<< Пред.           стр. 11 (из 13)           След. >>

Список литературы по разделу

  - Прежде всего тот слышит, как сокрушается его мать: ее муж не принадлежит к правителям, и из-за этого она терпит унижения в женском обществе; затем она видит, что муж не особенно заботится о деньгах, не дает отпора оскорбителям ни в судах, ни на собраниях, но беспечно все это сносит; он думает только о себе - это она постоянно замечает,- а ее уважает не слишком, хотя и не оскорбляет. Все это ей тяжело, она говорит сыну, что отец его лишен мужества, что он слишком слаб и так далее, в общем, все то, что в подобных случаях любят петь женщины.
  - Да,- сказал Адимант,- в этом они всегда себе верны.
  - Ты знаешь, что у таких людей и слуги иной раз потихоньку говорят детям подобные вещи - якобы из сочувствия, когда видят, что хозяин не возбуждает судебного дела против какого-нибудь своего должника или иного обидчика; в таких случаях слуги внушают хозяйскому сыну примерно следующее: "Вот вырастешь большой, непременно отомсти им за это и будешь тогда настоящим мужчиной, не то что твой отец". Да и вне дома юноша слышит и видит почти то же самое: кто среди граждан делает свое дело, тех называют простаками и не принимают их в расчет, а кто берется не за свое дело, тех уважают и хвалят. Тогда, слыша и видя подобные вещи, юноша, с другой стороны, прислушивается и к тому, что говорит его отец, близко видит, чем тот занимается наперекор окружающим, и вот как то, так и другое на него действует: под влиянием отца в нем развивается и крепнет разумное начало души, а под влиянием остальных людей - вожделеющее и яростное, а так как по своей натуре он неплохой человек, но только попал в дурное общество, то влияния эти толкают его на средний путь, и он допускает в себе господство чего-то среднего - наклонности к соперничеству и ярости, вот почему он становится человеком честолюбивым и стремится выдвинуться.
  - Ты вполне объяснил, как складывается его характер.
  - Итак, мы имеем второй по порядку государственный строй и соответствующего ему человека.
  - Да, второй.
  - Так не упомянуть ли нам теперь выражение Эсхила: "Приставлен муж иной к иному граду", или же, согласно нашему предположению, сперва рассмотрим само государство?
  - Лучше, конечно, так.
 
