Артемий Ермаков
От прежних славных времен осталось
только одно слово - польза;
но и то получило смысл неопределенный:
его всякий толковал по-своему.
Владимир Одоевский
"Город без имени"
Демография и духовность
Лет пять назад в одном из журналов была опубликована статья академика Игоря Шафаревича "Как умирают народы", в которой описывалась довольно любопытная ситуация. Писатель Василий Белов на своем творческом вечере, обращается к сидящим в зале женщинам: "Почему вы не родите? Вы скажете, что трудно воспитать детей. А моей матери было легче, когда она воспитала нас шестерых в военное время и после войны? В детстве я не помню себя сытым. Помню первое ощущение сытости, - когда я уже уехал в город. Но она все же нас вырастила".
Реакция зала в статье не приводилась. Нетрудно догадаться, что ответом писателю было молчание. "Действительно, - рассуждал далее автор. - Сейчас у русских рождаемость ниже, чем во время Великой Отечественной войны, чем на оккупированной немцами территории. Этого не спишешь только на тяжелые условия жизни... Но это потому, - продолжал он. - Что детей все считают нужным одевать как каких-то средневековых пажей или принцев: в яркие пестрые одежды... Вот когда будет плохим тоном слишком нарядно одевать детей, а хорошим тоном будут считаться заштопанные рукава и заплатанные штаны, - положение изменится. То есть речь идет о духовных изменениях, - об изменении отношения к детям, к семье, к жизни вообще".
Взгляд, конечно, несколько упрощенный. Да и замечание по поводу "хорошего тона" на заплаты выглядит странно; когда это в России нужда была "хорошим тоном"? Но с другой стороны, до самого недавнего времени вся наша история красноречиво свидетельствовала, что любая "бедность" (и детской одежды, в том числе) - уж, во всяком случае, "не порок". Собственно, и сейчас еще никто не заявляет обратного. Но ведь стыдятся же! Кроме того, катастрофическое падение рождаемости не соотносится с какими-то конкретными бедными или богатыми семьями. Она упала, вообще.
Видимо, дело, действительно, не в одежде, не в "тяжелых условиях жизни", а в тех духовных переменах, которые происходят в нашем обществе. В том, какое место в нем занимают дети. В кого они превратились? Кем (или чем?) они стали для своих родителей, что их нельзя кормить, одевать, учить так же, как их сверстников тридцати-, пятидесяти-, столетней давности. И кем они могут стать? Суть этих перемен сегодня глубоко скрыта от нас, но кое-какие внешние особенности можно и даже необходимо подметить.
Начать придется издалека. Медленное извилистое движение разума из повседневного бытового пространства через экономические проблемы к социальным переменам, влекущим за собой идеологические, духовные, в свою очередь влияющие на все предшествующие звенья цепи, - на мой взгляд, необходимое условие всякого рассуждения на эту тему. Возможно, выводы, к которым мы так неторопливо придем, покажутся нам странными и не имеющими отношения к действительности. Но не станем спешить и сокращать пути нашей мысли ради мнимой простоты и правдоподобия. Иначе, зачем же, вообще, размышлять?
Потребительский кризис и новое жизненное пространство
Для начала посмотрим, куда, в целом, разворачивается современное общество. Не только российское, но и мировое. Что происходит с его привычными ценностями и ориентирами? Какими становятся люди?
События последнего времени свидетельствуют о том‚ что вся социальная политика развитых стран и верно следующая за ней массовая культура радикально меняют направление. Эпоха неограниченного потребления подходит к концу. В принципе‚ она должна была закончиться еще в середине 80-х‚ когда финансовые и материальные ресурсы развитых стран были практически исчерпаны. Разрушение и ограбление так вовремя ослабевшего "социалистического лагеря" дало возможность на некоторое время продлить и даже подстегнуть прежний потребительский разгул. Но теперь и эти неожиданные резервы бездарно растрачены. Все традиционные источники экономического роста поделены, А это значит‚ что и сам этот рост должен быть искусственно ограничен, иначе он вообще прекратится.
Каждый из нас уже может отчетливо видеть, как на смену "потребительскому раю" второй половины ХХ века неминуемо приходит "общество умеренных потребностей". Регулируемый рынок‚ централизованное планирование частного производства‚ ограничительная налоговая политика, контроль над свободным перемещением капитала‚ - все это, конечно, не новость. Развитые страны и раньше активно использовали так называемые внеэкономические механизмы. Но все-таки прежде это было связано с чрезвычайными обстоятельствами, с войной или депрессией. Кроме того, общественное мнение этих стран всегда с большим подозрением смотрело на такие временные "социалистические" эксперименты. Ведь они покушались на право свободного распоряжения собственностью.
Сегодня многие временные меры контроля производства уже стали "безвременными". Новые жесткие правила обмена товарами и услугами на свободном когда-то рынке вводятся полным ходом. Следовательно, ограничение или, по крайней мере, упорядочивание потребностей большинства населения развитых стран не заставит себя долго ждать. Тем не менее, народ безмолвствует. Почему? Уж, разумеется, не потому что в Европе или в Америке вырос уровень сознательности масс. Скорее, он катастрофически упал. И все-таки дело не только в том, что информационная и развлекательная индустрия окончательно взяла под контроль человеческую активность. Так или иначе, полностью подавить ее никто пока не в силах. Но эту активность, как упрямую горную реку, вполне можно направить в новое, более удобное для контроля русло.
Похоже на то, что жизнь человека в трех основных и традиционных для него сферах: социальной, политической и экономической, - все больше подменяется деятельностью в совершенно иных пространствах. К примеру, реальные социальные контакты замещаются виртуальным общением в рамках различных мировых коммуникационных систем (имеется в виду не только Интернет и телефон, но и телевидение, и массовые международные шоу, вроде встречи "миллениума" и т.п.). Политическая проблематика, в свою очередь, все чаще выглядит как столкновение экологических интересов (здесь опять-таки нельзя сводить все к партиям "зеленых"; вспомним, ультимативные "природоохранные" требования ЕС к российской атомной энергетике и нефтедобыче или же усиливающийся государственный контроль состояния здоровья граждан).
Окончательно определять и подробно описывать эти новые сферы жизненной активности в момент их первичного оформления было бы слишком самонадеянно. Кроме того, мы и так уже достаточно далеко отклонились от главной темы наших рассуждений. Впрочем, не настолько, чтобы потерять нить. Итак, реальное общение становится виртуальным. Политику вытесняет охрана и моделирование среды обитания. Что же идет на смену прежней экономической деятельности? На мой взгляд, наибольшая экономическая активность проявляется ныне... в виде образования и воспитания детей.
Ребенок: неполноценный дар или неограниченная собственность
Отношение к ребенку как к пространству для экономической деятельности может сформироваться только в обществах, окончательно утративших веру в иной мир. И одним из первых, если не первым признаком такой утраты является возникновение различных теорий "планирования семьи". Подобные утверждения кажутся абсурдными или наивными лишь на первый взгляд. Но давайте вспомним хотя бы то обстоятельство, что во всех известных нам традиционных обществах дети рассматривались как "благоволение небес", как особый дар свыше. Правила обращения с этими "подарками" и меру ответственности за них перед высшими силами каждая культура устанавливала по-своему. Ребенка можно было продать или даже убить, но никому и в голову не приходило отложить или приблизить его появление на свет. Традиционное сознание отказывалось принять саму возможность такого "планирования", ему легче было поверить в расступившееся море или остановившееся солнце. Ни рассуждения о гинекологии в книгах Гиппократа, ни "контрацептивы" в древнеегипетских гробницах не отменяли веры в то, что, хотя человеческое тело и образуется в "здешнем мире", подчиняясь его законам, сам человек приходит "оттуда". Приходит не по своей воле, и уж, конечно, не по воле родителей.
Точно таким же нерушимым было представление о неполноценности ребенка. Взрослый в меру своих сил должен был охранять его и заботиться о нем, пока тот в свою очередь не созреет. В результате такой зависимости родители, как самые близкие взрослые всегда имели преимущественное право распоряжаться жизнью ребенка, а ребенок должен был повиноваться им. Послушание и покровительство взаимно дополняли друг друга в жизни каждого человека. Таким образом, патриархальное сообщество обеспечивало не только физическое, но и ценностное воспроизводство. Однако беспрекословное повиновение традициям своей общины не исключало для ее членов сознания "преходящести", относительности любых обычаев. Они ведь годились человеку только для земной жизни. Еще раз повторю, в существовании иной высшей духовной реальности, независимой от здешнего мира, которой изначально принадлежат человеческие души, не сомневался никто.
Сегодняшнее "цивилизованное" общество, в целом, как и значительная часть его членов, в отдельности, в духовную реальность не верит. А если и верит, то располагает ее не "сверху", а, скорее, "сбоку", делая "параллельный мир" чем-то вроде бесплатного приложения к физическому пространству. Человек в таком пространстве измеряется исключительно биологическими категориями, как разумное животное (некоторые теоретики снисходительно добавят: "общественное"). Стоит это животное ровно столько, сколько оно способно произвести. И неважно, само ли оно продает свой труд на свободном рынке или у него есть хозяева. Так или иначе, все сводится к экономическим отношениям.
Но до какого-то момента даже у рынка труда существовали свои правила игры. С одной стороны, в нем не могли участвовать "неполноценные" члены общества (женщины, дети, чужестранцы и т.п.). С другой, "полноценные" зрелые мужчины стремились максимально расширить пространство своей личной независимости, чтобы все те, кому они оказывают покровительство, были бы защищены от необходимости продавать себя. Оба этих постулата сегодня нарушены. В производственные отношения вовлечено население практически всех категорий, а возможности их личной экономической независимости (даже относительной) сведены к нулю.
Полностью зарегулированный рынок, вообще, уничтожает иллюзию частной предпринимательской инициативы. Но тяга-то к ней остается. Значит, потенциальные бизнесмены будут искать новое неосвоенное поле для экономической деятельности. В свое время предприимчивые люди бежали из патриархальной Европы в Америку или в Африку, из крепостнической России на Дон и в Сибирь. Сегодня их медленно вытесняют с общественного рынка в собственные семьи. Но и в семье вектор приложения сил определен заранее. Современные эмансипированные женщины не хотят, да и не умеют повиноваться. Эту способность в зачаточном состоянии сохранили только дети. Значит, агрессивная экономическая деятельность возможна лишь за их счет.
Колонизация детства: видны ли пределы?
Воспитательное давление взрослых на ребенка, в принципе, старо как мир. Более того, в традиционных обществах оно всегда было одним из непременных условий созревания и роста. Но там это давление при всей своей жесткости носит внешний характер. Патриархальное самовластие требует от ребенка подчиняться правилам и повиноваться старшим. Оно сродни явлениям природы, таким как дождь, ураган или мороз. Его воспитательное воздействие либо закаляет всего человека, либо ломает его. Частично переделать характер оно бессильно.
Однако за последние три столетия в области воспитания произошли колоссальные перемены. Появление психологии открыло для внешнего воздействия человеческий "внутренний мир". Исследователи ХХ века сумели пробраться еще глубже через подсознание к коллективному бессознательному. И хотя большинство психологических теорий и концепций душевной жизни человека по прежнему нельзя убедительно доказать или опровергнуть, люди получают в свои руки все более мощные средства воздействия на разум, чувства и волю ребенка. Одновременно идет процесс размывания традиционной этической базы европейской цивилизации. Христианские и даже гуманистические заповеди и запреты, регулировавшие вмешательство в душевную жизнь человека, с легкостью отвергаются, когда речь идет "о пользе дела".
Собственно, "пользой" (чаще всего будущей) и объясняют обычно те манипуляции, которые совершаются в детских или в классных комнатах. Причем духовные проблемы часто заслонены от воспитателя повседневной реальностью. Ведь, в конечном итоге главным основанием экономических и психических манипуляций с детской душой служит "будущее" ребенка. А оно в социальном плане все более и более ненадежно. Кем будет мой мальчик (моя девочка), когда вырастет? Найдется ли ему (ей) место под солнцем? В традиционных обществах такие сомнения были бессмысленны. Существование любого объекта, любого живого существа само по себе служило оправданием и гарантией его "нужности". Ненужное не могло появиться на свет.
Нынешняя потребность в людях, продиктованная исключительно рынком труда, бракует невостребованных индивидов жестче всякого "естественного отбора". Остается единственный шанс спасти ребенка от "ненужности" - как можно раньше обеспечить ему профессиональную нишу. Как тут не соблазниться методикой внутриутробного изучения любых иностранных языков или интенсивным освоением математической логики в течение первого года жизни. Но общественные потребности изменяются так прихотливо и быстро, что несчастные родители, уже с трудом прогнозирующие даже собственную карьерную перспективу, в ужасе хватаются за любое модное увлечение. А вдруг не сегодня-завтра детям понадобится "третий глаз"? А вдруг каждому надо будет "плавать раньше, чем ходить"? Скорее, скорее развить все эти скрытые в нем способности. Сделать его если не лучшим, то, по крайней мере, "конкурентоспособным" (еще одно экономическое требование нового воспитания).
Вся эта гонка создает вокруг воспитательного процесса какой-то биржевой азарт. Мифическое "рациональное душевное хозяйствование", на которое бессознательно уповают многие "семейные бизнесмены" в начале своих воспитательных опытов, сменяется горячкой игорного дома. "Вот Ивановы поставили на бухгалтерский учет и фигурное катание и выиграли, а Петровы занимались биологией и литературоведением и прогорели. Пятьсот долларов на большой теннис, пожалуйста. Что? Зеро? Эх! Надо было спасовать. Ну, ничего, попробуем еще раз. Эй, крупье, или как вас там? Учитель? Двести долларов на системное программирование. Примите..."
Итак, душа ребенка оказалась беззащитной, а его будущее произвольным. Его родителей в то же самое время отлучили от предпринимательской инициативы. Возникает ощущение, что большинство современных "инновационных" педагогических теорий и технологий, пользуясь этой ситуацией, подталкивают взрослых под руку и шепчут: вам нужны неосвоенные природные и человеческие ресурсы, места помещения и оборота капитала? Все это есть у вас дома. Ваш ребенок является замечательным объектом для бизнеса, а его личное внутреннее пространство, его душа - прекрасная местность для колонизации. Оцените ее богатейшие возможности и верно используйте их. И не беда, что она будто бы "живая". Да, она вам еще сто раз "спасибо" скажет, за то, что вы извлекли и обработали лежавшие в ее недрах таланты и способности. И нечего понапрасну размышлять о том, кто и зачем их туда вложил. Главное, теперь они в ваших руках и вы можете распоряжаться ими по своему усмотрению. В конце концов, это "полезно" и самому ребенку. Так что делайте ваши ставки, господа!
Несовершеннолетний экономический проект
Между тем, события развиваются с чрезвычайной быстротой. Прямо на наших глазах экономический статус ребенка проходит эволюцию, для которой реальному частному предприятию в Европе понадобилось несколько столетий. В некоторых сегодняшних семьях - ребенок уже не столько пассивная собственность, вроде рудника или банковского вклада, сколько идеальный коммерческий проект. Какой-то самозаводящийся конвейер, самостоятельно использующий резервы своего организма для осуществления заданной родителями программы. Время от времени, правда, что-то в этой механике дает сбой, и тогда родители, как образцовые директора заводов, вызывают ремонтную бригаду гувернеров, репетиторов, врачей, психологов, наркологов, экстрасенсов (ненужное вычеркнуть). На экономически "прогрессивных" семейных производствах такое техобслуживание поставлено на поток и носит регулярный профилактический характер. (Между прочим, проектное мышление - как рекомендуемая технология решения любых жизненных задач уже несколько десятков лет внедряется в образовании в мировом масштабе, но это отдельный долгий разговор.)
Ребенок-коммерческий проект обладает уже всеми качествами и атрибутами современного предприятия, назначенного для аукционной продажи. В него вкладывают капитал (часто немалый). Ему создают рыночный имидж, всеми возможными способами рекламируя его успешность и потребительскую выгоду. Одновременно в его душевных и физических недрах продолжается поиск и разведка скрытых возможностей, еще неиспользованных для бизнеса. В специальных лабораториях проводятся индивидуальные или коллективные исследования по рационализации любых талантов. Изучаются также все предложения свободного образовательного рынка: от методики скорочтения до нейролингвистического программирования и генной инженерии. В рамках борьбы за повышение производительности труда в детских цехах объявлена война "экономически нецелесообразному" досугу (сказкам, играм, друзьям). Впрочем, если хозяева сумеют найти для них рациональное обоснование, все это допускается и даже поощряется (в целях формирования более разностороннего и привлекательного имиджа, например). И, наконец, службой безопасности пристально отслеживается деятельность конкурентов или конкурентных товарных объектов. Какие-то деньги вкладываются в поддержку неравных условий конкуренции. Кого-то, непосредственно переходящего дорогу, просто устраняют с рынка. Жестоко, конечно, но бизнес есть бизнес.
Старый протестантский постулат о благословенной прибыли от освященного небом капитала остается в силе. Разумеется, Лютер или Кальвин не предполагали, что единственным капиталом предпринимателя окажутся его собственные сын или дочь? Но с другой стороны, начало этому было положено уже тогда, когда шестнадцатичасовой промышленный труд чужих детей был религиозно оправдан, ради обеспечения экономической независимости своих.
Семья и школа: гибель гигантов
Увлекшись описанием педагогического производственного процесса, мы несколько позабыли о его заказчиках. В конце концов, "семейные бизнесмены" - такие же беззащитные жертвы рынка труда, как и их несчастные "проекты". Главная ответственность лежит на том, кто заказывает музыку. Но его не так уж легко найти.
Первым делом, возникает соблазн обвинить во всем государство. В самом деле, его роль на рынке труда в Новое время постоянно росла, а производство идеальных государственных служащих в последние столетия не раз объявлялось главной задачей образовательной системы. Собственно, она за этим и строилась, что в царской или советской России, что в кайзеровской или гитлеровской Германии. "Люди-винтики", рабская психология, тоталитарный механизм... Мышление движется по накатанной плоскости. Но не все так просто.
Во-первых, все крупные патерналистские государственные системы в конце ХХ века битву за человека, так или иначе, проиграли. Гигантские системы общественного воспитания, которые они строили "под себя", сегодня разрушены или парализованы. (Российская школа, кстати, не является исключением. Лишенная четко сформулированного идеологического заказа, она продолжает работать по инерции, выпуская копии вчерашних советских "кадров". В нынешнем рыночном мире эти "кадры", даже опираясь на интеллектуальное превосходство, хорошо устроиться не могут, среда неродная.) За "отсталость" и "неэффективность" государственные школы всех стран последние тридцать лет не ругал только ленивый.
Во-вторых, воспитательно-производственный процесс, о котором мы уже столько времени размышляем, осуществляется вовсе не в школах. Это сугубо частный проект. Даже престижными "элитными" учебными заведениями родители пользуются, как средством для реализации своего "бизнес-плана", жестко пресекая незапланированные ими влияния образовательной среды. Идеальный вариант выглядит приблизительно так: никаких друзей, никаких компаний, никакой самодеятельности или обслуживающего труда (а класс пусть уборщица моет!), питаться только в столовой, танцевать только у станка, драться только на тренировках, и никаких любимых учителей со своей точкой зрения на мир, короче говоря, никакой школы. Учить - учите, а в душу не лезьте, - территория охраняется!
Все это происходит на фоне разговоров о том, что государственная школа, да и все остальные государственные учреждения (даже армия!) должны вскоре превратиться в сферу услуг, начать удовлетворять индивидуальные запросы и потребности граждан. Если это действительно произойдет, то учреждения общественного воспитания станут жалким подобием парикмахерской или публичного дома, где работа оплачивается строго по таксе, а разговоры "за жизнь" выставляют отдельной строкой. Обратного "тоталитарного" движения пока незаметно. Во всяком случае, официальные системы государственного контроля во многих странах слабеют с каждым годом.
На смену им, видимо, приходят какие-то новые структуры, отказавшиеся от неэффективного бюрократического насилия сверху и управляющие людьми более изощренно. Главной помехой для работы этих структур, скорее всего, является неконтролируемое человеческое общение. Всякая солидарность, даже в ее примитивном, массовом варианте должна быть устранена. Ради этой цели и происходят многие из отмеченных уже подмен в сферах человеческой деятельности. Но если заменить вечерние посиделки телефоном, а затем и компьютером сравнительно легко, то разрушить традиционные подходы к воспитанию гораздо сложнее.
На пути у новых проектных технологий общественного воспитания оказались два старейших социальных института: семья и школа. Каждый из них по-своему ограничивал рост и развитие ребенка, частично используя его в своих интересах. Временами в борьбе за главенство в процессе образования человека они даже враждовали друг с другом. Но их социальные функции последние несколько тысяч лет были естественно распределены, таким образом, что никто не мог получить решающего преимущества. Отлучение от школы грозило человеку выпадением из гражданского социального окружения, отлучение от семьи - из родового. В конечном счете, и семья, и школа защищали ребенка как друг от друга, так и от социального одиночества. Помимо распределения социальной нагрузки, две системы делили между собой и сферы внутреннего душевного влияния. Семья заведовала чувствами, школа пестовала разум. До конца XVIII века (в России до начала ХХ) рядом находилась еще и церковь, занятая воспитанием человеческой воли. Такое "разделение властей" было на редкость "демократичным" и удобным для свободного развития человека. Жаль, что оно исчезло.
Хотя, по большому счету, исчезновение старой семьи и старой школы стало неминуемым после разрушения тех социальных контекстов, в которых они действовали. Первыми не выдержали родовые связи. Гражданское общество, достигшее своего высшего развития в XIX-XX веках, постепенно атомизируется. XX век к тому же перепутал и смешал все сферы влияния. Церковь закрыли или раздробили на множество сект, в которых люди увлеченно занимаются философией, психологией, чем угодно, только не верой. Рационалистическую школу превратили в площадку для бесконечной и яростной идеологической борьбы. Дольше всех держалась семья. Но и она под напором экономических требований медленно, но верно изменяет своему назначению, становясь похожей сперва на шахту, а затем на фабрику.
А что же ребенок? Неужели он так и останется на этой фабрике в качестве послушного родительской воле станка. Вряд ли. Тем более что современное общественное мнение уже предлагает ему очередную экономическую перспективу.
Современная семья: наследственное отчуждение
Возвращаясь к разговору об искоренении непосредственного человеческого общения, нужно отметить, что падение школы было предрешено именно теми бесконтрольными эмоциональными и социальными связями, которые возникали у детей в процессе обучения. Уважение, презрение, сожаление, дружба, вражда, любовь, все эти человеческие чувства не были запланированы школьной программой, а все-таки рождались и развивались в больших разновозрастных и разнополых образовательных сообществах. Ограничение состава или количества учащихся не приводило к серьезным переменам. Необходимо было не только сузить круг общения, но и ужесточить эмоциональный контроль.
На этом этапе новые воспитательные технологии сделали ставку на семью. Очень важно отметить, что семья тогда уже не включала в себя четырех или хотя бы трех поколений с двумя десятками детей разных возрастов. В такую "родовую крепость" проектная технология не сунется и сегодня. Для плановой педагогической работы гораздо удобнее обычная современная "ячейка": новый микрорайон, типовая многоэтажка, стандартная квартира, работающие в разных концах города родители, один-два ребенка, по вечерам встречающие их на пороге, две упаковки котлет, купленных в магазине и разогретых на СВЧ, новости и вечерний боевик. "Ты уроки сделал? Ну, ложись скорей, завтра на тренировку к шести вечера, не забудь..."
Личные связи в такой семье на редкость функциональны. Какое-то время тепло хранила сидящая дома добрая бабушка. Но сегодня во всем цивилизованном мире "добрые бабушки" исчезают, как мамонты (в России еще осталась значительная популяция, но и она вымирает). Дело не спасает даже "освобожденная" мать-домохозяйка. Привыкшая к мобильному социальному окружению, к иным ритмам жизни, она изнемогает от тоски, запертая в четырех комфортабельных стенах. На долю детей в лучшем случае достаются подзатыльники и крики, в худшем - плановая воспитательная работа.
Экономически дезориентированные родители неожиданно оказались церберами пострашнее, чем пресловутые "люди в футляре". Кроме того, им стали известны такие детские тайны и доступны такие средства манипуляции, каких учителя отродясь не держали в руках. Ребенок на некоторое время полностью утратил свободу действий. Но такое положение вещей нельзя считать окончательным. И не только потому, что всякая живая душа рано или поздно захочет освободиться. Судя по содержанию большинства информационных каналов, общественное мнение сегодня прямо провоцирует ребенка на бунт против своих "поработителей".
Включите телевизор, полистайте любую популярную психологическую брошюрку, откройте молодежный журнал и вы увидите, как массовая культура почти открыто говорит детям: ваши родители не имеют на вас никакого права. Все, что в вас заложено, вы можете разрабатывать и использовать сами по своему усмотрению. Закон обеспечивает вашему внутреннему пространству статус неприкосновенности. Родитель - "хищник-эксплуататор" говорит что-то там о вашей "пользе", но мы не позволим ему реализовать в вашем развитии собственные психологические комплексы (между прочим, такая практика воспитания, безусловно, порочная для XIX-начала ХХ века, сейчас выглядит на удивление человечной, в ней еще слишком многое нельзя контролировать). Мы отнимем у родителей право распоряжения вами и вручим его вам самим. А для обеспечения этого права создадим специальное законодательство и особые судебные органы (в современных Берлине и Лондоне уже сформирован корпус адвокатов, к которым дети могут обратиться в случае нарушения их "неотъемлемых" прав).
На деле такой вариант будущего является еще более изощренной и безответственной формой потребительского отношения общества к детям. Он страшнее предшествующих стадий так же, как неоколониализм отвратительнее традиционного колониализма. И те родители, которые, поддавшись агрессивной пропаганде, решат предоставить своим детям свободу саморазграбления внутренних резервов (а еще точнее, самоубийства), будут похожи на лесоруба, формально оставившего мальчика-с-пальчик в пустом лесу, а реально передавшего его "в концессию" первому встречному людоеду. Ведь пока дети были объектом частного родительского бизнеса, они все-таки традиционно могли рассчитывать на защиту и опеку со стороны близких. К кому же они обратятся за поддержкой, отвергнув родительский план своего развития? Кто защитит от манипуляций живое существо, окончательно лишенное всех видов общения? Друзья? Закон? Общественное мнение? Государство?
Впрочем, социальная жизнь не лишена парадоксов. Очень может быть, что общество само жаждет "спасти" детей. Оградить их от вступления в реальные социально-экономические отношения, по сути дела, от взросления. Возможно, это продолжение конкурентной борьбы (теперь уже взрослых с детьми) за выгодные места на сокращающемся рынке труда. Но возможно, здесь коренится новая религия или, по крайней мере, идеология.
Маленький герой на сцене нашего времени
Анализ социально-экономических перемен в окружении современного ребенка может прояснить многое, но не все. Большая часть наших размышлений была посвящена проблемам экономики детства, в первую очередь, потому что современное общественное мнение изо всех сил пытается уйти от их обсуждения. Теперь немного поговорим о том, чего никто не скрывает.
Для тех, кто хотя бы раз в месяц включает телевизор, не будет новостью, что массовая культура очень часто использует образ ребенка, как символ чего-то высшего. Разумеется, и у куклы "Барби", и у рекламы памперсов есть своя нехитрая коммерческая подоплека, - эксплуатация чувства нежности и заботы, загнанного у современного человека в подсознание. Но помимо увеличения общего объема продаж, помимо формирования особой детской отрасли потребительского рынка возвеличивание и прославление ребенка во всех его жизненных проявлениях играет еще одну очень важную роль. Оно формирует в общественном сознании образ героя. Главного героя времени.
Две ипостаси этого героя можно различить без труда. Во-первых, ребенок (желательно в возрасте до 8-10 лет) - идеальный или почти идеальный человек. Здесь прослеживается и традиционная романтическая идеализация юности, изрядно помолодевшая за два века своей истории от Моора и Вертера до Питера Пэна и Маленького принца. И кое-что еще из последней половины уходящего века, в которой понятие "идеал" потеряло свой однозначно положительный оттенок. Сейчас уже никто не может утверждать, что "идеальная фигура" добра, а "идеальный газ" прекрасен. Они всего лишь совершенны в каком-то одном важном для них качестве.
Точно так же "идеальный ребенок", созданный массовой культурой, - вовсе не обязан быть собранием всех красот и добродетелей. Он обязан быть совершенным. Желательно в чем-то одном. Еще важнее, чтобы данное качество нравилось потребителю того продукта массовой культуры, в котором задействован детский образ. То есть чтобы потребитель мог самостоятельно заполнить этот пустой образ собственными грезами. Можно утверждать, что индустрия развлечений открыла тут настоящую золотую жилу.
Ведь реальный ребенок и в самом деле частично пуст. Вернее, открыт для заполнения. Социально и биологически предусмотренное пространство роста позволяет ему приобщаться к окружающему миру, соединяться с природой, с культурой, с другими людьми. Собственно, в этой пустоте и образуется то, что европейская культура Нового времени назвала "личностью". Мы вспоминали о качественной "неполноценности" ребенка в традиционных культурах, которая обуславливает его защиту. Современная массовая культура переворачивает этот тезис с ног на голову: ребенок "сверхполноценен". Он - "личность" уже с момента рождения. Ему незачем и некуда вырастать. А то пространство роста, которое существует, предназначено для фантазий окружающих его взрослых. Короче, кем мы хотим тебя видеть, тем ты и будешь. Это и есть вторая ипостась нового героя - отстойник взрослых иллюзий.
До тех пор, пока социально-биологическая природа детей не изменится, через этот отстойник, в который обратили пространство личностного развития, может пройти множество мифов. Каждый из них какое-то время будет выглядеть истинным. Но лишь в той степени, в какой ребенок воплотит его в себе. В какой он будет послушен. Сейчас, к примеру, господствует миф о ребенке как алтаре общественного и семейного благополучия. Та реальная экономическая эксплуатация, которой дети подвергаются в семьях, официально выглядит в нем, как дань королю или жертва идолу. И действительно, что возразишь, когда выбивающиеся из сил родители тащат сына из бассейна в лингафонный кабинет, крича вам на бегу: "Сколько же мы сил на него угробили?". Не ответишь же: "Бизнес есть бизнес", - еще обидятся. Ведь согласно официальной образовательной версии, они "формируют пространство будущего профессионального выбора человека". При этом вопросы типа: "Захочет ли он выбирать? Хватит ли у него сил на такой выбор?" - всегда остаются в тени.
Здесь тоже есть над чем задуматься. Получается, что хваленая "профессиональная свобода", завоеванная для взрослых, постепенно сводится на нет ранней специализацией и регламентацией детской жизни. Причем выход из этого тупика неясен. Попытки индивидуализировать и разнообразить регламентацию лишь делают ее более изощренной и жестокой. Хотя, в конце концов, у родителей всегда остается возможность одуматься и, прекратив эксплуатировать внутренние ресурсы ребенка, начать строить с ним какие-то другие отношения. Например, человеческие.
Мало того, что такие раскаявшиеся бизнесмены со временем рискуют вспомнить о своих прежних "взрослых" экономических претензиях, даже своим пассивным отказом от новых форм воспитания они тормозят всеобщий прогресс в деле сворачивания бесконтрольного общения. В их семьях, как впрочем, и в семьях, по каким-то причинам неохваченных педагогической предпринимательской лихорадкой, по-прежнему рождаются и растут нормальные дети. То есть такие, сознанием и чувствами которых сложно, а иногда и вовсе невозможно манипулировать. Из таких детей со временем могут даже вырасти нормальные взрослые люди. Это уже совсем не устраивает нынешнюю общественную систему, ведь нормальные взрослые не только способны воспитывать нормальных детей без посторонней помощи, но и, вообще, жить и действовать свободно, без всякой навязанной регулировки.
Корни молчания
Вот здесь, именно в этом человеческом желании устраивать свою жизнь свободно, пожалуй, надо искать и ответ на писательское негодование, и причины зрительского молчания, о которых шла речь в самом начале статьи. Российское общество, в экономике детства как всегда отставшее от своих "цивилизованных" собратьев на 50-70 лет, бросилось догонять соседей слишком уж стремительно. Все описанные нами формы экономического статуса ребенка, сменявшиеся в развитых странах довольно быстро, но все же последовательно, проникли в Россию и укореняются в ней почти одновременно. Уже одно это разнообразие "правильных хозяйственных подходов" к воспитанию и образованию приводит в недоумение. Но, даже сделав выбор в пользу той или иной модели экономического роста, русские люди продолжают подсознательно смущаться этой навязанной необходимостью. Рационально оправданная манипуляция ребенком вызывает у них стихийное отвращение.
Нынешнее поколение российских родителей, за последние десять лет прекрасно освоившее принципы деловых игр с детьми, само, как правило, было воспитано и выращено по-другому. Дети Советского Союза при всей своей информационной ограниченности внутренне росли очень независимыми, а главное, свободолюбивыми людьми. Свобода недаром стояла на первом месте среди революционных идеалов. Исключительно ради ее будущего торжества люди соглашались терпеть самые страшные дисциплинарные ограничения в настоящем, своими телами поддерживая жестокий и кровавый режим. Как только официальная пропаганда в этом вопросе перестала быть убедительной, общественная поддержка сама собой испарилась. Россияне даже не стали специально ломать обманувший их доверие строй, они просто ушли из него вслед за новым миражем всеобщего освобождения. Несвободные душой люди не сумели бы так разрушить свое государство.
Так вот, неспособность привить своим детям привычку к свободе, невозможность передать любовь к ней (этому, к сожалению, сейчас никто и ничто не помогает) порождают отчуждение от детей. Проще говоря, даже тем, кто согласился на подневольное существование "в условиях рынка", не хочется воспитывать на потребу этого рынка рабов или киборгов. Вот если над беспросветной тяжестью сегодняшнего дня для них снова засверкает какая-нибудь "заря освобождения", тогда другое дело. А до тех пор бессознательный уход от "воспроизводства" как от глобальной мировоззренческой проблемы в большинстве российских семей неизбежен. Даже те семьи, которые "позволят себе иметь ребенка" (какое все-таки дикое сочетание слов) и воспитывать его, будут делать это так, как если бы ребенок был чужой. Почему чужой? Потому что чужого не так жалко.
Всевозможные государственные льготы и наказания, связанные с рождаемостью, при сохранении всеобщего потребительского подхода к детям лишь укрепляют массовое отчуждение от них. И не только в России. Просто российское общественное сознание особенно категорично в этом вопросе. Оно не соглашается заменить архетипические образы отца и матери - ролями арендаторов и эксплуататоров физического или духовного потенциала произведенных ими биологических организмов. По крайней мере, пока.
Ребенок будущего: кумир или жертва?
Но и европейское сознание тоже не стоит на месте. Образы ребенка-коммерческого продукта или ребенка-героя при всей своей необычности все-таки созрели в глубине разрушающегося патриархального уклада. Для их воплощения взрослым все еще необходимо если не осознавать, то, по крайней мере, смутно переживать традиционные подходы к воспитанию, хотя бы для того, чтобы лишний раз оттолкнуться от них. Сейчас даже эти смутные переживания забыты. Осталось только чувство духовной обделенности и какой-то непоправимой вины перед собственным ребенком, вины, нарастающей с каждым следующим поколением. Из этого чувства на свет рождается действительно новый, невиданный образ детства. Из объекта экономических и психических манипуляций ребенок становится субъектом. Он должен теперь не только сознательно принять все эти манипуляции, но и взять на себя искупление родительской и общественной ответственности за них.
Ребенок - официальный искупитель грехов общественных и родительских - вот третья ипостась детства, прогнозируемая на ближайшее будущее. Миф, в принципе, очень древний. В силу этой древности массовая культура развитых стран не чует его кровавого запаха. Хотя, как знать? Может быть, наоборот - и чует, и стремится? Но о чудовищных детских жертвоприношениях Финикии и Карфагена, о Вифлеемском избиении младенцев, во всяком случае, пока никто не вспоминает. А если и вспоминает, то лишь с целью усиления борьбы за "права ребенка".
Такая борьба, кстати, очень двусмысленна. Она начиналась еще в том обществе, где статус ребенка (как, впрочем, и женщины, и негра, и иноверца, и, вообще, любой ограниченной в правах социальной группы) сохранял черты "неполноценности". Согласно обычному праву, "неполноценного" ребенка защищают родители, согласно гражданскому - государство. Общество жертвует часть своих взрослых привилегий во имя равенства и справедливости. Сегодня эта либеральная идиллия несколько поблекла.
Действительно, если ребенок признается не просто "полноценным", а "сверхполноценным" существом, та же справедливость потребует жертв не ему, но от него. А если справедливость будет молчать, заговорит жадность. Ведь от совершенства всегда можно урвать кусочек. Защищать его? Ишь чего захотел. Пускай сам себя спасает, да и нас заодно. Сверхполноценное существо во всех обществах, и в традиционных, в том числе, всегда было объектом надежд и манипуляций: религиозных, психических, социальных, экономических, физических, любых. Даже не нужно вспоминать Вавилон, посмотрите хотя бы фильм "Дитя Макона".
Заканчивая эти размышления, хочется вспомнить один позабытый эпизод Серебряного века. Православный священник и поэт размышляли о первородном грехе. Поэт страстно опровергал этот церковный догмат. "Возьмите любого ребенка, - утверждал он. - Разве дети грешны? Каждый ребенок - это Христос!" Священник помолчал немного и спросил: "Вы думаете, он справится?"
|