Технологический детерминизм и элитология

Если биологические и психологические интерпретации элитаризма выливаются в попытку доказать, что вхождение в элиту – следствие особенностей генотипа или психологических особенностей человека, то наиболее распространенные ныне варианты элитизма поднимают проблему на надиндивидуальный уровень, интерпретируя элиту как функцию социальных отношений, как удовлетворение потребностей общества в управлении. Такая потребность действительно существует, вопрос, однако, в том, должна ли она обязательно вести к власти элиты. Нельзя исключить, что элитаристы, ссылаясь на реальную потребность в управлении, гипертрофируют особую форму управления, связанную с узурпацией этой функции господствующим эксплуататорским классом, превращением ее в привилегию для узкого слоя представителей этого класса. Обосновывая свою позицию, элитаристы обычно отмечают, что социальная организация порождает иерархию и элиту, функционирующую в интересах общества (а может быть, господствующего класса?). Элитаристы исходят из необходимости разделения труда в обществе и утверждают, что оно коррелируется с неравными способностями людей. При этом необходимость разделения труда на определенном этапе человеческой истории "незаметно" превращается у них в необходимость антагонистического разделения труда. Можно согласиться с американским социологом Ф. Селзником в том, что управление социальной жизнью означает наибольшую вовлеченность человека в деятельность группы. Но отсюда он делает вывод, что те, кто наиболее вовлечен в деятельность группы, оказываются ее элитой, и ссылается на социологические исследования корпорации "Дженерал электрик". Но вот почему эта вовлеченность ограничена, как признает последователь Селзника Ч. Пирроу, "немногими наверху" [37]? Наконец, почему эти немногие получают огромные привилегии, которые тщательно оберегают? Мы видели, что еще Вебер фиксировал функциональный дуализм "идеальной организации" между управляющими и управляемыми. Власть бюрократической элиты, по Веберу, основана на компетентности. Однако сразу возникает вопрос, который вынуждены задать и сами последователи Вебера (например, Т. Парсонс): не смешивает ли Вебер два типа власти – основанный на компетентности и базирующийся на формальном положении в учреждении? Разве не типична фигура высокопоставленного чиновника, менее компетентного, чем некоторые из его подчиненных, которыми он тем не менее управляет в силу своего положения? Широко распространенная ныне организаторская теория элиты (ее называют также функциональной, или технологической) нашла свое выражение в работах Дж. Бернхэма, А. Фриша, К. Боулдинга и их последователей, считающих, что формирование элиты зависит от тех функций, которые в определенную эпоху играют в обществе главенствующую роль. Если в XIX веке на первый план выдвигалась предпринимательская инициатива, то в XX веке решающими стали организаторские способности. Бернхэм писал, что с изменением характера современного производства функция управления стала решающей, сделав тех, кто ее осуществляет, элитой общества. Технологический элитаризм за свою почти вековую историю значительно эволюционировал. Первой формой ее были технократические теории. Их основатель Т. Веблен считал, что главную роль в современном производстве играет инженерно-техническая интеллигенция, она и должна быть элитой общества. Эти взгляды носили печать утопизма; в годы "великой депрессии" 1929-1932 годов перепуганная буржуазия относила Веблена, Скотта и их сторонников к "розовым", поскольку те носились с идеей заставить капиталистов под угрозой "забастовки инженеров" передать им бразды правления. Второе поколение сторонников технологического детерминизма возглавил Дж. Бернхэм, который в своем программном произведении "Менеджерская революция" утверждал, что на смену капитализму придет не социализм, а "менеджеризм"; менеджерская революция приведет к власти новый правящий класс – элиту управляющих. Если Веблен призывал инженеров и техников оттеснить бизнесменов и взять в свои руки руководство индустрией и социальной жизнью в целом, поскольку они действуют с позиций производственной целесообразности, что совпадает с общественной пользой, то Бернхэм считал неправомерным относить к элите рядовых инженеров и техников, которых именует просто "квалифицированными исполнителями". К элите менеджеров он относит директоров, председателей советов, президентов крупнейших корпораций, тех, кто "фактически управляет процессом производства, независимо от юридической и финансовой формы – индивидуальной, корпоративной, правительственной". Прообраз класса менеджеров как новой элиты он видел в иерархии директоров американских корпораций "Дженерал Моторс", "Ю.С. Стил". Ссылаясь на концепцию американских экономистов Берли и Минза о разделении собственности и контроля, Бернхэм утверждал, что в индустриально развитых странах произошло "отчуждение" функции управления от функции собственности и что первая приобрела решающее значение; подлинной элитой оказываются уже не капиталисты, а управляющие и высшее звено администрации. Если во времена А. Смита капиталист был одновременно и управляющим своим предприятием, отмечал Бернхэм, то теперь он утрачивает функцию управления. При этом Бернхэм проводит аналогию с тем, как в средневековой Франции короли династии Меровингов утратили контроль над страной, который захватили реально правящие мажордомы династии Каролингов. Он выдает менеджеров за "новый класс", не связанный с капиталистами, а рекрутируемый из всех классов общества, вбирающий в себя наиболее способных людей. "Положение, роль и функции менеджеров ни в коей мере не зависят от сохранения капиталистической собственности", они связаны с расширением государственного регулирования экономики. Государственно-монополистические тенденции Бернхэм выдает за подрыв капитализма. "Когда основные средства производства перейдут в собственность или под контроль государства,.. переход от капиталистического общества к господству менеджеров будет в основном завершен". К "новой элите" Бернхэм относит помимо управляющих промышленными корпорациями руководителей правительственных учреждений. Он пишет, что в менеджерском обществе происходит политизация всех сторон жизни. В капиталистическом обществе политика и экономика – отдельные сферы социальной жизни, в "менеджерском" это различие исчезает, равно как и границы между политиками и "капитанами индустрии"; менеджеры управляют обществом. Капиталисты контролируют государство косвенно, менеджеры – непосредственно. Если в капиталистическом обществе власть сосредоточена в парламентах, то в менеджерском – в административных органах. Нетрудно видеть, что идеал общественного устройства Бернхэм видит в государственно-монополистическом капитализме, при котором элита менеджеров эксплуатирует массы. Он цинично признает, что пропагандируемая им социально-политическая система может быть названа "типом корпоративной эксплуатации... Менеджерская группа эксплуатирует остальное общество" [38]. Менеджерская элита контролирует средства производства и имеет привилегии в распределении продуктов труда, государство оказывается "собственностью менеджеров". В будущем М. Джилас использует идеи Бернхэма для объяснения социальных процессов в странах "реального социализма". Бернхэм не скрывает, что "общество управляющих" будет классовым обществом, в котором естьпривилегированные и угнетенные, короче, это - государственно-монополистический капитализм. Причем выступления против "общества управляющих" Дж. Бернхэм, А. Берли, Д. Элеско изображают как "бессмысленные" и "утопические", ибо они направлены против "квалифицированной элиты". Утверждения теоретиков "элиты управляющих" о том, что место капиталистов занимает "новый класс менеджеров", малоубедительны. Реальный процесс отделения собственности на капитал от приложения капитала не означает перехода власти от капиталистов к менеджерам. Президенты и директора монополистических объединений являются, по существу, функционирующими капиталистами (в отличие от капиталистов-собственников). И вербуется элита менеджеров отнюдь не из всех классов общества, как хотелось бы представить дело сторонникам "функционального" обоснования элитаризма. Исследования западных социологов показывают, что большинство высших менеджеров являются выходцами из привилегированных слоев общества. Еще Р. Миллз в 50-х годах показал, что только 8% управляющих американскими корпорациями были "выходцами из более низких слоев населения". С тех пор положение мало изменилось. Как свидетельствовал Т. Дай в 70-х–80-х годах, большинство американских менеджеров происходит из "высшего или высшего среднего класса". Аналогичную статистику приводят американские социологи в 90-х годах. Как писал Миллз, "ведущие администраторы и крупнейшие богачи из мира корпораций не представляют собой двух отличных друг от друга и четко обособленных групп. Они весьма основательно переплетаются между собой в мире корпоративной собственности и привилегий" [39]. Можно допустить, что элитаристы нарочито подчеркивают сложность административного управления, возводя его в некое мистическое искусство, доступное лишь избранным. Ими "по счастливой случайности" оказываются представители господствующих классов. Но так ли таинственно искусство управления, что доступно лишь "избранным", причем главным образом из привилегированных слоев общества? Совершенно ясен апологетический смысл утверждений о "врожденных талантах" к управлению у власть имущих. Еще один аргумент – ссылка на то, что руководство общественной жизнью требует профессиональной подготовки; народ же не осведомлен, не подготовлен к такой сложной деятельности. Следовательно, ее надо предоставить специально подготовленной управленческой элите. Тезис бесспорный, но при условии равных для всех членов общества возможностях получить такое образование. В действительности, в стратифицированном обществе эти условия оказываются далеко не равными. Американские социологи У. Уорнер и Дж. Эблеген называют "королевской дорогой" в элиту хорошее образование. Однако американская статистика показывает, что число студентов из семей рабочих и фермеров в несколько раз ниже, чем из семей "высшего" и "высшего среднего" классов. Отметим, что в последние четверть века меняются акценты в обоснованиях элитаризма с позиций технологического детерминизма. Причина этой трансформации – социальные последствия научно-технической революции, ведущие к росту влияния и статуса бюрократии и определенных слоев интеллигенции, в том числе гуманитарной, принимающей участие в управлении различными сторонами социальной жизни. Для обозначения именно этих слоев применяется термин "новая элита" (менеджеры, верхушка чиновничества и упомянутые выше слои интеллигенции), которая в отличие от "старой элиты" ("элиты крови" и "элиты богатства") рассматривается как важнейший агент создания новых форм постиндустриальной социальной структуры. Много пишется о том, что НТР возносит на гребень власти и влияния эти социальные группы; западные футурологи (в том числе Д. Белл, Г. Кан, А. Винер) отводят им в будущем роль важнейших составных частей правящей элиты. Современные западные социологи все больше отказываются от малоубедительных и легковесных восторгов по поводу "гениальности" высших слоев и ставят проблему элиты в прямую зависимость от бюрократизации общества, используя этот термин при анализе высших страт в бюрократической системе. "Новая элита", состоящая из должностных лиц "западных правительственных организаций и частного предпринимательства", объявляется продуктом "западных образовательных институтов". Эта элита вырабатывает "свою идеологию (технократический либерализм), свою систему рекрутирования (университеты, элитарные учебные заведения") [40]. Вырабатывая свою идеологию, бюрократическая элита исходит из понимания общества как системы бюрократических институтов, эффективно руководимых квалифицированными менеджерами, из ведущей роли "новых элит", которые научными средствами регулируют социальные отношения, а "бесклассовое" рекрутирование элит приводит к оптимальному соотношению между элитами и массами, минимизируя или снимая социальную напряженность. Такой подход учитывает то, что НТР приводит к росту влияния научно-технической и гуманитарной интеллигенции: правящая элита вынуждена обращаться к ней не только по технологическим, но и по политическим, а также социальным вопросам. Теоретики неотехнократии утверждают, что развитие НТР ведет к установлению власти интеллектуальной элиты. Однако более осторожные представители этого направления резонно замечают, что интеллектуалы в лучшем случае решают вопрос о способах, а не о целях жизнедеятельности общества. Хотя правящая элита может абсорбировать отдельных представителей верхушки интеллигенции и менеджеров, не они определяют политику. В современных неотехнократических теориях проблема элиты занимает одно из центральных мест. У Дж. Гэлбрейта современная технология с неизбежностью порождает элиту, представляющую собой "техноструктуру", образуемую иерархией специалистов во главе с менеджерами. Причем техноструктура - это не совокупность личностей, но институт. Не индивид, не отдельный лидер, "а целый комплекс ученых, инженеров и техников, работников сбыта и рекламы, экспертов, бюрократов, координаторов... становится руководящим разумом деятельности фирмы. Это и есть техноструктура" [41]. Элита анонимна. Смерть и приход нового человека, продолжает Гэлбрейт, не оказывают ни малейшего влияния на "Дженерал Моторз" или "Континентал кэн". Люди чувствуют, что власть перешла к техноструктуре. Таким образом, "новая элита" не элита личностей, но корпоративная элита, функциональная по отношению к современной технологии. Такая же корпоративная элита специалистов управляет и политикой. Техноструктура выступает как элита новаторов, руководствующихся не кратковременными интересами получения прибыли, а долговременными интересами увеличения мощи и престижа корпораций, которые совпадают с интересами общества в целом. По Гэлбрейту, власть ныне во все большей степени ассоциируется с доступом к знанию, информации, поэтому центр власти перемещается от элиты владельцев капитала к элите специалистов, носителей знания, "от капитала к организованному знанию". Кредо неотехнократов, как, впрочем, и всех технологических детерминистов, – "элита спасет мир", но только хорошая, квалифицированная элита. Но не является ли это всего лишь либеральной утопией, переходящей в концепциях Д. Белла, З. Бжезинского в утопию консервативную? И Гэлбрейт, и Белл широко пользуются понятием "дефицит". В современных условиях такие факторы, как капитал, земля, труд, полагает Гэлбрейт, избыточны, тогда как знания дефицитны. Именно с изменением характера "дефицита", считает Белл, произойдет иерархизация элиты по новым критериям. Ссылаясь на объективный процесс возрастания роли ученых и специалистов, неотехнократы заявляют, что именно они – элита постиндустриального, информационного общества, ибо обладают научными знаниями, профессиональным опытом, умением руководить современными организациями. Эта элита не только более эффективна, но и более справедлива, ибо признает только одну ценность, одну заслугу – знание, это – элита заслуг, меритократия. Проблема элиты стоит в центре концепции постиндустриального общества. Белл называет его основные черты: переход от производства товаров к экономике обслуживания; господствующее положение "класса" профессиональных и технических специалистов; централизация теоретических знаний как источник новаторства и формулирования политических принципов; контроль над технологией, создание новой, "интеллектуальной" технологии. "Осевым" принципом общества является наука, а его элита – те, кто представляют науку; происходит переход от "общества производящего" (индустриального общества) к информационному, от эмпирического знания к теоретическому как основному способу "проектирования мира". Отсюда – ведущая роль "интеллектуальной технологии" (особенно таких методов, как линейное программирование, системный анализ, кибернетика, теория игр, мощные современные ЭВМ, которые дали новые средства для экспериментов в области социальных отношений). На этом фоне и происходит рост значения научной элиты, которая выходит на авансцену постиндустриального общества. Она становится интегральной частью правящей элиты, оттесняя элиту собственников. Если раньше доминирующими фигурами в элите были предприниматели, бизнесмены, то на смену им придут ученые-математики, экономисты, социологи, специалисты в области вычислительной техники. Если центром жизнедеятельности индустриального общества была капиталистическая корпорация (и, соответственно, элитой общества была капиталистическая элита), то господствующими учреждениями информационного общества будут университеты, интеллектуальные институты типа "Рэнд корпорейшн", именно там будут ставиться задачи, требующие наиболее ответственных творческих решений, туда будут стекаться наиболее талантливые люди, образующие элиту общества (не реализуется ли в новом варианте идеал платоновской элиты царей-философов?). Руководство обществом из рук капиталистов, финансовой олигархии и выражающих их интересы политиков перейдет в ведение исследовательских организаций, промышленных лабораторий университетов и, соответственно, менеджеров, организаторов науки. Впрочем, как бы спохватившись, Белл старается несколько ослабить слишком радикальный вывод о том, что элита ученых будет управлять обществом. Он оговаривается, что не верит, чтобы технократы и ученые смогли реально добиться такой власти, ибо в современном обществе политика превалирует над всем. Но, поскольку элита политиков основывает свои решения на рекомендациях экспертов, их мнение все чаще оказывается определяющим. Раз крупнейшие институты постиндустриального общества будут носить интеллектуальный характер, производственные и иные решения будут подчинены контролю "интеллектуальных центров общественного влияния". Важнейшие решения будут приниматься элитой политиков, но базироваться они будут на исследованиях и анализе элиты интеллектуалов; принятие решений будет носить все более технический характер. Выращивание талантов и распространение интеллектуальных учреждений станет основной заботой общества. Интеллектуальные и научные круги не только будут привлекать наиболее одаренных людей, но в конечном счете они же будут определять и престиж человека, и его положение в обществе. Интеллектуальная элита рассматривается как одна из правящих элит, хотя непосредственная власть "находится в руках правительственной элиты". По прогнозам футурологов этого направления, будущее общество должно быть дифференцированным, стратифицированным: элите противостоит непривилегированное большинство. В одном из прогнозов "Рэнд корпорейшн" элита будущего (верхушка ученых, экспертов) должна держать в подчинении большинство, пользуясь методами психологического манипулирования. Слой интеллектуалов и специалистов также оказывается неоднородным. Белл различает три "класса": "творческую элиту ученых и высшей профессиональной администрации", далее "средний класс" инженеров, научных сотрудников и "пролетариат умственного труда" – техников, ассистентов, младших сотрудников, лаборантов. В постиндустриальном обществе, пишет Белл, основным противоречием является не противоречие между рабочим классом и буржуазией, а между элитой специалистов и "простонародьем". Для последнего характерен стихийный протест, иррациональная реакция на роль науки и научно-технической интеллигенции, все более упрочивающей свое доминирующее положение. Итак, основное противоречие капиталистического общества – между пролетариатом и буржуазией – сменилось, по Беллу, противоречием между интеллектуальной элитой и массой, в том числе рабочим классом, который находится внизу его системы социальной стратификации. Он утверждает, что рабочий класс сокращается количественно (при этом он сужает понятие "рабочий класс", включая в него людей, занятых преимущественно неквалифицированным, тяжелым физическим трудом) и делает вывод о том, что "рабочий вопрос" перестал быть центральным, уступив место противоречию между квалифицированной элитой и неквалифицированной массой. "Решающее разделение в современном обществе пролегает не между теми, кто владеет средствами производства и недифференцированным пролетариатом, – пишет Белл.– Оно пролегает по линии бюрократических и властных отношений: между теми, кто обладает властью принимать решения, и теми, кто не обладает ею" [42]. Таким образом, перед нами вариант традиционной элитаристской дихотомии, хотя и с учетом социальных изменений современной эпохи. И субъектом социальных изменений оказываются не народные массы, а элита, выступающая носителем научно-технического прогресса. Возвышение "новой элиты" многие американские социологи называют важнейшим элементом социальных изменений последних десятилетий. Эти положения стали настолько популярны, что перешли из узкосоциологических трактатов на страницы широкой прессы. Так, журнал "Ю.С. ньюз энд уорлд рипорт" поместил за последние два десятилетия целый ряд статей, посвященных этой проблеме. Первая из них носит характерный заголовок: "Наша новая элита. Лучше или хуже?". "Э. Янг, бывший представитель США в ООН, карикатурист К. Трюдо, губернатор Дж. Браун, бывший государственный секретарь Г. Киссинджер... Что общего у этих людей?", - задает вопрос журнал и отвечает: все они принадлежат к растущему новому "классу профессионалов", "новой элите", власть которой исходит не от собственности на средства производства, а "от манипулирования словами, символами и идеями". Эти люди становятся все более могущественными "в лабиринтах коридоров правительственных учреждений", где эксперты трудятся над различными проблемами – от экологии до юношеской преступности. "Бизнес и промышленность зависят от профессионалов". Журнал, впрочем, признает, что остаются дискуссионными фундаментальные вопросы: являются ли эти люди новым классом? Правят ли они уже нынешней Америкой или будут править ею в ближайшее время? И будет ли это благом для общества? Американский социолог М. Новак изображает появление новой элиты как прогресс, как выдвижение на позиции власти одаренных и образованных людей; с их приходом в элиту социальная структура становится более справедливой и демократичной по сравнению с обществом, где господствовала "старая элита", включавшая в себя менее 1% населения. Можно согласиться с тем, что социальные группы, объединяемые понятием "новая элита", относительно демократичнее, чем элита земельной аристократии или финансовой олигархии. Однако демократизм этих слоев не стоит переоценивать. Выше уже отмечалось, что большинство членов этих групп - выходцы из высших и "высших средних" классов. Большинство социологов, соглашаясь с тем, что "новой элите" принадлежит все возрастающая роль в управлении социальной жизнью, оговаривается, что это относится к верхушке интеллектуалов и менеджеров – "элите профессионалов", а не ко всей интеллигенции, численность которой быстро возрастает. Они признают, что среди интеллигенции западных стран, претендующих на то, что они вошли в постиндустриальное общество растет внутренняя дифференциация, что социальный статус и жизненный уровень широких кругов интеллигенции падает. Констатируя, что в США наблюдается "перепроизводство интеллектуалов", М. Новак отмечает: поникнуть в "новую элиту" удается лишь тем, кто обладает такими преимуществами (лучше, если всеми сразу): "качественное" (элитное) образование, высокий доход и статус [43]. Известный американский социолог Э. Тоффлер пишет, что социально-политическое развитие передовых в экономическом отношении стран в последние годы все больше заставляет многих западных политологов отказаться от лозунгов правления большинства, характерных для эпохи индустриализма (или "второй волны", по его собственной терминологии), и открыто признать, что эпоха "сверхиндустриализма" ("третьей волны") – это правление квалифицированного меньшинства. Он пишет, что "третья волна" бросает вызов "привилегиям и прерогативам нынешних элит". Ход истории будет во многом зависеть от "гибкости и ума нынешних элит, субэлит и сверхэлит". Если эти группы окажутся близорукими и у них будет отсутствовать воображение, как у большинства правящих групп в прошлом, они будут сопротивляться третьей волне и... лишь увеличат риск своего собственного уничтожения" [44]. Нетрудно видеть, что концепции "новой элиты" – определенная модификация знакомых нам технократических теорий. Вряд ли можно всерьез принимать попытки представить "новую элиту" равно заботящейся о всех классах и слоях общества. Будучи привилегированной группой, она защищает свои специфические интересы и, вместе с тем, защищает социальную систему, которая и обеспечивает ее привилегированное положение. Ее "технизированное" сознание ориентировано на то, чтобы представить социально-политические проблемы как чисто технические, решаемые средствами современной науки; она предпочитает уходить от вопросов о целях и ценностях жизни, перенося центр тяжести на поиски наиболее эффективных средств их достижения. Однако претензии "новой элиты" (точнее, ее идеологов) на политическую и идеологическую нейтральность и неангажированность вряд ли можно принять. Политические проблемы отнюдь не редуцируются до уровня технических, решаемых средствами науки; в этом случае они утратили бы характер проблем политических. Не случайно, что в докладе Римскому клубу Дж. Боткина, М. Элмендиры, М. Малитца "Нет пределов обучаемости" осуждается взгляд на то, что массы инертны и не информированы и потому решение социальных проблем лучше предоставить элите экспертов, и выражается сожаление по поводу того, что широкие научные круги стоят в этом вопросе на стороне элиты [45]. Та же мысль содержится в докладе Римскому клубу М. Зибкера и И. Кайа "К глобальному видению мировых проблем": "Будущее человечества является проблемой, которую нельзя предоставлять только узким кругам" [46]. В еще одном докладе "Микроэлектроника: к лучшему или худшему?" говорится об опасности появления всемогущей технократической элиты, отмечается, что развитие новейшей технологии создает технические предпосылки бюрократизации политической власти. "Микроэлектроника делает возможными всевидящие мониторы для тайного надзора элиты, оторванной от народа и противостоящей ему, за образом бытия и мыслей людей, создает широчайшие возможности для манипулирования их сознанием" [47]. "Симптоматично,– пишет японский социолог И.Масуда,– что мы все чаще наблюдаем острую критику концепций "экспертократии", предлагаемой неотехнократами".

* * *

Итак, мы выявили основные черты элитаристской парадигмы: признание необходимости и неизбежности элиты для любой социальной системы, институциональных привилегий этой социальной страты, дихотомии элита - масса как важнейшей характеристики политсистемы. Этой парадигме противостоит эгалитаристская парадигма, антиэлитизм. Однако и в истории политической мысли, и в настоящее время элитаристская парадигма является превалирующей. Ряд исследователей считает, что в постсоветский период в российской политологии, как и в российском массовом сознании, элитаристская парадигма вытеснила эгалитаристскую. Думается, однако, что дело обстоит сложнее: и в российском массовом сознании указанные парадигмы продолжают сосуществовать, и поиск оптимальной политической системы идет в условиях борьбы и взаимодействия, а отчасти и взаимопроникновения обеих парадигм. Так что положение о том, что элитистская парадигма вытеснила эгалитарную, представляется нам не вполне обоснованным. Об укорененности в российском менталитете эгалитаристской парадигмы свидетельствуют, в частности, результаты социологических опросов, а также выборов в представительные органы Российской Федерации.

• [1] Gittler J. Social Dynamics. NY, 1952, p. 148.

• [2]См : Cronbach J. Essentials of Psychological Testing. NY , 1966.

• [3] Цит по: Фромм Э. Анатомия человеческой разрушительности. М., 1994, с.50.

• [4] Американская социологическая мысль. М.,1994, с.35.

• [5] Там же, с. 32.

• [6] Фрейд З. Будущность одной иллюзии // Сумерки богов. М., 1989, с. 97.

• [7] Там же, с.118.

• [8]Freud S . Aufgewalte Schriften. B., 1969, S. S. 120–129, 191–192, 264.

• [9] Lasswell H. Power and Personality. NY ., 1948, p . p .270, 303.

• [10] Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990, с.21.

• [11] Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. С. 127.

• [12] Там же, с. 146

• [13] Точнее, формулировки Фромма более осторожны: «По-видимому, садистские и мазохистские черты можно обнаружить в каждом человеке...существуют индивиды, в личности которых эти черты преобладают»

• [14] Фромм Э. Бегство от свободы, с.136.

• [15] Там же, 141–142.

• [16] Данилевсктй Н.П. Россия и Европа. М.,1991, с.109.

• [17] Шпенглер О. Закат Европы. Очерки мифологии мировой истории. М.,1993, т.1, с. 163.

• [18] Тойнби А. Постижение истории. М.,1991, с.259.

• [19]Там же, с.260, 303.

• [20] Там же, с.355.

• [21] Там же, с. 450.

• [22] Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.,1992, с. 302

• [23] Там же, с.304.

• [24] См: Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л .,1989.

• [25]См : Max Weber's Theory of Organisation. Ed. By A. Henderson & T.Parsons , NY , 1947; Гайденко П . П ., Давыдов Ю . Н . История и рациональность . Социология М.Вебера и веберовский ренессанс. М.,1991, с.83.

• [26] Вебер М. Избр. произв. М., 1990. С.646-647.

• [27] Л. фон Мизес..Бюократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М.,1993.с.9.

• [28] Бакунин М. Философия. Социология. Политика. М.,1989, с.483.

• [29] Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.1, с. 271.

• [30] Там же, с.с. 271–272, 201.

• [31] Там же. с. 272.

• [32] Ленин В.И. ПСС, т. 1, с.439., т. 33, с. 115.

• [33] Л..фон Мизес, цит. соч., с. 9.

• [34] См.: Мандел Э. Власть и деньги. Общая теория бюрократии. М.,1992, с.156.

• [35] Там же, с. 161.

• [36] Санистебан Л. Основы политической науки. М .,1992, с 32.

• [37] Perrow Ch. Complex Organisations. L.,1972, p.192.

• [38] Burnham J. The Managerial Revolution. NY , 1941, p . p .80–125.

• [39]Миллс Р. Властвующая элита. М .,1959, с . с . 162–163.

• [40]См : Politics and Society. 1980, № 3. Р . 353.

• [41] Galdraith J. Economics and the Public Purpose. Boston , 1973. p. 82.

• [42]Bell D. The Coving of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecfsting. NY, 1973, p.p. 14,52,119,165–368.

• [43] US News & World Report, 1980, Febr. 25, p.p. 65, 69.

• [44] Toffler A. The Third Wave. NY, 1981, p. 10, 419, 441.

• [45] Botkin J., Elvavjra M.,Maliza M. No Limits of Learning. NY, 1979, p.p. 61, 112.

• [46] Siebker V., Kaya Y., Toward a Global Vision of Human Problems, 1974, p.p. 231–232.

[47] Friedrichs G. & Schaff F. Microelectronics and Society: for Better or for Worse, Oxf.,1982,p.305.

< Назад   Вперед >
Содержание