 Олигархия
 
  - Следующим после этого государственным строем была бы, я так думаю, олигархия.
  - Что за устройство ты называешь олигархией?
  - Это строй, основывающийся на имущественном цензе; у власти стоят там богатые, а бедняки не участвуют в правлении.
  - Понимаю.
  - Надо ли сперва остановиться на том, как тимократия переходит в олигархию?
  - Да, конечно.
  - Но ведь и слепому ясно, как совершается этот переход.
  - Как?
  - Скопление золота в кладовых у частных лиц губит тимократию; они прежде всего выискивают, на что бы его употребить, и для этого перетолковывают законы, мало считаясь с ними; так поступают и сами богачи, и их жены.
  - Естественно.
  - Затем, наблюдая, в чем кто преуспевает, и соревнуясь друг с другом, они уподобляют себе и все население.
  - Это также естественно.
  - Чем больше они ценят дальнейшее продвижение по пути наживы, тем меньше почитают они добродетель. Разве не в таком соотношении находятся богатство и добродетель, что, положи их на разные чаши весов, и одно всегда будет перевешивать другое?
  - Конечно.
  - Раз в государстве почитают богатство и богачей, значит, там меньше ценятся добродетель и ее обладатели.
  - Очевидно.
  - А люди всегда предаются тому, что считают ценным, и пренебрегают тем, что не ценится.
  - Это так.
  - Кончается это тем, что вместо стремления выдвинуться и удостоиться почестей развивается наклонность к стяжательству и наживе и получают одобрение богачи - ими восхищаются, их назначают на государственные должности, а бедняки там не в почете.
  - Конечно.
  - Установление имущественного ценза становится законом и нормой олигархического строя: чем более этот строй олигархичен, тем выше ценз; чем менее олигархичен, тем ценз ниже. Заранее объявляется, что к власти не допускаются те, у кого нет установленного имущественного ценза. Такого рода государственный строй держится применением вооруженной силы или же был еще прежде установлен путем запугивания. Разве это не верно?
  - Да, верно.
  Короче говоря, так он и устанавливается.
  - Да. Но какова его направленность и в чем состоит та порочность, которая, как мы сказали, ему свойственна?
  - Главный порок - это норма, на которой он основан. Посуди сам: если кормчих на кораблях назначать согласно имущественному цензу, а бедняка, будь он и больше способен к управлению кораблем, не допускать...
  - Никуда бы не годилось такое кораблевождение!
  - Так разве не то же самое и в любом деле, где требуется управление?
  - Я думаю, то же самое.
  - За исключением государства? Или в государстве так же?
  - Еще гораздо больше, поскольку управлять им крайне трудно, а значение этого дела огромно.
  - Так вот уже это было бы первым крупным недостатком олигархии.
  - По-видимому.
  - А разве не так важно следующее...
  - Что именно?
  - Да то, что подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно - бедняков, другое - богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга.
  - Клянусь Зевсом, этот порок не менее важен.
  - Но нехорошо еще и то, что они, пожалуй, не смогут вести какую бы то ни было войну, так как неизбежно получилось бы, что олигархи, дав оружие в руки толпы, боялись бы ее больше, чем неприятеля, либо, отказавшись от вооружения толпы, выказали бы себя настоящими олигархами даже в военном деле. Вдобавок они не пожелали бы тратиться на войну, так как держатся за деньги.
  - Это нехорошо.
  - Так как же? Ведь мы уже и раньше не одобрили, что при таком государственном строе одни и те же лица будут и землю обрабатывать, и деньги наживать, и нести военную службу, то есть заниматься всем сразу. Или, по-твоему, это правильно?
  - Ни в коем случае.
  - Посмотри, не при таком ли именно строе разовьется величайшее из всех этих зол?
  - Какое именно?
  - Возможность продать все свое имущество - оно станет собственностью другого,- а продавши, продолжать жить в этом же государстве, не принадлежа ни к одному из его сословий, то есть не будучи ни дельцом, ни ремесленником, ни всадником, ни гоплитом, но тем, кого называют бедняками и неимущими.
  - Такой строй словно создан для этого!
  - При олигархиях ничто не препятствует такому положению, иначе не были бы в них одни чрезмерно богатыми, а другие совсем бедными.
  - Верно.
  - Взгляни еще вот на что: когда богатый человек расходует свои средства, приносит ли это хоть какую-нибудь пользу подобному государству в том смысле, как мы только что говорили? Или это лишь видимость, будто он принадлежит к тем, кто правит, а, по правде говоря, он в государстве и не правитель, и не подданный, а попросту растратчик готового?
  - Да, это лишь видимость, а на деле он не что иное, как расточитель.
  - Если ты не возражаешь, мы скажем, что, как появившийся в сотах трутень - болезнь для роя, так и подобный тунеядец в доме- болезнь для государства.
  - Конечно, Сократ.
  - И не правда ли, Адимант, всех летающих трутней бог сотворил без жала, а вот из тех, что ходят пешком, он одним не дал жала, зато других наделил ужаснейшим. Те, у кого жала нет, весь свой век - бедняки, а из наделенных жалом выходят те, кого кличут преступниками.
  - Сущая правда.
  - Значит, ясно, что, где бы ты ни увидел бедняков в государстве, там укрываются и те, что воруют, срезают кошельки, оскверняют храмы и творят много других злых дел.
  - Это ясно.
  - Так что же? Разве ты не замечаешь бедняков в олигархических государствах?
  - Да там чуть ли не все бедны, за исключением правителей.
  - Так не вправе ли мы думать, что там, с другой стороны, много и преступников, снабженных жалом и лишь насильственно сдерживаемых стараниями властей?
  Конечно, мы можем так думать.
  - Не признать ли нам, что такими люди становятся там по необразованности, вызванной дурным воспитанием и скверным государственным строем?
  - Да, будем считать именно так.
  - Вот каково олигархическое государство и сколько в нем зол (а возможно, что и еще больше).
  - Да, все это примерно так"
  - Пусть же этим завершится наш разбор того строя, который называют олигархией: власть в нем основана на имущественном цензе.
 
 "Олигархический" человек
 
  Вслед за тем давай рассмотрим и соответствующего человека - как он складывается и каковы его свойства.
  - Конечно, это надо рассмотреть.
  - Его переход от тимократического склада к олигархическому совершается главным образом вот как...
  - Как?
  - Родившийся у него сын сперва старается подражать отцу, идет по его следам, а потом видит, что отец во всем том, что у него есть, потерпел крушение, столкнувшись неожиданно с государством, словно с подводной скалой; это может случиться, если отец был стратегом или занимал другую какую-либо высокую должность, а затем попал под суд по навету клеветников и был приговорен к смертной казни, к изгнанию или к лишению гражданских прав и всего имущества...
  - Естественно.
  - Увидев, мой друг, все это, пострадав и потеряв состояние, даже испугавшись, думаю я, за свою голову, он в глубине души свергает с престола честолюбие и присущий ему прежде яростный дух. Присмирев из-за бедности, он ударяется в стяжательство, в крайнюю бережливость и своим трудом понемногу копит деньги. Что ж, разве, думаешь ты, такой человек не возведет на трон свою алчность и корыстолюбие и не сотворит себе из них Великого царя в тиаре и ожерельях, с коротким мечом за поясом?
  - По-моему, да.
  - А у ног этого царя, прямо на земле, он там и сям рассадит в качестве его рабов разумность и яростный дух. Он не допустит никаких иных соображений, имея в виду лишь умножение своих скромных средств. Кроме богатства и богачей, ничто не будет вызывать у него восторга и почитания, а его честолюбие будет направлено лишь на стяжательство и на все то, что к этому ведет.
  - Ни одна перемена не происходит у юноши с такой быстротой и силой, как превращение любви к почестям в любовь к деньгам.
  - Разве это не пример того, каким бывает человек при олигархическом строе? - спросил я.
  - По крайней мере это пример извращения того типа человека, который соответствовал строю, предшествовавшему олигархии,- ответил Адимант.
  - Так давай рассмотрим, соответствует ли ей этот человек.
  - Давай.
  - Прежде всего сходство здесь в том, что он чрезвычайно ценит деньги.
  - Конечно.
  - Он бережлив и деятелен, удовлетворяет лишь самые насущные свои желания, не допуская других трат и подавляя прочие вожделения как пустые.
  - Безусловно.
  - Ходит он замухрышкой, из всего извлекает прибыль и делает накопления; таких людей толпа одобряет. Разве черты его не напоминают подобный же государственный строй?
  - По-моему, да. По крайней мере деньги чрезвычайно почитают и подобное государство, и такой человек.
  - И я думаю, раз уж он такой, он не обращал внимания на свое воспитание.
  - Наверное. А то бы он не поставил слепого хорегом и не оказывал бы ему особых почестей.
  - Хорошо. Посмотри еще вот что: разве мы не признаем, что у него из-за недостатка воспитания появляются наклонности трутня - отчасти нищенские, отчасти преступные, хотя он всячески их сдерживает из предосторожности?
  - Конечно.
  - А знаешь, на что тебе надо взглянуть, чтобы заметить преступность таких людей?
  - На что?
  - На то, как они опекают сирот или вообще что бывает, когда они получают полную возможность поступать вопреки справедливости.
  - Верно.
  - Разве отсюда не ясно, что в других деловых отношениях такой человек, пользуясь доброй славой, поскольку его считают справедливым, с помощью остатков порядочности насильно сдерживает другие свои дурные наклонности, хотя он и не убежден, что так будет лучше; он укрощает их не по разумным соображениям, а в силу необходимости, из страха, потому что дрожит за судьбу собственного имущества.
  - Конечно.
  - И клянусь Зевсом, ты у многих из этих людей обнаружишь наклонности трутней, когда дело идет об издержках за чужой счет.
  - Несомненно, эти наклонности у них очень сильны.
  - Значит, такой человек раздираем внутренней борьбой, его единство нарушено, он раздвоен: одни вожделения берут верх над другими - по большей части лучшие над худшими.
  - Да, так бывает.
  - По-моему, такой человек все же приличнее многих, хотя подлинная добродетель душевной гармонии и невозмутимости весьма от него далека.
  - Да, мне тоже так кажется.
  - И конечно, его бережливость будет препятствовать ему выступить за свой счет, когда граждане будут соревноваться в чем-либо ради победы или ради удовлетворения благородного честолюбия; он не желает тратить деньги ради таких состязаний и славы, боясь пробудить в себе наклонность к расточительству и сделать ее своим союзником в честолюбивых устремлениях. Воюет он поистине олигархически, с малой затратой собственных средств и потому большей частью терпит поражение, но зато остается богатым.
  - И даже очень.
  - Так будет ли у нас еще сомнение в том, что человека бережливого, дельца можно сопоставить с олигархическим государством?
  - Нет, ничуть.
  - После этого, как видно, надо рассмотреть демократию - каким образом она возникает, а возникнув, какие имеет особенности,- чтобы познакомиться в свою очередь со свойствами человека подобного склада и вынести о нем свое суждение.
  - Так по крайней мере мы продвинулись бы вперед по избранному нами пути.
  - Олигархия переходит в демократию примерно следующим образом: причина здесь в ненасытной погоне за предполагаемым благом, состоящим якобы в том, что надо быть как можно богаче.
  - Как ты это понимаешь?
  - Да ведь при олигархии правители, стоящие у власти, будучи богатыми, не захотят ограничивать законом распущенность молодых людей и запрещать им расточать и губить свое состояние; напротив, правители будут скупать их имущество или давать им под проценты ссуду, чтобы самим стать еще богаче и могущественнее.
  - Это у них - самое главное.
  - А разве не ясно, что гражданам такого государства невозможно и почитать богатство, и вместе с тем обладать рассудительностью - тут неизбежно либо то, либо другое будет у них в пренебрежении.
  - Это достаточно ясно.
  - В олигархических государствах не обращают внимания на распущенность, даже допускают ее, так что и людям вполне благородным иной раз не избежать там бедности.
  - Конечно.
  - В таком государстве эти люди, думаю я, сидят без дела, но зато у них есть и жало, и оружие; одни из них кругом в долгах, другие лишились гражданских прав, а иных постигло и то и другое; они полны ненависти к тем, кто владеет теперь их имуществом, а также и к прочим и замышляют переворот.
  - Да, все это так.
  - Между тем дельцы, поглощенные своими делами, по-видимому, не замечают таких людей; они приглядываются к остальным и своими денежными ссудами наносят раны тем, кто податлив; взимая проценты, во много раз превышающие первоначальный долг, они разводят в государстве множество трутней и нищих.
  - И еще какое множество!
  - А когда в государстве вспыхнет такого рода зло, они не пожелают его тушить с помощью запрета распоряжаться своим имуществом кто как желает и не прибегнут к использованию другого закона, который устраняет всю эту беду посредством другого закона...
  - Какого это?
  - Того, который следует за уже упомянутым и заставляет граждан стремиться к добродетели. Ведь если предписать, чтобы большую часть добровольных сделок граждане заключали на свой страх и риск, стремление к наживе не отличалось бы таким бесстыдством и в государстве меньше было бы зол, подобных только что нами указанным.
  - И даже намного меньше.
  - В наше время из-за подобных вещей правители именно так настроили подвластных им граждан. Что же касается самих правителей и их окружения, то молодежь у них избалованная, ленивая телом и духом и слабая; у нее нет выдержки ни в страданиях, ни в удовольствиях, и вообще она бездеятельна.
  - Как же иначе?
  - Самим же им, кроме наживы, ни до чего нет дела, а о добродетели они радеют ничуть не больше, чем бедняки.
  - Да, ничуть.
  - Вот каково состояние и правящих, и подвластных. Между тем им приходится иметь дело друг с другом и в путешествиях, и при любых других видах общения: на праздничных зрелищах, в военных походах, на одном и том же корабле, в одном и том же войске; наконец, и посреди опасностей они наблюдают друг друга, и ни в одном из этих обстоятельств бедняки не оказываются презренными в глазах богатых. Наоборот, нередко бывает, что человек неимущий, худой, опаленный солнцем, оказавшись во время боя рядом с богачом, выросшим в тенистой прохладе и нагулявшим себе за чужой счет жирок, видит, как тот задыхается и совсем растерялся. Разве, по-твоему, этому бедняку не придет на мысль, что подобного рода люди богаты лишь благодаря малодушию бедняков, и разве при встрече без посторонних глаз с таким же бедняком не скажет он ему: "Господа-то наши - никчемные люди"?
  - Я уверен, что бедняки так и делают.
  - Подобно тому как для нарушения равновесия болезненного тела достаточно малейшего толчка извне, чтобы ему расхвораться,- а иной раз расстройство в нем бывает и без внешних причин,- так и государство, находящееся в подобном состоянии, заболевает и воюет само с собой по малейшему поводу, причем некоторые его граждане опираются на помощь со стороны какого-либо олигархического государства, а другие - на помощь демократического; впрочем, иной раз междоусобица возникает и без постороннего вмешательства.
  - И даже очень часто.
 
