<< Пред.           стр. 46 (из 52)           След. >>

Список литературы по разделу

 4. НЕЛСОН ГУДМЕН: ПАРАДОКСЫ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ, ПЛЮРАЛИЗМ И КОГНИТИВНЫЙ ХАРАКТЕР ИСКУССТВА
 
 4.1. Жизнь и сочинения
 
 Нелсон Гудмен родился в Соммервилле (Массачусетс) в 1906 г. Закончив Гарвардский университет, он преподавал в различных университетах. С 1967 г. он профессор Гарварда (в настоящее время — почетный профессор). «Всю жизнь, — писал он, — я прожил между философией и искусством, и лишь теперь написал бы что-нибудь, объединив эти две сферы. Я все более убеждаюсь в том, что озарение в науке сродни вдохновению в искусстве».
 
 «Структура видимости» (1951), хотя и вписана в традицию эмпиризма, чужда позиции Карнапа и других позитивистов. «Факты, вымысел и прогноз» (1954) — другую работу Гудмена — X. Патнэм назвал самой парадоксальной в современной классике. Общую теорию символов мы находим в книге «Языки искусства» (1968). В ней Гудмен развенчивает «деспотическую дихотомию» когнитивного и эмоционального и доказывает корневое тождество эстетического и научного опыта. В сочинениях «Проблемы и проекты» (1972) и «Пути создания мира» (1978) Гудмен полемизирует с интуитивистами: структура мира, полагает он, зависит от того, как мы его трактуем и что из него делаем.
 
 721
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 4.2. Онтологический релятивизм и методологический номинализм
 
 Понятия онтологического релятивизма и методологического номинализма мы находим в работе Гудмена «-Структура видимости». Напомним, что Карнап в «Логической конструкции мира» говорил о приоритете эпистемологии над элементарным жизненным опытом. Онтологический релятивизм оспаривает эту позицию. Конструктивистские системы, пишет Гудмен, могут быть основаны на самых различных предпосылках. Важно понять, что нет экстралогических данных, подобных нерушимой скале, опираясь на которую можно создать надежную реконструкцию логико-философского знания. Нет «данных», которые бы так или иначе не были истолкованы через призму комплекса привычек и предрассудков. Поскольку основание недосягаемо, то вполне объяснима и множественность систем реконструкции знания. Физикалистские, как и феноменологические, системы одинаково правомерны. Релятивист и антифундаменталист Гудмен высказывается в пользу концепции номинализма. «Номиналист описывает мир как состоящий из индивидуального, таких единиц, что любые две из них, распавшись, никогда не соединятся вновь».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 4.3. Парадоксы подтверждения
 
 Анализ типов связей привел Гудмена к мысли, что так называемые естественные законы суть те, которые в состоянии вывести следствие на основе посылок и описания соответствующих условий. И все же есть закон, принимаемый как истинный до того, как будут проанализированы и определены все подпадающие под него случаи. Каким образом это возможно? Как перейти от известного к неизвестному, от прошлого к будущему? Другими словами, где гарантии, позволяющие проецировать известное на неизвестное, более широкое, выходящее за рамки проверенного?
 
 Гудмен, кроме того, отмечает, что дефиниции, подтверждающие гипотезу посредством наблюдаемых случаев (предложенные, например, Карнапом и Гемпелем), приводят к парадоксальным выводам. Вот как Гудмен аргументирует свою мысль. Предположим, что все изумруды, взятые на момент Т, зеленого цвета. Все наблюдения, доступные нам, подтверждают эту гипотезу. Однако введем предикат
 
 722
 
 «сине-зеленый» и определим его следующим образом: все, что исследовано на момент Т, является зеленым, а все не исследованное — синим. Таким образом, у нас есть две законные и одинаково проектируемые гипотезы на момент Т, однако они несовместимы между собой. Факт, что все изумруды, проверенные до момента Т, оказались зелеными, конечно, подтверждает вполне приемлемую гипотезу, что «все изумруды — зеленые». Но и гипотеза, согласно которой «все прочие изумруды, проверенные после момента Т, синие», также подтверждается. Так утверждения наблюдения равным образом подтверждают обе гипотезы, ведущие к прогнозам, пока непроверенным.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 4.4. Предикаты проектируемы настолько, насколько защищены
 
 Итак — цель «парадокса Гудмена» состоит в том, чтобы показать несостоятельность наиболее привычных дефиниций подтверждения. Так почему же в научной практике чаще доверяют гипотезам типа «все изумруды зеленые», а не гипотезам типа «все изумруды сине-зеленые»? Такого рода проблемы разрешимы путем скрупулезного анализа «документации, относящейся к проекциям двух предикатов прошлого». В результате мы увидим, что предикат «зеленый» — ветеран по сравнению с предикатом «сине-зеленый»: за первым видны хорошо укрепленные тылы, за ним — предыдущие успехи проделанных проекций. Мы, следовательно, проектируем предикат, который лучше укреплен другими предикатами, когда пропозиции наблюдения подтверждают этот успех.
 
 Ясно, что понятие «укрепление» исключительно прагматично. Его корни — в наших лингвистических практиках. Демаркационная линия между ценными и бесполезными прогнозами, таким образом, проходит с опорой на то, как мир был описан и предсказан.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 4.5. Плюралистические версии мира
 
 Нередко философы, пишет Гудмен, смешивают характеристики дискурса с характеристиками предмета дискурса. Так каков же способ бытия мира и каков способ корректного описания мира? «Для меня, — отвечает Гудмен, — есть множество способов бытия мира, и всякое истинное описание схватывает один из них». Понятно, что это антиредукционистская и плюралистическая концепция. Эта позиция противостоит не науке, а материализму и физикализму, сводящему все к физике и отвергающему все несводимое как лишенное смысла Плюралист есть тот, кто предпочитает концентрироваться на версиях, а не на мирах. Гудмен, в отличие от Куайна, не преклоняется перед физикой. «Мир разнообразен, его можно по-разному описывать, видеть, раскрашивать» {«Языки искусства»).
 
 723
 
 Чистый факт и незаинтересованный глаз — просто мифы. Эту истину высказывали, каждый по-своему, Кант, Кассирер, Гомбрич и Брунер. Когда глаз за работой, пишет Гудмен, он — в плену своего прошлого, старых и новых зависимостей, приходящих из мозга, сердца и ушей. Не только способ, но и сам объект видения регулируется нуждами и предпочтениями. Глаз отбирает, отталкивает, организует, ассоциирует, классифицирует, анализирует и конструирует. Он не столько отражает, сколько собирает и разрабатывает, ничего не видит «раздетым», без каких-либо атрибутов. Так называемый «невинный глаз» слеп, а «девственный ум» бесплоден и пуст. Нейтральный глаз и оснащенный глаз не могут быть ненагруженными, но различным образом. Так называемые «факты» всегда сформированы той или иной версией мира.
 
 На вопрос, каков мир, нельзя ответить, абстрагируясь от версии мира. Наш горизонт состоит из способов описания всего того, что подлежит описанию. Наш универсум состоит именно из них, полагает Гудмен. «Сделать сегодня означает переделать». Версии мира состоят из научных теорий, живописных изображений, романов и т.п. Важна их корректность, соответствие стандарту и проверенным категориям.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 4.6. Познавательный характер эстетического опыта
 
 Какова же судьба разных версий мира? Искусство, полагает Гудмен, требует не менее серьзного отношения, чем науки. Оно расширяет и обогащает познание творческой энергией, делая его способным к прогрессу в широком смысле слова. Но ведь изображение несуществующих персонажей, скажет кто-то, ничего не говорит нам о мире. Однако, пишет Гудмен в книге «Пути создания мира», художественный вымысел играет доминирующую роль в нашем умении создавать миры среди тех, которые мы уже унаследовали от ученых, биографов, историков, драматургов и художников.
 
 «Дон Кихот, к примеру, если его взять буквально литературно, не приложим ни к кому конкретно. Но в переносном смысле сопоставим, среди прочих, например, со мной, в момент, когда я воюю с ветряными мельниц современной лингвистики», — пишет Гудмен. Так, говоря о возможном, мы часто имеем в виду вполне реальные вещи. Поэтому назвать кого-то Дон Кихотом или Дон Жуаном все же лучше, чем параноиком или шизофреником. Литературный, живописный, театральный вымыслы суть метафорические референты реальных вещей. Сервантес, Босх, Гойя не более, но и не менее, чем Босуэлл, Ньютон и Дарвин наследуют, повторяют и переделывают реальные миры — именно поэтому последние узнаваемы. «Даже полотна абстракционистов спустя какое-то время приводят глаз к определенной геометрической регулярности, круговым формам, арабескам, черно-белым контрастам, цветовым консонансам и диссонансам».
 
 724
 
 Сказанное означает, что «деспотическая дихотомия» научно постигаемого и художественно эмоционального безосновательна. Неверно определять эстетическое терминами «наслаждения», ибо неясно, почему удовольствие от удачного математического доказательства меньше, чем от созерцания картины или звучания поэзии. В эстетическом опыте понятия «удовольствие» и подобные ему не решают проблемы: нередко художник и не подозревает о наслаждении ученого, достигшего наконец цели в результате долгого и мучительного поиска. Более того, у нас нет никаких оснований говорить о различной природе научного и эстетического опыта. Ведь очевидно, что бескорыстное исследование включает и то, и другое. «Любая попытка изобразить эстетический опыт как эмоциональную оргию абсурдна», — заключает Гудмен. Эстетический опыт, как и научный, когнитивен.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 5. ЧАРЛЬЗ МОРРИС И ОСНОВАНИЯ СЕМИОТИКИ
 
 5.1. Жизнь и сочинения
 
 Чарльз Моррис (1901—1979) свою карьеру начал как инженер, затем через биологию и психологию пришел к философии. Докторскую диссертацию он защитил в Чикагском университет в 1925 г. Затем преподавал в Чикаго, Гарварде и Техасе. В 1935 г. он посетил Германию, Австрию, Чехословакию, Россию и Францию. Морриса связывали дружеские отношения с Карнапом, Франком и Нейратом. Вместе они вынашивали план создания международной энциклопедии объединенной науки. Чарльз Моррис побывал в Китае, Индии и Японии в 1948—1949 гг.
 
 «Шесть теорий разума» Моррис написал в 1932 г. Главы книги посвящены различным теориям разума: разум как субстанция (Платон, Аристотель, Декарт и др.), как процесс (Гегель, Брэдли, Джентиле), как отношение (Юм, Мах, Рассел), как интенциональный акт (Брентано, Мур, Мейнонг, Гуссерль, Уайтхед), как прагматическая функция (Шопенгауэр, Ницше, Вайхингер, Пирс, Джемс, Дьюи, Мид).
 
 725
 
 Попыткой связать и примирить неопозитивизм с американским прагматизмом отмечен сборник статей «Логический позитивизм, прагматизм и научный эмпиризм» (1937). Книга, принесшая Моррису известность, — «Основы теории знаков», — написана в 1938 г. Семиотику он проанализировал в трех измерениях: синтаксисе, семантике и прагматике. Знакам посвящена и другая, ставшая классической, работа — «Знаки, язык и поведение» (1946).
 
 Параллельно семиотическим исследованиям Моррис занимался изучением структуры ценностей. Им написаны работы «Пути жизни» (1942), «Открытое Я» (1948), «Разнообразие человеческих ценностей» (1958), «Обозначение и смысл. Изучение отношений знаков и ценностей» (1964).
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 5.2. Синтаксис, семантика и прагматика как три измерения семиотики
 
 «Никому не нужны знаки так, как они нужны людям», — писал Моррис в «Основах теории знаков». Вся человеческая цивилизация основана на знаковых системах, и ничего нельзя сказать о разуме без ссылки на знаковые функции. Знаки, следовательно, существенно влияют на формирование человека, создающего цивилизацию. Центральное положение знаков в мире культуры очевидно, и неудивительно, что ими занимаются лингвисты, логики, философы, психологи, биологи, антропологи, психопатологи, социологи, эстетики. Все же чувствуется недостаток теоретической базы, которая бы позволила обобщить результаты, полученные в различных дисциплинах. Эту проблему попытался решить Моррис с помощью семиотики как общей науки о знаках.
 
 Семиотика как независимая наука, давая общее основание всем дисциплинам, занимающимся знаками, способствует унификации научного знания. Моррис называет этот процесс семиозисом. Речь идет о трех факторах: то, что функционирует как знак; то, к чему знак относится; эффект, произведенный на интерпретатора, благодаря чему вещь становится знаком для интерпретатора. Эти три компонента семиозиса можно назвать: 1) знаковым проводником, 2) десигнатом и 3) интерпретатором. Интерпретатор выступает четвертым фактором. Например, если S есть знаковый проводник, D — десигнат, I — толкуемое интерпретатором, тогда знак можно охарактеризовать следующим образом: S есть для I знак D в той мере, в какой /осознает D благодаря присутствию S. В семиозисе есть некто, кто понимает другого опосредованным образом. Значит, семиозис — это осознание-посредством-чего-то. Посредник есть знаковый проводник, осознание есть интерпретация, действующее лицо — интерпретатор, предмет осознания — десигнат.
 
 726
 
 Триадичное отношение знакового проводника, десигната и интерпретатора открывает изучение трех важнейших диадичных отношений одних знаков с другими, знаков с соответствующими объектами, знаков с интерпретатором. Три семиотических измерения состоят из синтаксиса, семантики и прагматики. Синтаксис изучает отношения знаков между собой. Это лучше всего разработанная ветвь семиотики, ее изучение начато еще древними греками, продолжено Лейбницем, Булем, Фреге, Пеано, Пирсом, Расселом, Уайтхедом, Карнапом.
 
 Семантика трактует отношения знаков с их десигнатами как объектами, ими обозначаемыми. В вопросе об «истинности» всегда возникает проблема взаимоотношений знаков с вещами. Нужно уточнить, что десигнат знака — это предмет, который знак может обозначить, т.е. предметы или ситуации, которые в соответствии с семантическим правилом могут быть связаны со знаковым проводником семантическим отношением денотации.
 
 Третье измерение — это прагматика. Здесь важны результаты исследований Пирса, Джемса, Дьюи и Мида. Прагматика изучает отношения знаков с интерпретатором. Поскольку знаки толкуют живые существа, то речь идет о биотических аспектах семиозиса, т.е. всех психологических, биологических и социологических феноменах, которые имеют отношение к функционированию знаков. Это интересовало еще древних риторов. Моррис дает следующую формулировку семиотического процесса: «Толкователь знака есть организм, толкуемое — одежды органического существа, которые с помощью знаковых проводников играют роль отсутствующих предметов в проблематической ситуации, как если бы последние присутствовали. Благодаря семиозису «организм осознает интересующие его свойства отсутствующих предметов и ненаблюдаемые свойства присутствующих объектов. В этом состоит инструментальная важность идей. Язык в полноте семиотического смысла термина, заключает Моррис, есть не что иное, как интерсубъективная коллекция знаковых проводников, применение которых детерминировано синтаксическими, семантическими и прагматическими правилами.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 5.3. Шестнадцать типов дискурса
 
 Понятие «знак» Моррис определяет в терминах поведения («Знаки, язык и поведение»). Например, выученная собака, услышав звонок, бежит к миске с едой. Узнав от кого-нибудь о том, что движение на одной улице перекрыто, водитель меняет направление. В первом случае звонок — знак пищи, во втором слова — знак прерванного дорожного движения. Моррис дает следующее определение знака: «Если некоторое А направляет поведение к определенной цели способом, похожим на то, как это делает некоторое В, как если бы В было наблюдаемым, тогда А есть знак». Определив, что такое знак, Моррис проводит различение между лингвистическими знаками на основе разных способов обозначения.
 
 727
 
 Он дает пять типов знаков: 1). Знаки-идентификаторы (т.е. те, которые отвечают на вопрос «где?»; 2). Десигнаторы (знаки, ставящие толкователя перед вопросом «что такое?»; 3). Оценочные (связанные с предпочтением, отвечающие на вопрос «почему?»); 4). Прескриптивные (знаки, отвечающие на вопрос «как?»); 5). Формирующие, или знаки систематизации (направляющие поведение интерпретатора в отношении других знаков).
 
 Идентификаторы локализуют в пространстве и во времени уже обозначенные объекты, поэтому пять указанных типов можно свести к четырем последним. Вместе с тем, знаки различимы не только по способу обозначения. За основание можно взять и способ использования. Таких способов как минимум четыре: информативный, ценностный, стимулирующий и систематизирующий. В общем виде можно утверждать, что определенное использование относится к определенному способу. Например, мы используем десигнаторы для информации, прескрипторы нужны как стимулы и т.п. Все же неверно было бы думать, что способы — то же самое, что использование. В самом деле, несложно проинформировать через оценку: «Петр — хороший». В этом суждении мы даем информацию о характере человека, его поведении в данных обстоятельствах.
 
 Чтобы пояснить разницу между типами знаков и их использованием, Моррис приводит пример: двигатель, работающий на бензине, отличается от паровой машины не только конструкцией, но и способом функционирования. У каждого двигателя есть обычные функции, которые можно назвать основными. Однако в особых обстоятельствах один из них может выполнить функцию другого. Так, комбинируя способы обозначения и использования знаков, Моррис дает классификацию различных типов дискурса. Его шестнадцать типов дискурса характеризуют семиотику как общую науку о языке. Семиотические дистинкции не носят метафизического характера: они оперативны в том смысле, что без претензий на окончательность создают некое пространство порядка в мире бесчисленных дискурсивных форм.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 5.4. Наиболее значимые дискурсивные формы
 
 Научный дискурс нацелен на получение истинной информации. Мифический дискурс дает оценки определенных действий. Политический дискурс предписывает соответствующие типу общества действия. Моральный дискурс оценивает действия с точки зрения предпочтения. Религиозный дискурс фиксирует модель поведения,
 
 728
 
 доминирующую в общей личностной ориентации, на основании чего оценивается поведение конкретных людей. Оценки становятся дефинитивными принципами, а способ обозначения — прескрип-тивным. Поскольку преследуется цель достижения персональности определенного типа, то речь идет не только об оценке, но и о стимуле.
 
 
 
 
 ПРИМЕРЫ ОСНОВНЫХ ТИПОВ ДИСКУРСА
 
 Способ Информационный Оценочный Стимулирующий Систематизирующий
 Сигнативный 1. Научный 2. Фантастический 3. Легальный 4. Космологический
 Оценочный 5. Мифический 6. Поэтический 7. Моральный 8. Критический
 Предписывающий 9. Технологический 10. Политический 11. Религиозный 12. Пропагандистский
 Формативный 13. Логико-математический 14. Теоретический 15. Грамматический 16. Метафизический
 
 
 
 Личность, пишет Моррис в книге «Знаки, язык и поведение», которая в состоянии увидеть знаковые феномены с точки зрения семиотики, более восприимчива к тонким различиям использования и способов обозначения, к знаковым ресурсам культуры. С самого рождения и до момента смерти, каждый день в течение периода бодрствования, индивид находится под непрерывным давлением знаков, без них люди не мыслят достижения поставленных целей. Сознательное отношение к дискурсивным типам, их функциям и использованию поможет человеку избежать манипуляций со стороны других, полагает Моррис, и уберечь автономию своего сознания и поведения.
 
 
 
 
 
 
 
 729
 
 
 
 
 6. ИДЕАЛИСТИЧЕСКИЙ ПРАГМАТИЗМ НИКОЛАСА РЕШЕРА
 
 6.1. Жизнь и сочинения
 
 Николас Решер (р. 1928), руководитель Центра истории и философии науки Питсбурга, является одним из наиболее известных американских философов. Автор обстоятельных работ по логике (касающихся поливалентных и временных логик, а также формализации диалектики), Решер показал себя знатоком философии Паскаля, Лейбница, Канта, арабской логики и философии). Проблемам философии науки посвящены такие работы, как «Гипотетическое рассуждение» (1964), «Научное объяснение» (1970), «Когерентная теория истины» (1973), «Границы науки» (1984), «Борьба систем» (1985).
 
 «Когерентная» теория истины Решера развивает идеи неоидеализма Брэдли, логического неопозитивизма Нейрата и Гемпеля, заметно определенное родство с холизмом Дюгема и Куайна Решер утверждает, что ни одно из утверждений не может считаться непосредственно выведенной из опыта и им подтвержденной. Прагматическим идеализмом, или идеалистическим прагматизмом называет Решер свою позицию, видя ее родство с традицией Канта, Лейбница, Беркли, Гегеля, Пирса
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 6.2. Наука неполна, фаллибельна и неожиданна
 
 В работе «Границы науки» предметом анализа стато не то, «чего наука не смогла достичь, а то, чего в принципе достичь нельзя». Существуют проблемы, которые по своей природе оказываются за пределами науки (например, проблема смысла жизни). Впрочем, Решер, скорее, имеет в виду фаллибельность и нестабильность науки, которые делают недостижимыми окончательные выводы. Хотя, нельзя не заметить, что границы есть обратная сторона эффективности науки, способной адаптироваться к любой когнитивной ситуации.
 
 Первая недоступная для науки вещь — это полнота знания. Наука остается сущностным образом неполной. Любой ответ, данный в соответствии с экспериментальными принципами, утверждал еще Кант, всегда порождает новый вопрос, требующий в свою очередь нового ответа. Таким образом, любое физикалистекое объяснение оставляет разум неудовлетворенным. Эту мысль продолжает Решер: «Наука обнаруживает себя как проект самопреодоления, некая внутренняя сила вынуждает ее постоянно выходить за пределы исторически наличного». Научный прогресс никогда не измеряется логическими критериями. Более серьезную роль играют прагматические критерии. Новая стадия науки наступает тогда, когда появляются не просто более сложные теории, а такие, которые дают максимальное число применений, согласно старому критерию Бэкона и Гоббса, знание есть сила. В конечном счете арбитр здесь — практика.
 
 Наука неполна, ибо она свод не установленных постулатов, а непрерывных новаций, отражающих изменчивую природу вещей.
 
 730
 
 Наука не гарантирует истинность, подчеркивает Решер. Она предварительна и гипотетична, все результаты научной теоретизации уязвимы и вполне заменимы на другие. Фаллибельная на любом этапе своей истории, наука не в состоянии предвидеть свое будущее. Непредсказуемость развития лишает возможности выводить черты грядущей стадии науки из характера предыдущей.
 
 Сегодняшняя наука решительно ничего не может сказать о науке завтрашней, как не может исключить возможность научных революций. «По существу и по форме наука неполна, фаллибельна и нестабильна». Она «оппортунистична, как друг по обстоятельствам». Если какая-то теория больше не нужна, то наука отбрасывает ее. Но именно пластичность, уверяет Решер, и есть знак ее превосходства. Следует хорошенько понять, что, если мы хотим знать больше, нельзя ставить преграды на ее пути. Научный прогресс все более связан с дорогостоящими технологиями, значит наука будущего будет продвигаться все медленнее по экономическим причинам.
 
 Принимая в расчет момент эволюции, мы не можем быть уверены в том, что наша наука описывает мир таким, каков он есть. Только с оговоркой, что на данном этапе это наиболее удачное описание из всех, что мы имеем, можно его принять. Необходимо видеть различие между реализмом намерения и реализмом результата. Наука не может дать исчерпывающую характеристику реальности, но она остается реалистичной в намерениях. Ее цель, как и прежде, остается в том, чтобы дать корректный ответ на вопрос, каков реальный мир.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 6.3. Ошибка Пола Фейерабенда
 
 У естествознания есть четыре традиционные задачи: описание, объяснение, прогноз и контроль. Все свойства вещей, любое событие или поведенческий акт, пишет Решер, могут стать предметом научного объяснения. Не будучи нормативной, наука в сфере объяснения и прогнозирования природных явлений не имеет серьезных конкурентов. Американский философ не согласен с Фейерабендом в том, что философия есть форма идеологии и поэтому лучшая эпистемология — анархическая, согласно которой «подходит все». В рамках собственной юрисдикции, по Решеру, у науки нет достойных соперников, лишь на нее мы можем опереться в поисках адекватных решений проблем.
 
 Позиция Фейерабенда это, скорее, игра в слова, ибо подтвердить ее нечем. «Где информативные дисциплины, предлагающие достойную альтернативу медицине и инженерии? Где теоретические системы, способные конкурировать с наукой в прикладной сфере и части контроля?» — спрашивает Решер, ведь ни нумерологию, ни пророчества и ни гадание на кофейной гуще нельзя принять всерьез.
 
 731
 
 Будучи неполной, наука все же самодостаточна и автономна: только наука может исправить науку. Все же она не всеведуща, нелепо поэтому ждать от нее ответы на все волнующие нас вопросы.
 
 Наука ограничена интересами. Тот факт, что человеческое существо есть агломерат химических элементов, состоит из плаги и крови, не исключает возможности быть еще и другом. Человек жив не только познанием. Существует множество различных и важных других начинаний, и наука — только одно из них в широком контексте целей и интересов. Как видим, позиция Решера в рассмотрении науки как одного из человеческих проектов легко вписывается в традицию немецкого идеализма от Гегеля до Хайдеггера
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 6.4. Причины философских разногласий
 
 Борьба философских систем — очевидный факт истории философской мысли. Если споры биологов и физиков, как правило, заканчиваются признанием права какой-то теории называться лучшей, то споры философов редко заканчиваются согласием. В работе «Борьба систем» Решер рассматривает различные импликации философского плюрализма. Как понять ситуацию, что рассудительные интеллигентные люди, имея перед собой одну гамму вопросов, дают всегда разные ответы? Может ли дисциплина претендовать на серьезное внимание, если ее специалисты в течение двух тысячелетий мусируют одни и те же противоречия?
 
 Философию Решер видит как попытку решения парадоксов. Бог сотворил мир, но мир лежит во зле. Ответственен ли Бог за это зло? Человеческие действия детерминированы или свободны? Анализ природы философских проблем привел Решера к мысли, что конфликт различных философских позиций в принципе не может быть разрешен только логическим путем. Несовместимость предлагаемых решений проистекает из предпочтения философом одних познавательных ценностей, а не других. Это не только формальные критерии (как например, единообразие, понятность, системная элегантность, простота, экономность), но и различные по материалу стандарты (среди которых — близость к здравому смыслу, адекватность объяснений, внутренняя созвучность и весомость доказательств).
 
 Философия — это усилие разума. Это попытка укрепить тезис нормативными аргументами, сообщить ему основание. «Добротность и надежность, — полагает Решер, — уже имманентно оценочный материал, он зависит от весомости для нас тех или иных суждений в рамках общей схемы». Для одних философов тезис приемлем только если он интуитивно очевиден. Для других интуиция — синоним ошибки и конфуза. Для одних прошлое — показатель истинности, для других — знак слабости. Для одних авторитет — в стабильном использовании, для других это не более чем идол.
 
 732
 
 Получается, что надежное основание и связная аргументация не есть нечто стабильное и универсальное, скорее они зависят от познавательных точек зрения, ориентаций и предрасположенности (что, например, Кун назвал парадигмами, а Ганс Лейзеганг назвал стилями аргументации).
 
 Познавательные ценности, входящие в цепочки философских аргументов, отражают то, что мы принимаем за начальный образец. Так для Спинозы им была математика, для Канта — наука, для религии — гносис, для Остина — закон, для Шеллинга — искусство, для Дерриды — литература и т.п. Различный вес, придаваемый одному из элементов, служит источником разногласий. Получается, что оценка важнее, чем доктрина, а идеология — весомее, чем информация. Номиналист гудменовского типа не отрицает существования набора различных элементов, но в адекватном объяснении он не признает за ними равной роли. Гудмен призывает увидеть вред абстракций, а Куайн рассматривает их только как возможность. Отсюда понятно, что ссылки на «очевидность» никогда не решали философских споров. «В философском контексте, — заключает Решер, — нет ни всеобщих ответов на вопрос о весе и авторитетности какого-либо способа доказательства, ни всеобщих способов установления, насколько надежны наши "надежные основания"».
 
 
 
 
 
 

<< Пред.           стр. 46 (из 52)           След. >>

Список литературы по разделу