<< Пред. стр. 69 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
причастия, говорят они, и не следует пренебрегать, то все же он не столь
спасителен, как это обычно полагают. Он даже может сделаться вредным, если в
нем не будет духа, то есть воспоминания о тех событиях, кои изображаются при
помощи чувственных знамений. Знамения же напоминают нам о смерти Иисуса
Христа, и христиане обязаны подражать этой смерти, укрощая, подавляя и
словно погребая свои страсти, дабы воскреснуть для новой жизни и соединиться
со Христом Иисусом, соединяясь в то же время друг с другом. Такова жизнь,
таковы постоянные помышления праведников. Напротив, толпа не видит в
богослужении ничего, кроме обязанности становиться поближе к алтарю,
прислушиваться к гудению голосов и глазеть на обряды.
Не только в указанных мной для примера случаях, но и во всех
обстоятельствах жизни убегает праведник от всего, что связано с телом, и
стремится к вечному, невидимому и духовному. И так как отсюда рождаются
постоянные несогласия между ним и остальными людьми, он упрекает их в
безумии, а они отвечают ему тем же. Я же полагаю, что название безумца
больше подобает праведникам, нежели толпе.
ГЛАВА LXVII
Дабы это стало еще очевиднее, я, согласно моему обещанию, в немногих
словах докажу, что награда, обещанная праведникам, есть не что иное, как
своего рода помешательство. Еще Платон имел в виду нечто подобное, когда
написал, что "неистовство дарует влюбленным наивысшее блаженство". В самом
деле, кто страстно любит другого, тот живет уже не в себе, но в любимом
предмете и, чем более он от себя удаляется, дабы прилепиться душою к этому
предмету, тем более ликует. Но когда душа словно бы покинула тело и уже не в
силах управлять телесными членами, то как прикажете назвать такое состояние,
если не исступлением? Это подтверждают и общераспространенные поговорки: "Он
вне себя", "Он вышел из себя", "Он пришел в себя". Далее, чем совершеннее
любовь, тем сильнее неистовство и тем оно блаженнее. А теперь задумаемся,
какова та небесная жизнь, к которой с такими усилиями стремятся
благочестивые сердца? Их дух, мощный и победоносный, должен поглотить тело.
Ему тем легче будет совершить это, что тело, очищенное и ослабленное всей
предыдущей жизнью, уже подготовлено к подобному превращению. А затем и самый
дух этот будет поглощен бесконечно более могущественным верховным разумом, и
тогда человек, оказавшись всецело вне себя, ощутит несказуемое блаженство и
приобщится к верховному благу, все в себя вобравшему. Хотя блаженство это
может стать совершенным лишь в миг, когда усопшие души, соединившись с
прежними своими телами, получат бессмертие, однако, поскольку жизнь
праведников есть лишь тень вечной жизни и непрестанное размышление о ней, им
позволено бывает заранее отведать обещанной награды и ощутить ее
благоухание, И одна эта малая капля из источника вечного блаженства
превосходит все телесные наслаждения в их совокупности, все утехи, доступные
смертным. Вот в какой мере духовное превосходит телесное, а невидимое
возвышается над видимым! Именно об этом вещал пророк, говоря: "Не видел того
глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил
Бог любящим Его". Такова эта частица Мории, которая не отъемлется при
разлучении с жизнью, но, напротив, безмерно возрастает. Эта малая капля
трижды блаженной Глупости достается на земле лишь немногим. Они уподобляются
безумцам, говорят несвязно, не обычными человеческими словами, но издавая
звуки, лишенные смысла, и строят какие-то удивительные гримасы. Они то
веселы, то печальны, то льют слезы, то смеются, то вздыхают и вообще
постоянно пребывают вне себя. Очнувшись, они говорят, что сами не знают, где
были -- в теле своем или вне тела, бодрствовали или спали; они не помнят,
что слышали, что видели, что говорили, что делали, все случившееся
представляется им как бы в дымке тумана или сновидения. Одно они знают
твердо: беспамятствуя и безумствуя, они были счастливы. Поэтому они скорбят
о том, что снова образумились, и ничего другого не желают, как вечно
страдать подобного рода сумасшествием. Таково скудное предвкушение вечного
блаженства.
ГЛАВА LXVIII
Впрочем, мне уже давно пора кончать: я позабыла всякую меру и границу.
Ежели сказала я что-нибудь слишком, на ваш взгляд, дерзновенное, то
вспомните, что это сказано Глупостью и вдобавок женщиной. Не забывайте также
греческой пословицы: "Часто глупец в неразумии метким обмолвится словом". Не
знаю, впрочем, как по-вашему: относится это к женщинам или нет? Вижу, что вы
ждете от меня заключения. Но, право же, вы обнаруживаете крайнее недомыслие,
если думаете, что я помню всю ту мешанину слов, которую рассыпала перед
вами. Прежде говорили: "Ненавижу памятливого сотрапезника". Я же скажу:
"Ненавижу памятливого слушателя". А посему будьте здравы, рукоплещите,
живите, пейте, достославные сопричастники таинств Мории.
МИШЕЛЬ ДЕ МОНТЕНЬ
(1533--1592)
Известнейший французский мыслитель Мишель де Монтень (1533-- 1592)
родился на юго-западе Франции в замке Монтень, принадлежащем его отцу. С
двух лет началось обучение маленького Мишеля -- отец нанял ему учителей
латыни. Более того, в семье все -- и отец, и мать, и слуги, -- разговаривали
с ним только на латыни, поэтому с детства Монтень освоил латынь как родной
язык. Отец Мишеля вообще стремился привить ему любовь к наукам и потому,
едва Мишелю исполнилось шесть лет, отдал его в коллеж города Бордо.
В двадцать один год Мишель де Монтень стал советником Счетной палаты в
Периге, а вскоре советником парламента города Бордо. На этой должности он
находился до 1570 г., после чего вышел в отставку и занялся литературной
деятельностью, проживая в своем родовом замке. Как писал Монтень, он, "давно
утомленный рабским пребыванием при дворе и общественными обязанностями...
решил
скрыться в объятия муз, покровительниц мудрости". В результате, в 1580
г. вышли в свет две первые книги его "Опытов" -- произведение, которое
принесло Монтеню еще при жизни широкую известность, а впоследствии всемирную
славу.
Однако желаниям Монтеня до конца дней своих провести жизнь в уединении
не суждено было сбыться. В 1581 г. он был избран мэром города Бордо и по
повелению короля Франции занял эту должность. Франция, раздираемая в тот
период религиозными войнами между католиками и гугенотами, переживала
тяжелые времена. И Монтеню, занимавшему столь значительный пост, не раз
приходилось участвовать в решении многих спорных вопросов. Сам он всецело
находился на стороне короля и не поддерживал гугенотские притязания. Но в
своей политической деятельности Монтень все же старался большинство проблем
решать мирным путем.
В 1586--1587 гг. Монтень, уже свободный от обязанностей мэра, продолжил
литературные занятия и написал третью книгу "Опытов". Позднее ему вновь
пришлось принять участие в политических баталиях и за свою приверженность
королю он даже оказался на недолгое время заключенным в Бастилию (1588 г.).
Умер Мишель де Монтень 13 сентября 1592 г. от обострения давно
мучав-шей его каменной болезни.
Если говорить о философских воззрениях Монтеня, то следует заметить --
в своем духовном развитии он пережил увлечение разными философскими
учениями. Так, из первой книги "Опытов" видно, что философские предпочтения
отдаются Монтенем стоицизму. Затем значительное влияние на его мировоззрение
оказывал эпикуреизм. И все же основное направление рассуждений французского
мыслителя лежит в русле другого учения, известного с древности --
скептицизма.
Сомнение -- в силах человеческого разума, в возможности соблюдения
человеком нравственных принципов, в исполнении неких общих для всех людей
идеалов -- вот что пронизывает все содержание "Опытов". Недаром главный
вопрос, который ставится в этом сочинении, звучит следующим образом -- "Что
я знаю?".
Ответ на этот вопрос, который дает Монтень, в принципе, неутешителен --
человек знает слишком мало, и, что еще более неутешительно, даже не может
знать многого. Причина подобного положения вещей заключена в природе самого
человека: "Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся
существо -- человек. Нелегко составить себе о нем устойчивое и единообразное
представление".
О суетности, непостоянстве и несовершенстве человеческой природы
говорилось задолго до Монтеня. Но он оказался первым, кто вдруг обнаружил --
в этом несовершенстве и спрятана вся прелесть человеческого существования.
Монтень как бы призывает своих читателей -- признайте свое несовершенство,
согласитесь со своей собственной посредственностью, не стремитесь подняться
над своей неполноценностью. И тогда вам станет легче жить, ибо смысл жизни
откроется в самой обыденности и повседневности, а вовсе не в служении
каким-то оторванным от реальности идеалам. "Жизнь -- вот мое занятие и мое
искусство" -- утверждает Монтень.
И тогда получается, что истинная мудрость выражается не в многознании
или безраздельной вере, а совсем в другом: "Отличительный признак мудрости
-- это неизменно радостное восприятие жизни..."
Монтень утверждает, что не стоит предаваться страданиям или, наоборот,
всячески стремиться к наслаждениям -- и то, и другое только прячут от
человека радость повседневности. Так, Монтень удивляется стремлению людей к
свершению "великих дел" и тому, что люди мучаются собственной
посредственностью, восклицая: "Я сегодня ничего не совершил!" "Как! А разве
ты не жил? -- спрашивает французский мыслитель и продолжает: -- Просто жить
-- не только самое главное, но и самое значительное из твоих дел... А сумел
ли ты обдумать свою повседневную жизнь и пользоваться ею как следует? Если
да, то ты уже совершил величайшее дело".
Как можно заметить, признавая несовершенство человеческого разума,
Монтень призывает именно таким разумом и руководствоваться в жизни, ибо
другого нам все равно не дано: "Лучшее наше творение -- жить согласно
разуму. Все прочее -- царствовать, накоплять богатства, строить -- все это,
самое большее, дополнения и довески".
И Монтень приходит к выводу -- жить нужно так, как подсказывает тебе
твой разум, не претендуя ни на что большее: "Надо не сочинять умные книги, а
разумно вести себя в повседневности, надо не выигрывать битвы и завоевывать
земли, а наводить порядок и устанавливать мир в обычных жизненных
обстоятельствах".
По сути дела, в своих "Опытах" Мишель де Монтень как бы завершает
этические поиски мыслителей Эпохи Возрождения. Отдельное человеческое
сознание, личное Я, свободное от поиска ответов на "вечные", "проклятые"
вопросы о смысле жизни -- вот на чем держится все человеческое общество.
Гуманистический лозунг "Великое чудо -- человек!" находит в рассуждениях
Монтеня свое логическое заключение и практическое применение. Ибо вся
мудрость веков состоит только в одном -- признать несовершенство человека,
успокоиться и радоваться жизни. "Мы стремимся быть чем-то иным, не желая
вникнуть в свое существо, и выходим за свои естественные границы, не зная, к
чему мы по-настоящему способны, -- пишет Монтень. -- Незачемнам вставать на
ходули, ибо и на ходулях надо передвигаться с помощью своих ног. И даже на
самом высоком из земных престолов сидим мы на своем заду".
Исходя из подобного мироощущения, Монтень по-новому решает и проблему,
которая волновала многих мыслителей с момента возникновения христианства --
проблема соотношения веры и разума, религии и науки. Французский философ
просто-напросто разделяет сферы действия этих форм человеческого сознания:
религия должна заниматься вопросами веры, а наука -- познанием природных
законов.
При этом только вера способна дать человеку хоть какую-то незыблемость
в этом суетном и непостоянном мире: "Узы, которые должны связывать наш разум
и нашу волю и которые должны укреплять нашу душу и соединять ее с Творцом,
такие узы должны покоиться не на человеческих суждениях, доводах и страстях,
а на Божественном и сверхъестественном основании; они должны покоиться на
авторитете Бога и Его Благодати: это их единственная форма, единственный
облик, единственный свет".
И так как вера руководит и управляет человеком, то она заставляет
служить себе и все другие человеческие способности. Наука же, как продукт
несовершенного разума, может лишь немного помочь человеку в освоении
религиозной истины, но никогда не сможет заменить ее: "Нашу веру следует
подкреплять всеми силами нашего разума, но всегда памятуя при этом, что она
зависит не от нас и что наши усилия и рассуждения не могут привести нас к
этому сверхъестественному и Божественному познанию". Более того, наука без
веры приводит человеческое сознание к атеизму -- "учению чудовищному и
противоестественному", по определению Монтеня.
Учение Мишеля де Монтеня о мудрости повседневной жизни стало крайне
популярным в XVI--XVII вв., а его "Опыты" -- одной из самых читаемых книг.
Связано это было с тем, что произведения Монтеня оказались полностью
созвучны новой социально-политической и духовной реальности, в которой
начала жить Западная Европа в XVI--XVII столетиях. Все более набирающий силу
буржуазный уклад жизни постепенно приводил западноевропейскую цивилизацию к
торжеству принципов индивидуализма.
Монтень оказался одним из первых, кто откровенно заявил о нуждах и
желаниях "личного Я" в условиях новой исторической эпохи. И не зря многие
мыслители последующих времен столь часто обращались к мудрости "Опытов"
французского философа. Подводя своеобразный итог развитию гуманистических
учений, идеи Монтеня были обращены в будущее. Потому и сегодня "Опыты" стоят
в ряду книг, в которых современный человек открывает для себя прелести
повседневности.
ОПЫТЫ. ФРАГМЕНТЫ
Публикуется по: Мишель Монтень. Опыты: В 3 кн. М., 1979--1980. 2-е изд.
Кн. 1. С. 150-166; Кн. 2. С. 387-388; Кн. 3. 158-198. Перевод А. С.
Бобовича, Ф. А. Коган-Бернштейна.
<...> Душа, вместившая в себя философию, не может не заразить своим
здоровьем и тело. Царящие в ней покой и довольство она не может не излучать
вовне; она не может, равным образом, не переделать по своему образу и
подобию нашу внешность, придав ей, соответственно, исполненную достоинства
гордость, веселость и живость, выражение удовлетворенности и добродушия.
Отличительный признак мудрости -- это неизменно радостное восприятие жизни;
ей, как и всему, что в надлунном мире, свойственна никогда не утрачиваемая
ясность. Это baroco и baralipton' измазывают и прокапчивают своих
почитателей, а вовсе не она; впрочем, она известна им лишь понаслышке. В
самом деле, это она утишает душевные бури, научает сносить с улыбкой болезни
и голод не при помощи каких-то воображаемых эпициклов, но опираясь на вполне
осязательные, естественные доводы разума. Ее конечная цель -- добродетель,
которая пребывает вовсе не где-то, как утверждают схоластики, на вершине
крутой, отвесной и неприступной горы. Те, кому доводилось подходить к
добродетели ближе других, утверждают, напротив, что она обитает на
прелестном, плодородном и цветущем плоскогорий, откуда отчетливо видит все
находящееся под нею; достигнуть ее может, однако, лишь тот, кому известно
место ее обитания; к ней ведут тенистые тропы, пролегающие среди поросших
травой и цветами лужаек, по пологому, удобному для подъема и гладкому, как
своды небесные, склону. Но так как тем мнимым философам, о которых я говорю,
не удалось познакомиться с этой высшею добродетелью, прекрасной,
торжествующей, любвеобильной, кроткой, но, вместе с тем, и мужественной,
питающей непримиримую ненависть к злобе, неудовольствию, страху и гнету,
имеющей своим путеводителем природу, а спутниками -- счастье и наслаждение,
то, по своей слабости, они придумали этот глупый и ни на что не похожий
образ: унылую, сварливую, привередливую, угрожающую, злобную добродетель, и
водрузили ее на уединенной скале, среди терниев, превратив ее в пугало,
устрашающее род человеческий.
Мой воспитатель, сознавая свой долг, состоящий в том, чтобы поселить в
воспитаннике желание не только уважать, но в равной, а то и в большей мере и
любить добродетель, разъяснит ему, что поэты, подобно всем остальным,
подвержены тем же слабостям; он также растолкует ему, что даже боги, и те
прилагали гораздо большей усилий, чтобы проникнуть в покои Венеры, нежели в
покои Паллады. И когда его ученик начнет испытывать свойственное молодым
людям томление, он представит ему Брада манту и рядом с нею Анжелику, как
возможные предметы его обожания: первую во всей ее непосредственной, не
ведающей о себе красоте, -- деятельную, благородную, мужественную, но никоим
образом не мужеподобную, и вторую, исполненную женственной прелести, --
изнеженную, хрупкую, изощренную, жеманную; одну -- одетую юношей, с головой,
увенчанной сверкающим шишаком шлеме, другую -- в девичьем наряде, с
наколкой, шитой жемчугом, в волосах. И остановив свой выбор совсем не на
той, которой отдал бы предпочтение этот женоподобный фригийский пастух,
юноша докажет своему воспитателю, что его любовь достойна мужчины. Пусть его
воспитатель преподаст ему еще и такой урок: ценность и возвышенность
истинной добродетели определяются легкостью, пользой и удовольствием ее
соблюдения; бремя ее настолько ничтожно, что нести его могут как взрослые,
так и дети, какте, кто прост, так и те, кто хитер. Упорядоченности, не силы,
вот чего она от нас требует. И Сократ, первейший ее любимец, сознательно
забыл о своей силе, чтобы радостно и бесхитростно отдаться
усовершенствованию в ней. Это -- мать-кормилица человеческих наслаждений.
Вводя их в законные рамки, она придает им чистоту и устойчивость; умеряя их,
она сохраняет их свежесть и привлекательность. Отмечая те, которые она
считает недостойными, она обостряет в нас влечение к дозволенным ею; таких
-- великое множество, ибо она оставляет нам с материнской щедростью до
полного насыщения, а то даже и пресыщения, все то, что согласно с
требованиями природы. Ведь не станем же мы утверждать, что известные
ограничения, ограждающие любителя выпить от пьянства, обжору от несварения
желудка и распутника от лысины во всю голову, -- враги человеческих
наслаждений! Если обычная житейская удача не достается на долю добродетели,
эта последняя отворачивается от нее, обходится без нее и выковывает себе
свою собственную фортуну, менее шаткую и изменчивую. Она умеет быть богатой,
могущественной и ученой и возлежать на раздушенном ложе. Она любит жизнь,
любит красоту, славу, здоровье. Но главная и основная ее задача -- научить
пользоваться этими благами, соблюдая известную меру, а также сохранять
твердость, теряя их, -- задача более благородная, нежели тягостная, ибо без
этого течение нашей жизни искажается, мутнеет, уродуется; тут нас
подстерегают подводные камни, пучины и всякие чудища. Если же ученик проявит
не отвечающие нашим чаяньям склонности, если он предпочтет побасенки
занимательному рассказу о путешествии или назидательным речам, которые мог
бы услышать; если, заслышав барабанный бой, разжигающий воинственный пыл его
юных товарищей, он обратит свой слух к другому барабану, сзывающему на
представление ярмарочных плясунов; если он не сочтет более сладостным и
привлекательным возвращаться в пыли и грязи, но с победою с поля сражения,
чем с призом после состязания в мяч или танцев, то я не вижу никаких иных
средств, кроме следующих: пусть воспитатель -- и чем раньше, тем лучше,
причем, разумеется, без свидетелей, -- удавит его или отошлет в какой-нибудь
торговый город и отдаст в ученики пекарю, будь он даже герцогским сыном.
Ибо, согласно наставлению Платона, "детям нужно определять место в жизни в
зависимости не от способностей их отца, но от способностей их души".
<< Пред. стр. 69 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу