Соборное уложение является ярким примером проявления в законодательстве этого процесса. Уголовное и уголовно-процессуальное право в нем развиваются, совершенствуются, тем самым уже в XVII в. закладывая определенные предпосылки для их последующего, хотя и нескорого, отделения друг от друга и закрепления в самостоятельных законодательных актах.
Уголовно-процессуальное право того времени дополняется нормами о предметной подсудности (Разбойный, Стрелецкий приказы), предмете (по некоторым делам) и способах доказывания (извет); вводится новый вид доказательств — крестное целование, определяется место гражданского иска в уголовном судопроизводстве. Выдвинутые на первый план государство и верховная власть, водворяя порядок на Руси, в качестве процессуальной формы использовали предусмотренную в Уложении пытку (гл. XXI «О розбойных и о татиных делах» пестрит словами: «пытати», «пытати, казнити смертию», «пытати накрепко», «чинити жестокое наказание при многих людях», «казнити смертию безо всякого милосердия»).
Попытки Петра I кодифицировать уголовное и уголовно-процессуальное законодательство заключались в принятии Артикула воинского и Краткого изображения процессов или судебных тяжеб. Однако и эти акты отличало относительное взаимопроникновение материальных и процессуальных норм.
В Уложении 1845 г. — кодифицированном источнике материального уголовного права — мы находим нормы процессуальные. Так, ст. 62-66 этого законодательного акта устанавливают порядок возмещения за причиненный преступлением вред, убытки, обиду. В разделе Уложения «О преступлениях против жизни, здоровья, свободы и чести частных лиц» ст. 2008 устанавливает право обиженного (оскорбленного) требовать, кроме применения к виновному наказания, и материального возмещения. Взыскание возмещения происходило из имущества осужденного или сумм, заработанных им в местах лишения свободы[1].
Несомненное усиление процесса дифференциации уголовного и уголовно-процессуального законодательства проявилось в результате судебной реформы 1864 г. и принятии Устава уголовного судопроизводства (далее — УУС). Но и в этом законодательном источнике удается обнаружить некоторые нормы, которые являются материальными. Так, в частности, ст. 959 УУС предусматривает возможность отсрочки исполнения приговора.
Таким образом, ни в петровском законодательстве, ни в законодательстве XIX в. дифференциация материальных и процессуальных норм не является абсолютной. Вместе с тем возникновение уголовного и уголовно-процессуального законодательства второй половины XIX в. как самостоятельных отраслей — результат как предметной, так и функциональной дифференциации.
Укрепление тенденций дифференциации было необходимым, но не всегда соблюдавшимся требованием нормального развития законодательства.
Так, необходимо отметить, что в первые годы советской власти наказания за целый ряд преступлений определялись, в том числе, и в декретах о суде и революционных трибуналах. То есть дифференциация норм уголовного и уголовно-процессуального права в законодательстве того периода ослаблена, эти нормы вновь консолидируются в одних нормативных актах, «соседствуют» друг с другом.
Материальными, по сути, являлись положения УПК РСФСР 1922 г., регулировавшие вопросы зачета в срок наказания времени, проведенного осужденным в лечебном заведении (ст. 472), и сроки, по истечении которых возможно было освободить осужденного условно-досрочно (ст. 473).
Уголовный кодекс РСФСР 1926 г. не лишен процессуальных норм. Достаточно четкая дифференциация материальных и процессуальных норм — результат второго этапа советской кодификации. УК РСФСР 1960 г. в меньшей степени был «засорен» процессуальными нормами, а УПК РСФСР того же года — материальными.
[1] Российское законодательство X-XX веков. Т. 6. М., 1988. С. 315.