<< Пред. стр. 34 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
Учение Пьера Абеляра было изложено им в многочисленных сочинениях: "Да
и Нет", "Диалектика", "Христианская теология", "Введение в теологию",
"Познай самого себя" и др. Бурную и резкую реакцию официальной церкви
вызывали отнюдь не сами теологические взгляды Абеляра, представленные в этих
сочинениях. Его собственные воззрения на проблему Бога не отличались
какой-то особенной оригинальностью. Может быть, только в трактовке Святой
Троицы в большей степени проявились неоплатонические мотивы, когда Абеляр
признавал Бога-Сына и Духа Святого лишь атрибутами Бога-Отца, выражающими
его всемогущество. Причем выразителем собственно могущества Бога-Отца
выступает, в понимании Абеляра, Бог-Сын, а Дух Святой представляет собой
некую мировую душу.
Эта неоплатоническая концепция и послужила поводом к осуждению взглядов
Абеляра и обвинению его в арианстве. Но главное, что не принималось
церковными авторитетами в учении французского мыслителя, заключалось в
другом.
Дело втом, что Абеляр, будучи искренне верующим христианином, тем не
менее сомневался в доказательности христианского вероучения. Он не
сомневался в истинности самого христианства, однако видел, что существующая
христианская догматика настолько противоречива, настолько недоказательна,
что не выдерживает никакой критики и потому не дает возможности для полного
познания Бога. Рассказывая об одном из своих учителей, с которым он
постоянно спорил, Абеляр говорил: "Если кто-нибудь приходил к нему с целью
разрешить какое-нибудь недоумение, то уходил от него с еще большим
недоумением".
И сам Абеляр стремился увидеть и показать всем те многочисленные
противоречия и неувязки, которые присутствуют в тексте Библии, в сочинениях
отцов церкви и других христианских теологов.
Именно сомнение в доказательности догматов было главной причиной
осуждения Абеляра. Один из его судей, Бернар Клервосский, писал по этому
поводу: "Осмеивается вера простых... безрассудно обсуждаются вопросы,
касающиеся высочайшего, подвергаются поношению отцы за то, что они сочли
должным об этих вопросах скорее молчать, нежели делать попытки их
разрешить". В другом месте Бернар Клервосский еще более конкретизирует
претензии к Абеляру: "При помощи своих мудрствований он пытается исследовать
то, что благочестивый ум воспринимает посредством живой веры. Веры
благочестивых верит, а не рассуждает. Но человек этот, относясь с
подозрением к Богу, согласен верить только тому, что он ранее исследовал с
помощью разума".
И в этом смысле Пьер Абеляр может считаться родоначальником максимально
рационализированной философии всего западноевропейского средневековья, ибо
для него не было иной силы, способной создать истинное христианское учение,
кроме науки, и, прежде всего, философии, основанной на логических
способностях человека.
Абеляр утверждал самое высшее, Божественное происхождение логики.
Опираясь на известное начало Евангелия от Иоанна ("В начале было Слово",
которое по-гречески звучит так: "В начале был Логос"), а также на то, что
Иисус Христос называет "Логосом" ("Словом" -- в русском переводе) Бога-Отца,
Абеляр писал: "И подобно тому как от Христа возникло название "христиане",
так и логика получила название от "Логоса". Последователи ее тем истиннее
называются философами, чем более истинными любителями этой высшей мудрости
они являются". Более того, логику он называл "величайшей мудростью
наивысшего Отца", данной людям для того, чтобы просветить их "светом
истинной мудрости" и сделать людей "в равной степени христианами и истинными
философами".
Высшей формой логического мышления Абеляр называет диалектику. По его
мнению, с помощью диалектического мышления возможно, с одной стороны,
обнаружить все противоречия христианского учения, а с другой стороны,
устранить эти противоречия, выработать непротиворечивое и доказательное
вероучение. Поэтому он доказывал необходимость критического прочтения и
текстов Священного Писания, и произведений христианских философов. И сам
показывал пример критического анализа христианской догматики, ярко
выраженного, например, в его работе "Да и Нет".
Тем самым Абеляр вырабатывал основные принципы всей будущей
западноевропейской науки -- научное познание возможно только тогда, когда
предмет познания подвергается критическому анализу, когда выявляется его
внутренняя противоречивость и затем с помощью логического мышления находятся
объяснения существующим противоречиям. Совокупность принципов научного
познания называется методологией. Поэтому можно считать, что Пьер Абеляр
является одним из первых в Западной Европе создателей методологии научного
познания. И именно в этом заключается главный вклад Абеляра в развитие
западноевропейского научного знания.
Буквально воспевая возможности научного познания, Абеляр приходит к
выводу, что уже языческие античные философы с помощью науки пришли ко многим
христианским истинам еще до возникновения самого христианства. Сам Бог
направлял их к истине, и не их вина в том, что они не были крещены.
Более того, в "Введении в теологию", он даже веру определяет как
"предположение" о невидимых вещах, недоступных человеческим чувствам,
Познание как таковое осуществляется исключительно с помощью науки и
философии. "Познаю то, во что верю", -- утверждает Пьер Абеляр.
И основной принцип его философских исканий был сформулирован в том же
рационалистическом духе -- "Познай самого себя". Человеческое сознание,
человеческий разум являются источником всех поступков людей. Даже к
моральным принципам, которые, как считалось, являются Божественными, Абеляр
относится рационалистически, Например, грех -- это поступок, совершенный
человеком вопреки своим разумным убеждениям. Абеляр вообще рационалистически
истолковывал христианскую идею изначальной греховности людей и миссию Христа
как искупителя этой греховности. По его мнению, основное значение Христа
было не в том, что он своими страданиями снял с человечества его
греховность, а в том, что Христос своим разумным моральным поведением
показал людям пример истинной жизни.
В целом же, в этическом учении Абеляра постоянно проводится мысль о
том, что мораль, нравственность являются следствием разума, практическим
воплощением разумных убеждений человека, которые, в первую очередь, и
заложены в человеческое сознание Богом. И с этой точки зрения, Абеляр
впервые обозначил этику как практическую науку, называл этику "целью всех
наук", ибо в конечном итоге всякое знание должно находить свое выражение в
моральном поведении, соответствующем имеющимся знаниям. Впоследствии
подобное понимание этики возобладало в большинстве западноевропейских
философских учений.
Для самого Пьера Абеляра его идеи стали причиной всех жизненных
бедствий. Однако они оказали самое непосредственное и значительное влияние
на процесс развития всей западноевропейской науки, получили самое широкое
распространение и, в итоге, повлияли на то, что уже в следующем, XIII
столетии сама римско-католическая церковь пришла к выводу о необходимости
научного обоснования и христианской догматики. Эту работу проделал Фома
Аквинский.
ФРАГМЕНТЫ СОЧИНЕНИИ
Публикуется по: Антология мировой философии: В 4 т. М., 1969. Т. 1. Ч.
2. С. 800-809.
ВОЗРАЖЕНИЕ НЕКОЕМУ НЕВЕЖДЕ Б ОБЛАСТИ ДИАЛЕКТИКИ
Некие современные ученые, будучи не в состоянии постичь силу
доказательств диалектики, проклинают ее настолько, что считают все ее
положения скорее софизмами и обманом, нежели доводами разума. Эти слепые
поводыри слепцов, не знающие, как говорит апостол, ни того, о чем они
говорят, ни того, что они утверждают, осуждают то, чего они не знают, и
чернят то, чего не постигают. Они считают смертельным испробовать то, чего
они никогда не вкушали. Все непонятное им они называют глупостью и все для
них непостижимое полагают бредом.
Так обуздаем же дерзость этих лишенных разума людей свидетельствами
Священного Писания, на которое, по их признанию, они больше всего опираются,
потому что мы не в силах опровергнуть их доводами разума. Пусть они наконец
признают искусство диалектики, так сильно порицаемое ими (как противоречащее
Священному Писанию), поскольку церковные учители восхваляют ее и считают
необходимой для этого писания. Ведь блаженный Августин решился превознести
это знание великими похвалами и признал, что по сравнению с прочими
искусствами только оно одно дает возможность познания и только его одно
следовало бы назвать знанием...
Он же во второй книге "О христианском учении" заявляет, что из всех
искусств для Священного Писания особенно необходимыми являются диалектика и
арифметика. Одна -- для разрешения вопросов, другая -- для разъяснения
аллегорических тайн, которые мы часто находим в природе чисел; и тем более
он превозносит диалектику, чем более необходимой считает ее для разъяснения
всех сомнений в исследованиях...
Наука рассуждения больше всего имеет значения для проникновения во
всякого рода вопросы, имеющиеся в Священном Писании, и для разрешения их...
Диалектика и софистика весьма сильно отличаются друг от друга, так как
первая заключается в истинности доводов, вторая -- в подобии их; софистика
учит ложным доказательствам, диалектика же разоблачает их лживость и путем
различения истинных доказательств учит опровергать ложные. Однако и то и
другое знание, а именно как диалектика, так и софистика, ведут к умению
различать доказательства, и только тот сможет разобраться в них, кто будет в
состоянии отличить ложные и обманчивые доказательства от истинных и
требуемых...
Что же тот понимает под словами мудрости и хитросплетениями слов, если
не различие между истинными и ложными доказательствами? А они, как мы
сказали, так переплетены друг с другом, что тот, кто не знает одних, не
сможет различить других, так как для познания любых предметов необходимо
познание им противоположных.
Ведь никто не познает точно добродетели, если не имеет понятия о покое,
в особенности когда некоторые пороки до такой степени близки к добродетелям,
что легко обманывают многих своим подобием; также и ложные доказательства
своим сходством с истинными очень многих вовлекают в заблуждение. Поэтому
различие мнений имеет место не только в области диалектики. Даже и в
христианской вере имеют место многочисленные заблуждения, так как
красноречивые еретики сетями своих утверждений завлекают в различные секты
многих простаков, которые, не будучи искушены в доказательствах, принимают
подобие за истину и ложь за разумное. Бороться с этой чумой в спорах нас
побуждают также сами церковные учители, чтобы то, чего мы не понимаем в
Писании, мы постигали бы не только молясь Господу, но и исследуя это при
помощи рассуждений...
Наконец, кто же не знает, что как первые, [диалектики], так и вторые,
[софисты] , равно получили свое наименование от самого искусства
рассуждения? Ведь самого Сына Божьего, которого мы называем Словом, греки
называют Логос (logos), т.е. началом божественной мысли, или божественной
мудростью, или разумом. Поэтому и Августин в книге "83 вопроса" в сорок
четвертой главе говорит: "Вначале было Слово, которое греки называют Логос".
Он же в книге против пяти ересей говорит: "Вначале было Слово. Греки
правильнее говорят "Логос". Ведь "логос" означает и слово, и разум". И
Иероним в послании к Паулину о Священном Писании говорит: "Вначале было
Слово, Логос, обозначающее по-гречески многое. Ибо оно является и словом, и
разумом, и исчислением, и первопричиною всех вещей, благодаря коей
существует все, что существует. Все это мы правильно мыслим во Христе".
Ведь подобно тому как Господь Иисус Христос называется словом Отца
(по-гречески "логос"), точно так же Он называется и софией (sophia), т.е.
мудростью Отца, и потому к Нему, несомненно, больше всего относится та
наука, которая даже по наименованию связана с Ним и по происхождению от
слова "логос" названа логикой. И подобно тому как от Христа возникло
название "христиане", так и логика получила название от "логоса".
Последователи ее тем истиннее называются философами, чем более истинными
любителями этой высшей мудрости они являются. Эта величайшая мудрость
наивысшего Отца, когда она облекается в нашу природу для того, чтобы
просветить нас светом истинной мудрости и обратить нас от мирской любви к
любви в отношении Его самого, конечно, делает нас в равной степени
христианами и истинными философами...
Сам Господь Иисус Христос побеждал иудеев в частых спорах и подавил их
клевету как писанием, так и разумным доказательством и... укрепил веру в
Себя не только могуществом чудес, но особенно силой слов. Почему же Он
пользовался не только чудесами, делая то, что больше всего подействовало бы
на иудеев, просивших у Него знамения, как не потому, что Он решил наставить
нас собственным примером, каким образом мы должны привлекать к вере при
помощи разумных доказательств тех, которые ищут мудрости? Различая это,
апостол говорит: "Ибо иудеи требуют чудес, а эллины ищут мудрости", т.е.
последние укрепляются в вере преимущественно доказательствами, подобно тому
как первые -- чудесами.
Когда же не хватает знамений чудес, то нам остается единственный способ
сражаться против любых противников: победить словами то, что мы не можем
победить деяниями, в особенности когда у разбирающихся людей ббльшую силу
имеют разумные доказательства, чем чудеса, относительно коих можно легко
впасть в сомнение, не сотворены ли они дьявольским наваждением.
ДИАЛОГ МЕЖДУ ФИЛОСОФОМ, ИУДЕЕМ И ХРИСТИАНИНОМ
Мне снилось ночью, что три мужа, пришедшие различными путями, предстали
предо мною, и я их тотчас же спросил, как бывает во сне, кто они такие и
почему пришли ко мне. Они ответили: "Мы люди, следующие различным
вероисповеданиям. И все мы равно утверждаем, что являемся почитателями
единого Бога, однако служим ему различно по вере и по образу жизни. Ибо один
из нас язычник, принадлежащий к тем, которых называют философами,
довольствуется естественным законом. Другие же двое имеют писания, и один из
них зовется иудеем, а другой -- христианином. Мы долго спорили, сравнивая
поочередно различные направления веры, и наконец решили прибегнуть к твоему
суду". Сильно удивляясь этому, я спросил: кто навел их на эту мысль, кто
свел их вместе и, более всего, почему они избрали в этом споре судьей меня?
Философ, отвечая, сказал: это начинание -- дело моих рук, потому что
самым главным для философа является исследовать истину при помощи разума и
следовать во всем не мнению людей, а доводам разума.
Тогда я говорю: ты, философ, ты, который не исповедуешь никакого закона
и уступаешь только доводам разума, ты не сочтешь за большое достижение, если
окажешься победителем в этом споре. Ведь у тебя для битвы имеются два меча,
остальные же вооружены против тебя только одним. Ты можешь действовать
против них, опираясь как на писание, так и на доводы разума, они же против
тебя, поскольку ты не следуешь закону, от закона выставить ничего не могут и
тем менее также могут выступить против тебя, опираясь на доводы разума, чем
более ты привык к этому и чем более богатым философским вооружением ты
владеешь...
Ни одно учение, как упомянул кто-то из наших [христиан], не является до
такой степени ложным, чтобы не заключать в себе какой-нибудь истины, и нет
ни одного столь пустого спора, который не имел бы в себе какого-либо
поучительного доказательства...
Философ говорит: мне, который довольствуется естественным законом,
являющимся первым, надлежит первому вопрошать других. Я сам собрал вас для
того, чтобы спросить о прибавленных позже писаниях. Я говорю о первом законе
не только по времени, но и по природе. Конечно, все более простое является,
естественно, более ранним, чем более сложное. Естественный же закон состоит
в нравственном познании, которое мы называем этикой, и заключается только в
одних этических доказательствах. Ваши же законы прибавили к ним некие
предписания внешних определений, которые нам кажутся совершенно излишними и
о которых в своем месте нам также надо будет потолковать.
Оба остальные согласились предоставить философу в этом поединке первое
место.
Тогда он говорит: удивительно, что в то время, как с веками и сменой
времен возрастают человеческие знания обо всех сотворенных вещах, в вере же,
заблуждения в которой грозят величайшими опасностями, нет никакого движения
вперед. Но юноши и старцы, как невежественные, так и образованные,
утверждают, что они мыслят о вере совершенно одинаково и тот считается
крепчайшим в вере, кто совершенно не отступает от общего с большинством
мнения. А это, разумеется, происходит обязательно, потому что расспрашивать
у своих о том, во что должно верить, не позволено никому, как и не позволено
безнаказанно сомневаться в том, что утверждается всеми. Ибо людям становится
стыдно, если их спрашивают о том, о чем они не в состоянии дать ответа...
Первые же (то есть опирающиеся на закон) впадают в столь великое
безумие, что, как они сами признают, не стыдятся заявлять о своей вере в то,
чего понять не могут, как будто бы вера заключается скорее в произнесении
слов, нежели в духовном понимании, и более присуща устам, чем сердцу. И эти
люди особенно похваляются, когда им кажется, что они верят в столь великое,
чего они не в состоянии ни высказать устами, ни постигнуть разумом. И до
такой степени дерзкими и высокомерными делает их исключительность их
собственного убеждения, что всех тех, кого они находят отличающимися от них
по вере, они провозглашают чуждыми милосердия Божьего и, осудив всех прочих,
считают блаженными только себя.
Философ: что же сказать о тех, кто считается авторитетами? Разве у них
не встречается множества заблуждений? Ведь не существовало бы столько
различных направлений веры, если бы все пользовались одними и теми же
авторитетами. Но, смотря по тому, кто как рассуждает при помощи собственного
разума, отдельные лица избирают авторитеты, за которыми следуют. Иначе
мнения всех писаний должны были бы восприниматься одинаково, если бы только
разум, который естественным образом выше их, не был бы в состоянии судить о
них. Ибо и сами писавшие заслужили авторитет, то есть то, что заставляет им
немедленно верить, только благодаря разуму, которым, по-видимому, полны их
высказывания...
В любом философском обсуждении авторитет ставится на последнее место
или совсем не принимается во внимание, так что вообще стыдятся приводить
доказательства, проистекающие от чьего-либо суждения о вещи, т.е. от
авторитета.
"ПРОЛОГ" К "ДА И НЕТ"
Хотя при столь великом множестве слов нечто высказанное даже святыми
кажется не только отличным друг от друга, но и противоположным друг другу,
нельзя необдуманно судить о тех, коими должен быть судим сам мир...
Итак, что удивительного в том, если при отсутствии в нас того самого
духа, при посредстве коего это было записано и высказано, а также внушено
писавшим, нам не хватает их понимания, достигнуть которого нам всего более
препятствует необычайный способ речения и разнообразное значение одних и тех
же слов, поскольку одно и то же слово является высказанным то в одном, то в
другом значении? Ведь как в своих мыслях, так и в словах каждый из них был
весьма плодовит.
Надлежит тщательно обращать внимание на то, чтобы в случае, если
кое-что из высказанного святыми вызовет у нас возражение как противоречивое
или чуждое истине, мы не впадали в ошибку из-за ложно надписанного заглавия
или порчи самого текста. Ибо многие апокрифические, сочинения с целью
придать им авторитет, озаглавлены именами святых; и кое-что даже в самом
тексте божественных заветов является испорченным по вине переписчиков.
Если и в Евангелиях нечто было испорчено в результате невежества
переписчиков, то что же удивительного, если это иногда имело место также и в
<< Пред. стр. 34 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу