Холизм, индивидуализм, деонтология

В отличие от позитивистских традиций, холизм, индивидуализм и деонтология представляют собой методологические подходы, которые не только не исключают ценности и нормы из рассмотрения причинно- следственных связей и самого состояния международных отношений, но и ставят их в центр своего внимания. Одна из важных проблем, возникающих в этой связи, касается соотношения индивидуальной этики и политической нравственности.
Например, для реалистских позиций характерным при ее решении является холизм. Международная мораль — разновидность политической морали. Согласно одному из наиболее распространенных мнений, «политика — грязное дело» (Баталов. 1995), поэтому требования индивидуальной и так называемой общечеловеческой морали здесь неуместны. Как мы уже видели, именно эта позиция (одним из наиболее четких и последовательных сторонников которой был Н. Макиавелли) нашла свое концептуальное выражение в рамках канонической реалистской парадигмы. Сторонники этой позиции понимают основной критерий международной политики как ее соответствие государственным интересам (в этом и состоит существо этики ответственности). Поэтому, согласно Г. Моргентау, если моралист задает вопрос, «соответствует ли эта политика нравственным принципам?», то политический реалист спрашивает: «Как эта политика влияет на силу нации?» (Morgenthau. 1948. Р. 14). Это не отказ от индивидуальной этики, а сосредоточение нравственного потенциала и нравственных требований в государственных деятелях плебисцнтарно-харизматического типа.
Однако холизм характерен не только для теории политического реализма. В той или иной мере он свойствен большинству конкурирующих теорий международных отношений. Это видно из дискуссии между комму нитарными теориями международных отношений (с точки зрения которых на международной арене носителями прав и обязанностей выступают политические единицы) и космополитическими теориями (считающими, что моральные аргументы должны основываться либо на природе человека, либо на индивидах). Например, институционалистское течение делает вывод о неспособности общепринятых подходов к изучению международных отношений выдвинуть конструктивные идеи и гипотезы относительно причин и характера распространения прав человека. Вместе с тем претензии общепринятых подходов на обладание четкими доказательствами того, почему и как права индивидов будут распространяться, опираются на тезис об определяющей роли глобальной культуры в формировании государственных идентичностей (Пппетоге. 1996). Однако указанные подходы не столь убедительны, как это кажется им самим, ведь в конечном итоге эта дискуссия сводится к спору по поводу «белого, западного, богатого мужчины» (. 1996).
Исходя из этих позиций, трудно говорить о какой-то самостоятельной роли моральных норм в регулировании международных отношений. По утверждению Шварценбергера, одного из представителей политического реализма, «главная функция международной морали состоит не в том, чтобы контролировать чье-либо поведение, а в использовании морали в качестве сильного оружия против потенциальных и реальных врагов» (. 1964). Поэтому в дальнейшем индивидуальная этика, даже в том урезанном виде, в каком она присутствовала в работах политических реалистов, уступила место антропоморфной этике, наделяющей моральным статусом само государство.
В 1960-е гг. давление взаимозависимости и проблемы, связанные с кризисом свойственной политическому реализму государственно- Центричной модели международных отношений, вызвали к жизни иные концептуальные подходы, которые значительно потеснили (хотя окончательно и не вытеснили) теорию политического реализма. Однако и транснационализм, и появившийся в 1970-е гг. неореализм, и структурализм, развернувший свою аргументацию в 1980-е гг., несмотря на внешнюю либерализацию своих подходов в осмыслении роли Индивидуальной этики, по сути, не продвинулись вперед по сравнению с политическим реализмом. Идея моральной независимости государственного деятеля — этой символической фигуры, призванной олицетворять национальные интересы, — была вытеснена сложной системой абстрактных ценностей, меняющихся в зависимости от времени. Одновременно в пользу эмпиризма была отброшена и антропоморфная этика. В результате возникает угроза подавления индивида и опасность устойчивого конформизма участников международных отношений (Гизен. 1996. С. 44-46).
Мало что изменил в осмыслении содержания и роли моральных ценностей в сфере международных отношений и методологический индивидуализм. С его позиций объяснение следует искать в качествах или взаимодействиях независимо существующих индивидов. Данное течение принимает в науке о международных отношениях форму рационализма (теория рационального выбора и теория игр, рассматривающие варианты логики поведения в условиях принуждения: дилемма заключенных, игра с нулевой суммой и т.п.). По признанию его сторонников, она в большинстве случаев деградирует в редукционистское объяснение идентичностей и интересов, интерпретируя их на основе изучения поведения как реакции на внешние влияния (]?епЖ. 1987). Это означает, что методологический индивидуализм не в состоянии помочь при анализе проблем существа и регулятивной роли международной морали.
На рубеже 1980—1990-х гг. возникает новая разновидность методологического индивидуализма, так называемый деонтологический подход к проблеме. Он провозглашает основной сферой проявления и высшим критерием действенности индивидуальной морали в международных отношениях сферу нрав человека (подробнее о деонтологии см.: Алексеева. 2000. С. 136—167). «Деонтологическая этика, — подчеркивает К.-Г. Гизен, — признает действие нравственно справедливым, если оно отвечает нормам, которые нравственны сами по себе, независимо от их возможных последствий и соответствия общепризнанным ценностям существующей морали» (Гизен. 1996. С. 47). Главное в деонтологическом подходе — рациональное обоснование ограничения объема абсолютных прав и обязанностей индивидов. Речь идет о поиске интерсубъективных основ высших этических критериев. Гизен называет два типа таких основ: принцип общепризнанности возвращающий нас к кантовскому пониманию, и принцип всеобщности естественно- морального порядка, соответствующий этике естественного права (там же. Р. 48). Основное преимущество деонтологической этики ее сторонники видят в возможности установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида.
