<< Пред. стр. 60 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
все, что подвержено возникновению, уничтожению, изменению и перемене, все
это не сущее, не бытие, но условие и обстоятельство сущего и бытия.
Последнее же едино, бесконечно, неподвижно, субстрат, материя, жизнь, душа,
истинное и хорошее.
Вы полагаете, что так как сущее неделимо и в высшей мере просто, ибо
оно бесконечно, ибо оно действует все во всем и все в каждой части
(благодаря этому мы говорим: часть в бесконечному но не части бесконечного),
то ни в коем случае мы не можем думать, что земля является частью сущего,
солнце -- частью субстанции, ибо последняя неделима на части. Но
позволительно говорить: субстанция частей или еще лучше субстанция в частях.
Подобным же образом нельзя говорить, что части души находятся в руке, части
-- находятся в голове, но вполне правильно сказать: душа в части, являющейся
головой, субстанция части, или в части, каковой является рука, ибо порция,
часть, член, весь, поскольку, поскольку, больше или меньше, как этот, как
тот, от этого, оттого, совпадающий, различный и другого значения, не
обозначающие единым образом абсолютного, -- на этом основании не могут
относиться к субстанции, к единому, к сущему, но зависят от этой субстанции,
находятся в едином и относятся к сущему как модусы, отношения и формы. Как
относительно какой-нибудь субстанции обычно говорится, что она есть
количество, качество отношение, действие, претерпевание или характеризуется
другого рода обстоятельствами, точно так же и единое сущее, высшее, в
котором действительность неотличима от возможностей, которое может быть
абсолютно всем и есть все то, что, может быть, в сложности является единым,
безграничным, бесконечным, охватывающим все бытие, и обнаруживается в
чувственных телах и в наблюдаемых нами в них и различаемых возможности и
действительности. Поэтому вы полагаете, что порожденное и порождающее (будь
деятель только того же названия или того же названия и того же содержания,
как выражаются вульгаризаторы философии) и то, из чего происходит
порождение, всегда принадлежат к одной и той же субстанции. Благодаря этому
для вас не звучит странно изречение Гераклита, утверждающего, что все вещи
суть единое, благодаря изменчивости все в себе заключающее. И так как все
формы находятся в нем, то, следовательно, к нему приложимы все определения и
благодаря этому противоречащие суждения оказываются истинными. И то, что
образует множественность в вещах, это -- не сущее, не вещь, но то, что
является, что представляется чувству и находится на поверхности вещи.
Теофил. Это так. Помимо этого я хочу, чтобы вы глубже усвоили основы
этой важнейшей науки и этого солиднейшего фундамента истин и тайн природы.
Во-первых, я хочу, чтобы вы отметили, что природа нисходит к произведению
вещей, а интеллект восходит к их познанию по одной и той же лестнице, что
тот и другая продвигаются от единства к единству, проходя через
множественность средств. Я оставляю без рассмотрения тот факт, что
перипатетики и многие платоники благодаря своему способу философствовать
заставляют предшествовать множественности вещей как середине чистейшую
действительность, с одной стороны, и чистейшую возможность, с другой. Другие
же хотят при помощи известной метафоры применить мрак и свет к образованию
бесчисленных степеней форм, образов, фигур и цветов. За теми, кто принимает
два начала и два принципа, следуют другие -- враги и ненавистники
многоначалия; они заставляют эти два начала совпасть в одном, которое в одно
и то же время есть бездна и мрак, ясность и свет, глубокая и непроницаемая
темнота, горний и недостижимый свет.
Во-вторых, примите во внимание, что интеллект, желая освободиться и
отрешиться от воображения, с которым он соединен, помимо того, что прибегает
к математическим и воображаемым фигурам с тем, чтобы при их помощи или путем
уподобления понять бытие и субстанцию вещей, приходит также к тому, что
множественность и разнообразие видов относит к одному и тому же корню. Так,
Пифагор, считая числа специфическими началами вещей, за основание и
субстанцию всех их принимал единицу; Платон и другие, полагающие, что виды
являются фигурами, за один и тот же корень и основу их всех принимали точку
как субстанцию и всеобщий род. И, быть может, поверхности фигуры -- это то,
что Платон подразумевает в своем Большем, а точка и атом -- в своем Меньшем,
говоря о двойных специфических началах вещей, началах, которые в дальнейшем
сводятся к одному как всякое делимое к неделимому. Следовательно, те, кто
утверждает, что субстанциальным началом является единица, понимают
субстанцию как число, другие, кто утверждает, что субстанциальным началом
является точка, понимают субстанции как фигуры. И все они сходятся в том,
что принимают неделимое начало. Но способ Пифагора является лучшим и более
чистым, чем способ Платона, ибо единство есть причина и основание
неделимости и точечности, и это начало более абсолютно и более приложимо к
всеобщему сущему.
Гервазий. Почему Платон, живший позже Пифагора, не учил так же, как он,
или еще лучше?
Теофил. Потому что он предпочитал считаться учителем, говоря худшее, к
тому же менее удобным и менее подходящим способом, чем получить репутацию
ученика, говоря лучшее и лучшим образом. Я хочу сказать, что целью его
философии было в большей мере собственное слово, чем истина, ибо, без
всякого сомнения, он прекрасно понимал, что его способ более подходит к
вещам телесным и рассматриваемым телесно, тот же другой способ не менее
удобен и подходящ ко всем остальным вещам, какие могут быть произведены
разумом, воображением, интеллектом, одной и другой природой. От Платона, как
это всякий признает, не было скрыто, что единство и число обязательно
испытывают и дают основание точке и фигурам, а не испытываются с
необходимостью и не получают основания от фигур и точек, как субстанция
измеримая и телесная зависит от бестелесной и неделимой. Кроме того, первая
независима от второй, ибо основание чисел находится без основания измерения,
но вторая не может быть независимой от первой, ибо основание измерения не
находится без основания чисел. Поэтому арифметические уподобление и
соизмерение являются более подходящими, чем геометрические, для того, чтобы
оказать нам помощь посредством величины для созерцания и познания этого
неделимого начала. Так как это -- единственная и коренная субстанция всех
вещей, то невозможно, чтобы она имела точное определенное имя и такое
название, которое обладало бы положительным, а не отрицательным значением.
Поэтому одними она была названа точкой, другими -- единицей, третьими --
бесконечным и другими -- различными способами, подобными этим.
Прибавь к этому уже сказанное, что когда интеллект хочет понять
сущность какой-либо вещи, он прибегает к упрощению, насколько это возможно;
я хочу сказать, что он удаляется от сложности и множественности, сводя
преходящие акциденции, размеры, обозначения и фигуры к тому что лежит в
основе этих вещей. Так, мы понимаем длинное писание и пространную речь лишь
в том случае, если сократим их до простого намерения. Интеллект ясно этим
показывает, что субстанция вещей состоит в единстве, которое он ищет в
истине или в уподоблении.
Поверь мне, что опытнейшим и совершеннейшим геометром был бы тот, кто
сумел бы свести к одному единственному намерению все намерения, рассеянные в
началах Эвклида; превосходнейшим логиком тот, кто все намерения свел бы к
одному. Здесь заключается степень умов, ибо низшие из них могут понять много
вещей лишь при помощи многих видов, уподоблений и форм, более высокие
понимают лучше при помощи немногих, наивысшие совершенно при помощи весьма
немногих. Первый ум в одной мысли наисовершеннейшим образом охватывает все;
божественный ум и абсолютное единство без какого-либо представления вида сам
есть то, что понимает, и то, что понято. Так, следовательно, мы, подымаясь к
совершенному познанию, подвигаемся, усложняем множественность, как при
нисхождении к произведению вещей разъясняется единство, Нисхождение
происходит от единого сущего к бесконечным индивидам, подъем -- от последних
к первому. Итак, в заключение этого второго рассуждения я скажу, что когда
мы стремимся и устремляемся к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по
направлению к неделимости; и мы никогда не думаем, что достигли первого
сущего и всеобщей субстанции, если не дошли до этого единого неделимого, в
котором охвачено все. Благодаря этомулишь в той мере мы полагаем, что
достигли понимания субстанции и сущности, поскольку сумели достигнуть
понимания неделимости. На этом основании перипатетики и платоники сводят
бесконечных индивидов к неделимому основанию многих видов; бесчисленные виды
подчиняют определенным родам (по мнению Архита, их десять), определенные
роды подчиняют единому сущему, единой вещи. Эта вещь и сущее понимается ими
как имя и название, как логическое намерение и, в конце концов как ничто.
Ибо, рассуждая далее физически, они не знают реальности и бытия всего того,
что является намерением, и имени, общего всему тому, что называется и
понимается. Это, конечно, произошло вследствие ограниченности интеллекта.
В-третьих, ты должен знать, что вследствие отличия и независимости
субстанции и бытия от количества -- мера и число не являются субстанциями,
но лишь относятся к субстанции, являются не сущим, но лишь вещью сущего.
Отсюда следует, что мы обязательно должны говорить, что субстанция по своей
сущности не имеет числа и меры, а поэтому едина и неделима во всех частных
вещах; последние же получают свое частное значение от числа, т.е. от вещей,
которые лишь относятся к субстанции. Поэтому тот, кто познает Полиинния как
Полиинния, познает не частную субстанцию, но субстанцию в частном и в
различиях, к ней относящихся. Осуществляясь, она полагает этого человека в
числе и множественности при помощи вида. Здесь известные акциденции
животного организма образуют множество видов животных, подобно тому как
известные акциденции человеческой природы образуют множество человеческих
индивидуумов. Равным образом известные жизненные акциденции образуют
разновидности всего одушевленного и живущего. Не иначе известные телесные
акциденции образуют разновидности телесности. Подобным же образом известные
акциденции субстанции образуют разновидности субстанции. Таким же образом
известные акциденции бытия образуют разновидности сущности, истины единства
сущего, истинного, единого.
В-четвертых, возьми обозначения и способы проверки, при помощи которых
мы хотим прийти к выводу, что противоположности совпадают в едином; отсюда
нетрудно вывести в конечном итога, что все вещи суть единое, как всякое
число, в равной мере четное и нечетное, конечное и бесконечное, сводится к
единице. Последняя, повторенная конечное число раз, полагает число, а
бесконечное число раз -- его отрицает. Обозначения возьмем из математики,
способы проверки, -- из других моральных и спекулятивных способностей. Итак,
что касается обозначений, скажите мне, какая вещь более несходна с прямой
линией, чем окружность? Какая вещь более противоположна прямой, чем кривая?
Однако в начале и наименьшем они совпадают; так что, какое различие,
найдешьты между наименьшей дугой и наименьшей хордой? -- как это божественно
отметил Кузанский, изобретатель прекраснейших тайн геометрии. Далее, в
наибольшем, какое различие найдешь ты между бесконечной окружностью и прямой
линией? Разве вы не видите, что чем больше, окружность, тем более она своим
действием приближается к прямоте? Кто настолько слеп, чтобы не увидеть,
насколько дуга ВВ, будучи, больше дуги АА, и дуга СС, будучи больше, чем
дуга ВВ, и дуга DD, будучи больше, чем три остальные, показывают, что они
являются частями все больших окружностей и тем самым все более и более
приближаются к прямоте бесконечной линии, бесконечной окружности,
обозначенной JK? Здесь, конечно, необходимо говорить и думать, что таким же
образом, как эта линия, которая больше сообразно основанию большей величины,
вместе с тем является более прямой, точно так же наибольшая из всех должна
быть в превосходнейшей степени наиболее из всех прямой. Так что, в конце
концов, бесконечная прямая линия становится бесконечной окружностью. Вот,
следовательно, каким образом не только максимум и минимум совпадают в одном
бытии, как мы это доказали уже в другом месте, но также в максимуме и
минимуме противоположности сводятся к единому и безразличному. <...>
Подводя итоги, кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть
рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и
противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести
противоположность, предварительно найдя точку объединения. К этому стремился
мыслью бедный Аристотель, считая лишение, к которому присоединена известная
склонность, за родоначальника, отца и мать формы, но не мог достигнуть
этого. Он не сумел к этому прийти, ибо, остановившись в роде
противоположения, он задержался таким образом, что, не спускаясь к виду
контрарности, он не достигнул, не усмотрел цели и блуждал в разных
направлениях от нее, утверждая, что контрарности не могут актуально совпасть
в одном и том же предмете.
НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
(1469--1527)
Никколо Макиавелли родился во Флоренции в семье небогатого юриста. В
юности Никколо не получил широкого образования, в отличие от большинства
других гуманистов, однако эти недостатки он восполнил самостоятельно--с
одной стороны, путем самообразования, а с другой стороны, наблюдая за
реальной жизнью современной ему Флоренции и подробно анализируя результаты
своих наблюдений.
Этот реальный жизненный опыт и оказался, может быть, главным источником
всего творчества Макиавелли. Недаром, говоря о самом себе, он однажды
написал: "Сначала жить, потом философствовать".
Уже в молодые годы он оказался приближенным к республиканским властям
Флоренции. Занимая пост секретаря комиссии Десяти -- фактического
правительства Флорентийской республики, -- Никколо Макиавелли оказался в
самой гуще европейской политики, неоднократно исполняя различные
политические и дипломатические поручения. На этом посту Макиавелли проявил
недюжинные организаторские и дипломатические способности, уже тогда
прославившись, так сказать, как "человек действия".
В 1512 году, после свержения республиканского строя во Флоренции,
Макиавелли оказался в опале, а в следующем, 1513 году, по подозрению в
участии в заговоре он был даже арестован и подвергнут пыткам.
В итоге, Никколо Макиавелли запретили проживание во Флоренции и он был
удален в свое небогатое поместье. Находясь в вынужденном бездействии, он
занялся литературным и философским творчеством, написав несколько сочинений
-- "Рассуждение на первую декаду Тита Ливия", "История Флоренции", а также
трактат под названием "Государь", ставший наиболее известным из всех его
работ и принесший ему посмертную мировую славу. Произведения Макиавелли были
опубликованы только после смерти мыслителя в начале 30-х гг. XVI в.
Главное отличие Макиавелли от всех предшествующих ему мыслителей Эпохи
Возрождения заключается в том, что он руководствовался в своих сочинениях не
абстрактными идеями торжества добра и Бога, а реальным опытом конкретной
жизни, идеями пользы и целесообразности. "Имея намерение написать нечто
полезное для людей понимающих, -- писал он в "Государе", -- я предпочел
следовать правде не воображаемой, а действительной -- в отличие от тех
многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности
никто не знавал и не видывал". И далее продолжал: "...Расстояние между тем,
как люди живут и как должны жить, столь велико, что тот, кто отвергает
действительное ради должного, действует, скорее, во вред себе, нежели на
благо, так как желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо
погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру".
В этом смысле Никколо Макиавелли проявил себя сторонником самого
жесткого реализма, ибо считал, что благодушные мечтания о прекрасном будущем
только мешают жизни обычного человека.
Наблюдения над жизнью привели Макиавелли к глубочайшему убеждению, что
человек -- это существо сугубо эгоистическое, во всех своих поступках
руководствующееся лишь собственными интересами. Вообще, по мнению
Макиавелли, интерес -- это самый могущественный и чуть ли не единственный
стимул человеческой деятельности. Проявления интереса достаточно различны,
однако самый важный интерес связан с сохранением собственности, имущества и
с приобретением новой собственности и нового имущества. Он утверждал, что
"люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества". В одной из работ
встречается и такой, довольно резкий пассаж, подчеркивающий неискоренимый
эгоизм человеческой природыГ"...О людях в целом можно сказать, что они
неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает
опасность, влечет нажива". Иначе говоря, Макиавелли показывает, что человек
-- это бесконечное сочетание добра и зла, и зло столь же присуще
человеческой природе как и добро.
Человек, по мнению Макиавелли, не только эгоистичен, но и свободен в
своих поступках. Если христианское понимание сущности человека утверждало,
что человек во всем подчинен высшему Божественному Провидению, заранее
определенной Богом судьбе, то Макиавелли формулирует совершенно новое
понимание человеческой судьбы. Он говорит о том, что судьба человека не
"фатум" (рок, неизбежность), а "фортуна". Судьба-фортуна никогда не может
полностью определить жизнь человека. Более того, в "Государе", флорентийский
мыслитель пытается даже вычислить соотношение -- насколько жизнь человека
зависит от высших обстоятельств, а насколько от него самого. И приходит к
выводу, что "фортуна распоряжается половиной наших поступков, но управлять
другой половиной или около того она предоставляет нам самим".
И недаром, утверждая свободу воли человека, Макиавелли призывает людей
"лучше быть смелым, чем осторожным", ибо "фортуна -- женщина, и кто хочет с
ней сладить, должен колотить ее и пинать".
Будучи сам "человеком действия", Макиавелли приходит к выводу, что
главное в человеке -- это способность к деятельности, воля, стремящаяся к
осуществлению больших целей, основанная на эгоистическом интересе. Данную
способность к деятельности он назвал "доблестью" ("вирту"). "Вирту" присуща
далеко не всем людям, почему они и прозябают в своей жалкой жизни. Однако в
истории всегда были и всегда есть отдельные личности, чья "доблесть"
заставляет их совершать выдающиеся поступки и тем самым двигать всю историю
человечества. И Макиавелли призывает брать пример с этих людей, осознающих
потреоности своего времени и способных делать то, что необходимо в данный
момент.
С этой точки зрения, в работах Макиавелли как бы получают свое
реалистическое завершение все предшествующие гуманистические рассуждения о
сущности человеческой личности. Отказавшись от чисто религиозно-философских
рассуждений на эти темы, он трезво и жестко формулирует определенные правила
и нормы человеческого общежития, которые, по его мнению, определяют жизнь
каждого конкретного человека. Отдельный человек предстает в сочинениях
Макиавелли во всей своей неприкрашенной, трезво оцененной реальности, с
присущими ему добрыми намерениями и злыми поступками.
Наиболее ярко эти идеи были выражены флорентийским мыслителем в
рассуждениях на тему власти и значении государя. Само государство, в
понимании Макиавелли, возникло как результат все той же эгоистической
природы человека. Государство -- это высшая сила, способная поставить
достаточно жесткий предел эгоистическим устремлениям отдельных людей и тем
самым спасти их от самоуничтожения. Люди, руководствуясь интересом
самосохранения, и создают государство.
Говоря о формах государства, Макиавелли, несмотря на все свои
республиканские убеждения, приходит к выводу, что наиболее целесообразным и
полезным государственным устройством является все же монархия. Отсюда
возникает его идея "нового государя". "Новый государь" должен опираться не
на теории и философские представления о жизни, а на саму реальную жизнь.
Люди не могут быть только добрыми и хорошими, они -- и хорошие, и плохие
одновременно. Государь, если он хочет править долго, обязан в своем
правлении опираться и на хорошее и на плохое. Иначе говоря, в руках государя
должен находиться не только пряник, но и плеть. Более того, как только
государь выпускает плеть из своих рук, тотчас же нарушается всякий порядок.
Никколо Макиавелли, говоря, что мудрый правитель государства обязан "по
возможности не удаляться от добра, но при надобности не чураться и зла", по
сути дела признает -- реальное управление государством невозможно без
насилия, без самых изощренных поступков. Недаром, характеризуя "нового
государя", он пишет, что такой правитель должен сочетать в одном лице
качества льва, способного повергнуть любого врага, и лисицы, способной
<< Пред. стр. 60 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу