Проблема доверия

В современной политической теории доверие почти не изучается372. Большинство политических теоретиков подчеркивают значение договора, а выбор свободных и рациональных субъектов считают главной нормой поведения. Эта посылка связывает современных сторонников теории общественного договора с теорией естественного права XVII-XVIII вв. Но современные философы не считают пользу главным критерием оценки социальных и политических решений. В этом пункте мнения классиков и современников расходятся.

Классики теории естественного права (Локк, Гоббс, Руссо) постулировали связь добровольных обязанностей (договор) и религиозной веры. Базис социальной жизни — добровольная обязанность сохранения веры. А ее безусловное выполнение — главная практическая добродетель человека и социальная норма, которая обеспечивает сносные условия общежития.

Современные контрактуалисты согласны с классиками в том, что различия людей в сфере ощущений, оценок, суждений и выбора объясняют колебание данной социальной нормы. Но современные контрактуалисты полагают, что утилитаризм недооценивает эти различия, и не считают необходимой связь свободного выбора с его добровольным осуществлением.

Кто прав в этом споре — классики или современники? Конечно, внутри каждой группы мыслителей существуют различия взглядов на конкретные вопросы. Поэтому далеко не всегда они обсуждают одну и ту же проблему. Надо учитывать различия интеллектуальных и исторических принципов, разнообразие проблем, историческую неоднородность познавательных посылок и объектов исследования. «Но такой подход, — пишет Д. Данн, — упрощает проблему. Предпочтительнее исходить из факта: классики и современники обсуждают конкретные вопросы на основе разных систем убеждений. Отсюда следует, что их концепции имплицируют противоположные суждения. Политическая философия — это строгий логический анализ множества политически актуальных концепций и объяснение природы и смысла политики. Если согласиться с таким определением политической философии, оба типа рефлексии равнозначны. Каждый из них предлагает (в определенных аспектах) более глубокое и общее объяснение политики по сравнению с другим типом рефлексии. Причем одни аспекты современной политической философии являются прогрессом, а другие — регрессом в отношении интеллектуальных продуктов XVII в. Прежде всего это относится к понятию доверия при понимании природы и смысла политики»373.

Главная причина такого положения вещей — различная трактовка классиками и современниками связи морали и политики. Современные политические мыслители сужают познавательную ответственность. Например, Д. Ролз отмечает значительные различия мнений относительно связей рефлексивного равновесия в уме отдельного теоретика морали и политическим спором теоретиков, а также различия теоретических стратегий и интеллектуальных амбиций. Современные политические теоретики не в состоянии описать мораль и политику в терминах одного множества понятий и даже не ставят такую задачу. Философы XVII в. вдохновлялись именно такой целью. Это различие частично объясняется верой философов XVII в. в религию, мораль и культуру и ростом скептицизма в отношении указанных сфер в философии XX в. Кроме того, контрактуалисты XVII в. использовали идею договора для понимания природы политических обязанностей. Эта идея объясняла причины соблюдения индивидами законов легитимного государства ссылкой на добровольные решения и действия подданных. Политический и феминистский скептицизм, а также теория справедливости квалифицируют политические обязанности как принудительные.

i Д. Локк писал: «Пожалования, обещания и клятвы — это те узы, которые связывают Всемогущего, что бы ни говорили некоторые льстецы князьям мира, которые все вместе, со всеми своими на-; родами впридачу, являются в сравнении с великим Богом лишь •; каплей или пылинкой на весах, незначительным ничтожеством!»374. Для Локка обещание — наиболее яркий пример свободного выбора, который ограничивает будущие действия не только человека, но и Бога. Исполнение обещаний и соблюдение договора — это рациональная практика и моральный долг одновременно. Осознание рационального характера взаимных обязанностей позволяет индивидам сосуществовать и соединяет их в общество.

Такова общая установка мыслителей XVII в. Но достаточно ли словесных гарантий и рациональных обоюдных обязанностей граждан и власти для подчинения правительству? При ответе на вопрос Гоббс писал: «Люди должны выполнять заключенные ими соглашения, без чего соглашения не имеют никакого значения и являются лишь пустыми звуками, а раз при этом остается право всех на все, то люди продолжают находиться в состоянии войны... Обязательная сила соглашений начинается лишь с установления гражданской власти, достаточно сильной, чтобы принудить людей к выполнению своих соглашений»375.

Отсюда вытекает следующий принципиальный вопрос: почему надо обязательно выполнять обещания? Согласно Локку, главной причиной соблюдения обещаний является угроза атеизма: «Для атеиста ни верность слову, ни договоры, ни клятвы, т. е. все, на чем держится человеческое общество, не могут быть чем-то обязательным и священным, а ведь если уничтожить Бога даже только в мыслях, то все это рухцет»376. Согласно Гоббсу, основанием выполнения обещаний являются общее правило разума и основные естественные законы. Общее правило разума гласит: «Всякий человек должен добиваться мира, поскольку у него есть надежда достигнуть его; если же он не может его достигнуть, то он может использовать любые средства, дающие преимущество на войне»377. Соответственно, основной естественный закон гласит: надо искать мира и следовать ему; в этом процессе каждый имеет право защищать себя всеми возможными средствами. Отсюда следует второй естественный закон: «В случае согласия на то других человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, какую он допустил бы у других людей по отношению к себе»378. Отсюда вытекают конкретное определение обещаний и описание условий их выполнения. В конечном счете Локк и Гоббс согласны в том, что невозможно разделить рациональное обоснование и практическое поведение человека.

Затем эта связь рухнула. Современные сторонники договора вывели из трудов Локка, Юма и Канта альтернативу фактов и ценностей. В итоге проблема доверия отодвинулась на задворки политической теории. Реальное поведение людей — проблема фактов, которая изучается социальными науками. Если же нас интересует, как должны вести себя люди, возникает проблема ценностей. Не исключено, что свободные и рациональные субъекты решают эту проблему на основе открытий социальных наук. Тогда как вопрос, надо ли выполнять обещания, принадлежит к теории морали, включая спектр ответов: надо; иногда надо; иногда не надо; никогда не надо.

При постановке вопроса, действительно ли люди выполняют обещания, возникает проблема фактов, которая не содержит никаких выводов для теории морали. Такой подход эмпирически и теоретически обоснован. Из него не вытекают опасные моральные следствия, если мораль понимается как рациональное обоснование индивидами образа жизни по своему проекту. Если же нас интересует вопрос, в какой мере следствия такого определения фактически опасны, не исключено, что ответить на него смогут социальные науки в будущем. Но такое понимание морали не содержит никаких следствий для анализа политики.

Прежде всего потому, что социальные науки пока не сделали никаких особых открытий в сфере предпосылок, условий и следствий взаимного доверия (недоверия) индивидов. Практическое значение меры взаимного доверия (недоверия) и степени его обоснованности в социальной жизни остается неопределенным. Вместо доверия социальные науки предлагают изучать рациональную реализацию индивидуальных интересов: «Любая попытка изменить такой подход есть проявление сентиментализма или давно изжитого социального воображения феодализма»379. Поэтому в данной сфере нет интеллектуального прогресса.

Модель рациональной реализации интересов может объяснить многое, но не учитывает эпистемологические трудности определения интересов. Например, в семье сфера реализации собственных интересов незначительна. В сфере экономической и политической конкуренции существует множество барьеров для доверия, если люди по общему согласию реализуют только свои интересы. Поэтому взаимное доверие ограничивается приватной сферой, а социальная жизнь почти не изменилась по сравнению со Средневековьем. По крайней мере, если считать доверие основанием политических процессов, надо отбросить концепцию индивида как рационального эгоиста, реализующего свои интересы.

В общем виде доверие есть определенное состояние чувств и политическая стратегия одновременно. Главным чувством является надежда на определенные будущие действия других субъектов, а состав политической стратегии определяется методом учета зависимости человеческих интересов от будущих действий других индивидов. С точки зрения времени указанные аспекты доверия есть два способа понимания одной и той же реальности, а не описания двух разных явлений (ты доверчив, а я оказываю тебе только рациональное доверие). Чувство доверия (недоверия) может помогать и наносить вред индивиду. Поэтому центральная проблема индивидуальной и политической жизни сводится к вопросу: кому и в какой мере следует доверять?

В современной философии эта проблема формулируется двояко: как экзистенциальная и политическая оценка; как философский вопрос, без ответа на который любая концепция политики не может считаться обоснованной: «Если философы XVII в. переоценили эпис-.темологические средства ответа на вопрос, то современные философы обходят сам вопрос. А поскольку они предпочитают такую оценку, вклад академической философии в политику (в отличие от академической экономики) маргинален. Но правомерна ли такая оценка?»380.

С точки зрения фактов она оправдана по следующим основаниям.

Во-первых, ценности есть продукты человеческой деятельности. Поэтому наиболее непротиворечивая и рациональная теория ценностей тоже является таким продуктом. Она достойна внимания по причине широкого распространения. Философы XVII в. считали религиозную веру морально-познавательным основанием человеческих отношений. Причина такой оценки содержалась в убеждении: существует эффективная санкция данной добродетели, которая не зависит от индивидуальной воли и психики. В этом смысле законы природы не являются только комплексом полезных знаний. Естественные законы — это безусловные и подлежащие обязательному исполнению приказы всеведущего и всемогущего Создателя природы. Но затем посылка о целесообразности природы была отброшена. В результате люди начали осознавать пространственно-временную изменчивость индивидуальных и социальных ценностей и структур. В XX в. почти исчезла вера в общую человеческую природу в политическом смысле слова: «Естественное право в понимании классиков определяло сверхполитический контекст человеческой политики, в рамках которого ее следовало изучать и оценивать. Современные мыслители отбросили идею о бытии сверхполитического контекста человеческой политики, поскольку он выходит за рамки естественно данной вселенной, в которой вынуждены жить люди. Эту среду обитания они могут только познавать в меру своих сил методами естественных наук»381.

Во-вторых, причинно-следственный объем чувства доверия изучается средствами гуманитарных наук (индивидуальной и социальной психологии, политической науки, социологии, экономии, теории игр). Они трактуют человека как природное существо, которое находится в определенных пространственно-временных социальных обстоятельствах. Поэтому проблема причин человеческой способности (неспособности) доверия есть вопрос фактов. И хотя здесь многое остается неизвестным, гуманитарные науки помогают более строго сформулировать проблему.

В-третьих, доверие как политическая стратегия есть метод сознательного учета и оценки оснований и следствий свободы индивидов в пространстве и времени. Отсюда вытекает существование и различие индивидуальных и групповых целей, интересов, средств и ценностей. Затем возникает вопрос: как наиболее успешно реализовать данные ценности в объективированной социальной, экономической и политической среде? Любая среда создает множество шансов и барьеров человеческой деятельности. В ее рамках ценности являются реально существующей данностью (причинно обусловленные социальные продукты разной степени успешности) и предметом свободного выбора. В этом случае доверие (недоверие) выражается в терминах стратегического или фактического успеха.

По сравнению со всеми остальными направлениями современной философской и политической мысли только АПФ стремится строго формулировать практические вопросы и отвечать на них предельно искренне и осмотрительно. Отсюда вытекает задача специалистов в сфере гуманитарных наук: ответить на те элементы вопроса, которые выходят за рамки профессиональной компетенции философов. Применение такой стратегии в науке дает кумулятивную пользу. В политике эта стратегия пока не привела к успеху.

Такое положение вещей порождает вопросы: «Почему главные аргументы Гоббса и Локка спустя три столетия должны быть не только главными трендами современных концепций политической власти во всем мире, но и составными элементами структур практики современных государств? Почему электорат западных демократий более двадцати лет игнорирует строгую современную теорию социальной справедливости? Ведь она описала причины (основания) утилитарно-рационального распределения расходов и убытков членов современного общества и тесно связана с главными проблемами современной демократической политики»382.

Дело в том, что классики (Гоббс, Локк, Руссо, Гегель) не разработали убедительной теории политических обязанностей, которая бы объясняла, почему граждане множества государств должны признавать обязательность (а не опасность) законов конкретного государства. Зато классики участвовали в практической политике и нередко давали убедительные ответы. Тогда как усилия современных философов по описанию рационально обоснованных действий не привели к успеху. Кроме того, современные теоретики социальной справедливости строят моральные теории решения политических проблем в пределах демократического пространства. В этом пространстве моральное сознание теоретика гипотетически соответствует сознанию читателя. И хотя философы могут глубже осмыслить тот или иной вопрос, отсюда не следует, что моральная рефлексия философа превосходит аналогичную рефлексию рядового гражданина. К тому же философы обычно строят свои теории без параллельного развития конкурирующей концепции. Она должна определить место морали (современный эквивалент естественных законов) в человеческой жизни, анализировать и изменять моральное сознание и поведение читателей. Но современные философы не пытаются переосмыслить природу политического пространства, в котором принимаются (отвергаются) те или иные концепции. Они молчаливо исходят из разных версий объективированного и отчужденного образа этого пространства: «Тем самым предлагается аполитичный ответ на острый политический вопрос»383.

Отсюда следует острая дилемма: если сторонники таких версий правы, их концепции осуждены на политическое бессилие; если ошибаются, это сужает цели моральной и политической мысли и не учитывает даже минимальные политические шансы моральной рефлексии. Фактические ошибки философов обсуждаются и отвергаются специалистами в сфере социальных наук. Но это не отменяет постановки вопросов, которые требуют философского ответа при одновременном отбрасывании любых систем метафизики. А ответы должны учитывать и синтезировать главные элементы конкретной сферы познания. По крайней мере, эпистемологическая концепция политики менее отчуждена и объективизирована по сравнению со всеми другими. Если считать политику пространственно-временным полем действия множества свободных субъектов по решению проблемы свободы, то в такой политике рациональное доверие было и остается фундаментальной проблемой. Об этом свидетельствует обсуждение проблемы толерантности

< Назад   Вперед >
Содержание