<< Пред. стр. 1023 (из 1179) След. >>
Список литературы по разделу
неискренности и аффектации. В результате "люди ему опротивели и сам он
себе опротивел" - и в начале 1857 г. Т. без всякого сожаления оставил
Петербург и отправился за границу. Неожиданное впечатление произвела на
него Западная Европа - Германия, Франция, Англия, Швейцария, Италия, -
где Т. провел всего около 11/2, лет (в 1857 и 1860 - 61 гг.). Б общем
это впечатление было безусловно отрицательное. Косвенно оно выразилось в
том, что нигде в своих сочинениях Т. не обмолвился каким-нибудь добрым
словом о тех или других сторонах заграничной жизни, нигде не поставил
культурное превосходство Запада нам в пример.
Прямо свое разочарование в европейской жизни он высказал в рассказе
"Люцерн". Лежащий в основе европейского общества контраст между
богатством и бедностью схвачен здесь Т. с поражающей силой. Он сумел
рассмотреть его сквозь великолепный внешний покров европейской культуры,
полому что его никогда не покидала мысль об устройстве человеческой
жизни на началах братства и справедливости. За границей его интересовали
только народное образование и учреждения, имеющие целью поднятие уровня
рабочего населения. Вопросы народного образования он пристально изучал в
Германии и теоретически, и практически, и путем бесед со специалистами.
Из выдающихся людей Германии его больше всех заинтересовал Ауэрбах, как
автор посвященных народному быту "Шварцвальдских рассказов" и издатель
народных календарей. Гордый и замкнутый, никогда первый не искавший
знакомства, для Ауэрбаха Т. сделал исключение, сделал ему визит и
постарался с ним сблизиться. Во время пребывания в Брюсселе Т.
познакомился с Прудоном и Лелевелем. Глубоко-серьезному настроению Т. во
время второго путешествия содействовало еще то, что на его руках умер от
чахотки, в южной Франции, любимый его брат Николай. Смерть его произвела
на Т. потрясающее впечатление. Вернулся Т. в Poccию тотчас по
освобождении крестьян и стал мировым посредником. Сделано это было всего
менее под влиянием демократических течений шестидесятых годов. В то
время смотрели на народ как на младшего брата, которого надо поднять на
себя; Т. думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и
что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Он деятельно
занялся устройством школ в своей Ясной Поляне и во всем Крапивенском у.
Яснополянская школа принадлежит к числу самых оригинальных
педагогических попыток, когда либо сделанных. В эпоху безграничного
преклонения пред новейшею немецкою педагогиею Т. решительно восстал
против всякой регламентации и дисциплины в школе; единственная метода
преподавания и воспитания, которую он признавал, была та, что никакой
методы не надо. Все в преподавании должно быть индивидуально - и
учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В Яснополянской школе дети
сидели кто где хотел, кто сколько хотел и кто как хотел. Никакой
определенной программы преподавания не было. Единственная задача учителя
заключалась в том, чтобы заинтересовать класс. Не смотря на этот крайний
педагогический анархизм, занятия шли прекрасно. Их вел сам Т., при
помощи нескольких постоянных учителей и нескольких случайных, из
ближайших знакомых и приезжих. С 1862 г. Т. стал издавать педагогический
журнал "Ясная Поляна", где главным сотрудником являлся опять-таки он
сам. Сверх статей теоретических, Т. написал также ряд рассказов, басен и
переложений. Соединенные вместе, педагогические статьи Т. составили
целый том собрания его сочинений. Запрятанные в очень мало
распространенный специальный журнал, они, в свое время, остались мало
замеченными. На социологическую основу идей Т. об образовании, на то,
что Т. в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только
облегченные и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими
классами, никто не обратил внимания. Мало того: из нападок Т. на
европейскую образованность и на излюбленное в то время понятие о
"прогрессе" многие не на шутку вывели заключение, что Т. -
"консерватор". Около 15 лет длилось это курьезное недоразумение,
сближавшее с Т. такого, напр., органически-противоположного ему
писателя, как Н. Н. Страхов. Только в 1875 г. Н. K. Михайловский, в
статье: "Десница и Шуйца гр. Т.", поражающей блеском анализа и
предугадыванием дальнейшей деятельности Т., обрисовал духовный облик
оригинальнейшего из русских писателей в настоящем свете. Малое внимание,
которое было уделено педагогическим статьям Т. объясняется, отчасти,
тем, что им вообще мало тогда занимались. Аполлон Григорьев имел право
назвать свою статью о Т. ("Время" 1862 г.): "Явления современной
литературы, пропущенные нашей критикой". Чрезвычайно радушно встретив
дебюты Т. и "Севастопольские рассказы", признав в нем великую надежду
русской литературы (Дружинин даже употребил по отношению к нему эпитет
"гениальный"), критика затем лет на 10 - 12, до появления "Войны и
Мира", не то что перестает признавать его очень крупным писателем, а
как-то охладевает к нему. В эпоху, когда интересы минуты и партии стояли
на первом плане, не захватывал этот писатель, интересовавшийся только
вечными вопросами. А между тем, материал для критики Т. давал и до
появления "Войны и Мира" первостепенный. В "Современнике" появилась
"Метель" - настоящий художественный перл по способности заинтересовать
читателя рассказом о том, как некто ездил в метель с одной почтовой
станции на другую. Содержания, фабулы нет вовсе, но с удивительною
яркостью изображены все мелочи действительности и воспроизведено
настроение действующих лиц. "Два Гусара" дают чрезвычайно колоритную
картинку былого и написаны с тою свободою отношения в сюжету, которая
присуща только большим талантам. Легко было впасть в идеализацию
прежнего гусарства, при том обаянии, которое свойственно старшему Ильину
- но Т. снабдил лихого гусара именно тем количеством теневых сторон,
которые бывают в действительности и у обаятельных людей - и эпический
оттенок стерт, осталась реальная правда. Эта же свобода отношения
составляет главное достоинство рассказа "Утро помещика". Чтобы оценить
его вполне, надо вспомнить, что он напечатан в конце 1856 г. ("Отеч.
Записки", № 12). Мужики в то время появлялись в литературе только в виде
сентиментальных "пейзан" Григоровича и славянофилов и крестьянских фигур
Тургенева, стоящих несравненно выше в чисто художественном отношении, но
несомненно приподнятых. В мужиках "Утра помещика" нет ни тени
идеализации, также как нет - и в этом именно и сказалась творческая
свобода Т. - и чего бы то ни было похожего на озлобление против мужиков
за то, что они с такою малою признательностью отнеслись к добрым
намерениям своего помещика. Вся задача автобиографической исповеди и
состояла в том, чтобы показать беспочвенность Нехлюдовской попытки.
Трагический характер барская затея принимает в относящемся к тому же
периоду рассказе "Поликушка"; здесь погибает человек из-за того, что
желающей быть доброю и справедливою барыне вздумалось уверовать в
искренность раскаяния и она не то чтобы совсем погибшему, но не без
основания пользующемуся дурной репутациею дворовому Поликушке поручает
доставку крупной суммы. Поликушка теряет деньги и с отчаяния, что ему не
поверят, будто он в самом деле потерял их, а не украл, вешается. К числу
повестей и очерков, написанных Т. в конце 50-х гг., относятся еще
упомянутый выше "Люцерн" и превосходные параллели: "Три Смерти", где
изнеженности барства и цепкой его привязанности к жизни
противопоставлены простота и спокойствие, с которою умирают крестьяне.
Параллели заканчиваются смертью дерева, описанною с тем пантеистическим
проникновением в сущность мирового процесса, которое и здесь, и позже
так великолепно удается Т. Это уменье Т. обобщать жизнь человека,
животных и "неодушевленной природы" в одно понятие о жизни вообще
получило свое высшее художественное выражение в "истории лошади"
("Холстомер"), напечатанной только в 70-х годах, но написанной в 1860 г.
Особенно потрясающее впечатление производит заключительная сцена:
исполненная нежности и заботы о своих волчатах волчица рвет куски мяса
от брошенного живодерами тела некогда знаменитого, а потом зарезанного
за старостью и негодностью скакуна Холстомера, пережевывает эти куски,
затем выхаркивает их и таким образом кормит волчат. Здесь уже
подготовлен радостный пантеизм Платона Каратаева (из "Войны и Мира"),
который так глубоко убежден, что жизнь есть круговорот, что смерть и
несчастия одного сменяются полнотою жизни и радостью для другого и что в
этом-то и состоит мировой порядок, от века неизменный.
Слабее других произведений конца 50-х гг. первый роман Т.: "Семейное
счастье". Исходя из волновавшего его личного мотива, Т. разрешает здесь
художественную задачу чисто априорным путем и рисует не то, что было, а
то, что может быть. Он начал испытывать в то время сильное чувство к
Софье Андреевне Берс, дочери московского доктора из остзейских немцев.
Ему пошел уже четвертый десяток, С. А. было всего 17 лет. И вот, ему
казалось, что разница эта очень велика, что увенчайся даже его любовь
взаимностью, брак был бы несчастлив и рано или поздно молодая женщина
полюбила бы другого, тоже молодого и не "отжившего" человека. Так оно и
случается в иронически озаглавленном "Семейном счастье". В
действительности роман Т. разыгрался совершенно иначе. Три года вынесши
в сердце своем страсть к С. А., Толстой осенью 1862 г. женился на ней, и
на долю его выпада самая большая полнота семейного счастья, какая только
бывает на земле. В лице своей жены он нашел не только вернейшего и
преданнейшего друга, но и незаменимую помощницу во всех делах,
практических и литературных. По семи раз она переписывала без конца им
переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения, при чем своего
рода стенограммы, т. е. не окончательно договоренные мысли, не
дописанные слова и обороты под ее опытною в дешифрировании этого рода
рукою часто получали ясное и определенное выражение. Для Т. наступает
самый светлый период его жизни - упоения личным счастьем, очень
значительного, благодаря практичности С. А., материального
благосостояния, величайшего, легко дающегося напряжения литературного
творчества и в связи с ним небывалой славы всероссийской, а затем и
всемирной. В течение первых 10 - 12 лет после женитьбы он создает "Войну
и Мир" и "Анну Каренину". На рубеже этой второй эпохи литературной жизни
Т. стоят задуманные еще в 1852 и законченные в 1861 - 62 гг. "Казаки",
первое из произведений, в которых великий талант Т. дошел до размеров
гения. Впервые во всемирной литературе с такою яркостью и
определенностью была показана разница между изломанностью культурного
человека, отсутствием в нем сильных, ясных настроений - и
непосредственностью людей близких к природе. Что мы знали до Т. о так
называемых "детях природы"? В лучшем случае это были созданные по
рецепту Руссо величавые дикари Купера, романтические черкешенки Пушкина,
почти столь же романтически разукрашенные Тамара и Бела Лермонтова. Т.
показал, что вовсе не в том особенность людей близких к природе, что они
хороши или дурны. Разве можно назвать хорошими лихого конокрада Лукашку,
своего рода demivierge Марьянку, пропойцу Ерошку? Но нельзя их назвать и
дурными, потому что у них нет сознания зла; Ерошка прямо убежден, что
"ни в чем греха нет". Казаки Т. - просто живые люди, у которых ни одно
душевное движение не затуманено рефлексиею. "Казаки" не были
своевременно оценены. Слишком тогда все гордились "прогрессом" и успехом
цивилизации, чтобы заинтересоваться тем, как представитель культуры
спасовал пред силою непосредственных душевных движений каких-то
полудикарей. За то небывалый успех выпал на долю "Войны и Мира". Отрывок
из романа, под названием "1805 г." появился в "Русском Вестн." 1865 г.;
в 1868 г. вышли три его части, за которыми вскоре последовали остальные
две. Признанная критикою всего мира величайшим эпическим произведением
новой европейской литературы, "Война и Мир" поражает уже с чисто
технической точки зрения размерами своего беллетристического полотна.
Только в живописи можно найти некоторую параллель в огромных картинах
Паоло Веронезе в венецианском дворце дожей, где тоже сотни лиц выписаны
с удивительною отчетливостью и индивидуальным выражением. В романе Т.
представлены все классы общества, от императоров и королей до последнего
солдата, все возрасты, все темпераменты и на пространстве целого
царствования Александра I. Что еще более возвышает его достоинство как
эпоса - это данная им психология русского народа. С поражающим
проникновением изобразил Т. настроения толпы, как высокие, так и самые
низменные и зверские (напр. в знаменитой сцене убийства Верещагина).
Везде Т. старается схватить стихийное, бессознательное начало
человеческой жизни. Вся философия романа сводится к тому, что успех и
неуспех в исторической жизни зависит не от воли и талантов отдельных
людей, а от того, насколько они отражают в своей деятельности стихийную
подкладку исторических событий. Отсюда его любовное отношение к
Кутузову, сильного не стратегическими знаниями и не геройством, а тем,
что он понял тот чисто-русский, не эффектный и не яркий, но единственно
верный путь, которым можно было справиться с Наполеоном. Отсюда же и
нелюбовь Т. к Наполеону, так высоко ценившему свои личные таланты;
отсюда, наконец, возведение на степень величайшего мудреца скромнейшего
солдатика Платона Каратаева за то, что он сознает себя исключительно
частью целого, без малейших притязаний на индивидуальное значение.
Философская или, вернее, историософическая мысль Т. большею частью
проникает его великий роман - и этимто он и велик - не в виде
рассуждений, а в гениально схваченных подробностях и цельных картинах,
истинный смысл которых нетрудно понять всякому вдумчивому читателю. В
первом издании "Войны и Мира" был длинный ряд чисто теоретических
страниц, мешавших цельности художественного впечатления; в позднейших
изданиях эти рассуждения были выделены и составили особую часть. Тем не
менее в "Войне и Мире" Толстой-мыслитель отразился далеко не весь и не
самыми характерными своими сторонами. Нет здесь того, что проходит
красною нитью через все произведения Т., как писанные до "Войны и Мира",
так и позднейшие - нет глубоко пессимистического настроения" И в "Войне
и Мире" есть ужасы и смерть, но здесь они какие-то, если можно так
выразиться, нормальные. Смерть, напр., князя Андрея Болконского,
принадлежит к самым потрясающим страницам всемирной литературы, но в ней
нет ничего разочаровывающего и принижающего; это не то, что смерть
гусара в "Холстомере" или смерть Ивана Ильича. После "Войны и Мира"
читателю хочется жить, потому что даже обычное, среднее, серенькое
существование озарено тем ярким, радостным светом, который озарял личное
существование автора в эпоху создания великого романа. В позднейших
произведениях Т. превращение изящной, грациозно кокетливой, обаятельной
Наташи в расплывшуюся, неряшливо одетую, всецело ушедшую в заботы о доме
и детях помещицу производило бы грустное впечатление; но в эпоху своего
наслаждения семейным счастьем Т. все это возвел в перл создания.
Бесконечно радостного упоения блаженством бытия уже нет в "Анне
Карениной", относящейся к 1873 - 76 гг. Есть еще много отрадного
переживания в почти автобиографическом романе Левина и Китти, но уже
столько горечи в изображении семейной жизни Долли, в несчастном
завершении любви Анны Карениной и Вронского, столько тревоги в душевной
жизни Левина, что в общем этот роман является уже переходом к третьему
периоду литературной деятельности Т. "Анну Каренину" постигла весьма
странная участь: все отдавали полную дань удивления и восхищения
техническому мастерству, с которым она написана, но никто не понял
сокровенного смысла романа. Отчасти потому, что роман печатался в
реакционном журнале, мелкие интересы, выведенные в первых главах, были
поняты многими как авторские идеалы - и в эту ошибку впал даже такой
близко знавший Т. человек и великий почитатель его, как Тургенев. На
тревогу Левина смотрели просто как на блажь. В действительности душевное
беспокойство, омрачавшее счастье Левина, было началом того великого
кризиса в духовной жизни Т., который назревал в нем с самого раннего
детства, принял вполне определенные очертания в психологии Нехлюдова и
Оленина и только на время был усыплен полосою безоблачного семейного и
всякого иного счастья. "Если бы", говорит он в своей "исповеди" об этом
времени, "пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы
не знал, что сказать". Ужас заключался в том, что, будучи в цвете сил и
здоровья, он утратил всякую охоту наслаждаться достигнутым
благополучием; ему стало "нечем жить", потому что он не мог себе уяснить
цель и смысл жизни. В сфере материальных интересов он стал говорить
себе: "ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губ. - 300
голов лошадей, а потом?"; в сфере литературной: "ну, хорошо, ты будешь
славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, - ну
и что ж!". Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя:
"зачем"; рассуждая "о том, как народ может достигнуть благосостояния",
он "вдруг говорил себе: а мне что за дело?" В общем он "почувствовал,
что то, на чем он стоял, подломилось, что того, чем он жил, уже нет".
Естественным результатом была мысль о самоубийстве. "Я, счастливый
человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между
шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и
перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким
способом избавления себя от жизни. Я сам не знал чего я хочу: я боялся
жизни, стремился прочь от ее и, между тем, чего-то еще надеялся от ее".
Чтобы найти ответ на измучившие его вопросы и сомнения, Т. прежде всего
лихорадочно бросился в область богословия. Он стал вести беседы с
священниками и монахами, ходил к старцам в Оптину пустынь, читал
богословские трактаты, изучил древнегреческий и древнееврейский языки,
чтобы в подлиннике познать первоисточники христианского учения. Вместе с
тем он присматривался к раскольникам, сблизился с вдумчивым
крестьянином-сектантом Сютаевым, беседовал с молоканами, штундистами. С
тою же лихорадочностью искал он смысла жизни в изучении философии и в
знакомстве с результатами точных наук. Он делал ряд попыток все большего
и большего опрощения, стремясь жить жизнью близкой к природе и
земледельческому быту. Постепенно отказывается он от прихотей и удобств
богатой жизни, много занимается физическим трудом, одевается в
простейшую одежду, становится вегетарианцем, отдает семье все свое
крупное состояние, отказывается от прав литературной собственности. На
этой почве беспримесно чистого порыва и стремления к нравственному
усовершенствованию создается третий период литературной деятельности Т.,
длящийся уже около 20 лет. Еще не наступила пора дать сколько-нибудь
объективную оценку последнего периода литературной деятельности Т.,
отличительною чертою которого является отрицание всех установившихся
форм государственной, общественной и религиозной жизни. Это еще жгучая
злоба дня, относительно которой всякий современник невольно выступает
либо защитником, либо обвинителем; последняя роль гораздо легче, потому
что значительная часть взглядов Т. не могла получить открытого выражения
в Poccии и в полном виде изложена только в заграничных изданиях его
религиозно-социальных трактатов. Сколько нибудь единодушного отношения
не установилось даже по отношению к беллетристическим произведениям Т.,
написанным за последние 20 лет. Так, в длинном ряде небольших повестей и
легенд, предназначенных преимущественно для народного чтения ("Чем люди
живы" и др.), Т., по мнению своих безусловных поклонников, достиг
вершины художественной силы - того стихийного мастерства, которое дается
только народным сказаниям, потому что в них воплощается творчество
целого народа. Наоборот, по мнению людей, негодующих на Т. за то, что он
из художника превратился в проповедника, эти написанные с определенною
целью художественные поучения грубо тенденциозны.
Высокая и страшная правда "Смерти Ивана. Ильича", по мнению
поклонников ставящая это произведение на ряду с главными произведениями
гения Т., по мнению других преднамеренно жестка, преднамеренно резко
подчеркивает бездушие высших слоев общества, чтобы показать нравственное
превосходство простого "кухонного мужика" Герасима. Взрыв самых
противоположных чувств, вызванный анализом супружеских отношений и
косвенным требованием воздержания от брачной жизни в "Крейцеровой
Сонате" заставил забыть об удивительной яркости и страстности, с которою
написана эта повесть. Народная драма "Власть тьмы" по мнению поклонников
Т. есть великое проявление его художественной силы: в тесные рамки
этнографического воспроизведения русского крестьянского быта Т. сумел
вместить столько общечеловеческих черт, что драма с колоссальным успехом
<< Пред. стр. 1023 (из 1179) След. >>
Список литературы по разделу