Однако деонтология не решает проблем гуманизации международных отношений. Во-первых, при всей своей внешней новизне, она достаточно тесно связана с тем, что М. Вебер называл «этикой убеждения», и, следовательно, уязвима перед упреками в недооценке возможных последствий основанных на ней политических действий (Вебер. 1990. С. 694—705). Во-вторых, этика естественного права, лежащая в основе деонтологии, также уязвима: базируясь на предположении о неизменности не только человеческой природы, но и окружающей среды (как естественной, так и социальной), она допускает, в случае возникновения в этой среде новой ситуации, возможность трансформации моральных критериев, т.е. возможность морального релятивизма. Наконец, в-третьих, если считать, вслед за сторонниками деонтологической этики, что главным ее преимуществом является возможность установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида (Гизен. 1996. С. 48), то трудно уйти от вопроса, кто и каким образом будет устанавливать эти пределы. Вероятно, частично это будут международные организации и существующие на основе совместно выработанной юрисдикции фундаментальные права и свободы человека. Однако в практике международных отношений последних лет сфера прав человека часто рассматривается не столько как область юрисдикции, сколько как область нравственного выбора, что порождает новые проблемы, связанные с коллизией права и морали.
Один из широко обсуждаемых вопросов международно-политической науки, связанный с ролью морали в сфере международных отношений, — это вопрос о гуманизации данной сферы. Сфера международных отношений ассоциируется с проникновением в нее ценностей и норм индивидуальной этики, с тенденцией подчинения международных акторов универсальным правилам поведения, вытекающим из общечеловеческой морали. Поэтому проблемы, связанные с возрастанием роли случайности в международных отношениях и парадоксом участия (которые были рассмотрены в гл. 8), выглядят еще более сложными в свете тех перемен, которые происходят в ценностных ориентациях личности. В наши дни наблюдается быстрое распространение феномена аномии — утраты индивидом какой-либо базы самоидентификации, потери общих нормативных и ценностных ориентиров. Проявлением этого феномена становятся все более многочисленные и разнообразные социальные девиации: рост преступности, неясность Жизненных целей, сознательное пренебрежение духовной ориентацией в пользу неумеренных материальных целей, а также связанные с этим социальный хаос и снижение предсказуемости политических процессов (Покровский. 1995. С. 50—51). Однако проблема морали в между-народных отношениях не ограничивается только аномией. Другими полюсами такого ограничения становятся уттомия — принадлежность к крайне узкой базе идентификации, лишающая индивида гибкости в его социальных отношениях, — и плюриномия — расплывчатая принадлежность к нескольким базам самоидентификации (Эрман. 1996. С. 62—63). Можно полностью согласиться с замечаниями Ж. Эр-мана о том, что «нашему времени свойственна ярко выраженная плюриномия, господствующая в условиях, в которых «новейший индивид отказывается от жесткой однолинейной принадлежности и стремится прожить несколько жизней, когда всемирный триумф капитализма, отрывающего культурную идентификацию от территориально-географической основы, порождает нечто вроде социальной шизофрении» (там же). Таким образом, демократизация международных отношений, проявляющаяся в росте свободы пересечения границ, либерализации международной торговли, различного рода обменов, влечет за собой множество таких парадоксов, которые не могла предвидеть марксистская концепция о «возрастании роли народных масс в истории» как выражении общественного прогресса. С другой стороны, указанные парадоксы свидетельствуют об упрощенности неолиберальной трактовки происходящих процессов, о чем более подробно будет сказано ниже.
Пока же отметим лишь то, что многообразие трактовок международной морали не позволяет дать окончательный ответ на вопрос о ее сущности и содержании ее регулятивной роли во взаимодействии субъектов мировой политики. Тем не менее это вовсе не лишает их значимости: каждая из множества трактовок обращает внимание на тот или иной аспект, раскрывает ту или иную сторону проблемы, обогащая ее видение. Кроме того, различные трактовки взаимно дополняют друг друга в том, что подводят к выводу, тривиальному лишь на первый взгляд, — о действительном наличии этических норм в международных отношениях.
Дефицит правил вовсе не свойствен международным отношениям, как пишут французские ученые Б. Бади и М.-К. Смуте (ВасИе, Нтошл. 1992. Р. 114). Добавим, что значительная доля среди этих правил принадлежит моральным нормам, побуждающим, согласно Э. Дюркгейму, к добровольному подчинению социальному принуждению.
В то же время, как мы могли убедиться, эти нормы носят противоречивый характер. Поэтому, отвечая утвердительно на вопрос о существовании специфического рода морали — морали международных отношений, — мы сразу же сталкиваемся со следующим вопросом: каковы ее главные требования и претерпевают ли они изменения в эпоху глобализации.

< Назад   Вперед >
Содержание