<< Пред. стр. 49 (из 56) След. >>
Список литературы по разделу
положенным магическим ритуалом) испытывают чувство повышенной
тревоги и страха. Один старожил рассказал: когда он приблизился
к загадочному лазу, ощущение было таким, как будто с него
живьем сдирают кожу.
Точных координат у нас нет -- только общее направление:
где-то за Щучьим озером, рыбного нерестилища, соединенного
протокой с Сейдозером. И вот, перейдя под проливным дождем
топкое болото, упираемся в крутой скалистый склон горы. На
вершине нестаявший и в августе снег. Внизу -- непролазные
завалы из деревьев: сходы лавин ровными просеками прорезывают
ловозерскую тайгу, как бритва, оставляя за собой нагромождения
поломанных, точно спички, могучих стволов. Идти трудно -- что
вверх, что вниз, что вдоль по склону. Хорошо, что попалась
лосиная тропа. Но она вывела всего лишь к укромной лежке зверя
-- красавца здешних мест. Спасаясь от комарья, лоси забираются
повыше в горы.
Вокруг уникальный ландшафт. Под нами ураноносные и
редкоземельные руды. Неудивительно, что именно здесь Барченко
начал искать ответ на вопрос, владели ли древние секретом
расщепления атомного ядра, что, в свою очередь, вызвало
повышенный интерес со стороны органов госбезопасности и личную
поддержку Дзержинского. По утверждениям геологов, район
Сейдозера представляет собой геотермальную аномалию. Потому-то
и микроклимат здесь заметно отличается от других мест Кольского
полуострова. Нам довелось встретить даже лозу дикого винограда
(о чем не подозревают даже ботаники) -- лишнее подтверждение,
что в гиперборейские времена климат здесь был совершенно иной,
пригодный для возделывания винограда. Однако никаких признаков
загадочного лаза. Так мы его и не отыскали. А назавтра были уже
совсем другие планы.
Хотелось внести ясность и в вопрос по поводу болотной
пирамиды, вокруг которой в 20-е годы развернулась публичная
полемика между Барченко и академиком Ферсманом. Последний
отрицал искусственное происхождение чего бы то ни было в
окрестностях Сейдозера. Я специально выкроил время, чтобы
побывать у спорного пирамидального камня и даже, дабы легче
было сравнивать, сфотографировался на нем. Высота -- чуть ниже
человеческого роста. Покрыт такой плотной коростой мха и
лишайников вперемешку с наносным грунтом, что наверху сумела
вырасти и закрепиться карликовая березка. Поблизости еще одна
плита -- правильной геометрической формы, как в горах, где были
найдены гиперборейские руины. На плите пирамидальный камень. В
Лапландии камень на камне -- это почти всегда сейд.
Болото, на котором находятся два пирамидальных знака,
пользуется дурной славой. Лопари боятся туда ходить и пугают
приезжих. Запреты соблюдаются слабо. Мое первое впечатление
совпадает с выводом Ферсмана: пресловутая болотная пирамида
естественного происхождения. Но потом все-таки засверлила
крамольная мысль: за десятки тысяч лет любой искусственно
обработанный камень мог подвергнуться такой деформации и
выветриванию, что все следы человеческих рук стерлись начисто.
Итак, Гиперборея (точнее -- один из ее центров) найдена! Я
ни на минуту не сомневался, что так оно и будет! Но вряд ли бы
это произошло, если бы нас не взяло под свое покровительство
само Провидение. Интуиция и трезвый научный расчет подсказали
мне, где и что нужно искать. Вопреки другим предложениям
настоял, куда именно нужно ехать, где остановиться и что делать
дальше. И не ошибся. Сразу же попал в самую "десятку". Судьбе
было угодно дать мне спутников, которые помогли успешно довести
до конца задуманное в тиши кабинета дело. Да, видно, так было
угодно Богу и благосклонному Хозяину Земли, что не одно
тысячелетие ревностно хранил тайны Гипербореи.
Приложение 1
Необыкновенное пестроцветие и непохожесть живых и мертвых
языков, казалось бы, полностью исключает саму постановку
вопроса об их прошлом единстве и общности происхождения.
Абсолютное отсутствие археологических данных или письменных
источников, похоже, делают всякие рассуждения на эту тему
призрачно-зыбкими и лишенными каких-либо научных оснований. На
самом же деле все обстоит по-другому: имеются совершенно
неопровержимые факты, в истинности которых легко убедиться
каждому, каким бы языком он ни владел. И факты эти неумолимо
свидетельствуют: все языки мира -- и современные, и канувшие в
Лету -- имеют общий достаточно хорошо просматриваемый
фундамент.
Суть дела заключается в следующем. Одними из самых древних
консервативных лексических пластов в любом языке выступают
пространственно-указательные слова, которые в подавляющем
большинстве случаев очень слабо менялись с момента своего
возникновения и вхождения в речевой обиход. От указательных
слов типа русских "тот", "этот", "оный", "там", "здесь" и т.п.
произошли личные местоимения -- общеизвестный лингвистический
факт, хорошо прослеживаемый в любом языке. Прямая
взаимозависимость между личными, а также определительными (типа
"сам") и возвратными (типа "себя") местоимениями, с одной
стороны, и указательными словами, с другой, объясняется скорее
всего тем, что название 1-го, 2-го и 3-го лиц одновременно
сопровождалось указанием на данное лицо (в том числе и с
помощью жестов).
Отсюда совершенно естественно предположить, что некоторые
общие элементы, лежащие в основе личных и указательных
местоимений, а также местоименных наречий всех известных
языков, и являются теми первичными (архаичными) формами
праязыка, которые благополучно дожили до наших дней.
Сравнительный анализ более 200 языков практически всех языковых
семей (недоступными оказались данные лишь по языкам группы
мунда, андаманским и ряда языковых семей индейцев Южной
Америки) позволяет выделить четыре таких первоэлемента: [М],
[Н], [С], [Т]. Их происхождение вполне уместно возвести к
общему праязыку, где смысловое значение названных элементов,
быть может, соответствовало различной пространственной
направленности, принадлежности или удаленности. Не существует в
мире ни одного языка, личные местоимения и указательные слова
которого в той или иной степени не основывались бы на четырех
перечисленных элементах.
Под праязыком следует понимать лишь самый начальный этап
формирования языков, относящийся к столь раннему периоду
человеческой предыстории, когда человек еще не был человеком в
собственном смысле данного понятия. Первичные
пространственно-указательные слова и произошедшие от них личные
местоимения с течением времени, естественно, изменяли свой
первозданный вид. Тысячелетия не могли не оставить отпечаток на
первоначальном фонетическом оформлении
пространственно-указательных элементов. Из простого
сопоставления видна эквивалентность элементов [Т] и [Д]. (Ср.,
напр., в индоевропейских языках местоимение "ты" = tu
испанск., румынск., ирландск., армянск., литовск., латышск.) =
du немецк., датск., норвежск.); или местоимение "мы" в
черкесской подгруппе кавказских языков: te (адыгейск.) =
de (кабардинск.). Точно так же следует принять
эквивалентность элемента [С] и элементов [З], [Ж], [Ш], [Ч],
[Ц]. Правомочность такого утверждения вполне видна из сравнения
указательных местоимений со значением "этот" в индоевропейских
языках: сей (русск.) = sa (готск.) = this
(английск.) = is (латышск.) = ce (французск.)
= co (ирландск.) = зэ (бретонск.) = sдm
(тохарск.) = so (авестийск.) = ацы (ж.р.)
(осетинск.); и далее -- в других языковых семьях: за
(арабск.) = ez (венгерск.) = see (эстонск.) =
эс (грузинск.) = со (японск.) = cai
(вьетнамск.) = чжэ, цы (китайск.) = чо
(корейск.) = ,su (турецк.) = шу (узбекск.).
Хотя в сравнительном анализе можно было бы ограничиться
одними указательными словами современных языков, -- именно
сопоставление их с личными местоимениями дает возможность с
уверенностью говорить о многенезе языков мира. Во-первых, в
составе личных местоимений сохранились в большинстве случаев те
первичные элементы и те формы этих элементов, которые по тем
или иным причинам были утрачены в указательных местоимениях и
местоименных наречиях. Во-вторых, личные местоимения -- это,
пожалуй, единственная в своем роде категория слов, в которой
запечатлена в доступной для анализа форме история развития
языка от самых истоков до настоящего времени: если образование
1 лица (дифференциация понятия "я" из древних
пространственно-указательных понятий) относится, видимо, ко
времени единого праязыка, то выделение 3 лица из указательных
местоимений и местоименных наречий во многих современных языках
не завершено до сих пор. Наконец, в-третьих, -- и это главное
-- 1 лицо личных местоимений большинства современных языков
можно привести к общей схеме.
Причина, по которой не всегда удается установить прямую
зависимость между указательными словами и личными местоимениями
в некоторых отдельно взятых языках, в принципе понятна. С одной
стороны, несомненно, что в процессе эволюции первичные элементы
праязыка могли развиться (в уже обособившихся семьях) в широкую
систему конкретных указательных понятий, включившую в себя и
новые основы. Примеры большого числа
пространственно-указательных форм в различных языках вполне
подтверждают эту мысль. (Так, в эскимосском языке насчитывается
20 указательных местоимений, до десяти указательных форм
имеется во многих индейских языках, больше десяти -- в
мальгашском языке и т.д.) С другой стороны, на определенных
этапах развития языков отдельные слова и формы, напротив,
отмирали. (Например, в русском языке сравнительно недавно
перешли в пассивный запас слов разноосновные указательные
местоимения "сей" и "оный".) Генетическая связь между
указательными словами и личными местоимениями становится сразу
же очевидной, если сопоставление в плане "указательное слово --
личное местоимение" производить не в отдельно взятом языке, а в
языковой семье или группе в целом. Впрочем, в каждой языковой
семье почти всегда находятся языки, в которых взаимосвязь между
указательными словами и личными местоимениями выступает
непосредственно в данном языке. Для примера можно сравнить
указательные слова и местоимение "я" некоторых языков:
индоевропейские языки:
индийская группа -- ma -- mama (сингальск.);
иранская гр. -- ан -- ман (белуджск.);
балтийская гр. -- is -- а (литовск.), is --
es (латышск.);
кельтская гр. -- ma -- me (бретонск.);
кавказские языки: вейнахская гр. -- ис -- со
(чеченск.);
картвельская гр. -- ham -- ma (чанск.);
алтайские языки:
тюркские языки -- манна -- мин (якутск.);
мана-мен (узбекск.);
бурушаски языки: se -- -za (вершикск.);
китайско-тибетские языки: цзай -- цза (китайск.);
индейские языки:
алгонкинско-вакашская гр. -- ina -- nina (фокс);
пенути гр. -- un-i' -- n-i (майду);
нилотские языки: enк -- nбnъ (масаи);
манде языки: anua -- na (ваи);
семито-хамитские языки:
семитская гр. -- хун-ака -- 'бн-а (арабск.),
хауса-котоко гр. -- nan -- ni (хауса);
папуасские языки: ande -- adi (бонгу);
мон-кхмер языки: nih-aс (кхмерск.);
дравидские языки: antna -- n-anu (каннада);
малайско-полинезийские языки:
микронезийские языки -- ine -- -ani (науру);
эскимосско-алеутские языки: уна-хуана (эскимосск.);
тасманийский язык: ni, ne -- mi(na);
баскский язык: an -- ni.
Как уже было отмечено, есть достаточно оснований
предполагать, что образование личных местоимений 1 лица
относится к эпохе существования праязыка. Вероятно, на
определенной ступени развития праязыка какое-то указательное
слово стало выражать понятие "я". Скорее всего, даже не одно, а
два указательных слова составили новое сложное понятие,
имевшее, однако, на первых порах лишь конкретное узкое
пространственно-указательное содержание. Это тем более
объяснимо, что, коль скоро образование личных местоимений 1
лица относится к эпохе примитивного языка, а значит, и эпохе
примитивного мышления, -- то возникновение нового понятия вряд
ли могло основываться на фонетической дифференциации первичного
понятия, а, вероятней всего, возникло путем механического
соединения двух уже освоенных элементов. Возможно, что понятие
"я" в праязыке выражалось словом, образованным путем соединения
первоэлементов [М] + [H]. Во всяком случае, остатки такой
сложной архаичной формы можно обнаружить в личных местоимениях
1 лица почти всех современных языков. Остатки -- ибо
несомненно, что дальнейшее развитие отдельных языков,
выделившихся из распавшегося праязыка, повлекло за собой в
некоторых случаях упрощение сложной формы [М] + [Н], т.е.
утрату одного из составляющих элементов [М] или [Н]. В ряде
языковых семей отпечаток этого распада отчетливо сохранился до
наших дней. Ср., напр., местоимение "я" в финно-угорской группе
уральских языков: [М] + [Н] -- minд (финск.) = mina
(эстонск.) = monn (саамск.) = мон (удмуртск.) =
мынь (марийск.); [М] -- ам (мансийск.) = ма
(хантыйск.); [Н] -- иn (венгерск.). То же в языковой
семье банту: [М] + [Н] -- mina (зулу) = mi-na
(thon); [М] -- mimi (суахили); [Н] -- nna
(sotho) = nne (venda) = i-ni (shona).
Трансформация первоэлементов нагляднейшим образом
проявляется при склонении личных местоимений в современном
русском языке: "я" -- "меня" -- "мне"...; "мы" -- "нас" --
"нам"...
В других языковых семьях, если и не встречается форм,
сводимых к [М] + [Н], то существуют параллельно местоимения, в
основе которых лежит или [М] или [Н] самостоятельные, например,
в языках койсандских, манде, отчасти -- в кавказских. В
тюркских языках местоимение "я" в абсолютном большинстве
случаев соответствует формуле [М] + [Н]. В семито-хамитских и
дравидских языках в основе местоимения "я" лежит элемент [Н].
Однако и здесь косвенным путем можно обнаружить утраченный
элемент [М], сопоставляя основы единственного и множественного
числа, в которых можно установить соответствие. Чередование
элементов [М] и [Н] во мн. числе 1 лица языков группы
хауса-котоко семито-хамитской семьи и в некоторых дравидских
языках раскрывает такую связь. Кроме того, в древнем языке
каннада (дравидская семья) для 1 лица ед. числа существовала
форма -am (an).
В процессе эволюции некоторых языков можно выделить и
такой этап, когда в качестве местоимения "я" функционировало не
одно, а несколько слов. (Напр., в истории японского языка
насчитывается 17 местоимений 1 лица. В ряде современных языков
и поныне существует несколько слов для выражения понятия "я".)
Возможно, что первоначально появление синонимов личных
местоимений 1 лица связано с расширением первичного
примитивного пространственно-указательного значения слова "я",
углублением его содержания. В дальнейшем архаичное значение
местоимения "я" могло вообще утратиться. Так, очевидно, и
произошло в большинстве языковых групп индоевропейской семьи.
Однако там, где это случилось, в тех группах, где древняя форма
была утрачена в именительном падеже, она везде сохранилась в
косвенных падежах; если в им. падеже местоимение "я" имеет
самые разнообразные формы, то в косвенных падежах его структура
подчинена единообразной схеме [М] + [Н] или [М]
самостоятельное.
Соответствие между именительным и косвенными падежами в
индийской и кельтской группах индоевропейской семьи также
подтверждает положение о том, что элементы [М] и [Н] -- это
наиболее древние формы в системе личных местоимений
индоевропейских языков. Столь же очевидна картина в монгольской
и тунгусо-маньчжурской группах алтайских языков, где [М] + [Н]
косвенных падежей -- это несомненный отголосок той первоформы,
которая сохранилась в именительном падеже современных тюркских
языков. Что касается собственно именительного падежа
монгольских и тунгусо-маньчжурских языков, то и его истоки
можно найти в указательных местоимениях тюркских языков (ср.,
напр., "этот" -- бу (турецк., азербайджанск., туркменск.,
татарск., якутск., узбекск., уйгурск.) и "я" -- би
(халха-монгольск., бурятск., калмыкск., эвенкийск., эвенск.,
негидальск., маньчжурск., удейск.). Результатом расхождения
основ именительного и косвенных падежей местоимения "я" более
существенны. Ибо, помимо простой фиксации пространственного
местоположения, притяжательные местоимения уже были связаны с
такими социально-значимыми понятиями (отобразившими
соответствующие общественные отношения), как обладание,
принадлежность, право на владение и вообще -- любое право, а в
дальнейшем -- и собственность. Уходящие своими корнями в самые
глубины предыстории, притяжательные местоимения совместно с их
указательными и личными словесно-понятийными прародителями
позволяют не только нащупать истоки первобытного мышления, но и
проследить в главных чертах его структуру и механизмы развития.
<< Пред. стр. 49 (из 56) След. >>
Список литературы по разделу