культурнейшие народы погрузятся в варварство, а народы варварские приобщатся к культуре.

«Бессмертников» Свифт описывает унизительно-уничижительно. Эти уроды ничего не видят, не понимают, их ненавидят и презирают, они нищенствуют, просят дать им подарок на память, ибо официально им нищенство запрещено.

Путешествие в страну Гуингнгмов.

В четвертой части «Гулливера» Свифту надоедает, наконец, копаться в людях.

Сатира Свифта не самодовлеющая. Это не сатира для сатиры. Свифт крайне скуп на громкие заявления. Он гениальный мятежник-одиночка. Свифт видит скверны мира, он искренне хочет их изменить. Но не знает как. Он бранит людей. Он указывает с беспощадной ясностью, правдивостью и остроумием на гнусную путаницу лжи и мерзости. Но он не может найти выхода из этого болота. Но Свифт энергичен, он в действии. Он обрушивается на науку за то, что она отвлечена и равнодушна к действительной жизни!

А гуигнгмы – это изумительные лошади. Они являются разумной частью населения, йэху – подчиненные им человекообразные – являются апогеем всей свифтовской сатиры.

У Свифта в данной части не басенное очеловечивание животных, а попытка пересмотреть человеческие данные, перенося их лучшие качества на совершенно другие объекты, в данном случае на лошадей.

Он отмечает в лошадях качества, каких нет у людей. В этой части даже не сатира, а назидание. Свифт рискует. Он уверяет, что на языке гуигнгмов совсем нет слов, обозначающих ложь и обман и т.д. Сатира здесь глубоко выстрадана Свифтом, она очень серьезна. Он пишет о свойствах лошади и хочет убедить людей брать во многом пример от благородных животных.

Лошадь гуигнгм спрашивает Гулливера, как это случилось, что гуингнгмы его страны предоставили управление йэху, то есть людям, то есть диким животным?!

Сравнивая людей с лошадьми, Свифт возвращается к источнику возмущения человеческой лжи и фальши.

Лошади не могут понять печальных рассказов Гулливера о своей родине. Лошади не понимают, почему люди бегут со своей родины. Гулливер-Свифт объясняет, что нищета и преступления гонят людей в поисках лучшей жизни. «Одни бегут потому, что разорены бесконечными тяжбами, другие потому, что промотали свое имущество, третьи – благодаря пьянству, разврату, азартной игре» [2;242]. Многие обвиняются в измене, в убийствах, в воровстве, отравлении, грабеже, подлоге, чеканке фальшивой монеты, изнасиловании, дезертирстве и переходе на сторону неприятеля. Они не отваживаются вернуться на родину из страха быть повешенными или сгнить в заточении. Потому и ищут средства существования в чужих краях.

Гулливеру понадобилось много времени, чтобы лошади смогли понять его. Они не могли понять, что побуждает людей к совершению преступлений. Гулливер приложил много усилий, чтобы дать представления о свойственной людям ненасытной жажде власти, о сластолюбии, о злобе и зависти.

Это было особенно трудно, потому что власть, правительство, война, закон, наказание и тысяча подобных понятий не имела соответствующих терминов на языке лошадей-гуигнгмов.

После его (Гулливера) объяснений лошади поднимали глаза к небу: «… Вы являетесь особенной породой животных, наделенных крохотной частицей разума» [2;254].

Свифт объяснял причину войн, совершенно непонятную лошадям. Все явления Свифт видит в неприкрашенном виде, отмечает ложь и маскировку. Гулливер объяснял лошади, что «иногда один государь нападает на другого из страха, как бы тот не напал на него первым, иногда война начинается потому, что неприятель силен, а иногда, наоборот, слишком слаб…» [2;244]. Тогда дерутся до тех пор, пока не разорят совсем противника.

Если какой-нибудь монарх посылает свои войска в страну, население которой бедное, то половину он может самым законным образом истребить, а другую обратить в рабство.

Свифт не минует и государства не способные вести борьбу самостоятельно, отдающихся в наем богатым государствам за определенную плату.

Свифт обрушивается на всякую войну и всякий ненавистный ему закон, на тех, кто больше всего поддерживает социальную неправду: на адвокатов, на судей. С глубочайшим знанием всех уловок, он бьет по их профессиональной лживости, подлости, продажности слова. Он разоблачает суд, всю его систему обмана.

Он рассказывает лошадям, чем его «соотечественники вынуждены добывать себе пропитание: нищенством, грабежом, воровством, мошенничеством, сводничеством, клятвопреступлением, подкупами, подделкой, ложью, игрой, холопством, бахвальством, торговлей избирательскими голосами, звездочетством, отравлением, развратом, ханжеством, клеветой» [2;250]. И добавляет: «Читатель может себе представить, сколько труда мне понадобилось, чтобы растолковать лошади каждое из этих слов» [2;250].

А как объяснить лошади, что такое министр?! Характеристика европейского капиталистического дипломата, деятеля, государственного чиновника исключительна по своей остроте, простоте и правде. Вот небольшая часть: «Он никогда не говорит правды, иначе как с намерением, чтобы ее приняли за ложь, а лжет только в тех случаях, когда хочет выдать свою ложь за правду; люди, о которых он дурно отзывается за глаза, могут быть уверены, что они находятся на пути к почестям; если же он начинает хвалить вас перед другими или в глаза, с того же самого дня вы человек погибший. Наихудшим предзнаменованием для вас бывает обещание министра, особенно, когда оно подтверждается клятвой; после этого каждый благоразумный человек удаляется и оставляет всякую надежду» [2;252].

Свифт глубоко чувствует и глубоко возмущается. Ему кажется, что как бы смешно и ядовито не изображать в произведении позорное явление – в жизни оно ярче. Оно будет кричать и убеждать своей резкостью, своей жизненной правдой. Восприятие непосредственной обнаженной жизни было у Свифта остро, и резко. Он придавал жизненному факту большое значение и большую выразительность. Его натуре подошло бы больше прямое разоблачение, нежели аллегории, скрытые намеки, всякие предисловия.

Свифта поразил факт чудовищной бессмысленностью, например, в целовании ноги лопене оставляет его в покое. По своему остро старается запечатлеть это убожество. Прощаясь с гуингнгмами, с лошадьми, Свифт опять не может удержаться и заставляет Гулливера целовать копыто лошади, причем сопровождает это едким замечанием: «Я собирался пасть на землю, чтобы поцеловать копыто, но гуингнгм оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Я предвижу нападки, которым подвергнусь за упоминание этой подробности. Моим клеветникам покажется невероятным, чтоб столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я» [2;272].

Попытки наметок каких-то положительных программ часто прорываются у Свифта. Он ополчается против того, чтобы девушкам воспитание, отличное от воспитания юношей и т.д. Он приближается к крупным проблемам, например, о классовой структуре общества. Потому что именно оно, классовое разделение общества, является первопричиной пороков и недостатков людей.

«Путешествия Гулливера» заканчиваются сильно и скорбно. Гулливер не хочет возвращаться к людям, к йэху, к европейскому йэху. Он пытается отдаться лучше в руки варварам, дикарям, чем жить среди европейских йэху.

Находясь на корабле, Гулливер намеревается броситься в море и спастись вплавь, лишь бы не жить среди европейских йэху. Он не знает лучше существ, чем лошади, которые могут научить граждан цивилизованной Европы первоосновам чести, справедливости, правдивости, воздержанности, солидности, мужества, целомудрия, дружбы, доброжелательства и верности.

Он не хочет рассказывать государю об открытых им странах. Он прекрасно представляет себе, что делается в таких случаях, т.е. получив сведения о новых странах, государь новую страну превращает в колонию по «божественному праву». «При первой возможности туда посылают корабли; туземцы либо изгоняются, либо истребляются, вожди их подвергаются пыткам, чтоб принудить их выдать свое золото; открыта полная свобода для совершения любого распутства, земли обагряются кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, предназначенную для обращения в христианство и насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников» [2;284]. Он делает осторожную оговорку, что не имеет касательства к британской нации, и рассказывает, что весь род йэху, этих «гнусных скотов» произошел от двух англичан, причем ядовито замечает, что, насколько этот факт может быть правдивым, предоставляет судить «знатокам колониальных законов».

В этой заключительной части «Гулливер» Свифт высказал свои заветные мысли о природе человека; существа способного к разумному мышлению. Гуингнгмы и йеху представляют собой, в сущности, две стороны свифтовского представления о «человеческой природе». Первые - возможности, заложенные в «человеческой природе», но подавленные искусственными потребностями, созданными буржуазной цивилизацией. Вторые – олицетворяют собой конечный результат, что несет с собой эта цивилизация. Собственнический инстинкт – основное, что отличает этих похотливых, жадных, человеко-зверей от остальных животных.

Утопический «идеал», рисуемый Свифтом в описании гуингнгмов, безрадостен. Благородные лошади не знают ни войн, ни народного недовольства; овсянка составляет для них предел роскоши, но они не знают ни человеческих чувств, ни любви, ни родительской нежности; самый разум их узок и ригористичен, т.е. не замечают проблем. Аскетический характер этой утопии был навязан Свифту его недоверием к общественным отношениям, оскверняющим все связи между людьми. В этом скрытый смысл гиперболического отвращения Гулливера ко всему, что отдает мерзким запахом йеху, даже к собственной жене и детям. Йеху были живым обвинением буржуазной цивилизации.

Надо сказать, что в «Путешествиях Гулливера» уклад жизни гуигнгмов совсем не простая пародия. Эта шутка всерьез, как все шутки Свифта. Как сам Свифт замечал, его дело не веселить читателей, а издеваться над ними: но издевался он по-особому. С точки зрения «разума и естества» правильнее всего живут лошади: но смешно лишь тому, кто сам на этой точке зрения не стоит. Под именем гуингнгмов и йеху Свифт не более чем представил людей в двух разных видах, в их высшем совершенстве и низшем падении.

Итак, четвероногие гуингнгмы признаны и переселены в лучезарное будущее.

Скорбь и сатира проникнуты серьезной озабоченностью. Сатира Свифта потому и значительна, что глубоко серьезна и преследует высокие идейные цели. От великого и смешного один шаг. От глубокой серьезной сатиры до зубоскальства, мелочного смеха, самодовольного улюлюканья – если ни один шаг, то у неглубоких людей.

Не один «сатирик», начав с серьезной сатиры, перешел к юмору, ради юмора, к развлекательству (Свифт много раз повторяет, что не развлечение является целью его писаний, и это верно), к шутовству, к дурацкому колпаку безвредному, с его смешными бубенчиками.

Сатира – глубоко обобщена, Совершенно неважно предположение, что Лилипутия и Блефеску, представляют собой Ирландию и Шотландию; или Блефеску -–Франция, или после первоначального эскиза Лилипутия – Англия. Неважно, что лилипутский император должен быть по отдельным чертам напоминать английского короля Георга, что все вещи Свифта имеют черты и действия современников Свифта и т.д.

Это важно как показатель творческого замысла писателя. Он был борцом и опирался на жизнь. Он не мог бить врага открыто и наступал на него под маской, из-за угла намеков и аналогий. Сатира Свифта направлена против английского правительства и церкви XVII XVIII в.

Сатира до такой степени глубока, что она во многом сохраняет свежесть и действенность в наши дни. Увековеченная им грубость и уродливость бробдингнежцев или мелочность человека, данная в образах лилипутов – живучи и по сегодняшний день.

«Путешествия Гулливера» имели огромный успех. Это была первая большая удача Свифта. Слава о нем распространилась далеко за пределами Англии. Но слишком поздно пришла слава к этому израненному человеку. Его манили теперь не литературные успехи, а борьба за дело Ирландии.

Заключение

Роман английского писателя Джонатана Свифта (1667-17545) «Приключения Лемюэля Гулливера» - гневная сатира на государственное устройство, общественные порядки и нравы Англии ХVIII века. Приключенческая фабула романа с использованием мотивов и образцов народных сказок сделали его настолько интересным, что он стал одной из самых любимых и распространенных книг.

Опираясь на всё выше сказанное, можно сделать вывод, что в этой гневной и страстной книге писатель жестоко высмеивает и бичует государственное устройство, общественные порядки и нравы современной ему буржуазно-дворянской Англии. Он обличает паразитизм и лицемерие господствующих классов, жесткость, своекорыстие и эгоизм богачей.

«Путешествия Гулливера» поистине являются обобщающей сатирической картиной современной европейской действительности. Выдумка Свифта и его изобретательность неистощимы. В каких только переделках не побывал его Гулливер! Но при всех обстоятельствах, комических и плачевных, он никогда не теряет рассудительности и хладнокровия - качеств, типичных для среднего англичанина XVIII века. Но порою спокойный, уравновешенный рассказ Гулливера расцвечивается блестками лукавого юмора, и тогда нам слышится насмешливый голос самого Свифта, который нет-нет, да и выглянет из-за спины своего героя. А иногда, не будучи в силах сдержать негодование, Свифт и вовсе забывает о Гулливере и превращается в сурового судью, превосходно владеющего таким оружием, как ядовитая ирония и злобный сарказм. Приключенческая фабула приключений заставляет читателей следить с напряженным вниманием за небывалыми похождениями героя и восхищаться неистощимой фантазией автора.

Сочиняя свой роман, писатель использовал мотивы и образцы народных сказок о карликах и великанах, о глупцах и обманщиках, а также широко распространенную в Англии XVIII века мемуарно-приключенческую литературу – книги о подлинных и мнимых путешествиях. Все это сделало произведение Свифта настолько интересным и занимательным, что сатирический философский роман, роман исключительно глубокомысленный и серьезный, стал одной из самых веселых, любимых и распространенных книг.

Список литературы:

1. Дейч А.И., Зозуля Е.Д. Жизнь замечательных людей.- М.:журн.-газетн. издание. Выпуск ХХ,1993.-165с.

2. Джонатан Свифт. Путешествия Лемюэля Гулливера.- М.:Правда,1978.-304с.ил.

3. Дубашинский И.А. Путешествия Гулливера Джонатана Свифта.- М.: Высшая Школа,1969.-112с.

4. Дэфо Д. Робинзон Крузо. Свифт.Д. Путешествия Лемюэля Гулливера.- Пермь.: Пермская Книга,1993.-541с.

5. Елистратова А.А. Английский роман эпохи Просвящения.- М.: Наука,1996.

6. История зарубежной литературы 18 века: Учеб. для вузов Е.М.Апенко, А.В.Белобратов и др.; под ред. Л.В.Сидорченко, 2-ое, испр. И доп.- М..: Высшая Школа,1999.-335с.

7. Муравьев В.С. Джонатан Свифт.- М.:Просвящение,1968.-112с.

8. Муравьев В.С. Судьбы книг. Путешествие с Гулливером.- М.: Книга,1972.

9. http://www.journ.ru/spiski/svift/

Издатель к читателю.

Автор этих путешествий Лемюэль Гулливер – мой старинный и близкий друг; он приходится мне также сродни по материнской линии. Около трех лет тому назад мистер Гулливер, которому надоело стечение любопытных к нему в Редриф, купил небольшой клочок земли с удобным домом близ Ньюарка в Ноттингемшире, на своей родине, где и проживает сейчас в уединении, но уважаемый своими соседями.

Хотя мистер Гулливер родился в Ноттингемшире, где жил его отец, однако я слышал от него, что предки его были выходцами из Оксфордского графства. Чтобы удостовериться в этом, я осмотрел кладбище в Банбери в этом графстве и нашел в нем несколько могил и памятников Гулливеров.

Перед отъездом из Редрифа мистер Гулливер дал мне на сохранение нижеследующую рукопись, предоставив распорядиться ею по своему усмотрению. Я три раза внимательно прочел ее. Слог оказался очень гладким и простым, я нашел в нем только один недостаток: автор, следуя обычной манере путешественников, слишком уж обстоятелен. Все произведение, несомненно, дышит правдой, да и как могло быть иначе, если сам автор известен был такой правдивостью, что среди его соседей в Редрифе сложилась даже поговорка, когда случалось утверждать что-нибудь: это так же верно, как если бы это сказал мистер Гулливер.

По совету нескольких уважаемых лиц, которым я, с согласия автора, давал на просмотр эту рукопись, я решаюсь опубликовать ее, в надежде, что, по крайней мере, в продолжение некоторого времени, она будет служить для наших молодых дворян более занимательным развлечением, чем обычное бумагомарание политиков и партийных писак.

Эта книга вышла бы, по крайней мере, в два раза объемистее, если б я не взял на себя смелость выкинуть бесчисленное множество страниц, посвященных ветрам, приливам и отливам, склонениям магнитной стрелки и показаниям компаса в различных путешествиях, а также подробнейшему описанию на морском жаргоне маневров корабля во время бури. Точно так же я обошелся с долготами и широтами, боюсь, что мистер Гулливер останется этим несколько недоволен, но я поставил своей целью сделать его сочинение как можно более доступным для широкого читателя. Если же благодаря моему невежеству в морском деле я сделал какие-либо промахи, то ответственность за них падает всецело на меня; впрочем, если найдется путешественник, который пожелал бы ознакомиться с сочинением во всем его объеме, как оно вышло из-под пера автора, то я охотно удовлетворю его любопытство.

ПИСЬМО КАПИТАНА ГУЛЛИВЕРА К СВОЕМУ РОДСТВЕННИКУ РИЧАРДУ СИМПСОНУ

Вот что почел я своим долгом сказать вам о вашем поступке и о доверии, оказанном мною вам.

Затем мне приходится пожалеть о собственной большой оплошности, выразившейся в том, что я поддался просьбам и неосновательным доводам как вашим, так и других лиц, и, вопреки собственному убеждению, согласился на издание моих Путешествий. Благоволите вспомнить, сколько раз просил я вас, когда вы настаивали на издании Путешествий в интересах общественного блага, принять во внимание, что йэху представляют породу животных, совершенно неспособных к исправлению путем наставлений или примеров. Ведь так и вышло. Уже шесть месяцев, как книга моя служит предостережением, а я не только не вижу, чтобы она положила конец всевозможным злоупотреблениям и порокам, по крайней мере, на нашем маленьком острове, как я имел основание ожидать, - но и не слыхал, чтобы она произвела хотя бы одно действие, соответствующее моим намерениям. Я просил вас известить меня письмом, когда прекратятся партийные распри и интриги, судьи станут просвещенными и справедливыми, стряпчие - честными, умеренными и приобретут хоть капельку здравого смысла, Смитсфильд озарится пламенем пирамид собрания законов, в корне изменится система воспитания знатной молодежи, будут изгнаны врачи, самки йэху украсятся добродетелью, честью, правдивостью и здравым смыслом, будут основательно вычищены и выметены дворцы и министерские приемные, вознаграждены ум, заслуги и знание, все, позорящие печатное слово в прозе или в стихах, осуждены на то, чтобы питаться только бумагой и утолять жажду чернилами. На эти и на тысячу других преобразований я твердо рассчитывал, слушая ваши уговоры, ведь они прямо вытекали из наставлений, преподанных в моей книге. И должно признать, что семь месяцев – достаточный срок, чтобы избавиться от всех пороков и безрассудств, которым подвержены йэху, если бы только они имели малейшее расположение к добродетели и мудрости. Однако на эти ожидания не было никакого ответа в ваших письмах; напротив каждую неделю вы обременяли нашего разносчика писем пасквилями, ключами, размышлениями, замечаниями и вторыми частями; из них я вижу, что меня обвиняют в поношении сановников, в унижении человеческой природы (ибо у авторов хватает еще дерзости величать ее так) и в оскорблении женского пола. При этом я нахожу, что сочинители этого хлама даже не столковались между собой: одни из них не желают признавать меня автором моих «Путешествий», другие же приписывают мне книги, к которым я совершенно непричастен.

Далее, я обращаю внимание на крайнюю небрежность вашего типографа, допустившего большую путаницу в хронологии и ошибки в датах моих путешествий и возвращений и нигде не проставившего правильно ни год, ни месяц, ни число. Между тем я слышал, что оригинал совершенно уничтожен по отпечатании книги, а копии у меня не осталось. Тем не менее, я посылаю вам несколько исправлений, которыми вы можете воспользоваться, если когда-либо понадобится второе издание книги. Впрочем, я не буду настаивать на них и отдаю вопрос на суд рассудительных и беспристрастных читателей; пусть они поступают, как им угодно.

Слышал я, что некоторые из наших йэху-моряков находят ошибки в моем морском языке, считая его во многих случаях неправильным и в настоящее время устаревшим. Ничего не могу поделать. Во время моих первых путешествий, когда я был молод, я прошел выучку у старшего поколения моряков и усвоил их язык. Но в последствии я убедился, что морские йэху так же склонны выдумывать новые слова, как и сухопутные йэху, которые чуть ли не ежегодно настолько меняют свой язык, что при каждом возвращении на родину я, помнится, находил большие перемены в прежнем диалекте и едва мог понимать его. Равным образом, когда какой-нибудь йэху любопытства ради приезжает ко мне из Лондона, я замечаю, что мы не способны излагать друг другу наши мысли в выражениях, понятных для нас обоих.

Если бы суждения йэху способны были сколько-нибудь задевать меня, то я имел бы достаточно оснований жаловаться на дерзость некоторых моих критиков, полагающих, что книга моя представляет только плод моей фантазии и даже позволяющих себе высказывать предположение, будто гуигнгнмы и йэху обладают не больше реальностью, чем обитатели Утопии.

Правда, что касается лилипутов, бробдингрежцев (ибо следует произносить Бробдингнег, а не Бробдингнег, как ошибочно напечатано) и лапутян, то я должен признаться, что мне еще не приходилось встречать ни одного йэху, как бы он ни был самоуверен, который решился бы отрицать их существование или оспаривать факты, рассказанные мной относительно этих народов, ибо истина тут настолько очевидна, что сразу же убеждает всякого читателя. Неужели же мой рассказ о гуигнгнмах и йэху менее правдоподобен? Ведь что касается йэху, то очевидно, что даже в нашем отечестве их существуют тысячи и они отличаются от своих диких братьев из Гуигнгнмии только тем, что обладают способностью к бессвязному лепету и не ходят голыми. Я писал с целью их исправления, а не с тем, чтобы получить их одобрение. Единодушные похвалы всей их породы значили бы для меня меньше, чем ржание тех двух выродившихся гуигнгнмов, которых я держу у себя на конюшне; как они не выродились, я не нахожу в них никаких пороков и могу еще кое-что позаимствовать у них по части добродетели.

Уж не дерзают ли эти жалкие животные думать, будто я настолько пал, что выступлю на защиту своей правдивости? Хоть я и йэху, но во всей Гуигнгнмии отлично известно, что благодаря наставлениям и примеру моего досточтимого хозяина я в течение двух лет оказался способным (хоть это и стоило мне огромного труда) отделаться от адской привычки лгать, лукавить, обманывать и кривить душой привычки, которая так глубоко коренится в самом естестве всей нашей породы, особенно у европейцев.

Я мог бы высказать еще и другие жалобы по поводу этого досадного обстоятельства, но не хочу больше докучать ни себе, ни вам. Должен откровенно признаться, что по моем возвращении из последнего путешествия некоторые пороки, свойственные моей натуре йэху, ожили во мне благодаря совершенно неизбежному для меня общению с немногими представителями вашей породы, особенно с членами моей семьи. Иначе я бы никогда не предпринял нелепой затеи реформировать породу йэху в нашем королевстве, но теперь я навсегда покончил с этими химерическими планами.