 Демократия
 
  - Демократия, на мой взгляд, осуществляется тогда, когда бедняки, одержав победу, некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государственных должностей, что при демократическом строе происходит большей частью по жребию.
  - Да, именно так устанавливается демократия, происходит ли это силой оружия или же потому, что ее противники, устрашившись, постепенно отступят.
  - Как же людям при ней живется? - спросил я.- И каков этот государственный строй? Ведь ясно, что он отразится и на человеке, который тоже приобретет демократические черты.
  - Да, это ясно,- ответил Адимант.
  - Прежде всего это будут люди свободные: в государстве появится полная свобода и откровенность и возможность делать что хочешь.
  - Говорят, что так.
  - А где это разрешается, там, очевидно, каждый устроит себе жизнь по своему вкусу.
  - Да, это ясно.
  - Я думаю, что при таком государственном строе люди будут очень различны.
  - Конечно.
  - Казалось бы, это самый лучший государственный строй. Словно ткань, испещренная всеми цветами, так и этот строй, испещренный разнообразными нравами, может показаться всего прекраснее. Вероятно, многие, подобно детям и женщинам, любующимся всем пестрым, решат, что он лучше всех.
  - Конечно.
  - При нем удобно, друг мой, избрать государственное устройство.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Да ведь вследствие возможности делать что хочешь он заключает в себе все роды государственных устройств. Пожалуй, если у кого появится желание, как у нас с тобой, основать государство, ему необходимо будет отправиться туда, где есть демократия, и уже там, словно попав на рынок, где торгуют всевозможными правлениями, выбрать то, которое ему нравится, а сделав выбор, основать свое государство.
  - Вероятно, там не будет недостатка в образчиках.
  - В демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен; не обязательно и подчиняться, если ты не желаешь, или воевать, когда другие воюют, или соблюдать, подобно другим, условия мира, если ты мира не жаждешь. И опять-таки, если какой-нибудь закон запрещает тебе управлять либо судить, ты все же можешь управлять и судить, если это тебе придет в голову. Разве не чудесна на первый взгляд и не соблазнительна подобная жизнь?
  - Пожалуй, но лишь ненадолго.
  - Далее. Разве не великолепно там милосердие в отношении некоторых осужденных? Или ты не видел, как при таком государственном строе люди, приговоренные к смерти или к изгнанию, тем не менее остаются и продолжают вращаться в обществе; словно никому до него нет дела и никто его не замечает, разгуливает такой человек прямо как полубог.
  - Да, и таких бывает много.
  - Эта снисходительность вовсе не мелкая подробность демократического строя; напротив, в этом сказывается презрение ко всему тому, что мы считали важным, когда основывали наше государство. Если у человека, говорили мы, не выдающаяся натура, он никогда не станет добродетельным; то же самое, если с малолетства - в играх и в своих занятиях - он не соприкасается с прекрасным. Между тем демократический строй, высокомерно поправ все это, нисколько не озабочен тем, кто от каких занятий переходит к государственной деятельности. Человеку оказывается почет, лишь бы он обнаружил свое расположение к толпе.
  - Да, весьма благородная снисходительность!
  - Эти и подобные им свойства присущи демократии - строю, не имеющему должного управления, но приятному и разнообразному. При нем существует своеобразное равенство - уравнивающее равных и неравных.
  - Нам хорошо знакомо то, о чем ты говоришь.
 
