<< Пред.           стр. 13 (из 16)           След. >>

Список литературы по разделу

 
  Макс приехал в Девон. Я поджидала его на Пэддингтонском вокзале, и мы вместе сели в ночной поезд. В мое отсутствие вечно что-нибудь случалось. Розалинда встретила нас в обычном своем бодром и деятельном настроении и тут же сообщила о несчастье:
  - Питер укусил Фредди Поттера за нос.
  Меньше всего мне хотелось услышать по возвращении домой, что наш драгоценный пес тяпнул за нос драгоценного сына нашей драгоценной экономки-поварихи.
  Розалинда объяснила, что Питер не виноват: она предупреждала Фредди Поттера, чтобы он не приближал свою физиономию к морде Питера и не дразнил его.
  - А он все равно подходил к Питеру все ближе и ближе и жужжал, вот Питер и цапнул его.
  - Да, - ответила я, - но, боюсь, миссис Поттер такое объяснение не убедит.
  - Нет, представь себе, она отнеслась к этому довольно спокойно, хотя, конечно, она не в восторге.
  - От чего же ей быть в восторге?
  - Но Фредди, надо сказать, вел себя очень храбро. Он вообще храбрый, - добавила Розалинда в защиту своего любимого приятеля по играм.
  Фредди Поттер, сын кухарки, был года на три младше Розалинды, и ей доставляло огромное удовольствие верховодить им, заботиться о нем, исполнять роль великодушной заступницы и в то же время быть безжалостной тираншей при выборе игр.
  - Счастье, что Питер не откусил ему нос совсем, правда? - сказала она. - Если бы это произошло, мне пришлось бы что-то придумывать, чтобы пристроить нос обратно, - не знаю, как бы я это сделала. Наверное, сначала тебе нужно было бы его простерилизовать, да? Правда, я не понимаю, как можно простерилизовать нос. Нельзя же его прокипятить?
  День нашего приезда оказался одним из тех невнятных дней, которые могут разгуляться и стать ясными и солнечными, но - как это хорошо известно знатокам девонширской погоды - могут продолжиться и чаще всего продолжаются дождем.
  Розалинда предложила устроить пикник в вересковой роще. Я ее охотно поддержала, и Макс согласился с явным удовольствием.
  Оглядываясь назад, понимаю, что, любя меня, друзья вынуждены были жестоко расплачиваться за мой безрассудный оптимизм в отношении погоды и ни на чем не основанную уверенность, что вересковая роща предпочтительней Торки в любую погоду. Это был как раз тот самый случай. Я ездила тогда на своем верном "моррисе каули", а это, разумеется, открытая прогулочная машина. Откидной брезентовый верх вытерся, в нем зияло несколько дыр. Во время дождя сидящим сзади вода лилась прямо за шиворот. Словом, поездка с семейством Кристи на пикник представляла собой суровое испытание на выносливость.
  Как только мы стартовали, припустил дождь. Несмотря на это, я настаивала на продолжении путешествия, расписывая Максу прелести вересковой рощи, которые он едва ли мог рассмотреть за плотной пеленой дождя и летящими из-под колес фонтанами брызг. Это был прекрасный экзамен для моего нового ближневосточного друга. Видимо, я ему очень нравилась, если он выдержал все это и еще сохранил довольный вид.
  Вернувшись в конце концов домой и сняв с себя мокрую одежду, каждый из нас принял горячую ванну, и мы долго играли с Розалиндой в разные игры. На следующий день, поскольку снова было довольно сыро, мы надели плащи и бодро отправились на прогулку под дождем в сопровождении нераскаявшегося Питера, который, впрочем, уже опять был в прекраснейших отношениях с Фредди Поттером.
  Оказавшись снова рядом с Максом, я чувствовала себя счастливой. Я осознала, насколько близки мы с ним стали, как понимали друг друга без слов. Тем не менее на следующий вечер я испытала шок. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по своим комнатам. Я читала, лежа в постели, когда в дверь постучали и на пороге появился Макс. В руке он держал книгу, которую я ему дала.
  - Спасибо за книгу, - сказал он. - Она мне понравилась.
  Положив ее на ночной столик, он присел на край кровати, внимательно посмотрел на меня и сказал, что хочет на мне жениться. Обычный в таких случаях для викторианской девицы возглас: "О, мистер Симпкинс, это так неожиданно!" - и близко не мог выразить моего ошеломления. Большинство женщин прекрасно чувствуют, когда нечто подобное носится в воздухе, - они заранее знают, что им вскоре сделают предложение, и - в зависимости от собственных намерений - либо показывают свою неприязнь так явно, что поклонник понимает ложность выбора, либо мягко доводят его до высшей точки кипения - и дело сделано. Но теперь я понимаю, что возглас: "О, мистер Симпкинс, это так неожиданно!" - может быть абсолютно искренним.
  Мне в голову не приходило, что случится или что даже может случиться нечто подобное. Мы были только друзьями, хотя Макс неожиданно стал для меня самым близким другом.
  Между нами произошел смешной разговор, который едва ли стоит здесь воспроизводить. Я сразу же заявила, что не могу согласиться на его предложение. Он спросил почему. Я все ему объяснила: я намного старше его - он признал это, но сказал, что всегда хотел жениться на женщине старше себя. Я возразила: чушь, ничего хорошего из этого не выйдет, напомнила, что он - католик; он ответил, что и об этом подумал и вообще взвесил все. Единственное, чего я не сказала и что, естественно, должна была бы сказать, будь это правдой, - что я не хочу выходить за него замуж, потому что вдруг поняла, что нет на свете ничего восхитительней, чем стать его женой. Если бы только он был постарше или я - помоложе.
  Мы проспорили, думаю, часа два. И постепенно он сломил меня - не столько доводами, сколько мягким напором.
  На следующее утро он уехал ранним поездом, сказав на прощание:
  - Уверен, вы захотите выйти за меня, если хорошенько подумаете.
  Было слишком рано, чтобы снова затевать спор. Проводив его, я вернулась домой в полной растерянности.
  Спросила у Розалинды, понравился ли ей Макс. "О да, очень! - ответила она. - Он понравился мне больше, чем полковник Р. и мистер В." Розалинда наверняка поняла, о чем идет речь, но, будучи воспитанной девочкой, не стала говорить об этом открыто.
  Несколько последовавших за этим недель были ужасны. Я чувствовала себя несчастной, сбитой с толку, ни в чем не уверенной. Сначала решила, что вообще не хочу снова выходить замуж, что мне необходимо сохранить независимость и поберечь свое самолюбие от новых ударов судьбы, что нет ничего глупее, чем выходить замуж за человека, который намного моложе тебя, что Макс слишком молод, чтобы разобраться в своих чувствах, и это, следовательно, будет нечестно с моей стороны - ему надо жениться на хорошей молоденькой девушке, к тому же я только теперь начала ощущать вкус свободы. Затем, незаметно, мои аргументы стали меняться. Да, он намного моложе меня, но у нас так много общего. Он тоже не любит веселых вечеринок и танцев - с другим молодым человеком мне было бы трудно держаться на равных, но не с Максом. А по музеям я могу ходить не хуже любого другого, может быть, даже с большим пониманием и интересом, чем молодая женщина. Смогла же я обойти все церкви в Алеппо и даже получить от этого удовольствие; я буду слушать рассказы Макса о древних временах, выучу греческий алфавит и прочту переводы "Энеиды", - по сути дела, работа Макса и его мысли мне гораздо ближе, чем дела Арчи в Сити.
  "Но ты не должна снова выходить замуж, - говорила я себе. - Нельзя быть такой дурочкой".
  Все случилось неожиданно. Если бы я восприняла Макса как вероятного будущего мужа, когда мы впервые встретились, я была бы осторожнее: не отдалась бы так легко этим непринужденным, счастливым взаимоотношениям. Но я ничего не подозревала - и вот, пожалуйста, нам так хорошо, так легко и радостно вместе, словно мы уже женаты.
  В отчаянии я обратилась к своему домашнему оракулу:
  - Розалинда, как ты посмотришь на то, что я снова выйду замуж?
  - Ну что ж, я ожидала, что когда-нибудь это случится, - ответила Розалинда с видом человека, который привык всегда учитывать любые возможности. - Считаю это вполне естественным.
  - Да, наверное...
  - Мне бы только не хотелось, чтобы ты выходила за полковника Р., - задумчиво продолжала она.
  Я удивилась, потому что полковник Р. всегда суетился вокруг Розалинды, и мне казалось, что ей нравится играть с ним в игры, которые он для нее придумывал.
  Я упомянула Макса.
  - По-моему, это лучше всего, - откликнулась Розалинда. - Нет, правда, будет очень хорошо, если ты выйдешь за него. - И прибавила: - Мы могли бы завести свою лодку. Он, кажется, неплохо играет в теннис? Мы будем с ним играть. И он может быть во многом полезен. - Она перечисляла достоинства Макса сугубо со своей, утилитарной точки зрения с предельной искренностью. - И Питер его любит, - прибавила она последний, главный аргумент.
  Тем не менее то лето было одним из самых трудных в моей жизни. Один за другим все восставали против моего замужества. Хотя на самом деле, в глубине души, это лишь придавало мне уверенности. Сестра была категорически против: разница в возрасте! Даже в голосе моего зятя Джеймса звучало предостережение.
  - А ты не думаешь, - сказал он, - что принимаешь решение под обаянием... э... той жизни, которая тебе так понравилась, жизни археологов? Что тебе просто было хорошо в Уре, у Byли. Быть может, поэтому твои чувства кажутся тебе такими теплыми?
  Но я знала, что это не так.
  - Конечно, это твое личное дело, - мягко добавил он.
  Милая Москитик, разумеется, вовсе не считала, что это мое личное дело, она была уверена, что это ее дело - оберечь меня от опрометчивого шага. Лишь Карло, моя дорогая, добрая Карло, и ее сестра были мне опорой. Они поддерживали меня, хотя, догадываюсь, лишь из преданности. На самом деле и они, вероятно, думали, что я совершаю досадную ошибку, но ни разу об этом не обмолвились, потому что не в их правилах было вмешиваться в чужие дела. Наверное, они сожалели, что я не выбрала симпатичного сорокадвухлетнего полковника, но раз я приняла другое решение, что ж, они встали на мою сторону.
  Наконец я сообщила новость супругам Вули. Они, как мне показалось, обрадовались. Лен, во всяком случае. Кэтрин, как всегда, понять было труднее.
  - Только вы не должны выходить за него замуж раньше, чем через два года, - сказала она.
  - Два года?! - испуганно переспросила я.
  - Да, иначе это его погубит.
  - Но мне кажется, это глупо. Я и так намного старше его. Какой смысл ждать, пока я состарюсь еще больше?
  - Я думаю, для него это будет вредно, - ответила Кэтрин. - Очень вредно, если он в его возрасте возомнит, что может получить сразу все, что пожелает. Ему полезнее будет подождать - пройти испытательный срок.
  С этим я согласиться не могла. Такая точка зрения казалась мне суровой и пуританской.
  Максу я заявила, что считаю ошибкой с его стороны намерение жениться на мне и предложила еще раз хорошенько все взвесить.
  - А что, ты думаешь, я делал последние три месяца? - ответил он. - Я все время об этом думал, пока жил во Франции, и решил: снова увижу ее - станет ясно, придумал я все это или нет. Оказалось - нет. Ты была такой, какой я помнил тебя, такой же желанной.
  - Это страшный риск.
  - Для меня - нет. Можешь считать, что рискуешь ты. Но разве нельзя рискнуть? Если не рисковать, ничего и не получишь.
  С этим нельзя было не согласиться. Я никогда не действовала, исходя только из соображений здравого смысла. Его слова успокоили меня: что ж, пусть я рискую, но рискнуть стоит, чтобы обрести человека, который сделает меня счастливой. Мне будет жаль, если ошибется он, но, в конце концов, это его решение и он принял его сознательно. Я постановила ждать шесть месяцев. Макс не видел в этом смысла. "К тому же, - добавил он, мне нужно снова ехать за границу, в Ур. Думаю, мы должны пожениться в сентябре". Я поговорила с Карло, и мы составили план.
  Вокруг меня было столько шума, и я так страдала от этого, что хотела сохранить все в тайне, насколько возможно. Было решено, что Карло и Мэри Фишер, Розалинда и я отправимся на остров Скай недели на три. Оглашение о предстоящем браке можно сделать там, а обвенчаться скромно в соборе святого Коломба в Эдинбурге.
  Затем я повезла Макса к Москитику и Джеймсу - Джеймс смирился, но был печален, Москитик всеми силами старалась расстроить наш брак.
  Однажды я и сама оказалась близка к тому, чтобы его расстроить. Мы ехали в поезде, и Макс, внимательней, чем обычно, слушая рассказ о моих родственниках, вдруг сказал:
  - Джеймс Уоттс? Я учился в Новом колледже с неким Джеком Уоттсом. Это не сын твоего Уоттса? Потрясающий был артист - замечательно всех изображал.
  Меня покоробило при мысли, что Макс и мой племянник - ровесники. Наш брак показался мне невозможным.
  - Ты слишком молод, - сказала я в отчаянии. - Ты слишком молод!
  На сей раз Макс встревожился не на шутку.
  - Вовсе нет, - сказал он, - просто я поступил в университет довольно рано, и все мои друзья были такими серьезными; я вовсе не состоял в веселой компании Джека Уоттса.
  Но сомнения не покидали меня.
  Москитик из кожи вон лезла, чтобы отговорить Макса от женитьбы, и я испугалась, что он невзлюбит ее, но случилось наоборот. Он понял, что она очень искренна и от всей души желает мне счастья. "И вообще она такая забавная", - сказал он. Все находили мою сестру забавной. "Дорогой Москитик, - говорил, бывало, мой племянник Джек своей матери, - я тебя очень люблю, ты такая забавная и такая милая". Это очень точное определение.
  Визит закончился тем, что Москитик, рыдая, удалилась, а Джеймс стал сердечно утешать меня. Хорошо еще, что моего племянника Джека не было дома - он мог расстроить все планы.
  - Конечно, я с самого начала знал, что ты твердо решила выйти за него замуж, - сказал мне зять. - И знаю, что своих решений ты не меняешь.
  - О, Джимми, ничего ты не знаешь. Я весь день только и делаю, что меняю решения.
  - Но не по существу. Однако я надеюсь, что все будет xopошо. - Это не то, что выбрал бы для тебя я, но ты всегда была благоразумна, а он мне кажется молодым человеком с будущим.
  Я так любила милого Джеймса - он был необыкновенно терпим и кроток.
  - Не обращай внимания на Москитика, - сказал он. - Tы же знаешь ее - когда все свершится, она станет вести себя совсем по-другому.
  Тем временем мы всё держали в секрете.
  Я спросила Москитика, приедет ли она в Эдинбург на наше венчание, она ответила, что лучше ей не ездить: "Я буду все время плакать и всех расстраивать". Я была ей искренне благодарна за это. Двое добрых, спокойных шотландских друзей станут мне надежной и достаточной опорой. Итак, я отправилась на Скай с ними и с Розалиндой.
  Скай мне чрезвычайно понравился. Иногда, правда, хотелось, чтобы дождь шел не каждый день, но это был мелкий, моросящий дождь, который не очень и мешал. Мы бродили по вересковым зарослям, где чудесно пахнет мокрой землей и торфом.
  Через пару дней после нашего приезда Розалинда привлекла всеобщее внимание в гостиничном ресторане одной репликой. Питера, который приехал с нами, разумеется, туда не брали, но как-то во время обеда Розалинда громко произнесла, обращаясь к Карло:
  - Конечно же, Карло, Питер должен был бы стать твоим мужем, не правда ли? Ведь он спит с тобой.
  Все постояльцы, преимущественно пожилые дамы, дружно обратили свои взоры на Карло.
  Мне Розалинда тоже дала несколько советов по поводу будущего замужества:
  - Знаешь, - сказала она, - когда ты выйдешь замуж за Макса, тебе придется спать с ним в одной постели.
  - Я знаю, - ответила я.
  - Знаю, что ты знаешь, ведь ты уже была замужем за папой, но, быть может, ты об этом не подумала?
  Я заверила ее, что подумала обо всем.
  Шли недели. Я гуляла по вересковым рощам, и иногда у меня случались приступы отчаяния при мысли, что я ломаю Максу жизнь.
  Макс тем временем с головой был завален работой в Британском музее, кроме того, заканчивал рисунки археологических находок. В последнюю неделю накануне свадьбы, он рисовал каждый день до пяти часов утра. Я подозревала, что Кэтрин Вули заставляла Лена загружать его работой сверх всякой меры: она очень сердилась на меня за то, что я не захотела отложить нашу свадьбу.
  Перед моим отъездом из Лондона Лен зашел ко мне явно чем-то смущенный - я не могла понять, что с ним.
  - Видите ли, - сказал он наконец, запинаясь, - боюсь, у нас возникнут затруднения. Я имею в виду в Уре и Багдаде. То есть, понимаете, вы, наверное, не сможете поехать с нами в экспедицию. Дело в том, что там у нас нет лишнего места ни для кого, кроме членов экспедиции.
  - Конечно, - ответила я, - я это хорошо понимаю - от меня там никакой пользы. Мы уже все обсудили. Макс конечно же и сам бы не поехал, но не считает возможным бросить вас накануне сезона, когда уже поздно искать замену.
  - Я думаю... Я уверен... - Лен помолчал. - Я полагаю, что - ну, знаете, кому-то может показаться странным, если вы не приедете в Ур.
  - Не понимаю, что здесь странного, - ответила я. - К тому же в конце сезона я приеду в Багдад.
  - Да, конечно, тогда, надеюсь, вы проведете несколько дней в Уре.
  - Значит, все в порядке? - подвела я итог.
  - Да, но я думал... мы думали... то есть Кэтрин... конечно, мы оба считали...
  - Да? - подстегнула я его.
  - ...Может быть, вам лучше не приезжать в Багдад - сейчас. То есть если вы приедете в Багдад вместе с Максом, а потом он отправится в Ур, а вы - домой, не кажется ли вам, что это будет выглядеть странно? То есть я не знаю, все ли одобрят это.
  Во мне вдруг поднялось непреодолимое раздражение. Я не собиралась ехать в Ур, я бы никогда и не заговорила об этом, потому что не считала такую поездку возможной, но почему мне нельзя ехать в Багдад, если я того пожелаю?
  Вообще-то мы с Максом уже решили, что я в Багдад не поеду - в том не было никакого смысла. Мы собирались провести медовый месяц в Греции, а из Афин он должен был ехать в Ирак, а я - домой, в Англию, и все билеты были уже заказаны, но сообщать об этом Лену в сложившейся ситуации я не сочла нужным.
  Довольно резко я возразила:
  - Полагаю, Лен, едва ли ваше дело решать, куда мне ездить, а куда - нет. Если я захочу приехать с мужем в Багдад, я туда приеду - ни к раскопкам, ни к вам это никакого отношения не имеет.
  - О! Я надеюсь, вы не обиделись. Просто Кэтрин думает...
  Я не сомневалась, что сам Лен тут ни при чем - все это штучки Кэтрин. И хоть я ее любила, терпеть ее диктат над собой не собиралась. Увидевшись с Максом, я рассказала ему о разговоре с Леном и о том, что не сообщила тому о своем намерении не ездить в Багдад. Макс пришел в ярость, мне едва удалось его успокоить.
  - Я настою, чтобы ты поехала, - сказал он.
  - Глупо. Это дорого, к тому же нам будет очень грустно там расставаться.
  Именно тогда он рассказал мне о том, что на следующий год, вероятно, будет работать у доктора Кэмпбелла-Томпсона на раскопках Ниневии в Северном Ираке, и при любых обстоятельствах возьмет меня туда с собой.
  - Еще ничего не решено, - добавил он, - многое нужно уладить, но после этого сезона я больше не собираюсь расставаться с тобой так надолго. У Лена будет достаточно времени, чтобы найти мне замену.
  Дни на острове Скай шли своим чередом. В положенный срок состоялось церковное оглашение нашего предстоявшего брака, и все пожилые дамы в церкви, обожающие романтические события вроде свадеб, смотрели на меня добрыми, ласковыми глазами.
  Макс приехал в Эдинбург, туда же с острова Скай направились мы с Розалиндой, Карло, Мэри и Питером. Нас обвенчали в маленькой часовне при соборе святого Коломба. Свадьба получилась именно такой, как мы хотели, - никаких репортеров, все удалось сохранить в тайне. Двусмысленность нашего существования, однако, никуда не исчезла, ибо мы, как поется в старой песне, расстались на церковном пороге. Макс поехал в Лондон заканчивать работу, связанную с урскими находками, мы с Розалиндой на следующий день вернулись на Крессуэл-плейс, где нас встретила моя верная Бесси, тайно вызванная туда. Макс держался поодаль и лишь через два дня подъехал к крыльцу дома на Крессуэл-плейс в нанятом "даймлере". На нем мы прибыли в Дувр, затем пересекли Канал и направились к первой цели нашего свадебного путешествия - Венеции.
  Все турне Макс придумал сам: для меня оно должно было стать сюрпризом. Уверена, никто не получал от свадебного путешествия такого удовольствия, как мы. Единственное, что его омрачило, это то, что уже на подступах к Венеции Восточный экспресс подвергся нашествию клопов.
 
 
 Часть девятая
 "Жизнь с Максом"
 
 Глава первая
 
  Свадебное путешествие привело нас в Дубровник, оттуда - в Сплит. Сплит я не забуду никогда. Как-то вечером, прогуливаясь по городу и завернув за какой-то угол, мы очутились на площади, посреди которой до неба возвышалась огромная статуя Святого Георгия - одна из лучших работ скульптора Местровича. Она была настолько огромна и так господствовала над всем окружающим, что навсегда врезалась мне в память как некая веха на жизненном пути.
  Много смешных воспоминаний связано у нас с югославскими меню. Они все написаны по-сербохорватски, и мы, разумеется, понятия не имели, что в них. Мы, бывало, тыкали в меню пальцем наугад и не без волнения ждали, что же принесут. Иногда нам подавали огромное блюдо из цыпленка, иногда яйца-пашот под очень острым белым соусом, а иногда гигантские тарелки супергуляша. Порции всегда были чрезмерными, и ни в одном ресторане не хотели получать по счету. Официант обычно бормотал на ломаном английском, французском или итальянском: "Не сегодня, не сегодня. Заплатите завтра". Не знаю, что они делали, если кто-то питался в ресторане неделю, а потом уплывал на пароходе, так и не заплатив. В последнее перед отъездом утро, твердо решив расплатиться по всем счетам, мы, разумеется, столкнулись с самыми большими трудностями в своем любимом ресторане: у нас не хотели брать денег. "Зайдите попозже", - сказали нам. "Но мы не можем зайти попозже, - в который раз твердили мы, - потому что уезжаем в полдень на пароходе". Небольшого роста официант тяжко вздохнул - перспектива заниматься арифметикой его явно удручала - ушел в маленькую комнатушку, долго чесал там затылок, пробовал поочередно разные карандаши, ворчал и в конце концов минут через пять вынес весьма скромный счет за то невероятное количество еды, которое мы поглотили, после чего пожелал нам удачи, и мы отбыли.
  Следующим этапом было путешествие вдоль побережья Далмации и Греции в Патры. Макс объяснил, что мы поплывем на маленьком грузовом суденышке. Стоя на пристани в ожидании его, мы немного нервничали. Потом вдруг увидели совсем крохотный кораблик, эдакую "скорлупку", и не поверили, что именно на нем нам предстояло плыть. У него было необычное название, состоявшее из одних согласных - "Сбрн" - как его следовало произносить, мы так и не узнали. Но это действительно был наш корабль - сомневаться не приходилось. Он брал на борт четырех пассажиров: в одной каюте - мы, в другой - еще двое, сошедшие на берег в следующем порту. Теперь весь корабль был в нашем распоряжении.
  Нигде больше не едала я таких блюд, как на том пароходике: вкуснейшая баранина, нежная, разделанная на небольшие отбивные, с сочными овощами, рисом, чудесным соусом и чем-то аппетитным, зажаренным на вертеле. С капитаном корабля мы болтали на ломаном итальянском.
  - Вам нравится еда? - спросил он. - Я рад. Я специально для вас заказал настоящую английскую еду.
  Я искренне надеялась, что он никогда не попадет в Англию и не узнает, что на самом деле представляет из себя "настоящая английская еда". Капитан поведал нам, что ему предлагали перейти на большее пассажирское судно, но он отказался от повышения и остался здесь, так как предпочитает тихую, спокойную жизнь - пассажиры не докучали ему на этом корабле, к тому же у него великолепный кок.
  - На корабле, где много пассажиров, забот на оберешься, - объяснил он. - Словом, не нужно мне никакого повышения.
  Несколько чудесных дней мы провели на этом маленьком сербском суденышке, останавливаясь в небольших портах - Санта-Анна, Санта-Маура, Санта-Каранта. Мы сходили на берег, а капитан предупреждал нас, что за полчаса до отплытия даст гудок. Бродя по оливковым рощам или сидя среди цветов, мы вдруг слышали гудок, разворачивались и бросались к причалу. Как чудесно было, отдыхая в оливковой роще, чувствовать себя совершенно счастливыми и умиротворенными. Это был наш Эдемский сад, наш рай земной.
  Наконец мы прибыли в Патры, помахали на прощанье капитану и сели в маленький смешной поезд, который должен был доставить нас в Олимпию. Его переполняли не только пассажиры, но и огромное количество клопов. На сей раз они искусали мне ноги под брюками, которые на следующий день пришлось разрезать - настолько ноги распухли.
  Греция не нуждается в восхвалениях. Олимпия оказалась именно такой прекрасной, какой я ее себе представляла. Через день мы отправились на мулах в Андритсену - и это, надо сказать, чуть не кончилось крахом нашей семейной жизни.
  Четырнадцать часов верхом на муле без предварительной подготовки привели к тому, что я едва не криком кричала от немыслимой боли. Я уже не знала, что мучительней - идти пешком или сидеть на муле. Когда мы наконец прибыли на место, я свалилась с мула, одеревеневшая настолько, что не могла идти, и упрекнула Макса:
  - Тебе вообще не следовало жениться, если ты не способен понять, как чувствует себя женщина после подобного путешествия!
  Макс и сам не мог ни согнуться, ни разогнуться и страдал от боли. Его объяснения, что по предварительным расчетам переход должен был занять не более восьми часов, действия не возымели. Мне понадобилось семь лет или больше, чтобы понять, что eго оценки вероятной длительности путешествия всегда были непомерно занижены, к его прогнозу следовало прибавлять минимум еще треть.
  Два дня мы приходили в себя в Андритсене, после чего я призналась, что все же не жалею о том, что вышла за него замуж, и что он, вероятно, может еще научиться правильно обращаться с женой, в частности, не таскать ее верхом на муле бог знает куда, прежде чем скрупулезно вычислит продолжительность перехода. Приняв меры предосторожности, мы совершили еще один верховой переезд к отдаленному храму. Он занял не более пяти часов и совсем не измучил меня.
  Побывали мы в Микенах, Эпидавре. В Нафплоне жили в номере, напоминавшем королевские покои: стены обтянуты красным бархатом, а посредине спальни - необъятных размеров кровать, над которой на четырех столбцах возвышался балдахин с пологом из золотой парчи. Завтракали мы на не слишком надежном, но богато украшенном лепниной балконе с видом на остров посреди моря, а потом не без опасений шли купаться в море, кишевшее медузами.
  Эпидавр показался мне особенно красивым, хоть именно там я впервые столкнулась с тем, что называют "археологическим сдвигом". День выдался божественный, и я, вскарабкавшись на самый верх амфитеатра, сидела там, пока Макс изучал надписи в музее. Прошло очень много времени, он все не приходил. Наконец терпение мое лопнуло, я спустилась вниз и вошла в музей. Макс по-прежнему, распластавшись, лежал на полу, в полном восторге рассматривая там какую-то надпись.
  - Ты все еще не прочел это? - удивилась я.
  - Нет, довольно необычная надпись, - ответил он. - Хочешь, я объясню тебе?
  - Пожалуй, не стоит, - твердо сказала я. - На улице так хорошо - просто чудесно.
  - Да, конечно, - рассеянно согласился он.
  - Не возражаешь, если я пойду туда снова? - спросила я.
  - Нет, - ответил он, немного удивившись, - конечно, нет. Просто я подумал, что тебе эта надпись тоже будет интересна.
  - Боюсь, не настолько, - сказала я и снова заняла свое место в верхнем ряду амфитеатра. Макс присоединился ко мне час спустя, совершенно счастливый, поскольку ему удалось расшифровать некое темное место в греческой фразе, и следовательно, день, как он считал, удался.
  И все же главное - это Дельфы. Они поразили меня такой неправдоподобной красотой, что мы даже поискали место, где когда-нибудь, быть может, смогли бы построить небольшой домишко. Помню, мы присмотрели три таких места. Это была чудесная греза - не думаю, чтобы и тогда мы верили в ее осуществимость. Попав в Дельфы пару лет назад и увидев огромные автобусы, снующие взад-вперед, кафе, сувенирные лавки и толпы туристов, я подумала: как хорошо, что мы не построили там дома.
  Мы вообще любили выбирать места для своего будущего жилища. В основном это было мое пристрастие, я всегда обожала собственные дома - в моей жизни был момент, незадолго до начала второй мировой войны, когда я владела восемью домами. Я отыскивала в Лондоне полуразвалившиеся, ветхие здания, перестраивала, отделывала и обставляла их. Когда началась война и пришлось страховать их от бомбежки, владение столькими домами не казалось мне уже таким приятным. Впрочем, я получила хороший доход от их продажи. Когда я могла себе это позволить, приобретение домов было моим самым любимым занятием. Мне и сейчас интересно пройти мимо "своего" дома, посмотреть, как его содержат, и попробовать угадать, что за люди в нем теперь живут.
  В последний день мы спускались от Дельф к морю в сопровождении местного грека. Макс разговорился с ним; он вообще очень любознателен и не упускает возможности задать множество вопросов местным жителям, где бы ни оказался. В тот раз он спрашивал у проводника названия разных цветов. Наш очаровательный грек выражал полную готовность услужить. Макс указывал на цветок, грек называл его, и Макс тщательно заносил все в блокнот. Записав названий двадцать пять, он заметил, что в перечне встречаются повторы. Он произнес греческое название синего цветка с колючими шипами на стебле, только что сообщенное ему проводником, и увидел, что так же точно тот чуть раньше назвал большие желтые ноготки. И тут мы сообразили, что, не желая огорчать нас, грек просто произносил те названия, которые знал. А поскольку знал не так уж много, начал повторяться. С негодованием Макс вынужден был констатировать, что его скрупулезно составленный список ничего не стоит.
  Мы завершили свое путешествие в Афинах, и здесь каких-нибудь четыре-пять дней спустя счастливых обитателей Эдема подстерегало несчастье. Я подхватила болезнь, которую сначала приняла за обычное кишечное расстройство. На Ближнем Востоке люди страдают этим очень часто: бывает "египетское недомогание", "багдадское", "тегеранское" и прочие. Свою болезнь я вначале нарекла "афинским недомоганием", но все оказалось гораздо серьезней.
  Через несколько дней я встала и даже поехала на экскурсию, но почувствовала себя так плохо, что вынуждена была вернуться. Меня привезли обратно с очень высокой температурой. Когда выяснилось, что никакие лекарства не помогают - несмотря на мои протесты, вызвали врача. В наличии имелся только греческий врач, однако он говорил по-французски. Увы, вскоре обнаружилось, что, довольно свободно объясняясь по-французски, я не знаю медицинских терминов. Доктор был склонен квалифицировать мое заболевание как отравление красной кефалью, которая, по его словам, представляла опасность, особенно для иностранцев, не знающих, как правильно разделывать эту рыбу. Он поведал мне жуткую историю о некоем министре, который чуть не умер от этой болезни - его чудом спасли в самую последнюю минуту. Я чувствовала себя достаточно плохо, чтобы поверить, что в любой момент могу умереть. У меня была температура под сорок, и я ничего не могла удержать в желудке. Тем не менее, в конце концов, доктору удалось вытащить меня с того света. В один прекрасный момент я снова почувствовала себя человеком. Сама мысль о еде все еще казалась мне отвратительной, и у меня не было сил пошевелиться, но я шла на поправку и знала это, а посему убедила Макса, что через день он может уезжать.
  - Это ужасно! Как же я оставлю тебя, дорогая?
  Дело в том, что Максу поручили приехать в Ур заблаговременно, проследить, чтобы вовремя были сделаны пристройки к прошлогоднему дому, и подготовить все к приезду двумя неделями позже Вули и остальных членов экспедиции. Макс должен был, в частности, обеспечить строительство новой столовой и ванной для Кэтрин.
  - Я уверен, они поймут, - сказал Макс, но в его голосе звучало сомнение, а я не сомневалась, что они не поймут.
  Изо всех сил я старалась уговорить Макса ехать и сказала, что вину за пренебрежение им своими обязанностями они возложат на меня. Это было делом нашей общей чести, чтобы Макс оказался на месте вовремя. Я заверила, что теперь со мной все будет в порядке: полежу спокойно еще с недельку, окончательно поправлюсь и поеду прямо домой на Восточном экспрессе.
  Бедный Макс разрывался на части. Он тоже обладал пресловутым английским чувством долга. Леонард Вули строго наказал ему:
  - Я доверяю вам, Макс. Вы можете развлекаться сколько угодно, но очень важно, чтобы вы дали мне слово, что будете на месте в назначенный срок и отнесетесь к поручению со всей ответственностью.
  - Ты же знаешь, что скажет Лен, - заметила я.
  - Но ты серьезно больна!
  - Знаю, что больна, но они этому не поверят. Они сочтут, что я просто не хочу тебя отпускать, а я не желаю давать им повод для этого. И вообще, если ты будешь спорить, у меня опять поднимется температура и я действительно снова заболею.
  Итак, в конце концов Макс отправился выполнять свой долг и мы оба чувствовали себя героями.
  Единственным человеком, который не желал принимать никаких объяснений, был доктор-грек. Он воздел руки к небу и разразился потоком гневной французской речи:
  - Да, да, все они таковы, эти англичане! Я знавал многих из них, очень многих - и все были одинаковы. Они преданы своей работе, своему долгу. А что такое работа и долг в сравнении с человеческой жизнью?! Жена - живое существо, не так ли? Жена больна - но какое это для них имеет значение?! Между тем только это и имеет на самом деле значение - человек в беде!
  - Вы не понимаете, - возразила я. - Это действительно важно. Он дал слово. На нем лежит большая ответственность.
  - Ответственность?! Какая ответственность?! Что такое работа, долг? Долг? Да он ничто по сравнению с любовью и преданностью! Но англичане есть англичане. О, какое равнодушие, какая froideur! Какое несчастье быть замужем за англичанином! Ни одной женщине не пожелал бы этого - честное слово - ни одной!
  Я была слишком слаба, чтобы продолжать спор, но заверила его, что довольна своей судьбой.
  - Вам нужно очень беречь себя, - предупредил он. - Но говорить же бесполезно. Министр, о котором я вам рассказывал, - знаете, когда он вернулся к исполнению своих обязанностей? Только через месяц!
  На меня это не произвело впечатления. Я сказала, что английские желудки намного крепче и возвращаются в прежнее здоровое состояние гораздо быстрее. Доктор снова воздел руки, громко запричитал по-французски и отбыл, в известной мере "умыв руки". Если мне захочется, сказал он, можно съесть немного пустых отварных макарон. Словно бревно, лежала я в спальне с зелеными стенами; самочувствие отвратительное, боли в животе и пояснице, слабость такая, что рукой пошевелить трудно. Попросила принести пустых вареных макарон. Съела, может быть, штучки три и отставила тарелку. Мне казалось невероятным, что когда-нибудь я снова получу удовольствие от еды.
  Я думала о Максе. Сейчас он, должно быть, прибыл в Бейрут. Завтра отправится через пустыню с "Наирнами". Бедный Макс, он будет тревожиться за меня.
  К счастью, сама я больше за себя не волновалась. Я чувствовала, как во мне зреет желание что-нибудь сделать или куда-нибудь отправиться. Я ела теперь больше пустых макарон, потом стала чуть-чуть посыпать их тертым сыром и каждое утро трижды обходила вокруг комнаты, чтобы упражнять ноги. Когда снова пришел доктор, я доложила ему, что мне гораздо лучше.
  - Отлично. Вижу, что лучше.
  - По сути дела, - вставила я, - я могла бы послезавтра отправляться домой.
  - И слышать не хочу подобных глупостей! Я же говорил вам, что министр...
  Этот министр начинал мне надоедать. Я вызвала служащего отеля и попросила его заказать мне билет на Восточный экспресс, отбывающий через три дня. Доктору я призналась в своем решении только вечером накануне отъезда. Его руки, как обычно, взметнулись вверх. Он обвинял меня в неблагодарности, в безрассудстве и предупредил, что меня могут снять с поезда en route и я умру на вокзальном перроне в страшных мучениях. Я точно знала, что он сгущает краски. Английские желудки, повторила я, приходят в норму быстро.
  В положенный срок я отбыла. Носильщик из отеля помог мне доползти до своего места. Я рухнула на вагонный диван и в основном всю дорогу на нем пролежала. Иногда просила принести мне из вагона-ресторана горячего супа, но, поскольку обычно он был жирный, не ела. Подобное воздержание пошло бы на пользу моей фигуре несколько лет спустя, но в то время я была еще достаточно стройна, так что к концу поездки походила на мешок костей. Как замечательно было вернуться домой и плюхнуться на свою постель! Надо признать, что обрести прежнее состояние тела и духа я действительно смогла только через месяц.
  Макс благополучно добрался до Ура, хоть и дрожал от страха за меня. En route он без конца слал мне телеграммы и постоянно ждал моих, но ни те, ни другие, разумеется, никогда не доходили. Он работал с такой энергией, что сделал гораздо больше, чем ожидали от него Вули.
  - Я им покажу! - говорил он себе.
  Ванную для Кэтрин он построил по собственному проекту - настолько тесную, насколько было возможно, а украшений в ней и в столовой сделал ровно столько, сколько считал достаточным.
  - Но мы не требовали, чтобы вы так много всего делали! - воскликнула по приезде Кэтрин.
  - Я решил, поскольку уж я здесь, сделать все, что можно, - мрачно ответил Макс и пояснил, что оставил меня в Афинах на пороге смерти.
  - Вам следовало остаться с ней, - сказала Кэтрин.
  - Я тоже так думаю, - ответил Макс. - Но вы оба слишком хорошо объяснили мне, сколь важна моя миссия здесь.
  Кэтрин допекала Лена, твердя, что ванная ей не нравится, что ее нужно сломать и построить новую, что, разумеется, и было в конце концов сделано ко всеобщему неудобству. Правда, позднее она похвалила Макса за прекрасный проект столовой и сказала, что теперь чувствует себя в ней совсем по-другому.
  К старости я прекрасно научилась обращаться с самыми разными типами импульсивных людей - актерами, продюсерами, архитекторами, музыкантами и примадоннами, подобными Кэтрин Вули. Мать Макса я называла примадонной в своем праве. Моя собственная мать тоже почти отвечала этому определению: она могла доводить себя до ужасного состояния, однако на следующий день начисто об этом забывала. "Но ты была в таком отчаянии!" - бывало говорила ей я. "В отчаянии? - очень удивлялась мама. - Разве? Это так выглядело?"
  У нас и сейчас есть несколько друзей, весьма подверженных переменам настроений. Когда Чарлз Лоутон играл Эркюля Пуаро в "Алиби", мы с ним как-то во время перерыва в репетиции ели мороженое и потягивали содовую, и он объяснил мне свой метод:
  - Очень полезно притворяться импульсивным, даже если на самом деле у вас другой характер. Люди говорят: "Не раздражайте его. Вы же знаете, он человек настроения". Иногда, правда, это утомляет, - добавил он. - Особенно когда не хочется притворяться. Но это вознаграждается. Всегда вознаграждается.
 
 Глава вторая
 
  Я очень смутно припоминаю свои занятия литературой в тот период. Не думаю, что даже тогда я воспринимала себя как писателя bonа fide. Кое-что я писала, да - книжки, рассказы. Их печатали, и я стала привыкать к тому, что могу рассчитывать на это как на надежный источник дохода. Но когда я заполняла анкету и добиралась до графы "род занятий", мне и в голову не приходило написать что бы то ни было, кроме освященного веками: "Замужняя дама". Я была замужней дамой, таков был мой статус и род занятий. Попутно я писала книжки, но никогда не относилась к своему писательству как к чему-то, что торжественно величают "делом жизни" - было бы смешно.
  Моя свекровь не могла этого понять. "Вы так чудесно пишете, Агата, дорогая, и именно поэтому вам следовало бы написать что-нибудь... ну... более серьезное". Она имела в виду: нечто "стоящее". Мне было трудно ей объяснить, да я особенно и не старалась, что пишу для собственного удовольствия.
  Мне хотелось стать хорошим писателем в детективном жанре, и к тому времени я весьма тщеславно считала себя таковым. Некоторыми своими книгами я была довольна и они мне даже нравились. Разумеется, не без оговорок - полное удовлетворение, полагаю, вообще недостижимо. Никогда произведение не получается точно таким, каким задумано, как вы представляете его себе, предварительно набрасывая первую главу или прокручивая сюжет в голове.
  Моей дорогой свекрови, догадываюсь, хотелось, чтобы я написала биографию какой-нибудь всемирной знаменитости. Едва ли можно найти что-нибудь, менее подходящее для меня. Но я старалась спрятаться за маской скромности, повторяя иногда (хоть на самом деле так и не думала): "Да, конечно, но ведь я не настоящий писатель". Розалинда в этих случаях обычно поправляла меня: "Нет, мама, ты - писатель. Теперь ты уже определенно писатель".
  В одном конкретном смысле женитьба на мне обернулась для Макса наказанием. Как вскоре выяснилось, он никогда не читал романов. Кэтрин Вули заставляла его прочесть "Убийство Роджера Экройда", но ему удалось отвертеться. Кто-то в его присутствии сказал, чем кончается книга, после чего у него появились все основания заявить: "Какой смысл читать роман, если знаешь, чем он кончится?" Однако теперь, в качестве моего мужа, он стоически выполнял эту обязанность.
  К тому времени я уже написала книг десять, и он мало-помалу начал "выплачивать долги". Поскольку легким чтением Макс считал профессионально написанные труды по археологии и древней культуре, было забавно наблюдать, с каким трудом давалось ему истинно легкое чтение. Тем не менее он был прилежен, и я могу с гордостью сказать, что в конце концов эта добровольно возложенная им на себя повинность ему даже понравилась.
  Любопытно, что я плохо помню, как писала книги сразу после замужества. Наверное, я так наслаждалась жизнью, что работала лишь урывками, между делом. У меня никогда не было собственной комнаты, предназначенной специально для писания. Впоследствии это создало массу неудобств, поскольку любой интервьюер всегда первым делом желал сфотографировать меня за работой. "Покажите, где вы пишете свои книги".
  - О, везде!
  - Но у вас наверняка есть постоянное место, где вы работаете.
  У меня его не было. Мне нужен был лишь устойчивый стол и пишущая машинка. Я привыкла уже к тому времени писать сразу на машинке, хотя начальные и некоторые другие главы по-прежнему сперва записывала от руки, а потом перепечатывала. Очень удобно было писать на мраморном умывальном столике в спальне или на обеденном столе в перерывах между едой.
  Домашние обычно замечали приближение у меня периода писательской активности: "Глядите, миссус снова села на яйца". Карло и Мэри всегда называли меня в шутку "миссус" и говорили словно бы от имени пса, Питера, да и Розалинда гораздо чаще звала меня так, а не мамой. Во всяком случае, они всегда знали, когда я была "на сносях", смотрели на меня с ожиданием и убеждали закрыться где-нибудь в дальней комнате и заняться делом.
  Многие друзья удивлялись: "Когда ты пишешь свои книги? Я никогда не видел тебя за письменным столом и даже не видел, чтобы ты собиралась писать". Должно быть, я вела себя, как раздобывшая кость собака, которая исчезает куда-то на полчаса, а потом возвращается с перепачканным землей носом. Я делала приблизительно то же самое. Мне бывало немного неловко "идти писать". Но если удавалось уединиться, закрыть дверь и сделать так, чтобы никто не мешал, тогда я забывала обо всем на свете и неслась вперед на всех парусах.
  С 1929 по 1932 год я сделала довольно много: кроме нескольких "полноформатных" книг опубликовала два сборника рассказов. В один из них вошли рассказы мистера Куина - это мои любимые. Я писала их без спешки, по одному в три-четыре месяца, иногда еще реже. Журналам они, похоже, нравились, мне тоже, но я не соглашалась печатать их с продолжением. Мне не хотелось делать из мистера Куина сериал: я надеялась со временем собрать их в книгу. Мистер Куин был для меня эхом моих ранних стихов об Арлекине и Коломбине.
  Он просто присутствовал в рассказе - был катализатором сюжета, не более - но само его присутствие влияло на окружающих. Какой-нибудь незначительный факт, казалось бы, не имеющая отношения к делу фраза вдруг показывали, что он есть на самом деле: случайно упавший из окна свет выхватывал из темноты человека в костюме Арлекина - он появлялся на мгновение и тут же снова исчезал. Мистер Куин всегда был другом влюбленных и ходил рядом со смертью. Коротышка мистер Саттерсуэйт, можно сказать, агент мистера Куина, тоже стал моим любимым персонажем.
  Вышел у меня и другой сборник - "Партнеры по преступлению". В нем каждый рассказ был написан в манере какого-нибудь известного тогда автора детективов. Сейчас некоторых из них я даже вспомнить не могу. Помню лишь Торили Колтона, слепого сыщика, - это, разумеется, Остин Фримен; Фримена Уиллса Крофта с его знаменитыми расписаниями; и конечно же узнаю неизбежного Шерлока Холмса. Любопытно проследить, кто из двенадцати авторов, отобранных тогда мною, все еще известен - одни по-прежнему у всех на слуху, другие более-менее канули в забвенье. В то время мне казалось, что все они, каждый по-своему, пишут прекрасно и занимательно. В "Партнерах по преступлению" фигурировали два молодых героя - Томми и Таппенс - главные действующие лица моей второй по счету книги "Тайный враг". Было забавно снова встретиться с ними.
  "Убийство в доме викария" напечатано в 1930 году, но я совершенно не помню, где, когда, при каких обстоятельствах написала его, почему, или, по крайней мере, что подсказало мне выбор нового действующего лица - мисс Марпл - в качестве сыщика. У меня тогда, разумеется, и в мыслях не было сделать ее своим постоянным персонажем до конца жизни, и я никак не могла предположить, что она составит конкуренцию Эркюлю Пуаро.
  Читатели в письмах часто предлагают мне устроить встречу мисс Марпл с Эркюлем Пуаро. Но зачем? Уверена, им самим это не понравилось бы. Эркюль Пуаро, законченный эгоист, не стал бы терпеть, чтобы какая-то старая дева учила его ремеслу. Он профессионал, в мире мисс Марпл он чувствовал бы себя не в своей тарелке. Нет, они оба - звезды, звезды в своем праве. Я не собираюсь сводить их, во всяком случае, если не почувствую вдруг неодолимого желания сделать это.
  Быть может, мисс Марпл появилась потому, что я испытала огромное удовольствие, описывая сестру доктора Шеппарда в "Убийстве Роджера Экройда". Она - мой любимый из всех персонажей этой книги - ядовитая старая дева, очень любопытная, знающая все и вся обо всех, все слышащая, - словом, розыскная служба на дому. Когда книгу решили инсценировать, больше всего меня огорчило то, что Кэролайн из сюжета исключили. Вместо нее доктора снабдили другой сестрой - гораздо более молодой, симпатичной девушкой, которая могла представить для Пуаро романтический интерес.
  Когда мне впервые предложили сделать из моей книги пьесу, я понятия не имела, какие страдания испытывает автор из-за перекраивания сюжета. У меня была - уже не помню когда - написана собственная детективная пьеса. Хьюз Мэсси ее не одобрил, по сути дела, мне предложили он нее отказаться, и я упорствовать не стала. Пьеса называлась "Черный кофе". Это был традиционный шпионский триллер, который хоть и строился в соответствии с общепринятыми клише, казался мне вовсе недурным. Впрочем, пьеса дождалась своего часа: приятель по Саннингдейлу, мистер Берман, как-то связанный с Королевским театром, предложил ее поставить.
  Странно: почему-то роль Пуаро всегда исполняли актеры нестандартных габаритов. Чарлз Лоутон имел немало лишнего веса, и Фрэнсис Салливен был широк в плечах, толст и ростом под два метра. Он играл Эркюля Пуаро в "Черном кофе". Первая постановка была, если не ошибаюсь, в "Эвримене", в Хэмпстеде, роль Люсии исполняла Джойс Блэнд, которую я всегда считала очень хорошей актрисой.
  "Черный кофе" тихо играли там четыре или пять месяцев, после чего он перебрался и в Уэст-Энд; двадцать с лишним лет спустя спектакль был возобновлен с небольшими изменениями и долго держался в репертуаре.
  Пьесы-триллеры обычно похожи друг на друга по сюжету. Разнятся они лишь Врагом. Всегда имеется международная банда преступников a la Мориарти - сначала это были немцы, "гунны" первой мировой войны, затем коммунисты, потом, в свою очередь, их сменили фашисты. Были русские, китайцы, затем снова международная банда, но неизменно оставался Главный Преступник, стремящийся к мировому господству.
  Впервые мою книгу "Убийство Роджера Экройда" инсценировал Майкл Мортон, набивший себе руку на инсценировках. Пьеса называлась "Алиби". Первый вариант мне очень не понравился: Пуаро в нем был лет на двадцать моложе, звали его Красавчик Пуаро, и все девушки в него влюблялись. К тому времени я уже так привязалась к Пуаро, что поняла: это на всю жизнь. Вот почему я яростно возражала против искажения его образа. В конце концов с помощью продюсера Джералда Дюморье, который поддержал меня, удалось сохранить Пуаро, пожертвовав сестрой доктора, Кэролайн, которую, как я уже говорила, заменили молодой привлекательной девушкой, что мне очень не понравилось. Кэролайн играла существенную роль в деревенской жизни: было интересно наблюдать, как по-разному жизнь эта преломляется в сознании доктора и его властной сестры.
  Думаю, именно тогда, в Сент-Мэри Мидз, хоть я и не отдавала себе в том отчета, родились мисс Марпл и все ее окружение - мисс Хартнел, мисс Уэтерби, полковник Бэнтри с женой. Они жили уже в моем подсознании, готовые воплотиться в персонажей и выйти на сцену.
  Перечитывая "Убийство в доме викария", я не испытываю уже такого удовлетворения, как прежде. В книге слишком много персонажей и побочных сюжетных линий. Но основа сюжета - добротная. Деревня кажется мне совершенно реальной - таких деревень существует множество, даже и сейчас. Молодые горничные из сиротских приютов и вышколенные слуги, делающие карьеру, исчезли, но приходящие служанки, сменившие их, так же естественны и человечны - хоть, надо признать, по части обученности им далеко до своих предшественников.
  Мисс Марпл так быстро вошла в мою жизнь, что я и опомниться не успела. Я написала для журнала цикл из шести рассказов. В них было шесть персонажей, которые встречаются в своей маленькой деревушке и каждый вечер рассказывают друг другу истории о нераскрытых преступлениях. Первой я вывела мисс Джейн Марпл - пожилую даму, очень напоминавшую некоторых илингских подруг моей Бабушки, - сколько я перевидала их в деревнях, куда меня возили в детстве! Мисс Марпл ни в коей мере не есть портрет моей Бабушки: она гораздо суетливей, к тому же она - старая дева. Но одна черта их роднит - сколь ни была бы жизнерадостна моя Бабушка, ото всех и от всего она ждала худшего и с пугающим постоянством оказывалась права.
  - Буду удивлена, если то-то и то-то не случится, - говорила, бывало, Бабушка, с мрачным видом покачивая головой. И хоть у нее не было никаких оснований для подобных умозаключений, происходило именно то-то и то-то.
  - Хитрый парень, не верю ему, - замечала Бабушка, и, когда впоследствии оказывалось, что вежливый молодой банковский служащий совершил растрату, она нисколько не удивлялась, а просто кивала головой.
  - Да, - говорила она, - знавала я пару подобных молодцов.
  Никто никогда не выудил из Бабушкиных сбережений ни единого пенни и ни на одно сделанное ей предложение она не соглашалась легковерно. Любого претендента в чьи-нибудь женихи она пригвождала проницательным взглядом, а потом роняла:
  - Знаю я таких и знаю, какими они становятся потом. Надо будет позвать друзей на чай и рассказать, что за тип вертится поблизости.
  От Бабушкиных пророчеств становилось порой не по себе. У моих брата и сестры была ручная белочка, жившая в доме около года. Как-то Бабушка, обнаружив ее в саду со сломанной лапкой, с умудренным видом сказала:
  - Помяните мое слово, на днях эта белка сгорит в дымоходе.
  Белочка сгорела через пять дней.
  Или вот еще история с вазой, стоявшей в гостиной на полке, над дверью.
  - На твоем месте, Клара, я бы ее здесь не держала, - сказала маме Бабушка. - Кто-нибудь хлопнет дверью или ее притянет сквозняком - и ваза упадет.
  - Но, Бабушка-Тетушка, милая, она стоит там уже десять месяцев.
  - Может быть, - согласилась Бабушка.
  Несколько дней спустя была гроза, дверь хлопнула - ваза свалилась. Быть может, это ясновидение. Во всяком случае, в какой-то мере я наделила мисс Марпл Бабушкиным даром. Мисс Марпл не назовешь недоброй, просто она не доверяет людям. И хоть ждет от них худшего, бывает добра, независимо от того, что они собой представляют.
  Когда мисс Марпл родилась, ей было уже под семьдесят, что, как и в случае с Пуаро, оказалось неудобным, ибо ей предстояло еще долго жить вместе со мной. Если бы я обладала даром предвидения, я бы в самом начале придумала не по годам смышленого мальчика-детектива, который взрослел и старел бы вместе со мной.
  В цикле из шести рассказов я окружила мисс Марпл пятью партнерами. Во-первых, это ее племянник - современный писатель, имеющий дело в своих книгах с суровыми сюжетами - кровосмешением, сексом, - склонный к отвратительным описаниям спален и отхожих мест. Словом, Реймонд Уэст видит жизнь с худшей стороны. К своей старой, милой, дорогой суетливой тетушке он относится с великодушием и добротой, как к человеку, ничего не понимающему в мире, где живет. Во-вторых, я придумала молодую женщину - современную художницу, у которой с Реймондом Уэстом особые отношения. Затем мистер Пэттигрю, местный адвокат - пожилой, сдержанный, наблюдательный. Деревенский доктор - очень полезный человек, так как знает массу историй, подходящих для вечернего обсуждения. И наконец, священник.
  Для истории, рассказанной самой мисс Марпл, я придумала смешное название - "Отпечаток большого пальца святого Петра". Позднее я написала еще шесть рассказов с мисс Марпл, и все двенадцать плюс еще один, дополнительный, были опубликованы в Англии под названием "Тринадцать проблем", а в Америке - "Вторничный клуб убийц".
  "Опасность в доме на краю" - еще одна книга, оставившая по себе столь незначительное впечатление, что я даже не помню, как писала ее. Может быть, я детально разработала ее сюжет гораздо раньше, что делаю очень часто и из-за чего порой не могу припомнить, когда книга была написана, а когда опубликована. Идеи возникают у меня в голове в самые неподходящие моменты: когда иду по улице или с пристальным интересом рассматриваю витрину шляпного магазина. Вдруг меня осеняет, и я начинаю соображать: "Как бы замаскировать преступление таким образом, чтобы никто не догадался о мотивах?" Конечно, конкретные детали предстоит еще обдумать, и персонажи проникают в мое сознание постепенно, но свою замечательную идею я тут же коротко записываю в тетрадку.
  Пока все чудесно - но потом я непременно теряю тетрадку. Обычно у меня в работе их около дюжины одновременно: раньше я заносила в них идеи, вдруг пришедшие в голову, сведения о каком-нибудь яде или снадобье, сообщения о ловких мошенничествах, вычитанные из газет. Конечно, если бы тетрадки были у меня аккуратно сложены, рассортированы и надписаны, это избавило бы меня от многих хлопот. И все же иногда так приятно, просматривая кипу старых тетрадей, наткнуться на что-нибудь вроде: "Вероятный сюжет - додумать - девушка на самом деле не сестра - август" - и далее набросок сюжета. О чем все это, я уже вспомнить не могу, но зачастую такая запись дает толчок к написанию если не того самого рассказа, то чего-нибудь другого.
  Есть сюжеты дразнящие, я люблю подолгу обдымывать и обыгрывать их, зная, что в один прекрасный день из них получатся книги. Идея "Роджера Экройда" очень долго бродила у меня в голове, пока удалось придумать все детали. Еще одной идеей я обязана посещению спектакля Рут Дрейпер. Я восхищалась ее профессионализмом и способностью к перевоплощению, она удивительно умела из сварливой жены моментально превратиться в девушку-крестьянку, смиренно преклонившую колена в соборе. Под этим впечатлением был написан роман "Лорд Эдгвайр умирает".
  Начав писать детективы, я совершенно не была расположена оценивать события, в них происходящие, или серьезно размышлять над проблемами преступности. Детектив - рассказ о погоне; в значительной мере это моралите - нравоучительная сказка: порок в нем всегда повержен, добро торжествует. Во времена, относящиеся к войне 1914 года, злодей не считался героем: враг был плохой, герой - хороший, именно так - грубо и просто. Тогда не было принято окунаться в психологические бездны. Я, как и всякий, кто пишет или читает книги, была против преступника, за невинную жертву.
  Впрочем, одно исключение все же существовало - популярный герой Рэффлз, блестящий игрок в крикет, удачливый вор-взломщик со своим кроликоподобным помощником Банни. Рэффлз всегда немного шокировал меня, а теперь, оглядываясь назад, я испытываю еще большее смущение, чем тогда, хотя он, разумеется, написан в духе старых традиций - эдакий Робин Гуд. Но Рэффлз был безобидным исключением. Кто бы мог подумать, что настанут времена, когда книги о преступлениях будут провоцировать тягу к насилию и приносить садистское удовольствие описаниями жестокости ради жестокости? Резонно было бы предположить, что общество восстанет против таких книг. Ничего подобного - жестокость стала сегодня вполне заурядным явлением. Я все не могу взять в толк, как это может быть, если подавляющее большинство людей, знакомых каждому из нас - и молодых и постарше - на редкость добрые и любезные. Поддерживают стариков, всегда готовы прийти на помощь. Меньшинство, которых я называю "ненавистниками", весьма немногочисленно, но как любое меньшинство, оно заявляет о себе громче, чем большинство.
  Пишущий криминальные истории неизбежно начинает интересоваться криминалистикой. Мне особенно интересно читать свидетельства тех, кто вступал в контакт с преступниками, особенно тех, кто пытался помочь им или, как говорили в старину, "перевоспитать" - теперь, вероятно, существуют гораздо более подходящие для этого термины. Безусловно, есть такие, кто, подобно шекспировскому Ричарду III, имеет основания сказать, что зло - их бог. Они сознательно привержены злу, словно милтоновский Сатана, который хотел быть великим, жаждал власти, мечтал сравняться с Богом. Он не знал любви, следовательно, не было в нем и смирения. Могу сказать на основании собственных жизненных наблюдений, что там, где нет смирения, люди гибнут.
  Одна из самых больших радостей для автора, работающего в детективном жанре, - многообразие выбора: можно писать легкий триллер, что очень приятно делать, можно - запутанную детективную историю со сложным сюжетом, это интересно технически, хотя и требует большого труда, зато всегда вознаграждается. И еще можно написать нечто, что я назвала бы детективом на фоне страсти, где страсть помогает спасти невиновного. Ибо только невиновность имеет значение, а не вина. Не стану много рассуждать об убийцах; просто я считаю, что для общества они - зло, они не несут ничего, кроме ненависти, и только она - их орудие. Хочу верить, что так уж они созданы, от рождения лишены чего-то, наверное, их следует пожалеть, но все равно щадить их нельзя, как - увы! - нельзя было в средние века щадить человека, спасшегося из охваченной эпидемией чумы деревни, ибо он представлял собой угрозу для невинных и здоровых детей в соседних селениях. Невиновный должен быть защищен; он должен иметь возможность жить в мире и согласии с окружающими.
  Меня пугает то, что никому, кажется, нет дела до невиновных. Читая об убийстве, никто не ужасается судьбой той худенькой старушки в маленькой табачной лавке, которая, повернувшись, чтобы снять с полки пачку сигарет для молодого убийцы, подверглась нападению и была забита им до смерти. Никто не думает о ее страхе, ее боли и ее спасительном забытьи. Никто не чувствует смертельной муки жертвы - все жалеют убийцу: ведь он так молод.
  Почему его не казнят? Мы ведь убиваем волков, а не пытаемся научить их мирно ладить с ягнятами, - сомневаюсь, чтобы это было возможно. За дикими кабанами, которые спускались с гор и убивали детей, игравших у ручья, охотились и расправлялись с ними. Эти животные были нашими врагами - и мы их уничтожали.
  А что делать с теми, кто заражен бациллой безжалостной ненависти, для кого чужая жизнь - ничто? Часто это люди из хороших семей, имеющие блестящие возможности, неплохо образованные, но они оказываются, попросту говоря, порочными. А разве существует лекарство от порока? Чем наказывать убийцу? Только не пожизненным заключением - это еще более жестоко, чем чаша с цикутой, которую подносили осужденному в Древней Греции. Наиболее подходящим выходом, с моей точки зрения, была бы депортация на голые земли, населенные только примитивными человеческими существами.
  Нужно набраться смелости и признать: то, что мы называем пороками, когда-то почиталось за весьма полезные качества. Без жестокости, безжалостности, полного отсутствия милосердия человек, быть может, и не выжил бы, он бы очень скоро исчез с лица земли. Наш порочный современник в доисторические времена имел бы реальный шанс преуспеть. Тогда он был полезен, но теперь - вреден и опасен.
  По-моему, можно приговаривать таких людей к принудительным общественным работам. Или позволить преступнику выбор между ядом и предоставлением себя для научных опытов, к примеру. Существует множество сфер, особенно в медицине, врачевании, где человеческий организм жизненно необходим для проведения исследований - опыты на животных недостаточны. Сейчас ученые, исследователи-энтузиасты, насколько мне известно, рискуют собственными жизнями. Преступник вместо того, чтобы быть казненным, мог бы добровольно стать подопытным кроликом на определенный срок, по истечении которого, если останется жив, считался бы отбывшим наказание и становился бы свободным человеком - каинова печать была бы смыта с его чела.
  Конечно, это может никак не повлиять на преступника, он лишь скажет себе: "Что ж, повезло, как бы то ни было, я спасся". Но, быть может, тот факт, что общество станет теперь обязанным такому человеку, затронет все же какую-то струнку в его душе? Никогда не следует питать чрезмерных надежд, но и терять надежду не стоит. У преступника, по крайней мере, появится шанс сделать нечто полезное и избежать заслуженной кары - шанс начать жизнь сначала. Разве не может случиться, что на сей раз он проживет ее несколько иначе? И разве не будет у него оснований чуть-чуть гордиться собой?
  Если же нет, останется лишь сказать - помилуй их Бог. Пусть не в этой, в следующей жизни они, быть может, все же пойдут "все выше и вперед"? Но остается проблема невинных людей - тех, кто искренне и отважно идет по нынешнему жизненному пути и здесь нуждается в защите от зла. Они - главная наша забота.
  Вероятно, когда-нибудь порочность научатся лечить, - может, будут пересаживать сердца, может, - замораживать людей, не исключено, что найдут способ менять клетки и гены. Представьте себе, сколько кретинов захочет воспользоваться знанием того, как влияет на интеллект недостаточная или чрезмерная функция щитовидной железы.
  Я отвлеклась от предмета, но, надеюсь, объяснила, почему жертвы интересуют меня больше, нежели преступники. Чем больше у жертвы жизненной энергии, тем больше возмущает меня преступление и тем больше я ликую, если удается в последний момент вызволить обреченного из объятий смерти.
  Однако вернемся из долины мертвых. Я решила не "вылизывать" эту книгу до блеска. Во-первых, возраст у меня преклонный, а нет ничего утомительней, чем перечитывать написанное и пытаться привести все в хронологическое соответствие или организовать факты по-новому, избегая повторов. Я скорее просто разговариваю сама с собой, что свойственно писателю. Бредешь иногда по улице, проходишь мимо магазинов, куда собирался заглянуть, мимо учреждений, которые должен был посетить, энергично - но, надеюсь, не слишком громко - беседуешь сам с собой, выразительно закатывая глаза, и вдруг замечаешь, что прохожие сторонятся, явно принимая тебя за сумасшедшую.
  Ну что ж, вероятно, это то же самое, что разговаривать с Котятами - кошачьим семейством моего детства, я обожала это занятие, когда мне было четыре года. Вообще-то я и сейчас люблю поболтать с ними.
 
 Глава третья
 
  В марте следующего года, как и предполагалось, я отправилась в Ур. Макс встречал меня на вокзале. Интересно, буду ли я смущена, думала я, в конце концов, до разлуки мы были вместе совсем недолго. К моему удивлению, мы встретились так, словно расстались лишь вчера. Макс писал мне подробнейшие письма, и я была осведомлена о ходе археологических раскопок того сезона настолько, насколько вообще может быть осведомлен новичок в этой области. Несколько последних дней перед возвращением домой я провела в доме экспедиции. Лен и Кэтрин принимали меня очень тепло, а Макс решил, что я должна непременно ходить на раскопки.
  Нам не повезло с погодой: началась песчаная буря. Тогда-то я впервые заметила, что глаза у Макса невосприимчивы к песку. В то время как я, ослепленная этим бедствием, принесенным ветром, ковыляла позади Макса, постоянно на него натыкаясь, сам Макс шагал впереди с широко открытыми глазами и показывал то, другое, пятое, десятое. Первым моим побуждением было бежать назад и укрыться в доме, но я мужественно поборола собственное малодушие, потому что, несмотря на все превратности погоды, мне было чрезвычайно интересно самой увидеть то, о чем писал Макс.
  По окончании сезона мы решили возвращаться домой через Персию. Тогда как раз начала действовать авиалиния, немецкая. Небольшой самолет летал из Багдада в Персию, и мы воспользовались его услугами. Это была одномоторная машина, экипаж которой состоял из одного пилота, и мы чувствовали себя отчаянными храбрецами. Быть может, тот полет и в самом деле был рискованным - нас не покидало ощущение, что мы вот-вот врежемся в горный склон.
  Первая посадка была в Хамадане, вторая - в Тегеране. Из Тегерана мы полетели в Шираз. Помню, он чудесно выглядел с воздуха - словно темно-зеленый изумруд посреди обширной серо-коричневой пустыни. По мере снижения зеленый цвет становился еще более насыщенным и, когда мы наконец сели, нашим взорам открылся зеленый город-оазис со множеством садов и пальмовых аллей. Я не думала, что столь большая часть территории Персии покрыта пустынями, но теперь знаю, почему иранцы так ценят сады - они им слишком дорого даются.
  Помню, мы побывали в очень красивом доме. Спустя много лет, снова приехав в Шираз, я упорно пыталась найти его - увы, безуспешно. А в третий приезд мы его отыскали. Я узнала его по медальонам, которыми были расписаны стены и потолок одной из комнат. Один медальон изображал Холборнский виадук. Видимо, еще в викторианские времена местный шах, побывав в Лондоне, направил туда художника, приказав зарисовать приглянувшиеся владыке места. И вот, спустя много лет, Холборнский виадук, слегка, правда, выцветший, затертый и поцарапанный, все еще украшал стену ширазского дома. В доме никто уже не жил, он разваливался, но все еще был красив, несмотря на то, что входить в него стало небезопасно. Он послужил мне местом действия для рассказа "Дом в Ширазе".
  Из Шираза на машине мы отправились в Исфахан. Это была долгая поездка по разбитой колее. Все время через пустыню. Лишь время от времени попадалась захудалая деревушка. На ночь пришлось остановиться в очень уж примитивном доме для проезжающих и спать на голых досках, прикрытых лишь ковриками, вытащенными из машины. Прислуживал в доме мужчина сомнительного вида, похожий на бандита, а помогали ему несколько крестьян, напоминавших скорее головорезов.
  Мы провели там ужасную ночь. Доски, на которых мы спали, казались неправдоподобно жесткими. Трудно поверить, но после нескольких часов такого сна бедра, руки и плечи покрылись синяками. Однажды мне уже доводилось столь же неудобно спать в номере багдадского отеля. Помню, я решила узнать, в чем дело: подняла матрас и обнаружила тяжелую доску, положенную явно для того, чтобы прижать выскочившие пружины. Однако коридорный дал другое объяснение - якобы до меня в номере жила иракская дама, которая не могла уснуть, потому что постель была слишком мягкой, вот доску и положили, чтобы дать возможность даме отдохнуть хоть несколько часов.
  Утром мы снова пустились в путь и, сильно измученные, прибыли наконец в Исфахан. С того первого визита я всегда считала Исфахан самым красивым городом в мире. Нигде больше нет таких великолепных цветов - розового, голубого и золотого, - в какие окрашены растения, птицы, арабески, прелестные сказочные дома и чудесные яркие изразцы. Поистине волшебный город! После того первого знакомства я не была в Исфахане почти двадцать лет и со страхом ожидала новой встречи - вдруг все окажется совсем иным? К счастью, город очень мало изменился. Естественно, появились новые современные улицы и несколько более современных магазинов, но здания и дворики благородной исламской архитектуры, чудесные изразцы и фонтаны никуда не исчезли. Исфаханцы не были теперь столь фанатично настроены, и появилась возможность заглянуть в некоторые мечети, недоступные чужакам прежде.
  Дальше мы с Максом решили ехать через Россию, если получение паспортов, виз, обмен денег и прочие формальности не окажутся слишком труднопреодолимыми. В осуществление этой идеи мы отправились в Иранский банк. Здание, в котором он располагался, было настолько великолепным, что банк невольно воспринимался скорее как дворец, нежели как просто финансовое учреждение. И точно: оказалось нелегкой задачей обнаружить, где же именно проводились банковские операции. Пройдя сложную систему коридоров с фонтанами, вы попадали в просторный вестибюль, в дальнем конце которого за стойкой молодые люди в элегантных европейских костюмах писали что-то в конторских книгах. Но, как я успела заметить, на Ближнем Востоке за банковской стойкой дела не делаются. Вас всегда посылают к управляющему, заместителю управляющего или, на худой конец, к чиновнику, который выглядит как управляющий.
  Чиновник кивком головы подзывает одного из посыльных в живописных одеждах, приглашает вас присесть на любой из необъятных кожаных диванов и надолго исчезает. Наконец он возвращается, кивает посыльному и тот ведет вас по грандиозной мраморной лестнице к некоей заветной двери. Он стучит в нее и входит, оставив вас снаружи, затем выходит, сияя улыбкой и показывая, как он рад, что вам дозволено приобщиться к сокровенному. Входя в комнату, вы чувствуете себя не меньше чем эфиопским принцем.
  Обаятельный, обычно довольно тучный человек встает вам навстречу и приветствует на безупречном английском или французском языке, приглашает сесть, предлагает чай или кофе, спрашивает, когда вы приехали, понравился ли вам Тегеран, откуда вы следуете, и наконец - как бы случайно, между делом - интересуется, чем может быть вам полезен. Вы сообщаете, что вам нужны дорожные чеки. Он берет маленький колокольчик, стоящий у него на столе, звонит - входит другой посыльный, и чиновник бросает ему: "Мистера Ибрагима". Приносят кофе, продолжается разговор о путешествиях, о мировой политике, видах на урожай.
  Является мистер Ибрагим - обычно человек лет тридцати в красновато-коричневом европейском костюме. Управляющий банком объясняет ему, что вы желаете, а вы сообщаете, в каких купюрах предпочитаете получить сумму, требующуюся вам наличными. Тогда мистер Ибрагим достает из папки шесть или больше бланков, которые вы должны подписать, после чего исчезает и начинается новая интермедия.
  Воспользовавшись именно такой паузой, Макс и заговорил о возможности посетить Россию. Управляющий банком вздохнул и воздел руки к небу.
  - Вас ждет множество трудностей, - сообщил он.
  Макс согласился, он знает, что это трудно, но принципиально не невозможно. Ведь не существует официального запрета пересекать границу.
  - Сейчас там, кажется, нет вашего дипломатического представительства. Ни одного консульства.
  Мы знаем, ответил Макс, что наших консульств там нет, но, насколько ему известно, нет и запрета для англичан посещать страну по своему желанию.
  - Конечно, никаких запретов! Разумеется, вам придется взять с собой наличные.
  Естественно, согласился Макс, он понимает, что придется брать наличные.
  - И любые финансовые отношения с нами будут считаться незаконными, - печально сообщил управляющий.
  Это меня немного насторожило. Я не имела такого опыта, как Макс, по части восточной манеры ведения дел и не могла взять в толк, как банковская операция может быть незаконной и в то же время широко практикуемой.
  - Видите ли, - объяснил управляющий, - законы меняются, меняются постоянно. И они всегда друг другу противоречат. Один закон гласит, что при определенных условиях вы не можете получить деньги, а другой утверждает, что только при этих самых условиях вы и можете их получить, - что прикажете делать? Мы делаем то, что кажется наиболее разумным в данный день данного месяца. Говорю вам это, чтобы вы знали заранее, что хоть я и могу вести ваши дела - оплачивать покупки, обеспечивать нужной валютой - все это будет незаконно.
  Макс сказал, что все понял. Управляющий повеселел и заверил нас, что путешествие будет чудесным.
  - Давайте подумаем - вы хотите до Каспийского моря ехать на машине? Да? Это восхитительная поездка: сначала в Решт, из Решта - в Баку на пароходе, на русском пароходе. О нем я совсем ничего не знаю, но люди ездили на нем, да, ездили.
  По его тону можно было предположить, что люди, плававшие на этом пароходе, бесследно исчезли и об их дальнейшей судьбе никому ничего не известно.
  - Вам придется везти с собой не только деньги, но и еду, я не знаю, можно ли в России где-нибудь поесть. Во всяком случае, в поезде Баку - Батум поесть негде, все надо брать с собой.
  Мы перешли к обсуждению проблемы гостиниц и некоторых других проблем, и все оказывалось неимоверно сложным.
  Тем временем появился еще один джентльмен в красно-коричневом костюме, моложе мистера Ибрагима, этого звали мистер Магомет. Мистер Магомет принес еще несколько бланков, которые Макс подписал, и попросил мелочь на приобретение необходимых марок. Был вызван очередной посыльный, его отправили на базар менять деньги.
  Снова явился мистер Ибрагим. Он передал нам требуемую сумму в купюрах большого достоинства вместо купюр малого достоинства, которые мы просили.
  - О да, но это очень трудно, - печально оправдывался он, - действительно очень трудно. Иногда у нас имеются в наличии купюры одного достоинства, иногда - другого. Вам еще повезло - или не повезло, - что вы получили эти.
  Пришлось признать факт невезения.
  Управляющий попытался подсластить пилюлю, снова послав за кофе, затем, обернувшись к нам, сказал:
  - Лучше всего в Россию взять все деньги в туманах. Туманы в Персии запрещены, но это единственное, на что здесь можно жить, ибо ничего, кроме туманов, у вас на базаре не возьмут.
  Еще один мармидонянин был послан на базар менять значительную часть только что полученных нами денег на туманы. Туманы оказались чрезвычайно тяжелыми монетами из чистого серебра.
  - А с паспортом у вас все в порядке? - поинтересовался управляющий.
  - Да.
  - Он действителен для Советского Союза?
  Мы ответили утвердительно - он действителен для всех стран Европы, включая Советский Союз.
  - Ну, тогда хорошо. Визу, безусловно, будет нетрудно получить. Итак, решено? Вам нужно нанять машину - это помогут сделать в отеле - и взять с собой еды дня на три-четыре. Поездка из Баку в Батум занимает несколько дней.
  Макс сказал, что хотел бы сделать остановку в Тифлисе.
  - О, об этом спросите, когда будете получать визу. Не думаю, чтобы это было возможно.
  Макс огорчился, однако пришлось смириться. Поблагодарив управляющего, мы откланялись. Наш визит продолжался два с половиной часа.
  Еда в отеле была несколько однообразной. Что бы мы ни заказывали, что бы ни просили, официант всегда говорил: "Сегодня очень хорошая икра - очень хорошая, очень свежая". Мы охотно заказывали икру, она была смехотворно дешева - сколько бы нам ее ни приносили, это неизменно стоило всего пять шиллингов. Но иногда мы все же пытались отказаться от икры, скажем, на завтрак - утром икры почему-то не хочется.
  - Что у вас на завтрак? - спрашивала я.
  - Икра - tres frais.
  - Нет, икры я не хочу, принесите, пожалуйста, что-нибудь другое. Яйца? Бекон?
  - Больше ничего нет, - отвечал официант. - Есть еще хлеб.
  - Совсем ничего? Даже яиц?
  - Икра, tres frais, - твердо стоял на своем официант.
  Нам приносили немного икры и очень много хлеба. Другое блюдо, которое, помимо икры, нам предлагали на обед, - нечто под названием "La Tourte", представлявшее собой большой и слишком сладкий пирог с джемом, тяжелый, но с приятным ароматом.
  Пришлось консультироваться с нашим официантом относительно того, какую еду брать в Россию. В основном официант рекомендовал, разумеется, икру - мы смирились с двумя невероятных размеров банками. Официант посоветовал также захватить шесть жареных уток. Плюс к этому мы везли с собой хлеб, коробку печенья, несколько банок джема и фунт чая - "для паровоза", как объяснил официант. Мы не совсем поняли, зачем паровозу чай. Быть может, он хотел сказать, что в России принято, чтобы пассажиры угощали чашкой чая машиниста? Как бы то ни было, мы прихватили чай и кофе.
  В тот вечер после ужина мы разговорились с молодой французской парой. На француза произвела большое впечатление наша предполагаемая поездка - он с ужасом качал головой: "C'est impossible! Impossible pour Madame! Ce bateau, le bateau de Recht a Baku, ce bateau russe, c'est infect. Infect, Madame".
  Замечательный язык! Это французское "infect" было преисполнено такого отвращения к мерзости, творившейся на пароходе, что я готова была отказаться от поездки.
  - Вы не должны везти туда мадам, - настаивал француз.
  Но "мадам" не дрогнула.
  - Думаю, этот пароход вовсе не так "infect", как он говорит, - сказала я Максу позднее. - Во всяком случае, у нас полно присыпки от клопов и прочих насекомых.
  В назначенный срок, получив необходимые документы в российском консульстве, ни за что не пожелавшем разрешить нам посещение Тифлиса, мы двинулись, нагруженные множеством туманов. Нам удалось нанять хорошую машину.

<< Пред.           стр. 13 (из 16)           След. >>

Список литературы по разделу