Введение

Сегодня впервые в истории капитализм по-настоящему победил — и победил на всех фронтах. Это вопрос решенный. Возможно, это самый важный вопрос века.
Капитализм одержал победу на трех фронтах.
Первая битва разыгралась в Англии при Маргарет Тэтчер и в США при президенте Рейгане. Это была внутренняя борьба против государственного интервенционизма, засорявшего капитализм. Дочь бакалейщика и бывший актер вместе осуществили революцию консерваторов в экономической политике, революцию за минимальное государство. Наиболее очевидный принцип этой революции: меньше налогов на богатых; если богатые, начиная с капиталистов, будут платить меньше налогов, то это приведет к более значительному росту экономики, и все от этого только выиграют. В 1981 г. в США максимальный подоходный налог на одного гражданина, взимаемый федеральным правительством, достигал 75%, в 1989 г. максимальная процентная ставка налогообложения снизилась до 33%. В Соединенном Королевстве при лейбористском правительстве ставка налогообложения с дохода на капитал достигла 98%. При Маргарет Тэтчер максимальная ставка снизилась до 40%. Никогда еще финансовая реформа не была столь популярной во всем мире. В десятках стран она изменила смысл исторических взаимоотношений между Государством и гражданином. В течение двух веков налоговое бремя неуклонно росло, особенно в развитых странах. Сегодня такой ход событий опрокинут, и мы, напротив, видим, что мировой курс направлен на облегчение налогообложения. Это настоящая революция.
Вторая победа капитализма тем более блестяща, что она была одновременно фронтальной, тотальной и была одержана без боя. В течение века капитализм находился в конфронтации с коммунизмом. В течение почти полувека эта конфронтация, развернувшаяся прежде всего между США и СССР, доминировала в международных отношениях. 9 ноября 1989 г. молодые немцы Восточной Германии, осмелившиеся разрушить Берлинскую стену, явились выразителями чаяний трехсот миллионов обманутых жителей коммунистических стран Востока, лишенных свободы и супермаркетов, т. е. капитализма.
Что касается третьей победы, то оказалось достаточно одной битвы в течение ста часов на южном фланге Ирака, чтобы победить со счетом тысяча к одному. Прежде всего это победа силы и права, победа США, при поддержке двадцати восьми стран (из которых восемь — мусульманские), одобренная в ООН даже СССР и коммунистическим Китаем. Это также победа капитализма над иллюзиями населения, лишенного экономического развития угнетающими его диктатурами. Можно побиться об заклад, что отныне жребий брошен: рано или поздно толпы, обманутые Саддамом Хусейном, ступят на тот же путь, что и коммунистические массы, — к капитализму.
*
Победа капитализма представляет в новом свете экономическую историю. Она в корне преобразует географию.
Как только слепота, «сибирская ночь» коммунизма, рассеялась, в свете реальности все наше прошлое разделилось на два непримиримо противоположных периода.
До капитализма, в течение всей своей истории, весь мир, все страны, включая самые блестящие цивилизации, были похожи на то, что теперь называют третьим миром. Это был мир, где люди рождались естественно, биологически, и умирали в среднем до тридцати лет, становясь жертвами периодически повторяющихся голодных лет, эпидемий, связанных с недоеданием, и стародавнего угнетения властью, почитающейся священной.
Франция, да, даже Франция, при ее столь богатом сельском хозяйстве, страдала от настоящего голода до кануна революции 1848 года.
Это был мир нищеты, предыстория экономики.
В течение почти трех веков историческая функция капитализма заключалась в наступлении на нищету, голод и мучительное угнетение. Революция началась в странах иудео- христианской традиции и ускоренно, в течение одного века, распространилась на страны Дальнего Востока. Везде она была основана все на той же триединой базе: капитализм, т. е. свободное установление цен на рынке и свободное владение средствами производства (я не даю другого определения, так как эти две строчки, по моему мнению, выражают основное); права человека и начала свободы совести; постепенная эволюция в сторону разделения властей и демократии.
После прежних времен постоянной нищеты новое время, время экономического развития, еще только начинается. Сквозь тройную историческую победу капитализма вырисовываются, более того, выступают в чеканных формах два новых измерения экономической географии мира.
В первую очередь проблема обеспечения нефтью, кислородом нашей экономической жизни, проблема, висевшая около двадцати лет над нашими головами как дамоклов меч, отныне физически решена надолго. Вопрос теперь заключается не в том, чтобы знать, будет ли у нас достаточно нефти, а в том, по какой цене мы будем ее иметь и не выбрасываем ли мы ее в слишком больших количествах в атмосферу. Новая энергетическая география будет не столько географией нефтяных скважин, сколько географией альтернативных энергий и средств борьбы с загрязнением окружающей среды.
Значительно более важным с окончанием холодной войны является исчезновение смысла и даже самого понятия третьего мира. До тех пор пока коммунизм осмеливался бросать вызов капитализму на его собственной территории, т. е. на территории экономической эффективности, можно было, делая вид, что в это веришь, сохранять триаду: капиталистические страны — коммунистические страны — третий мир.
Не будем забывать, что Хрущев никого не удивил, заявив в 1960 г. с трибуны Объединенных Наций, что в двухтысячном году советская экономика догонит экономику США! До недавнего времени в сотнях университетов во всем мире продолжали преподавать подобные нелепости.
Теперь, когда маски сброшены и каждый может констатировать плачевную отсталость коммунистических экономик, следует, очевидно, поместить их в ту же категорию, что и другие слаборазвитые экономики. Таким образом, триада уступает место простой оппозиции: с одной стороны — развитые или быстро развивающиеся страны, которые все являются странами капиталистическими; с другой — слаборазвитые, т. е. бедные страны. Выражение «третий мир» не имеет больше смысла.
Разумеется, недостаточно установить капитализм в какой* либо стране, чтобы направить ее на путь экономического развития; нужно еще установить там минимум порядка, т. е. создать эффективное и некоррумпированное Государство. Разумеется, бедные есть, и даже иногда наблюдается рост их числа в некоторых наиболее передовых капиталистических странах, в частности в США. Отметим, однако, мимоходом такую деталь: тучность является национальной проблемой здоровья в США, но тучными там являются бедняки.
Вот список развитых или быстро развивающихся капи-талистических стран:
Северная Америка, включая Мексику и Чили, которая стала сильной страной, ступив на новый путь развития;
страны Западной Европы, относящиеся к БЭС (Европейское экономическое сообщество) или к ЕАСТ (Европейская ассоциация свободной торговли);
Япония и новые индустриальные страны Азии: Таиланд, Южная Корея и другие «драконы» — Тайвань, Гонконг и Сингапур.
И это все.
Конечно, этот список вызовет массу возражений, например:
— Почему бы не поместить Саудовскую Аравию и Объ-единенные Эмираты в список развитых капиталистических стран, поскольку они так богаты? — Потому, что их богатство добыто не на рынках, а выкачано из земли. Это, впрочем, до сих пор не заставило их подчиниться демократическим порядкам и осуществить разделение властей.
— Зачем противопоставлять Мексику остальной Латинской Америке? — Затем, что Мексика отделилась несколько лет назад от Латинской Америки, открыв свою экономику внешним обменам, доведя дело даже до заключения договора о свободной торговле с США. Чили также отрывается от Латинской Америки, подчинив свою экономику законам рынка. Но в других латиноамериканских странах богатства зачастую создаются вне капиталистических правил игры, так как они не подчинены конкуренции и рыночной экономике. В результате эти страны по-прежнему находятся под гнетом инфляции и слабого развития.
— Почему бы не сохранить в этом списке Южную Африку? — Дело в том, что отныне на фоне демократии там возник вместо социального апартеида настоящий экономический апартеид.
Но мы недостаточно знаем Африку; на этом континенте несчастий находится страна, которая в течение нескольких лет предпринимает попытку навести мост между Северной Африкой и Южной Европой, — это Марокко.
Удивительная упрощенность для мира, который как бы обречен на всевозрастающую сложность! Новая экономическая география предстала как простейшая бинарная система. Не является ли недопустимым это манихейство, тем более что гегемония (вернее, монопольное положение, которым пользуется сегодня капитализм как система) абсолютно противоположна его природе?
Действительно, рынок, т. е. конкуренция, мы это уже неоднократно говорили, — первооснова капитализма. Однако теперь капитализм стал столь сильным и торжествующим, что не имеет больше конкурентов.
Поскольку победа капитализма стала полной, он утратил свое зеркало и возможность самооценки. Ни демократия, ни либерализм, ни капитализм не знают опыта монополии. Как управлять тем, что не оспаривается?
Но не будем выдвигать гипотез, лучше рассмотрим конкретные ответы, полученные в различных капиталистических странах на точно поставленные вопросы. Я выбрал, возможно произвольно, десять вопросов, особенно интересных правдивостью данных на них ответов и отличающихся прежде всего тем, что в каждом из них видна неоднородность капитализма, его разделенность на две большие противоборствующие модели: «капитализм против капитализма». 1. Иммиграция
Иммиграция, возможно, станет самой больной темой для по-литических дебатов XXI века в большинстве развитых стран. Эта тема особенно интересует капитализм, так как рабочие руки иммигрантов почти всегда обходятся дешевле, чем национальная рабочая сила той же производительности. Вероятно, этим объясняется факт, что США после длительно практикуемой рестриктивной политики квот являются теперь страной, все более и более открытой для иммиграции, особенно из Латинской Америки. Закон, изданный в 1986 г., позволил легализовать положение трех миллионов подпольных иммигрантов, а закон 1990 г. предусматривает увеличение в 1995 г. легальной иммиграции с 470 ООО до 700 ООО человек в год. И это в то время, когда интеграционные механизмы «плавильного котла» уступили место неотрибализации ал- логенных групп, которые значительно меньше стремятся к тому, чтобы стать истинными американцами, чем к укреплению своей культурной самобытности.
Почему капиталистическая Япония остается столь закрытой страной? Демографическая плотность является основным, но не единственным фактором. Плохое отношение в этой стране к иммигрировавшим корейцам и филиппинцам было бы немыслимо в США так же, как в Японии было бы немыслимо исследование, согласно результатам которого каждый второй американец пожелал, чтобы руководитель комитета начальников штабов генерал Колин Пауэлл, черный, стал вице-президентом.
По примеру США Англия предоставляет статус почти полноправного гражданства индийцам и пакистанцам, въехавшим в страну в качестве иммигрантов. Ничего подобного не наблюдается в Германии, где принадлежность к нации определяется происхождением и где закон 1990 г. устанавливает привилегии для поддержания культурной однородности этой страны: немцы испытывают чувство солидарности со всеми германоязычными народами, но они не могут представить себе интеграцию турецких иммигрантов. Англосаксонская модель имеет место с одной стороны, германо-японская — с другой.
2. Бедность
Часто связанная с иммиграцией, бедность — один из вопросов, существенно разделяющих капиталистические страны как в определении самого понятия бедности, так и в ее структуре.
Кто такой бедняк? В большинстве обществ и в разные исторические эпохи бедный человек часто рассматривался как ни на что негодный тип, неудачник, лодырь, подозрительная личность и даже преступник. Существует ли еще в наши дни страна, о которой можно сказать, что те, кому там повезло с работой, не склонны видеть в безработном, если не неисправимого лентяя, то по крайней мере индивидуума, у которого не хватило мужества приспособиться к условиям рынка труда? Во всяком случае, такое мнение преобладает в обеих наиболее мощных капиталистических странах — в США и Японии.
Следовательно, ни одна их этих стран не создала и не собирается создавать системы социальной защиты, сравнимой с системами, организованными в Европе почти полвека назад, то есть в то время как доход на душу населения у нас был на две трети или на три четверти ниже соответствующего дохода на одного американца или на одного японца в наши дни.
Откуда возникла столь радикальная разница в организации обществ? Быть может, в Европе существует некая традиция рассматривать бедняка скорее как жертву, чем как виновника? Эта проблема рассматривается многопланово, в понятие бедности входят невежество, нужда, отчаяние отдельной личности и бессилие общества.
Сможем ли мы продолжать оплачивать нашу социальную защиту? Этот вопрос встает повсюду с тех пор, как две великие капиталистические державы стали экономить на этом. Во Франции эта проблема стоит острее, чем где-либо.
ный: ничто так не способствует развитию лени и безответственности, как социальная защита, которая приучает людей к тому, что им помогают. Отметим, однако, что, несмотря на десятилетние усилия, миссис Тэтчер не смогла даже прикоснуться к национальной службе здравоохранения. Что касается японских капиталистов, то, по их мнению, социальная защита — дело не государства, а предприятия, если предприятие достаточно богато, чтобы предоставить своим работникам эту защиту (чего нельзя сказать о малых и средних предприятиях). Японский капиталист согласен финансировать даже факультативные социальные страховки.
Наоборот, в альпийской зоне, в Бенилюксе и Скандинавии социальная защита традиционно рассматривается всеми как справедливое следствие экономического прогресса, и даже более того, как установление, способствующее экономическому развитию, так как за нижним порогом бедности личность человека, лишенного поддержки, уже невосстановима. Вот почему наиболее развитые европейские страны (ФРГ, Франция, Соединенное Королевство, Нидерланды, Дания) гарантируют минимальный доход.
Кроме того, для успеха на выборах следует опираться именно на эту традицию. Однако по этому вопросу развернулись дебаты, в частности в ЕЭС, где социальная защита все чаще влияет на расходы национальной экономики, и следовательно, на ее конкурентоспособность. Даже в Швеции, в силу вышеуказанных обстоятельств, знаменитая «шведская модель» сегодня отвергается самим социал-демократическим правительством.
И наоборот, растущая (но все еще меньшая) часть американского населения считает, что отсутствие социальной защиты становится все более и более невыносимым. В наши дни логика капитализма тем или иным путем повсюду приходит в столкновение с идеей социальной защиты.
4. Иерархия заработных плат
Она a priori считается, следуя логике капитализма, незаменимым рычагом эффективности. Если вы хотите, чтобы работники работали, платите им по их личному вкладу, и все. То же относится к найму и увольнению. Один из основных американских страховщиков стал знаменит благодаря своей «Рождественской сводке». Он привел имена своих сотрудников, сопроводив их подсчетом сумм, в какие каждый из них ему обходится, и доходов, которые каждый приносит, а затем сделал соответствующие выводы. Добавим для сенти-ментальных душ, что это никого не обидело. Впрочем, с на-ступлением англосаксонской революции консерваторов в начале восьмидесятых годов разница в доходах, имевшая в течение длительного времени в ряде развитых стран тенденцию к сокращению, (когда государственный интервенционизм и социальная защита еще рассматривались как свидетельства прогресса), начала снова расти в США, в Англии и во многих странах, последовавших англосаксонскому примеру. Это относится и к Франции, где большинство считает, что для усиления экономической конкурентоспособности необходимо расширить шкалу доходов.
Но в других капиталистических странах, наоборот, предприятия стараются удерживать иерархию заработных плат в узких пределах. Это имеет место в Японии, где все решения принимаются коллективно, включая назначение вознаграждений, и где патриотическая преданность предприятию является более мощным мобилизующим фактором, чем зарплата. То же самое наблюдается и в группе стран, называемых мной «альпийскими» (Швейцария, Австрия, Германия). Но во всех странах эта традиция начинает расшатываться. Внутри профессии и на предприятиях молодые таланты, горя нетерпением быть оцененными надлежащим образом, вступают в настоящие конфликты со старыми шефами, которые не хотят терять свои привилегии.
уменьшились с более чем 13 до 5 в США и с 7 до 3 в Вели-кобритании.
В этой области, основной для будущего каждой страны, англосаксонская модель радикально отличается от германо- японской. В течение многих лет США и Соединенное Королевство финансируются Японией и Германией. Почему? Потому, что в Германии и Японии в течение десятков лет размеры семейных сбережений приблизительно вдвое выше, чем в Великобритании и США.
Очевидно, что подобную разницу невозможно удержать в течение длительного периода. Наиболее опасным вызовом англосаксонскому капитализму явится необходимость убедить избирателей, что они вновь должны вернуться во времена пуританизма. Какая задача! Эта разница в размерах накоплений, как мы увидим далее, уже сама по себе является сосредоточием наиболее глубоких причин и следствий конфликта между двумя капитализмами.
6. Что лучше: больше регулирования и чиновников для его осуществления или меньше регулирования и больше адвокатов для ведения судебных дел?
Всегда и везде преуспевающие капиталисты, создающие прибыли, восстают против регулирования. В течение почти полувека к ним не прислушивались: государственный интервенционизм понемногу разрастался повсюду, в частности в лейбористской Англии, где он вызвал к жизни и сделал популярной тэтчеровскую реакцию. С тех пор дерегулирование стало настоящим догматом веры, главным пунктом неоконсервативного кредо. Сегодня это повод для двух типов дебатов противоположного смысла.
В Англии и в особенности в США уяснили, в частности, что причины расстройства воздушного транспорта и банкротства сберегательных касс в том, что от дерегулирования в основном выигрывают юристы. Эти адвокаты являются не представителями свободной профессии, что вполне в традиции континентальной Европы, но представляют коммерческую профессию, образуя настоящую индустрию процедуры, которая настолько распространилась, что сегодня в США адвокатов больше, чем фермеров.
Для японцев затеять процесс — такое же бесчестие, как и консультироваться у психоаналитика... Немцы также, будучи людьми, понимающими, что такое дисциплина, предпочитают точные правила. Однако юридическое право ЕЭС в основном базируется на идеологии дерегулирования, и парламентарии начинают протестовать против потери своих прерогатив.
Здесь дебаты только начинаются. 7. Банк или Биржа?
Теория либеральной экономики указывает, что только свобода перелива капиталов, полностью открытых для конкуренции, может обеспечить оптимальное размещение ресурсов, необходимых для развития предприятий. Многие делают отсюда вывод, что уменьшение роли банков в распределении кредитов является фактором эффективности. В 1970 г. «коэффициент посредничества», т. е. общая доля банков в финансировании американской экономики, составил 80%; в 1990 г. он упал до 20%. Эквивалентом этому наглядному падению роли банков служит чрезвычайное расширение рынков кредита и движимых ценностей, т. е., говоря упрощенно, замена банка биржей. Весь англосаксонский неокапитализм основан на этом предпочтении; эту точку зрения защищал в Брюссельской комиссии ее вице-президент сэр Леон Бриттен.
Весь капитализм альпийских стран (вполне можно пред-положить, что Фудзияма — самая высокая вершина Альп!) основан на противоположной идее. Франция колеблется. Молодые волки и старые акционеры на стороне англосаксонской модели. Руководители предприятий, созванные Институтом предпринимательства, независимой организацией, заняли самую альпийскую позицию («Ьа 81хагё?1е с1ез еп^ерпзез et Га^оппапаЬ, janvier 1991).
Для истинных капиталистов этот вопрос жизненно важен. Действительно, существуют только два законных способа составить состояние: быть конкурентоспособным или в производстве, или в биржевой спекуляции. Экономики, предпочитающие банк бирже, дают меньше возможностей для быстрого обогащения. Только те, кого это не интересует, могут воздержаться от прямого высказывания.
Банк или Биржа — ближайший великий спор в Соединенных Штатах. Опасаясь падения архаичной банковской системы, разделенной перегородками и находящейся на грани не-платежеспособности, правительство Буша провело реформу, ру-ководствуясь европейским, точнее альпийским, примером.
8. Как должны распределяться полномочия на предприятии между акционерами с одной стороны,
менеджерами и персоналом — с другой?
Этот вопрос, соотносящийся с предыдущим, превратил мно-гочисленные залы административных советов в настоящие поля битвы. Я знаю такие предприятия, где акционеры считают, что в правлении кроме председателя должен быть еще только секретарь, на других предприятиях менеджмент и держатели акций составляют приблизительно равное число; есть предприятия, где менеджеры выбирают акционеров, а не наоборот!
На этой границе Власти на предприятии война непрестанно ширится и усиливается. Ставка в этой борьбе — сама природа предприятия, идет ли речь о простом товаре, которым свободно располагает его владелец-акционер (англосаксонская модель), или, напротив, — о некоем сложном сообществе, где полномочия акционера сбалансированы с полномочиями менеджмента (который сам на основе консенсуса кооптирован банками), а также более или менее определенно сбалансированы с полномочиями персонала (германо-япон- ская модель).
9. Какой должна быть роль предприятия в области образования и профессионального обучения?
Англосаксонский ответ: как можно меньшей. Во-первых, участие в образовании означает для предприятия немедленные затраты при отдаленной отдаче, а у него нет времени работать на долгосрочный эффект, нужно максимизировать прибыли немедленно. Во-вторых, инвестиции слишком ненадежны из-за нестабильности рабочей силы, и эта нестабильность сама приводит к устойчивому функционированию «рынка труда».
Германо-японский ответ противоположен. Сторонники этой модели стараются поднять профессиональный уровень всех работников в рамках дальновидной политики управления, ставящей перед собой цель обеспечить социальную гармонию и экономическую эффективность.
Но сколько еще споров между теми, кто требует оплачивать по максимуму их опыт, приобретенный на других предприятиях, и теми, кто сопротивляется, оставаясь в оглоблях социальной традиции!
Эту конкретную проблему можно экстраполировать в не-скольких направлениях: англосаксонская традиция ставит перед предприятием точную и специальную задачу — приносить прибыль; традиция континентальной Европы и Японии предписывает предприятию расширенную функцию, исходящую из создания рабочих мест на уровне национальной конкурентоспособности.
10. Типичная область дебатов — страхование
Поскольку я страховщик, то подобное заявление с моей стороны отражает, быть может, отсутствие профессионализма. Я так не думаю. Любому капиталистическому обществу для использования всех своих возможностей в области нововведений и усиления конкурентоспособности необходимо сопровождать свой прогресс развитием систем страхования всех видов. Кроме того, именно значение, которое придают настоящему и будущему оба типа капитализма, наиболее существенно противопоставляет их друг другу. Все побуждает страховщика придавать ценность будущему, так как его профессия заключается в том, чтобы переносить ресурсы настоящего в будущее, заставляя их приносить плоды.
Но существуют две, все более расходящиеся, концепции страхования. Первая концепция, англосаксонская, превратила страхование в простую рыночную деятельность. Эта концепция веско представлена в Брюсселе. Вторая концепция подчеркивает важность общей системы страхования для обеспечения защиты предприятий и частных лиц. Если вы считаете, что этот спор вас не касается, значит вы убеждены, что никогда не попадете в автомобильную аварию, не будете нуждаться в домашнем уходе в старости. Вы уверены в этом?
Таким образом, возникают две основные противоположные формы страхования: первая относится к миру денежного риска, индивидуального риска, коммерческой авантюры и дальнего плавания; вторая — углубляется в поиск мер общей защищенности или солидарности, опираясь на сеть социальной защиты с целью лучшего обеспечения будущего.
Настоящая карикатура на обе модели капитализма. Я пользуюсь методом карикатуры без сомнений в душе, сознавая, что в эпоху, когда требования телевидения обязывают вас рассмотреть за три минуты любой вопрос, каким бы сложным он не был, нужно осмеливаться на создание карикатур, т. е. как можно больше упрощать, как можно меньше при этом преувеличивая.
Это краткое изложение сути обеих моделей капитализма в десяти примерах должно представлять двойной интерес. При взгляде со стороны, при сегодняшнем, несмотря на его природу, монопольном положении, капитализм может показаться монолитом, блоком нового детерминизма — наследника детерминизма марксистского. Однако мы видели в каждом случае, что при конкретном рассмотрении приходится констатировать противоположное явление, т. е. что реальный капитализм, такой, какой он существует в разных странах, не дает нам единого ответа, одного оптимального пути (one best way) на великие вопросы общества. Наоборот, капитализм многообразен, сложен, как сама жизнь. Это не идеология, а практика. Таков первый вывод.
Второй вывод состоит в том, что это многообразие стремится к биполяризации, к разделению капитализма на два основных типа сравнительно одинаковой значимости и что вопрос, за которым из них будущее, еще не решен.
Прежде чем выдвинуть подобную идею, было необходимо рассмотреть факты, так как с точки зрения англосаксонской теории либеральной экономики, главенство которой сегодня стало уже почти полным (как в преподавании, так и в экономическом исследовании), то, о чем я только что заявил, абсолютно немыслимо. Действительно, для теории либеральной экономики может существовать только одна эффективная чистая логика рыночной экономики. Все остальное, что примешивает к разумности цен рассуждения институцио-нального, политического или социального характера, — всего лишь вырождение и деградация.
Согласно этой академической мысли, Соединенные Штаты являются по сути единственной эффективной моделью, на которую нужно равняться, это своего рода «святая святых».
К счастью, в действительности дело обстоит не так просто. Главная цель этой книги — показать, что наряду с неоамериканской моделью другие модели могут быть экономически более эффективными и одновременно социально более справедливыми.
Как их назвать?
что лейбористское влияние в этих странах значительно сильнее. Это же относится и к Канаде; ее «прекрасная провинция» Квебек достигла небывалого развития в течение каких- нибудь пятнадцати лет, опираясь на такие учреждения, как Депозитная касса или группа Десжардэн, в противоположность тому, что характеризует в течение десяти лет «англосаксонскую» модель в целом.
Кроме того, помещать в один ряд США и Соединенное Королевство — значит не учитывать основного явления: в США, как мы видели, нет общей системы социальной защиты, в то время как в Англии даже миссис Тэтчер не удалось искоренить высокоразвитую систему социальной защиты; вспомним, что ее возникновение восходит к Бисмарку, а не только к Бевериджу.
Что касается второго термина — «германо-японская» модель, то он напоминает, что в течение века японцев называли «азиатскими немцами» и что сегодня наиболее крупные японские и немецкие предприятия объединяются в ассоциации, не имеющие себе равных: Мицубиси и Даймлер-Бенц, Тойота и Фольксваген, Мацусита и Сименс.
В то же время кроме аналогичных систем финансирования и социальной роли предприятия основным элементом сближения между немецкой и японской экономиками является движущая роль экспорта. Но мы не найдем в Германии ни дуализма крупных предприятий в отношении малых субподрядных организаций, ни исключительной роли японских торговых домов. И наконец, Центр перспективных исследований и международной информации, который в течение двадцати лет изучает эволюцию промышленной специализации, подчеркивает, что именно в Германии и Японии наиболее ярко выражены доходящие до полной противоположности различия в организации производства: Германия характеризуется стабильностью своих сильных отраслей (механика, транспортные средства и химия), а для Японии характерна быстрая смена специализации: отход на второй план текстильной промышленности, конверсия судоверфей, бум в автомобилестроении и производстве электроники широкого потребления.
В итоге, терминология «англосаксонская модель» versus «модель германо-японская» может использоваться только при взгляде на вещи издалека.
2. Американская, или точнее, неоамериканская модель
Несмотря на революцию консерваторов, проводимую миссис Тэтчер, Великобритания не может не сближаться с Европой и не удаляться от Америки. Ввиду этого необходимо рассматривать США как государство, которое само по себе представляет экономическую модель, в особенности после избрания Рональда Рейгана в 1980 г. Прежде, со времен кризиса тридцатых годов, действительно, растущая роль государства в экономической и социальной областях как в США, так и в Европе сблизила формы развития капитализма по ту и другую сторону Атлантики для того, чтобы принять вызов коммунизма. И наоборот, нигде в континентальной Европе не произошло ничего, что походило бы на рейганов- скую революцию в США. Тогда была построена новая экономическая модель, известная под названием «рейганомика». Трудности, которые встречает «рейганомика» в самих США, не вредят ни в чем ее чрезвычайному международному блеску. Именно это сложное явление, где психологические факторы одерживают верх над данными реальной экономики, я называю чнеоамериканской моделью».
3. Исходя из вышеизложенных рассуждений, можно поставить вопрос: быть может, существует чисто европейская экономическая модель? Все располагает a priori к тому, чтобы предположить ее существование: работа общего рынка началась более тридцати лет тому назад; европейское единство — не политическое, не дипломатическое, не военное и даже не социальное, а в основном экономическое единство; об этом постоянно говорят как о деле решенном или почти решенном.
Однако это не так. В Европе не существует однородной экономической модели. Модель Великобритании ближе к модели Соединенных Штатов, чем к германской. Экономическая модель Италии, где господствует клановый капитализм, а государство слабое, где имеется огромный дефицит государственных финансов при удивительной живучести мелких и средних предприятий, несравнима ни с какой другой моделью, разве что с моделью китайской диаспоры.
Мы еще недостаточно сказали, насколько схожи между собой Франция и Испания. Они разделяют сходные наследия протекционизма, дирижизма и инфляционистской корпора-тивности. И та и другая страна, пострадав от подобной политики, освободились от этих архаизмов путем ускоренной модернизации. Обе страны все же плавают между тремя тенденциями: организационные тенденции, которые, будучи вновь оживлены, могли бы сблизить эти страны с альпийскими; «американский дух», дух создания все большего числа предприятий, развития биржевых спекуляций и усиления социальной напряженности, характерной для дуалистических обществ; и наконец, «возвращение капитала» по- итальянски, с быстрым ростом личных состояний и славой великих семей. Вот почему мы не можем говорить о единой европейской модели.
4. Однако существует своего рода «крепкий орешек» эко-номической Европы. Здесь имеется два аспекта:
альпийский аспект: альпийская зона — «зона немецкой марки», которая охватывает Швейцарию и Австрию (не считая Нидерландов). В этих странах мы находим особенно сильные элементы европейской контрмодели, противоположной модели неоамериканской, учитывая, что никакая валюта не управлялась при жизни дольше одного поколения способом, более отличным от управления долларом, чем немецкая марка;
аспект социальный; здесь как нельзя лучше подходит слово рейнский.
Сопоставим слово рейнский со словом техасский. Техас — самый яркий образ Америки. Слово рейнский также подчеркивает характерные черты новой Германии, где царит уже не прусский дух, а именно рейнский. Новая Германия была создана в Бонне, а не в Берлине. Это на берегу Рейна, на теплостанцвд Бад-Годесберг около Бонна, немецкая Социал-демократическая партия решила на своем историческом съезде в 1959 г. примкнуть к капитализму, что в те времена было по меньшей мере удивительно. Однако в этом решении не было двусмысленности. Речь шла именно о капитализме, поскольку съезд подчеркивал «необходимость защиты и развития частной собственности на средства производства» и проповедовал «свободу конкуренции и свободу предпринимательства». Осужденная в те времена всеми социалистическими партиями как измена, эта программа была мало-помалу признана ими под влиянием действительности, если не в их доктрине, то по крайней мере в поведении.
Таким образом, Германия Гельмута Коля, наследница Германии Аденауэра, Эрхарда и даже Брандта и Шмидта, — пример того, что отныне следует называть «рейнской моделью капитализма», черты которой мы находим не только по течению европейской реки, в Швейцарии, Нидерландах, но также до некоторой степени в Скандинавии и особенно,
с неизбежными культурными особенностями, в Японии.
*
Теперь актеры на месте, сейчас начнется спектакль.
Крах коммунизма привел к четкому проявлению проти-воположности двух моделей капитализма. Одна, «неоамери-канская», основана на личном успехе и краткосрочной финансовой прибыли. Другая, «рейнская», с центром в Германии имеет много общих черт с Японией, которая также ценит коллективный успех, согласие, заботится о долгосрочных результатах. История последнего десятилетия показывает, что вторая модель, «рейнская», которая до сих пор не имела права на получение вида на жительство, является, однако, и более справедливой, и более эффективной.
Триумф Гельмута Коля в Германии, уход в отставку Маргарет Тэтчер в Великобритании в конце 1990 г. — два события, которые не объясняются только внутренними политическими трениями. Если отойти на некоторую дистанцию и взглянуть с высоты, то можно будет увидеть первый эпизод новой идеологической битвы — не только противостояние капитализма коммунизму, но также противоборство неоамериканского капитализма с рейнским.
Это будет война, тайная, безжалостная, жестокая, но бесшумная и даже лицемерная, как все религиозные войны. Война враждующих 'братьев, вооруженных двумя моделями, основанными на одной системе, война носителей двух антагонистических логик капитализма под сенью единого либерализма.
Мы сожалели, что с прекращением идеологической борьбы нам стало не хватать дебатов. Теперь мы не будем разочарованы

< Назад   Вперед >
Содержание