<< Пред.           стр. 6 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу

  Поэтому фактически, тоталитаризм - это не только режим, понимаемый как политическая подсистема или ее специфическое поведение. Это масштабное взаимопроникновение власти в общество, результатом которого оказывается глубокое ослабление общества, его полуисчезновение. Именно это имеется ввиду в звучащих парадоксальными утверждениях, что в Советском Союзе не существовало общества и государства. Возникает так называемое "массовое общество" (X. Арендт, X. Ортега-и-Гассет), в котором рушатся и слабеют все
  189
 
 имевшиеся прежде социальные перегородки. "Истина в том, - писала X. Арендт, - что массы выросли из осколков чрезвычайно атомизированного общества... Главная черта человека массы - не жесткость и отсталость, а его изоляция и нехватка нормальных социальных взаимоотношений" (57). В этом смысле тоталитаризм можно отличать от тоталитарного режима. Тоталитаризм представляет собой не столько политическое, сколько социальное образование.
  Угрозы благополучию тоталитаризма
  Тоталитаризм, следовательно, это общество, в котором не существует социальных и политических противоречий, где нет партий и конкурентной борьбы за победу на выборах, где все являются работниками государства, трудятся для укрепления его мощи и равны в своих доходах и социальных притязаниях. Тем не менее, тоталитарное общество отнюдь не столь благополучно и неуязвимо, как это может показаться на первый взгляд. Угрозы его благополучию могут быть разделены на внутренние и внешние.
  Внутренняя угроза тоталитаризму связана с постепенной утратой им экономических и социокультурных основ выживания. Каждое общество обладает относительной свободой существования вне государства и имеющегося режима. Однако тоталитаризм, как никакой другой режим, стремится уничтожить эту свободу и поставить общество под свой контроль. Тем самым, тоталитаризм уничтожает и все то, что делает общество своеобразным, саморазвивающимся, дышащим и функционирующим, - классы, традиции, религию, трудовую этику, семью и т.д. Представляя собой рационалистическую, механицистскую утопию, тоталитаризм стремится создать "нового человека" - полную противоположность свободной демократической личности, полностью предсказуемого и повинующегося режиму винтика, "солдата системы". "Новый человек" не должен иметь какого-либо внутреннего содержания, отличающегося от предписываемого ему режимом. Его трудовая инициатива не должна выходить за рамки той, что регламентируется сверху, его политическая активность не может быть ничем иным, кроме как одобрением деятельности партийных вождей и иерархов. У "нового человека" не может быть и каких-либо иных стимулов трудиться плодотворно и производительно, нежели стимулы морально-идеологического характера, ибо, проповедуя аскетизм, тоталитаризм отвергает частную собственность и материальное вознаграждение.
  Здесь и кроется главная угроза благополучию, а затем и жизнеспособности тоталитарного режима. Будучи вознесенным на олимп власти на волне массового энтузиазма и нещадно эксплуатируя этот энтузи
  190
 
 азм, режим постепенно, год за годом подтачивает его основания. Обещая людям скорое пришествие "светлого будущего", режим переводит сам смысл их существования в идеологическое измерение, всячески препятствуя удовлетворению их растущих материальных потребностей. Тем самым режим эксплуатирует те людские ресурсы, которые не могут быть постоянной основой его стабильности, т.е. являются невозобновимыми.
  Лучшим примером здесь является опять-таки советский режим как добившийся наиболее впечатляющих результатов на пути к подчинению общества тотальному контролю и, одновременно, как режим, потерпевший в итоге сокрушительное поражение. Советскому режиму в целом удалось осуществить в обществе глубокие социально-экономические перемены, продвинуть его к новым рубежам материальной цивилизации. Достигнутые при Сталине экономические результаты нельзя не признать значительными. К такому выводу приходит множество советских и зарубежных исследований. Более того, по-видимому, именно экономическая эффективность режима обеспечила ему столь длительную устойчивость, наделила его огромной степенью свободы по отношению к своим подданным.
  Вместе с тем, уже с самого своего возникновения сталинский режим оказался в двойственном и потому опасном для себя положении. С одной стороны, функционируя в обществе с ослабленной социальной памятью и предпринимая значительные усилия по ее окончательному уничтожению, режим был практически бесконтролен и потому стабилен. В обществе не было ни одной сколько-нибудь влиятельной социальной силы, обладавшей потенциалом стать базой для возникновения политической оппозиции. Со времени убийства Кирова режим практически беспрепятственно создавал те политические институты (верховенство коммунистической партии над всеми остальными органами в государстве; уникальная концентрация власти в руках правящей партии; сведение избирательной процедуры и всех советских органов к роли "декоративных"; навязывание определенных социальных ролей СМИ, профсоюзам, церкви и т.д.), которые помогли ему обрести статус структуры самодержавного правления.
  Но с другой стороны, как это не покажется парадоксальным, именно в бесконтрольности и безнаказанности сталинизма заключалась его внутренняя ущербность и ограниченность. Ресурсы, которые он использовал, оказались, в основе своей, невозобновимыми. И речь в данном случае - отнюдь не только о природных богатствах и экологическом равновесии, что само по себе, конечно, весьма существенно. Основная проблема режима видится в невозобновимости задействованных им человеческих ресурсов, в его безоглядной ориентации, во-пер
  191
 
 вых, на трудовой энтузиазм и моральное стимулирование, а во-вторых, на жесткое принуждение. И тот, и другой способы есть экстенсивная эксплуатация работника, его мобилизация, которая поначалу служила источником политической стабилизации, но со временем превратилась в непреодолимое для решения таких задач препятствие. Мобилизация не может не убивать в конечном счете стимулы трудовой активности. Доказательства этого простого тезиса обнаружились уже к концу 30-х годов и, особенно, после смерти "вождя". Чем дальше, тем очевиднее становился крах предпринятых режимом попыток лишить работника всяческой инициативы к свободы, сохранив, одновременно, высок ими темпы экономического роста. Воспользовавшись слабостью социокультурных связей в обществе, режиму удалось свести к минимуму ту угрозу, которая теоретически могла исходить со стороны осознавших свои экономические и политические интересы социальных слоев. Но возникла непредусмотренная ранее угроза совершенно иного характера - оказалось, что теперь для поддержания экономической эффективности режиму недоставало как раз прочности социокультурных ценностей (лежащих в основе любой, и в том числе, экономической активности и формирующих необходимые для такой активности внутренние стимулы), слабость которых лежала в основе его возвышения и первоначального могущества. Будучи мобилизационным по своей природе, сталинизм исходил из жесткого, линейного представления о повышении производительности труда (в народе такое представление метко обозначено при помощи формулы: "бери больше, кидай дальше"), не допускавшего никакой "самодеятельности". Пробуждение такой самодеятельности с неизбежностью вело к подрыву мобилизационного и контрольного потенциала правящих верхов, к ослаблению сложившейся модели политической стабильности.
  Таким образом, главной причиной ослабления и последующего падения тоталитаризма оказалась его ригидность как системы и соответствующая такой ригидности слепота, неспособность увидеть и своевременно устранить возникшие опасности. Именно эта ригидность системы, жесткая эксплуатация ее невозобновимых социальных и людских ресурсов лежит в основе и ее внешней уязвимости. Тоталитарная система, возникнув на идее преодоления международного отставания, перестает по мере своего укрепления и окостенения осознавать воздействие внешнего окружения. Отгородившись "китайской стеной" от своего собственного народа и соорудив "железный занавес" на границах с внешним миром, тоталитарный режим утрачивает всякую возможность измерять свои успехи в соответствии с общепринятыми в мире критериями. Долгое время внушая народу свою гениальность и непогрешимость, режим наш поверил в это, окончательно лишившись
  192
 
 слуха и зрения. Примеров такой слепо-глухоты и связанных с этим последствий огромное множество. Фанатическая и ничего не имевшая с реальностью вера Гитлера в возможность скорого господства над миром - один из таких примеров. Другой пример - неспособность Сталина увидеть после Второй мировой войны, что экономическая конкурентоспособность больше не определяется количеством производимого чугуна и стали, что необходим принципиально новый, постиндустриальный технологический прорыв, что только этот прорыв в состоянии поддерживать экономику СССР на уровне мирового развития. Причем, такая внешняя слепота сталинского режима - лишь результат его слепоты внутренней, проглядевшей возможности развития производственной гибкости и эффективности на основе материально-экономического стимулирования.
  Главная угроза тоталитаризму заключена в нем самом, в системе, не имеющей никаких сдержек и противовесов, непрерывно стремящейся сократить разрыв между мечтой и реальностью, системе, с глубоким презрением относящейся к чувству меры и не признающей таких подтвержденных вековым человеческим опытом добродетелей, как толерантность, верность традициям, хозяйственная самостоятельность. Результатом стал полный распад общества и его вырождение в суррогат, населенный маргиналами и люмпенами, утратившими всякий интерес к производительной деятельности, привыкшими существовать за счет государства и абсолютно неприспособленными к жизни в условиях свободы и независимости.
  Разновидности тоталитаризма
  Среди всех когда-либо существовавших в мире тоталитарных режимов могут быть выделены, по меньшей мере, три основные разновидности. Во-первых, это национал-социализм, прежде всего, в Германии. Во-вторых, коммунизм, оказавшийся значительно более распространенным и исторически устойчивым. Два наиболее очевидных и бросающихся в глаза примера - СССР и Китай, однако в этом же ряду исследователи нередко называют режим Кваме Нкруме в Гане и некоторые другие африканские режимы, Румынию и Албанию в Восточной Европе, Кубу в Латинской Америке. В-третьих, это тоталитарная теократия, представленная, прежде всего, фундаменталистским режимом аятоллы Р.Хомейни в постреволюционном Иране.
  Как мы увидим далее, для всех этих режимов в той или иной степени свойственны характеристики тоталитаризма. Тем не менее, вписываясь в аналитические рамки тоталитарных, выделенные режимы обладают и несомненным, заслуживающим осмысления своеобразием,
  13-А.П.Цыганков 193
 
 что можно проследить по следующим основным направлениям: I) природа идеологии режима и способы ее воздействия на политический процесс; 2) концепция и внутреннее устройство тоталитарной партии;
  3) основные черты и социальный состав правящей элиты, роль лидера;
  4) степень государственного контроля экономики и силовых ресурсов;
  5) пути прихода режима к власти, или его происхождение.
  Национал-социализм отличает, прежде всего, его националистическая идеология с мощным компонентом антисемитизма, проповедью чистоты нордической, арийской расы и культом силы. Конечно, коммунизму и теократии тоже не были чужды мотивы национального превосходства и первопроходчества, также как и неприязнь к еврейской нации, однако нигде больше задача избавления мира от евреев не рассматривалась как основополагающая и идеологически приоритетная, нигде больше она не воплощалась с такой неумолимой последовательностью и методичностью. Национал-социализм, кроме того, был по преимуществу националистической идеологией, проповедовавшей идею превосходства одной нации над другими, в то время как большевизм отличал его интернационалистский характер и, по крайней мере, формальная приверженность федеративному, многонациональному государству. Что касается идеологии движения Хомейни, то хорошо известна его приверженность идее "экспорта исламской революции". Хотя, справедливость требует оговориться, что на практике коммунистические государства далеко не всегда следовали интернационалистской политике и убеждениям, а нацизм, подобно коммунизму и теократии, отнюдь не был лишен элементов интернационализма (58).
  Еще одна составная и весьма специфическая часть национал-социалистической доктрины - ее принципиальный элитаризм, граничивший с пренебрежением к массам и существенно отличавшийся, например, от коммунистического популизма. Известно, что нацизм недвусмысленно осуждал и отвергал демократию как принцип организации общества или партии, стремясь строить свою организацию в строгом соответствии военного подчинения "снизу доверху". Признак национально-расовой принадлежности был основным и абсолютным в отборе на службу фюреру, и невозможно себе представить еврея или славянина-члена НСДАП. Подобное же пренебрежение к демократии как идее типично западной и безбожной было характерно и для фундаменталистского ислама, в особенности, в том виде, в каком он преподносился и проповедовался Хомейни. Коммунизм же позволял некоторые поблажки для лиц с не слишком благополучным классовым происхождением и выдвигал в качестве своей визитной карточки лозунг подлинной, "пролетарской демократии" и "демократического централизма" как принципа устройства внутрипартийной жизни.
 
  194
 
  Такое отношение к демократии нашло яркое отражение в концепции о внутреннем строении тоталитарных партий и движений. Хомейни в Иране не пришлось создавать свое движение - он с успехом воспользовался сетью религиозной организации, приобретя авторитет значительной части духовенства и прихожан. Для него "первичными парторганизациями" послужили мечети. Что касается коммунизма и национал-социализма, то здесь различия вполне очевидны. Большевистские представления о массовой организации формировались исходя из опыта социалистических и профсоюзных движений, имевшихся в XIX веке в Европе. Даже ленинская концепция партии "нового типа" как организации профессиональных революционеров была лишь адаптацией этих представлений к специфическим условиям царского самодержавия. Напротив, представления нацистов и фашистов о партии были связаны с совершенно иным историческим опытом, опытом Первой мировой войны, а также с осознававшейся необходимостью противопоставить себя коммунистам и социал-демократам (59). Отсюда разветвленная сеть штурмовых отрядов, без которой Гитлер никогда не получил бы доступа к власти, четко подчеркнутый военизированный характер организации, бросавшаяся в глаза любовь к дисциплине и подчинению, а также внешним символам приверженности нацистской идеологии (униформа, свастика и пр.), использованию военной терминологии. В СС и СД не было ничего, напоминавшего бы собой относительную независимость местных партийных коммунистических ячеек, а тесное переплетение высших военных и партийных чинов имело место с самого возникновения партийной организации. При коммунизме же армия всегда оставалась лишь одним из инструментов правящей партии, не более того.
  Существуют и различия в характере, внутреннем устройстве лидерства и правящей элиты. Во всех трех случаях харизматическая личность, обладающая способностью магнетического воздействия на массы и ближайшее окружение является неотъемлемой частью системы. Однако если Гитлер и Хомейни были признанными вождями, выдвинувшимися на первые роли в оппозиции режиму задолго до прихода к власти, то Сталину пришлось проделать длительный путь, прежде чем он сумел уверить в своей "гениальности" окружающих.
  Легко отличимы и различия в том, до какой степени тоталитарным режимам удавалось поставить под свой контроль экономическую сферу и преобразовать ее в соответствии с их потребностями. Коммунизму, как известно, данная операция удалась значительно лучше, чем какому-то иному режиму. Нацизм, в отличие от коммунизма, не преуспел в повседневном распределении доходов между различными социальными классами - ничего подобного достижению "смычки" меж
  13* 195
 
 ду городом и деревней путем принудительной массовой коллективизации здесь не было. Менеджеры, собственники и рабочие здесь играли совершенно иную, чем в условиях коммунизма, роль, а сама экономическая и социально-классовая структура осталась без каких-либо фундаментальных изменений, в связи с чем ряд исследователей полагает, что такие изменения и не входили в намерения национал-социалистов (60). Что касается Ирана, то и здесь государственный уклад играл важнейшую роль в функционировании экономики. В этом отношении Хомейни ничего принципиально не изменил, лишь усилив этот компонент в доставшейся ему в наследство от шаха и без того централизованной экономической системе. До прихода Хомейни к власти капитализм в Иране был господствующим укладом лишь в технологическом смысле. Однако с точки зрения сформировавшейся структуры собственности сложившуюся в Иране экономическую систему следует охарактеризовать как крайне этатистскую. В послереволюционный период эта тенденция была лишь усилена. "Выявилась очевидная тенденция к еще большему, чем ранее, этатизму, - пишет известный ирановед. - Банки, страховые компании и некоторые важные промышленные отрасли пополнили и без того широкий список государственной монополии. Внешняя торговля и экспорт финансовых капиталов были поставлены под жесткий контроль еще задолго до начала ирано-иракской войны и падения цен на нефть. Теперь же внешняя торговля была национализирована и поговаривали даже о национализации торговли внутренней" (61).
  Наконец, принципиально важно для идентификации сходств и различий тоталитарных режимов - их происхождение. Революционный характер иранского и советского режимов вручил в руки их лидеров значительно более высокие полномочия, нежели те, которые получил первоначально Гитлер в результате его назначения канцлером. Его авторитет вырос позднее, когда на волне массовой поддержки Гитлер подверг институты парламентской демократии трансформации и, особенно, когда, пользуясь сверхмощной пропагандистской машиной, он сформировал у нации мощный образ внешнего врага. Эта поддержка масс, оказываемая лидерам со времени их прихода к власти, является ключевой в понимании природы тоталитаризма. Чем значительнее эта поддержка, тем более пренебрежительно тоталитарные лидеры относятся к законности и праву. Осознание собственной силы уже формирует у них их собственные представления о том, что законно. "Приход Гитлера к власти был законным, если мыслить в категориях правления большинства; - пишет X. Арендт, - ни он, ни Сталин не смогли бы сохранить способность руководить огромным населением, пережить множество внутренних и внешних кризисов и храбро встретить несчет
  196
 
 ные опасности беспощадной внутрипартийной борьбы, если бы они не имели доверия масс" (62).
  Таковы лишь основные из когда-либо существовавших тоталитарных режимов и имеющиеся среди них сходства и различия. Эти различия, а также те, которые обусловлены степенью развитости отмеченных выше характеристик, формируют различные стартовые основания для их распада или разрушения, а также последующего перехода к другим типам политического устройства.
  5. ДРУГИЕ ТИПОЛОГИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМОВ
  В этой главе преимущественное внимание было отведено классификации политических режимов на демократические, авторитарные и тоталитарные. Такой подход вполне обоснован, учитывая то место, которое данная классификация занимает в политической науке. Тем не менее следует еще раз подчеркнуть, что это - лишь рамочная классификация, помогающая организовать многообразие имеющихся в политической науке концепций, сформулировать самое общее представление о том или ином политическом устройстве, но не способная послужить достаточным ориентиром в проведении конкретных исследований. Такие исследования способны, опираясь на общую и рассмотренную выше классификацию, уточнить, конкретизировать, трансформировать ее в соответствии с полученными результатами. Простой пример - недавняя статья Ф. Родера "Разновидности постсоветских авторитарных режимов", опубликованная в американском журнале "Постсоветские события". Рассматривая возникшие на территории бывшего Советского Союза политические режимы, Родер квалифицирует их как авторитарные, выделяя следующие четыре группы - автократии, олигархии, этнически ориентированные и уравновешенные республики (63). Подобным образом мы выделяли в предыдущих разделах несколько разновидностей демократических, авторитарных и тоталитарных режимов.
  Концепция режимов может быть трансформирована исследователями и иначе, в зависимости от задач, ставящихся в исследовании. Нам уже приходилось отмечать, что термин "политический режим" может пониматься максимально широко - как способ функционирования системы, способ осуществления власти правящей группировкой и т.д. Наряду с классификацией на демократические и авторитарные, режимы могут быть классифицированы и по иным признакам - по используемым ими методам достижения поставленных целей, по социальному составу правящей группировки и ее политическим убеждениям, по стилю поведения лидера режима и т.д. Это - классифика
  197
 
 ции, которые существуют как бы "перпендикулярно" классификации "демократия-авторитаризм-тоталитаризм", наряду с нею. Рассмотрим коротко лишь некоторые из возможных и использующихся в политической науке концепций. Их список, конечно же, может быть продолжен.
  Президентские и парламентские режимы
  В рамках конституционного правления принято выделять два основных вида режимов - парламентские и президентские. Их различие весьма существенно с точки зрения как организации осуществления власти, так и шансов ее стабилизации в процессе перехода от авторитаризма. В условиях парламентаризма основным органом власти является парламент, избираемый народом на определенный срок и наделенный властью выбирать из числа своих представителей премьерминистра. Премьер-министр наделен значительной самостоятельностью в формировании кабинета, однако он не имеет самостоятельной поддержки народа (в отличие от президента) и может быть отозван парламентом в случае утраты его доверия. В классической модели парламентаризма вотум о доверии правительству является главным способом утверждения превосходства законодательной ветви власти над исполнительной. Одно из важнейших последствий такой зависимости премьер-министра от выдвинувших его парламентариев состоит в том, что премьер находится в определенной зависимости и от своего кабинета, выступая в нем скорее "первым среди равных", нежели лидером. Решения кабинета принимаются здесь на коллегиальной основе, ответственность также разделяется поровну, а потому уход в отставку чаще всего осуществляется всем кабинетом. Из этого правила могут быть свои исключения - одни премьеры могут быть наделены качествами лидеров в большей степени, чем другие, - но институционально возможности для проявления лидерства в этой модели относительно невелики.
  Другая важнейшая характеристика классической парламентской модели - слияние властей, проявляющееся в том, что большинство членов правительства (если не все) одновременно располагают местами в одной из палат парламента. Это резко отличает данную систему от американского президентства с его четким и последовательным отделением законодательной власти от исполнительной, Наконец, существенно упомянуть, что в условиях парламентской модели статус отдельного члена парламента является гораздо более значительным, чем в условиях президентского режима - прежде всего, потому, что только парламентарии избираются народом.
 
  198
 
  Таковы характеристики классической модели парламентского режима, существовавшего в Великобритании 19 столетия, во Франции в период Третьей и Пятой республик и, в определенной степени, в современной Италии (64). Парламентаризм постоянно развивается, имеет значительное число вариаций, оказывающих подчас существенное воздействие на осуществление власти. Например, усиление судебной власти ослабило позиции некогда имевшего место полновластия, суверенитета парламента. Вотум доверия правительству отнюдь не используется столь часто, как прежде. Статус независимости члена парламента оказался существенно поколебленным навязыванием ему партийной организации и дисциплины, а кабинет по многих странах едва ли может быть назван подлинно коллегиальным органом.
  Основное отличие президентского режима от парламентского - независимое избрание народом главы государства, президента, который благодаря этому получает огромную степень независимости, назначает (или представляет на одобрение парламенту) премьер-министра, обладает правом законодательной инициативы, руководит вооруженными силами, принимает основные внешнеполитические решения, является нередко лидером правящей партии и т.д. Существуют различные версии президентства - от американской до французской и чилийской, - но во всех этих версиях, хотя и в различной степени, харизме, личности президента институционально отведены немалые возможности для самопроявления, особенно в кризисных политических и экономических ситуациях.
  Проблема, которая в этой связи возникает и сравнительно недавно попала в поле зрения исследователей, - в какой степени президентство способствует стабилизации политической власти в условиях становления и консолидации демократических институтов (65). Не вдаваясь в ее рассмотрение подробно (это предмет скорее четвертой, чем третьей главы), скажем лишь, что вопреки распространенному и полученному в результате анализа американского опыта убеждению, президентство способно выступать фактором дестабилизации, а не стабилизации политического процесса. Примеры этому можно найти и в Веймарской демократии, и в современных странах Латинской Америки.
  Традиционные, мобилизационные и автономные режимы
  Разделение режимов на традиционные, мобилизационные и автономные может быть использовано в нескольких случаях. Во-первых, для того, чтобы показать характер взаимосвязей между правящей эли
  199
 
 той и обществом, тем, каким образом общество, широкие социальные слои подключены к политическому процессу - в качестве автономных участников, наделенных свободой политического самоопределения в результате всеобщих и равных выборов или же в качестве базы поддержки любых действий правящей элиты. Исходя их такого понимания политическое участие может быть "автономным" или "мобилизованным" (66). Во-вторых, термин "мобилизационный" может быть использован для характеристики способа социально-экономического развития, избираемого обществом и его элитой (67). Еще шире вслед за М. Вебером используется термин "традиционный режим". Наконец, данные термины применимы для анализа сложившегося в обществе типа политической стабильности, того, каким образом то или иное общество обеспечивает для себя базу необходимой устойчивости (68). Остановимся на этом несколько подробнее.
  В данном случае принципиально важным для выделения различных типов политической стабильности и различных типов режимов оказывается отношение правящей элиты к императивам социальноэкономического развития. В целях самосохранения власть, элита стремится поддерживать сложившийся порядок, ограждая общество от войн, конфликтов и революций. Однако раньше или позднее перед режимом возникает дилемма - выступать инициатором социальноэкономических перемен или противиться их наступлению, рискуя в результате подобного "упрямства" быть устраненными с политической арены. С этой точки зрения власть в зависимости от сложившейся социально-экономической ситуации может способствовать сохранению в обществе стабильности двумя путями - либо за счет приверженности традиции, либо на путях эффективного социально-экономического развития.
  В первом случае формирующийся политический режим может считаться традиционным. Стабильность этого режима обеспечивается, во-первых, за счет абсолютного господства правящей элиты, во-вторых, за счет приверженности людей традиционному типу господства. Еще Макиавелли писал, что "государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и впоследствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам" (69). Традиционный тип политической стабильности характерен для режимов европейского феодализма или индийской кастовой системы. Эти режимы сохранялись столетиями не столько в силу своей эффективности в решении имеющихся социальных проблем, сколько по привычке, по инерции -до тех пор, пока не подоспел век индустриализации и урбанизации.
  Во втором случае стабилизация общества, удержание его от опасности распада обеспечивается благодаря осознанию обществом и его
  200
 
 элитой неотложности социально-экономических перемен. Исторически первыми на путь социально-экономической модернизации вступили общества, сумевшие относительно органично (благодаря непрекращавшейся конкурентной борьбе внутри элиты) перестроить традиционный тип политического господства в легальный и опереться на укреплявшийся класс буржуазии. Сегодня, по прошествии значительного времени, можно говорить в данной связи о политической стабильности, явившейся результатом постепенного укрепления позиций демократического режима, о демократической стабильности. В этих условиях развитие начинается "снизу" всеми структурами гражданского общества. Это развитие никто не стимулирует специально, оно заключено в каждой общественной структуре и выступает цементирующим материалом, своего рода "духом" общества. Поэтому с позиций развития и его источника данный вид стабильности целесообразно определить как автономный, т.е. относительно независимый от желания и воли каких-либо конкретных социальных и политических субъектов. Как это ни парадоксально, но единство власти и общества, необходимое для проведения глубоких социально-экономических преобразований и обеспечивающее стабилизацию правящего режима, возникает отнюдь не только в условиях демократии, когда обратные связи между рядовыми гражданами и государством обеспечиваются избирательными процедурами. Такое единство имеет место и в условиях авторитаризма в тех случаях, когда авторитарный лидер выражает интересы значительной части общества - потенциальных агентов модернизации - и за счет умелого использования карательных органов производит селекцию общества, "отсев" несогласных. Исторический опыт, особенно наш, российский, убеждает в том, что авторитарный харизматический лидер способен обеспечить прорыв общества к новым рубежам социального и экономического прогресса. Кого бы из сильных, реформистски настроенных политических лидеров мы ни взяли - Петра Первого, Александра Второго, раннего Сталина - везде мы видим грандиозные социально-экономические результаты, скорость свершения которых не идет ни в какое сравнение с теми сроками, в какие подобные преобразования совершались на Западе. Однако стоило энергии "верхов" по каким-то причинам ослабеть и развитие общества тормозилось. Вывод, который напрашивается в этой связи, достаточно прост: в таких обществах развитие инициируется "сверху", само же общество как бы мобилизуется на требующийся исторический срок. Поэтому данный вид стабильности режима (сталинского, маоистского, кастровского или иного) правомерно назвать мобилизационным.
  201
 
  Либеральные и террористические режимы
  Разделение режимов на либеральные, умеренные, репрессивные и террористические сделано исходя из того, каким образом, с использованием каких методов правящая элита воздействует на общество и добивается поставленных ею целей. В зависимости от того, какие методы в деятельности элиты преобладают - убеждение или принуждение - режимы считаются более или менее либеральными (70). Политический режим считается либеральным, если преимущественное внимание уделяется убеждению общества и политической оппозиции в правильности проводимой политики. Он считается умеренным, если в его политике убеждение и принуждение разделены примерно в равной пропорции, если для достижения своих целей режиму приходится прибегать к репрессиям и к использованию органов государственного принуждения в отношении меньшей части общества. Нередко необходимость использования такого рода мер в условиях демократии продиктована кризисной ситуацией, порожденной возникновением внезапной, требующей незамедлительной реакции правительства, угрозой безопасности граждан данного государства. Умеренной может быть и политика авторитарных режимов, если они существенно ослаблены и не в состоянии обращаться к более привычным для них репрессиям. Один из примеров такого рода режимов - хрущевская "оттепель", когда режим впервые в советской истории избрал совершенно новые способы убеждения общества в правильности своей политики и получения для ее проведения необходимой общественной поддержки.
  Режим может считаться репрессивным или террористическим, если в своей повседневной деятельности преимущественно опирается на репрессии и террор. Используя эти методы воздействия, режим, обладающий легитимностью, нейтрализует или полностью уничтожает политическую оппозицию и впредь преследует всяческие попытки ее возникновения. Здесь нет необходимости останавливаться на данной классификации более подробно - во-первых, она не представляет каких-либо значительных трудностей для понимания, во-вторых, мы уже обращались к ней ранее.
  Светские и теократические режимы
  Светские и теократические режимы различаются между собой тем, на какой основе происходит легитимизация власти правящей группировкой. Светская власть, независимо от того, авторитарная она или
  202
 
 демократическая, обосновывает свои претензии на управление обществом, опираясь либо на доверие народа (выборами), либо на право силы и способность навязать обществу свое нолю. Теократия же всегда стремится подвести под свое правление религиозную основу, утверждая, что в основе государственной власти лежит не только (или даже не столько) доверие народа, но и ее богоизбранность. Теократической была власть российского самодержавия, опиравшегося в своем правлении на известную идеологическую формулировку "православие-самодержавие-народность". Религиозный авторитет в России широко использовался для освящения государственной власти, придания ее действиям дополнительной легитимности.
  Другой пример - Иранский теократический режим, установившийся в результате революции 1978-79 годов. К власти пришел представитель духовенства, аятолла Р. Хомейни, широко использовавший религиозность населения для свержения власти шаха и для консолидации своих позиций. Опираясь на один из важнейших догматов шиизма - имамат, - Хомейни доказывал, что его власть не только законна, но и единственно законна, ибо имам есть полномочный представитель, наместник Аллаха на земле. Только имам может руководить людьми. В этом и состоит коренное отличие религиозного правления (теократии) от светского. Вместо отделения церкви от государства и невмешательства ее в дела государственного управления, ислам (во всяком случае ислам в наиболее фундаменталистской версии) проповедует обоснованность и необходимость такого вмешательства. Вместо провозглашенного Христом "богу богово, а кесарю кесарево", ислам утверждает, что "вера неотделима от политики". Рационализация власти и управления отвергается, идея демократии объявляется безбожной, индивидуализм и самостоятельность в выборе органов правления третируются как разрушающие идею общего блага и достижения "общего спасения".
  Режимы реформ и контрреформ
  Классификация режимов на реформистские и нереформистские нередко используется историками при анализе политических изменений. Одна и та же политическая система может функционировать в различных режимах в зависимости от того, каковы намерения правящей элиты и ее лидера. Это легко иллюстрируется примерами из российской истории, в которой периоды стагнации сменялись периодами реформ и "революций сверху" по мере прихода к власти лидера-консерватора или реформатора. Политическая система функционировала в различных режимах при Александре Третьем, Николае Втором, Леониде
  203
 
 Брежневе, с одной стороны, и при Петре Первом, Александре Втором, Михаиле Горбачеве, с другой стороны. Систематически эту смену режимов со времени правления Ивана Грозного проследил американский историк А. Янов (71). С его точки зрения, оппозиция всегда была "органическим компонентом русского социального процесса", однако никогда не обладала достаточным потенциалом для стабилизации процесса реформ и демократических изменений. "Даже самые значительные ее успехи, как возрождение аристократии в XVIII веке, отмена крепостного права в XIX и свержение монархии в XX, неизменно приводили к обратным результатам, т.е. к новым опричным пароксизмам и новому "ужесточению" системы. Иначе говоря, действительно успешной в русской истории до сих пор была только, условно говоря, "правая" фракция оппозиции, последовательно приводившая к власти Ивана Грозного, Петра Великого, Павла I, Николая I, Александра III, Ленина, Сталина" (72). В результате "оттепель" сменялась жестким режимом, подавлявшим все реформистские начинания.
  Нечто сходное может быть обнаружено и в политическом развитии западных стран. Например, американский исследователь А. Шлезингер-младший провел подобное исследование на материале американской истории, обнаружив, что американская политическая система развивалась и продолжает развиваться через чередующие друг друга режимы стагнации и реформ (73). В отличие от Янова, он полагает, что система находится в процессе постоянного развития, ибо режим стагнации не позволяет реформам быть свернутыми, он лишь замораживает на некоторое время общественное развитие. Стагнация таким образом не отбрасывает общество вспять и не переходит в стадию контрреформ, означающих, согласно Янову, реставрацию прежних и полуразрушенных реформами опор консерватизма и возвращение к старым порядкам. Стагнация не исключает политического прогресса, а лишь замедляет его, в то время как контрреформистский режим фактически означает регресс.
  Таковы лишь некоторые из типологий политических режимов, использующиеся в современных исследованиях.
  204
 
  IV. ДИНАМИКА РЕЖИМОВ И ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЕРЕХОДА
  Переходы от одного типа режима к другому - сравнительно новая для политической науки проблематика, еще в 1960-е даже 70-е годы не пользовавшаяся заметным влиянием.
  Рассмотрим, например, какое место было отведено этой проблематике в известном и высоко оценивающимся специалистами четырехтомном "Учебнике политической науки" (1). Учебник ставил своей целью познакомить читателей с ведущими направлениями в политологии, включив в авторский коллектив ее виднейших представителей. Получила свое освещение и теория режимов. В частности, третий том был целиком посвящен макрополитике и благодаря усилиям таких известных специалистов, как С. Хантингтон, Р. Даль, Дж. Линц, Ч. Тилли и др., в центре внимания оказались проблемы политического развития и модернизации, взаимодействия правительства и оппозиции в условиях различных политических устройств, анализа и типологии тоталитарных и авторитарных режимов. Однако проблемам политического перехода не было уделено специального внимания. Эти проблемы рассматривались, главным образом, в контексте теорий модернизации и на примере стран третьего мира.
  Сегодня, когда международная ситуация формируется, прежде всего, под влиянием распада коммунистических1 режимов в Советском Союзе и Восточной Европе, проблемы политического перехода все заметнее выдвигаются в центр внимания политологии. Вместе с этим происходит трансформация и самой политической науки. Факт распада коммунизма совершенно иначе разместил стоявшие в социальных науках проблемы, потребовал кардинального обновления прежних подходов, стал выдвигать новые, не пользовавшиеся до сих пор заметным влиянием исследовательские школы и направления. Прежние направления подорвали свой авторитет уже тем, что большей частью исходили из невозможности глубоких демократических изменений в странах коммунизма (2).
 
  205
 
  Как мы уже сказали, проблематика перехода не обходилась вниманием политической науки - исследования с анализом процессов политической трансформации в странах Южной Европы, Африки, Латинской Америки предпринимались и отнюдь не были редки.
  Поэтому рост интереса к этим проблемам, возникший во второй половине 1980-х годов, вовсе не был таким уж "внезапным". Тем не менее, возрастание потока исследований в этой области стало столь заметным и очевидным, что сегодня, во второй половине 1990-х политические переходы, несомненно, одна из самых влиятельных областей политического анализа. Но обострение академического интереса к проблематике переходов было не единственной характеристикой нового состояния политической науки. Вторая его черта - возрастание роли макрополитического анализа. После достаточно длительного перерыва сравнительная политология стала вновь уделять заметное внимание широким сопоставлениям политических режимов, которые теперь нередко выходят за рамки страновых сравнений и проводятся на материале целых регионов и континентов.
  Удивительно, но отмеченный процесс полным ходом развивается в Соединенных Штатах с их традиционной склонностью к конкретным эмпирическим исследованиям и нерасположенностью к высоким теоретическим обобщениям. В этом отношении опубликованные в 1991 году книги А. Пшеворского "Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке" и С. Хантингтона "Третья волна. Демократизация в конце XX столетия" (3) явились не столько исключением, сколько подтверждением отмеченной тенденции к генерализации накопившихся знаний о политической динамике.
  По-видимому, в огромной степени (в какой именно, исследователям еще предстоит выяснить) рост интереса к проблематике политического перехода был и продолжает быть связан с процессами посткоммунистической трансформации. По понятным причинам эти процессы оказались слабо изученными, а их интенсивность, хаотичность и разноплановость стимулировали поиски в обновлении считавшихся устоявшимися теоретических подходов. Коммунизм оказался отнюдь не столь монолитным и нереформируемым, как это представлялось еще совсем недавно ряду исследователей. Имевшиеся теории перехода пополнились новыми данными, потребовавшими новых теоретических усилий для своего обобщения.
  Ситуация, на наш взгляд, осложнилась и еще одним обстоятельством. Дело в том, что проблемы перехода сравнительно слабо изучены и классической политической теорией. Если в осмыслении проблем
  206
 
 структуры и типологии режимов классическая теория внесла значительный вклад (см. первую главу), то это едва ли верно в отношении проблем перехода, в особенности, перехода от авторитаризма к демократии. Такое положение дел вполне объяснимо, ведь классическая теория формировалась в иную эпоху, не имевшую возможностей наблюдать процессы развернутой демократической трансформации. В этой теории, несомненно, имеются ценные догадки и меткие наблюдения о процессах перехода (см. первую главу), однако в целом нельзя не признать, что проблема комплексного перехода от авторитарных форм правления в ней не только не разрабатывалась, но даже и не ставилась.
  Все это, на наш взгляд, и помогает объяснить тот интерес к проблематике перехода, который переживает современная политическая наука, то многообразие возникшей на эту тему литературы и формирующихся на наших глазах новых теоретических подходов.
  1. ПОНЯТИЕ И ПАРАМЕТРЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЕРЕХОДА
  В данном разделе мы будем называть политическим переходом движение от авторитарных форм правления к демократическим. Такое определение, конечно же, совершенно недостаточно, учитывая как возможность движения в обратном направлении, так и слабо изученные мутации режима, находящегося в промежуточном между тоталитаризмом и авторитаризмом состоянии. Однако мы вполне сознательно ограничиваем себя рассмотрением преимущественно поставторитарных, или демократических переходов. Во-первых, потому что охватить все многообразие материала в одной главе не представляется возможным. Во-вторых, перед нами стоят не столько исследовательские, сколько учебные цели, и пример демократического перехода вполне позволит нам рассмотреть практически все основные проблемы политической динамики. В-третьих, именно демократический переход находится сегодня в центре внимания и мировой общественности, и исследовательской мысли, предлагая социальным наукам все новый и новый материал для раздумий.
  Определение политического перехода, как движения к демократическим формам правления предполагает выявление ряда параметров, каждый из которых представляет важность и нуждается в самостоятельном рассмотрении. Содержание этих параметров мы рассмотрим подробнее в нижеследующей главе. Пока же коротко охарактеризуем каждый из них.
 
  207
 
  Причины перехода. С выяснения вопроса о причинах демократического перехода начинается любое исследование. От того, какова концепция причин, лежащих в основе политической трансформации, в значительной степени зависят и результаты исследования, и характер предлагаемых участникам перехода рекомендаций. Под причинами могут подразумеваться и экономические кризисы, и социокультурные противоречия, и разногласия в высших эшелонах власти, и ослабление идеологической легитимизации режима и многое другое. Эти факторы могут весьма существенно различаться между собой, однако результаты их воздействия чаще всего сходны, ибо оказывают на режим сильное давление, под влиянием которого он либо решается на перемены добровольно, либо оказывается сокрушен насильственно. Мы остановимся на этом подробнее в следующем параграфе, здесь же считаем важным подчеркнуть следующее: вопрос о том, что лежит в основе перехода и является его пружиной - прежде всего, вопрос мировоззренческий, определяющийся политическими убеждениями и интеллектуальными установками исследователя.
 
  Отправной и завершающий пункты. После того, как политический переход становится фактом, возникает необходимость максимально четко сформулировать его границы. Иными словами, необходимо, вопервых, определить, когда именно, на каком этапе завершается эпоха господства авторитарного режима и начинается принципиально иная эпоха - эпоха перехода. Чаще всего непосредственным свидетельством такого начала являются активные выступления оппозиционных правительству группировок и/или изменения и высших эшелонах политической власти, ведущие к укреплению позиций прореформистских групп - кадровые перестановки, декларации лидеров режима о намерениях проводить реформы и пр. Режим вступает в переходное состояние, легитимизируя в той или иной форме права политической оппозиции и постепенно отрезая себе путь к возвращению монополии на власть. Одновременно происходит институциализация демократических институтов. Процесс перехода может считаться завершенным, когда демократические институты уже достаточно укоренились в обществе, а нормы демократического правления и демократического согласования интересов признаются всеми или подавляющим большинством политических акторов.
 
  Процесс и его промежуточные этапы. Процесс демократического перехода представляет собой сложное комплексное явление, и ломимо начального и завершающего пунктов может включать в себя целый ряд дополнительных этапов. В зависимости от угла зрения могут вы
  208
 
 деляться самые различные этапы перехода: либерализация; высвобождение энергии политической оппозиции; конституирование диалога и соперничества, разворачивающегося между режимом и оппозицией и т.д. Кроме того, переход редко представляет собой однолинейный процесс, в результате которого завоеванные демократией позиции уже не могут перейти к сторонникам авторитарного варианта развития. Даже процедура свободных выборов отнюдь не является гарантией состоявшегося перехода - опыт стран бывшего Советского Союза демонстрирует, что посткоммунистический режим в состоянии в определенных ситуациях использовать выборы не столько для легитимизации политической оппозиции, сколько для ее дискредитации и раскола.
 
  Способы перехода. В зависимости от стратегии демократизации, избираемой режимом и оппозицией, целесообразно выделять различные способы политического перехода. Их классификация также должна определяться в соответствии с избираемыми исследователями критериями. Однако, несомненно, что переход к демократии в Венгрии и Польше осуществлялся принципиально иначе, чем в Румынии и Албании; переход в странах Балтики отличается принципиальным своеобразием по сравнению с переходами в Казахстане или Киргизстане. Переход может быть мирным и насильственным, эволюционным и революционным, навязанным извне или состоявшимся под преимущественным влиянием внутренних перемен.
 
  Последовательность. Перед режимом, решившимся на демократизацию, и оппозицией, заинтересованной в се продолжении стоит ряд важнейших, более или менее неотложных задач. Как укрепить авторитет нового, поставторитарного режима? Какими должны быть правовые и конституционные основания нового общества? Как поступить с теми, кто еще недавно отстаивал интересы старого режима, с собственностью, материальным и финансовым имуществом тех, кто потерял власть под влиянием демократических перемен? Как оживить гражданское общество, рекрутировать новых демократических лидеров, заложить новые институциональные основания политической активности в поддержку демократии? Как, с использованием каких процедур быстрее и эффективнее воссоздать рыночную экономику, частный сектор и частную собственность? Как переориентировать на потребителя производство, работавшее преимущественно по государственным заказам и находившееся под государственным контролем? Как сформулировать новые внешнеполитические ориентиры, отвечающие интересам страны в условиях политического перехода? Как будут решаться эти и многие иные задачи - поочередно или одновременно; с участием массовых социальных слоев или, по возможности, изолируя
  14 - А. П. Цыганков 209
 
 их; выдвигая на первый план экономические или политические реформы - зависит как от конкретного социальнокультурного контекста перехода, так от стратегии, избираемой режимом.
 
  Внешний контекст. Вопрос о внешнем контексте заслуживает специального рассмотрения, если принять во внимание тот факт, что на исходе XX столетия большинство переходов является не просто переходами к демократической, конституционной политической системе и рыночной экономике, но и переходами к большей открытости международным процессам. Любая демократизация, как сформулировал А. Пшеворский, по определению является и интернационализацией (4), стремлением открыто воспринимать внешние импульсы и развиваться в ориентации на мировые достижения. Внешнее воздействие может быть активным и пассивным, позитивным и негативным, способствующим ослаблению или укреплению поставторитарного режима. Оно может способствовать проведению экономических реформ или защите прав человека и национальных меньшинств, укреплять идейный авторитет реформаторов или способствовать созданию вокруг переходной страны благоприятной системы безопасности. Внешний фактор должен рассматриваться специально и потому, что своей активностью он нередко приобретает статус самостоятельного в формировании внутренней стратегии политико-экономических реформ. Например, международные экономические организации играли и продолжают играть одну из ключевых ролей в осуществлении финансовой стабилизации ряда восточно-европейских стран, нередко выступая на внутренней политической арене в качестве самостоятельной силы, поддерживающей или осуждающей действия правительства. Внешний фактор таким образом способен трансформироваться по масштабности своего влияния во внутренний.
 
  Длительность перехода. Сколько времени займет политический переход, когда будут консолидированы демократические институты - вопрос, на который нет и не может быть определенного ответа. Р.Даль писал в одной из своих книг, что, как показывает опыт, демократия нигде (за исключением Уругвая) не подрывалась изнутри в тех странах, где она просуществовала в течение двадцати лет (5). Но даже если последующий опыт никак не опровергнет этого срока, на протяжении которого демократия устанавливается и консолидируется, то и тогда остается открытым вопрос: а как именно и в зависимости от каких факторов будет варьироваться длительность перехода в различных странах? Именно этот вопрос и заслуживает внимания исследователей. Например, существуют и достойны изучения корреляции между экономическими предпосылками и стабильностью демократического
  210
 
 устройства, между сформировавшимися в эпоху авторитаризма нормами поведения масс и отдельных групп, их прочностью и потребностями и новой демократической культуре и т.д. Анализ этих корреляций способен помочь ответить на вопрос о длительности политического перехода и имеющихся у него шансах на успех.
 
  Результаты. Результаты демократического перехода могут быть выявлены в зависимости от того, в какой степени переход состоялся на рассматриваемый период времени, каковы его перспективы и шансы стать необратимым на пути к демократической консолидации. Такими результатами могут быть успешная, или консолидированная демократия; неконсолидированная демократия, чреватая установлением полуавторитарного режима; реванш сил прежнего режима и реставрация прежних порядков; возникновение принципиально нового вида авторитаризма с новой базой социальной и идейной поддержки. Каждый из этих результатов ни в коем случае не является закономерным, хотя и может быть в большей или меньшей степени определяться внешними и внутренними предпосылками перехода.
  2. ТЕОРИИ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ПЕРЕХОДА
  Вопрос о том, каковы причины либерализации и демократизации режима, следует рассмотреть подробнее, ибо он в значительной степени определяет современные дебаты о способах и судьбах демократических переходов, об имеющихся у них шансах на успех.
  Ранние теории демократического перехода
  Важнейший вклад в понимание причин перехода внесла теория модернизации. Теория получила новые стимулы для своего развития в 1950-60-е годы в связи с освобождением от колониального господства целого ряда государств третьего мира и возникшими перед ними потребностями экономического развития. Поэтому чаще всего проблема изменений в политической системе модернизирующегося общества обсуждалась в связи с потребностями экономического роста. Существовали конечно и другие подходы, обращавшие внимание на не сугубо экономические измерения модернизации, такие как рационализацию общественных структур или их дифференциацию, национальную интеграцию, психологическую адаптацию, политическое участие, уровень социальной мобилизации и многое другое (6). Но в подавляющем большинстве исследований, проведенных в рамках теории модерниза
  14* 211
 
 ции, демократизация рассматривалась как нечто вторичное, производное от изменений в экономических и социальных структурах.
  В рамках теории модернизации сформировалась и весьма влиятельная в свое время теория политической культуры (Г. Алмонд, С. Верба, Дж. Коулмен), утверждавшая в отличие от экономических теорий демократизации, что в основе демократического перехода лежат разделяемые большинством общества политические нормы, позиции и навыки поведения. Ее авторы сформулировали понятие так называемой "гражданской культуры", более всего предрасположенной к установлению и функционированию демократических институтов. Эта культура характеризуется распространенной среди ее приверженцев высокой степенью взаимного доверия и склонностью к компромиссам и терпимости по отношению к отличающимся или противоположным интересам и позициям.
  Историческое развитие, однако, поставило под сомнение правильность целого ряда положений теорий модернизации и политической культуры. Уровень экономического развития отнюдь не во всех случаях стал гарантом успеха демократических процессов, чему свидетельством стал поворот к авторитаризму и установление бюрократическиавторитарных режимов в целом ряде латиноамериканских стран. Напротив, разработанная Г.О'Доннеллом теория бюрократического авторитаризма утверждала, что этот тип режима более вероятен в условиях относительно развитой экономики. Что касается гражданской политической культуры, то она является скорее результатом демократического развития, нежели его предпосылкой (7). Иными словами, отдавая должное теориям модернизации и политической культуры, следует признать недостаточным предложенное ими осмысление происхождения демократических переходов и причин, лежащих в основе их успеха или поражения.
  Динамическая модель Д. Ростоу
  Другое объяснение демократического перехода предложила до сих пор популярная динамическая модель Д. Ростоу. Отдавая должное теориям модернизации и называя их функциональным объяснением демократических процессов, Ростоу сформулировал т.н. "генетическое" объяснение, принимающее в расчет историческое происхождение стран, вставших перед задачей адаптации демократических институтов. Статистические корреляции недостаточны, писал Ростоу, ибо они лишь фиксируют совпадения предпосылок и результатов, не предлагая сколько-нибудь вразумительного объяснения логики трансформации предпосылок в результаты. Они недостаточны и потому, что
  212
 
 недооценивают возможное разнообразие путей демократического перехода (8).
  Модель, которую предложил Ростоу, интегрирует в себе историческое измерение и основана на авторской интерпретации исторического опыта перехода к демократии в Швеции в 1890-1920 годы и Турции, начиная с 1945 года. Следуя идее выявления логики, генезиса демократии, ученый выделил четыре основные фазы демократизации, нередко рассматривающиеся современными политологами как неизбежные для любого перехода,
  На первой фазе формируются предпосылки перехода. В отличие от упомянутых выше теоретиков модернизации, Ростоу в качестве необходимой предпосылки перехода выделяет достижение национального единства. Это единство может достигаться различными путями и в различных условиях, но оно, как правило, складывается стихийно и недостаточно вербализовано. В одних случаях экономические факторы, например, низкий уровень развитости экономики, вносят заметный вклад в формирование национального единства, в других случаях оказываются малосущественными.
  Вторая фаза демократизации проходит под знаком подготовки к смене существующего типа режима и характеризуется, в отличие от первой, продолжительной и беспрерывной политической борьбой. Смысл этой борьбы - возникновение и утверждение новой элиты, опирающейся на репрессированные и нуждающиеся в руководстве социальные силы, хотя их социальный состав, естественно, различается от страны к стране. Неверно полагать, подчеркивает Ростоу, что демократия была спроектирована заранее. Чаще всего она рождается как побочный продукт борьбы между правящим режимом и контрэлитой, а потому заранее неверно ожидать, что подобный же, демократический, результат постигнет последовавшие за новой демократией страны.
  Эта борьба может принимать весьма острые формы, гранича с политической поляризацией, но не отказываясь окончательно от достигнутого на ранней стадии национального единства. Только такая, достаточно ожесточенная по своей форме борьба политических сил, имеет шансы действительно сформировать новую структуру интересов и сделать их конфликт будущей силой общественного развития. Однако и сохранение основ национального единства выступает фактором фундаментальной значимости. В отсутствие такого единства вместо демократии возникнет совершенно иной политический результат - поляризация приведет к дезинтеграции и расколу по региональному, этническому или какому-либо иному признаку.
  Процесс перехода к демократии чрезвычайно сложен и может потребовать нескольких десятилетий. Однако для его успеха существенно, что на подготовительной стадии не репрессируются ни свобода
  213
 
 оппозиции, ни избирательное право. Постепенно завершение подготовительной фазы демократизации подводит политических лидеров к сознательному решению принять существование многообразия в условиях единства нации как реальность и институциализировать некоторые важнейшие аспекты демократической процедуры. Фактически это означает наступление третьей фазы - фазы решений. В качестве примера Ростоу называет "Великий компромисс", достигнутый в 1907 году шведскими политиками и базировавшийся на адаптации избирательного права и пропорционального представительства. Опять-таки, решение об институциализации базовых демократических процедур - лишь одно из возможных решений, рождающееся как результат игры целого ряда различных политических сил и отнюдь не исключающее, а напротив, предполагающее последующую ожесточенную политическую борьбу. И только в результате четвертой фазы, фазы привыкания демократия начинает работать как относительно отлаженный и целостный механизм. Это фаза учебы для граждан и политических элит, фаза освоения техники демократии и приобретения необходимых для ее функционирования навыков и позиций.
  Структурная и процессуальная теории перехода
  В современных теориях демократизации сформировалось достаточно четкое разделение между сторонниками структурного и процессуального объяснения переходных процессов.
  Структурная теория во многом повторяет аргументы сторонников теории модернизации, обновляя их применительно к современной ситуации. В то же время сегодня для приверженцев этой теории уже невозможно использовать распространенные ранее корреляции между демократизацией и такими факторами, как уровень экономического богатства и распределения национального богатства, наличие рыночной экономики, степень прочности феодальных пережитков и позиций буржуазии и среднего класса, уровень грамотности и образованности, характер политической культуры и религиозных традиций, степень развитости гражданского общества и социального плюрализма, уровень гражданского насилия и политического экстремизма, приверженность элит демократическим ценностям, особенности внешнего воздействия и многое другое (9). Аргументы сторонников структурнофункционального объяснения демократических переходов приобрели значительно более утонченный характер. С, Хантингтон, например, обобщая опыт демократических переходов, формулирует следующие ограничения для использования такого рода объяснений. Во-первых, пишет он, ни один из названных (и не названных) выше факторов не
  214
 
 может считаться исчерпывающим в понимании развития демократии во всех или даже в какой-то одной из стран. Во-вторых, ни один из таких факторов не может считаться в этом отношении необходимым. В-третьих, демократизация везде является результатом комбинации ряда факторов. В-четвертых, такая комбинация ведет к установлению демократических устройств, отличающихся от страны к стране. В-пятых, волны демократизации содержат в своем основании различные комбинации факторов. И, наконец, в-шестых, комплекс факторов, инициирующий волну демократического перехода в ряде стран, отличается от того, который ведет к последующим изменениям режима в рамках этой волны (10).
  Принципиально иной подход отстаивают сторонники процессуального объяснения демократических процессов. Отвергая возможность существования каких-либо предпосылок-демократизации, они защищают значимость и уникальность национального опыта, а также факторов случайности в формировании социальных и политических институтов. Что действительно имеет решающее значение в процессе перехода, полагают сторонники этого подхода, так это реально складывающаяся на момент изменений политическая ситуация, контекст изменений. То, что делает демократию возможной, есть не комплекс тех или иных предпосылок, а сам переходный процесс с присущими для него сложностью и непредсказуемостью.
  Так, например, одна из наиболее известных сегодня процессуальных теорий подчеркивает роль политических элит в процессе перехода. Именно принимаемые элитами (как режимными, так и оппозиционными) решения, выбираемые ими стратегии действия прежде всего определяют динамику, а во многом и результаты перехода. Пакт, заключаемый элитами, подчеркивалось в ряде исследований этой школы, оказывается способным определить правила политической игры, срок действия которых будет весьма продолжительным, распространяясь даже на постпереходный период (11). Таким образом, акцент в данном случае делается не столько на структуры, сколько на процесс и искусство основных политических акторов. Макроисторический подход сменяется конкретно-ситуационным анализом, сосредоточенным на модальностях перехода и стратегиях политических акторов. Конечный результат в данном случае не может быть предопределен, а сам подход оставляет значительный простор творчеству элит. Не отказываясь от формирования теории перехода, сторонники данного подхода исходят, тем самым, из так называемого "волюнтаристического понимания политической демократии" (12). В ряде случаев задача элит так и формулируется как задача выхода за пределы отведенной им предпосылками демократизации "зоны выбора" (13).
  Таким образом, различия между сторонниками структурного и процессуального объяснения демократических процессов весьма зна
  215
 
 чительны и, несомненно, будут сохранять свое значение для понимания переходных процессов. Оба подхода должны учитываться наблюдателями переходов к демократии, ибо не за горами, видимо, время новых усилий в объединении достигнутых в рамках этих подходов преимуществ. Уже сегодня можно услышать, что "необходима такая теория перехода и формирования режима, которая бы инкорпорировала в себя простое, хотя и теоретически тонкое наблюдение, согласно которому акторы делают свой выбор в рамках тех обстоятельств, выбор которых находится за пределами их возможностей" (14).
  Теории перехода под влиянием внешнего фактора
  Наконец, есть необходимость особо сказать о теориях, размещающих переходные процессы на широкой шкале международных изменений. Далее мы остановимся на этом подробнее, здесь же считаем уместным проиллюстрировать, что внешние условия вполне могут играть роль самостоятельного фактора демократизации.
  Согласно одной из теорий демократизации, отстаиваемой М. Ныогент, страны, осуществляющие переход, располагают в этом различными возможностями. С точки зрения М. Ньюгент, переходы в посткоммунистических странах будут различаться и протекать с различной степенью сложности, исходя из того, в какой степени были укоренены здесь институты авторитаризма. Сложнее всего переходы будут протекать в СССР и Китае, ибо в этих странах сформировался внутреннеориентированный авторитаризм ленинского типа. Переход будет менее болезненным там, где авторитаризм ленинского типа оказался навязанным извне, как это было в Восточной Европе и Монголии. Конечно, и здесь трудности неизбежны, к тому же в Германии, Польше, Венгрии и Чехословакии переход будет существенно отличаться от иной группы стран - Албании, Румынии, Болгарии, Монголии. И все же у этого перехода больше шансов на успех, ибо названные страны внутренне значительно более предрасположены к демократии, нежели Китай и Советский Союз (15).
  Другая теория, защищаемая С. Хантингтоном в его известной книге "Третья волна", утверждает, что демократизация представляет собой международный процесс и осуществляется волнами, захватывая сразу несколько стран и оказывая на них взаимный позитивный и негативный эффект. Внутренняя демократизация осуществляется более или менее успешно в зависимости от того, насколько благоприятно воздействие внешнего фактора. Такая демократизация может привести к зависанию страны между авторитаризмом и демократией, не давая возможности сделать определенный выбор в пользу какого-либо из
  216
 
 режимов, к новым попыткам демократизироваться, к прерыванию демократических процессов, к прямому переходу от стабильного авторитаризма к стабильной демократии (как это может быть типичным, считает Хантингтон, для третьей волны, начавшей свое действие в 1974 году), наконец, к утверждению демократии в результате деколонизации и успешного заимствования опыта демократического правления от стран-метрополий (16).
  Таким образом, хотя наше деление весьма условно, факторы, лежащие в основе демократического перехода, могут быть разделены на внутренние и внешние. В зависимости от того, какая из теорий оказывает на исследователя большее влияние, избирается стратегия исследования, в результате которой большее внимание получают либо внутренние или внешние предпосылки демократизации, либо специфика политического лидерства и стратегии действия, выбираемые основными акторами политического процесса.
  3. ДЕСТАБИЛИЗАЦИЯ АВТОРИТАРИЗМА И НАЧАЛО ПЕРЕХОДА К ДЕМОКРАТИИ
  Истощение ресурсов жизнеспособности "ancient regime" и режимные дисфункции
  Началу политического перехода может предшествовать достаточно длительный период ослабления ресурсов жизнеспособности прежней системы, ресурсов материально-силовых и духовно-психологических. Сформировавшийся и еще недавно справлявшийся со своими задачами режим оказывается больше не в состоянии удовлетворить важнейшие ожидания основных социальных групп. Эти ожидания - личная безопасность, прочность моральных устоев, приемлемый уровень материального благосостояния и др. - могут различаться от общества к обществу, но их неудовлетворенность непременно ведет к внутреннему подрыву устоев авторитарной власти. И хотя такая неудовлетворенность, как показал постсталинский опыт Советского Союза, необязательно сопровождается активизицией оппозиционных режиму движений, сужение базы активной поддержки чаще всего означает приближение опасного для режима времени.
  Утрата легитимности режима представляет собой процесс, который может быть прослежен на двух уровнях - массовом и элитном. Для правящей элиты ослабление легитимности означает неспособность убедить массы в единственной правоте избранной ею стратегии развития и выработать такую идеологическую формулу, которая в
  217
 
 основном отражала бы массовые потребности и установки. В условиях коммунистических систем эрозия идеологии и заложенного в ней потенциала массовой мобилизации являлась, вероятно, главным фактором разложения системы и ослабления ее легитимности, В СССР, например, этот процесс претерпел несколько этапов в своем развитии, и прежде чем равнодушие масс к "болтовне" режима стало доминирующим настроением, чистота марксистской идеологии была подорвана элитой - сначала Хрущевым, отказавшимся от принципа "классовых войн" и тем самым отвергнувшим террор, а затем Брежневым, реформировавшим идею партии как авангарда рабочего класса. Последнее же слово было сказано Горбачевым, выдвинувшим идею приоритета общечеловеческих интересов над классовыми. Эта идея окончательно похоронила претензии марксизма возродиться в качестве идеологии советского общества.
  Снижение военной и экономической эффективности. Упадок легитимности режима отнюдь не единственное, что ведет к истощению имеющихся у него ресурсов жизнеспособности. Не меньшую, а нередко и большую роль играет здесь снижение эффективности действия экономических и силовых структур. Это тем более справедливо, что множество авторитарных режимов пользуется весьма ограниченной общественной поддержкой, обходясь без помощи четко артикулированной идеологии и опираясь преимущественно на силу. Это особенно характерно для военных режимов, само признание которых обществом нередко связано с их способностью отстоять национальные интересы в вооруженной борьбе с внешним врагом. Такого рода режимам крайне важно "держать порох сухим". Если предъявляемые ими претензии защитить нацию оказываются безосновательными, этого может быть достаточно для перехода власти к группировке, отстаивающей иную политическую программу. Наглядный пример - утрата власти аргентинской военной хунтой и греческими полковниками в результате понесенного ими военного поражения (17).
  Другой важнейший показатель - неспособность режима удовлетворить экономические потребности общества. Один из примеров - падение правительства Салазара, которое стало естественным результатом голода в Эфиопии, разразившегося в начале 1970-х годов и унесшего миллионы жизней. Чаще всего переходы происходят на фоне экономического упадка, с негативными или близкими к негативным показателями роста и высокими темпами инфляции. Достаточно типичной, пишет Г. Биннендижк, является переходная ситуация, складывающаяся на втором или третьем году экономического спада, которому предшествовал устойчивый, сформировавший завышенные ожидания рост (18). Например, в Иране падению шаха в 1978 году предшествовало падение темпов роста ВНП вдвое, продолжавшееся с 1976
  218
 
 по 1978-й год. В Аргентине же демонтаж авторитарного режима стал результатом резкого подъема уровня инфляции - со 100 до 350 процентов в год. Напротив, если режимам удается поддерживать экономическую активность, их положение не безнадежно. Один из примеров - бюрократически-авторитарные режимы, отнюдь не обладающие идеологической легитимацией, но способные удерживать власть на протяжении достаточно длительного времени, В подобной ситуации относительная стабильность режима связана не столько с легитимностью его господства, сколько с отсутствием сформулированной политической альтернативы (19).
  Конечно, дестабилизация режима является результатом воздействия не одного-двух, а целой группы факторов. Эрозия идеологии и разочарованность в экономической эффективности коммунистических режимов, справедливо писал К.Познанский, могут быть разделены теоретически, но в социальной реальности они взаимно усиливали друг друга (20), ведя к постепенной и неуклонной дезинтеграции системы. Снижение эффективности системы неизбежно подрывает ее легитимность, в свою очередь, ослабленная легитимность исключает возможность модернизации экономических оснований общества (21).
  Наряду с основными - утратой легитимности и ослаблением военно-экономических ресурсов - факторами распада режима, нередко выделяют второстепенные, связанные не столько с действием объективных и трудно поддающихся контролю правящей группировки процессов, сколько со стратегическим выбором правящей элиты. В их числе могут называться такие, как выдвижение лидера с иными политическими ориентациями и программой, попытки насильственного подавления оппозиционных выступлений, провоцирование роста антирежимных настроений в армейской среде, действия, противоречащие принятым в обществе моральным устоям и традициям. Примером последнего может быть брак диктатора Гаити М. Дювалье с богатой мулаткой, приведший к резкому углублению социального расслоения в обществе. Подобным же образом углубилось социальное отчуждение религиозных масс иранского населения от шаха Пехлеви-младшего, предпринимавшего значительные усилия по разрушению социальнорелигиозных перегородок и вестернизации Ирана.
  Постепенно утрата старым режимом духовно-психологических и материально-силовых ресурсов ведет к возникновению новых, пагубных для устойчивости режима, процессов. Активизируются оппозиционные правительству движения; из состава контрэлиты выдвигаются новые лидеры; большей свободой пользуется независимая журналистика, обнаруживающая и делающая достоянием общественности все больше фактов режимной коррупции и злоупотребления властью; ре
  219
 
 формистские, склонные к переменам силы внутри правящего блока приобретают новые возможности для укрепления своих позиций. Режим все больше утрачивает прежнюю определенность и целостность, становится все менее предсказуем в своих действиях. Каждое решение требует для своего принятия и реализации значительно большего времени, ибо внутри правящей группировки сталкиваются различные, подчас прямо противоположные суждения. Поведение режима определяется соотношением сил, а со времени ослабления имевшихся в его распоряжении ресурсов это соотношение нередко складывается равновесно - ни консерваторы, ни реформаторы не берут верх, однако при этом никто из них не чувствует себя достаточно уверенно для того, чтобы действовать иными, кроме убеждения "товарищей по партии" средствами.
  Таким образом, к ослаблению режима ведет целая группа факторов. Заметим однако, что хотя последствия такого ослабления оказываются для авторитарных режимов сходными, стимулируя процессы их трансформации, последовательность и время протекания переходных процессов всегда уникальны. В значительной степени эта уникальность сопряжена с уникальностью стартовых условий перехода.
  Различия в стартовых условиях перехода
  Стартовые условия демократического перехода могут классифицироваться по различным основаниям, как, например, в зависимости от уже рассмотренных нами подверженности общества идеологической мотивации или работоспособности имеющихся в нем экономических и силовых структур. Важнейшая роль принадлежит культурным традициям, уровню развитости гражданского общества, наличию оппозиционных центров политической власти и пр. В этой связи показательны различия между бюрократически-авторитарными и однопартийными режимами. Первые, по-видимому, обладают большими шансами на успех, ибо здесь уже проявились независимые от государства экономические интересы, обладающие потенциалом политической самоорганизации.
  Сравнительный анализ двух или более режимов обнаруживает имеющиеся между ними различия как долговременного свойства, так и те, что связаны с наличной расстановкой политических сил, присутствием в правящих структурах прагматически настроенных, способных договариваться и идти на компромиссы политиков. Аналитически значимы и более общие классификации стартовых условий перехода, создаваемые на основе анализа большого массива демократизирующихся режимов. Одна из таких классификаций разделяет имеющиеся переходные режимы на две основные группы - Юг и Восток, подразумевая
  220
 
 под ними переходы от двух принципиально отличающихся типов авторитаризма, не-коммунистического и коммунистического. Первоначально возникнув как географическое нa основе различия европейских режимов, это деление сегодня перешагнуло географические границы и приобрело четко выраженное концептуальное содержание. На сегодняшний день под Югом нередко подразумевают не только Испанию, Грецию, Португалию и другие страны Южной Европы, но и большую часть стран латиноамериканского континента. Что касается Востока, то сюда, помимо Восточной Европы, псе чаще относят группу государств, образовавшихся на обломках Советского Союза.
  Концептуально различия в стартовых условиях переходов, осуществляющихся на Юге и на Востоке, сводятся к следующему.
  Прежде всего, имеет значение природа сформировавшихся здесь авторитарных режимов. Принципиальное различие Востока и Юга является различием между коммунистически-тоталитарными и капиталистически-авторитарными системами (22). Структурно это различие, при всех вариациях имевшихся на Юге и Востоке режимов, сохраняет свое значение - однопартийные диктатуры существовали и на Юге, однако система номенклатуры, монопольного сосредоточения экономической и политической власти в руках партийно-государственного аппарата, представляет собой существо власти, сложившейся в странах с коммунистическим правлением. Система власти, имевшаяся на Юге, была, по замечанию В. Бане, скорее олигополистической, чем монополистической, ибо у власти находилась коалиция политических групп с четко сформулированными и различающимися интересами (23).
  Одним из важных проявлений различий в природе демократизирующихся авторитарных режимов является различие в социально-классовой, социально-профессиональной структуре обществ Востока и Юга. Несмотря на наличие "теневой экономики" в странах с коммунистическим правлением, система социально-экономических интересов была здесь значительно более аморфной и неопределенной, чем там, где частная собственность, различия в уровне доходов были легализованы, а правящий режим не стремился к тотальной централизации экономических решений. Аморфность социальной структуры создает немалые трудности на пути к демократизации режима. Одна из них - невозможность формирования в относительно короткие сроки многопартийного представительства экономических интересов, без которого политика будет находиться под влиянием иных, значительно менее управляемых и угрожающих стабильности сил. Рост национализма в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза может рассматриваться в этой связи как явление, неизбежное в условиях отсутствия сформулированных и организованных экономических ин
  221
 
 тересов. По масштабу распространении и разрушительности последствий, ничего подобного на Юге не наблюдалось.
  Гражданское общество существовало в коммунистических странах в очень урезанных формах. Точнее его было бы назвать "протогражданским" (24), ибо относительный плюрализм и различия интересов существовали скорее на уровне элитных, чем массовых групп. Причем, уровень осознания элитными группировками своих интересов был здесь значительно ниже, чем в странах Южной Европы и Латинской Америки. Это особенно легко прослеживается в сравнении уровня осознания своих интересов военными и финансово-экономическими группировками. В последние годы коммунистического правления экономические группы, руководители предприятий и отраслей производства нередко проявляли независимость от государства в принятии различных экономических решений, чего никак нельзя сказать о военных, всегда находившихся под плотной государственной опекой. Последующее развитие событий продемонстрировало, каковы могут быть последствия переходов, начинающихся со столь различных стартовых оснований.
  На Юге главным агентом социально-экономических изменений становится национальная буржуазия, которая все более настойчиво вторгается и в политику. На Востоке, где национальная буржуазия отсутствовала, новым двигателем экономических преобразований становится бывшая партийно-хозяйственная номенклатура, обладающая для этого наиболее благоприятными возможностями.
  На Юге военные были оттеснены от участия в государственном управлении в результате длительной арьергардной борьбы и переговоров с гражданскими группировками. На Востоке же военные начали осознавать свои интересы уже после начала демократического перехода и, по всей видимости, время их активной политической деятельности еще впереди.
  На Юге главным агентом демократического перехода стали элитные группировки, сумевшие сделать переговоры основой в процессе поэтапной передачи власти. Напротив, на Востоке основой противостояния прежней правящей группировке стала массовая мобилизация, которая заставила прежний режим отказаться от власти, причем, в ряде случаев под угрозой (или даже в результате) ее насильственного свержения (25). Сами переговоры режима и оппозиции на Востоке оказались затруднены сравнительно слабым уровнем организации оппозиции, ее митинговым характером и отсутствием четко определенной структуры. Опыт показал, однако, что именно такая оппозиция, существующая скорее в виде движения, чем партии, особенно успешно справляется с задачей мобилизации масс (26).
 
  222
 
  Наконец, на Юге основные поставторитарные преобразования, по преимуществу, носят характер политических, в то время как на Востоке они затрагивают самые основы социального порядка - проблемы государственного устройства и национальной идентичности.
  Наряду с природой прежнего режима и уровнем осознания своих интересов массовыми и элитными группировками следует выделить еще один фактор, существенно отличающий стартовые условия перехода на Юге и на Востоке. Этот фактор - характер взаимодействия режима с его внешним окружением. Принципиальная изоляция коммунистических режимов от остальной части мира и относительная интегрированность некоммунистически-авторитарных режимов в мировую экономику и структуры международной безопасности создают для них совершенно различные для демократического перехода стартовые условия. Коллапс советского рынка создал крайне неблагоприятную для стран Восточной Европы ситуацию, требующую срочной и дорогостоящей переориентации их экономики на экономику развитых стран Запада. Отсутствие же требующихся для успешного перехода структур международной безопасности, крайняя неорганизованность возникшего с окончанием "холодной войны" международного порядка диктуют посткоммунистическим странам необходимость вкладывать немалые средства в решение побочных для политического перехода задач.
  Таковы лишь основные различия в стартовых условиях демократического перехода. Как мы уже заметили, не менее существенными могут быть и различия внутри самих коммунистически-тоталитарных (Восток) и капиталистически-авторитарных (Юг) режимов. Очевидно, например, что румынский коммунизм с его персонализацией власти и жесткостью практиковавшихся способов принуждения и мобилизации общества кардинально отличался от коммунизма в Венгрии с характерной для него терпимостью как по отношению к либеральной интеллигенции, так и росткам экономической независимости от государства. Развивать эту тему в рамках данной работы у нас нет возможности, хотя она, несомненно, нуждается в дополнительных разработках. Ведь различия в стартовых условиях перехода оказываются, как мы увидим далее, отчасти и различиями в его результатах.
  4. ПРОЦЕСС ПЕРЕХОДА К ДЕМОКРАТИИ
  Этапы демократического перехода
  Процесс перехода к демократии отнюдь не является линейным, или однонаправленным. Тем не менее, имеет смысл выделять промежуточ
  223
 
 ные этапы, помогающие конкретизировать содержание процесса. В зависимости от исследовательских задач этапы процесса перехода могут подразделяться по различным основаниям. Одна из попыток подразделить процесс демократического перехода на различные стадии принадлежала Д. Ростоу и была рассмотрена нами выше. Несколько таких попыток было предложено наблюдателями посткоммунистических переходов. Рассмотрим их подробнее, прежде чем отважиться на проведение каких-то обобщений.
  З.Бжезинский выделил три основные стадии посткоммунистичес-кого перехода. На первой стадии, охватывающей от одного года до пяти лет, происходит трансформация политической системы и стабилизация экономической. Это этап установления основных демократических институтов - освобождения прессы от партийного контроля, прекращения действия системы полицейского государства, возникновения коалиции, выступающей за демократические перемены. На втором этапе (3-10 лет) трансформацию претерпевает экономическая система, в то время как политически выдвигается задача стабилизации, принятия новой конституции и закона о выборах, проведения демократических выборов, осуществления децентрализации системы государственного управления и передачи большей власти регионам, укрепления стабильности сформированной ранее демократической коалиции. Наконец, на третьем этапе (5-15 лет) политическая система преследует цели консолидации, а экономика наконец начинает развиваться на устойчивой основе самоподдерживающегося роста, без какого-либо вмешательства со стороны государства. Это время проведения "большой" приватизации, формирования мощного прокапиталистического лобби и предпринимательской культуры (27).
  Не менее интересное и значительно более дробное разделение стадий процесса демократического перехода предложил американский исследователь К. Менгес. Анализируя Восточно-Европейские переходы, происшедшие в период 1977-1990 гг., он выделил десять стадий, классифицировав их развитие на примере шести основных стран - Польши, Венгрии, Восточной Германии, Чехословакии, Болгарии, Румынии (28). В каждой стране эти стадии протекали в различное время, занимая по своей продолжительности приблизительно от нескольких месяцев до года и развиваясь в следующей последовательности: 1) возникновение и подъем продемократических групп; 2) снижение репрессивности режима; 3) возрастание влияния реформистских сил внутри правящей компартии; 4) признание режимом продемократических групп через их легализацию или проведение переговоров; 5) обещание режимом провести свободные выборы; 6) проведение первых национальных свободных выборов; 7) время, когда вновь избран
  224
 
 ные демократические органы власти приступают к исполнению своих обязанностей; 8) продолжение напряженности в отношениях продемократических и антидемократических групп, включающих в себя коммунистов, приверженных жесткому реставраторскому курсу и ультранационалистов; 9) проведение второго раунда национальных выборов; 10) начало консолидации демократических институтов в том случае, если выборы были действительно свободны и справедливы.
  Наконец, еще одна классификация этапов, циклическая по своему характеру, была предложена В. Шейнисом в его анализе политического развитии России и всего посткоммунистического пространства начиная со второй половины 1980-х годов. Шейнис выделил три основные фазы политического цикла. Первая - кризис и морально-политическая изоляция прежнего режима; создание широкой антибюрократической коалиции, идущей к власти с расплывчатой демократической и рыночной программой. Вторая - победа или полупобеда этих коалиций; выход на авансцену "новой", нередко еще более хищнической бюрократии; дискредитация победителей в глазах массовых слоев, размывание их социальной базы, потеря улицы и распад коалиций. Наконец, третья фаза - возвращение к власти лидеров и организаций, генетически связанных с прежним режимом и сумевшими аккумулировать массовое разочарование и ностальгию по старому порядку (29).
  Как видим, практически во всех трех случаях авторы обращают внимание на стадии либерализации, или ослабления прежнего режима и начавшейся демократизации, способной вести к различным политическим результатам. Вовсе не обязательно, как показывает Шейнис, таким результатом становится консолидация демократии. В зависимости от сочетания объективных обстоятельств и избираемых режимом и оппозицией стратегий поведения результаты могут быть существенно различными. Отнюдь не во всех случаях демократизация режима проводится последовательно и результативно. Однако логически выделение трех основных стадий демократического процесса (либерализации, демократизации и консолидации) представляется достаточно обоснованным. Из этого разделения мы и будем исходить в дальнейшем.
  Либерализация
  Либерализация режима является неотъемлемой характеристикой демократического перехода и охватывает собой период, продолжающийся от истощения ресурсов жизнеспособности ancient regime и следующих за этим режимных дисфункций и кризисов, до того времени, когда режим перестает сопротивляться натиску сил оппозиции. Либерализация завершается либо падением авторитарной власти, либо,
  15 - А. П. Цыганков 225
 
 если режиму удается изыскать дополнительные ресурсы стабилизации, новыми репрессиями и восстановлением авторитаризма. Демократизация выступает лишь как один из возможных сценариев развития либерализации.
  Либерализация протекает по-разному, в зависимости от того, на чем основывалось прежнее авторитарное равновесие - на лжи, страхе или экономическом процветании (30). В первых двух случаях, по-видимому, более характерных для посткоммунистических переходов, равновесие нарушается моментально, как только слово правды о деятельности режима произнесено публично. Казавшийся неколебимым репрессивный режим Чаушеску, напоминает Пшеворский, пал буквально в течение считанных дней, после того, как несколько демонстрантов по возвращении диктатора из поездки в Иран стали выкрикивать обвинения в его адрес. Даже в том случае, если режим идет на изменения добровольно, становясь их инициатором, как происходило в Советском Союзе, это отнюдь не является гарантией против быстрого и неконтролируемого коллапса.
  Любопытно, что в случае с Советским Союзом режим во главе с Горбачевым приложил немало целенаправленных усилий, чтобы активизировать массовые социальные слои и получить поддержку для проведения задуманных реформ. Эти усилия далеко не сразу увенчались успехом - народ, привыкший к проведению "компаний" по искоренению, уничтожению, выявлению и т.п., в массе своей полагал, что ни к чему серьезному "разговоры" Горбачева не приведут. Горбачев оказался в нелегком положении. Стремясь получить перевес в оказании влияния на консерваторов внутри руководства КПСС, он нуждался в народной поддержке. Однако народ, на словах "одобряя" перемены, вел себя вплоть до 1988 года весьма индифферентно. Этот парадокс удачно передается шуткой о кризисе современного общества, перефразирующей известную формулу Ленина о революционной ситуации. Согласно этой шутке, кризис состоит в том, что "верхи" больше не хотят жить по-старому, а "низы" - по-новому. Ситуация однако может измениться быстро и неожиданно, и режим, еще недавно стремившийся "раскачать" народные массы, сталкивается с прямо противоположной проблемой - как удержать разбуженную стихию в пределах разумного. Народные массы, ведомые радикальной оппозицией, предъявляют режиму такой счет, который он не в состоянии оплатить. Возникает угроза революции, насильственного ниспровержения прежнего режима - ситуация, замечательно описанная еще Токвилем в его "Старом порядке и революции". Опираясь на опыт Франции, Токвиль утверждал, что революция возникает не столько в результате ухудшения положения народа, сколько как реакция на изменения, направленные на улучшение этого положения. Вызревает своего рода
  226
 
 революция массовых ожиданий, которые не состоянии удовлетворить никакие, даже самые прогрессивные действия режима.
  Описанный парадокс либерализации менее характерен для обществ, осуществляющих переход в условиях относительного экономического благополучия. В таких условиях либерализация протекает более плавно и сбалансированию. Один из примеров - процесс перехода в Венгрии, где в результате "компромисса Кадара" экономические реформы и эксперименты начали проводиться задолго до возникновения кризиса коммунизма и начала переходных процессов.
  Демократизация и конституирование демократических институтов
  Демократизация может быть разделена на высвобождение из-под авторитарного правления и собственно конституирование демократических институтов. В реальности эти стадии часто совпадают (31), но аналитически их следует разграничивать. Высвобождение от авторитаризма связано с демонтажем авторитарных политических институтов и процессом замены прежней элиты новой, поднявшейся на волне критики старого режима. Собственно же конституирование демократии, ее институтов представляет собой процесс легальной канализации массовой политической энергии. Принципиальное отличие демократизации от либерализации как раз и состоит в том, до какой степени массовым социальным слоям открывается доступ для легального участия в политической деятельности. Поэтому институциализацию демократических институтов - формирование конкурентной партийной системы, принятие нового избирательного закона, разработку и принятие конституции, решение вопроса о национально-территориальном устройстве, проведение подлинного разделения исполнительной, законодательной и судебной властей (32) - следует рассматривать в контексте того, в какой степени она содействует массовому политическому участию.
  Демократизация и дилемма стабильности. Одна из главных дилемм, встающих перед новой правящей группировкой, связана с тем, будет ли большая открытость системы и ее демократизация способствовать политической стабилизации. На этот счет позиции политологов расходятся. Распространено, в частности, мнение, согласно которому демократизация представляет меньшую угрозу стабильности и протекает с большим успехом там, где уже укоренился институт конкуренции среди политических элит. С. Хантингтон полагает в данной связи, что у южноафриканского перехода относительно неплохие перспективы, ибо несмотря на исключение из политики более 70% населения в эпоху расовой олигархии (апартеида), в рамках правящей группиров
  15* 227
 
 ки сохранялась интенсивная политическая конкуренция (33). Существует и позиция, согласно которой демократизация не должна быть постепенной: чем скорее установлены правила "демократической игры", тем больше вероятность их принятия основными политическими акторами (34).
  Демократизация и экономические реформы. Еще более остры расхождения в том, правилен ли выбор в пользу демократизации режима в условиях отсутствия основ рыночного экономического устройства и нерешенности материальных проблем общества. Опыт демократических переходов весьма неоднозначен - известно немало успешных с точки зрения поддержания относительной стабильности системы случаев последовательного перехода к демократии. Отличительная характеристика такого перехода - постепенное взращивание основ рыночной экономики и национальной буржуазии под сенью сильной авторитарной власти, видящей свою задачу в сдерживании политической активности и, одновременно, всяческом поощрении развития предпринимательской инициативы. В этих условиях конституирование демократических институтов стало логическим завершением достаточно длительного этапа авторитарного правления. Так, в частности, осуществлялся переход в Турции и ряде стран Юго-Восточной Азии. В то же время, в условиях посткоммунистических переходов демократизация, как правило, опережает проведение экономических реформ (35), что существенно сужает возможности переноса опыта южноевропейских переходов на почву восточноевропейских реальностей. На аргументы сторонников авторитарного варианта развития событий в России и в ряде стран бывшего Советского Союза и Восточной Европы (в целях "поддержания большей стабильности") можно возразить, что опасность стабильности исходит подчас не столько от промедления с экономическими реформами, сколько от недостатка терпимости посткоммунистического режима по отношению к ускоренно формирующимся независимым политическим интересам и организациям.
  Демократизация и избирательный закон. Активно обсуждается и вопрос о том, какая избирательная система является предпочтительной для развития многопартийного представительства политических интересов. Этот вопрос вновь оказался в центре внимания политических наблюдателей после сокрушительного поражения, нанесенного демократическим силам в России в ходе состоявшихся в декабре 1994 года парламентских выборов право-экстремистской партией В.Жириновского. Специалисты доказывали, что если бы не система смешанного выдвижения кандидатов (половина - по партийным спискам, половина - по территориальным округам) в нижнюю палату, Жириновский не сумел бы не только победить, но и вообще составить сколько-нибудь представительную фракцию Государственной Думы (36).
  228
 
 Угроза свертывания демократии, связанная с приходом крайне националистических сил к власти, была бы таким образом отодвинута. Оппоненты такой точки зрения возражали, что игнорирование системы пропорционального представительства наносит демократизации непоправимый ущерб, сдерживая развитие политических партий, важнейшего соединительного звена между государством и гражданским обществом и гаранта против восстановления авторитаризма (37).
  Демократизация и тип режима. Еще один вопрос, который предстоит решать сторонникам продолжения демократизации - каким должен быть дизайн демократических институтов для обеспечения их успешного функционирования. В частности, активно обсуждается вопрос о том, какой тип демократического режима - парламентский, президентский или смешанный - является в данном отношении более предпочтительным. Дискуссия на эту тему начата недавно и подводить какие-либо итоги было бы преждевременно. X. Линц, в частности, высказывал убеждение, что президентские системы, утвердившиеся в США и Латинской Америке, способны выступать фактором политической дестабилизации. Дело в том, писал Линц, что президентство гораздо в большей степени, чем парламентаризм, склонно создавать ситуацию "выигрыша с нулевой суммой", предоставляя отдельному лидеру значительный объем властных полномочий на определенный период времени. Вместо взращивания сотрудничества между режимом и оппозицией, президентство способно усиливать процессы поляризации в нередко и без того разобщенном переходном обществе. Напротив, парламентаризм способен свести эту опасность к минимуму, ограничивая власть первого лидера государства и укрепляя с помощью системы пропорционального представительства институт политических партий (38). Однако опыт посткоммунистических переходов демонстрирует до сих пор противоположную тенденцию - развитие либо президентских, либо смешанных демократических режимов.
  Консолидация демократии
  Процесс демократического перехода достигает стадии консолидации, когда установлены основные демократические институты, когда состоялись свободные выборы и дееспособность правительства определяется масштабами общественного доверия.
  Вопрос демократической консолидации чрезвычайно важен, ибо только его решение позволяет определить временные границы перехода к демократии. Вопрос о том, когда завершается переход - с достижением консолидации новых институтов или сразу же после их конституирования, - не является праздным или даже сугубо теоретичес
  229
 
 ким. От ответа на него зависит, будет ли политическая система продолжать реформироваться или задачей дня станет стабилизация, совершенствование достигнутого. Для одних исследователей, достижение процессом демократического перехода этапа консолидации подразумевает его завершение, что, строго говоря, выводит консолидацию за рамки политического перехода, ибо основные задачи перехода по достижении отмеченных результатов могут считаться решенными. Другие убеждены в том, что переход не может считаться полностью состоявшимся без консолидации установленных демократических институтов.
  Ведется полемика и относительно самого содержания термина "консолидация". Позиции исследователей варьируются от минималистского определения до такого понимания, согласно которому в консолидацию включается развитие всех институтов новой демократии: все виды промежуточного представительства интересов, консолидация партийной системы, успешная передача власти в руки оппозиции и пр. (39). Согласно минималистскому же определению, консолидированным можно считать тот демократический режим, в котором не существует ни одной влиятельной политической силы, партии или организации интересов, всерьез обсуждающей иные, кроме демократического, пути приобретения власти или намеренной бойкотировать действия демократически избранных органов власти (40). Это не означает, что в политическом процессе не принимают участия силы, ставящие под сомнение легитимность режима и готовые на использование недемократических средств. Но это означает, что такие силы вытеснены на обочину политической жизни, представляют маргинальные социальные слои и не являются серьезной угрозой стабильности демократии. Это означает, что если демократия и не избавлена раз и навсегда от переворотов и кризисов, то, по крайней мере, свела их возникновение к минимуму.
  Стратегия реформ и проблема ее выбора
  В зависимости от изменения социальной и политической ситуации выборы стратегического порядка возникают перед режимом и оппозицией на протяжении всего переходного периода. То, каким образом режим и оппозиция планируют свое поведение, чего добиваются в процессе перехода и какую коалиционную стратегию избирают в качестве основополагающей, способно оказать огромное, нередко решающее влияние на ход протекания переходных процессов и их результаты.
  Решаясь на либерализацию, режим, как правило, не планирует ее перехода в демократизацию, означавшего бы, как минимум, его от
  230
 
 странение от власти а, как максимум, передачу его представителей в руки судебных органов. Поэтому чаще всего наибольшее, к чему психологически готовы либерально настроенные представители режима, это весьма умеренные реформы, обновление, осуществляющееся в рамках прежней авторитарной системы и связанное с предоставлением обществу больших прав и свобод. Однако по мере активизации гражданского общества и самоорганизации политической оппозиции, либерализаторы режима встают перед качественно новой для них дилеммой - последовать за сторонниками жесткой линии и вернуться к той самой системе, за обновление которой они выступали, или же продолжать либерализацию, вступая в полосу риска и непредсказуемости. Выбор, который делают либерализаторы, всегда конкретен и связан с комплексом обстоятельств, требующих детального и конкретного рассмотрения.
  Этот выбор, прежде всего, продиктован имеющейся расстановкой социальных и политических сил на национальной и международной сцене. Во-первых, немаловажно разобраться в том, интересы каких социальных групп защищает режим и различные группировки внутри правящей коалиции, какова структура интересов в самом обществе и каким образом интересы масс и элит могут быть объединены и взаимоусилены. Здесь особое значение могут иметь интересы военных, национальной и международной буржуазии, государственного аппарата, рабочих или иных социальных, этнических или конфессиональных групп. Во-вторых, в политическом анализе распространен игровой метод, связанный с рассмотрением возможных коалиции между представителями режима и оппозиции в зависимости от того, насколько сильны умеренные и радикалы как в рамках режима, так и за его пределами. Продолжение либерализации, пишет Пшеворский, оказывается возможным, если складывается необходимая для этого политическая коалиция, в которую входят оказавшиеся более влиятельными сторонники реформ. В этом случае продолжается активизация гражданского общества, укрепление оппозиционных политических движений, и либерализаторы имеют все шансы превратиться в реформаторов (41). Если же формирование такой коалиции оказывается по каким-то причинам невозможным, то верх берут сторонники жесткой линии, твердой рукой подавляющие "беспорядки" и прерывающие процесс начавшейся либерализации. По этому сценарию развивались события в Китае и Южной Корее, когда лидеры режима предпочли вернуться к репрессиям, руководствуясь стремлением сохранить монополию на политическую власть.
  В том случае, если в рамках режима возобладали позиции реформаторов, возникает новая стратегическая проблема - как проводить перемены таким образом, чтобы переход к демократии произошел прежде, чем тебя "убили те, у кого в руках оружие, или уморили
  231
 
 голодом те, кто контролирует производственные ресурсы" (42). Каждый раз выбор режимом стратегии продиктован, во-первых, количеством и сложностью накопившихся задач, а во-вторых, политическим поведением оппозиции, степенью имеющейся у нее готовности к сотрудничеству с режимом (43).
  В связи с переменами в посткоммунистическом мире активно обсуждается вопрос о стратегии избираемых к бывшем СССР и Восточной Европе политико-экономических преобразований. "Шоковая терапия" и ее разноречивые результаты поставили перед исследователями вопрос, является ли стратегия "шоковой терапии" оптимальной в условиях посткоммунистической трансформации? На сегодняшний день существует, по меньшей мере, три позиции относительно возможной стратегии проведения политико-экономических реформ в странах, освобождающихся от коммунистического наследия. Стратегия "шоковой терапии" - лишь одна из них. Меньше распространена, но высказывалась и идея формирования нового "плана Маршалла", выделения специальных, масштабных и целенаправленных ассигнований, направленных на восстановление и развитие производства, интеграцию национальных экономик в мировую через ослабление торговых барьеров и достижение макроэкономической стабилизации (44). Наконец, существует и так называемая "альтернативная", или социалдемократическая стратегия, ориентирующая, как и план Маршалла, на снижение социальных издержек рыночно-экономических преобразований. В отличие от плана Маршалла, предлагающего стабилизировать национальные политические системы извне (как в послевоенной Европе и Японии), альтернативная стратегия ориентирует на преобразование политической системы изнутри. В отличие же от шоковой терапии, эта стратегия предлагает, во-первых, позаботиться о социальной политике прежде, чем будут развернуты программы финансовой стабилизации и ценовой либерализации; во-вторых, сосредоточиться на возобновлении производственной активности; в-третьих, проводить реформистскую программу в согласии с имеющейся структурой политических интересов и в рамках наличных представительных институтов (45). Такой подход, по мнению авторов, поможет избежать резкого увеличения социальной напряженности, неизбежно возникающей в результате применения "шоковой терапии", ибо ее сторонники нередко (как показывает, в частности, российский опыт) пренебрегают использованием демократических процедур для нахождения общественного консенсуса. Сторонники альтернативной стратегии доказывают, что достижение режимом компромисса с существующей или потенциальной оппозицией, является единственной гарантией против вызревания военных переворотов или социальных революций.
 
  232
 
  Таким образом, стратегия демократизации, избираемая режимом сообразно сложившейся ситуации, может оказаться для успеха перехода не менее важной, чем имеющиеся социально-экономические и социально-культурные предпосылки.
  5. СПОСОБЫ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ПЕРЕХОДА
  Разновидности политического перехода и стратегии, избираемые режимом
  Как мы выяснили, процесс перехода к демократии представляет собой совокупность некоторых стадий развития. Но это отнюдь не делает все переходы похожими друг на друга, как две капли воды. Задачи либерализации и демократизации, проведения политических и экономических реформ решаются каждый раз по-разному, в различной последовательности и в различные временные сроки. В связи с этим в политической науке принято выделять несколько способов политического перехода. И хотя для демократизирующихся режимов редко характерна упорядоченность и взаимосогласованность, позволявшая бы без колебаний отнести их к тому или иному типу, выделение "чистых" способов политического перехода - несомненная помощь в анализе переходной динамики. Каждому из способов перехода присущи свои особенности решения возникающих в процессе перехода задач, обусловленные как характером доставшегося реформаторам авторитарного наследия, так и избираемыми ими стратегиями поведения. Для каждого перехода характерны свои особенности взаимоотношения основных политических акторов - масс и элит.
  Во-первых, исследователи выделяют так называемые навязанные переходы (46). Отличительная особенность навязанных переходов - ярко выраженный элитный характер, причем элиты принимают решение о начале перехода в одностороннем порядке, без решающего давления со стороны оппозиции, и с готовностью используют все имеющиеся в их распоряжении средства (включая силу) для преобразования режима. Подобным образом переход начинался в Советском Союзе, Бразилии, Турции.
  Следующая разновидность - пактовый переход, также элитный в своей основе, но отличающийся тем, что не навязывается одной из группировок политической элиты, а выступает как результат многостороннего элитного соглашения. В качестве примеров такого перехода обычно называют Испанию, Уругвай, Колумбию, Венесуэлу.
 
  233
 
  Третий вид перехода - реформа, на протяжении которой активными участниками политического процесса наряду с элитами выступают массы. В данном случае мобилизация масс ведет к компромиссному соглашению с правящей элитой без использования насилия с той или иной стороны. Подобным образом политический переход осуществлялся в ряде восточноевропейских стран, например, в Польше, Чехословакии, Югославии.
  Наконец, четвертый вид перехода представляет собой революцию, т.е. насильственное ниспровержение прежнего авторитарного режима с активным участием массовых социальных слоев (47). В данном случае наиболее характерными примерами являются переходы, осуществлявшиеся в Румынии, Албании и - в августе 1991 года - в СССР.
  Способы осуществления демократического перехода могут быть классифицированы и иначе. Например, А. Степан выделил не четыре, а десять таких способов, используя значительно более сложный набор критериев, включающих в себя и внешнее окружение режимов, и характер взаимодействия внутренних и внешних факторов в процессе перехода (48). Переходы, таким образом, могут весьма существенно различаться. Вновь подчеркнем, что такого рода различия отнюдь не могут быть сведены к различиям доставшегося реформаторам авторитарного наследия. Будучи весьма неблагоприятным, это наследие может быть успешно компенсировано адекватным лидерством и искусством реформистской части политического класса изыскивать новые, подчас неожиданные ресурсы для продолжения реформ и формирования коалиции в их поддержку. Напротив, ничто, даже наличие относительно высокого уровня жизни населения или расположенной к переговорам с режимом оппозиции, не спасет реформы от поражения, если режим оказался не способен выдвинуть из своих рядов Лидера, сформулировать набор жизненно важных, стратегически ценных идей по осуществлению перехода и не озабочен ничем иным, кроме сохранения status-quo. В этом отношении характерным примером может вновь служить разграничение ряда стран латиноамериканского и восточноевропейского континента. Теория предпосылок успешной демократизации учит тому, что переход к демократии будет более успешным, если он осуществляется от капиталистического авторитаризма (Юг, включающий в себя и Латинскую Америку), нежели в том случае, если его отправной основой выступает авторитаризм коммунистический. Однако прерывание процессов демократизации в ряде латиноамериканских стран и их упорное продолжение в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза, с одной стороны, побуждает к коррекции прямолинейных представлений о "предпосылках" демократизации и характере доставшегося реформаторам наследия, а с другой стороны, позволяет ответственным, всерьез озабоченным воп
  234
 
 росами стратегии реформаторам увеличить собственные шансы на успех.
  Навязанные и пактовые переходы
  Как мы уже сказали, конкретные переходы редко могут быть однозначно классифицированы как пактовые, навязанные, реформистские или революционные. Чаще всего переход является смешанным, сочетая в себе различные, порой трудносовмещающиеся элементы и приобретая на качественно новых этапах новые особенности. Один из примеров - демократический переход в Советском Союзе. Начавшись как навязанный, инициированный реформистской частью правящего класса, данный переход постепенно приобрел качественно иную, революционную динамику, миновав на своем пути более умеренные пактовые и реформистские альтернативы. Затем, с наступлением 1992 года и утверждением у власти в России режима Б. Ельцина переходная динамика вновь приобрела качественно иные свойства, утрачивая былую революционность и вновь напоминая собой переходы пактового и навязанного характера. Другой пример - польский переход. Начавшись в 1980 году с подъема массового движения "Солидарность", выступавшего за ненасильственную, т.е. реформистскую смену режима, переход перешел в фазу навязывания военного режима, чья цель состояла в прерывании процесса перехода как такового, и возобновился как пактовый, а затем - после июньских выборов - как реформистский лишь в 1989 году (49). Поэтому сравнение способов политического перехода будет иметь большую ценность, если проводится с учетом конкретных различий, возникающих на различных этапах перехода. Тем не менее, наличие в переходе суммарно большего количества особенностей пактового, а не революционного перехода, результирующееся в пактовой же (т.е. без использования процедур, вовлекающих в политический процесс массовые социальные слои, например, всеобщих выборов) передаче власти, позволяет в целом охарактеризовать тот или иной переход как пактовый, а не революционный. В этом смысле переходы, осуществляющиеся в таких странах, как Россия, Румыния, Албания, являются более революционными и менее пактовыми, нежели переходы в Венгрии, Чехословакии, ряде латиноамериканских стран.
  Пактовые переходы осуществляются, как мы уже сказали, на основе элитного соглашения и, как правило, не ведут к институциализации массовой демократии. В таких обществах элиты оказываются менее коррумпированны и более открыты рекрутированию свежих, свободно мыслящих представителей. Именно это и позволяет им прий
  235
 

<< Пред.           стр. 6 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу