<< Пред.           стр. 1 (из 14)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 
 
 
  ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
 
  КНИГА ДЛЯ ЧТЕНИЯ
  9-11 классы
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  БЕРЕЗНИКИ
  ТИПОГРАФИЯ КУПЦА ТАРАСОВА
  2001
 
 
 ББК 74.266.7
  П 68
 
 
  Составители:
  А.БОЧАРОВА, И.БОЧАРОВ, кандидат исторических наук, Е.ГЕРГЕРТ,
  О.ИГНАТЬЕВА, Л.КАМАКАЕВА, П.МИКОВ, Н.РУСАКОВА, А.СУСЛОВ, кандидат исторических наук (ответственный за выпуск)
 
 
  Книга для чтения предназначена для аудиторной и самостоятельной работы учащихся 9-11 классов школ, гимназий, лицеев и других средних учебных заведений при изучении курсов "Права человека", "Обществознание" и других.
 
 
 
 
 
 
  Издание осуществлено при финансовой поддержке Национального фонда в поддержку демократии (National Endowment for Democracy).
 
 
  Права человека: Книга для чтения. 9-11 классы. - Березники: Издательский дом "Типография купца Тарасова", 2001. - с.
 
  ISBN
 
  ЛР №
 
 
 
  (c) Пермская городская благотворительная общественная организация Центр поддержки демократических молодежных инициатив, 2001
  (c) Пермское областное отделение международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества "Мемориал", 2001
  (c) А.Бочарова, И.Бочаров, Е.Гергерт, О.Игнатьева, Л.Камакаева, П.Миков, Н.Русакова, А.Суслов, 2001
 От составителей
 
  Это книга для чтения. Чтение подобранных в ней материалов, на наш взгляд, даст возможность получить дополнительную информацию по проблемам, касающимся прав человека. Практика преподавания прав человека в различных регионах России, в том числе и в Пермской области, показала, что работа учащихся с публицистическими и художественными произведениями остро необходима. Такая работа чрезвычайно полезна для выработки самостоятельного критического взгляда на действительность.
  В этой книге есть серьезные научные статьи, злободневная публицистика, отрывки из художественных произведений, документы.
  Преподавателям следует обратить внимание на то, что тексты книги для чтения тесно тематически увязаны с изданными ранее методическим пособием "Права человека: методика преподавания в школе (9-11 классы)", Пермь, 2000, и дидактическими материалами "Права человека: дидактические материалы (9-11 класс)", Пермь, 2000. Любые фрагменты книги для чтения можно читать и обсуждать во время уроков. Можно предлагать их и для домашнего чтения. Вопросы, которыми тексты сопровождаются, могут быть поставлены для обсуждения в классе и могут быть рекомендованы для самостоятельного осмысления. Практически любая подборка материалов может стать предметом дискуссии. Кроме тематически подобранных материалов, в книгу особым разделом включены важнейшие документы, которые лежат в основе правовых норм в области прав человека.
  Использование этой книги ни в коем случае не предполагает отказа от дополнительной работы с иными изданиями хрестоматийного характера, прежде всего, с трехтомником московского Молодежного центра прав человека и правовой культуры "Права человека. Книга для чтения (5-9 классы), ч.1-3", М., 1998-2000.
  Мы надеемся, что эта книга будет полезна и интересна молодым людям, всем тем, кто заинтересован, чтобы в обществе, которое они будут формировать, права человека уважались в значительно большей степени, чем сейчас.
 
 
 I. ВВЕДЕНИЕ В ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
 
 Марек Новицкий
 
 Что такое права и свободы??
 
  Существует европейская конвенция по правам и свободам человека. Чем отличаются права и свободы? Если я говорю, что у меня есть право на что-то, это значит, что те, у кого есть власть, должны поработать и сделать что-то для меня. Если бы имелось право на работу, то это означало бы, что царь-батюшка или президент, парламент, министры должны поработать и сделать так, чтобы я нашел работу по своей специальности недалеко от своего места жительства. Если говорится, что есть право на обучение, то это значит, что обязанностью тех, у кого есть власть, является организация системы школ, таких, чтобы я мог послать своего ребенка в школу учиться. Это не значит, что все школы будут бесплатные, что государство должно за все платить. Но правительство ответственно за то, чтобы такая система работала.
  Если у меня есть право на что-то, значит, есть обязанность у власти. Если же у меня есть свобода на что-то, это значит, что есть такой район в моей жизни, в который те, у кого есть власть, не должны вмешиваться. Мое право - это обязанность власти что-то сделать, моя свобода - это запрет ей действовать в какой-либо области.
  Часто к нам приходят люди и говорят: "Вы занимаетесь правами человека, помогите мне, меня жена бьет, или - погода нехорошая, или - денег у меня нет". Это не проблемы прав человека. Права человека - это только то, что происходит между властью и единицей, это не проблемы соотношения между единицами: мной и моей женой, соседом, ребенком.
  Права человека - это только когда с одной стороны - власть, а с другой - человек, подчиненный этой власти. В каком-то смысле можно употреблять язык прав человека в отношениях между школьником и директором, родителем и ребенком, потому что здесь тоже есть какая-то власть, но отношения между равноправными партнерами не могут быть описаны на языке прав человека. Были такие попытки, но они оказались неудачными. И теперь, если кто-то говорит о правах человека, то он имеет в виду отношения единица - власть.
 
 Об основных понятиях теории прав человека
 
  Если строить теорию прав человека, то нужно взять за основу какие-то понятия. Никакой науки нельзя построить, пока не приняты основные понятия. Нельзя построить физики, если не принять того, что все понимают, что есть время, длина, масса. А потом уже определить, что такое скорость, ускорение и прочее. Нельзя построить математики, пока не дано точное определение, что такое множество. А потом на основе этого можно строить математику.
  Так, основным понятием теории прав человека является человеческое достоинство. Я не в состоянии дать этому понятию четкое определение. Это - достоинство, которое есть у всех. И у ребенка, который только что родился, и у того, кто сидит в тюрьме. Потому что они - люди. Как это получается? Объясняется по-разному.
  Например, для христиан. Они будут думать согласно трудам святого Томаса, где говорится, что человек похож на своего Бога, и из этого получается, что часть достоинства Бога переходит к человеку. Кто-то может перенести это человеческое достоинство из другой религии, но интересно то, что если пройти этот путь, то получается список прав и свобод, который мало зависит от того, какую религию мы взяли вначале за оправдание этого человеческого достоинства.
  Я не до конца понимаю, как это получается, что права человека одинаковы и что они слабо зависят от философии и религии, но такое явление можно зафиксировать. Еще имеется другое понятие - личное достоинство. Это достоинство появляется и растет у человека, когда он хорошо ведет себя. Если он поступит плохо, он может его потерять. Но не об этом речь. Речь идет о человеческом достоинстве, которое есть у всех нас.
 
  - Согласны ли Вы с автором, что принципы прав человека могут применяться только в отношениях между человеком и государством?
  - Проиллюстрируйте примерами мысль М.Новицкого: "Отношения между равноправными партнерами не могут быть описаны на языке прав человека".
 
 
 Сергей Ковалев
 
 Права человека как национальная идея?
 
 БЫЛ ЛИ СЭР ИСААК НЬЮТОН ЗАПАДНИКОМ?
 
  Чаще всего концепцию прав человека попрекают ее происхождением. Обычно говорится следующее: эта идея - порождение западной культуры, насквозь пронизанной индивидуалистическим мировоззрением. А у нас в России (Китае, Заире, Республике Сандвичевы Острова) индивидуализм никогда не был основой национального бытия. Западный европеец или американец руководствуется в жизни исключительно материальным интересом, а материальный интерес разъединяет людей. А для русского (китайского, заирского и т.д.) человека на первом месте стоят духовные, а не материальные ценности; соответственно, естественной основой нашей общественной и государственной жизни является не "общественный договор", не "система сдержек и противовесов", а соборность. Или, сказать по-русски, консенсус. Поэтому мысль о том, что граждане имеют какие-то индивидуальные права, которые могут вступать в противоречие с общественными (читай: государственными) интересами, несовместима с русской (заирской и пр.) национальной идеей.
  Мне не хотелось бы вступать в рассуждения относительно таких деликатных предметов, как органическая чуждость моих соотечественников низменным материальным интересам. Любой, кто участвовал когда-либо в спорах, возникающих, например, внутри гаражного кооператива, может составить по этому поводу самостоятельное суждение. Но мои оппоненты имеют в виду, конечно, более возвышенные предметы: культуру, мировоззрение, исторический путь страны. Что ж, позволю себе лишь два замечания. Во-первых: уверены ли они, что правовые, договорные отношения, разработанная система процедур, направленных на достижение компромисса, разъединяют, а не соединяют людей? И во-вторых: по части духовности и соборности мы, возможно, и уникальный народ, но вот по части рассуждений на эту тему мы отнюдь не уникальны. Немецкие философы разглагольствовали об особых свойствах германского национального мировоззрения, несовместимого ни с "французским рационализмом", ни с "англосаксонским торгашеским духом", еще в начале XIX века. Кстати, именно у Гердера, Фихте, Гегеля позаимствовали идею "целостного национального мировоззрения" наши ранние славянофилы. Правда, в самой Германии такого рода философия вышла из моды после 1945 г.
  Есть ли зерно истины в утверждениях современных почвенников? Да, есть. Действительно, основы системы прав человека, как и основы современного демократического государственного устройства, были разработаны в XVII-XVIII вв. в Западной Европе (прежде всего в Англии и Франции) и Северной Америке; там же новая теория была впервые применена в политической практике. Тогда же и там же были разработаны основы современной физики. Но можно ли считать современную физику "западнической" на том основании, что сэр Исаак Ньютон жил в Англии?
  Конечно, философские концепции и общественные институты заимствуются не так легко, как естественнонаучные открытия. Любой народ в своем политическом развитии выбирает пути и формы, сообразуясь с собственной культурой, с собственными национальными традициями. Вот о культуре и о традициях я хотел бы поразмышлять.
 
 СЛУГИ ОТЕЧЕСТВА У АЛТАРЯ ОТЕЧЕСТВА
 
  Некоторые специфические черты русской национальной традиции в самом деле не способствуют укоренению в России уважения к правам человека. Это, прежде всего, склонность к сакрализации государственной власти и патерналистские ожидания. Мы привыкли относиться к государству как к некоей внешней силе, которую мы можем по-детски обожать или по-детски ненавидеть, но за действия которой мы не несем никакой ответственности. А вот оно, государство, отвечает за все, включая погоду. Ясно, что при таком раскладе нам действительно не нужны никакие права, как не нужны они трехлетнему ребенку.
  Социальные истоки этой психологии понятны. Она была порождена исторически сложившейся особой ролью государственного аппарата в русском обществе. В течение веков государственная власть воспринимала себя как единственную общественную реальность в России, а все остальное - культуру, экономику, науку, религию, собственных граждан, наконец, - в лучшем случае как объект деятельности. В худшем же случае любая общественная активность, претендующая на независимость от государства, воспринималась как досадная и злокозненная помеха, подлежащая немедленному устранению. Так, например, обстояло дело в течение семидесяти пяти лет существования коммунистического режима.
  Эта установка на тотальность государства не могла, разумеется, пройти бесследно. Она и не прошла: обратите внимание, что и по сей день в газетных публикациях и даже в устной речи слово "государство" употребляется почти как синоним слов "Россия", "общество", "народ". Так, рассуждая о необходимости поддержать отечественную науку или образование, редкий журналист удержится от оборота типа "этого требуют интересы государства". Конечно же, он имеет в виду, что этого требуют интересы страны, но язык - великий разоблачитель - ясно указывает, что он плохо различает или совсем не различает общество и государственную власть. В его сознании они едины - как еще недавно были едины народ и партия.
  Но язык - это еще и великий мистификатор, и языковые подмены не всегда происходят стихийно. Бывают и небескорыстные мистификации. Кто же заинтересован в том, чтобы национальные интересы устойчиво отождествлялись с интересами государственной власти? Разумеется, сама власть и заинтересована.
  Однако "власть" - слишком абстрактное понятие, и когда мы наделяем эту абстракцию атрибутами живого существа, мы лишь усугубляем путаницу в умах. Очевидно, корыстные интересы свойственны только людям, и интересы эти могут быть личными или корпоративными. В данном случае мы несомненно имеем дело с корпоративными интересами той социальной группы, которая призвана осуществлять власть, - с многочисленным и могущественным миром российских чиновников.
  Социальной базой российского варианта власти всегда был и остается гигантский управленческий аппарат. Он поддерживает этот тип государства и, в свою очередь, поддерживается им.
  Ни российское чиновничество, ни его советскую ипостась - номенклатуру - не следует понимать как своекорыстный слой взяточников и самодуров, управляющих от имени деспотического правительства. Это понимание было бы слишком примитивным. Русская бюрократия веками функционировала в качестве властной элиты. И за это время ей удалось выработать собственную идеологию и собственную концепцию государства. Российский чиновник (как социальный и культурный тип) - не просто нечистый на руку управляющий. Он еще и жрец Власти, единой и неделимой, тотальной и несменяемой, он представляет всемогущее Государство, и сам наделен частичкой этого всемогущества.
  Конечно, самосознание нашего чиновника предельно цинично, потому что раздвоено. Ведь помимо ритуальных функций, он все-таки должен решать конкретные управленческие вопросы. Он не только священнослужитель, он еще и менеджер. И как менеджер чиновник не может не видеть неэффективности этатизма, доведенного до абсурда; но как жрец Левиафана он не может допустить и мысли о релятивизации идеи государства.
  Революция 1917 года многократно усугубила эту традиционную болезнь российской государственности. Обожествление государства - разумеется, нового, пролетарского государства - достигло размеров, невиданных даже при царском режиме. После экспроприации частной собственности, ликвидации политических партий и подавления гражданских свобод, после разгрома организованного рабочего движения в стране не осталось места, где можно было бы укрыться от всепроникающего присутствия власти. Общество как сложная совокупность самоорганизующихся личных и коллективных прав и интересов, перестало существовать; личность осталась один на один с концентрированной мощью госаппарата.
  Государство стало единственным работодателем не только для служащих управленческого аппарата, но и для рабочих, крестьян, ученых, литераторов, артистов и т.д. Возник и на протяжении жизни нескольких поколений существовал невиданный в новейшей европейской истории строй - государство-корпорация, охватывающая все население. При этом строе каждый человек, кто бы он ни был, оказывался в определенном смысле сопричастен к власти - но не как гражданин, контролирующий ее и заставляющий правительство работать для общественной пользы, а как винтик гигантской машины, лишенный возможности влиять на работу механизма в целом.
  Это сформировало парадоксальную и двойственную психологию. Нигде так не ненавидели власть, как в Советской России. И нигде на нее не возлагали так много надежд, ибо власть стала всеобъемлющей категорией. Можно сказать, что это - психология чиновника, доведенная до абсурда: естественное человеческое стремление к независимости от вышестоящих сочетается в ней с бессознательным отторжением идеи личной ответственности за свою судьбу.
  Внутри партийно-правительственной номенклатуры, кроме того, одновременно нарастало раздражение от необходимости пользоваться непонятной, как санскрит или древнееврейский язык, марксистской фразеологией. Конечно, гегелевские основы марксистской философии позволяли приспособить ее к любому абсурду и оправдать любую несправедливость. Но это годилось для первого поколения советской элиты; тем, кто пришел на смену уничтожившей саму себя в 1930-е годы партии большевиков, не хватало на это ни образования, ни изощренности, ни желания. Наверху зрело подспудное убеждение в том, что все беды страны происходят от марксистского умничанья и что хорошо бы отказаться от него совсем. Или хотя бы дополнить его старым добрым русским национализмом, прямо сказать народу, что величие государства - это и есть его, народа, величие, что Советский Союз - прямой наследник Российской империи, в свою очередь, унаследовавшей мировые права империи Византийской. Все коммунистические лидеры, начиная со Сталина, заставляли людей поклоняться идолам Державы, Нации, Власти, лишь слегка задрапированным марксистской фразеологией. Короче говоря, в среде госаппарата подспудно вызревала новая идеология - идеология державности. Сегодня тайное стало явным.
 
 ЗА ДЕРЖАВУ - НЕ ОБИДНО!
 
  Державность - это вовсе не стремление к сильному и эффективному государству. Это - нечто прямо противоположное: языческое обожествление самодовлеющей силы государственной власти, поставленной вне общества и над ним.
  Державному сознанию чуждо само понятие эффективности, которое предполагает, что государство должно служить людям. Ничего подобного: это люди должны рабски и преданно служить идолу государства, возведенному в ранг "национальной святыни".
  Это совершенно извращенное, азиатское представление о роли и месте государства в жизни страны унаследовано нами не только от советского режима - оно насильственно прививалось национальному сознанию в течение всех десяти веков российской истории. В иерархии официальных общественных ценностей державная мощь (по легенде, направленная против многочисленных внешних врагов, а на самом деле занятая, в основном, подавлением собственных подданных) всегда стояла на первом месте. Власть полагалось обожать или ниспровергать - но ни в коем случае не относиться к ней рационально, как к полезному и важнейшему (но и крайне опасному, если не держать его под жестким контролем) институту самоорганизации общества.
  Словом "держава" первоначально называли здоровенный металлический шар, который держали в руке во время торжественных церемоний сначала византийские автократоры, сиречь самодержцы, а потом и русские цари, считавшие свою державу наследницей Византийской империи. Годился этот предмет разве что на то, чтобы лупить им приближенных по головам, - но наши державники именно эту византийскую древность сочли подходящей эмблемой своего мировоззрения. Правильно, в общем, сочли.
  Совершенно ясно, что державная идеология в корне противоречит основному принципу современного государства - приоритету права. Между тем современное сильное государство может быть только правовым. Всякая попытка всякой власти встать над законом именуется в таком государстве произволом и является антигосударственным деянием. Никаких изъятий, никаких ссылок на высшие интересы государства (страны, народа) это правило не допускает.
  Власть - необходимый, но опасный механизм; в отсутствие жесткого общественного контроля любая власть в любой стране начинает тяготеть к этатизму, к авторитаризму, к подавлению прав и свобод личности. Подобный контроль невозможен, если базовой ценностью становятся "государственные интересы". Мы и пикнуть не успеем, как они тут же превратятся в "национальные интересы", а государство, соответственно, - в национальную святыню. И тут самое время начинать размахивать шаром-державой.
  Именно такую систему управления под аккомпанемент разговоров о державном патриотизме блистательно демонстрируют нам в течение последних нескольких лет. Особенно ярко державная идея проявила свою эффективность и умение решать реальные проблемы в период чеченской войны, как в деле развязывания конфликта, так и в ходе боевых действий. Вам понравилось?
  Понятно, что пока наше национальное сознание, наша внутренняя и внешняя политика не избавились от комплекса державности, ни о каком соблюдении прав человека в нашей стране нечего и мечтать. А в глазах просвещенного человечества мы так и останемся нелепым соломенным пугалом, годным лишь на то, чтобы на собственном опыте учить других, как не надо жить.
 
 РОССИЙСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА
 
  С другой стороны, в нашем национальном характере и особенно в нашей культуре заложена и противоположная социально-психологическая модель. При благоприятных обстоятельствах и определенных усилиях со стороны интеллигенции именно на основе этой модели можно будет сформулировать и реализовать "русскую идею". Не ту, о которой уже второй век невнятно толкуют нам националисты, а настоящую русскую идею, достойную великого народа с великой культурой. Вооружившись ею, мы будем в состоянии превратить нашу страну в действительно великую державу XXI века.
  Эта идея - Право, основанное на неотъемлемых правах личности. Право, как единственный путь к извечной российской мечте: общественной справедливости. Я утверждаю, что эта идея укоренена в русской культуре уж, во всяком случае, не меньше, чем этатистский державный миф.
  Отсутствие или неразвитость правовых норм, гарантирующих свободу и достоинство личности, были несчастьем России в течение всей ее истории. В русской литературе, в российском национальном сознании это несчастье обернулось высоким статусом такой категории, как справедливость, острым ощущением неразрывной связи ее с нравственностью. Русский менталитет отвергает возможность безнравственной справедливости или несправедливой нравственности.
  Однако пафос человеческого достоинства и личной свободы в нашей национальной традиции сосуществовал с откровенным пренебрежением к процедурному праву, которое так важно для западноевропейского сознания. Достаточно вспомнить, как классическая русская литература - Достоевский или Толстой - описывала судебную процедуру: иронически, уничижительно, враждебно. Стремление к абсолютной, божественной справедливости заставляло их отвергать саму идею справедливости земной, человеческой, секулярной.
  Это стремление в сочетании с пренебрежением к кодифицированной процедуре привело к тому, что в качестве средства для установления справедливости в обществе часть русской интеллигенции ухватилась за социологические теории двух немецких "профессоров" (профессорами ни в каком университете они не состояли, но мышление у них было, безусловно, самым что ни на есть "профессорским"). Теории оказались в основном неверными, а научная база, на которую они опирались, устарела уже в самый момент их возникновения. Но русским революционерам показалось, что с помощью этих теорий можно будет установить в стране - что там в стране, во всем мире! - справедливое общество, в котором человек будет по-настоящему свободен.
  Попытка установить справедливость и свободу вне права и против права обернулась кровавым кошмаром и семидесятилетним господством одного из самых несправедливых и тиранических режимов в истории России и человечества.
  Конечно, когда диктатура пребывала в террористической фазе своего развития, ни о какой ненасильственной борьбе за права человека не могло быть и речи. Единственной формой сопротивления людоедскому режиму могло стать подполье; и во второй половине 1940-х гг. в стране действительно возникло множество подпольных кружков, в основном среди учащейся молодежи. Казалось бы, после смерти Сталина, когда за оппозиционные настроения перестали немедленно убивать, политическое подполье обрело определенную перспективу. В этом случае дальнейший ход исторического развития был бы предопределен: антиправительственная агитация, рост народного недовольства, революционные вспышки - и новая революция, скорее всего кровавая (разве революции в России когда-нибудь бывали бескровными?). А после революции, как водится - становление нового государственного монстра, сопровождаемое новыми репрессиями.
  Однако мы "пошли другим путем", и это доказывает, что, вопреки распространенному мнению, уроки истории все же иногда чему-то учат. В последние десятилетия существования советского режима общественная мысль обратилась не к подполью, не к насильственному сопротивлению, а к праву.
  Так называемое диссидентское движение, возникшее в СССР к середине 1960-х гг., было очень неоднородным и не очень массовым явлением. И нет ничего удивительного в том, что большинство зарубежных советологов попросту не обратили на него внимание. Они вообще были убеждены в том, что все события в России, достойные внимания, происходят на нескольких гектарах земли, ограниченных кремлевской стеной.
  Я, между прочим, тоже не склонен переоценивать непосредственного влияния диссидентов на политическое развитие в СССР, хотя не склонен и преуменьшать косвенной их роли в падении старого режима. Диссидентская активность была, прежде всего, индикатором, показывающим эволюцию общественных настроений, направление, в котором развивалась независимая мысль. Но это - отдельный разговор.
  Сама эта активность проявлялась в разных формах, чаще всего далеких от политики; но ее общим знаменателем было, несомненно, ощущение нравственной несовместимости с несправедливым и жестоким к человеку общественным строем. Стержнем же ее стала борьба за права человека в СССР.
  Правозащитное движение родилось в ответ на политические преследования диссидентов самых разных толков и убеждений. Этим преследованиям необходимо было противопоставить гражданскую позицию, свободную от политики и идеологии; апелляция к закону казалась единственно возможной и приемлемой для всех формулой. Но очень скоро правозащитники пришли к осознанию самостоятельной ценности права. Они открыли для себя и в какой-то степени для других фундаментальное значение прав человека в современной общественной жизни.
  Я хотел бы обратить внимание читателя на одно чрезвычайно важное обстоятельство. Вопреки расхожим стереотипам, роль западных идей в зарождении и становлении правового сознания была, во всяком случае, поначалу, минимальной. Мы были отделены от Европы довольно-таки прочным железным занавесом, и наши представления о Западе были весьма туманными. Подавляющее большинство диссидентов было чудовищно невежественно в области современных правовых концепций, и мало кто имел представление об их роли и месте в западном обществе. На что мы опирались? На статью 125 советской Конституции, гарантирующую основные политические и гражданские права "в соответствии с интересами трудящихся". Я помню бесконечные дискуссии со следователями и судьями о том, как следует понимать эту клаузулу: то ли гражданские права соответствуют интересам трудящихся и потому гарантируются Конституцией, то ли они гарантируются лишь постольку, поскольку этим интересам соответствуют. Естественно, наши "оппоненты в погонах" отстаивали последнюю трактовку - ведь в таком случае окончательное решение о соответствии или несоответствии наших действий Конституции оставалось за ними.
  Позднее в самиздате стала распространяться Всеобщая декларация прав человека ООН; разумеется, при обысках этот подрывной документ неукоснительно изымался. А уж про Пакт о гражданских и политических правах или про Европейскую конвенцию по правам человека в конце 1960-х знали только самые-самые "продвинутые" правозащитники.
  Говорят, что роковой ошибкой ЦК КПСС была публикация в "Известиях" в 1975 году полного текста заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, включавшего и так называемую "третью корзину" - договоренности о соблюдении основных прав человека всеми участниками соглашения. Разумеется, политические преследования после этого не прекратились; но миллионы советских граждан узнали о том, что некоторые из их прав защищены международным договором, подписанным и Советским правительством. В результате правозащитное движение получило новый импульс.
  Вероятно, так оно и было (я в это время уже сидел); но становление движения произошло раньше и в плане идейном было типичным "изобретением велосипеда".
  Мысль о верховенстве права не была заимствована Россией с Запада: она непосредственно вытекала из нашего жизненного опыта и из наших понятий о нравственности, сформировавшихся под влиянием, прежде всего, русской культурной традиции.
  Что это доказывает? На мой взгляд, - что правовая идея имеет глубокие корни в нашей культуре и сознании. По крайней мере, столь же глубокие, как и российский правовой нигилизм. Если горстке диссидентов удалось самостоятельно "изобрести" эту идею, а затем, опираясь только на нее, выстоять против самого мощного в мире и крайне неразборчивого в средствах репрессивного аппарата, то значит, ее перспективы в нашем обществе небезнадежны. А по своему ценностному потенциалу она вполне способна консолидировать нацию.
  Мне могут возразить: высокий статус права в системе общественных ценностей - особенность психологии и мировоззрения русской интеллигенции, да и то не всей. Народу в целом это не свойственно.
  Думаю, это возражение несостоятельно. Мы ведь говорим о целеполагании - а это работа именно национальной интеллигенции. Что же касается так называемых широких масс, то я уверен, что в сознании большинства моих сограждан главными общественно значимыми проблемами были и остаются именно проблемы, связанные с несправедливостью и произволом. И если бы наши реформаторы не были столь сосредоточены на экономических преобразованиях, а занялись в первую очередь созданием в России эффективной и гуманной правовой системы, то и к социально-экономическим тяготам переходного периода сложилось бы иное, много более терпимое отношение. И об опасности коммунистической реставрации можно было бы забыть.
  Выбор, стоящий перед Россией, предельно ясен: или мы выкарабкиваемся на дорогу права - магистральную дорогу развития человечества, или вновь застреваем в византийско-ордынском державном болоте.
  И этот выбор зависит только от нас с вами.
 
  - Согласны ли Вы с теми, кто утверждает, что идея прав человека противоречит традиционным ценностям российской цивилизации?
  - Как вы думаете, кому выгоден правовой беспредел в российском государстве?
  - Почему в российском обществе понятия "право" и "справедливость" - не однокоренные?
  - От чего (от кого) зависит, станут ли ценности прав человека нашей национальной идеей?
 
 
 Ахмет Абдуллин,
 хизрат Нижегородской соборной мечети
 
 Права человека в исламе?
 
  Что значит ислам для мусульман и немусульман? Если для немусульман это только религия, имеющая свои предписания, традиции, некий образ жизни, изолирующий человека от других людей, и жизнь делится на светскую и религиозную, то для мусульман ислам выходит за рамки слова "религия".
  Это образ жизни, то есть сама жизнь, и, конечно же, ислам не делит жизнь на светскую и религиозную. А раз это образ жизни, то он охватывает все аспекты. И понятие прав человека для ислама не ново.
  Четырнадцать столетий назад ислам дал человечеству идеальный кодекс прав человека. Основная цель этого кодекса - даровать человечеству гарантию чести и достоинства, устранив возможности эксплуатации, гнета и несправедливости.
  В исламе концепция прав человека строится на убежденности в том, что Всевышний и единственно он является автором закона и источником прав человека. Права человека, дарованные Всевышним, не могут в силу своего божественного происхождения быть сокращены или упразднены правительством, руководством или какой бы то ни было правящей группой. Никто не имеет права видоизменять их по своему усмотрению.
  В исламе права человека составляют неотъемлемую часть исламского строя, и все мусульманские правительства и организации обязаны следовать их духу и букве.
  Любой человек, в какой бы стране он ни жил, каких бы убеждений ни придерживался, имеет права человека уже потому, что он человек.
  Первым и наиболее важным из прав человека является право на жизнь. Всевышний Аллах сказал:
  "Кто убил душу не за душу или не за порчу на земле, тот будто бы убил людей всех" (5:32). Вопрос о лишении жизни убийцы или распространителя порчи решается только компетентным судом, поэтому никто не имеет права лично решать этот вопрос. В этом и других предписаниях речь идет обо всех людях, так как право на жизнь дается только Аллахом.
  Вторым элементом прав человека является право на свободу.
  Человек рождается свободным, ничто не может ограничивать его права на свободу, кроме случаев, предусмотренных законом. Доказательством этому разрешение исламом проблемы рабства, которое существовало в Аравии, путем поощрения верующих к освобождению рабов либо для искупления греха.
  Третьим важным элементом прав человека, гарантируемых исламом, является то, что благочестие женщины должно уважаться и защищаться в любое время, является ли женщина мусульманкой или немусульманкой. Поэтому ислам не считает мелочью распущенность в отношениях между мужчиной и женщиной. И подобная распущенность не рассматривается как забава или шалость, так как это грозит уничтожением основ человеческой цивилизации, ее гибелью и вымиранием. Ведь Всевышний Аллах сказал: "И не приближайтесь к прелюбодеянию, ведь это - мерзость и плохая дорога!" (17:32).
  Также запрещается использовать женщин для получения прибыли (все, что мы можем видеть в нашей повседневной жизни).
  Четвертым элементом прав человека, гарантируемых исламом, является равноправие людей.
  Ислам не только признает принцип абсолютного равноправия вне зависимости от цвета кожи, расы или национальности, но делает это важной реальностью. Всемогущий Аллах сказал: "О люди! Мы создали вас мужчиной и женщиной..." То есть все люди являются потомками одного отца и одной матери.
  "И мы сделали вас народами и племенами, чтобы вы знали друг друга". Это означает, что деление людей на народы, племена, нации, группы преследует цели сотрудничества, культурного обмена, взаимопомощи, то есть мирного сосуществования. Поэтому разделение людей на расы и племена не означает превосходства одних над другими и возможности одних людей презирать других. По этому поводу Всемогущий Аллах сказал: "Ведь самый благородный из вас перед Аллахом - самый благочестивый" (49:13), то есть превосходство одного человека над другим только в богобоязненности, чистоте характера и высокой морали, но никак не в цвете, расе, языке или национальности. Поэтому люди самонадеянные, предполагающие свое превосходство, не могут быть оправданы. А благочестивый человек никогда не ищет для себя дополнительных привилегий.
  Это краткое перечисление прав, которые четырнадцать веков назад ислам дал человечеству.
  Аллах сказал, что Коран был ниспослан как руководство людям, независимо от их вероисповедания. Аллах не ограничивает права немусульман черпать знания из Корана во имя общего процветания человечества.
 
  - Бытует мнение, что идеология прав человека связана с христианством и западноевропейской культурой. Согласны ли вы с этим мнением после прочтения статьи?
  - Какие права и свободы человека утверждаются в Коране?
 
 
 II. ЧЕЛОВЕК СРЕДИ ЛЮДЕЙ
 
 Человек - биосоциальное существо
 
 Эрих Фромм
 
 Положение человека - ключ к гуманистическому психоанализу?
 
  По своему физическому строению и физиологическим функциям человек принадлежит к миру животных. Поведение животных определяется инстинктами, т. е. специфическими образцами действий, которые, в свою очередь, обусловлены наследуемыми нейрологическими структурами. Чем выше уровень развития животного, тем податливее его модели поведения и тем незавершеннее структурное приспособление, которое мы видим у него при рождении. У высших приматов наблюдается даже изрядная сообразительность, т. е. способность использовать мышление для достижения желаемого, что дает животному возможность выйти далеко за пределы образцов поведения, предопределяемых инстинктами. Но как бы ни был высок уровень развития у животного, некоторые основные элементы его существования остаются неизменными.
  Жизнь животного, так сказать, "проживается" по биологическим законам природы; она остается частью природы и никогда не выходит за ее пределы. У животного нет морального сознания, нет самосознания и осознания своего существования; у него нет разума, если понимать под разумом способность проникать в глубь явлений, воспринимаемых чувствами, и постигать суть, скрытую за поверхностью. Поэтому у животного нет представления об истине, хотя может быть представление о том, что для него полезно.
  Животное существует в гармонии с природой, - конечно, не в том смысле, что природные условия ничем ему не угрожают и не принуждают его к ожесточенной борьбе за выживание, а в том, что природа обеспечивает животное всем необходимым для преодоления обстоятельств, с которыми ему приходится сталкиваться, точно так же, как семя растения оснащено природой для использования почвенных, климатических и других условий, к которым оно адаптировалось в процессе эволюции.
  В определенный момент эволюции животных произошел уникальный прорыв, сравнимый с возникновением материи, с зарождением жизни, с первым появлением живого существа. Это событие могло произойти, когда в ходе эволюции действие перестало определяться преимущественно инстинктом; когда природная адаптация потеряла принудительный характер; когда действие уже перестало быть закрепленным наследственно передаваемыми механизмами. Когда животное возвысилось над природой и, преодолевая чисто пассивную роль "твари", стало (с точки зрения биологии) самым беспомощным животным, - произошло рождение человека. В этот момент животное освободилось от природы, приняв вертикальное положение, его головной мозг развился намного больше, чем у высших животных. Это рождение человека, возможно, длилось сотни тысяч лет; здесь важно другое - возникновение нового вида, возвысившегося над природой, важно, что жизнь осознала самое себя.
  Самосознание, разум и воображение разрушили "гармонию", свойственную животному существованию. Их появление превратило человека в аномалию, в причуду мироздания. Человек - часть природы, он подчинен ее физическим законам и не может изменить их, но, тем не менее, он выше остальной природы. Человек, будучи частью целого, оказывается отделенным от него; он бездомен - и в то же время прикован цепями к дому, общему для него со всеми живыми существами. Заброшенный в этот мир в случайном месте и в случайное время, он изгоняется из него опять-таки по воле случая. Обладая самосознанием, он сознает собственное бессилие и ограниченность своего существования. Он предвидит собственный конец - смерть. Человек никогда не бывает свободен от двойственности своего существования: он не может освободиться от разума, даже если бы он этого захотел; он не может освободиться от своею тела, пока он жив, а тело заставляет его хотеть жить.
  Разум - благословение человека - оказывается в то же время его проклятием; он заставляет человека вечно искать решение неразрешимой дихотомии. В этом отношении жизнь человека отличается от существования всех других живых существ, она протекает в условиях постоянной и неизбежной неуравновешенности. Человеческую жизнь нельзя прожить путем простого повторения образцов поведения, свойственных виду; человек должен жить сам. Он - единственное животное, которое может тосковать, может чувствовать себя изгнанным из рая; единственное животное, считающее собственное существование проблемой, которую ему надо решить и от которой не уйти. Он не может вернуться к предчеловеческому состоянию гармонии с природой; человеку придется продолжать развивать свой разум, прежде чем он сможет стать хозяином природы и самого себя.
  Однако как в онтогенетическом, так и в филогенетическом планах рождение человека - явление в основном негативное. Человеку недостает инстинктивного приспособления к природе, ему не хватает физической силы, при рождении он наиболее беспомощное из всех животных и нуждается в защите гораздо дольше, чем любое из них. Утратив единство с природой, он не приобрел нового способа существования вне ее. Его разум пребывает в зачаточном состоянии, у него нет ни знания природных процессов, ни инструментов для замены утраченных инстинктов; он живет, разделившись на небольшие группы, не понимая ни себя, ни других; воистину, в библейском мифе о Рае ситуация изображена с предельной ясностью: человек, живущий в садах Эдема в полной гармонии с природой, но не осознающий себя, начинает свою историю первым актом свободы - неповиновением воле Всевышнего. Этому сопутствует осознание им самого себя, своей обособленности и беспомощности; Бог изгоняет его из Рая, и два херувима с огненными мечами преграждают ему путь назад.
  Эволюция человека основана на утрате им своего изначального дома - Природы - и невозможности снова вернуться к нему, невозможности снова стать животным. У него есть только один путь: окончательно выйти из своего дома - Природы - и обрести новое пристанище, которое он создает, очеловечивая мир и становясь человеком в полном смысле слова.
  При рождении человек (будь то отдельный индивид или весь человеческий род) исторгается из состояния определенности, где все было таким же заранее заданным, как инстинкты, и ввергается в состояние неопределенности, неизвестности и беззащитности. Известно лишь прошлое, в будущем же, несомненно, только одно - смерть, которая в действительности представляет собой возвращение к прошлому - к неорганическому состоянию материи.
  Таким образом, проблема человеческого существования совершенно уникальна по своей природе: вроде человек вышел из природы - и все же пребывает в ней; он - отчасти божество, отчасти - животные, он и бесконечен, и ограничен. Необходимость вновь и вновь разрешать противоречия своего существования, находить все более высокие формы единства с природой, своими собратьями и самим собой - вот источник всех душевных сил, движущих человеком, источник всех его страстей, аффектов и стремлений.
  Животное удовлетворено, когда утолены его физиологические потребности - голод, жажда, сексуальное влечение. В той мере, в какой человек - тоже животное, эти потребности и для него носят императивный характер и должны удовлетворяться. Но в той мере, в какой он очеловечен, удовлетворения этих инстинктивных потребностей недостаточно не только для его счастья, но даже и для его душевного здоровья; в этой-то уникальности положения человека и заключена Архимедова точка специфически человеческого динамизма; и осмысление человеческой психики должно быть основано на анализе потребностей человека, вытекающих из условий его существования.
  Следовательно, как весь человеческий род, так и каждый индивид вынуждены решать проблему собственного рождения. Физическое рождение отдельного человека отнюдь не является таким решающим и исключительным событием, каким кажется. Конечно, оно знаменует собой важный переход от внутриутробного существования к жизни вне утробы матери, но во многих отношениях ребенок и после рождения остается таким же, каким был до него: он не может различать окружающие его предметы, не может сам есть; он полностью зависит от матери и без ее помощи погиб бы. По существу, процесс рождения продолжается. Ребенок начинает узнавать предметы внешнего мира, эмоционально реагировать на внешние воздействия, брать в руки вещи, координировать свои движения, ходить. Но рождение все еще продолжается. Ребенок учится говорить, пользоваться вещами, познает их назначение, учится вступать в отношения с другими людьми, избегать наказания и заслуживать расположение и похвалу. Подрастающий человек понемногу учится любить, развивать свое мышление, объективно смотреть на мир. Он начинает набирать силы, чувствовать себя личностью, учится преодолевать во имя сохранения целостности жизни соблазны, порождаемые чувствами. Таким образом, рождение - в общепринятом значении этого слова - всего лишь начало рождения в более широком смысле. Вся жизнь индивида есть не что иное, как процесс рождения самого себя. По существу, мы должны бы полностью родиться к моменту смерти, но судьба большинства людей трагична: они умирают, так и не успев родиться.
  Из всего, что нам известно об эволюции человеческого рода, рождение человека (как родового существа) следует понимать точно так же, как и рождение индивида. Когда человек преодолел определенный минимум инстинктивного приспособления к окружающей среде, он перестал быть животным, но остался при этом таким же беспомощным и не подготовленным к человеческому существованию, как ребенок в момент рождения. Рождение человека началось с появления первых представителей вида homo sapiens, а история человечества - это не что иное, как весь процесс этого рождения. Человеку понадобились сотни тысяч лет для того, чтобы вступить в человеческую жизнь. Он прошел нарциссическую стадию, для которой характерна вера во всемогущество магии, стадию тотемизма, поклонения природе, прежде чем в нем начали формироваться совесть, объективность, братская любовь. За последние четыре тысячи лет своей истории он выработал представления о человеке, родившемся и пробудившемся в полной мере. Эти представления были изложены (без заметных различий) великими учителями человечества в Египте, Китае, Индии, Палестине, Греции и Мексике.
  То обстоятельство, что рождение человека первоначально было актом отрицания (отторжение от изначального единства с природой, невозможность возвращения к своим истокам), означает, что процесс рождения отнюдь не прост. Пугает каждый шаг на пути в новое человеческое существование. Он всегда означает отказ от безопасного, сравнительно знакомого состояния ради нового, еще не освоенного. Если бы в момент перерезывания пуповины ребенок мог думать, он, несомненно, испытал бы страх смерти. Заботливая судьба ограждает нас от этого первого панического страха. Но при каждом следующем шаге, на каждом новом этапе нашего рождения мы всякий раз испытываем страх. Мы никогда не бываем свободны от двух противоборствующих стремлений: одно из них направлено на освобождение из материнского лона, на переход от животного образа жизни к очеловеченному существованию, от зависимости к свободе; другое нацелено на возвращение в утробу матери, на возвращение к природе, определенности и безопасности. В истории отдельных индивидов и всего человеческого рода прогрессивная тенденция доказала, что она сильнее; однако феномен душевных заболеваний и возврата человечества к состоянию, казалось бы, преодоленному предыдущими поколениями, свидетельствует о напряженной борьбе, которая сопровождает каждый новый шаг рождения.
 
 - Сформулируйте основные мысли философа о природе человека.
 - С чем можно согласиться, а что кажется вам спорным?
 - Как вы думаете, что стало причиной, толчком для формирования человека, его выделения из мира природы?
 - Почему свобода воли, свобода выбора так важна для человека?
 
 
  Обычай, мораль, право
 
  Вячеслав Рыбаков
 
  Фантаст в России больше чем поэт?
 
  История развития религий - в огромной мере есть история развития составляющих их основу потусторонних суперавторитетов. А эти последние развиваются едва ли не в первую очередь в своей способности считать "своими" как можно больше людей, все меньше внимания обращая на их племенную, национальную, профессиональную, классовую и даже конфессиональную - до обращения - принадлежность. Дело в том, что этика, обеспечивающая ненасильственное взаимодействие индивидуумов в обществе, была доселе только религиозной - скорее всего, в нашем культурном регионе она и может быть только религиозной. Почему нельзя дать в глаз ползущей из булочной бабульке и отобрать у нее купленный на последние тысячи батон? Ни логика, ни здравый смысл не дают на этот вопрос ответа. Но если большинство людей начнет вытворять все, что разрешает здравый смысл - то есть срабатывающий на сиюминутном уровне инстинкт самосохранения, - общество быстро превратится в ад. Спасает лишь не обсуждаемое, с молоком матери впитанное ощущение, что бить бабушек в глаз нехорошо.
  Но вдруг человек задастся вопросом, что такое "нехорошо"? Вот тут-то и нужен суперавторитет. На родоплеменной стадии - это первопредок, напридумывавший массу всякого рода табу: то нельзя, это нельзя... Но только по отношению к людям, то есть членам рода. Остальные двуногие и людьми-то не называются, обозначаются совсем иными словами. Но по отношению к своим - многое нельзя. Нельзя, потому что запретил великий предок. А совершишь, что нельзя, - такого перца предок задаст из того, потустороннего мира!.. свету не взвидишь! Бог в это время еще не спаситель, а только наказыватель. Он не зовет вверх, а лишь старается не дать выбиться из строя. И невдомек дикарям, что именно так, стреноживая эгоизм этикой, срабатывает на высшем, уже не сиюминутно-ситуационном, а долговременно-социальном, нащупанном в процессе вековых проб и ошибок уровне, все тот же инстинкт самосохранения. Раз человек не способен жить вне общества, значит, общество должно жить, а коли так, человеку в обществе многое нельзя. Но это мы словами формулируем; в основе же поступков лежат не слова и даже не соображения, а в основном переживания, которые всегда предметны: по отношению к тому, и к тому, и вот к этому конкретному человеку - ко всем, кто ощущается как входящий в общество, как "свой", - многое нельзя.
  Однако стоит обществу усложниться настолько, что представители различных племен начинают взаимодействовать более или менее постоянно, архаичные племенные суперавторитеты выходят в тираж, ибо вместо того, чтобы склеивать массу толкущихся бок о бок индивидуумов в совокупность этически взаимозащищенных единиц, дробят их на "своих" и "чужих". А это чревато взаимоистреблением. Жизнь зовет новых, интегрирующих богов. И они приходят. Постепенно появляются и завоевывают мир этические религии, для которых "несть ни эллина, ни иудея". Критерием "своего" становится братство уже не по крови, а по вере - и, таким образом, вход в братство формально открыт каждому. И возникает новый мощнейший манок - посмертное спасение.
  Но в конце концов мир суживается до такой степени, что и представители различных мировых религий, поначалу очень удаленные друг от друга - где Иудея, а где Индия? - начинают тесно взаимодействовать. Тогда назревает новый скачок. Какой? В объединение мировых религий я не верю - каждой из них пришлось бы поступиться для этого едва ли не основными своими догматами, каждая утратила бы ядро. И не в том дело, что они предлагают очень уж различные модели человеческого общежития и взаимодействия. Модели-то в основе своей сходны. И для неверующей личности здесь есть свидетельство того, что основу эту сформировали дорелигиозные протомодели, вытекающие из вечного противостояния в человеке биологического и социального, эгоистического и коллективистского. Ну а для личности верующей здесь возможно было бы поразмышлять о том, что, не исключено, с пророками, принадлежащими к разным культурам, говорил один и тот же Бог, но культуры, сформировавшие личности пророков, заставили их расшифровать божественные откровения по-разному.
  Допустим, есть три народа, у одного из которых красный свет давно и прочно ассоциируется с сигналом светофора, у другого - с фонариком над борделем, а у третьего - с кремлевскими звездами. Тогда одну и ту же боговдохновенную заповедь "Не ходи на красный свет" эти народы будут интерпретировать совершенно по-разному. И все три интерпретации окажутся чрезвычайно здравыми, вот что интересно. Так что этические требования, предъявляемые различными потусторонними суперавторитетами, вполне способны слиться и даже прекрасно дополнить друг друга. Но вот сами суперавторитеты слиться не способны, каждому из них пришлось бы поступиться едва ли не самыми существенными чертами своей индивидуальности. И вдобавок ни один из них всерьез не способен счесть "своим" весь род людской, вне зависимости от конфессиональной принадлежности индивидуума в любой данный момент, - а именно эта задача давно уже стоит, что называется, на повестке дня.
  С другой стороны, эту же проблему, только в ином ракурсе, поставила на повестку дня секуляризация и затем обвальная атеизация европейского общества в XVIII и в особенности в XIX веке. Выбив авторитет Христа из-под морали, развитие культуры фактически сделало мораль недееспособной, превратило ее в набор мертвых словесных штампов, совершенно беззащитный перед издевательствами прагматиков, живущих здравым смыслом. Именно это на некоторое время деидеологизировало войны; несколько затруднительно победителю навязывать свою веру побежденному, если и тот, и другой ни во что особенно не верят. Но это же поставило мирное состояние общества перед ужасной перспективой, сформулированной Достоевским: если Бога нет, то все дозволено. Позволить этой перспективе реализоваться культура, безусловно, не могла.
  Вне зависимости от желания тех или иных тогдашних философов, разрабатывавших свои учения в том или ином направлении, ни один из них не мог пройти мимо этой проблемы. Сознательно или нет, они просто не могли не попытаться отыскать некий новый суперавторитет, который, став для каждого уверовавшего в него индивидуума ценностью большей, нежели собственное "я" с его разгульными и бессовестными запросами, подкрепил бы мораль, сделал бы ее заповеди непререкаемыми, не подверженными индивидуалистическому размыванию и искажению.
  Как раз в это время европейская цивилизация выдвинула совершенно новую концепцию истории. Согласно ей, история не есть топтание на месте или бег по кругу, но поступательный и в определенной степени управляемый процесс восхождения из мира менее совершенного в мир более совершенный.
  Не стоит сейчас касаться вопроса о том, верна ли вообще эта концепция. Для нас сейчас важно лишь то, что именно она позволила начать отыскивать качественно новые, секуляризованные суперавторитеты, объединяющие людей в обширные, способные к беспредельному расширению братства по совершенно иному принципу. Суперавторитеты эти - модели посюстороннего будущего. Стоит предложить некий вариант будущего общественного устройства, с той или иной степенью наукообразной убедительности доказать ее возможность и желательность, и буде найдутся люди, для которых это будущее окажется эмоционально притягательным, соблазнительным, которые, более того, готовы общими усилиями попытаться достичь его, - они все окажутся братьями по этой странной вере, дающей, как и всякая чисто религиозная вера, столь необходимый индивидууму надындивидуальный смысл бытия. И если брат ведет себя по отношению к брату аморально, суперавторитет накажет: желаемое будущее может не сбыться.
  Очень показательно, что эти, так сказать, религии третьего уровня возникли именно в христианском регионе, с одной стороны, знавшем только сверхъестественную опору морали, а с другой - докатившемся до массового безбожия. Дальнему Востоку новая секуляризованная этика была ни к чему, она испокон веку там существовала, разработанная еще конфуцианством, и опиралась на двуединый посюсторонний суперавторитет "государство/семья". Мусульманскому региону секуляризованная этика тоже была не нужна - там не произошло обвальной атеизации. А вот европейская цивилизация оказалась в безвыходном положении; кружить по плоскости стало уже негде, пришлось вспрыгивать на новую ступень - а там, разумеется, поджидали новые проблемы. Как и при всяком качественном скачке, предвидеть их заранее было невозможно. И тем более невозможно было разработать заблаговременно методики их разрешения.
  Марксизм, хоть и принято считать его экономическим учением, был, как мне представляется, не вполне осознанной, но исторически самой значимой попыткой нащупать ответ на вопрос, поставленный самим развитием культуры: почему люди должны любить друг друга не во Христе, а просто так, в реальной посюсторонней жизни. Другое дело, что Маркс в своих теоретических построениях тоже не смог обойтись без деления людей на "своих" и "чужих", проведенного по классовому принципу, - и, стоило дойти до дела, до конкретной политики, это привело к возникновению кровавой каши, весьма напоминающей кровавую кашу первых веков христианства, когда различные христианские секты ожесточенно грызлись друг с другом, насмерть воюя в то же самое время со всем остальным языческим миром. Нет, правда, знакомая ведь картина - абсолютная нетерпимость, безудержная тяга к идеологической и политической экспансии, безоговорочное и поголовное объявление всех предшествующих богов злобными демонами-искусителями, программное разрушение их храмов и даже статуй, развратность и продажность руководства... Тупость, догматичность, озверелость и растленность, а иногда и явная психическая неполноценность руководителей и приверженцев были тогда настолько очевидны, что всерьез компрометировали человеколюбивые заветы основателей и казались для многих современников неоспоримыми свидетельствами ущербности самой религии. Император Юлиан Отступник даже попытался аннулировать христианство, будто его дюжина придурков с бодуна выдумала, и вернуть государство к богам предыдущих ступеней. Увы, никому не дано повернуть вспять колесо истории...
  Коммунизм сгорел на возведенной в ранг священного долга и почетной обязанности аморальности по отношению к классовым врагам, на вседозволенности во имя реализации модели посюстороннего грядущего. И тем не менее построение бесклассового общества надолго оказалось, а для многих и сейчас еще является чрезвычайно притягательным религиозным идеалом.
  С обвальной атеизацией коммунистического региона мира в семидесятых и восьмидесятых годах, чрезвычайно напоминающих обвальную атеизацию христианской Европы в прошлом веке, вновь с прежней остротой встал вопрос о надындивидуальном смысле индивидуального существования и о суперавторитете, способном объединять людей в братства и защищать братьев друг от друга, накидывая на них живительные путы морали. Неизвестно, может ли быть дан на него какой-то новый ответ. Но, так или иначе, на внезапно оказавшееся вакантным узловое место в системе ценностей в самой вульгарной, самой упрощенной, самой уродливой форме полезли старые боги. И прежде всего возведенный в статус бога древний родоплеменной фетиш - свой народ. Свой первопредок, свой тотем. Свой нацизм.
  Именно поэтому так называемые локальные конфликты в нашей стране или, скажем, межплеменная рознь в Афганистане, тоже лишившемся предложенной еще при короле модели будущего, или, скажем, борьба на Балканах - носят такой затяжной, такой безысходный характер. Противники в глубине души уже ничего не хотят друг от друга - никакого, пусть даже самого почетного компромисса, никаких уступок, никаких контрибуций. Они хотят, чтобы противника просто не было. Или, на худой конец, чтобы он подчинился настолько, что как бы вообще исчез.
  Такова плата за то, что культура не смогла вовремя предложить новый, не первобытный идеал.
  Я не знаю, как сформулировать эту модель и как сделать ее настолько соблазнительной, чтобы она смогла занять место нового посюстороннего авторитета, делающего самых разных людей братьями по вере. Я не знаю даже, возможна ли такая модель. Я знаю лишь, что она, по всей видимости, необходима.
  Еще я знаю, что современная вспышка религиозного фундаментализма, в том числе и православного, возникшая как результат краха посюсторонних суперавторитетов - стремления ли приобщиться к европейской цивилизации, или завоевать мировое господство, или построить коммунизм к восьмидесятому году, - может сослужить здесь добрую службу. Более того, она весьма своевременна. Ибо она способна - вернее, лишь она способна - способствовать введению в рамки традиционной морали всех возможных попыток реализовать предлагаемые модели будущего. Чтобы не допустить их реализации любыми средствами. А ведь только так можно подстраховаться на случай повторения катастрофы, которую еще в эмбриональной своей стадии начал учинять коммунистический эксперимент, и тем сразу покончил с собой как с явлением, имеющим историческую перспективу.
  И еще я знаю, что огромная роль в этом процессе будет принадлежать всем остальным ненасильственным методам эмоционального воздействия на человеческое сознание. Искусству. И в первую очередь, литературе. И, возможно, главным образом - фантастике.
 
  - Как вы думаете, зачем нужны моральные, нравственные нормы поведения? Можно ли заменить их правовыми?
  - Согласны ли вы, что все нравственные нормы изначально созданы как религиозные?
  - Как вам кажется, мог ли коммунизм стать не социально-экономическим и историко-политическим учением, а новой религией? К чему это могло привести?
 
 
 
 Владимир Михайлов
 
 Вариант "И" ?
 
  - Благодарю вас. Моих читателей будет наверняка интересовать прежде всего вот что: вы, православный священник, иерей...
  Он чуть заметно качнул головой.
  - Протоиерей, - поправил он меня. - Если вам нужна точность - митрофорный протоиерей. - На его губах промелькнула улыбка. - Это высший чин, которого может достигнуть духовное лицо, не принявшее монашеских обетов.
  - Спасибо за разъяснение, - кивнул я. - Итак вы, будучи православным митрофорным протоиереем, настоятелем этого храма... Я не ошибся?
  - Ни в коем случае. Дело обстоит именно так. Правда, был я отстранен от служения - но лишь на краткий срок.
  - И, разумеется, человеком глубоко верующим...
  Он только кивнул.
  - ...принимаете весьма активное участие в деятельности политической партии, ставящей своей целью избрание на российский престол человека, который, не являясь, конечно, врагом православия, тем не менее никак не может быть назван его горячим сторонником. Мало того: который пользуется очень сильной поддержкой людей, исповедующих ислам. Конечно, нельзя смешивать политику с религией - но в чем причина того, что ваши религиозные убеждения оказываются в таком противоречии с убеждениями политическими?
  Протоиерей помолчал секунду-другую, словно желая убедиться, что я закончил свой вопрос. И ответил:
  - Причина - в моей вере в Бога.
  Мысленно я зааплодировал: ответ был хорош хотя бы своей непредсказуемостью. Обычно, беседуя с политиками, ответы их знаешь заранее.
  - Не могли бы вы объяснить несколько подробнее?..
  - С охотой. Христианство, иудаизм, ислам - все это формы поклонения единому Богу. Одному и тому же. Потому что если признать, что мы поклоняемся своему Богу Христу, а мусульмане - своему Аллаху, являющемуся другим, мы впали бы в грех язычества, то есть признания многобожия. Но человек истинно верующий никак не может быть язычником, политеистом. Бог - один, разъединяют же нас форма религиозной организации, обрядовая сторона и ряд богословских проблем. Однако теологические проблемы - это проблемы людей, а никак не Господа: у него нет проблем. Вот вам еще одно сравнение. Существуют страны с правосторонним дорожным движением и другие - с левосторонним. Соответственно руль в автомобиле расположен у первых - слева, у вторых - справа. Разница существенная, и никак нельзя, окажись в левосторонней стране, продолжать ездить по ее дорогам по правосторонним правилам: катастрофа неизбежна. Однако же наши водители далеки от мысли считать, что только их автомобили являются истинными, а, допустим, английские, австралийские или японские машины - ложны. Что же касается, скажем, того города, в который вы намерены попасть, и дороги, по которой движетесь, - то к городу этому могут вести с одной стороны дороги правосторонние, с другой - левосторонние. Но город достижим и для тех, и для других. Теперь предположим, что в какой-то стране по некоторым причинам - ну, скажем, туда навезли так много автомобилей с противоположным расположением руля, что уже нельзя не принимать их во внимание, - в этой стране возникает необходимость пользоваться обеими формами движения. Это возможно? Да, но только при одном условии: необходимо параллельное существование двух дорожных систем, которые нигде не будут соединяться или пересекаться - что при наличии туннелей и эстакад вовсе не так трудно.
  У него широкие рукава, подумал я, и в рукавах этих, похоже, упрятано великое множество доходчивых сравнений. Надо думать, он произносит интересные проповеди своим прихожанам.
  - Так вот, - продолжал тем временем отец Николай. - Вам, конечно, ясно, как называется тот город, куда мы все стремимся, и кто в нем правит. Теперь, чтобы закончить эту притчу, предположим, что я живу в доме, рядом с которым проложили левостороннюю дорогу. До сих пор я, как и все, ездил на машине для правостороннего движения, но сейчас левосторонняя дорога пролегла между моим домом и той старой дорогой. У меня все та же машина с рулем слева; но ко мне приходят и предлагают машину для новой дороги - новую, совершенную и на крайне льготных условиях. Меня даже не уговаривают отдать старую, наоборот - обещают расширить гараж, чтобы в нем умещались обе. Разве, если я соглашусь на эти условия, я как-то нарушу интересы города, которому нужно только одно: чтобы я в конце концов туда доехал? Разумеется, убежденные сторонники правосторонней езды станут утверждать - и некоторое время многие даже будут им верить, - что вторая дорожная сеть на самом деле ведет вовсе не к тому городу, в котором царит Добро, но к другому, где обитает Зло. Почему им поверят на время? Потому что описания города в путеводителях одной дорожной компании и другой не вполне совпадают. Однако они и не могут совпадать в деталях, потому что дороги впадают в город с разных сторон, а ни один город не выглядит со всех сторон одинаково. Но добравшись до центра города, люди убедятся, что центр для всех один. Вот как я могу это представить.
  - Вы мастер метафоры, - не удержался я от похвалы. - Однако дело происходит не в воображаемой стране, но в России, в которой и пристрастия, и антипатии всегда стремятся к крайним значениям. Православная Россия...
  Я удивился: мое возражение он встретил не с улыбкой, но скорее с гримасой, которая могла бы сойти за улыбку.
  - Православная Россия... - повторил он с расстановкой. - А вы уверены в точности такой формулировки?
  - Принято думать так.
  - Мало ли как принято думать. Да, собственно, так не думают; так считают. А если думать... - Он помолчал. - Ладно, скажу, рискуя впасть в ересь, не богословскую, но политическую: Россия как была тысячу с лишним лет назад языческой, так ею и осталась. Христианство, по сути, не вошло в кровь, не стало основой мышления. Даже основой веры не стало. Разве что на словах - но ведь от слова, как известно, не станется... Религия органичная, растворенная в крови, всегда идет от мироощущения человека - идет от человека к организации, то есть - снизу вверх. Как христианство в Риме. Из катакомб - во храмы. А не из храмов в землянки. Потому христианство так органично в Италии: итальянцы - наследники Древнего Рима, они его выстрадали. В катакомбах. Кровью на аренах. В России же все вводилось сверху, приказным порядком: и христианство, и - позже - его реформа, и еще позже - коммунизм. Конечно, у России были шансы стать подлинно христианской страной, и она стала бы ею, если бы не Никонианская реформа. Все, искренне верившее, ушло в раскол - и погибло, как Аввакум, человек уровня апостола Павла. А церковь превратилась в государственную институцию - и так утратила всякую возможность стать народной. Вспомните: реформа на Западе - протестантство - тоже ведь шло снизу вверх, от внутренней потребности. А у нас и реформа - от властей. И с коммунизмом повторилось то же самое - не говоря уже о том, что он нередко взывал к самым темным сторонам природы человеческой... Да, безусловно - сохранились форма, и храмы, и купола, обрядность... И организация... Но ведь сие - не вера, а лишь изображение ее. А в Бога надо верить, а не изображать веру. Нет, господин журналист, вы серьезно подумайте перед тем, как утверждать, что Россия - страна христианская. Если начальство приходит в храм и обедню отстаивает со свечкой в руках - это еще никак не факт веры, это факт политики. Но политика - стихия изменчивая, и нельзя на ее фундаменте строить вечное здание!
  Священник умолк; он смотрел на меня серьезно и печально, и я подумал, что говорил он совершенно искренне.
  - Ну а ислам?
  Он кивнул.
  - Логичный вопрос. Ислам... Прежде всего он - религия снизу.
  - Но разве он во многих местах не насаждался мечом?
  - Да, наверное... не без того. Однако в этом, пожалуй, только буддизм нельзя упрекнуть - да и то не уверен. Но сейчас не это важно. Во-первых, ислам интернационален. Порой приходится слышать, что русские его не могут усвоить. Факты свидетельствуют об ином. Если бы вы интересовались историей...
  - Я интересуюсь.
  - В таком случае вы, возможно, помните, что еще в последние десятилетия минувшего века, когда России приходилось скрещивать оружие с исламскими народами - и за пределами страны, и внутри ее, - некоторое число наших воинов, попав в плен, стали исповедовать ислам. Одни из них потом вернулись домой, другие отказались, не желая порвать с исламской средой, с которой сроднились. Но и многие из тех, кто возвратился в свои дома, не изменили своей новой религии. А между тем были они русскими. Вообще не бывает веры, принципиально чуждой для какого угодно народа, как нет народа, не способного усвоить какое угодно вероучение. Далее: ислам синтетичен. Он объединяет всех: и ветхозаветных, и новозаветных, и иудаистских святых. Изложение его основ не столь зашифровано и намного доступнее пониманию рядового верующего, чем, скажем, Священное Писание. Это важно. Что еще? Вы и сами наверняка заметили, что ислам динамичен. Потому ли, что он моложе? Вряд ли только по этой причине. Он энергичен. И главное - силен верой. Они - мусульмане - верят, понимаете? А это мне представляется самым главным. Для них Бог не деталь жизненной декорации, но - основа основ. А народ, чтобы совершать великие дела, должен верить, иного выхода нет, это - непременное условие, хотя, быть может, и недостаточное.
  - И вы полагаете, он может восторжествовать в России?
  - Не знаю; речь ведь не о торжестве в политическом смысле этого слова. Но, во всяком случае, русский мусульманин - такое словосочетание вовсе не кажется мне противоестественным. Хотя бы потому, что славянские прецеденты существуют давно: хотя бы боснийские мусульмане, к примеру. О наших отечественных я уже упоминал только что.
  - Ну, чтобы уцелеть, и не на то пойдешь... - вставил я. - У ислама в России вполне возможно будущее, поскольку он несет с собой очень немалые инвестиции и кредиты...
  - Уже принес и еще принесет гораздо больше. А ведь не сегодня сказано, что Париж стоит мессы. Сейчас для России главное - устоять. А сколько будет ради этого построено мечетей - вопрос не первостепенный,
  - А народ не восстанет?
  - Если поверит своему государю - не восстанет.
  - Я вам очень благодарен, отец Николай. Еще два маленьких вопроса, с вашего позволения. Первый: вот эта ваша позиция не может отразиться на вашей судьбе?
  - Пока не отразилась. Хотя я ее не скрываю.
  - Как вы думаете - почему?
  Он улыбнулся.
  - Видимо, есть какие-то причины. Но думать о себе мне сейчас просто некогда.
  Мне не хотелось довольствоваться столь неопределенным ответом. И я решил проявить настойчивость.
  - Скажите, не может ли ваша уверенность в себе быть следствием того, что укоренение ислама в России, сколь бы парадоксально это ни звучало, пошло бы на пользу православной церкви?
  Он прикинулся удивленным, но не старался сделать это очень уж искусно.
  - Каким же это образом?
  - Ну, тут достаточно простого умозаключения. Православное духовенство, так сказать, растренировалось из-за отсутствия серьезной конкуренции. Власти уже много лет смотрят на вас весьма благосклонно, охотно демонстрируют свою приверженность православию. Правда, время от времени ваши иерархи oбращаются с настоятельными просьбами ограничить деятельность в России иных конфессий. Ну, это естественно, было бы странно им этого не делать. Однако по-настоящему ведь секты вам не противники - и вы можете жить с ленцой, ограничиваясь соблюдением необходимой формы. А вот если в местах, которые вы привыкли считать исконно своими, начнет всерьез укореняться такая мощная и динамичная религия, как ислам, тут вам, хочешь - не хочешь, придется бороться всерьез. А поскольку применение оружия вряд ли будет возможно, то придется мобилизовать все иные силы - духовные, организационные, все прочие. Придется омолаживаться. Это будет словно подсадка молодой железы в дряхлеющий организм. И как раз поэтому ваше участие в происходящем процессе может рассматриваться как дело благое. Как знать, может быть, у вас есть и благословение Его Святейшества?
 
  - Можно ли сказать, что уже сейчас мусульманские ценности являются неотъемлемой составной частью российской цивилизации?
  - Насколько фантастической или реальной вам представляется сама идея принятия мусульманства Россией?
 
 
 III. ЕСТЕСТВЕННЫЕ И ПОЗИТИВНЫЕ ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
 
 Великая хартия вольностей
 (Magna Charta). 1215 г.
 (извлечение)
 
  1. Во-первых, дали мы перед Богом свое согласие и настоящей хартией нашей подтвердили за нас и за наследников наших на вечные времена, чтобы английская церковь была свободна и владела своими правами в целости и своими вольностями неприкосновенными...

<< Пред.           стр. 1 (из 14)           След. >>

Список литературы по разделу