<< Пред.           стр. 7 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу

 ти к относительно своевременному решению о необходимости реформ и увеличивает шансы реформистски настроенной части элиты получить превосходство над сторонниками жесткой линии. Специальные исследования показывают, что пактовые переходы осуществляются с большим успехом в условиях корпоратистски-авторитарных режимов, как, например, в Испании и Бразилии, где ко времени перехода уже сложились институты социального представительства интересов, где существует, пусть и на правах полулегальной, оппозиция, и где элита и контрэлита обладают возможностями реализовывать свои стратегии в условиях относительной автономии от масс (50). Другой пример успешного пактового перехода - Южная Африка. Начавшись в начале 1980-х гг. как навязанный, проводившийся по инициативе Питера Боты, переход постепенно привел к смещению расстановки сил в рамках белой элиты и сменился пактовым. И хотя сам Бота так и не отважился на подлинную демократизацию режима, едва ли считая это возможным в сложившихся условиях, его перемены проложили путь Ф. Де Клерку, а впоследствии и Н. Манделе. Причем, до сих пор (до конца 1994 года) переход в Южной Африке, несмотря на тяжесть авторитарного наследия и уникальную этническую структуру, осуществляется без революционных дисфункций, в целом успешно справляясь с решением сложнейших задач демократической институциализации.
  Навязанные переходы отличаются от пактовых отсутствием среди элит консенсуса по вопросу проведения реформ. Переход начинается в одном из двух случаев: во-первых, если прореформистские силы внутри политического руководства оказываются сильнее и располагают ресурсами для навязывания (по крайней мере, на первое время) своего политического видения; во-вторых, если переход навязывается извне, при вмешательстве во внутренние процессы более сильных и продемократически настроенных внешних сил. Примером первых переходов могут быть многие посткоммунистические переходы на их начальной стадии, примером вторых - переходы в Панаме и Гренаде после интервенции США, а также послевоенная демократизация в Германии и Японии в условиях присутствия оккупационных американских войск.
  Стоит подчеркнуть, что навязанные и, особенно, пактовые переходы осуществляются в условиях, когда правительство обладает достаточным авторитетом. Это важнейшее их отличие от переходов реформистского и революционного характера. Как писал А. Степан о Бразилии, когда "началась либерализация, не существовало ни значительной политической оппозиции, ни экономического кризиса, ми разрушения в результате поражения в войне аппарата государственного принуждения" (51). Обладающее авторитетом правительство может
  236
 
 быть коммунистическим (Венгрия), военным (Турция, Бразилия, Перу, Пакистан), расово-олигархическим (Южная Африка) или режимом личной власти (Испания, Индия, Чили), но оно должно осознавать необходимость перемен и обладать для этого достаточными ресурсами.
  В то же время навязанные переходы чаще всего менее прочны, чем пактовые, ибо оставляют без внимания достаточно мощный деструктивный потенциал, сосредоточенный в консервативной части элиты. Вместе с тем, в политической практике может возникать ситуация, когда переход не может начаться иначе, чем навязанный. Так было в ряде стран, освобождающихся от коммунизма, где правящая элита в основе своей оказалась не способной воспринять идею перемен, и демократизация стала возможной только благодаря личному мужеству и инициативе немногих воспользовавшихся благоприятной ситуацией реформаторов. Тем не менее, реформаторам не следует забывать о временности и относительности успеха навязанных переходов. От избранной ими стратегии зависит очень многое (52). Опыт показывает, что в отличие от пактовых, навязанные переходы не имеют серьезных шансов на успех, ибо осуществляются на крайне узком социальном основании и тяготеют к замене кропотливой работы по демократической консолидации примитивной популистской риторикой. В этой связи может возникнуть серьезная опасность неожиданной смены навязанного перехода революционным, а впоследствии, и утраты со стороны реформаторов всякого контроля за осуществлением демократических процессов.
  Один из заслуживающих в данной связи внимания примеров - российская посткоммунистическая трансформация. Экономические и политические реформы Ельцина-Гайдара начали осуществляться в условиях политического вакуума и возникшей у реформаторов относительной свободы рук. Воспользовавшись этим, реформаторы предпочли кажущийся более скорым и легким путь навязывания реформ, пренебрегая при этом долгой, упорной и сомнительно благодарной работой по строительству политического консенсуса и стабилизации демократических институтов. Ситуация политического вакуума, однако, оказалась недолговечной. Уже через несколько месяцев оппозиция правительственному курсу сформировалась и заявила о своих претензиях в достаточно резких, не терпящих возражения формах. Как пактовый, так и реформистский переходы не получили возможностей для последующей реализации. Вместо этого российский посткоммунистический переход осуществляется в революционных условиях крайней уязвимости и непредсказуемости.
 
 
  237
 
  Реформистские и революционные переходы
  Революционные и реформистские переходы осуществляются в качественно иных, чем пактовые и навязанные, условиях. Их главная отличительная особенность - активное подключение к политическому процессу массовых слоев населения. В обоих случаях переходы осуществляются более динамично и непредсказуемо (если сравнивать их с пактовыми, основанными на элитном соглашении переходами), в обоих случаях возникает серьезная, требующая безотлагательного решения проблема - на какие общественные институты реформаторы могут опереться. В случаях с корпоратистскими режимами такими институтами выступали представляющие интересы рабочих профсоюзы, которые обеспечивали служащих и нанимателей механизмом разрешения возникающих проблем и представляли политические интересы рабочих перед лицом государства. Последующая эволюция профсоюзов в рабочие советы, как это было в Испании, позволила переходу к демократии осуществиться в более плавных и не подрывающих основ общественной стабильности формах. Профсоюзные лидеры обладали относительной автономией, использованной ими как для соблюдения дистанции с массами, так и для проведения независимой линии в переговорах с государством (53). Кроме того, наряду с сильными и потенциально оппозиционными режиму профсоюзами в условиях корпоратизма нередко существовали достаточно развитые предпринимательские структуры, также обладающие ресурсами для проведения независимой политической линии.
  Принципиально иначе дело обстояло с переходом в тех обществах, что долгое время находились под властью коммунистических режимов. За редкими исключениями (Венгрия), всякая независимая экономическая, социальная и, тем более, политическая активность не одобрялась государством, нередко подвергаясь жестоким репрессиям. Это не исключало наличия в коммунистических обществах автономных начал, проявлявшихся как в независимой от государства социально-экономической деятельности, так и в развивавшейся внутри элиты относительной свободы принятия решений. Однако эта, и без того весьма относительная, свобода от государства в большинстве случаев не получала никакого институционального оформления (что и давало основания целому ряду исследователей рассматривать коммунистические режимы как в основе своей тоталитарные). Это обстоятельство чрезвычайно затрудняет осуществление посткоммунистических переходов, которые - и это отнюдь не случайно - оказываются в своем большинстве реформистскими, а еще чаще революционными.
  Формально государство было всеподавляющим, что парадоксальным образом негативно сказывалось на его легитимности и исподволь
  238
 
 формировало условия для возникновения весьма специфической оппозиции. Облик этой оппозиции, по наблюдению опиравшегося на изучение перехода в СССР и Китае Б. Жанга, формировался, главным образом, исходя из недостатка се институциализации. В подавляющем большинстве случаев оппозиция коммунистическим режимам представляла собой социальное движение, не имеющее четко определенной структуры, не являющееся партией и не напоминающее ее даже отдаленно. В этом смысле структурно оппозиция выступала как "антиорганизация".
  Такой оппозиции присущи следующие особенности: 1) ее возникновение отмечено лишь этапом либерализации коммунистического режима; 2) при возникновении такой оппозиции, формирующейся чаще всего из элитных слоев (студенты, интеллектуалы), она по различным причинам не встречает незамедлительных репрессий режима; 3) как следствие неуверенности режима демократическая оппозиция может расширять свои ряды и укреплять социальную базу с необыкновенной для этого скоростью и активностью - в массах исчезает долгое время живший страх перед режимом, и горстка оппозиционных интеллектуальных клубов на глазах превращается в массовое социальное движение; 4) в силу ускоренных темпов роста оппозиции ее участниками становятся представители практически всех возможных социальных групп и слоев. В отличие от политической базы корпоратистских режимов, представляющей собой преимущественно организованный рабочий класс, в коммунистических режимах в противостояние государству на данном этане вовлекаются все основные слои населения (54). Вполне естественно, что для такой оппозиции популизм превращается в основное оружие по рекрутированию сторонников, а социальная и политическая критика в ее риторике явно преобладает над конструктивными программами выхода из глубокого общественного кризиса.
  Режим, продемонстрировавший слабость своей готовностью на либерализацию, продолжает терять некогда прочные позиции и довольно быстро встает перед дилеммой: продолжать реформы или использовать еще сохранившие силу органы государственного принуждения для того, чтобы вернуть контроль за ситуацией и сделать оппозицию зависимой от своей политики. Но даже если, как это было в 1989 году в Китае, предпочтение отдается второму варианту, никаких гарантий, что переход утратит революционную динамику в будущем, не существует. Напротив, как мы уже заметили выше, навязанные переходы с несравненно большей легкостью оборачиваются революционными, отсекая шансы на осуществление реформистского перехода. Поэтому для реалистически мыслящих представителей режима дилемма видится иным образом: как, не прибегая к насилию, ввести переход в рамки реформистского варианта и избежать крайней непредсказуемости ре
  239
 
 волюционного перехода (55). Это чрезвычайно сложная, а по мнению ряда исследователей, и неразрешимая в условиях наследия, доставшегося от коммунизма, задача. Тем не менее, тяжесть этого наследия не следует ни переоценивать, ни уравнивать повсеместно, в различных обществах. Гораздо правильнее исходить из того, что шанс для перевода перехода на реформистские рельсы всегда существует и может быть использован (56).
  Революционные и реформистские переходы, несмотря на имеющиеся и только что рассмотренные сходства, отличаются заметным и заслуживающим специального внимания своеобразием.
  Реформистский переход в ряде своих характеристик больше напоминает пактовый, чем революционный: компромисс, несмотря на использование оппозицией опоры на политическую мобилизацию масс, является здесь все же преобладающей характеристикой. В отличие от пакта, оппозиция, ставшая в известной степени заложницей данных массам обещаний, не ограничивается лишь требованиями раздела или передачи власти, стремясь достичь этого путем институциализации демократических институтов, прежде всего, общенародных выборов в органы власти. Но в отличие от революционного перехода, здесь существуют и взаимно признаются определенные правила политической игры - прежняя элита уступает власть пусть и не в результате переговоров, но добровольно, на основании состоявшихся выборов. Оппозиция, невзирая на традиционализм отстаиваемых ею позиций, признается и рассматривается как полноценный участник политического процесса.
  Качественно иначе протекают революционные переходы. В данном случае оппозиция, добивающаяся власти путем выборов, нередко терпит поражение в результате либо путча, превентивно предпринятого прежней правящей элитой (СССР), либо открытого свертывания начатых преобразований (Польша в начале 1980-х гг., Китай в 1989 г., Румыния, Албания). Поэтому власть, оказавшись в руках оппозиции, рассматривается ею как "завоеванная". Политическая борьба приобретает тенденцию вестись по правилам игры с нулевой суммой - победа вновь установившегося "демократического" режима является поражением оппозиции, и наоборот, сокрушение оппозиции (достигающееся безо всякого почтения к имеющимся правовым нормам и процедурам) однозначно рассматривается как очко в пользу режима. Никаких универсальных правил политической игры, сформулированных для всех игроков, строго говоря, не существует. Эти правила постоянно меняются и устанавливаются заново теми, кто одерживает силовую победу.
  Конечно, никакой из посткоммунистических или - шире - поставторитарных переходов не является в чистом виде реформистским
  240
 
 или революционным. Чаще всего, переход вовлекает характеристики обоих только что описанных разновидностей. Тем не менее, есть переходы, которые со всей определенностью следует охарактеризовать как более революционные, чем реформистские. Лежащий на поверхности пример - советско-российский революционный переход, продемонстрировавший миру жесткие и непримиримые формы борьбы режима и оппозиции, сделавшие возможными события 3-4 октября 1993 г., запрещение и преследование оппозиционных организаций, временное отсутствие всякой судебной власти, управление указами Президента, совершенно непопулярные в обществе попытки властей насильственно разрешить кризис отношений между Центром и регионами (Чечня) и многое другое, немыслимое в условиях реформистских переходов. Напротив, венгерская парламентская демократия, по наблюдению М. МакФола, скорее напоминает континентальные политические устройства, чем уязвимые и труднопредсказуемые системы времен посткоммунизма. Что касается польского и чешского случаев демократического перехода, то они занимают промежуточное между российским и венгерским положение, являясь одновременно и переговорно-реформистскими, и поляризованно-революционными (57). По словам того же МакФола, происходящее в России было бы неверно дисквалифицировать как становление демократической системы, однако нельзя не видеть и того, что препятствия для формирования сильных демократических институтов в российских условиях гораздо более значительны, нежели во многих иных, осуществляющих переход от коммунистического правления странах (58). Остается только добавить, что наличие такого рода препятствий сопряжено здесь не только с наследием, доставшимся от прежнего режима, но и с политическим поведением основных факторов перехода.
  6. ВНЕШНИЙ ФАКТОР И ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ ПЕРЕХОД
  Внешний фактор, его потенциал и способы влияния на внутренние процессы
  Мы уже затрагивали вопрос о способности внешнего фактора оказывать влияние на внутренние процессы. В частности, нам приходилось отмечать, что внешний фактор способен играть самостоятельную роль в процессах внутренней политической трансформации (см. 4.2.). На различных этапах развития общества эта роль может принадлежать идеям, международным организациям или системе международ
  16-А.П. Цыганков 241
 
 но-экономических связей (см. 2.1.). Сегодня, в ситуации распада прежней, биполярной системы международной безопасности, потенциал и ответственность мирового сообщества как фактора стабилизации внутриполитических процессов существенно возрастает.
  В отношении процессов демократизации режима внешний фактор может быть как способствующим, так и препятствующим их развитию. Иными словами, это воздействие может быть негативным и позитивным. Примером негативного воздействия может служить поведение Советского Союза в странах Восточной Европы в послевоенный период. Введение советских войск в Венгрию в 1956 и в Чехословакию в 1968 годах привело, как известно, к насильственному свертыванию развернувшихся в этих странах демократических процессов. Другой пример - введение военного положения правительством Ярузельского в Польше 1981 года, которое может рассматриваться как превентивная мера, принимавшаяся во избежание ввода советских войск, и следовательно, осуществлявшаяся в условиях внешнего влияния. В отличие от Венгрии и Чехословакии в Польше советское влияние было косвенным, однако результаты оказались во многом сходными.
  Что касается позитивного внешнего влияния на демократизацию режима, то оно может осуществляться по нескольким направлениям и с использованием различных средств. Во-первых, такое влияние может распространяться в результате демонстрационного эффекта успешной демократизации. Подразумевая заразительную силу такого рода успехов, специалисты нередко говорят об инфекции (contagion) демократических преобразований (59), стимулирующей возникновение так называемых "волн демократизации". Во-вторых, внешнее влияние может оказываться международными неправительственными организациями по согласованию (consent) с национальными правительствами-рецепиентами влияния, преследуя цели привития им разделяемых значительной частью международного сообщества норм поведения. Это также относится к механизмам добровольного восприятия внешнего влияния.
  Существуют и принудительные формы оказания внешнего воздействия на демократические процессы, среди которых выделяют контроль, обусловленность (conditionality) и военную оккупацию в целях насаждения демократического режима. Под контролем и обусловленностью подразумевают оказание политического или экономического давления на правительство, нежелающее следовать нормам и предписаниям соответственно одного или группы международных акторов (60). Конечно, далеко не всегда такого рода принудительное воздействие оказывается эффективным. Это определяется не только готовностью внешних сил употребить значительную часть имеющихся у
  242
 
 них ресурсов для оказания давления на недемократические правительства, поддержки молодых, стремящихся к консолидации демократий или отпору силам антидемократической ориентации (61), но и степенью внутренней укорененности авторитаризма (62).
  Формы ослабления авторитаризма извне
  Роль внешнего фактора может различаться в зависимости от того, на каком этапе демократизации находится авторитарный режим. Если режим еще достаточно силен, чтобы отвергать требования либерализации и демократизации, позитивное влияние внешнего фактора будет заключаться в изыскании всевозможных способов его ослабления.
  Среди этих способов правомерно выделять мирные и насильственные. Л. Уайтхед, проанализировав американское поведение в Латинской Америке, выделил три разновидности насильственного ослабления авторитаризма и навязывания демократии - слияние (incorporation), вторжение (invasion) и запугивание (intimidation). В качестве примеров первого, второго и третьего исследователь использует соответственно поведение США в Пуэрто-Рико, Панаме и Никарагуа (63). При этом внешнее вмешательство может преследовать различные цели - от подталкивания режима к самоизменению и стимулирования соответствующих кадровых перестановок до преобразования самой природы режима (64). По мнению Уайтхеда, навязывание демократии чаще всего приводит к прямо противоположным результатам и установлению новой формы авторитарного режима (65). И хотя примеры успешного навязывания демократии существуют (послевоенные Япония и Германия), далеко не во всех случаях такая стратегия поддержки демократизации является оптимальной. Нечего и говорить, что с такими крупными странами-носительницами авторитарного режима, как Россия, Китай и др., всякие попытки насильственной стимуляции демократических процессов обречены на катастрофические результаты.
  Значительно более распространены ненасильственные формы подрыва позиций авторитарных режимов. Послевоенный опыт выявил достаточно широкий набор такого рода форм. К их числу относят:
  1) Моральное воздействие на антидемократический и не проявляющий никакого уважения к правам человека режим. Заявления президента, влиятельных политиков и официальных лиц с осуждением аморальной природы жесткого авторитарного режима, передаваемые по радио и телевидению, преследуют цели получения поддержки мирового общественного мнения, облегчения участи политических заключенных и оживления внутренней оппозиции режиму.
 
  16* 243
 
  2) Использование экономического давления и санкций для экономического ослабления режима. США нередко прибегают к такого рода формам ослабления авторитаризма, используя принятие специальных поправок через Конгресс или лоббируя приостановку займов и помощи через международные организации.
  3) Ещё один важнейший канал - средства дипломатического воздействия, задействуемые чаще всего через посольства. Один из наиболее эффективных, хотя и трудно достижимых результатов дипломатических акций - налаживание личной переписки между высшими руководителями формально конфликтующих держав. При всей сложности организации работы такого канала пример личной переписки Кеннеди-Хрущева убеждает, что это возможно.
  4) Не менее важна многосторонняя дипломатия, осуществляемая на базе международных организаций, таких, например, как СБСЕ.
  5) Огромную роль играет прорыв информационной блокады и радиовещание на те страны, в которых информация подвергается тщательной цензуре. В этом отношении трудно переоценить роль, сыгранную вещавшими на СССР и Восточную Европу радиостанциями "Свобода/Свободная Европа", "Немецкая волна" и другими.
  6) Неоценима и материальная помощь, оказываемая внутренней оппозиции режиму. В том случае, если оппозиционные организации существуют, внешняя помощь способна стать одним из важнейших факторов их укрепления.
  7) Наконец, заслуживают упоминания и различного рода образовательные и профессиональные обмены между странами с авторитарным и демократическим способами правления. Хотя авторитарный режим и стремится свести международные обмены к минимуму, потребность в специалистах вынуждает его решаться на эту меру, рискуя впоследствии приобрести в их лице противников существующего на родине политического строя (66).
  Внешнее участие в процессах либерализации режима
  В известной степени, внешнее участие в процессах либерализации режима сводится к использованию тех же средств, что и участие в процессах ослабления авторитаризма. Интересная особенность состоит однако в том, как потенциал внешнего участия воспринимается сторонниками реформ внутри режима и за его пределами. Идеализация такого участия, порожденного надеждами на обновление, делает внешнее воздействие одним из ключевых факторов поставторитарного перехода, одним из залогов его успеха. Все больше и больше людей, нередко подогреваемых примитивной популистской риторикой, укрепляются в мысли, что демократизация означает, прежде всего, ма
  244
 
 териальное процветание и социальное благополучие ("как на Западе") и что успехи демократизации в их стране будут восприниматься развитыми странами, как их собственные успехи. Тем болезненнее бывает возвращение к реальности, ибо чаще всего, как показал опыт большинства переходов от коммунистического правления, надежды, связываемые с массированным внешним участием, оказываются иллюзорными. И хотя само существование таких надежд является условием последовательного разблокирования авторитарных форм правления, внешнее участие на этапе либерализации режима выполняет преимущественно идеологическую и пропагандистскую роль.
  И дело здесь не столько в заинтересованности сил "международного капитала" в развале страны, как это нередко пытаются представить крайне правые оппоненты реформистского курса, сколько в объективных трудностях внешней поддержки либерализации. Средства, имеющиеся в наличии у международных сторонников продолжения реформ и их перехода в подлинную демократизацию, оказываются не столь многочисленными. Международная помощь на этом этапе еще не может быть ни целенаправленной, ни массированной, ибо не существует гарантий против восстановления жесткого авторитаризма и использования предложенных международным сообществом средств для реанимации его военно-экономической мощи и агрессивности. На этом этапе еще не могут быть ни отменены экономические санкции, введенные против режима на этапе его ослабления, ни заключены международные договора, преследующие цели финансово-экономического выздоровления.
  Тем не менее, международное участие в процессах либерализации режима не должно являться лишь фактическим продолжением стратегии ослабления прежнего авторитарного режима. И хотя оказание материальной помощи режиму на этом этапе является преждевременным, задача развитых демократических государств состоит не только в том, чтобы гарантировать невосстановимость агрессивного режима, но и в том, чтобы свести к минимуму вероятность революционного развития событий, чреватого последующей эскалацией насилия и гражданской войной. В зависимости от того, как протекает переход, какая стратегия избрана реформаторами, внешнее участие может варьироваться от практиковавшейся ранее массированной поддержки оппозиции до сотрудничества с реформистскими силами внутри режима. На этом этапе для реформаторов необыкновенно важна внешняя поддержка, оказываемая им в виде правительственных заявлений, обещаний отменить в скором будущем условия, препятствующие доступу на международные рынки и развитию экономической активности и т.д. Представляется, что внешнее участие в процессах либерализации советского коммунистического режима было оптимальным
  245
 
 вплоть до августа 1991 года. Основные ошибки были допущены позднее.
  Внешняя поддержка, оказываемая становлению и консолидации демократических институтов
  Как только произошла смена прежнего авторитарного режима режимом, имеющим демократическое происхождение, внешнее участие в процессах перехода вступает в принципиально новую стадию. Важность такого участия, в особенности на этапе становления демократических институтов, является фундаментально значимой для успешного продолжения перехода. На этом этапе закладываются предпосылки нормального функционирования политической и экономической системы.
  Международное участие в процессах становления и консолидации ' демократических институтов может реализовываться по трем основным направлениям.
  Во-первых, чрезвычайно важно способствовать созданию гарантий безопасности, без которых главной проблемой страны в переходный период останется проблема урегулирования взаимоотношений между руководителями военного и гражданского сектора. Создание гарантий безопасности поможет высвободить необходимые для успеха перехода финансово-экономические и психологические ресурсы. Одним из примеров такого рода внешнего участия может служить деятельность блока НАТО по включению значительной части восточноевропейских стран в сферу своей безопасности. После памятных выборов российского парламента в декабре 1993 года, на которых впечатляющих результатов добились экстремисты, после ряда проявлений внешнеполитической агрессивности России в СНГ, а также после российских попыток насильственного возвращения Чечни в состав РФ, восточно- и центральноевропейские страны проявляют особую и вполне естественную заинтересованность в связываемых с членством в НАТО гарантиях безопасности.
  Второе важнейшее направление международной вовлеченности - экономические реформы. На этапе демократического становления задача международного фактора - максимально способствовать созданию всех необходимых условий для восприятия страной широкомасштабных инвестиций и ее полноценного включения в мировую экономику. "Позднее, по завершении первой фазы, - отмечает по данному поводу 3. Бжезинский, - западная помощь перестает иметь ключевое значение, ибо значительно более существенными становятся внешние инвестиции и доступ к западным рынкам" (67). Основные задачи, ре
  246
 
 шаемые на данном этапе, сводятся к следующему: стабилизация и достижение конвертируемости валюты; предоставление целенаправленных кредитов и безвозмездной помощи; выделение специальных кредитов для перестройки инфраструктуры; оказание необходимой технической и управленческой помощи; предоставление странам-реципиентам режима особого торгового благоприятствования; первоначальное инициативное инвестирование внешнего капитала (68).
  Наконец, в-третьих, международное участие чрезвычайно важно для формирования демократических политических институтов. Как ни важны для успеха перехода гарантии безопасности и экономического выздоровления, только реформа политических институтов превращает демократизацию в последовательный и необратимый процесс. По мнению американского исследователя К. Менгеса, к числу способов американской поддержки демократических институтов в России и других постсоветских государствах после установления здесь посткоммунистического режима могли быть отнесены следующие.
  1) Создание на высшем правительственном уровне рабочей группы экспертов, целенаправленно занятых координацией всех видов предоставляемой политической и иной помощи, а также проведение ежемесячных встреч экспертной группы с Президентом и Советом Безопасности дли обсуждения уже достигнутого прогресса и проблем, требующих решения.
  2) Выявление основных продемократических групп - политических партий, профсоюзов и гражданских ассоциаций - на основе сопоставления их программ и анализа практической деятельности. После внимательного анализа, результаты которого должны перепроверяться в течение, по крайней мере, нескольких месяцев быстроменяющейся и богатой событиями политической ситуации, должно быть выделено 4-5 демократических организаций.
  3) Разработка и использование программы специальной помощи продемократическим партиям и гражданским организациям. Такая помощь может включать рекрутирование новых сторонников, создание широкой сети региональных организаций, практический тренинг для лидеров по использованию в их целях современных СМК и СМИ, формированию важных для политической деятельности организационных навыков и т.д.
  4) Увязывание предоставления экономической помощи правительству с возможностями, имеющимися у продемократических групп организовываться и нормально функционировать. Запад не может увязать экономическую помощь с существованием демократического правительства, но oн в состоянии оказать на существующий режим давление в целях предоставления продемократическим группам возмож
  247
 
 ностей пользоваться основными демократическими правами (свобода слова, собраний и ассоциаций).
  5) Проведение определенной части международно-экономической помощи стране через существующие в ней подлинно демократические организации. Помимо сотрудничества напрямую с правительством, для становления демократических институтов было бы полезно, если бы, например, часть помощи на приватизацию была передана МВФ и МБ независимым предпринимательским организациям. Это позволило бы укрепить процесс становления демократических институтов, осуществляющийся "снизу вверх", а не "сверху вниз".
  6) Обеспечение роста внутренней и международной популярности продемократических лидеров и организаций. Помимо материальной помощи, продемократические политики нуждаются в моральной поддержке и признании, которое может быть обеспечено через формирование специальной программы их встреч с западными политиками, законодателями, представителями правительства, экспертами и т.д.,
  7) Перевод на язык страны и широкое распространение классических произведений, защищающих принципы политической и экономической свободы (Джефферсон, Линкольн, Токвиль, Милль и др.), способствующих целям образования как сторонников продемократических групп, так и более широких слоев населения.
  8) Оказание помощи активистам демократических групп в организации и проведении семинаров для студентов высшей школы и университетов, построенных на базе моделирования локальных, региональных и национальных структур власти и с обсуждением возможного поведения лидеров в различных ситуациях. Помимо чисто образовательных целей, такие семинары будут прививать гражданам навыки демократического самоуправления.
  9) Использование Демократического Корпуса американских добровольцев, готовых провести достаточно длительное время в странах бывшего Советского Союза, преподавая английский язык и оказывая гражданам этих стран помощь в становлении мелкого бизнеса, гражданских, политических и профессиональных организаций (69).
  Внешний фактор и перспективы демократизации: три стратегии
  К настоящему времени сформировалось, по меньшей мере, три стратегии международной вовлеченности в процессы поставторитарного перехода. Охарактеризуем их в самых общих чертах, тем более что отчасти нам уже приходилось затрагивать этот вопрос (см. 4.4.).
  Доминирующей по отношению к развивающимся, а сегодня и посткоммунистическим странам, выступает западная стратегия поддер
  248
 
 жки "шоковой терапии", многократно опробованная в ходе реформирования стран Латинской Америки и Африки. Эффективность этой стратегии весьма проблематична - с разносторонней критикой в ее адрес выступали специалисты и по Латинской Америке, и по России, и по иным странам, где этот подход практически реализовывался. Экономически в этой стратегии основной упор делается на достижение краткосрочных результатов - финансовую и ценовую стабилизацию, немедленное снятие протекционистских барьеров, открытие рынков и достижение конвертируемости национальной валюты, ускоренное (например, с использованием приватизационных чеков) проведение приватизации и т.д. Значительно меньшее, no-существу, маргинальное внимание уделяется структурной перестройке экономики, стабилизации и достижению устойчивых показателей роста.
  Чаще всего эта стратегия реализуется без достаточного учета страновой и региональной специфики, социального и политического контекста, имплицитно полагая, что действие "всеобщих экономических законов" отрегулирует социальную и политическую ситуацию без обращения к каким-либо дополнительным мерам. Такая узкоэкономическая ориентация, дефицит макросоциального мышления, уверенность в том, что "экономика - самое главное", что проведение экономических реформ должно быть приоритетным и основополагающим для успеха поставторитарного перехода, дают основание именовать эту стратегию "экономическим детерминизмом". Все политические и правовые изменения рассматриваются этой стратегией почти исключительно в контексте проведения финансово-экономической стабилизации. Политически это нередко ведет к поддержке не демократических, а авторитарных тенденций, если только они исходят от тех сил национального политического спектра, что уже завоевали себе репутацию защитников либерально-консервативного курса шоковой терапии, к преимущественной ориентации на личность лидера реформаторских сил, а не на демократический процесс в целом. Результатом же, как об этом убедительно свидетельствует опыт российских реформ, вполне может оказаться размывание политического центра, укрепление позиций лево- и праворадикальных политических сил и последующий срыв самого процесса демократического реформирования.
  До известной степени - и это отнюдь не случайно - модель шоковой терапии приближается к модели восточно-азиатского реформирования, в которой демократизация вообще не выдвигается в число ориентиров, и полицейское государство, напротив, выступает гарантом стабильности и благоприятного для западных инвестиций экономического климата. Здесь также присутствуют и поддержка авторитарных тенденций, и вера в спасительность "экономического детерми
  249
 
 низма", хотя имеются и существенные отличия, и результаты чаще всего оказываются совершенно иными (71),
  Иная стратегия международной вовлеченности в процесс демократических изменений - План Маршалла, опробованный в послевоенный период в Германии и Японии. По сравнению с шоковой терапией, это маргинальная и - в силу как ее дороговизны, так и сложностей применения, связанных со спецификой социально-политических условий - более не использующаяся стратегия. Однако уместность принципов этой стратегии, всесторонний учет ею факторов потенциального торможения хода реформ, ее продуманность и результативность привлекают к ней внимание экспертов в странах, находящихся в процессе посткоммунистической трансформации (72), Экономически План Маршалла близок иной, социал-демократической стратегии, существующей пока лишь в работах исследователей и не опробированной практически (73). Основная ориентация Плана Маршалла - на поощрение инвестиционной активности, возобновление устойчивого экономического роста и сопутствующую этому финансово-экономическую стабилизацию (см. подробнее 4.4.). Один из основных рычагов такого реформирования - использование долгосрочных беспроцентных частных и государственных кредитов (74).
  В отношении политического реформирования у названных стратегий имеется сходство в принципиальном стремлении установить в реформируемых странах подлинно демократические институты, однако пути достижения данной цели в условиях Плана Маршалла и социалдемократической стратегии существенно различаются, План Маршалла в буквальном смысле слова насаждает демократические институты, гарантируя их функционирование и врастание в национальный контекст силой, благодаря присутствию готовой вмешаться оккупационной армии. Армия является гарантом безопасности страны на период реформ и достижения социально-политической стабильности, гарантом поддержания порядка и даже нормального функционирования установленных правовых институтов. Что касается социал-демократической стратегии, то здесь процесс политико-экономического реформирования задуман без какого-либо нарушения норм национального суверенитета, и задача внешнего фактора заключается не во введении армейских подразделений и насильственном насаждении порядка, а в преимущественном использовании средств обусловливания и экономического контроля. По-видимому, из вышеперечисленных эта стратегия наиболее оптимальна для развития процессов пост-коммунистической трансформации. В то же время, принимая в расчет как ее неопробированность, так и возможное в условиях нарастающей глобализации демократических процессов использование ряда продемонстрировавших свою жизнеспособность принципов Плана Маршалла и шо
  250
 
 ковой терапии, можно предположить, что в будущем скорее всего найдет себе применение какая-то синтетическая стратегия.
  7. ПРОБЛЕМЫ КОНСОЛИДАЦИИ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ
  Консолидация и ее критерии
  После того, как состоялись первые демократические выборы и власть перешла в руки поставторитарных сил, демократизация достигает качественно новой стадии своего развития и встает перед качественно новыми дилеммами. Главная из них - будет ли процесс демократизации продолжаться и каковы будут результаты? Очевидно, что сам по себе приход новых, поставторитарных сил к власти еще не является гарантией последовательного углубления демократического процесса. Во-первых, новые силы не являются демократическими по определению - они вполне могут быть подвержены авторитарным соблазнам; во-вторых, возникающие проблемы могут оказаться необычайно сложными для решения, а попытки демократизаторов - недостаточно эффективными. В среднесрочной перспективе сочетание этих факторов способно привести к совершенно иным, помимо демократической консолидации, результатам, например, постепенной консолидации неоавторитаризма, или - что еще более опасно - неконтролируемому революционному коллапсу основных общественных институтов. Поэтому, как нам уже приходилось отмечать в 4.4., политический переход не может считаться полностью состоявшимся без консолидации установленных демократических институтов.
  Консолидация демократии выступает, таким образом, лишь как один из возможных результатов демократизации и отнюдь не может рассматриваться как нечто последовательно-неотвратимое на этом пути. Для продолжения демократизации и ее перехода в стадию консолидации потребуются новые, более значительные усилия, нежели те, что привели ancient regime к устранению с политической сцены. Не случайно, как замечает Дж. Мунк, исследовательская литература, посвященная анализу собственно проблем демократической консолидации, отмечена несравненно большим пессимизмом, нежели литература по проблемам перехода и передачи власти (75).
  При всей дискуссионности самого термина "консолидация", чаще всего под ней подразумевают достижение режимом такого состояния, в котором ни одна влиятельная политическая сила, партия или организация интересов, не обсуждает всерьез иные, кроме демократических, пути приобретения власти и не использует для этого иные, кроме
  251
 
 демократически признанных, ресурсы (76). Но такое, своего рода "негативное" определение консолидации, оставляет невыясненным целый ряд вопросов.
  Является ли проблема демократической консолидации лишь проблемой времени? Специалисты утверждают, например, что ее решение потребует как минимум двадцати лет, связанных со сменой одного или даже двух поколений политиков. Однако правомерно ли называть консолидирующимся демократический режим, в течение нескольких лет не уделяющий никакого внимания институциализации демократических институтов, режим, который использует практику всеобщих выборов как ширму для прикрытия поисков новой концентрации власти и, возможно, возвращения к авторитаризму? Правильно ли сводить проблему демократической консолидации к проблеме выживания демократии? Очевидно, что нет. Явно, что консолидация подразумевает упорную и целенаправленную работу по конституированию и укоренению демократических институтов в обществе, по их взаимосогласованию и притирке. Консолидация подразумевает постоянные усилия режима и оппозиции привить обществу уважение к правилам демократической игры, убедить вчерашних радикалов в том, что жестоко критикуемый ими "оппортунизм" и "соглашательство" в политике весьма нередко являются благотворными и заслуживающими одобрения.
  Условия демократической консолидации
  Полемика относительно условий демократической консолидации берет свое начало в теориях демократизации, основные положения которых мы рассмотрели в 4.2. Одни авторы придерживаются убеждения, что на консолидацию оказывает огромное значение природа и степень общественной укорененности прежнего авторитарного режима, другие концентрируют свое внимание на модальностях перехода, без особого почтения относясь к его предпосылкам (77).
  Например, С. Хантингтон, сравнивая латиноамериканские и восточноевропейские переходы, показывал, что в первом случае основные игроки старого режима (военные) полностью удалились из политики в ходе демократизации и вернулись в казармы, в то время как во втором случаи игроки прежнего режима (коммунисты) продолжали оказывать огромное влияние на ход демократических процессов. Это различие, утверждал Хантингтон, оказывается одним из ключевых в том, каким способом и темпами осуществляется консолидация в Латинской Америке и Восточной Европе (78). Развивая его позиции, другой сторонник структурной теории демократии Л. Даймонд выдви
  252
 
 гает тезис о наличии и степени развитости гражданского общества как важнейшей предпосылке успешной консолидации демократических институтов. Рассматривая гражданское общество как сферу публичного действия граждан, расположенную между частной сферой и собственно государством и политическим обществом, Даймонд убежден, что гражданское общество - школа "воспитания демократических позиций, таких как терпимость, умеренность, склонность к компромиссу и уважению противоположных точек зрения" (79), Конечно, продолжает Даймонд, решающим для успеха консолидации условием выступает политическая институциализация, ибо и сама консолидация представляет собой процесс, посредством которого демократия все шире и глубже признается гражданами, сводя к минимуму вероятность ее распада. Однако "гражданское общество может и в основном должно играть значительную роль в создании и консолидации демократии ... чем более активно, плюралистично, ресурсоемко, институциализовано и демократично гражданское общество, чем более эффективно ему удается уравновешивать трения с государством - возникающие в связи с вопросами независимости и сотрудничества, сопротивления и лояльности, скептицизма и доверия, агрессивности и цивилизованности - тем более вероятно, что демократия появится и укрепится" (80).
  Сегодняшние переходы от коммунистического правления убеждают в важности наличия и степени развитости в обществе независимости в суждениях, общественного мнения и публичной сферы, автономных от государства экономических структур и многого другого. Не преуменьшая важности тактического и стратегического искусства демократизаторов, их способностей отыскать и реализовать оптимальные и в основном приемлемые для оппозиции альтернативы политического развития, следует помнить и о роли историко-политических факторов. В том, что сегодня "консолидация демократии выглядит более вероятной в Восточной Центральной Европе, нежели в России" (81), есть несомненная доля рассмотренных выше структурных, историко-политических факторов.
  Проблемы консолидирующейся демократии
  Помимо углубления демократизации и привития гражданам ценностей демократической культуры и навыков политического участия, перед консолидирующейся демократией встают и совершенно конкретные, требующие незамедлительной реакции нового режима, проблемы. Назовем лишь некоторые из них.
  Во-первых, это проблема очищения поставторитарного режима, связанная с его отношением к тем, кто занимал управленческие дол
  253
 
 жности при авторитаризме и, следовательно, несет прямую ответственность за грубое попрание прав отдельных граждан и социальных слоев, а также с отношением к собственности и финансам прежнего правящего режима и его партии. В разных обществах эта проблема решалась по-разному. В Польше, например, премьер-министр Т. Мазовецкий отменил всякие преследования и запреты на профессии для вчерашних слуг коммунистического режима. В Чехословакии же такого рода запреты были введены согласно закону о люстрациях (люстрация - открытие собранной службами безопасности и хранившейся в секрете информации на должностных лиц прежнего режима и на граждан, тайно сотрудничавших с ним). Проект такого закона существовал и в России (подготовленный Г. Старовойтовой (82)), но так и не был введен в действие. Введение такого рода законов может как способствовать освобождению от авторитарного наследия, так и, напротив, осложнять этот процесс. В тех обществах, где это наследие пустило особенно глубокие корни, закон о люстрациях способен усугубить переходные процессы, увеличивая и без того резко возросшую социальную напряженность и снижая шансы на достижение социального консенсуса. Кроме того, способов проверить достоверность содержащейся в секретных папках информации не существует. Один из курьезных примеров, подтверждающих такого рода опасения, провозглашение в Чехословакии подверженным действию закона В. Гавела, известного диссидента, лидера демократической оппозиции коммунистическому режиму.
  Во-вторых, вновь установившемуся поставторитарному режиму приходится сталкиваться с проблемой "перехода лояльности", связанной со снижением вовлеченности в политику прежних акторов ancient regime. На Юге такими акторами чаще всего выступают военные, на Востоке - коммунисты (83). Решение этой проблемы в еще большей степени, чем решение первой проблемы, продиктовано не столько моральными соображениями, сколько прагматическим стремлением нового режима выжить и не подорвать основы хрупкого, едва установленного гражданского порядка. Именно из числа прежних акторов будет формироваться потенциально сильная непримиримая оппозиция, если проблема "перехода лояльности" останется нерешенной. Поэтому, возможно, как предполагает Д. Фадеев, что переход аполитичных по своей природе чиновников в новые структуры является допустимым и даже желательным. То же самое справедливо и для большей части офицерского корпуса (84).
  В-третьих, перед новым режимом неизбежно (вопрос лишь в масштабах распространения) встанет проблема снижения уровня общественного насилия и коррупции должностных лиц. Именно решение этой проблемы будет в первую очередь способствовать предотвраще
  254
 
 нию авторитарной ностальгии среди тех, кто привычно отождествляет "порядок" с недемократическими формами правления.
  В-четвертых, новый режим просто обязан изменить к лучшему положение в экономике, заложить в ней основы динамизма и саморазвития, не позволяющие настроениям массы люмпенов и маргиналов получить поддержку общественного большинства. Экономический динамизм может, конечно, пониматься по-разному. С. Хантингтон, например, сформулировал весьма спорное и совершенно неприменимое к посткоммунистическим переходам понятие "политической переходной зоны", согласно которому вероятность начала переходно-демократических процессов сильно возрастает в тех странах, где ВВП на душу населения размещается в промежутке от одной до трех тысяч долларов (85). Экономический динамизм, особенно, в слаборазвитых странах, не может быть сведен к показателям роста. Большинство исследователей посткоммунистических переходов исходят из совершенно иных показателей экономического динамизма, связанных, например, с выходом из экономического кризиса, проведением структурной перестройки, макроэкономической стабилизации и т.д.
  В-пятых, возникает острая проблема рекрутирования новых демократических лидеров. На первых порах новые политики формируются из диссидентов и интеллигенции, т.е. тех, кто находился в оппозиции авторитарно-тоталитарному строю. Однако в обществах, сформировавшихся в условиях такого строя, данная проблема не может быть решена в краткие сроки - недостаток опыта, привычка к критике, а не созиданию обречены еще долгое время тормозить процессы демократической консолидации.
  А В-шестых, перед молодой демократией встает проблема создания демократических институтов и организаций, политических партий, групп интересов, ассоциаций добровольцев, идентифицирующих себя с этими организациями и готовых поддерживать установленные правила демократической игры как единственные правила, гарантирующие им свободное существование.
  Наконец, в-седьмых, проблема демократической консолидации - это и проблема формирования благоприятного внешнего окружения, выработки адекватной новому режиму внешней политики, формирующейся на основе согласования имеющихся в обществе интересов, в тесном сотрудничестве с парламентом, политическими партиями и с учетом общественного мнения.
  Консолидация и институциональный дизайн
  Другой, заслуживающий внимания вопрос - какие политические институты и тип режима (парламентский, президентский или смешан
  255
 
 ный) будут в большей степени способствовать консолидации демократии.
  В 3.5. и 4.4. мы уже затрагивали вопрос об основных различиях парламентских и президентских режимов. Как полагает ряд исследователей, эти различия оказываются принципиально важными и в ходе демократической консолидации. Гипотеза X. Линца состоит в том, что наиболее предпочтительными для консолидации демократии являются парламентские режимы. "Парламентские выборы, - пишет исследователь, - предоставляют множество альтернатив: формирование коалиционного правительства; открытое или скрытое сотрудничество правительства и оппозиции в законодательном процессе; надежды оппозиционных партий выиграть на следующих выборах (в особенности при центробежной партийной системе). Это снижает остроту разочарования проигравшего, сохраняет надежды на будущее, нередко дает возможность и проигравшим участвовать в отправлении власти". Напротив, "при президентской системе, получивший 33.1% голосов, получает на точно определенный промежуток времени контроль над исполнительной властью и относительно свободно ее использует, чтобы назначить всех высших служащих, вводить законы и накладывать вето на предложения законодателей. При этом оппозиция чувствует себя беспомощной и склонна к озлоблению. Оппозиция, расколовшаяся в ходе выборов, имеет множество причин объединиться после поражения. В свою очередь, получивший власть вполне может почувствовать страх, что в его программе разочаруются и что на следующих выборах он может потерпеть поражение. Безличный характер магистратуры, плибисцитарный характер выборов, контраст между общегосударственным уровнем дебатов в контексте президентских выборов и локальным, непотистским местным их уровнем, вполне возможная коррумпированность выборов в законодательные органы, - вес это может дать президенту ощущение власти, ощущение мандата, превышающего имеющуюся у него реальную поддержку" (86).
  На этапе консолидации демократического режима спрос на маневренность власти сменяется спросом на устойчивость и умение достигать промежуточных соглашений с оппозицией, вовлекая ее в процесс принятия решения и, тем самым, лишая возможности выступать с безответственными призывами к отставке существующего правительства (87). Поэтому принципиально важным может оказаться не предоставление президенту дополнительных полномочий, а напротив, ограничение его власти другими, представительными и судебными органами. Примеры злоупотребления президентской властью в России предоставляют дополнительную возможность рассмотреть гипотезу Линца. Неконституционный роспуск парламента в октябре 1993 года и, особенно, ввод российских войск в Чечню, сопровождавшиеся почти
  256
 
 открыто пренебрежительным отношением к общественному мнению, представительным и судебным органам, едва ли можно рассматривать в качестве факторов стабилизации и достижения общественного согласия. С этой точки зрения, закрепление в российской конституции президентских сверхполномочий едва ли послужит делу демократической консолидации.
  Стратегии демократической консолидации
  В зависимости от того, какие способы избираются для решения перечисленных выше проблем, выделяют различные стратегии демократической консолидации. Стратегия, охватывающая собой комплексное их решение, очевидно, должна разрабатываться применительно к конкретно складывающейся ситуации. Различными могут быть как приоритеты, так и способы решения возникающих проблем. Один из редких в политической науке примеров разработки такого рода стратегий - известная и уже не раз упоминавшаяся нами работа С. Хантингтона "Третья волна". Рассматривая проблему консолидации демократии, Хантингтон не ограничивается теоретическим обобщением имеющегося (удачного и неудачного) опыта, но и предлагает ряд практических рекомендаций для снижения уровня преступности и вывода военных из сферы политики.
  В отношении снижения уровня преступности рекомендации Хантингтона выглядят следующим образом:
  1) Если власть перешла к новому режиму в результате пакта или переговоров режима и оппозиции, не следует пытаться предъявить должностным лицам авторитарного режима обвинения в нарушении прав человека. Политическая цена таких усилий перевесит любую моральную цену.
  2) Если власть перешла к новому режиму под решающим влиянием масс, и у демократизаторов есть ощущение, что это желательно и с политической, и с моральной точек зрения, следует немедленно (в течение первого года пребывания у власти) предъявить функционерам авторитарного режима обвинения, которые не будут распространяться на должностных лиц среднего и низшего уровня.
  3) Необходимо разработать способы полного и всестороннего публичного расследования того, как и по каким причинам совершаются преступления.
  4) Признать, что в вопросе "обвинять и наказывать versus прощать и забывать" каждая альтернатива ведет к сложнейшим проблемам и что наименее опасным курсом вполне может быть: не обвинять, не наказывать, не прощать, и сверх всего остального, не забывать (88).
  17 - А. П. Цыганков 257
 
  Для вывода военных из сферы политики и обеспечения их профессионализма Хантингтон предлагает демократизаторам:
  1) Безотлагательно очистить армию от потенциально нелояльных офицеров, включая как сторонников авторитарного режима, так и реформаторов армии, возможно, способствовавших установлению демократии.
  2) Жестко наказать организаторов переворота против нового правительства.
  3) Консолидировать командные структуры вооруженных сил. Устранить аномалии и дать ясно понять, что глава правительства - гражданское лицо - является одновременно верховным главнокомандующим.
  4) Существенно сократить армию, учитывая, что ее непомерная численность диктовалась потребностями управления обществом.
  5) Использовать сэкономленные от сокращения армии средства для увеличения оплаты, пенсий, льгот, для улучшения жилищных условий офицеров.
  6) Реорганизовать вооруженные силы в силы быстрого реагирования по устранению угроз внутренней нестабильности - это устранит склонность военных думать о политике в отсутствие угрозы извне.
  7) Существенно сократить численность войск, расположенных и предместьях столицы и перевести их ближе к относительно малонаселенным и территориально удаленным местам.
  8) Снабдить военных современной техникой и электронным оборудованием, требующими овладения особыми навыками для их управления.
  9) Использовать любую возможность для выражения вооруженным силам своего уважения - посещать военные церемонии; вручать медали; подчеркивать, что солдат сосредотачивает в себе важнейшие ценности нации; появляться, если это не противоречит конституции, в военной униформе.
  10) Развивать и поддерживать политическую организацию, способную мобилизовать сторонников на улицах столицы на случай, если военный переворот все же произойдет (89).
  Следует помнить, что рекомендации по выводу военных из политики распространяются Хантингтоном на те общества, где авторитарный режим был военным по своей природе, где офицеры находились у власти и сформировалась "военная бюрократия", выполнявшая все необходимые функции по управлению обществом. С этой точки зрения, рекомендации ученого относятся скорее к демократизаторам на Юге, чем на Востоке. Однако сама по себе проблема "демилитаризации политики", как нам уже приходилось упоминать, является весьма актуальной и для демократизирующихся посткоммунистических режимов.
  258
 
  8. РЕЗУЛЬТАТЫ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ПЕРЕХОДНЫХ ПРОЦЕССОВ
  Вариативность результатов демократического перехода
  Завершающим разделом нашей работы будет рассмотрение результатов демократических переходных процессов. Разумеется, наша характеристика результатов посткоммунистических переходов будет весьма условной - переходы продолжаются и поныне, и мы можем исходить лишь из знаний, имеющихся на конец 1994 - начало 1995 годов.
  Результатом переходов от тоталитарно-авторитарного правления, увы, далеко не всегда оказывается демократическая консолидация и стабильное функционирование демократии. Процесс демократизации может вести также и к смешанного типа режимам, и даже к неоавторитарным формам правления. Такая вероятность не должна восприниматься как нонсенс на том основании, что демократический процесс зашел "слишком далеко". До тех пор, пока хрупко достигнутое в обществе социальное равновесие, пока экономические реформы не дали реально ощутимых результатов, а значительная часть населения еще не сделала своего выбора в пользу демократии, всегда найдутся силы, желающие возврата к ancient regime и готовые воспользоваться ошибками реформаторов. Демократизация таит в себе немало сюрпризов и может быть прервана гораздо быстрее, чем иногда представляют себе ее сторонники.
  Различные состояния режима могут сменять друг друга в зависимости от самых разных факторов. Режим, находившийся на пути к консолидации, может внезапно лишиться тех достижений, которые многими воспринимались как необратимые. Демократический в своей основе режим может смениться смешанным, а смешанный - неоавторитарным или даже тоталитарным. Если под давлением обстоятельств политические силы соглашаются на демократию как на временное решение - ситуация, рассмотренная А. Пшеворским (90), - то это вовсе не означает, что эти же самые силы не предпочтут возвращения к диктатуре при изменившихся обстоятельствах. В политическом анализе фактору времени принадлежит особое значение - на различных временных отрезках рассматриваемые нами результаты могут отличаться с точностью до своей противоположности. Характерный пример - эволюция российского посткоммунистического режима. В 1990- 1992 году большинство социальных сил согласилось на установление ряда демократических институтов, однако в конце 1993-1995 гг. все больше партий и движений (в том числе, и тех, что именуют себя
  17* 259
 
 демократическими) склоняется к авторитарным сценариям выхода из кризиса. Демократия еще существует, хотя и в значительно урезанных формах, но сил, способных удержать се от дальнейшего распада, остается все меньше.
  Ниже мы рассмотрим возможные результаты демократических переходов, следуя классификации Т. Карл и Ф. Шмиттера. С точки зрения исследователей, говоря о результатах, следует рассматривать следующие четыре варианта - консолидированная демократия, неконсолидированная демократия, смешанный режим и возвращение к авторитарному правлению (91).
  Консолидированная демократия
  В 4.7. мы уже рассмотрели возможность и условия установления консолидированной демократии. Согласно Т. Карл и Ф. Шмиттеру, такими условиями являются: 1) установление контроля за принятием решений избранными должностными лицами; 2) проведение регулярных свободных выборов; 3) всеобщее избирательное право для достигших совершеннолетия граждан; 4) широкие возможности, предоставляемые гражданам для выставления их кандидатуры на выборах;
  5) право на свободу самовыражения, речи, предоставления петиций;
  6) доступ к альтернативным источникам информации; 7) право создавать ассоциации и партии или становиться их членами; 8) гражданский контроль за вооруженными силами. Когда перечисленные нормы установлены и уважаются всеми политическими силами, консолидированную демократию можно считать достигнутым результатом.
  Среди стран, находящихся в процессе перехода от коммунистического правления, демократическая консолидация выглядит как наиболее вероятный результат в Польше, Чехии и Венгрии. С некоторой осторожностью 3. Бжезинский добавляет в эту группу Словению и Эстонию, полагая, что будущее этих стран в основном предопределено (92), и что они смогут присоединиться к странам Европейского Сообщества либо в начале следующего, либо даже в этом десятилетии. Конечно, не следует преуменьшать стоящих перед ними трудностей, связанных, в частности, с сокращением значительного отставания в уровне жизни от развитых стран. Ведь даже если предположить, пишет Бжезинский, что Германия и Австрия будут ежегодно увеличивать свой ВВП на 2 процента, в то время как. Польша, Венгрия и бывшая Чехословакия будут развиваться вдвое быстрее, то и тогда для полного сокращения упомянутого отставания Чехословакии потребуется 30 лет, Венгрии - 46 лет, а Польше - 63 года (93). Тем не менее, этот
  260
 
 результат является наиболее благополучным, по сравнению с нижеследующими.
  Минималистская, или неконсолидированная демократия
  Минималистская, или неконсолидированная демократия может существовать в тех случаях, когда легитимность власти непрочна и лишь часть демократических процедур успешно реализуется. Выборы проводятся, ассоциации беспрепятственно создаются, отдельные права уважаются, однако "комплекс правил и институтов еще не превратился в регулярные, массовоприемлемые и предсказуемые образцы, способные самовоспроизводиться и закреплять лояльность граждан" (94). Демократия в этом случае имеет слабые шансы быть свергнутой и смениться на что-то еще, однако она удерживается не столько благодаря прочности демократических норм и процедур, сколько в результате отсутствия жизнеспособных альтернатив.
  В таком положении долгое время находилась Аргентина. Из посткоммунистических режимов на сегодняшний день, т.е. на конец 1994 - начало 1995 года, сюда, в принципе, могут быть отнесены Словакия, Болгария, Латвия, Литва, а также, хотя и с меньшей уверенностью, Румыния и Хорватия. Бжезинский прибавляет к этой группе Киргизстан и Туркменистан (95), однако их политические устройства вполне могут быть рассмотрены и как смешанные или авторитарные (96).
  Смешанный режим
  Третий возможный результат перехода - формирование смешанного политического устройства, не способного ни удовлетворить основным требованиям демократии, ни отказаться от нее полностью. Мы уже рассмотрели основные вариации смешанных режимов - диктократии и демократуры - в 3.2. Диктократия пренебрегает политической конкуренцией и регулярным проведением выборов, но признает определенные права и свободы граждан. Напротив, демократура чаще всего является сочетанием регулярно проводимых выборов и резкого ограничения прав граждан и оппозиции. Диктократия элитарна, демократура же носит более популистский характер. Оба эти типа режима широко встречаются в странах Африки и Центральной Америки, а в каких-то характеристиках и в странах посткоммунистического региона. Как правило, смешанным режимам не под силу обеспечить стабильное продолжение переходных процессов, в связи с чем их полезно рассматривать как режимы, находящиеся в промежуточном состоянии на пути либо к демократии, либо к авторитаризму.
 
  261
 
  В классификации Бжезинского в эту группу с наибольшей вероятностью попадают страны, чье политическое и экономическое будущее неясно и останется таковым по меньшей мере десятилетие или дольше (97). Среди них - Россия, а также Украина, Беларусь, Грузия, Армения, Азербайджан, Казахстан и Узбекистан. Процесс реформирования идет здесь с огромными трудностями, конституционная реформа, приватизация, свобода средств массовой информации сопрягаются с экономическим хаосом, отсутствием эффективной финансовой дисциплины, бесконтрольно растущей инфляцией и безработицей, крайним паразитизмом нового капиталистического класса, взаимным нежеланием режима и оппозиции идти на какие-либо уступки, обнаруживающимися (со стороны России) имперскими амбициями.
  Распад демократического режима и возвращение к авторитаризму
  Наиболее мрачно, по мнению Бжезинского, будущее перехода выглядит для Сербии, Албании, Македонии, Боснии, Молдовы и Таджикистана (98). По достигнутым результатам эти страны близки к предыдущей группе, однако в силу различных причин (развивающиеся на территории страны военные действия, слабости ресурсной базы, углубляющаяся этническая поляризация и др.) будущее этих стран еще в большей степени чревато прерыванием переходных процессов и возвращением к авторитаризму.
  Статистически такой результат, считают Карл и Шмиттер, весьма типичен, если иметь ввиду исторический опыт демократических переходов. Все предыдущие волны демократизации завершались тем, что большая часть демократизирующихся обществ возвращалась к авторитарному правлению. Выживала меньшая часть, закрепляя достигнутые преобразования и увеличивая численность демократий в абсолютном выражении (99). Таким образом, если справедливы утверждения, что продолжительность каждой из волн демократизации насчитывает около двадцати лет, то в период от 2000 до 2010 года мы станем свидетелями отката демократизирующихся сегодня посткоммунистических обществ к новому авторитаризму.
  Возвращение к авторитаризму может происходить различными путями, под воздействием внешних и внутренних сил, в результате, как сформулировал Дж. Мунк, "медленной" и "внезапной смерти" демократии (100), в результате переворота или революционного коллапса (101). В рамках теории режимов честь разработки концепции распада демократических режимов принадлежит уже не раз упоминавшемуся X. Линцу. Линц и его коллеги на материале различных стран внима
  262
 
 тельно проследили процесс укрепления нелояльной оппозиции режиму, завоевание ею значительной части умеренной оппозиции и вчера еще нейтральных слоев населения; процесс возникновения неразрешимых проблем и вытекающих отсюда кризисов; появление в обществе кризисных групп; роль политического насилия в процессе распада демократий; постепенную утрату правительством монопольного владения органами государственного принуждения и отказ от завоеваний демократии; влияние институтов парламентаризма и президентства на углубляющуюся дестабилизацию демократического режима; утрату власти правительством и конец демократического режима; а также последующие проблемы, связанные с редемократизацией и обретением нового политического равновесия (102).
  Если ни одна из стратегий выхода из кризиса и последующей стабилизации демократического режима не оказалась эффективной, X. Линц называет пять вероятных путей его крушения (103). Перечислим вслед за исследователем эти пути,
  1) Неконституционная замена демократически избранного правительства группой, готовой использовать силу, действия которой получают легитимацию через институционные механизмы, созданные при введении чрезвычайного положения. Устанавливается переходная власть с намерением восстановить демократический процесс, которая впоследствии сталкивается с определенными отклонениями.
  2) Захват власти коалицией представителей недемократических (в основном, додемократических) структур правления, принимающих в свои ряды политиков прежнего демократического режима и лидеров нелояльной оппозиции, но осуществляющих лишь незначительные перемены социальной структуры и институтов демократической системы.
  3) Установление нового авторитарного режима, основанного на объединении общественных сил, из которых исключаются ведущие политические деятели прежнего демократического режима, без создания однако новых политических институтов и без какой-либо массовой мобилизации сил в поддержку нового режима.
  4) Переход власти в руки хорошо организованной нелояльной оппозиции, имеющей массовую базу в обществе, жаждущей создать новое общественно-политическое устройство и не желающей делить власть с политиками прежнего режима, разве что с второстепенными партнерами по переходному периоду. В результате, пишет Линц, может возникнуть как жесткий авторитарный режим, так и предтоталитарный.
  5) Переход власти, если демократический режим, даже ослабленный, не сдается легко и требуется продолжительная борьба (граждан
  263
 
 ская война). Такой конфликт возникает как результат твердого противостояния демократического правительства отказу от власти при его неспособности справиться с оппонентами и высокой степени общественно-политической мобилизации общества, расколотого в поддержке правительственных или оппозиционных сил.
  Проблема редемократизации
  Под редемократизацией понимают повторное возвращение к демократическим процессам либо в результате способности слабеющего и разрушающегося демократического режима изыскать новые ресурсы, либо после относительно непродолжительной стадии умеренно-авторитарного режима. Отличительной характеристикой редемократизации выступает ее преемственность - в тех или иных формах - с предшествовавшими ей демократическими переменами. Очевидно, что и после распада демократического режима определенные начала демократии могут сохраниться в виде остатков институтов (полусвободная пресса, полурыночная экономика; наличие гражданских, хотя и не оппозиционных правительству организаций, большие права регионам и пр.), изменившихся позиций отдельных групп элиты и целых социальных слоев.
  Редемократизация не является ни неизбежной, ни закономерной, даже если общество и не ожидает установления неототалитаризма. Нельзя исключать возможности, что демократические процессы будут сопровождаться такими явлениями, которые приведут большую часть масс и элит к убежденности в пагубности демократии как таковой (экономическое обнищание и голод, продолжительная и кровопролитная гражданская война, уникальные по своим масштабам факты коррупции демократического правительства). В этом случае каждая новая волна демократизации будет преодолевать те же трудности, сталкиваться с решением во многом тех же проблем, что остались в наследство от прежнего демократического правительства.
  В том же случае, если неоавторитаризм будет умеренным, то потенциал реформ в обществе способен не только сохраняться, но и накапливаться. Примером может служить брежневский режим в Советском Союзе, сохранивший в обществе память о хрущевской либерализации и волю к углублению начатых ею процессов. В условиях современной российской ситуации (начало 1995 года) продолжение начавшегося свертывания демократических реформ видится как вполне вероятное развитие событий. Введение авторитаризма может стать инициативой как правительственных, так и оппозиционных кругов. Ли
  264
 
 беральные демократы, как писал Линц, могут прийти к выводу, "что демократия не гарантирует приемлемого общественного порядка". В этом случае "они скорее прибегнут к превентивному военному перевороту, так как будут иметь при этом значительную поддержку общественных слоев, тоже ощущающих эту угрозу. Итогом может быть авторитарный режим со многими чертами фашизма, но природа его будет бюрократически-технократической, без массовой мобилизации" (104). Еще более вероятно, что инициатива авторитарной стабилизации будет исходить от военных или от блока сил, в который военные войдут в качестве одной из составляющих. Возможно также, что главными организаторами распада демократии станут представители непримиримой оппозиции режиму Ельцина.
  В нашу задачу не входит детальное рассмотрение тех путей, посредством которых существующий в России демократический режим может быть уничтожен. Вопрос, который мы хотели бы поставить в завершении нашей работы - возможна ли будет редемократизация, если распад российского демократического режима продолжится? Опираясь на уже сказанное, мы ответим на этот вопрос следующим образом: в том случае, если в результате возврата к недемократическим формам правления в России будет установлен режим умеренно-авторитарной ориентации (независимо от того, какими путями это произойдет), редемократизация неизбежна, и демократическая оппозиция должна быть готова к этому.
  18 - А. П. Цыганков 265
 
  Вместо заключения
  Поскольку наша работа написана в форме учебного пособия и представляет собой своего рода аналитический обзор имеющихся в западной (преимущественно, американской) литературе исследовательских подходов, то у нее нет и не может быть выводов, обычно по пунктам излагающихся в заключении.
  Мы будем рады, если в ходе знакомства с нашей работой у читателя возникнет интерес к существующим на сегодняшний день теориям политических режимов и к содержащемуся в их рамках потенциалу объяснения конкретных политических процессов, в том числе, происходящих в странах бывшего Советского Союза, а также неудовлетворенность тем, что большая часть затронутых в книге вопросов рассмотрена неполно, схематично и нуждается в дальнейшем исследовании. Именно это - открытость теорий режимов и их эвристический потенциал - является залогом их дальнейшего развития и совершенствования.
  Впереди у такого развития большой и сложный путь. Макрополитические исследования испытывают немалые трудности в связи с углубляющейся дифференциацией и специализацией теоретического знания. Все больший и больший круг вопросов нуждается в систематическом обобщении. Внешняя политика переходных режимов, взаимосвязь внутренней и внешней политики в период поставторитарного перехода, возникновение новых форм технократического авторитаризма, упадок харизматической и мобилизационной политики, глобализация демократии, проблема консолидации демократии, стратегия и тактика демократической оппозиции в период редемократизации - невозможно даже приблизительно очертить весь круг заслуживающих в этой связи внимания вопросов.
  Можно, однако, с уверенностью предсказать, какие вопросы в ближайшие десятилетия станут для теории режимов центральными. Вопервых, вопросом первостепенной важности станет укрепление демократических институтов в отдельных, прежде всего, посткоммунисти
  266
 
 ческих странах, и в этой связи обеспечение необратимости продолжающейся в мире волны глобальных демократических преобразований. Во-вторых, таким вопросом по-прежнему остается вопрос культурной идентификации новых политических систем. Правильно решенный, этот вопрос поможет понять пути дальнейшей стабилизации новых демократий, блокируя их откат к авторитарно-тоталитарным политическим устройствам. Наконец, в-третьих, всестороннему рассмотрению подвергнется роль внешнего контекста демократических переходов. Чем более мрачными будут демократические перспективы в странах бывшего Советского Союза и Восточной Европы, тем большей будет вероятность того, что распад сформированного холодной войной пространства международной безопасности приведет человечество к новой полосе жестоких конфликтов и войн. Такая перспектива побуждает исследователей вновь и вновь возвращаться к обсуждению того, какая из имеющихся в распоряжении политиков идей возобладает в мире в ближайшем будущем. Сможет ли идея демократии, предлагающая хотя и не всегда своевременные и эффективные, но несомненно, наиболее цивилизованные пути разрешения встающих перед различными обществами проблем, возобладать над идеями национализма, коммунизма и религиозного фундаментализма? К сожалению, сегодня эти вопросы звучат отнюдь не риторически.
  В этой связи особенно велика цена ошибок реформаторов в странах посткоммунизма, а также всех тех, для кого идеалы свободы и демократии не являются лишь удобными политическими лозунгами. Ведь в конечном счете, как об этом убедительно писал С. Хантингтон, единственным гарантом демократических преобразований является политическая воля основных акторов перехода. Никаких иных гарантов не существует.
  267
 
  Рекомендуемая литература
  Гл. I. Происхождение понятия "политический режим" и основные исследовательские подходы
 Американская социология: перспективы, проблемы, методы. М., 1972.
 Андерсон П. Размышления о западном марксизме. М., 1991,
 Аристотель. Политика. - Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 4. М., 1984.
 Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993.
 Буржуазная социология на исходе XX века. Критика новейших тенденций. Отв. ред. В.Н. Иванов. М., 1986.
 Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан. Очерки политической социологии современного капитализма. М., 1985.
 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
 Вятр Е. Социология политических отношений. М., 1979.
 ГайденкоП.П., Давыдов Ю.Н. История и рациональность. Социология Макса Вебера и веберовский ренессанс. М., 1991.
 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990.
 Гоббс Т. Избран. произв. в 2-х тт. М., 1964.
 Грамши А. Тюремные тетради. В 3-х ч. М., 1991.
 Грималь П. Цицерон. М., 1991.
 Гуторов В.А. Античная социальная утопия. Вопросы истории и теории. Л., 1989.
 Дмитриев А. Политическая социология США (очерки). Л., 1971.
 Зарубежная политическая наука: история и современность. Вып. 2. М., 1990.
 Из двух эпох: русская философия права и социальная реальность ("Круглый стол" редакции). - Социологические исследования, 1990. № 3.
 История политических и правовых учений. Под ред. В.С. Нерсесянца. М., 1983.
 История социологии в Западной Европе и США. М., 1993. Ленин В.И. Полн. Собр. Соч.
 
  268
 
 Макиавелли Н. Государь. М., 1990.
 Маркс К., Энгельс Ф. Собр. Соч.
 Медушевский Л.Н. Демократия и тирания в новое и новейшее время - Вопросы философии, 1993. № 10.
 Монтескье Ш.Л. Избран. произв. М., 1956.
 Мушинский Б.О. Антонио Грамши: учение о гегемонии. М., 1990.
 Ожиганов Э.Н. Политическая социология Макса Вебера. Рига, 1986.
 Ордешук П. Эволюция политической теории Запада и проблемы институционального дизайна. - Вопросы философии, 1994. № 4.
 Платон. Собрание сочинений в 4-х тт. М., 1990.
 Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2-х тт. М., 1992.
 Современная буржуазная политическая наука: проблемы государства и демократии. Под общ. ред. Г.Х. Шахназарова. М., 1982.
 Современная западная социология: классические традиции и поиски новой парадигмы. М., 1990.
 Современная западная социология: Словарь. М., 1990.
 Современный капитализм: критический анализ буржуазных политологических концепций. Отв. ред. К.С. Гаджиев. М., 1988.
 Токвиль А. О демократии в Америке. М., 1992.
 Токвиль А. Старый порядок и революция. 4-е изд. М., 1905.
 Томас Джефферсон о демократии/ Сост.: Сол К. Падовер. СПб., 1992.
 Тэрнер В. Структура социологической теории. М., 1985.
 Хрусталев М.А. Теория политики и политический анализ. М., 1991.
 Цыганков А.П. Предмет и метод политической науки. М., 1992.
 Шан Ян. Книга правителя области Шан. М., 1992.
 Юсим М.А. Этика Макиавелли. М., 1990.
 
 Almond G.A. A Discipline divided. Schools and sects in political science.
 L. etc., 1990.
 Apter D.E. Introduction to Political Analysis. Cambr., 1977.
 Berger В., Berger P. Sociology reinterpreted. N.Y., 1981.
 Bcrger P., Luckman T. The social construction of reality. N.Y., 1966.
 Dahl R.A. Modern Political Analysis. Englewood Cliffs, 1964.
 Duverger М. Les regimes politiques. P., 1961.
 Harrison D. The Sociology of Modernization and Development. L., 1988.
 Held D. Models of Democracy. Stanford, 1990.
 Lasswell H.D., Kaplan A. Power and Society. New Haven, 1950.
 Lipset S.M. Consensus and Conflict. Essays in Political Sociology. Ne
 Brunswick, 1985.
 Mommsen W. The Age of Bureaucracy. Perspectives on the Political
 Sociology of Max Weber. Oxf., 1974.
 Padioleau J. L'ordre social: Principes d'analyse sociologique. P., 1986.
 
  269
 
 Presthus R. Elites in the Policy Process. Cambr., 1974.
 Putnam R.D. The Comparative Study of Political Elites. Englewood Cliffs, 1976.
 Quermonne J.-L. Les regimes politiques occidentaux. P., 1986.
 SchumpeterJ. Capitalism, socialism and democracy. N.Y., 1950.
 Taylor M.C., Rhyne L.H., Rosenthal S.J., Dogbe K. Introduction to Sociology. Study Guide. Prepared by L.Rhync. N.Y., 1988.

<< Пред.           стр. 7 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу