Избыток унижений, недостаток уверенности

Приход Рональда Рейгана в Белый дом совпал с замешатель-ством в американском сознании весьма особенного свойства, которое можно охарактеризовать одной фразой: слишком много унижений, недостаточно уверенности.
Что касается унижений, то десять лет, предшествующие избранию Рейгана, не дали Америке ничего, кроме нескончаемого ряда международных неудач и притом немалых. Разгром во Вьетнаме и Камбодже неизбежно привел к всеобщему отступлению.
В то же время СССР (или его кубинские союзники) предприняли решительные, как тогда казалось, действия на африканском континенте — в Эфиопии, Анголе, Гвинее-Биссау и Мозамбике. С потерей своего лучшего союзника — шаха Ирана, этого жандарма Персидского залива, Америка теряла позиции на Ближнем и Среднем Востоке; она не могла сладить с гражданской войной в Ливане, начавшейся в 1975 г. и весьма умело управляемой Сирией; в том же году Киссинджер с трудом добился, чтобы Израиль вывел свои войска с Синайского полуострова. В Центральной Америке, у самых ворот Соединенных Штатов, падение Самосы в Никарагуа и приход к власти сандинистов пропели отходную доктрине
Монро, превращавшей латино-американский континент I «охотничьи угодья» США.
Унижения, отступления, бессилие... Повсюду на планете американское влияние, казалось, отступило в пользу советского экспансионизма. Звездный флаг, сжигаемый на тротуарах южного полушария, Америка освистанная, презираемая, обвиняемая — таков был образ мира, воспринимаемый ежедневно средним телезрителем в Хьюстоне, Спрингфильде или Детройте. Унижения и усталость, к которым примешивалась бессильная ярость, — этого было достаточно, чтобы мало-помалу зародить в недрах общест-венного мнения смутную тоску по величию и могуществу. Бели бы Рональда Рейгана с его простыми и ясными идеями и языком Джона Уэйна не существовало, его надо было бы выдумать. Америка вернулась!
Еще более болезненным, чем эта лавина унижений, был недостаток уверенности, смутно ощущаемый тогдашней Америкой. В этом смысле семидесятые были черными для Америки годами. На смену «американской мечте» пришла «американская болезнь», если воспользоваться названием произведения Мишеля Крозье. Что это за «болезнь»? Вернувшись в те годы в Гарвард, где он преподавал десять лет назад, Крозье писал: «Все было так и не так. Изменился смысл всего. Мечта рассеялась, остались лишь слова, пустая рито-рика» (Ье Ма1 атпёНсаЬп. Еауагс!. 1980).
Но эта «американская болезнь» не была всего лишь тем смутным томлением, которому иногда предаются нации. Она поражала само государственное устройство, само право, которые в стране, опирающейся на Библию и Конституцию, и есть настоящая родина каждого американца. Уотергейтский кризис, ложь, затем отставка Ричарда Никсона серьезно поколебали былое доверие к власти, причем до такой степени, что президентство Джимми Картера представляло собой слабую исполнительную власть, которой не доверял Конгресс. Кризис институтов, кризис Америки... Как управлять отныне первой державой мира, если принцип «проверяй и взвешивай», заимствованный у Монтескьё, буквально парализовал исполнительную власть? Генри Киссинджер рассказывает в своих мемуарах, как он был должен непрерывно хитрить, чтобы сохранить некоторые основные секреты при проведении своей внешней политики.
В такой обстановке абсентизм избирателей, традиционный для американцев (число, принимающих участие в голосовании, редко ниже 50%), оборачивался простым отвращением. В конце семидесятых годов общественное мнение больше не ждало - многого от политики, но смутно ожидало спасителя.
Это еще не все. Другие болезни, более скрытые, исподволь разъедали Америку. Одной из таких болезней явился культ права, который превращался в юридический фетишизм. Настоящая процедурная горячка овладевала американцами. Это тем более важно, что в то же время новая мода пересекала Атлантику. Согласно ей царство права, основанное на постоянно развивающейся юриспруденции, обеспечило бы растущее превосходство Соединенных Штатов над континентальной Европой. В действительности — все иначе. Эта процедурная горячка дает возможность адвокатам сколотить состояние, но делает непроницаемой, душной, внушающей ужас судебную машину в правовом государстве. Отныне все может стать поводом для судебного разбирательства, и адвокаты, охотящиеся на крупную дичь, ловят мелкую, делая стойку, как охотничьи собаки. Приведу пример с IBM, которая была вынуждена снять в Вашингтоне целое здание, чтобы поселить там адвокатов, нанятых компанией для ведения одного единственного процесса против государства.
Право, лежащее в основании Америки, знаменитый регулятор «общества контрактов», превратилось таким образом в непроходимые заросли, запутанные, наряду с юриспруденцией, бесчисленными федеральными и местными регламен- тациями.
33
Другой основой американского общества, которая в те времена опасно ослабела, являлось движение ассоциаций: бесчисленные местные, спортивные, профессиональные, благотворительные ячейки, которыми так восхищался Токвиль и которые так оживляли все гражданское общество. Эти тысяча и одна ассоциация, часто живописные, живые и мощные, распространяли идею общественного блага и гражданственности. Разочарованная Америка оказалась в таких условиях значительно хуже вооружена для того, чтобы сопротивляться чувству, несовместимому с ее традициями, — цинизму дельцов. Что касается знаменитого «молчаливого большинства», то оно болезненно ощущало этот распад общественной ткани и политической системы. Отсюда возникло стремление вернуться к традиционным ценностям, жажда надежности, хотя бы простой, хотя бы архаичной, в которой нуждалось общество, потерявшее ориентир в связи с быстротой перемен и опьянением «терпимостью», пришедшей из Калифорнии.
Энергичная и упрощенная, речь Рональда Рейгана попала точно в цель и не обманула ожидания общества. Он сумел одновременно использовать благоприятный экономический фон (чрезмерный рост бюрократии, интервенционизм федерального государства) и интеллектуальный климат, не говоря уже о международном положении, которое во много раз усилило эффект его призыва: Америка возвращается!

< Назад   Вперед >
Содержание