<< Пред.           стр. 44 (из 78)           След. >>

Список литературы по разделу

 апостолического секретаря и профессора римского университета. При этом он не
 отказался от своих убеждений.
  В духе всеобщего увлечения античной философией, Лоренцо Балла одним из
 первых гуманистов обратил внимание на творческое наследие Эпикура. В 1417 г.
 была найдена и позднее опубликована поэма римского поэта и мыслителя Тита
 Лукреция Кара "О природе вещей", в которой излагались эпикурейские
 воззрения. В довольно короткие сроки поэма Лукреция Кара стала очень
 популярной. Мыслителей Эпохи Ренессанса привлекло в философии Эпикура прежде
 всего учение о наслаждении, и между ними развернулась настоящая дискуссия о
 сущности этого учения.
  Трактат "О наслаждении", написанный Лоренцо Балла, стал прямым
 продолжением данной дискуссии. Философ-гуманист призывал к самому
 внимательному прочтению идей Эпикура. Ведь с официальной католической точки
 зрения философия Эпикура порицалась, как несоответствующая общему
 христианскому мировоззрению, которое отрицало наслаждение как цель
 человеческою существования.
  Лоренцо Балла, наоборот, увидел в учении Эпикура опору для обоснования
 новой гуманистической этики. С его точки зрения, человек должен следовать
 своей природе, предрасположившей его к наслаждению, обязан заботиться не
 только о душевном, но и о телесном здоровье, И вообще, стремление к
 наслаждению, в трактовке Лоренцо Балла, является главным стимулом, движущим
 всеми человеческими поступками. Наслаждение есть высшее благо, поэтому в
 одной из глав своей книги "О наслаждении" он пишет: "Жить без наслаждения
 невозможно, а без добродетели можно". А в другом месте провозглашает: "Да
 здравствуют верные и постоянные наслаждения в любом возрасте и для любого
 пола!"
  И вообще, Балла буквально воспевает человеческие чувства, доставляющие
 наслаждения, выразив в одном из своих произведений сожаление, что у человека
 только пять, а не пятьдесят или даже не пятьсот чувств!
  Вполне естественно, что подобная позиция приводила мыслителя к
 восприятию личности как центра бытия вообще. Неискоренимый эгоизм
 человеческой природы обосновывается уже в силу стремления к самосохранению.
 Недаром Балла утверждает, что его личная жизнь для него самого-- высшее
 благо. Собственная жизнь для человека более предпочтительна, нежели жизнь
 других людей. И все помыслы человека самой природой направляются на заботу о
 самом себе.
  По сути дела, у Лоренцо Балла формулируется настоящая "апология
 наслаждения", которая становится одним из важнейших принципов морали. Однако
 при этом само наслаждение понимается не как только лишь удовлетворение неких
 низменных плотских потребностей. Наоборот, в полном соответствии с Эпикуром,
 утверждается идея наслаждения как гармонии духовного и телесного начал, в
 равной степени присущих человеку и поэтому обязательных для него.
  Более того, остерегая людей от того, чтобы исповедовать лишь плотские
 наслаждения, он говорит: "Нужно отметить, что хотя я говорил, что
 наслаждение или удовольствие есть всегда благо, но стремлюсь я все же не к
 наслаждению, а к Богу. Наслаждение есть любовь, и Бог дает это наслаждение".
 Поэтому Лоренцо Балла называет истинным наслаждением то, которое испытывает
 душа в раю.
  Впоследствии "апология наслаждения" становится одной из важнейших тем
 во всей гуманистической литературе, ибо через призму эпикурейских идей,
 понятых в новом духе, как бы прояснялись новые уже гуманистические идеи о
 сущности человеческой личности, о взаимоотношениях отдельного человека с
 Богом и другими людьми.
 
 
 
 ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ БЛАГЕ
 
  ФРАГМЕНТЫ
  Публикуется по: Эстетика Ренессанса: В 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 80--104.
 Перевод Н. В. Ревякиной.
 
 КНИГА ПЕРВАЯ
 
  Итак, вначале я мог бы правдиво и честно, не оскорбляя нашего слуха,
 ответить на твои слова, Катон, о природе: то, что создала природа, может
 быть только свято и достойно похвалы, как это небо, например, которое
 простирается над нами, украшенное днем и ночью светилами и устроенное с
 великим смыслом, красотой и пользой. Надо ли упоминать о морях, земле,
 воздухе, горах, равнинах, реках, озерах, источниках, тучах и дождях? Надо ли
 упоминать о домашних и диких животных, о птицах, рыбах, деревьях, пашнях?
 Ничего нет созданного без высшего смысла, красоты и пользы. Свидетельством
 тому может быть само строение нашего тела, как ясно показал умный и
 красноречивый муж Лактанций в книге, названной им "О творении", хотя можно
 привести и гораздо больше примеров, не хуже тех, о которых он
 упоминает.<...>
 
  1. Природа, как я уже сказал, не создала в людях многочисленных пороков
 и не позволила этим порокам свирепствовать против нас, хотя обратное думают
 невежественные и глупейшие стоики, бегущие от прикосновения и бледнеющие от
 одного вида мурен, словно это змеи. Мы же не только не избегаем мурен, но
 даже с величайшим наслаждением употребляем их в пищу, и если не хватит
 прочих приправ, наверняка можно пошутить среди пиршества над невежеством и
 глупостью стоиков.
  2. Но ты скажешь, что не высоко ценишь эти наслаждения и считаешь их
 детскими развлечениями, что предпочитаешь завоевать добродетель -- вещь
 святую и вечную, -- с помощью которой достигается блаженство, что нет ничего
 более далекого от сластолюбивой жизни, чем это блаженство; ведь жизнь людей,
 любящих наслаждение, подобна жизни зверей. Это заявление вам, стоикам,
 кажется голосом крепких и здоровых людей, мне же, напротив, -- голосом
 больных, которые, услышав только шепот, кричат: "Уходите, замолчите,
 перестаньте оглушать", а когда на их тело надето чуть больше одежд: "Горю,
 погибаю, сейчас же снимите, что медлите?" Подобное следует относить не к
 слабости человеческих тел, а к их болезни. То же самое можно сказать о пище:
 если сладкое покажется на вкус отвратительным, что тому виной: пища или
 вкусовые ощущения?
  3. К чему я говорю это? К тому, что природа сделала доступными для тебя
 наслаждения и одновременно создала душу, склонную к ним. Ты же не
 благодаришь природу, и не знаю, из-за какого бешенства (именно так следует
 назвать эту болезнь) предпочитаешь вести жизнь одинокую и печальную. И чтобы
 еще больше увеличить несправедливость, вы, стоики, выступили против природы,
 под руководством которой могли бы жить счастливо, как с ласковой матерью,
 если бы у вас было хоть немного ума.
  9. <...> В самом деле, чтобы показать, что вы совершенно сбились с
 дороги, я скажу следующее: природа предложила смертным многочисленные блага,
 наше же дело -- уметь хорошо пользоваться ими. Одни готовятся к войне, мы же
 не отказываемся от мира, если это полезнее. Другие вверяют себя морю, мы с
 берега беззаботно смеемся над плаванием или, скорее, над плавающими. Эти
 из-за барышей, утомляясь, трудятся дни и ночи, мы спокойно радуемся тому,
 что заработали. Там -- бесплодие, чума; мы удаляемся в другое место, где
 более радостная жизнь. Так это разнообразие условий приведет к удовольствию,
 будь то днем и ночью, в ясную и облачную погоду, летом и зимой. Будем
 стремиться то к многолюдию городов, то к свободе и уединению сельских мест.
 Пусть доставит нам удовольствие передвигаться то верхом, то пешком, то на
 корабле, то в карете. Игру в кости сменим мячом, мяч пением, пение пляской.
 В высшей степени недостойно из-за вашей глупости хулить наилучший
 миропорядок. И если не по твоей вине с тобой случится какое-то несчастье,
 выноси его мужественно и надейся на лучшие времена. Опасайся, однако,
 оглядываясь на печальное, лишить себя радости и веселья. Таким образом, в
 нашей власти следовать благам.
  10. Что называть благами -- в этом между мной и тобой сильное
 расхождение. Но разве хотим мы сопоставлять друг с другом и взвешивать
 наслаждение и добродетель? Ведь если все следует отнести к наслаждению и
 ничего к добродетели, то, на мой взгляд, твои положения окажутся
 несостоятельными.
 
 XIV
 
  1. Но вернемся к делу. Ты, Катон, считаешь, что надо стремиться к
 добродетели, я призываю к наслаждению. Оба эти понятия сами по себе
 противоположны, и между ними нет никакой связи, подобно тому как говорится у
 Лукана:
 
  "...как пламя от моря
  или земля от светил -- отличается право от пользы".
 
  Ведь полезное -- то же самое, что и вызывающее наслаждение;
 справедливое -- то же, что и добродетельное. Однако некоторые отличают
 полезное от вызывающего наслаждение; их невежество настолько явно, что они
 не нуждаются в опровержении. Как же назвать полезным то, что не будет ни
 добродетельным, ни вызывающим наслаждение? Ничто не является полезным, что
 не ощущалось бы; то же, что ощущается, приятно или неприятно. Более правы
 те, кто разделил всякое благо на справедливое и вызывающее наслаждение (то
 есть заключающее в себе пользу).
  2. Итак, с самого начала следует сказать, что стремиться одновременно к
 той и другой цели блага нельзя: не могут быть одна и та же цель и один
 результат у таких противоположных вещей, как здоровье и болезнь, влажность и
 сухость, легкое и тяжелое, свет и мрак, мир и война, если не встать на ту
 позицию, что добродетельные качества не имеют отношения к высшей
 добродетели, а служат для получения наслаждения. Так здраво полагает Эпикур,
 и я это одобряю.
 
 XV
 
  1. Прежде всего нельзя обойти молчанием определение предмета, о котором
 идет речь. Это необходимо делать в начале любого диспута, как обычно делали
 ученейшие мужи и как предписывает у Цицерона М. Антоний, чтобы "точно
 определить, о чем пойдет речь, потому что если собеседники по-разному
 понимают свой предмет, то и весь разговор у них идет вкривь и вкось" Итак,
 наслаждение -- это благо, к которому повсюду стремятся и которое заключается
 в удовольствии души и тела; почти так определял его Эпикур. Греки называют
 это благо "гедонэ". По мнению Цицерона, "никаким словом нельзя более
 убедительно выразить это понятие, звучащее по гречески "гедонэ", чем
 латинским voluptas; этому слову все, знающие латинский язык, придают два
 значения: радость в душе от сладостного возбуждения и удовольствие тела.
  2. Высшая добродетель [honestas] есть благо, смысл которого заключается
 в добродетельных качествах и к которому следует стремиться ради него самого,
 а не ради чего-то другого. В этом сходятся Сенека и прочие стоики. Или, как
 говорит Цицерон , "под добродетельным мы понимаем то, что похвально по праву
 само по себе, независимо от всякой пользы, от каких-либо результатов и
 наград". Honestum греки называют calon. Полагаю, что к этому определению ты,
 Катон, не можешь ничего добавить-. Каждый из нас называет свое благо не
 только высшим, но и единственным, ты -- привлекая Зенона, я -- Аристиппа,
 который, на мой взгляд, понимал это правильнее всех.
 
 XVI
 
  1. Я поведу дело в соответствии с правилами риторического искусства, а
 именно начну с обоснования нашей задачи, затем позабочусь об опровержении
 противника. Итак, о том, что наслаждение является высшим благом,
 свидетельствуют как многие выдающиеся авторы, так и общее мнение, которое
 этим словом повсюду теперь называет блага души, блага тела и блага судьбы.
 Из них два последних трезвые стоики не хотят признавать за блага, как будто
 они есть зло. Но раз нельзя отрицать, что эти блага созданы природой и
 отданы во власть людям, не понимаю, почему они не числятся среди благ, если
 мы их используем во благо; пожалуй, мы склонны повсюду порицать природу и
 винить ее в глупости и несправедливости.
  2. <...> Далее я покажу, что само понятие добродетели является пустым,
 нелепым и безусловно опасным и губительным и что ничего нет приятнее и
 превосходнее наслаждения.
  3. Наконец, я молю и заклинаю, чтобы вас уже теперь не разубеждали
 многие расходящиеся со мной и чтобы у вас не было желания поддерживать их и
 скорее соглашаться с уловками людей, выдвигающих некую воображаемую
 добродетель, чем с законом природы. Они громогласно воспевают стремления к
 трудностям, что несомненно отрицает природа; мы, следующие законам природы,
 говорим, что надо стремиться кудовольствиям; они призывают к бесцельным
 трудам, мы -- к радости, они -- к мучениям, мы -- к наслаждениям, наконец,
 они -- к смерти, мы -- к жизни. Вы уже ясно видите, в чем предмет спора. И
 пока я спорю об этом, вы внимательно слушайте и верьте, что я не только
 докажу правоту своего дела, но покажу, что противники никогда не делали
 того, о чем говорят, и, обманывая по неразумию или сознательно (а это
 большой аргумент в мою пользу), они предавались наслаждению. За это я их
 весьма хвалю, ибо стремиться следует только к наслаждению, а лицемерие и
 хула, к чему ты обычно прибегаешь, достойны порицания.
 
 XVII
 
  1. Блага внешних вещей потому называются благами, что готовят
 наслаждение душе и телу, двум частям, из которых мы состоим. Ведь внешние
 вещи сами по себе не имеют никакого значения. Какой смысл имеют деньги,
 страстной любовью к которым охвачены многие, если не воспользоваться ими
 теперь или не сохранить их для пользования в будущем, то есть для
 наслаждения? Когда это не принимается во внимание, имеющие деньги и
 богатства оказываются очень похожими на драконов и грифов, которые охраняют
 у себя большие запасы золота и драгоценных камней, бесполезные для них, от
 насильственного захвата людьми не менее тщательно, чем пищу и нежное
 потомство. Впрочем, люди более глупы. Ведь драконы и грифы не испытывают при
 этом никаких мучений. А сколько беспокойств, тревог и мучений переносим мы,
 пример чему Эвклион, старик у Плавта. Подобного взгляда я придерживаюсь и
 относительно прочих внешних вещей, таких, как знатность, родственные связи,
 почести, власть, приобретаемые для радости их обладателей.
 
 XVIII
 
  Теперь скажу о благах тела, из которых самое главное -- здоровье, далее
 красота, затем силы и, наконец, все остальное. Скажем коротко о здоровье.
 Нет человека до такой степени лишенного здравого смысла, который был бы
 врагом здоровья. Доказательством этому служит наша забота прежде всего о
 сохранении и возвращении здоровья, хотя иное измышляют о Платоне и некоторых
 других. Однако они хотели ограничить не здоровье, а пышность тел, подобную
 пышности трав, которые развиваются сверх меры. Да и сам Платон считает
 нелепостью пренебрегать здоровьем.
 
 XIX
 
  1. О втором благе следует сказать подробнее. В памятниках литературы
 можно найти гораздо больше возвеличенных славой сильных мужей, чем красивых.
 Таковы Геркулес, Мелеагр, Тесей, Гектор, Аякс и прочие, которых называют
 героями, а также Главк, Дорифор, Милон, Полидамант, Никострат, которые
 побеждали в жестоких сражениях. Это, однако, объясняется не тем, что
 писатели предпочитают силу красоте. Но поскольку они рассказывают о деяниях
 и чаще всего о военных, то называют, скорее, тех, кто совершал деяния, то
 есть сильных мужей. Ведь деяние совершается силой, а не красотой. Однако
 судить о дарах тела нет необходимости, так как мы решительно утверждаем, что
 все они имеют отношение к нашему счастью.
  2. Но чтобы не казалось, что я начал доказывать, не понимая, коротко
 скажу о том, что меня к этому привело. В войне обычно красивые не сражаются,
 но, что гораздо важнее, в войне сражаются за красивое. Умолчав о прочих
 [красивых] вещах, которых жаждут человеческие глаза, ограничусь одним
 примером. Все известные смельчаки, герои и полубоги с неутомимым пылом и
 упорством вступили в борьбу за одну прекрасную женщину. И ты не должен
 считать, что греки сражались ради мщения, поклявшись прекратить войну только
 после возвращения Елены, или что троянцы сражались ради спасения своего
 достоинства, чтобы не казалось, что они возвращают Елену из-за страха.
 Воспользуюсь здесь словами Квинтилиана: "Троянские вожди не считают
 недостойным, что греки и троянцы терпят столько несчастий в течение столь
 длительного времени из-за красоты Елены".
  3. Какой же в самом деле должна была бы быть ее красота! Ведь об этом
 говорит не Парис, который ее похищает, не какой-нибудь юноша, не кто-нибудь
 из толпы, но говорят старики и мудрейшие советники Приама. И даже изнуренный
 десятилетней войной и потерявший стольких детей царь, кому эта красота,
 ставшая источником многих слез, должна была быть ненавистна и отвратительна,
 слушает, несмотря на угрожающую опасность, эти разговоры и, называя Елену
 дочерью, дает ей место рядом с собой, прощает ее и не считает, что она была
 причиной несчастий. Наконец, среди крупнейших авторов нет разногласий в том,
 что красота в теле -- главное, так что многие не колеблются предпочесть ее
 даже хорошему здоровью, видимо, считая, что она заключает в себе равным
 образом и здоровье. Об этом сказано у Цицерона: "Привлекательность и красоту
 тела невозможно отделить от здоровья", хотя правильнее было бы сказать:
 "здоровье не может быть отделено от привлекательности и красоты". В самом
 деле, многие здоровы без красоты, но никто не красив без здоровья.
  4. <...> Итак, красота является основным даром тела, и Овидий, как
 известно, называет ее даром бога, то есть природы. И если она дана людям,
 кто посчитает, как несправедливый судья, что природа не почтила нас этим
 даром, а обманула? Клянусь, я не могу это допустить. Ведь если здоровье,
 силу, крепость и ловкость тела не следует отвергать, почему надо отвергать
 красоту, стремление и любовь к которой, как мы знаем, глубоко укоренились в
 наших чувствах?
  5. Разве хвалил бы Гомер, неоспоримый глава поэтов, телесные
 достоинства двух великих мужей, царя и величайшего из воителей (говорю об
 Агамемноне и Ахилле), если бы не понимал, что эти достоинства являются
 великим благом? Хотя, по-моему, он хвалил не столько ту красоту, которую
 нашел в них, сколько ту, которую сам выдумал, чтобы восхвалять ее и учить,
 что она -- великое благо, свойственное великим личностям и достойное быть
 показанным открыто и всенародно, с тем чтобы и одаренный красотой и
 созерцающие ее получали наслаждение.
  6. Наш же поэт Вергилий, второй, бесспорно, после Гомера, почтил в
 словах красоту Лавза, Турна, Палланта, Энея, Юла. Он высказался о ней,
 говоря об Эвриале: "Доблесть милее вдвойне, если доблестный телом
 прекрасен". Этот стих порицал где-то Сенека, принадлежащий к стоикам, как
 будто в самом деле нужно желать, чтобы вещи отличались безобразием, и как
 будто Платон не увещевал Ксенократа приносить жертву Грациям, исправившим
 его единственный порок. Поэтому легко ответить на вопрос, почему некоторые
 примечательны такими же телесными уродствами, как Ксенократ, о котором я
 только что сказал, и Терсит, об уродстве которого упоминал Гомер. Они для
 того рождены безобразными, чтобы красивые выделялись.
  7. Ведь все кажется более ценным при сравнении с низким, и это
 настолько очевидно, что не нуждается в доказательстве. Тем не менее сами
 безобразные в некотором отношении вызывают удовольствие, а именно когда
 восхищаются, созерцая красивых, что, конечно, с трудом могут делать сами

<< Пред.           стр. 44 (из 78)           След. >>

Список литературы по разделу