 "Демократический" человек
 
  - Взгляни же, как эти свойства отразятся на отдельной личности. Или, может быть, надо сперва рассмотреть, как в ней складываются эти черты, подобно тому как мы рассматривали сам государственный строй?
  - Да, это надо сделать.
  - Не будет ли это происходить вот как: у бережливого представителя олигархического строя, о котором мы говорили, родится сын и будет воспитываться, я думаю, в нравах своего отца.
  - Так что же?
  - Он тоже будет усилием воли подавлять в себе те вожделения, что ведут к расточительству, а не к наживе: их можно назвать лишенными необходимости.
  - Ясно.
  - Хочешь, чтобы избежать неясности в нашей беседе, сперва определим, какие вожделения необходимы, а какие нет?
  - Хочу.
  - Те вожделения, от которых мы не в состоянии избавиться, можно было бы по справедливости назвать необходимыми, а также и те, удовлетворение которых приносит нам пользу; подчиняться как тем, так и другим неизбежно уже по самой нашей природе. Разве не так?
  - Конечно, так.
  - Значит, об этих наклонностях мы вправе будем сказать, что они неизбежны. - Да, вправе.
  - Что же? А те, от которых человек может избавиться, если приложит старания с юных лет, и которые вдобавок не приносят ничего хорошего, а некоторые из них, наоборот, ведут к дурному? Назвав их лишенными необходимости, мы дали бы верное обозначение,
  - Да, вполне верное.
  - Не взять ли нам сперва примеры тех и других вожделений и не посмотреть ли, каковы они, чтобы дать затем общий их образец?
  - Да, это нужно сделать.
  - Потребность в питании, то есть в хлебе и в приправе, не является ли необходимостью для того, чтобы быть здоровым и хорошо себя чувствовать?
  - Думаю, что да.
  - Потребность в хлебе необходима в двух отношениях, поскольку она и на пользу нам, и не может прекратиться, пока человек живет.
  - Да.
  - Потребность же в приправе необходима постольку, поскольку приправа полезна для хорошего самочувствия.
  - Конечно.
  - А как обстоит с тем, что сверх этого, то есть с вожделением к иной, избыточнойпище? Если это вожделение обуздывать с малолетства и отвращать от него путем воспитания, то большинство может от него избавиться, ведь оно вредно для тела, вредно и для души - в отношении и разума, и рассудительности. Правильно было бы назвать его лишенным необходимости.
  - Да, более чем правильно.
  - И не назвать ли нам эти вожделения разорительными, а те, другие, прибыльными, потому что они помогают делу?
  - Да, конечно.
  - Так же точно скажем мы о любовных и прочих подобных же вожделениях.
  - Да, именно так.
  -А тот, кого мы теперь назвали трутнем, весь преисполнен таких лишенных необходимости желаний и вожделений, под властью которых он находится, тогда как человеком бережливым, олигархического типа, владеют лишь необходимые вожделения.
  -у конечно.
  - Так вот, вернемся к тому, как из олигархического человека получается демократический. Мне кажется, что большей частью это происходит следующим образом...
  - А именно?
  - Когда юноша, выросший, как мы только что говорили, без должного воспитания и в обстановке бережливости, вдруг отведает меда трутней и попадет в общество опасных и лютых зверей, которые способны доставить ему всевозможные наслаждения, самые пестрые и разнообразные, это-то и будет у него, поверь мне, началом перехода от олигархического типа к демократическому.
  - Да, совершенно неизбежно.
  - Как в государстве происходит переворот, когда некоторой части его граждан оказывается помощь извне их единомышленниками, так и юноша меняется, когда некоторой части его вожделений помогает извне тот вид вожделений, который им родствен и подобен.
  - Да, несомненно.
  - И я думаю, что в случае, когда в противовес этому что-то помогает его олигархическому началу, будь то уговоры или порицания отца либо остальных членов семьи, в нем возникает возмущение и противоборство, а также борьба с самим собою.
  - Конечно.
  - Иной раз, по-моему, демократическое начало уступает олигархическому, часть вожделений отмирает, иные изгоняются, в душе юноши появляется какая-то стыдливость, и все опять приходит в порядок.
  - Это случается иногда.
  - Но затем, думаю я, другие вожделения, родственные изгнанным, потихоньку развиваясь вследствие неумелости отца как воспитателя, становятся многочисленными и сильными.
  - Обычно так и бывает.
  - Они влекут юношу к его прежнему окружению, и от этого тайного общения рождается множество других вожделений.
  - Конечно.
  - В конце же концов, по-моему, они, заметив, что акрополь его души пуст, захватывают его у юноши, ибо нет там ни знаний, ни хороших навыков, ни правдивых речей - всех этих лучших защитников и стражей рассудка людей, любезных богам.
  - Несомненно.
  - Вместо них, думаю я, на него совершат набег ложные мнения и хвастливые речи и займут у юноши эту крепость,- сказал я.
  - Безусловно,- согласился Адимант.
  - И вот он снова вернется к тем лотофагам и открыто поселится там. Если же его родные двинут войско на выручку бережливого начала его души, то его хвастливые речи запрут в нем ворота царской стены, не впустят союзного войска, не примут даже послов, то есть разумных доводов людей постарше и поумнее, хотя бы то были всего лишь частные лица; в битве с бережливым началом эти речи одержат верх и с бесчестьем, как изгнанницу, вытолкнут вон стыдливость, обозвав ее глупостью, а рассудительность назовут недостатком мужества и выбросят ее, закидав грязью. В убеждении, что умеренность и порядок в расходовании средств - это деревенское невежество и черта низменная, они удалят их из своих пределов, опираясь на множество бесполезных прихотей.
  - Да, это-то уж непременно.
  - Опорожнив и очистив душу юноши, уже захваченную ими и посвященную в великие таинства, они затем низведут туда, с большим блеском, в сопровождении многочисленного хора, наглость, разнузданность, распутство и бесстыдство, увенчивая их венками и прославляя в смягченных выражениях: наглость они будут называть просвещенностью, разнузданность - свободою, распутство - великолепием, бесстыдство - мужеством. Разве не именно так человек, воспитанный в границах необходимых вожделений, уже в юные годы переходит к развязному потаканию вожделениям, лишенным необходимости и бесполезным?
  - Это совершенно очевидно.
  - Потом в жизни такого юноши, думаю я, трата денег, усилий и досуга на необходимые удовольствия станет ничуть не больше, чем на лишенные необходимости. Но если, на его счастье, вакхическое неистовство не будет у него чрезмерным, а к тому же он станет немного постарше и главноесмятение отойдет уже в прошлое, он отчасти вернется к своим изгнанным было вожделениям, не полностью станет отдаваться тем, которые вторглись, и в его жизни установится какое-то равновесие желаний: всякий раз он будет подчиняться тому из них, которое ему словно досталось по жребию, пока не удовлетворит его полностью, а уж затем - другому желанию, причем ни одного он не отвергнет, но все будет питать поровну.
  - Конечно.
  - И все же он не примет верного рассуждения, не допустит его в свою крепость, если кто-нибудь ему скажет, что одни удовольствия бывают следствием хороших, прекрасных вожделений, а другие - дурных и что одни вожделения надо развивать и уважать, другие же - пресекать и подчинять. В ответ он будет отрицательно качать головой и говорить, что все вожделения одинаковы и заслуживают равного уважения.
  - Подобного рода люди именно так и поступают.
  - Изо дня в день такой человек живет, угождая первому налетевшему на него желанию: то он пьянствует под звуки флейт, то вдруг пьет одну только воду и изнуряет себя, то увлекается телесными упражнениями; а бывает, что нападает на него лень, и тогда ни до чего ему нет охоты. Порой он проводит время в занятиях, кажущихся философскими. Часто занимают его общественные дела: внезапно он вскакивает и говорит и делает что придется. Увлечется он людьми военными - туда его и несет, а если дельцами, то тогда в эту сторону. В его жизни нет порядка, в ней не царит необходимость; приятной, вольной и блаженной называет он эту жизнь и как таковой все время ею и пользуется.
  - Ты отлично показал уклад жизни свободного человека в условиях равноправия.
  - Я нахожу, что этот человек так же разнообразен, многолик, прекрасен и пестр, как его государство. Немало мужчин и женщин позавидовали бы жизни, в которой совмещается множество образчиков государственных укладов и нравов.
  - Да, это так,
  - Что ж? Допустим ли мы, что подобного рода человек соответствует демократическому строю и потому мы вправе назвать его демократическим?
  - Допустим.
  - Но самое дивное государственное устройство и самого дивного человека нам еще остается разобрать: это - тирания и тиран.
  - Вот именно.
 
 Тирания
 
  - Ну, так давай рассмотрим, милый друг, каким образом возникает тирания. Что она получается из демократии, это-то, пожалуй, ясно.
  - Ясно.
  - Как из олигархии возникла демократия, не так же ли и из демократии получается тирания?
  - То есть?
  - Благо, выдвинутое как конечная цель - в результате чего и установилась олигархия,- было богатство, не так ли?
  - Да.
  - А ненасытное стремление к богатству и пренебрежение всем, кроме наживы, погубили олигархию.
  - Правда.
  - Так вот, и то, что определяет как благо демократия и к чему она ненасытно стремится, именно это ее и разрушает.
  - Что же она, по-твоему, определяет как благо?
  - Свободу. В демократическом государстве только: и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен по своей природе.
  - Да, подобное изречение часто повторяется.
  - Так вот, как я только что и начал говорить, такое ненасытное стремление к одному и пренебрежение к остальному искажает этот строй и подготовляет нужду в тирании.
  - Как это?
  - Когда во главе государства, где демократический строй и жажда свободы, доведется встать дурным виночерпиям, государство это сверх должного опьяняется свободой в неразбавленном виде, а своих должностных лиц карает, если те недостаточно снисходительны и не предоставляют всем полной свободы, и обвиняет их в мерзком олигархическом уклоне.
  - Да, так оно и бывает.
  - Граждан, послушных властям, там смешивают с грязью как ничего не стоящих добровольных рабов, зато правителей, похожих на подвластных, и подвластных, похожих на правителей, там восхваляют и почитают как в частном, так и в общественном обиходе.
  Разве в таком государстве свобода не распространится неизбежно на все?
  - Как же иначе?
  - Она проникнет, мой друг, и в частные дома, а в конце концов неповиновение привьется даже животным.
  - Как это понимать?
  - Да, например, отец привыкает уподобляться ребенку и страшиться своих сыновей, а сын - вести себя наподобие отца; там не станут почитать и бояться родителей (все под предлогом свободы!), переселенец уравняется с коренным гражданином, а гражданин - с переселенцем; то же самое будет происходить и с чужеземцами.
  - Да, бывает и так.
  - А кроме того, разные другие мелочи: при таком порядке вещей учитель боится школьников и заискивает перед ними, а школьники ни во что не ставят своих учителей и наставников. Вообще молодые начинают подражать взрослым и состязаться с ними в рассуждениях и в делах, а старшие, приспособляясь к молодым и подражая им, то и дело острят и балагурят, чтобы не казаться неприятными и властными.
  - Очень верно подмечено.
  - Но крайняя свобода для народа такого государства состоит в том, что купленные рабы и рабыни ничуть не менее свободны, чем их покупатели. Да, мы едва не забыли сказать, какое равноправие и свобода существуют там у женщин по отношению к мужчинам и у мужчин по отношению к женщинам.
  - По выражению Эсхила, "мы скажем то, что на устах теперь".
  - Вот именно, я тоже так говорю. А насколько здесь свободнее, чем в других местах, участь животных, подвластных человеку,- этому никто не поверил бы, пока бы сам не увидел. Прямо-таки по пословице:
  "Собаки - это хозяйки", лошади и ослы привыкли здесь выступать важно и с полной свободой, напирая на встречных, если те не уступают им дороги! Так-то вот и все остальное преисполняется свободой.
  - Ты как в воду смотришь: я ведь и сам часто терплю от них, когда езжу в деревню.
  - Если собрать все это вместе, самым главным будет, как ты понимаешь, то, что душа граждан делается крайне чувствительной, даже по мелочам: все принудительное вызывает у них возмущение как нечто недопустимое. А кончат они, как ты знаешь, тем, что перестанут считаться даже с законами - писаными или неписаными,- чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти.
  - Я это хорошо знаю.
  - Так вот, мой друг, именно из этого правления, такого прекрасного и по-юношески дерзкого, и вырастает, как мне кажется, тирания.
  - Действительно, оно дерзкое. Что же, однако, дальше?
  - Та же болезнь, что развилась в олигархии и ее погубила, еще больше и сильнее развивается здесь - из-за своеволия - и порабощает демократию. В самом деле, все чрезмерное обычно вызывает резкое изменение в противоположную сторону, будь то состояние погоды, растений или тела. Не меньше наблюдается это и в государственных устройствах.
  - Естественно.
  - Ведь черезмерная свобода, по-видимому, и для отдельного человека, и для государства оборачивается не чем иным, как чрезвычайным рабством.
  - Оно и естественно.
  - Так вот, тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.
  - Это не лишено основания.
  - Но, думаю я, ты не об этом спрашивал, а о том, какая болезнь, встречающаяся в олигархии, так же точно подтачивает демократию и порабощает ее.
  - Ты верно говоришь.
  - Этой болезнью я считал появление особого рода людей, праздных и расточительных, под предводительством отчаянных смельчаков, за которыми тянутся и не столь смелые, мы их уподобили трутням, часть которых имеет жало, а часть его лишена.
  - Это правильно.
  - Оба этих разряда, чуть появятся, вносят расстройство в любой государственный строй, как воспаление и желчь - в тело. И хорошему врачу, и государственному законодателю надо заранее принимать против них меры не менее, чем опытному пчеловоду,- главным образом, чтобы не допустить зарождения трутней,- но, если уж они появятся, надо вырезать вместе с ними и соты.
  - Клянусь Зевсом, это уж непременно.
  - Чтобы нам было виднее то, что мы хотим различить, сделаем следующее...
  - А именно?
 
 Три "части" демократического государства:
 трутни, богачи и народ
 
  - Разделим мысленно демократическое государство на три части - да это и в действительности так обстоит. Одну часть составят подобного рода трутни: они возникают здесь хоть и вследствие своеволия, но не меньше, чем при олигархическом строе.
  - Это так.
  - Но здесь они много ядовитее, чем там.
  - Почему?
  - Там они не в почете, наоборот, их отстраняют от занимаемых должностей, и потому им не на чем набить себе руку и набрать силу. А при демократии они, за редкими исключениями, чуть ли не стоят во главе: самые ядовитые из трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе. Выходит, что при таком государственном строе всем, за исключением немногого, распоряжаются подобные люди.
  - Конечно.
  - Из состава толпы всегда выделяется и другая часть...
  - Какая?
  - Из дельцов самыми богатыми большей частью становятся и наиболее собранные по своей природе.

<< Пред.           стр. 11 (из 13)           След. >>

Список литературы по разделу