<< Пред.           стр. 36 (из 52)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 В «Одномерном человеке» мы находим образ человека, живущего в обществе с одним измерением, руководимом такой же убогой плоской философией. Общество, в котором критика парализована тотальным контролем, это общество без оппозиции. Философия поражена язвой технологической рациональности и логики силы-власти при поддержке худшей разновидности позитивизма.
 
 В технологическом обществе аппарат стремится к всевластию, определяя не только занятость и социальное поведение, но и индивидуальные потребности. Технологический универсум стремится стать политическим универсумом. Это последняя стадия реализации исторического проекта — превращение природы в простой объект подавления.
 
 Свобода мысли и слова, сознания и инициативы, однажды пройдя институализацию, разделяют судьбу всего общества. В самом деле, индустриальное общество, сражающееся за «всеобщее процветание», есть общество, организация которого требует все более эффективной власти над природой и человеком (ее частью), все более действенного использования ресурсов. Высокая продуктивность делает все более напряженным труд, ограничивая потребности. Так подавляющий контроль распространяется на все
 
 572
 
 сферы жизни общества, включая приватные отношения, абсорбируя все альтернативы. В тоталитарно-технологическом универсуме «душа и тело постоянно мобилизованы на его защиту». Это общество способно сдерживать любое качественное изменение в нужных временных рамках, а его рафинированные техники контроля дают человеку иллюзию свободы. «Некоторая комфортная, прилизанная, рассудочная, демократичная несвобода доминирует в разросшейся индустриальной цивилизации».
 
 Так общество, аннулируя критическую мысль, уничтожает саму возможность изменения. Развитие капитализма изменило структуру и функции классов, рабочий класс, интегрированный системой, потерял роль трасформирующего исторического фактора. Теперь борьба за обновление не может идти путем, указанным Марксом. «Тоталитарные тенденции одномерного общества делают неэффективными традиционные формы протеста... Все же на периферии общества есть социальный слой отверженных, чужаков, эксплуатируемых, преследуемых национальных меньшинств, безработных и неработоспособных, жаждущих положить конец невыносимым условиям... Их оппозиция подрывает систему извне, эта сила нарушает правила игры, показывая тем самым, что игра нечистая. Когда, объединяясь, они требуют элементарных прав, то, встреченные вооруженной силой, готовы к пыткам, лишению свободы и даже смерти... Сам факт, что они отказываются участвовать в игре, уже означает начало конца этого периода».
 
 Это не значит, что события будут развиваться таким образом. Это лишь знак нового настоящего внутри и за пределами индустриального общества. У критической теории нет понятий, заполняющих лакуну между настоящим и будущим, обещаниями и успехами. Оставаясь негативной, эта теория «хочет сохранить верность тем, кто безо всякой надежды дал и продолжает давать жизнь Великому Отказу».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 7. ЭРИХ ФРОММ И «ГРАД БЫТИЯ»
 
 7.1. Порок ли неподчинение?
 
 Человек рождается тогда, когда он разрывает первобытные связи с природой, характеризующие животное существование. Такова точка зрения Эриха Фромма (1900—1980). Порвав цепи, человек остается одиноким. Дискомфорт изоляции заставляет его выбрать один из следующих путей: 1) подчиниться власти (человека, государства, института, божества); 2) попытаться подчинить других, — т.е. мазохизм или садизм. Но и первый (мазохизм), и второй
 
 573
 
 (садизм) пути, пишет Фромм в «Психоанализе современного общества» (1955), патологичны как формы человеческого поведения. Крах таких моделей поведения ведет к признанию, что единственно здоровая форма отношений есть любовь. Лишь она дает возможность сохранить полноту свободы.
 
 Отделение человека от природы (как в физическом, так и в социальном плане) — вещь непростая. Его преследуют искушения «кровосмесительного сращения» с кланом, социальной группой, властью, связь с которыми страхует человека от риска и ответственности. Проблема в том, пишет Фромм в книге «Бегство от свободы» (1941), что ставший свободным человек ответствен за свои поступки, мысли, выбор. Когда он не выдерживает груза этой ноши, то ищет убежища в стадном конформизме, слепо принимает и выполняет установленные нормы, защищает клан от «врагов», т.е. от всех чужаков, «несвоих».
 
 В поисках собственной идентичности человек, выбирая суррогаты, жертвует своим душевным здоровьем. Здоровье характеризуется способностью любить и творить, освобождением от кровосмесительных клановых связей, самодостаточностью, пониманием, что человек обладает собственными потенциями в их объективности и разумности.
 
 Что смиренное подчинение есть добродетель, а неподчинение — порок, веками внушали жрецы, феодалы, промышленные магнаты и родители, читаем мы в работе Фромма «Неподчинение как психологическая и моральная проблема» (1963). «Адам и Ева были внутри природы, как зародыш в утробе матери. Однако неподчинение разорвало эту природную связь, и они стали индивидами. Первородный грех дал начало истории. Человек был изгнан из земного рая, чтобы он научился все делать сам и стал настоящим человеком».
 
 Как следует из пророчеств, дальнейшая эволюция человека была бы невозможна без серии актов неповиновения. Не только пример Прометея, похитившего огонь у богов, доказывает это. Духовное развитие стало необратимым, когда предки нашли смелость сказать «нет» властям от имени собственной совести и веры. Разве смог бы интеллект достичь таких вершин, если бы не свойство человека возражать авторитетам и выступать против предрассудков? Личность становится свободной, в частности, и посредством непослушания. Способность быть несогласным — одно из условий свободы. С другой стороны, свобода проявляется как протест. «Если у меня есть страх перед свободой, то трудно найти мужество не подчиниться. В самом деле, свобода и способность протестовать неотделимы друг от друга», ибо без них рост личности невозможен. Не менее очевидно, что если «человечество покончит с собой, то это произойдет благодаря тем, кто нажмет на фатальные кнопки, тем, кто подчинится архаичным чувствам страха, ненависти, жажды
 
 574
 
 обладания, тем, кто выступает от имени так называемого государственного интереса и национального престижа... Советские лидеры щедры на разговоры о революции и свободном мире. Но именно откровенное применение силы и изощренные убеждения вызвали неповиновение... способность сомневаться, критиковать и не подчиняться есть то, что располагается между будущим человечества и концом цивилизации».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 7.2. Быть или иметь?
 
 Анализу причин кризиса современного общества посвящена одна из самых известных книг Фромма «Иметь или быть?» (1976). Из двух способов существования — иметь и быть — в первом берется за аксиому правило: «Я есть то, что имею и потребляю». Индивидуалистам и консумистам Фромм напоминает призыв Будды не стремиться к собственности. Ничто не утешит человека, обретшего весь мир и потерявшего себя, говорил Иисус. Маркс, говоря о том, что «роскошь есть точно такой же порок, как и бедность», советовал быть в середине бытия, что значило не иметь слишком много (Фромм ссылается на «подлинного», не тронутого искажениями Маркса). Модальности бытия человека суть «независимость, свобода и присутствие критического разума». Фундаментальная характеристика бытия — быть активным, но не в смысле внешней суеты, а в смысле внутренней продуктивности. Это означает обновляться, расти, любить, выйти из изоляции собственного Я.
 
 «Центром культуры позднего средневековья был град Божий. Современное общество стало развиваться под знаком земного града. Такая точка зрения привела наш век к судьбе Вавилонской башни, которая шатается на наших глазах, грозя обвалиться. Если град Божий и град земной образуют тезис и антитезис, новый синтез представляется единственной альтернативой хаосу. Синтез духовного ядра позднесредневекового мира и рациональной пост-ренессансной культуры образует град Бытия».
 
 Город Бытия будет городом нового человека, структура которого характеризуется следующими чертами. «Готовность отказаться от всех форм присвоения, чтобы "быть" до конца. Надежность, чувство подлинности и доверие основаны на приятии всего — потребностей, интересов, любви, солидарности с окружающим миром, вместо суетного желания иметь, контролировать мир, быть рабом собственных интересов... Любовь и уважение к жизни во всех ее проявлениях, осознание, что не вещи, власть и все, что от смерти, а жизнь и все к ней принадлежащее обладают сакральным характером... Развитие собственной способности любить и критически мыслить, собственную фантазию, которая не есть бегство от
 
 575
 
 невыносимых обстоятельств, а скорее предвосхищение конкретных возможностей преодоления обстоятельств... Осознание того, что зло деструктивно и проистекает из поражения, невозможности дальнейшего роста». Как совместить социальную природу с призванием человека любить? Этой проблеме посвящена книга «Искусство любви» (1956).
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 8. ЛОГИКА СОЦИАЛЬНЫХ НАУК: АДОРНО ПРОТИВ ПОППЕРА
 
 На конгрессе «Логика социальных наук», организованном в Тюбингене Немецким обществом социологии в октябре 1961 г., выступили Поппер и Адорно. Тогда произошло первое столкновение между эпистемологической школой критического рационализма и франкфуртской школой диалектики.
 
 Поппер выступил с тезисом о единстве научного метода «Метод социальных наук, как и естественных, состоит в попытках решить свои проблемы, именно от проблем отталкиваются и те, и другие. Они предлагают и критикуют решения». Доказательства могут привести как к подтверждению, так и к опровержению. Мы учимся на ошибках: всякая теория, опровергаемая в принципе, остается неполной. Она дает событие в некой перспективе (социологии, биологии, психологии или экономики). Объективность теории эквивалентна ее контролируемости и опровергаемости. Объективность есть атрибут теории, в то время как беспристрастность может быть приписана только личности. Объективность есть факт общественного (не приватного) контроля.
 
 Отвечая Попперу, Адорно предложил более широкое понятие логики, в смысле не только общих правил мышления и дедуктивной дисциплины, но и конкретных процедур социологии. На три момента обратил внимание Адорно: а) социологию по типу конструкции нельзя сравнивать с естественными науками; б) социологии более 160 лет (если считать ее рождение с Сен-Симона, а не с Конта), значит, негоже обращаться с ней, как с «незрелой девицей»; в) бесполезно отрицать разницу между естественными и социальными науками, опираясь на методологию.
 
 Познавательный идеал когерентного объяснения обнаруживается как неадекватный (каким бы элегантным он не выглядел с математической точки зрения), ибо он не нейтрален относительно категориальных структур. Общество противоречиво и все же поддается определениям, оно рационально и иррационально вместе, систематично и нерегулярно, оно — слепая, но все же опосредованная сознанием природа. Это должна учитывать социология. Иначе одно противоречие выливается в другое, еще более фатальное. Метод по сути, уверен Адорно, небезразличен к предмету. Методы зависят не от методологического идеала, а от вещи.
 
 576
 
 Спекулятивный метод нельзя рассматривать как болезнь социального познания. Без предвосхищения момента целого нет адекватных частных наблюдений, неопределено точное место и ценность каждого из них. Адорно, как и Поппер, — за критику, однако он боится доверять ее фактам. «Социальные факты не есть последняя реальность, поэтому основанием познания быть не могут... Не все теоремы суть гипотезы: теория — это цель, а не средство социологии... Критика не только формальна, но и материальна: критическая социология, если истинны ее понятия, всегда и по необходимости есть критика общества, как уже объяснил Хоркхаймер своим анализом традиционного и критического общества».
 
 Социология знания, игнорирующая различие истинного и ложного сознания и представляющая прогресс в виде движения к истинной объективности, на самом деле, по Адорно, проигрывает марксистской концепции науки. Концепция идеологии не болтовня, в ней нет вульгарного релятивизма.
 
 Истинное познание связано с аспектом всеобщего. «Опыт противоречивости социальной реальности есть не точка отсчета, а мотив, который только и конституирует возможность социологии вообще. Только тогда, когда мы думаем об ином обществе, оно становится проблемой (по выражению Поппера). Через то, чем оно не является, мы узнаем, что такое общество». В действительности отказ социологии от теории общества по сути есть смирение: отчаявшись изменить общество, мы уже не ставим задачи понять целое.
 
 Социологию, замечает Адорно, нельзя свести к «административному исследованию». Взгляд на общество как целое предполагает подъем над рассеянными фактами. С другой стороны, эмпирические факты — как капли воды на раскаленном железе. Эмпирическая социология занята объективным исследованием субъективных мнений: не почему, а что думают люди по тому или иному поводу. Так из-за произвольного выбора предметов ускользают объективные проблемы, скрытые под поверхностью.
 
 Позитивизм делает допущение, что реальность как целое подчинена слепому импульсу к бесконечным изменениям. После ликвидации идеализма его устраивают лишенные смысла осколки. Что именно ликвидировано, его не интересует. Мысль Адорно, таким образом, сконцентрирована на диалектике всеобщего. Тотальность как диалектика. Диалектика как дескриптивная теория объективных противоречий общества. Тотальность как научное сознание, постольку поскольку оно не растворяется в инструментальном разуме. Тотальность как осознание бесконечных аспектов общества и тотальность как регулятивная идея. Тотальность как критическая категория. Тотальность как призыв к фантазии, забытой позитивизмом. Тотальность как теория социально-экономических и вообще объективных структур.
 
 577
 
 
 
 
 
 
 
 
 9. «ДИАЛЕКТИК» ЮРГЕН ХАБЕРМАС ПРОТИВ «СТОРОННИКА ВЫБОРА» ГАНСА АЛЬБЕРТА
 
 Спор Адорно с Поппером продолжили диалектик Хабермас (ученик Адорно) и критический рационалист Альберт (последователь Поппера). Хабермас уверен, что социальные науки развиваются в направлении позитивистского идеала: в них начинает преобладать чисто технический интерес. Стало быть, без нормативной точки зрения наука превращается в инструкцию, указующую пути и средства, но понимания целей при этом нет. Разум бессилен перед целями, ибо их нельзя обосновать. Разум, очищенный от всякого момента просвещенной воли, — чужд сам себе. Частная жизнь духа ведет к фантомному существованию, основанному на произволе под именем «решения».
 
 Познание образовано из научных суждений. Оценочные суждения основываются на решимости. Дуализму фактов и решений соответствует эпистемологическое различие между знанием и оценкой и методологическое требование ограничить и унифицировать экспериментальные науки. Наука не может решить практических и нормативных проблем, а оценочные суждения не могут законно принять форму теоретических утверждений. Поэтому дуализм фактов и решений, полагает Хабермас, способствует редукции знания к экспериментальным наукам в узком смысле слова и, следовательно, уводит блок жизненных проблем с горизонта наук вообще. Но если практические проблемы вынести и подчинить рациональному обсуждению, то нужно ли удивляться последней отчаянной попытке вернуться к закрытому миру образов и мифических сил? Так позитивизму познания соответствует «решимость в выборе» в практической области. Так цена экономии в выборе средств — абсолютно свободный выбор наиболее высоких целей. Техническая рационализация привела к демифологизации царства целей.
 
 Хабермас задался целью преодолеть ограниченность социальных наук и нормативно сориентировать их. Действия следует «освободить от произвола, чтобы диалектически узаконить их в объективном контексте». Другими словами, перед нами попытка объективного оправдания практического действия именем истории (ибо этого нельзя сделать натуралистически). «Практически ориентированная
 
 578
 
 философия истории» Хабермаса подразумевает, что социальные нормы природой никак не обусловлены. Значит ли это, что смысл нормы подлежит рациональному обсуждению в конкретном жизненном контексте, из которого она возникла и в рамках которого идеологически и критически отражена?
 
 Позитивизм попадает в сети мифологии, откуда только диалектика с улыбкой иронии может его освободить. Дихотомии фактов и выбора для диалектики не существует. «Условия, определяющие ситуацию практического действия, — подчеркивает Хабермас, — выступают как моменты тотальности, которые нельзя развести как живые и мертвые, факты и оценки, неуместные средства и осмысленные цели. Здесь работает и гегелевская диалектика цели и средств». Поскольку социальный контекст в буквальном смысле есть «витальный комплекс», самая малая и хрупкая частичка которого — живая, как и все целое, у средств есть определенные цели, а целям соответствуют определенные средства. Чтобы решать практические проблемы, недостаточно только рационального выбора целей и средств аксиологически нейтральных. Практические проблемы требуют теоретического руководства, показывающего, как одна ситуация превращается в другую, дающего и прогнозы, и программы.
 
 Хабермас верит в возможность включения норм в сферу разума, говоря, что средства предназначены для определенных намерений, а намерения соотносятся с определенными целями. Цели и средства не располагаются по разные стороны разума. Они нераздельны, и эта нераздельность, непонятная аналитикам, кажется прозрачной диалектикам, видящим тотальность социальной жизни. Аналитик (эпистемолог) настаивает: хорошо, средства и цели неразделимы, но ведь предписания логически невыводимы из описаний. Конечно, Хабермас с его «практически ориентированной философией истории» не видит выхода из этой дилеммы. Путь истории угадывает пророк, а волю Божию — теолог. Кажется, третьего не дано.
 
 Понятия тотальности и диалектики, отмечает Альберт, лишь по видимости информируют. На самом деле у них исключительно прагматическая сила. Факт, что попытки трактовать реальность в противовес позитивизму, популярные в тоталитарных обществах, выдает, по мнению Альберта, особенность диалектического мышления. Оно предоставляет маски, чтобы узаконить все возможные решения, чтобы вывести их из обсуждения и спасти от критики. Но решение, маскирующееся под свет разума, стремящееся быть общепонятным, не кажется чем-то лучшим в сравнении с «чистым» решением, которое, как представляется критикам, преодолевается. Разоблачение посредством критического анализа трудно поэтому опровергать во имя разума.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
 ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ В XX ВЕКЕ
 ФРЕЙД, ПСИХОАНАЛИЗ И СТРУКТУРАЛИЗМ
 
 
 Универсальная грамматика есть набор принципов, характеризующих класс возможных грамматик, предопределяющих способ организации частных грамматик.
 Ноам Хомский
 
 Моя справедливость... есть справедливость свободы, справедливость демократии, короче, справедливость терпимости.
 Ганс Кельзен
 
 Фундаментальная проблема человеческого рода на мой взгляд такова: удается ли цивилизации (и до какой степени) преодолеть помехи коллективной жизни, спровоцированные агрессивным импульсом саморазрушения.
 Зигмунд Фрейд
 
 Человек — это изобретение, которое археология нашего мышления без труда приписывает недавнему прошлому. И, возможно, не затруднится провозгласить его конец... В наши дни скорее можно говорить о конце человека, чем об исчезновении или смерти Бога.
 Мишель Фуко
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 Глава тридцать третья
 Гуманитарные науки в XX веке
 
 1. ОБЩИЕ ВОПРОСЫ
 
 Не только стремлением к полноте мы руководствовались, обращаясь к проблемам частных наук — логики, математики, физики, биологии. В процессе бурного роста науки время от времени рождаются теории с необычайно сильным резонансом и настолько влиятельные, что реактивируют проблемы, связанные с философской аргументацией. Вопросы метода, образы человека, теории государства и общества, модели исторического развития — все это традиционно философские проблемы. На их постановку существенное влияние оказывает серия так называемых гуманитарных наук: психология, лингвистика, социология, культурная антропология, философия права и экономика. О влиянии Фрейда и психоанализа на современную философию мы расскажем в особой главе. Что касается открытий в других гуманитарных науках, то о них речь пойдет постольку, поскольку они имеют определенный философский смысл.
 
 Традиционный эмпиризм рассматривал человеческий разум как пассивный по преимуществу. Современная психология показывает, помимо прочего, спонтанность продуктивного мышления. В противовес психологии формы и психоанализу бихевиоризм рассматривает человека только с точки зрения поведения и реакций на стимулы внешней среды. Не менее важными представляются и выводы структуралистов. Без теории иннатизма Хомского сложно понять нынешний спор по поводу структуры и функционирования разума. Генетическая эпистемология Пиаже еще раз подтвердила, что человеческий ум не есть tabula rasa, что понятия пространства, времени, причинности не априорны, они по разному конструируются на разных стадиях развития ума и психики ребенка Отношения между обществом и продуктами интеллектуальной деятельности стали предметом исследований в социологии знания
 
 582
 
 после Маркса, Шелера и Мангейма, Хаима Перельмана (новая риторика). Мы посчитали нужным предложить некоторые размышления о культурной антропологии для того, по крайней мере, чтобы показать, как разрабатывалось понятие культуры. Новые идеи, касающиеся понятия «экономической стоимости-ценности», сформулировали представители маржинализма Кейнс и Хайек.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 2. ПСИХОЛОГИЯ ФОРМЫ (ГЕШТАЛЬТПСИХОЛОГИЯ)
 
 2.1. Эренфельс, градская школа, вюрцбургская школа
 
 Психология формы, или гештальтпсихология (от нем. Gestalt — форма), берет свое начало с исследования Христиана фон Эренфельса (1859—1932) «О качестве формы» (1890), в котором идет речь о «перцептивных объектах» (пространственные формы, мелодии, ритмические фигуры), не сводимых к сумме определенных ощущений, а изначально представленных как «формы», т.е. структурные отношения, отличные от «атомарных ощущений». Таким образом, мелодия не есть сумма отдельных звуков и нот, именно в силу этого возможны музыкальные вариации, когда мелодия транспонирована в другую тональность (в этом состоит принцип «транспозиции формальных качеств»).
 
 После Эренфельса ученик Брентано, австриец Алексиус фон Мейнонг (1853—1920), создал в университете Граца философскую школу и первую в Австрии лабораторию экспериментальной психологии. Он выделил два типа предметов: 1) элементарные предметы, сенсорные данные (цвета, звуки и т.п.) и 2) предметы более высокого порядка, к которым причисляются формы, или структуры. Если простые предметы образуются в результате деятельности периферийных органов чувств, то предметы высшего порядка связаны с элементарными отношением «обоснования», будучи результатом продуцирующей активности субъекта. «Теория объектов» (1904) — одна из самых важных работ Мейнонга.
 
 С. Витасек и В. Бенусси продолжили дело Мейнонга. После Первой мировой войны Бенусси переехал из Граца в Падую. В 1927 г. он умер. Его последователь Чезаре Мусатти перебрался вскоре в Миланский университет. Институт психологии Падуи возглавил известный итальянский гештальтпсихолог Фабио Метелли, автор многочисленных работ.
 
 583
 
 Аналогичная школа возникла в Вюрцбурге под руководством Освальда Кюльпе (1862—1915), автора теории «мышления без образов». Главное, писал он, это активность. Рецептивность и механизм образов вторичны. Из этой школы вышли К. Марбе, Н. Ах, А. Мишотт, А. Мессер, А. Джемелли, Т. У. Мур, И. Линдворский и К. Бюлер. Эмигрировавший в Америку Карл Бюлер значительно преобразовал современную психологию. В то же время, что и Бюлер, в 1928 г., в Вюрцбурге защищал дипломную работу Карл Поппер, она называлась «Методологические вопросы психологии мышления». Его оппонентом был знаменитый представитель неопозитивизма Мориц Шлик, основатель венского кружка.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 2.2. Макс Всртхеймер и берлинская школа
 
 Когда говорят о психологии формы, то главным образом имеют в виду Макса Вертхеймера (1880—1943), Вольфганга Кёлера (1887— 1967) и Курта Коффку (1886—1941). В отличие от ученых из Граца, они не видели возможности сохранить старое понятие «сенсорных атомов». Именно психология перцепции стала начальной проблематикой берлинской школы, затем была показана плодотворность их принципов и в других областях. Вертхеймер и Дункер изучали продуктивное мышление, Кёлер — проблему разумности поведения животных, Гельб, Фукс и Голдштейн — церебральную патологию, Коффка — проблемы памяти, Аш — социальную психологию, Арнхейм — психологию искусства.
 
 Посмотрим, какова эта теория. Всем известен стробоскопический эффект. Когда нечто видимое, например линию, показывают в одном месте и тут же, через секунду, — в другом, не слишком отдаленном от первого, то наблюдатель видит не два предмета, а только один, быстро двигающийся из одного места в другое. В физическом смысле нет никакого смещения линии, но воспринимается именно движение. Стробоскопические эффекты используются в кинематографе, когда фотокадры проецируются на экран с определенной частотой.
 
 Старая ассоцианистская психология трактовала такие восприятия как иллюзии, ошибку мышления наблюдателя. Вертхеймер, не пренебрегая малоудобными фактами, провел множество экспериментов и пришел к выводу, что видимое движение есть реальный перцептивный факт, что гипотеза об ошибочном суждении не подтверждается фактами. Сфера восприятий не есть мозаика из мельчайших осколков, а стробоскопический феномен нельзя трактовать как набор ощущений.
 
 584
 
 Отсюда важный вывод: мы имеем дело со структурными блоками, а не со скоплением ощущений. Например, музыканты, говоря о мажорной или минорной тональности, имеют в виду общую характеристику фраз, а не отдельных звуков. Если взять вместе «до» и «соль», мы получим квинту, качество, не сводимое ни к «до», ни к «соль». Любая ассоциация двух звуков в пропорции 2/3 узнаваема как квинта.
 
 Традиционная психология (позитивистская, механистическая и т.п.) устанавливала, например, равенство: ванильное мороженое = «холодное» + «сладкое» + «ванильный запах» + «мягкое» + «желтое». Гештальтпсихологи, отказываясь от такого «психо-химического» подхода, оттолкнулись от принципа: «Целое больше суммы своих частей». Кстати сказать, Кёлер предпочитал формулу: «Целое отлично от суммы составляющих его частей». Итак, наши восприятия феноменов суть ощущения форм или структурных качеств, не сводимых к сумме частей. Вот некоторые из законов генезиса оптических форм:
 
 1. Закон близости. Части воспринимаемого события улавливаются как целое в соответствии с минимальной дистанцией ceteris paribus. 2. Закон равенства. Если стимул образован из множества различных элементов, то проявляется тенденция сгруппировать их по принципу сходства. 3. Закон закрытой формы. Линии, ограничивающие поверхность, воспринимаются как единство легче, чем разомкнутые линии. 4. Закон «правильной кривой», или «общей судьбы»: Части фигуры, образующие «правильную кривую», воспринимаются в единстве с большей легкостью, чем другие. Этот закон также объясняет, почему части, принадлежащие к разным предметам, с трудом воспринимаются как единое, а также помогает увидеть отдельно предметы, находящиеся в оптическом контакте. Две фигуры проиллюстрируют четвертый закон. На рис. 2 мы не сразу видим линии 1-А-2, З-А-4 или 2-А-4, зато хорошо видим 1-А-4 и 2-А-З. 5. Закон общего движения. Едиными воспринимаются элементы, движущиеся похожим образом и вместе, по отношению к другим, неподвижным.
 
 585
 
 6. Закон опыта. Психология формы, хотя и не приписывает опыту того значения, которое ему отводила ассоциативная психология, все же признает сопутствующие феномены, наряду с вышеупомянутыми». Рис. 3 напомнит, к примеру, всем, знающим латинский алфавит, букву «Е», даже если, перевернув его на 90 градусов, мы увидим только три линии.
 
 Если восприятие толковать как сумму отдельных перцепций, то как объяснить, что два сегмента, геометрически совершенно равные, воспринимаются один короче другого? (См. рис. 4.)
 
 В рамках психологии формы удалось объяснить многие феномены, связанные с восприятием звуков и цветов. Любопытны и опыты Кёлера с обезьянами. Оказалось, что последние способны решать проблему бананов с помощи палки, при отсутствии ее — с помощью собранных одна к другой веток тростника и даже с использованием ящика в качестве табуретки.
 
 Психология формы сыграла ту же роль, что теория относительности в физике. Она позволила критически переосмыслить теорию иннатизма (врожденных способностей), а также атомистическую психологию. Вся проблематика, связанная с процедурами понимания, обрела благодаря новациям гештальтпсихологии мощный импульс.
 
 586
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 3. БИХЕВИОРИЗМ
 
 3.1. Уотсон и схема «стимул—реакция». Павлов и «условные рефлексы»
 
 Основоположником бихевиоризма стал американец Джон Уотсон (1878—1958), автор известных работ: «Поведение: введение в сравнительную психологию» (1914), «Психология с бихевиористской точки зрения» (1919), «Бихевиоризм» (1925, 1930). Уотсон начал свои исследования с изучения поведения мышей в лабиринте. Он стремился сделать психологию экспериментальной по образцу естественных наук.. Поэтому он решил элиминировать из психологии данные интроспекции, не поддающиеся экспериментальному контролю. Не сознание, а поведение индивида в определенных обстоятельствах должна изучать психология как наука.
 
 Человек сводится к сумме поведенческих актов, и психология как наука есть, следовательно, бихевиоризм (от англ. behaviour — поведение). «Дана ситуация, и ученый должен определить, что индивид сделает в такой ситуации. И наоборот, наблюдая, как индивид что-то делает, надо уметь указать ситуацию, которая вызвала это действие». Критикуя традиционные понятия ощущения, Уотсон заменяет их «реакциями», называя мышление моторной активностью, точно такой же, как игра в теннис или гольф.
 
 Чтобы найти законы поведения, следует выделить его причины. Эти причины Уотсон находит в «стимулах», получаемых индивидом из окружающей среды. Поведенческие акты суть ответы на стимулы, и научная психология призвана изучить цепочку «стимул—реакция». Разница между человеком и животным только в степени усложненности. Девиз бихевиориста: «Omnis actio est reactio»(«Любое действие — это реакция»).
 
 Иван Петрович Павлов (1849—1936) показал важность физиологических процессов для психологии. Известны его опыты с собаками. Установив, что при виде пищи у собак начинается слюноотделение (безусловный рефлекс), он соединил момент подачи пищи со звуком колокольчика. После серии опытов удалось получить ту же реакцию слюноотделения только на звуковой раздражитель — проблема питания животного стала вторичной. Этот условный рефлекс Павлов назвал «психической секрецией». Обобщая результаты своих исследований, он надеялся распространить их на закономерности человеческого поведения.
 
 Работа «Условные рефлексы» была опубликована в 1923 г. Из Павлова государственные чины попытались сделать героя. Если люди несчастны, то — по вине обстоятельств; значит, правительство вправе изменить и обстоятельства, и людей. Двадцать лет исследований, по
 
 587
 
 замечанию Скиннера, не дали Павлову желаемых результатов. «Во время Второй мировой войны он снова стал национальным героем, ибо представился новый случай экспериментально синтезировать идеальную жизнь на базе условных рефлексов».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 3.2. Бихевиоризм и Скиннср
 
 После Уотсона бихевиоризм распался на несколько разных направлений. Можно сказать, что эпистемологическая основа идей Уотсона близка к прагматизму, а эпистемологическая основа более позднего бихевиоризма — к операционализму Бриджмена. Если Уотсон, к примеру, критиковал психоанализ, то Э. Холт (1873—1946) пытался соединить «сознание» с «поведением», отождествив последнее как «специфическую реакцию» с психоаналитическим понятием импульса («Фрейдистское желание и его место в этике», 1915).
 
 Э. Толмен (1886—1961), работавший вместе с Бюлером, соединил бихевиоризм с психологией формы, показав, что общая организация поведения имеет Gestalt-структуру. Поведенческие акты он рассмотрел в работе «.Целевое поведение у животных и у человека» (1932) не сквозь призму «стимул-реакция», а как систему цепочек действий, направленных на достижение определенных целей. Кларк Халл (1884—1952) ввел понятие «мотивационного толчка» (drive) и попытался придать гипотетико-дедуктивной теории поведения аксиоматическую конфигурацию. Вместе с группой сотрудников — Маурером, Хильгэйрэдом, Уайтингом (Mowrer, Hilgarad, Whiting) — он основал йельскую школу антропологии.
 
 Шумную полемику и резкую критику вызвали идеи американского психолога Б. Ф. Скиннера (1904—1990), автора книг «Уолден-2» («Walden Two», 1963) и «По ту сторону свободы и достоинства» («Beyond Freedom and Dignity», 1971). Скиннер не скрывал, что всеобщее подавление можно довести до насаждения сознания полноты собственного счастья (как в случае с хлопотливыми муравьями). Нигли и Патрик прокомментировали, что книги Скиннера — находка для потенциальных диктаторов. «Уолден-2», сопоставимый с антиутопиями Оруэлла и Хаксли, будучи научнофантастическим изобретением, не просто занимателен, но и вполне доступен для воплощения (что подтвердили группы молодых американцев, вкусивших «идеальной жизни»).
 
 По Скиннеру, не любая активность есть поведение, а только те действия, которые устанавливают «обмен с окружающим миром» с серией соответствующих последствий». Модель И. П. Павлова он называет «реактивным бихевиоризмом», порок которой — в пассивности отвечающего на раздражители индивида. Скиннер ввел понятие «подкрепления», для подтверждения которого использовал опыт
 
 588
 
 с крысами в клетке «Skinner-Box». В отличие от опытов Павлова, эксперимент Скиннера включал темную и звукоизолированную клетку, находясь в которой крыса должна была отыскать рычажок и получить еду. Так реакция опосредовалась дополнительным «подкрепляющим» усилием.
 
 Хомский назвал подход Скиннера не более научным, чем критикуемые им традиционные подходы. «Как человеческие существа, — прокомментировал полемику Дж. Экклс, — мы располагаем и свободой, и достоинством. Теория и техника эксперимента Скиннера применимы только к поведению голубей и крыс; предоставим последним воспользоваться полученными результатами».
 

<< Пред.           стр. 36 (из 52)           След. >>

Список литературы по разделу