<< Пред.           стр. 2 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу

  - Почему вы, еврей, взяли русскую фамилию и стали Каменевым?
  - Я, как еврей, отвечу вопросом на вопрос: почему русский Скрябин взял псевдоним Молотов, Бельтов - Плеханов, Ульянов - Ленин, а грузин Джугашвили стал Сталиным?
  Тот же (внутригрупповой) тип ориентации среди профессиональных литераторов, физиков, философов, художников и других "вольных" специалистов, хотя и менее агрессивен, все же несет печать эпохи.
  Илья Эренбург говорил: "Современные молодые поэты напоминают мне немецких девушек, которые зарабатывают себе на приданное проституцией" (с. 169).
  Тот же Эренбург рассказывал, как Мейерхольд хотел его арестовать за недостаточно идейное понимание искусства.
  При межгрупповых ориентациях "интеллигенция - власть", "власть - интеллигенция" отношения выглядят более опосредованно. Внутри интеллигенции, как, впрочем, внутри других социальных групп, слух никогда не приходит через незнакомых лиц. Если же он сообщается близким другом, родственником, сослуживцем, то определенное доверие будет обеспечено. Поскольку истинно именно то, что группа считает истинным. Люди немедленно повторяют то, что узнали, и будущее слуха зависит от их дальнейшей реакции: живучесть слухов о бесчестности политиков зависит от степени постоянства негативного отношения к ним.
  - На вопрос анкеты об образовании Ежов отвечал: "Незаконченное низшее".
  - Демократы отобрали у коммунистов все привилегии и взяли себе.
  Итак, несмотря на чисто историческое расположение материала, автор книги явно социологичен. Исследование юмористически окрашенных политических слухов, циркулирующих в обществе с начала XX века, оказывается уникальным социологическим источником. И вряд ли целесообразно изучать только официальную информацию, поскольку слухи - голос социальной группы, в данном случае интеллигенции. Иногда он усиленно соперничает со средствами массовой информации. И в тоталитарном обществе ему особенно доверяют. Именно поэтому Ю.Борев один из первых, кто практически открыл для социологов этот важный систематизированный источник формирований знаний.
  Сам автор, однако, допустил, на мой взгляд, непростительную ошибку, определив совокупность исторических анекдотов, преданий и устных мемуаров как источников исключительно эстетического наслаждения и, значит, объект будущего изучения и филологической и исторической науки. Во всяком случае, риск вызвать серьезные возражения со стороны философов, социологов и юристов здесь несомненен. Предположим, что философы, шокированные напоминанием их собственной непростой истории, промолчат[53]. Но каково юристам? Где же статьи Уголовного кодекса, квалифицирующие слухи в качестве преступления?
  - За что сидишь?
  - За болтливость: рассказывал анекдоты. А ты?
  - За лень. Услышал анекдот и думаю: завтра сообщу, а товарищ не поленился.
  Что касается рассказов из жизни самого социологического сообщества, то она вообще осталась без внимания автора. А она чрезвычайно многообразна и богата. Еще несколько лет назад в редакцию журнала пришел автор с объемной тетрадкой, полной сентенциями в адрес социологов. Так, анализ документов характеризуется следующим образом: "Поскольку любая бумага у нас "документ", социологический анализ документов в наших условиях точнее было бы именовать социологическим анализом бумаг". Собранные автором слухи подаются так: "В МГУ считают, что в ИСАНе занимаются профанацией социологии, в ИСАНе - что во ВЦИОМе, в Москве - что в Ленинграде, в Ленинграде - что в Минске и т.д. И наоборот"[54]. Мой коллега Э.Фетисов также постоянно приносит профессиональные "хохмы". Однажды, увидев на рабочем столе приглашение на встречу ленинградских социологов, он спросил: "Как долго они будут так стоять враскоряку?" (На бланке приглашения значилась тема встречи "Санкт-Петербургская школа: между прошлым и будущим").
  И все же наибольшие критические возражения по поводу книги можно ожидать от профессиональных историков, особенно тех, кто занят поисками источников в архивах и библиотеках. Документированная история всегда представляется читателю ценной, важной, а главное истинной. Но это совсем не бесспорное видение истории со стороны науки и научной достоверности. Ю.Борев доказывает это, вводя в оборот чисто ментальный элемент в изучении российской истории XX века. Сам автор называет интеллигентский фольклор средством самопознания общества, приведенного в соответствие политической обстановке, устной культурно-исторической формой воплощения социального опыта.
  Согласно Ю.Бореву, в основе устного рассказа лежит исторический факт, причем степень соответствия правды и вымысла представляется неодинаковой. В одном случае он отражает реальность, в другом - аберрация в ходе неоднократной передачи приводит к большой разнице между фактом и его трактовкой. Но поскольку устный рассказ (анекдот, воспоминания, предания и т.д.) принадлежит художественному, а не историческому жанру, то отступая от факта, он приближается к его сути.
  - Сталин посмотрел "Отелло". Руководство театра спросило его мнение. Он подумал и сказал: "А этот - как его? - Яго - неплохой организатор".
  В доказательство своего утверждения Ю.Борев ссылается на слова Ноберта Винера, считавшего, что сообщение о вероятном информативно насыщеннее сообщения о случившемся. Так, например, в книге приводятся сведения о том, что после войны между Шолоховым и Эренбургом на национальной почве возникли напряженные отношения. Сталин счел необходимым вмешаться:
  - "Ваши евреи проявили трусость во время войны, а ваши казаки - антисоветские настроения и еще в гражданскую войну боролись с советской властью". Взаимная неприязнь между писателями усилилась.
  В этой короткой заметке, не подтвержденной каким-либо письменным источником, тем не менее достоверность факта чрезвычайно велика. Этот вероятный разговор свидетельствует об историческом факте - нравах, царивших в писательской среде, и о силе неприятия Сталиным интеллигенции.
  Значение ментальности истории, подчеркнутой Ю.Боревым, можно сравнить с аналогичными явлениями в литературе, подмеченными М.М.Бахтиным. Согласно взглядам этого философа вторичные речевые жанры (роман, например) впитывают в себя то, что сложилось в условиях непосредственного речевого общения (бытовой рассказ, анекдот и др.). "Ведь язык входит в жизнь через конкретные высказывания (реализующие его), через конкретные же высказывания и жизнь входит в язык"[55]. Подлинный автор, по Бахтину, - тот, кто восстанавливает первичное речевое авторство в культуре за счет вторичного и искусственного собственно писательского авторства, тот, кто раздает голоса их настоящим первоавторам, возвращая высказываниям их изначально коллективный характер[56]. Если для Р.Барта при сравнении уровней речь идет о разрушении последнего голоса - голоса писателя-автора, о стирании последнего имени - его имени, то для М.Бахтина это прежде всего растворение вторичного авторства в реальном первичном (М.А.Рыклин). Ю.Борев в свете этих представлений избегает крайностей, он усиливает официальные источники за счет максимально широкой представленности именно неофициальности.
  - На могиле Канта во взятом с боем Кенигсберге красовались две надписи на русском языке. Одна предостерегающая: "Осторожно: памятник культуры". Другая злорадная: "Ну что, теперь ты понял, что мир познаваем?".
  Не знаю, специально ли Ю.Борев упомянул Канта, но идея приоритета критического разума перед "чистым" здесь чрезвычайно важна, поскольку под сомнение ставится официальная (так называемая истинная) история. Приведу размышления на этот счет М.Рожановского, специалиста в области философии истории. Последний считает, что сама человеческая потребность знать о мире приняла в европейской культуре форму такого познания, для которого историческая истина - самоцель. В нашей стране это выразилось в приведении порядка вещей в соответствии с порядком идей. "В таком логически последовательном варианте, - пишет он, - Истина уже не подлежит познанию, а становится синонимом небольшого набора идеологических символов. Чистый разум становится разумом идеологическим, абсолютно оторванным от Разума практического"[57].
 
 
  К месту будет еще одно событие, описанное Ю.Боревым:
  - Сталин встречался с авторским коллективом, работавшим над его жизнеописанием. "Я прочитал подготовленную вами рукопись, - сказал он. - Думаю, что вы, товарищи, допустили здесь ошибки эсеровского толка". Члены авторского коллектива побледнели, а Сталин продолжал: "У вас получается, что в стране все решается и делается одним Сталиным. Но раз уж книга написана, не будем ее переделывать. Возьмите рукопись, я сделал в ней некоторые поправки".
  "Сталин - ведущая сила партии и государства! - так звучала одна из этих поправок (с. 211).
  "Устная юмористическая история", разработанная Ю.Боревым, есть, по сути дела, история памяти. Автор не обрабатывает материал "научными" методами, а просто аранжирует его. Целостность, художественность, философичность истории при этом поднимается на высоту, кажется, не всегда доступную профессионалу-историку. Неясности и неточности, сопутствующие такому изложению, несравнимы с полнотой и глубиной проникновения в жизнь, отражения уникальности каждого человека.
 
 ОЧЕРК ПЯТЫЙ
  ЕВРЕЙСКИЙ ЮМОР: ФУНКЦИИ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ
 И СПЛОЧЕННОСТИ
  Все люди евреи, только не все об этом знают.
  Бернард Маламуд
  Утверждение, что юмор служит важным средством принадлежности к определенной группе считается естественным и подлинно социологическим. Юмор служит, по мнению социологов, не только метками границ какого-либо класса или слоя, но и средством интеграции внутри них и в то же время отделения друг от друга.
  Но указанное положение требует необходимой конкретизации и доказательств. Предварительно заметим - в той или иной группе используются различные маркеры для указания на идентичность с ней. Эти символы групповой идентичности - жесты, одежды, язык, прически, шутки работают как основной признак, с помощью которого члены группы распознают себе подобного и отделяют себя от других. Одно упоминание действующих лиц говорит о многом и обязывает к определенным поступкам. Иван, как правило, чрезмерно пьет, Канзюлис - резонерствует, Молла - ставит на место правителя, Смит неверно выполняет воинские команды, Хаим - парадоксально хитрит, Петр жадничает, Вовочка сквернословит. Сексуальные анекдоты, особенно "сальные", вряд ли привлекут людей пожилого возраста, да и малолетние их могут не понять. Крестьянский фольклор особенно приятен специфической социальной группе, а профессиональные шутки - творческой интеллигенции. Существует точка зрения (А.Зиждервельд), согласно которой юмор среди различных отличительных культурных признаков групп стоит особняком, поскольку он наименее подвержен влиянию уравнительных тенденций. И напротив, - определенная манера одеваться и жаргон, будучи отделенными от той культурной среды, в которой они зародились, могут использоваться только в социальном контексте.
  Так, например, стиль и мода в качестве культурного стандарта в масштабах всего общества возникают там, где существует возможность изменения социального статуса и подражания одних групп другим посредством заимствования определенных культурных образцов[58].
  Группа и шутки
  В случае с юмором это маловероятно, т.к. вне соответствующей культурной среды он в значительной степени утрачивает свой смысл.
  Беседа двух астрономов:
  - По моим подсчетам, новая комета пройдет около Земли через I миллион 645 лет и 3 месяца.
  - Ты уверен? А то ведь над нами будут смеяться... Тогда позора не оберешься!
  Специфическим представляется юмор в молодежной среде, армии, полиции, семье, религиозных сообществах, студенческих группах.
  Только что прибывший на работу в колледж молодой преподаватель попросил своего старого и мудрого коллегу поделиться с ним опытом.
  - Должен вам признаться, - сказал ему старик, - что практический опыт дал мне намного больше, чем теоретическое изучение педагогики. Вам наверняка придется встретиться с таким явлением, когда вы будете прилагать все свои усилия, чтобы доходчиво объяснить какое-нибудь положение своим студентам, но в группе обязательно найдется некий парень, который не будет с вами согласен. И вам тут же захочется взять его под ноготь и любым способом подчинить себе. Не делайте этого, ибо это будет скорее всего единственный человек, который вас внимательно слушал.
  Разумеется, шутки, типичные для какой-либо социальной среды, могут иметь широкое хождение среди представителей разных групп. Так в СССР после неоднократного просмотра популярного фильма "Семнадцать мгновений весны" широкое хождение получили анекдоты про главного героя - Штирлица. Их циркуляция продолжалась свыше десяти лет и благополучно заканчивается лишь в последние годы.
  Мюллер: Штирлиц! Вы еврей!
  Штирлиц: Ну нет, я русский!
  Особое положение, как это ни парадоксально, именно в силу своей типичности занимает так называемый "еврейский" юмор. Известно, что еврейские остроты, шутки, анекдоты, притчи, афоризмы часто рассказываются как в кругу самих евреев, так и в их окружении. Сами евреи придают им чуть ли не священный оттенок.
  "... Две тысячи лет скитаний и преследований выработали у евреев способность выявлять комическое в любой ситуации и с иронией относиться ко всем без исключения формам и проявлениям жизни. Остроумие стало своеобразным оружием в руках безоружных евреев. Ведь ничто так не ослабляет опасного и сильного противника, как его осмеяние. Проходили века, положение евреев не менялось к лучшему, и крепла традиция еврейского юмора с его специфическим настроением, народным колоритом и характерной грустью..."[59].
  Другие этнические группы широко пользуются еврейским юмором. Но будучи перенесенными в другую среду, он зачастую меняет свое содержание и направленность. Если юмор внутри группы мягок, печален и полон самоиронии, то вовне он, благодаря новым интонациям, измененным ударениям и, возможно, жестам, может приобретать явные антисемитские черты. Иногда возникают и "псевдоеврейские" шутки с определенной направленностью и с ироническим смыслом.
  Встречаются два еврея. Один расстроен и на вопрос "Что случилось?" сильно заикаясь рассказывает:
  - Бы-бы...был на конкурсе на должность диктора телевидения. Неее пэ-пэ-приняли.
  - Почему?
  - И-и-из-за национальности[60].
  Внутри этноса это давно известно. Розенберг и Шапиро в исследовании еврейского юмора отмечали, что "шутки, которые евреи рассказывают друг другу о самих себе, совершенно отличаются по духу от шуток, которыми оперируют неевреи с антисемитскими побуждениями (даже если это одни и те же шутки)[61]. Конечно, это характерно для юмора многих других этнических групп. Однако специфика в том, что сам еврейский юмор имеет оттенок критики идентичности евреев со стороны психоаналитиков, которые склонны интерпретировать его как "ненависть евреев к самим себе". В частности, в американо-еврейском юморе высмеивается болезненное отношение евреев к социальному статусу, в советско-еврейском - фанатическое желание выехать в Израиль. Замечено также, что большинство шуток подобного типа появляется именно в еврейской среде, а не в других этнических группах.
  Отец в ужасе сообщает матери:
  - Я узнал, что наш Йося - гомосексуалист!
  - Да? Но он хотя бы встречается с хорошим еврейским мальчиком?
  Еврейский юмор, как замечает А.Дрожджинский, не довольствуется игрой слов и комизмом ситуаций, положений, хотя и тут прекрасно себя проявляет. Особенность его - в характерном показе еврейской судьбы, жизни и традиций. Сплошь и рядом обнаруживается самоирония, подтрунивание над участью "избранного народа", над еврейским характером. Единственное, - утверждает автор, - чего напрасно было бы искать в еврейском юморе - это неприязнь к кому бы то ни было[62]. Возможно, это и так.
  Внутри же еврейского этноса в отношении социальногрупповой структуры юмор может выполнять как демаркационную, так и нивелирующую функции. В "вертикальной структуре" четко выражаются статусные различия с особенностями сознания и поведения.
  Жили два брата. Один - профессор университета, другой вор. Понятно, первый избегал второго, как чумы. Однажды они все же столкнулись на улице. Профессор отвернулся и хотел пройти мимо, но брат окликнул его:
  - Одну минуточку! Что ты задираешь нос? Я бы еще мог себе это позволить - мой брат как-никак профессор. Но имея братом вора, чем, интересно, гордишься ты?
  Нивелирующая же функция состоит в просачивании культурных образцов "сверху вниз", а также "снизу вверх".
  Как-то барон Ротшильд подал нищему милостыню.
  - Ваш сын дает мне вдвое больше.
  - Мой сын может себе это позволить. У него богатый папа.
  Нивелировка, конечно же, относится не только к внутригрупповым различиям, но и территориально-государственным. Пример - шутки, широко распространенные в годы скоротечной египетско-израильской войны 1967 г.
  Встречаются два советских еврея. Один говорит другому:
  - Ты слышал? Наши передавали, что наши сбили наш самолет...
  Или вариант:
  В.Зорин на вопрос Киссинджера о национальности ответил:
  - Я советский. А Вы?
  - Я американский...
  Антон Зиждервельд проанализировал несколько работ, посвященных указанной теме, и нашел, что самоосуждающий юмор не обязательно является результатом нестабильной идентичности. Когда меньшинство приобретает какую-то степень самосознания, юмор снова подчеркивает вновь приобретенную идентичность и таким образом усиливает сплоченность и единство этнической группы. В противовес своей точки зрения он приводит результаты Т.Рейка, проведшего психоаналитическое исследование еврейского юмора путем сравнения приписываемой евреям ненависти к самим себе с клинической подавленностью. Он утверждал, что в этих шутках акцент на неполноценность маскирует агрессивную тенденцию: симулируя слабость, причем делается попытка победить оппонента или противника. Эти шутки, в ницшеанских терминах, могут явиться выражением чувства обиды и рабской морали. В свою очередь С.Ландманн утверждает, что типично еврейские шутки, возникшие в эпоху Просвещения - период, когда многие евреи стали постепенно отходить от своих религиозных традиций и утрачивать духовное наследие, - не могут переноситься на современность без определенных оговорок. Многие шутки евреев были вызваны к жизни двусмысленностью и напряженностью их существования, и хорошо известное остроумие Генриха Гейне выступает как модель подобного вида юмора.
  Упомянутые выше Розенберг и Шапиро развивали сходную гипотезу в отношении американо-еврейского юмора и остроумия. Согласно этим авторам в прошлом американские евреи часто ненавидели самих себя за недостаточную ассимиляцию в американскую культуру, но затем это трансформировалось в чувство вины из-за слишком глубокой ассимиляции и секуляризации:
  "Точно так же, как когда-то мы ненавидели себя за то, что перестаем ими быть. Когда-то объектом насмешек и презрения со стороны эмансипированных европейских евреев был еврей из гетто, отсталый и бедный. В настоящее время в Америке объектом отвращения стал преуспевающий, действительно богатый и чопорный еврей, в одиночку накапливающий материальные ценности и глубоко им преданный".
  Розенберг и Шапиро иллюстрируют это на примере анекдота о трех еврейских женщинах, хвастающих за чаем карьерой своих сыновей. После того, как две из них рассказали о материальном успехе сыновей, третья робко поведала о своем сыне, который стал раввином с очень скромным жалованием. На это ее подруги воскликнули: "Ну разве это работа для хорошего еврейского парня!" Подобно Ландманн, Розенберг и Шапиро объясняют присутствие навязчивой идеи идентичности в еврейском юморе неопределенностью положения евреев в современном мире. Современный еврей находится в постоянном движении "меж двух огней": между ассимиляцией к современному миру и лояльностью к традициям и исконным ценностям еврейства[63].
  Это можно показать на примере юмора черного населения в США. Миддлтон в социологическом исследовании реакций негров и белых на расистские шутки в 1950-е гг. обнаружил, что негры в большинстве своем реагируют на шутки, направленные на белых, более благосклонно, а кроме того, испытывают такое же удовольствие от шуток, направленных на них самих, как и белые[64]. Этот вывод согласуется с данными более раннего исследования, проведенного со студентами колледжа, в котором было показано, что негры в большей степени используют шутки против самих себя, чем белые. Эти исследования проводились в то время, когда ассимиляция рассматривалась как нормальное явление, а типичным поведением негров считалось поведение в стиле "Дяди Тома". Ситуация радикально изменилась в 1960-1970-е гг. - эмансипация черного населения более не рассматривалась в терминах ассимиляции к белому большинству. Самосознание негров достигло определенного уровня развития, вследствие чего групповая идентичность негритянского меньшинства приобрела достаточную силу. Как результат, негритянское население перестало мириться со стереотипными шутками на свой счет, и подобный юмор стал считаться оскорбительным[65].
  Самоосуждающие шутки не следует опрометчиво интерпретировать как выражение ненависти к самим себе. Наоборот, они могут служить признаком весьма сильного чувства групповой идентичности, т.к. смех, который они вызывают, вовсе не того свойства, который, например, возникает, когда белые смеются над черными. Напротив, это смех, в котором проявляется самосознание и гордость за принадлежность к данной этнической группе. Вспомним "юмор висельников", содержащий в себе чувство превосходства, которое наблюдается во многих еврейских, казалось бы, самоуничижительных шутках. На скамье подсудимых Радек признался, что лживыми показаниями, запирательствами и обманом он мучил самоотверженных следователей НКВД, этих исполнителей воли партии, защитников народа от его врагов, чутких и гуманных друзей арестованного. Гротьян писал по сходному случаю: "В еврейской шутке поражение на самом деле означает победу. Подвергающийся гонениям еврей, который шутит на свой счет, отклоняет тем самым проявления опасной враждебности от своих преследователей на самого себя. Результатом является не поражение, а победа и величие"[66].
  Интересным свойством этнических шуток является их универсальность - они существуют в самых разных странах, но по содержанию в целом сходны. Эти шутки обычно высмеивают: 1) печально известную недалекость членов данной этнической группы; 2) их ограниченность и скаредность; или 3) их чрезмерную или слабую сексуальную активность. В работе Кристи Девис содержится идея о том, что всеобщую популярность этих шуток следует объяснять, исходя из анализа характеристик индустриального общества в целом, а не в терминах специфических условий конкретного, отдельно взятого общества[67]. Известно, что в мире доминируют западные постиндустриальные страны. Социальные, географические и моральные границы в какой-то мере утратили свою определенность. По всей видимости, шутки этнического характера на первом этапе служат целям восстановления определенной степени ясности, в которой есть большая потребность, а затем функционировали как своеобразный механизм управления поведением людей. Именно поэтому насмешкам подвергались "аутсайдеры", т.е. люди, которые явно или неявно находились на "периферии" по отношению к основной популяции, а также те, положение которых неоднозначно. Тем самым устанавливались границы между "мы" и "они". Девис пишет, что большинство этнических шуток вращается вокруг темы "успех-неуспех": герои этих шуток обычно глупы (знания) и скупы (мораль), и таким образом тот, кто рассказывает подобные шутки, предстает в более выгодном свете. Можно было бы добавить сюда третий компонент - сексуальность, т.к. герои этнических шуток обычно высмеиваются за свое ханжество, чрезмерную или недостаточную сексуальность. Девис анализировал ситуацию в восточноевропейских странах, находившихся под властью тоталитаризма, бюрократии и косной морали. В этом случае понятие "они" подразумевает не этническое меньшинство (хотя этнические шутки имеют хождение и в этих странах), а политическую элиту и государственную бюрократию. Автор проводит различение между двумя категориями стран (западных индустриальных и восточноевропейских) и обществом в ситуации войны, в шутках которого место глупости и скупости, характерных для мирного времени, занимает трусливость. Девис приводит в заключение своей работы следующее:
  "На вопрос "Какова социологическая основа привлекательности этнических шуток?" мы можем ответить так:
  1) эти шутки устанавливают социальные и географические, а также моральные границы нации или этнической группы. Шутки по отношению к группе, имеющей неопределенный статус, в некоторой степени нивелируют эту неопределенность, более четко очерчивают ее границы или по крайней мере делают существующую неопределенность статуса менее заметной.
  2) шутки, появляющиеся в противоборствующих группах, отражают проблемы и тревоги, вызванные конфликтующими нормами и ценностями; конфликт их неизбежен в больших сообществах, в которых доминируют отчужденные от личности институты, такие, как бюрократия и др. Шуткам, появляющимся в мирное время насчет "недалеких" и "скупых, норовящих обмануть" социальных групп, и шуткам насчет "трусливых" и "милитаристски настроенных" групп, возникающих в военное время, присущи три характерные черты:
  (а) они снижают чувство тревоги по поводу возможной личной неудачи во взаимодействии с государственными структурами из-за того, что не достигнуто правильное равновесие между конфликтующими нормами и целями;
  (б) они показывают, по отношению к чему существуют моральные ограничения, каково правильное равновесие и тем самым снижают неопределенность ситуации;
  (в) они узаконивают положение индивида как в отношении тех, кто потерпел неудачу, так и в отношении тех, кто был более успешен во взаимодействии с государственными структурами, в ситуации войны или мира"[68].
  Примерно такие же изменения претерпевает еврейский юмор в России. Ввиду изменившегося за последние годы положения российских евреев обычные шутки стали реже. Кроме того, в России нашлось множество этносов, смех над которыми может выполнять те же функции. Насмешкам подвергаются другие аутсайдеры, т.е. люди, находящиеся на окраине основной популяции.
  Летят на самолете два депутата в Совете Федерации от Чукотки.
  - Однако, слушай, мы, кажется, летим не в качестве официальных лиц?
  - Почему?
  - Если бы был правительственный самолет, то справа и слева должны быть, однако, мотоциклисты.
  Интересным качеством этнических шуток относительно людей, находящихся на периферии, является их общее свойство. Одно из них - непроходимая глупость или, в крайнем случае, недалекость. Причем учитывается не только географическая близость (белые американцы - негры, эстонцы - русские, русские - чукчи, азербайджанцы - армяне), но и значительная отдаленность. В американском юморе почему-то принято восхищаться умом поляков, сексуальностью негров, честностью латиноамериканцев.
  С учетом ума и морали высмеиваемого этноса тот, кто шутит, несомненно, предстает в более выгодном свете. Особенно это заметно в период войн, где объектом шуток и злословия служит не столько глупость, сколько трусость на поле боя.
  Обер-ефрейтор заметил, как перед атакой рядовой Мильх трясется от страха.
  - Ты чего трясешься, как последний трус? - набрасывается на него обер-ефрейтор.
  - Я трясусь не за себя, господин обер-ефрейтор, - промямлил тот. - Я трясусь за противника, который еще не знает, что храбрый солдат Мильх уже готов показать ему свою отвагу[69].
  Известно, что традиции изучения судеб еврейского этноса существуют давно. С некоторых пор он развивается и в русской литературе. Поэтому естественно, что осмысление проблемы "русские - евреи" сопровождается попытками отыскать истоки в прошлом.
  Перефразируя известную формулу Достоевского "Все мы вышли из гоголевской "Шинели"", в данном случае исследователи могли бы добавить "И из гоголевского "Тараса Бульбы"". Как известно, в этом произведении Н.В.Гоголя реалистическая сатира пробивала себе дорогу в рамках поэтической романтики. С героем повести Тарасом Бульбой, написанного в духе романтизма, происходят некоторые странные вещи, в его жизнь вторгается нечто противоположное, нечто чрезмерно реалистическое. Олицетворяется это евреем Янкелем. Сатирический образ Янкеля был использован автором в целях глубокого реалистического изображения существовавших тогда норм и ценностей.
  Именно в "Тарасе Бульбе" Гоголя использован сатирический прием, заключающийся в парадоксальном противопоставлении и объединении судеб козака и еврея. Спасший когда-то Янкеля от расправы в Сечи и нуждаясь в посторонней помощи, Бульба обращается к еврею явно не только по этой причине.
  - Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды[70], на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете: вы знаете все шутки; вот для чего я пришел к тебе!
  Несколько позже, снова умоляя помочь ему в освобождении своего сына, Бульба повторяет настойчиво тот же тезис -
  - Вы все на свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица уже говорит, что жид самого себя украдет, когда только захочет украсть.
  Гоголь отказывается от какой-либо идеализации Янкеля и его окружения, он разделяет бытующие тогда взгляды.
  - Он (Янкель) уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство. Тарас вошел в светлицу. Жид молился, накрывшись своим довольно запачканным саваном, и оборотился, чтобы в последний раз плюнуть, по обычаю своей веры, как вдруг глаза его встретили стоявшего назади Бульбу. Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида.
  Итак, Гоголь, так же как и его герой, не может обойтись без еврея, предварительно какими бы отрицательными свойствами характера не наделив его. Олег Дарк, рассматривающий нынешние произведения в статье "Еврейский парадокс", высказывает интересную мысль. По его мнению, с которым можно согласиться, еврей - любимый герой русской культуры. Бытовой, разговорной, но и письменной тоже. В этом смысл русского антисемитизма. В непротиворечиво сочетающихся представлениях о еврейской изворотливости и - одновременно - хилости, слабости, то есть неприспособленности, всегда таится восхищение: неподобностью, противопоставленностью (русский культурный герой традиционно тратит на это лучшие силы, а тут дается даром), но и вживаемостью - протеизмом, который русской культуре хотелось бы приписать себе.
  Дарк вспоминает героя-изгоя, спасителя Гуревича из "Вальпургиевой ночи" Венедикта Ерофеева. А вот Ирина (роман "Русская красавица") как-то удивилась: как можно жить в Израиле, где одни сплошные евреи? Из несколько наивной этнографии совершенно справедливо выводится: еврей должен быть в меньшинстве, еще лучше - в одиночестве[71].
  На уровне общеэтнических отношений ситуация остается примерно одинаковой, хотя обе стороны постоянно ставят имеющуюся общность под сомнение. В той же повести Гоголя погром начинается тогда, когда в напряженной, чреватой взрывом обстановке возник разговор о равенстве.
  - Мы никогда еще, - продолжал длинный жид, - не снюхивались с неприятелем. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с запорожцами, как братья родные...
  - Как? чтобы запорожцы были с вами братья? - произнес один из толпы. - Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить поганцев!
  Эти слова были сигналом.
  Чувствительность этносов бывает на редкость высока. Читатель сможет убедиться в этом, прочтя текст так называемой полемики между В.Радзишевским и Э.Кияном. Последний - редактор переиздания книги Л.П.Сабанеева "Рыбы России" (изд-во "Физкультура и спорт", 1993 г.), восстановил из дореволюционной книги пару фраз, задевающих тогдашних евреев.
  В.Радзишевский отреагировал заметкой под названием "Физкульт-ура!":
  "Но грянула перестройка, проклюнулась гласность, восторжествовала свобода печати - и "Рыбы России" опять явились на свет. Правда, на скверной бумаге, конечно, на клею, понятно, без суперобложки. Но зато и без проклятых купюр. Читайте и оттягивайтесь: "Особенно ценится щучье мясо евреями, а потому за последнее двадцатилетие оно сильно поднялось в цене, как в Москве, так и везде, куда расползлась эта клопоподобная нация. Замечательно, что Донская область - единственная в России страна, застрахованная от еврейского нашествия, - вместе с тем единственная местность, где щука считается поганою и никогда и никем в пищу не употребляется".
  Книга выпущена, как и в прошлый раз, издательством "Физкультура и спорт", год издания - 1993-й.
  Физкульт-привет, ребята! Здорово вы их ущучили наконец, этих объедал. Пусть теперь сами попляшут, как на сковородке. Пусть побьются жабрами об лед. Пусть поболтаются на стальном крючке живодерского остроумия.
  Лишь бы текстология не пострадала"[72].
  Э.Киян подхватил брошенную перчатку и опубликовал свою ("Тов. В.Радзишевский тоскует по урезанию"):
  "Да, знаменитый русский рыболовно-охотничий автор, охотовед, журналист и издатель Леонид Павлович Сабанеев не очень, мягко говоря, благопристойно, хотя и походя, высказался о евреях в России. Но это факт его биографии, черта его мировоззрения, и пусть он является на суд потомков со своим подлинным лицом, а не с тем приглаженным и напомаженным иконописным ликом, по которому так тоскует тов. В.Радзишевский. Кстати, с книгой Л.П.Сабанеева были знакомы многие известные и вполне уважаемые люди - от А.П.Чехова до В.А.Гиляровского - и ничего, не писали возмущенных писем не только в прессу, но даже друг другу, а совсем наоборот - восхищались: не этими восстановленными местами, конечно, а книгой в целом. Так что не все было так уж безмятежно в той самой России, которую потерял Станислав Говорухин.
  И еще одна застойная привычка тов. В.Радзишевского - отнесение одних жизненных явлений по ведомству Юпитера, других - по ведомству Быка. Не могу поверить, чтобы В.Радзишевский, кроме рыболовной литературы, не читал больше ничего - ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Гоголя... Иначе как понять, что тов. В.Радзишевский ограничился физкульт-приветом, не послал, скажем, литературно-художественный поклон издательству "Художественная литература", которое осмеливается (и неоднократно!) издавать без купюр пушкинского "Скупого рыцаря" ("Да знаешь ли, жидовская душа, Собака, змей! Что я тебя сейчас же На воротах повешу..."). Почему оставил без научно-академического салюта издательство "Наука" за то, что в "Тарасе Бульбе" не только не купирована речь приземистого казака ("И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе... Уже, говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз..."), но и оставлена в неприкосновенности вся сцена расправы запорожцев с торгашами-евреями ("Перевешать всю жидову!" и т.д.). Да только ли они!
  Что же не ублюли, товарищ В.Радзишевский?
  Урезать - так урезать!"[73]
  Более или менее объективный читатель найдет текст дискуссии довольно комичным. Это становится особенно заметным при анализе данных, полученных Всероссийским Центром Изучения Общественного мнения (ВЦИОМ) в 1992 году. Само исследование, посвященное отношению к евреям населения бывшего Советского Союза, обнаружило массу любопытных ответов, суть которых в преобладании чувства терпимости, тотальное же неприятие евреев по-прежнему свойственно меньшинству[74]. На вопрос "что бы вы сказали по поводу освещения проблемы положения евреев в нашем обществе в газетах и на телевидении?" затруднилось ответить 40,9%, отрицали появление материалов о проблемах евреев в СМИ - 22,3%, удовлетворены материалами - 22,7%, считают, что материалы выгодны евреям 6,7%, считают их антиеврейскими - 2,6%, говорится пренебрежительно, как и о других малых народах - 4,6%[75]. И вряд ли в подобных условиях есть необходимость обострения проблемы со стороны заинтересованных сторон.
 
 ОЧЕРК ШЕСТОЙ
  ЮМОР: ФУНКЦИЯ КОНФЛИКТА
  Роль юмора в качестве способа предупреждения и ослабления межличностного конфликта является общепризнанной. В своем учебнике по социологии Н.Смелсер, касаясь ролевых конфликтов в семье, создающих напряженность, с уверенностью называет любую шутку реальной возможностью "выпустить пар"[76]. В рамках же модели межличностного взаимодействия юмору и смеху многими приписывается набор таких целительных средств, которому мог бы позавидовать любой фармацевт. Отсутствие эмпирических исследований в этой области отнюдь не опровергает эту точку зрения.
  Еще раз о З.Фрейде
  Зигмунд Фрейд был одним из первых исследователей, рассмотревших юмор в качестве защитного средства.
  "Защитные процессы, - пишет он, - являются психическими коррелятивами рефлекса бегства и преследуют цель: предупредить возникновение неудовольствия. Затем они служат для душевной жизни автоматическим регулятором, который, в конце концов, оказывается, конечно, в чем-то ущербным для нас и должен поэтому подвергнуться подавлению со стороны сознательного мышления... Юмор может быть понят как высшая из этих защитных функций"[77].
  Объясняя место шутки, каламбура в логике неврозов, Фрейд считал, что следующий за ними смех разряжает напряженность, созданную ограничениями со стороны социальных норм. Такая разрядка вызывает чувство удовлетворенности, хотя бы и временное, у участников конфликта и способствует разрешению проблем.
  Любой человек, контактируя с другими, как правило, стремится сохранить свой образ, поддержать свой престиж. Признание последнего со стороны других лиц является такой потребностью, которая стимулирует активность поведения. Читатель наверняка знает из своего опыта, что рассказчик анекдотов никогда не довольствуется самим рассказом. Признание компании, если, конечно, оно состоится, приносит рассказчику не сравнимое ни с чем удовлетворение.
  Положительная оценка шутника оказывается необходимым стимулятором пусть краткой, но весьма положительной активности. Умело и вовремя рассказанная история выполняет и уже упомянутую защитную функцию. В любом случае рассказчик имеет реальную возможность разрядить напряженность в межличностных отношениях. "У всякого глупца хватает причин для уныния, и только мудрец разрывает смехом завесу бытия" (И.Бабель).
  Межличностное сотрудничество во многих случаях связано со взаимопомощью между людьми. Помимо сотрудничества, связанного с получением материальных выгод, существуют и другие его виды, например, сотрудничество, мотивированное потребностью в самоутверждении, а также в дружеской поддержке. На такие виды сотрудничества, на наш взгляд, юмор и смех воздействуют в качестве весьма эффективных "скрепок".
  На психологическом уровне конфликта утверждение о полезности юмора и смеха подтверждается жизненным опытом многих поколений. "Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от желания Вас повесить", - повторим утверждение Бернарда Шоу. Юмор и смех, как правило, ведут к сублимации конфликта. Разумеется, сублимация - не решение конфликта, поэтому риск его эскалации остается. Но острота ситуации, несомненно, ослабевает.
  Трансактный метод Э.Берна
  Эрик Берн, автор теории так называемого "трансактного анализа" (ТА), был неудовлетворен результатами классического психоанализа. В частности, он сделал попытку ухода от непонятной пациенту "научной" терминологии путем создания единого языка как для специалистов, так и для клиентов. Введя слэнг в текст, сделав его разговорным, Берн стал понятен даже для детей восьмилетнего возраста.
  Краеугольным камнем ТА считается трехчленная схема анализа (Родитель - Взрослый - Ребенок), основанная на "феноменологических реальностях, а не на умозрительных конструктах".
  В рамках настоящего исследования нет необходимости подробно и системно рассматривать взгляды и достижения Берна[78]. Но один из разделов книги содержит идеи относительно роли юмора при его практическом применении ТА. Автор прежде всего замечает:
  "...нет никаких подтверждений того мнения, что серьезность в психотерапии ведет к более явному или быстрому клиническому улучшению состояния пациента. Не только архаическая часть личности пациента - его Ребенок - верит в то, что психотерапевт - волшебник и маг, но и сам психотерапевт нередко склонен разделять эту веру, а каждый маг знает, что лучше не смеяться в процессе своего колдовства. В виде исключения допускаются лишь определенные ритуальные шутки, предписываемые той или иной ситуацией. Поэтому терапевтическая серьезность может становиться своего рода folie a deux (безумство вдвоем), которое присутствует в некоторых видах психотерапии, но не согласуется с рационалистическим подходом. Трансактный аналитик, хорошо сознавая биологическую и экзистенциальную функцию юмора, без колебаний использует его. Он только должен непременно уметь различать смех Родителя, Взрослого и Ребенка, а это не всегда легко. Смех Родителя - снисходительный или насмешливый. Смех Ребенка в ситуации лечения - непочтительный или торжествующий. Смех Взрослого в терапии - это смех инсайта, он возникает из абсурдности обстоятельств, породивших его проблемы, и еще большей абсурдности самообмана.
  Смех в группе трансактного анализа аналогичен смеху пассажира такси в Токио. Первая кошмарная поездка в означенном транспортном средстве предоставляет потрясенному пассажиру три возможности: бороться за сохранение своего самообладания (что вряд ли имеет смысл); или же съежившись от страха, забиться в угол; или же смеяться. Те, кто смеются, добираются до пункта своего назначения с той же скоростью, что и все прочие, но они имеют два преимущества. Во-первых, они получили больше удовольствия от поездки, а во-вторых, им будет не так скучно рассказывать о ней.
  Терапевт должен помнить, что хотя смерть - это трагедия, все же жизнь - это комедия. (Более того, смерть - не всегда трагедия для того, кто умер; она может иметь трагические последствия лишь для оставшихся в живых.) Любопытно, что многие пациенты переворачивают этот драматический принцип и относятся к жизни как к трагедии, а к смерти - как к комедии. Терапевт, который соглашается с ними, соглашается тем самым играть свою роль в этом.
  Согласно экзистенциалистам человек всю свою жизнь находится в затруднительном положении; даже приверженцем других философских систем приходится признать, что и они проводят в затруднительном положении большую часть своей жизни. Биологическая ценность юмора с точки зрения выживания состоит, коротко говоря, в том, чтобы доставить человеку шанс прожить свою жизнь с максимально возможной при данных обстоятельствах эффективностью. Поскольку большая часть психогенных проблем вытекает из всякого рода самообманов, юмор Взрослого наиболее уместен в ходе психотерапевтической работы"[79].
  Теорию ТА в определенной степени дополняют исследования психологов и физиологов эффекта улыбки как для самого улыбающегося, так и для окружающих. Они пришли к выводу, что далеко не всегда улыбающийся находится в прекрасном расположении духа. Эта улыбка может выражать и притворную радость ("дежурная" улыбка), которая не дает прилива энергии.
  Установлено, что лишь одна из примерно 16 улыбок способна стимулировать положительные эмоции. Доктор Эркман, ученый из Калифорнийского университета, считает ее той, которая заставляет нас щурить глаза, когда мы лишь слегка посмеиваемся. "С точки зрения физиологии она совершенно отличается от других улыбок, скажем, от той, которой пользуются люди взамен слова "у-гу", когда хотят показать, что они слушают собеседника, или улыбки, с помощью которой хотят сгладить впечатление от только что произнесенных резких слов. Указания, которые получили участники эксперимента, были предельно просты: скулы поднять, рот приоткрыть, уголки губ приподнять. Такое выражение лица называется "улыбкой Дюшена", по имени французского невропатолога Дюшена, который в 60-х годах прошлого века первым исследовал работу более чем 100 мускулов лица. Для того чтобы привести в движение каждый из мускулов, он использовал электрический шок, причем пациент не чувствовал боли.
  Главные отличительные особенности улыбки Дюшена, которые выделяют ее среди других улыбок, - это собранные в складки морщины вокруг глаз и слегка опущенные веки, в результате чего кожа над глазами сдвигается вниз в направлении глазного яблока.
  Лишь улыбка Дюшена вызывает повышенную мозговую деятельность, в первую очередь, в левой передней части коры головного мозга, где, как показали предыдущие исследования, расположены центры управления положительными эмоциями.
  Однако, как заявил д-р Ричард Дэвидсон, психофизиолог из Университета штата Висконсин, пробуждение чувства удовольствия связано с еще одним мозговым изменением (которое не имеет места при улыбке Дюшена) - увеличением активности левой префронтальной части коры головного мозга.
  В эксперименте использовались для оценки деятельности мозга компьютеризованные изменения излучаемых мозгом волн, в то время как его добровольные помощники пытались изобразить улыбку Дюшена или другие виды улыбок.
  Хотя искусственно воспроизведенная улыбка Дюшена не вызывает тех мозговых изменений, которые обычно возникают при естественной улыбке, тем не менее, по мнению Дэвидсона, определенные движения лица способны поднять настроение, хотя и не дают ощущения полного счастья. "При этом люди смогут увидеть мир в лучшем свете, найти в нем что-то приятное", - считает д-р Дэвидсон.
  Разные люди по-разному реагируют на предлагаемую им игру в "выражения лиц".
  Так одна из женщин, участвовавших в эксперименте, "разрыдалась, когда мы попросили ее придать лицу печальное выражение"[80].
  Групповой конфликт
  Функции юмора также заключаются в идентификации - процессе отождествления себя с другим человеком, группой. Эмоциональная солидарность с другими способствует усвоению моделей социального поведения, осуществляемого группой, принятию ее норм и ценностей. Шутки и остроты внутри группы обычно способствуют ее сплочению, но также являются и признаком сплоченности. В профессиональных группах идентификация происходит не только по вертикали (начальник - подчиненный), но и по горизонтали (большинство - меньшинство, инженеры - служащие, квалифицированные - неквалифицированные рабочие и т.д.). При напряженности между отдельными людьми, принадлежащими к разным группам, также между самими группами официальные (формальные) отношения могут быть изменены под воздействием юмора в ту или иную - большей частью положительную - сторону. Результатом может быть переосмысление сложившихся отношений, приводящее к созданию "моста" между соперничающими группами. Однако в условиях открытого конфликта стороны обычно страшатся юмора и сатирических интенций, видя в них для себя угрозу или оскорбление.
  При напряженности, не приводящей к конфликту, функции юмора более разнообразны и расплывчаты. В иерархических структурах работники, стоящие наверху служебной лестницы, используют его для доказательства превосходства. Юмор подчиненных более асимметричен. Его критичность по отношению к начальникам очевидна; в то же время он служит препятствием для агрессивного поведения и представляет собой отдушину для накопившегося раздражения. Иллюстрацией "управленческого юмора" служат известные "Законы" Мерфи, Паркинсона, Питера[81].
  Шутки "по вертикали" "снизу-вверх" фиксируют внимание на глупости начальника, его необразованности, низкой культуре.
  Начальники используют юмор "по вертикали" с целью осуждения промахов подчиненных. Такого рода остроты и шутки обычно не только интегрируют группы, но и устанавливают границы этих групп. Обмен ролями между представителями этих групп может носить гротесковый характер.
  Двойственную функцию играет юмор и смех в необходимой смене лидеров. Как уже отмечалось выше, принижение их роли всегда было целью таких проявлений юмора, как политические карикатура, анекдот, сатира. Именно по этой причине в тоталитарных обществах на подобное творчество существует безусловный запрет, подкрепляемый даже уголовной ответственностью. В переходных или демократических обществах ситуация складывается несколько иначе.
  Обычно на смену политикам, играющим на классовой или национальной нетерпимости, как правило, приходят лидеры согласия. Это происходит чаще всего на фазе "затихания" конфликта.
  Было бы неверным, конечно, оценивать юмор в качестве средства, исключительно смягчающего конфликт. Это замечено на этнических шутках, подчас обостряющих отношения; они встречаются в разных странах, но обычно имеют сходное содержание. А.Зижервельд считает, например, что они выражают: 1) воображаемую глупость осмеиваемой этнической группы; 2) ее скупость; 3) ее сверхсексуальность, или напротив, импотентность[82].
  Некоторые исследователи считают наши шутки своеобразной реакцией на сближение и перемешивание этнических групп в индустриальных обществах. В этих обществах социальные, моральные и географические границы становятся не так заметными и этнические шутки, анекдоты призваны восстановить необходимую дистанцию, создав элементы контроля над национальным меньшинством (или большинством) населения. Таким образом поддерживается дистанция между "нами" и "ими". В подобных шутках в той или иной мере проявляются плохо скрываемые националистические чувства, ненависть и злоба, а также сознание собственного превосходства. В бывшем СССР наиболее распространенными были анекдоты и остроты об армянах, чукчах, евреях; в США - о неграх, поляках, латиноамериканцах и др.
  Агрессивная напряженность такого рода юмора бывает не всегда очевидна. Многие анекдоты, в частности, оставляют возможность для различного рода их толкования. Более того, "межнациональные" шутки особенно в период напряженности чаще всего перефразируются и используются национальными меньшинствами уже с новым, противоположным смыслом.
  Заканчивая размышления о двойственном характере влияния юмора на протекание конфликта, заметим, что на макроуровне он может выступать в качестве катализатора самого конфликта. При отсутствии эффективных социальных амортизаторов юмор может служить признаком дискомфорта в отдельных социальных группах[83]. Кроме того, в конфликтующем обществе, переживающем период кризиса, государство особенно рьяно борется доступными ему средствами с тем юмором, который подрывает господствующую идеологию, высмеивает его лидеров. В этом также проявляется двойственность отношения к юмору и смеху как одному из средств предупреждения и разрешения конфликтов.
 
 ОЧЕРК СЕДЬМОЙ
  ДЕТСКИЙ АНЕКДОТ: ФУНКЦИЯ
 ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИАЛИЗАЦИИ
  Широко распространенное в научной литературе мнение о начале усвоения политического опыта детьми со школьных лет вряд ли справедливо. Среди агентов социализации родители, справедливо считающие политическое образование в раннем (с 3 до 7-8 лет) возрасте преждевременным, своими реальными поступками, не сознавая того, своеобразно воспитывают его:
  Мальчик увидел на детском сеансе кино, как индейцы красили лица, и спросил отца, почему они это делают.
  - Готовятся к войне!
  Вечером малыш подбегает к отцу:
  - Папа, бежим отсюда, мама готовится к войне!
  (Канад.)
  При оценке шуток такого рода, однако, следует иметь в виду следующие важные отличия детского юмора. Первое - дети специально и преднамеренно не шутят. Если они пытаются это делать, то кроме неловкости и конфуза у окружающих нарочитые шутки вызвать ничего не могут. И второе, - существует необходимость строгого отделения шуток детей от шуток о детях или детских шутках, выдуманных взрослыми. Иллюстрацией последнего отличия служат так называемые "национальные" шутки.
  Маленький Зяма:
  - Папа, я хочу быть русским.
  - Кем-кем?
  - Русским.
  - Значит так - выйди из-за стола, иди к себе в комнату и сиди до тех пор пока не передумаешь!
  Через час отец заходит в комнату сына.
  - Ну как, еще не передумал?
  - Подумать только! Всего какой-то час я русский, а уж от этих жидов натерпелся!!!
  (Еврейск.)
  Что касается так называемого детского "черного" юмора, то авторство взрослых вообще не вызывает сомнения.
  - Дети играли в Сашу Ульянова.
  Бомбу бросали в машину Лукьянова.
  Или следующее:
  В поле нейтронная бомба лежала,
  Девочка тихо на кнопку нажала,
  Некому выручить девочку эту:
  Спит вечным сном голубая планета[84].
  Анекдоты, незримо сопровождая нас с самого раннего детства, в известном смысле являются агентами социализации общества, состоящего из потенциальных рассказчиков и слушателей анекдотов. О том, что дети любят шутить и рассказывать анекдоты, знает, пожалуй, каждый взрослый человек. Многие родители помнят тот день, когда их 4-5-летний малыш впервые произнес заветные фразы: "Пап, рассказать тебе анекдот?", "Хочешь послушать хохму?" Кого-то из родителей это умилило, кого-то удивило, но в целом было воспринято так естественно и обыденно, что особых беспокойств не вызвало, разве что некоторые мысли типа: "Чего бы дурного не нахватался в этом садике..." Ну, а когда ребенок пошел в школу и вернулся в первый же день с вопросом к родителям "А вы знаете, что пиписка называется совсем другим словом?" - считайте, что его детство закончилось благополучно.
  Детские анекдоты, что знают все дети во дворе, долгое время оставались за пределами исследовательского интереса социологов. И дело здесь не столько в сложности работы с детским (дошкольным) возрастом, сколько в бытующем среди ученых мнении о ненужности, незначимости такого рода информации. Лишь сравнительно недавно наметился некоторый ренессанс в освоении "мира детей", ученые наконец-то начали преодолевать в отношении детской устной традиции своеобразный "барьер тривиальности". Появились публикации М.Осориной, М.Новицкой, С.Тихомирова, Л.Успенского, С.Борисова и др., посвященные отдельным жанрам детского и подросткового фольклора. Однако эти авторы не касались политической темы детского фольклора. В целом же "мир детства" по-прежнему остается наименее разработанным пластом социологической науки.
  Сегодня говорить о едином и непротиворечивом методе изучения детского политического фольклора еще не приходится. Речь, по сути, идет пока лишь о конституировании самой проблематики. Мы же, учитывая особенности детского возраста и предмета исследования, опирались главным образом на социогуманитарные подходы в традиции "понимающей социологии". Сбор информации осуществлялся с помощью индивидуального глубинного интервью в обычных детских садах Екатеринбурга на протяжении последних пяти лет. Доверительное общение с детьми снижало ограничения "взрослой" цензуры. Это давало возможность зафиксировать материал о "запретных" темах, которые, как представляется, составляют значительную часть реально бытующих детских текстов.
  Целенаправленно изучая дошкольную среду с точки зрения наличия у детей политических стереотипов, смыслообразов и мифов, мы заметили, что дети, начиная с 3-4-летнего возраста, способны воспринимать и эмоционально оценивать те или иные политические события, факты, персоналии. Более того, в этом возрасте они способны к индивидуальной интерпретации отдельных символико-политических феноменов: политический лидер, национальный флаг, образ врага, образ Родины и т.д. К 6-7 годам политические стереотипы и мифы приобретают у детей очерченную и устойчивую форму, некоторые из них детям предстоит пронести в своем сознании через многие годы.
  Неформально общаясь с детьми, мы столкнулись с особым феноменом политической культуры, который можно условно назвать латентной. Политическая культура детей не санкционирована взрослыми, не претендует на обнародование, а попросту бытует, живет своей жизнью, по собственным законам и спонтанно воспроизводится во всяком детском сообществе. На вербальном уровне она предстает в детских устных рассказах о событиях политической жизни общества (это могут быть и доверительные беседы с исследователем, и комментарии по поводу увиденного на телеэкране) в детском фольклоре, главным образом в политических анекдотах.
  В прошлом веке слово "анекдот" означало обычно приключившееся с кем-то подлинное происшествие. Современный анекдот - чаще всего вымышленный комический случай, остроумная модель реальных отношений. В разнообразной палитре детских анекдотов наряду с неизменными чебурашками, крокодилами Генами, обезьянками, королями и проч. особое место занимают анекдоты, где главными действующими лицами выступают политические события и персонажи. Поэтому назовем эти анекдоты политическими. Обычно они начинаются так: "Раз Ельцин поспорил с Горбачевым...", или: "Встретился Ельцин с Лениным...", или: "Приходит Гитлер и говорит...". О прочности и живучести жанра детского политического анекдота свидетельствует хотя бы тот факт, что он встречается в любом коллективе дошкольников. Правда, детей-носителей и передатчиков анекдотов не так уж много. По нашим оценкам не более 10% детей готовы на просьбу исследователя тут же рассказать вспомнившийся им анекдот про политиков. Но уж если ребенок знает такие анекдоты, то обязательно расскажет не один, не два, а три, четыре и более. Давайте же посмотрим на детский политический анекдот более внимательно, насколько это возможно, учитывая специфику жанра и возраст рассказчиков.
  Для начала заметим, что детские анекдоты, в отличие от других фольклорных жанров (считалки, песенки, стишки, дразнилки), практически неповторимы и уникальны. Как правило, анекдоты имеют хождение внутри одного детского коллектива и очень редко транслируются в другие сообщества. Можно обойти десятки детских садов и не зафиксировать повторяющихся анекдотов, они везде будут разными. Зато дети из одной группы детского сада наверняка будут рассказывать одни и те же анекдоты.
  Условно анекдоты дошкольников можно разделить на три большие группы. Первая - анекдоты, рожденные во взрослой среде, заимствованные оттуда детьми и адаптированные ими под свой возраст. Назовем их псевдодетскими. Такие анекдоты соответствуют всем признакам традиционного анекдота: игра слов, подтекст, иносказание. Они более лаконичны, умны, каждое слово точно выверено и взвешено: они устойчивы, то есть рождаются на злобу дня и живут до тех пор, пока фиксируют некоторую противоречивость социальной реальности. Эти анекдоты с легкостью передаются из одного детского коллектива в другой и с интересом воспринимаются как в детской, так и во взрослой аудитории. Рассказывая такой анекдот, ребенок может продемонстрировать перед друзьями или родителями зрелость своих интеллектуальных умений. Вот несколько типичных псевдодетских анекдотов, записанных в 1991 г.:
  Сидит Горбачев. Заходит Сусанин. Горбачев говорит: "Что же ты не сказал, я бы весь съезд собрал?! А Сусанин: "Зови весь съезд, я вас дальше поведу!"
  Идет Горбачев по тротуару, и у него заболела голова. Заходит в аптеку и спрашивает, "Есть ли что от головы?" Ему говорят: "Молоток".
  Едут на заседание Горбачев и Ельцин. Горбачев на "Запорожце", Ельцин на "Волге". У Горбачева сломался мотор. Он выходит из машины, открывает багажник и говорит: "Вот до чего дошло, уже на ходу моторы воруют!"
  Вторая группа - подлинно детские анекдоты. Они чаще всего встречаются в детской среде и имеют широкое хождение среди дошкольников. Эти анекдоты рождены самими детьми, хотя автор, естественно, неизвестен; оформлены в соответствующую лексическую и смысловую форму и, как правило, непонятны, скучны и неинтересны для взрослого. В них нет привычного для взрослого уха подтекста, игры слов. Здесь скорее присутствует лишь внешняя комичность: герой упал, шарахнулся, стукнулся лбом, упал в бочку, улетел в лужу, взорвался и т.д. Да и ритмика истинно детского анекдота существенно отличается от ритмики взрослого. Это не короткий рассказ, а целое повествование с детальным, многократным (слово в слово) повтором предисловия, за которым следует неожиданная и скоротечная развязка. В подобных анекдотах ребята описывают собственный жизненный опыт и воспроизводят хорошо им знакомые модели отношений между людьми. Именно поэтому такие анекдоты, по нашим наблюдениям, охотнее всего рассказываются и запоминаются детьми:
  Летят Горбачев с Ельциным в самолете. Ельцин сидит, а Горбачев все время песенку поет: "Калинка, калинка, калинка моя". Ельцин ему говорит: "Перестань песню петь, а то накажу", Горбачев не послушался и опять поет: "Калинка, калинка, калинка моя". Ельцин ему опять говорит: "Перестань песню петь, а то накажу". Горбачев все равно поет: "Калинка, калинка, калинка моя". Тогда Ельцин взял чемодан у Горбачева и выбросил его в окошко!
  (Записано в 1992 г.)
  Пришли Ельцин и Горбачев к королю. Король говорит: "Кто поднимется на 17-й этаж и возьмет у обезьянки банан, тому полцарства отдам и два сундука сокровищ. Горбачев лезет-лезет, а обезьянка говорит своей маме: "Мама, что мне делать?" А мама: "Хватай его за волосы и вниз!" Обезьянка схватила Горбачева за волосы и вниз бросила. Горбачев лысым упал. Ельцин лезет-лезет, а обезьянка спрашивает свою маму: "Мама, что мне делать?" А мама, "Хватай его за волосы и вниз!" Обезьянка схватила Ельцина за волосы и вниз бросила. Ельцин тоже лысым упал. А король ему говорит: "Ты лезь кверху попой!" Ельцин полез кверху попой, а обезьянка спрашивает у мамы: "Мама, что мне делать?" А та: "Пинай!" Обезьянка как пнет по попе. Ельцин в сундук с сокровищами - шарах!
  (Записано в 1995 г.)
  Третья группа - это анекдоты-экспромты. Они рождаются в голове ребенка в процессе беседы с исследователем и, как правило, инициированы самим исследователем. Откликаясь на просьбу социолога рассказать что-нибудь смешное о политике, ребенок, если в запасе у него нет готового анекдота, начинает в буквальном смысле фантазировать и придумывать некий смешной, на его взгляд, рассказ на политическую тему. Ситуация извлекается из подручного материала. Особенно этим отличаются коммуникабельные, контактные дети. В традиционном анекдоте вопрос о личном авторе снимается. С анекдотом-экспромтом дело обстоит по-другому. Автор перед нами, мы присутствуем при рождении анекдота. Высшие эти фантазии вовсе не напоминают традиционную форму анекдота, а выглядят скорее как сплошной поток сознания, неупорядоченный, эмоционально окрашенный набор фраз и характеристик. Ребенок может начать повествование о Ельцине и татарине, а закончить Петькой и Чапаевым, он может виртуозно использовать в рассказе переиначенные им крылатые выражения: "...Совершено нападение на депутата. Приезжают эти бандиты. Опять стреляли. И в газетах пишут: "Пуля попала в качель. Никто не пострадал. Депутат живее всех живых и будет жить!" Такие рассказы, а дети их идентифицируют как самые настоящие анекдоты, в буквальном смысле неповторимы, ибо рассказываются только один раз. Никто, даже сам рассказчик, уже не сможет повторить такой анекдот. Тем не менее и они представляют исследовательский интерес, поскольку не лишены смысловой нагрузки:
  Пошел Горбачев на сессию и по дорожке ножку сломал. Приходит в больницу и говорит: "Почините мне ножку". Стали они с Ельциным в больнице в посудку играть. Ельцин пожарил Горбачеву слона, курочку и всякое такое, а чеснок-то был сделан из бомбы. Горбачев съел чеснок и взорвался!
  (Записано в 1991 г.)
  Один раз идет Ельцин с прокурором и ведет его за веревочку. Приходит в акцию А/О "МММ" и говорит: "Моему прокурору надо дать пропечатку билета". Потом пошел, стал рельсой. По нему идет поезд, он закричал и умер, а рельсы потом мягче стали. А акции им не дали, потому что ему не верит никто.
  (Записано в 1994 г.)
  Ельцин воюет с Лениным. Ельцин командовал русскими, а Ленин фашистами. Ленин говорит фашистам: "Стройся!" Они построились, ружья навалили по стенкам. Ельцин говорит: "Стройся!" Русские стреляют по фашистам. Ленин: "Вы что, болваны? Я же вам говорю по солдатам стрелять". - "Они же не взрываются, сэр!" Дом разрушился, солдаты вместе с Лениным вылазят: "Я же говорил не стрелять по танкам, я изучил, что танки не взрываются. Мы сдаемся". Ельцин, "Ну ладно, они сдаются. Огонь!"
  (Записано в 1995 г.)
  Само существование латентной политической культуры говорит о наличии у детей какой-то социально-духовной потребности, которую не способны удовлетворить другие культурные образования. Когда ребенок обращается к другому ребенку с предложением рассказать анекдот, происходит не просто дурашливое времяпрепровождение, а нечто большее - обмен важнейшей информацией о "взрослой" жизни. Можно предположить, что детский политический анекдот выступает своеобразным способом хранения и передачи социального знания, к тому же он сам является мощным источником формирования определенных политических ориентаций и моделей мировосприятия в будущем.
  В самом деле, анекдот, само существование которого предполагает типирование реальности, становится средством познания мира. Политический анекдот не только добывает социальное знание из-под "кресла" официальной культуры, он удовлетворяет потребность в такого рода знании и, следовательно, предоставляет возможность ориентации в сфере социальной реальности. Потому-то анекдот, при всех прочих обстоятельствах, является необходимым звеном в политической социализации, в структурировании и организации "жизненного мира" каждого индивида. Ведь, пожалуй, только анекдоту подвластно "соскоблить" с представлений о реальности все фальшивое и наносное, обнажая ее часто в буквальном смысле.
  Угрюмой серьезности взрослого запрета противостоит смешливость ребенка-нарушителя. Для взрослых все темы и проблемы детских анекдотов запретны в строго определенном смысле. Они запретны прежде всего с точки зрения благопристойности. Детский анекдот опротестовывает лицемерие нравственности взрослых, смеясь над ней. Откровенный натурализм детского анекдота ("фекальная" тема) становится оппозицией разыгрываемой благопристойности взрослых. Другой запрет касается политики - в сущности, тоже благопристойности, но уже не бытовой, а государственной, трактующей о строгих правилах не личного, а гражданского поведения. Быт и политика - этими двумя областями только и занят детский анекдот. По крайней мере, не менее 90% услышанных и записанных нами в детских садах анекдотов относятся к той или другой сфере или к обеим сразу.
  В политизированном обществе всякий анекдот становится политической сатирой на окружающий мир, а дети в таком обществе постигают реальность через политические анекдоты. Через них ребенок приобщается к миру взрослых, "схватывая" фрагменты социального знания, закодированного в емкой формуле анекдота. Проговаривая анекдот, ребенок погружает политиков в знакомую ему сферу повседневности и быта. Персонажи-политики "ползут по трубе", "лезут на дерево", "сидят на унитазе", "лежат в больнице", "едят бананы" и т.д. Незнакомая и таинственная сфера политики в устах ребенка вдруг приобретает обыденные черты, политики становятся похожими на каждого из нас, харизма сбрасывается. Происходит своего рода "десакрализация" политического, поскольку над этим можно смеяться. Политический анекдот для ребенка восполняет тем самым дефицит социального знания о политике и политиках, приближая их для понимания детским сознанием. Анекдот как бы фиксирует, что политики - чужие, но их инаковость понимаема и принимаема детьми.
  Юмор, заключенный в детском анекдоте, редко глумливый, порой просто добродушный. Главное же - анекдот дает точную формулировку запретной правды, опровергая "взрослую" ложь. Детский анекдот - это правдивый апокриф, противостоящий "взрослому" мифу. Проговаривая запретный анекдот, дети дышат свободой, свободой от родительского и государева ока.
  - Ты не годный ни на что мальчишка! Плохо учишься, - укоряет отец сына. - Ленин в твоем возрасте учился только на отлично.
  - А когда у Ленина был твой возраст, он уже являлся главой правительства.
  Таким образом детский политический анекдот выполняет две важнейшие общественные функции: информационную функцию и главное - функцию политической социализации. Он одновременно несет сообщение, противостоящее официозу, и "вводит" ребенка в мир политики, давая возможность ориентироваться в социальном пространстве.
  Детский анекдот всегда детален, внимателен и заботлив к мелочам. В нем не действует такой персонаж, как политик вообще. Лица всегда конкретны и индивидуальны - Гитлер, Сталин, Ленин, Ельцин, Горбачев и т.д. Свободные от внутренней цензуры анекдоты детей смело вторгаются в "неудобную" сферу жизни политиков, тонко подмечая специфическое и типическое для данного персонажа. Рассказывание анекдота - всегда некая игра тайного с общеизвестным, неведомого с очевидным. Анекдот способен "ухватить" нечто, не поддающееся точному и строгому описанию. Политический анекдот в устах ребенка, шаржируя и пародируя, зачастую буквально издевается над своими героями:
  Раз Ельцин поспорил с Горбачевым, Горбачев рассердился на Ельцина и раскопал яму. Ельцин туда упал. Горбачев говорит: "Индийская шутка, выход налево!" Ельцин вылез из ямы и тоже выкопал яму для Горбачева. Горбачев туда упал, а Ельцин говорит ему: "Русская шутка, выхода нет!"
  (Записано в 1992 г.)
  Раз Ельцин говорит Горбачеву: "Давай за фашистов заступимся". А Горбачев: "Ты что? Надо Россию защищать! Ты что, пьяный?" А Ельцин ему: "Ты что, не видишь, я еще трезвый!"
  (Записано в 1995 г.)
  Повод и сюжет кажутся здесь принципиально незначительными. И не важно, что это выдумка, важно "приписывание" персонажу такого странного образа действий, который дает основание посмеяться над ним.
  Не будем обсуждать, имеет ли детский анекдот какую-либо реальную основу. Показательно другое - анекдот уловил, "прочувствовал" тенденцию. Перед нами пример социального "анекдотного" знания, которое оказывается далеко небезосновательным. По многим деталям, собранным наблюдениям (разговоры родителей, кадры телепередач и проч.) ребенок констатирует факт: президенты "копают" друг под друга, причем один из них страдает пристрастием к алкоголю. Столь же небезосновательны и другие сюжеты, повествующие о том, как Ельцин, к примеру, поспорит с Клинтоном - у кого сильнее солдаты, или как Ельцин спихнул Горбачева, а тот не смог подняться, или как Ельцин жаловался Ленину, что дела в России плохи, или такой, нами уже упоминавшийся "Один раз идет Ельцин с прокурором и ведет его за веревочку...".
  Несмотря на видимую простоту и даже банальность схемы, детский политический анекдот феноменологичен, по сути, как индикатор состояния массового сознания. Нынешний президент в детских анекдотах - ловкий интриган и заядлый спорщик, воюющий солдат и просто глупый человек, до которого смысл слова доходит только с десятого раза, и политик, потерявший свое лицо - его не могут "разгадать" даже люди из ближайшего окружения:
  Борис Николаевич Ельцин приехал к себе в Россию. Сидит, сидит. Приходят к нему политики: "Борис Николаевич, кто Вы?" - "Я не скажу". - "Ну, кто Вы?" - "А не скажу кто, не скажу!"
  (Записано в 1995 г.)
  Собственно пафос многих детских анекдотов о президенте и заключается в "разгадывании" образа первого лица в государстве, в очевидности несовпадения образа президента, сложившегося в массовом сознании, с образом, выстраиваемом официальной идеологией. "Наш" или "не наш" - коллизия двузначного существования характерна для всех детских анекдотов о президенте. Как правило, дети приписывают своему персонажу столь странные мысли и действия, что и сам он становится странным, непонятным и, следовательно, "не нашим".
  Анализируя детский политический юмор, трудно отделаться от мысли о важности выделения некоторых возрастных этапов его проявления. Дошкольный анекдот значительно отличается от подросткового. Но влияние школы на характер и направленность шуток также мало изучено. Следует, однако, предположить, что существенные изменения все же происходят, поскольку в школе обучают не только арифметике и чтению, но и дают представления о политических ценностях.
  Школьники младших классов впервые сталкиваются с новыми понятиями "родина", "патриотизм", "суверенитет", еще не понимая их смысла. Однако они начинают понимать противоречивость ценностей в учебниках и уроках и реагировать на них соответствующим образом:
  Отец сыну: "Кто тебя научил так врать?"
  Сын отцу: "Учебник истории СССР". (Укр.)
  В исследованиях последних лет накоплено много фактов, свидетельствующих о том, что усвоенный ребенком стиль общения дома отличается от стиля и ожидания учителя, взаимодействия учителя и ученика становится дисгармоничным. При обсуждении какого-либо пересказа (устная речь типа "покажи и расскажи") - обучение в ситуации устного рассказа - встречаются неожиданности.
  Во время проверки в школе инспектор спрашивает учеников:
  - Какая личность, с которой вы столкнулись в течение учебного года, потрясла вас сильнее других?
  - Меня - Наполеон.
  - Меня - Ганнибал.
  - Меня - Юлий Цезарь.
  - А тебя? - обращается инспектор к ученику за последней партой.
  - Мой отец, когда увидел отметки за первое полугодие. (Исп.)
  Дж.Коллинз изучал подобные типы вербального взаимодействия на уроках чтения в группах хорошо успевающих и неуспевающих школьников. Он пришел к выводу, что учителя в своих ответных репликах-вопросах значительно чаще используют идеи, высказанные школьниками успевающей группы, чем неуспевающими. Во взаимодействии с детьми из неуспевающей группы значительно возрастает число "осечек"[85].
  Урок в школе.
  - Дети, кто знает, какой у нас век?
  Молчание.
  - А какой у нас год?
  - Юбилейный. (Сов.)[86]
  За последние три-четыре года "взрослый" анекдот заметно пошел на убыль, редко услышишь что-нибудь новенькое. Не скудеет только детский политический анекдот, он по-прежнему противостоит и будет противостоять миру взрослых, миру официальной культуры, следовательно, неисчерпаем. Мы лишь прикоснулись к этой теме, попытавшись представить ее как проблемную и заслуживающую научного анализа. Что касается политической цензуры, то можем заверить, что все представленные анекдоты российских детей подлинные, а значит, обижаться на них бессмысленно. Так уж повелось у нас: какие политики - такие и анекдоты. А из анекдота, как и из песни, слова не выкинешь, тем более из детского. К тому же пословица гласит: "Устами младенца глаголет истина". Именно это заключение сделала читательница "Аргументов и фактов".
  "Советуя политикам "Не ругаться" и "жить дружно", малыши, безусловно, правы. Мой пятилетний внук Алеша политикой не интересуется, предпочитая мультики. Но однажды летом он меня буквально потряс. Захожу как-то в комнату, а Лешенька с серьезным видом говорит в трубку своего игрушечного телефона: "Шамиль Басаев, вас плохо слышно..."[87].
  В данном случае речь идет об одном из важных психологических механизмов социализации - имитации поведения взрослых. Образцами подражания становятся родители, учителя или люди, обладающие высоким статусом или властью. Задумаемся об этом...
 
 ОЧЕРК ВОСЬМОЙ
  ЮМОР КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ
 КОММУНИКАЦИЯ
  В политическом взаимодействии люди зачастую обмениваются шутками, остротами, анекдотами, а иногда и нецензурно-фривольными надписями на заборах и в туалетах. Вызывая смех, любое подобное сообщение несет в себе сигнал, значение которого может быть понято по-разному. Более того, в зависимости от состава группы и культурной среды оно вообще может утратить всякий смысл. Рассказ веселой истории, например о коммунистах или демократах во время церковной службы, был бы явно неуместен. И та же история, умело повторенная в кругу друзей, несмотря на различные политические пристрастия участников разговора, может вызвать дружеский смех.
  Этот смех на какое-то время объединяет людей. Он помогает наладить контакт даже между малознакомыми людьми, ну а если эти люди имеют относительно общие взгляды и им угрожает мнимая или реальная опасность от другой группы, то юмор может не только разрядить обстановку, но и придать обменивающимся шутками столь необходимую им толику энергии. Особенно в ходу шутки, которые вызывают хотя бы на короткое время, чувство превосходства над противником.
  Наиболее воодушевляющими в этом качестве представляются такие приемы, как гипербола, гротеск, иносказание, фантастика. Таковым стилем в совершенстве владел М.Е.Салтыков-Щедрин - наиболее знаменитый и непревзойденный из русских политических сатириков. Юмор писателя поражал своих современников желчностью и беспощадностью.
  Гротескные образы Брудастого-Органчика, Угрюм-Бурчеева как бы дополняются и оттеняются "глуповцами" - пассивными рабами своих угнетателей. "История одного города", по сути дела, это двусторонняя сатира: на самодержавие и на неверующих в себя народных масс. Салтыковские персонажи - и в этом их живучесть до сих пор - обсуждаются в разных группах населения (от школьников до академиков), и их живописные характеры, кажется, бессмертны.
  Современная ситуация
  Июльское (1995 г.) наступление генпрокуратуры на телевизионную передачу "Куклы" представляло собой своеобразный сигнал читателю: у нас складывается общество, где серьезность и противостоящий ей смех в очередной раз расходятся по разным углам ринга. В нашем разделенном мире профессиональные политики - этакое воплощение серьезности, явно опасаются кажущейся им разрушительной силы смеха. Угроза представляется настолько серьезной, что принуждает их перейти в какую-то контратаку.
  Ситуация 1995 года была такова, что никогда неутихающая борьба приняла своеобразные формы: не только российская прокуратура возбудила безнадежное уголовное дело против энтээновских кукол, но и в Симферополе был арестован И.Крот за распространение карикатур на президента Украины. Словом, древнее неприятие властями комедий Аристофана, иронии Сократа, фривольностей парижских кукульников, забав русских скоморохов, анекдотов советских интеллигентов снова стало очевидным. Конфликтующие стороны неравны в своих возможностях, но все же, как бы ни закончился очередной раунд, серьезность и смех останутся, как говорится, в конечном итоге при своих интересах. Они неистребимы и ни одна из сторон, пока существует человек, не сможет добиться решающего успеха.
  Кажется, вся проблема в том, какова все же необходимая мера восприятия и смеха, и серьезности. Сегодняшнее состояние российского общества таково, что смех как естественная эмоциональная реакция на парадоксальность и комичность политических ситуаций и персоналий довольно редкое явление. По-видимому, его распространение далеко не достигло того рубежа, за которым видны всеобщее возбуждение и недоверие к властям. А именно этого опасаются, и, видимо, напрасно, отдельные сверхсерьезные и уважающие себя политики. Но все же заметим об аксиоме мирового опыта - универсальный смех не противостоит серьезности, а оттеняет и иногда и очищает ее.
  Юмор и демократия
  На поверхностный взгляд политический юмор и вызываемый им смех, в отличие, например, от бытового, довольно агрессивен. Поэтому неопытные политики, замечая эту черту, как правило, хором утверждают, что юмор и смех направлены против авторитета властей и, следовательно, должны быть ограничены или вообще запрещены. Однако при более подробном анализе вскрываются любопытные подробности.
  Становится, в частности, очевидным, что политический юмор является реакцией (иногда неадекватной) на слишком большую концентрацию власти в обществе, он, следовательно, служит примером своеобразной сублимации агрессии и, следовательно, относительно безопасным высвобождением накопившейся агрессивности по отношению к высшей власти. Именно эта власть и, это ее естественная природа, рождает институты, стремящиеся наложить на общество те или иные запреты. И люди, естественно, ищут любые формы сопротивления авторитарным поползновениям, и, разумеется, юмор - не самая худшая из этих форм.
  Следует иметь также в виду, что любые действия самих политиков представляют собой тоже не что иное, как собственную сублимацию агрессии, выражающуюся в волевых решениях, спорах, компромиссах и прочих актах. Война слов, которую ведут политики, не менее агрессивна и не менее комична, чем они сами себе это представляют.
  В отличие от политиков юмористы демонстративно обнажают свою демократическую ориентацию. Вызываемый ими смех делает людей на какое-то, пусть непродолжительное, время свободными, раскрепощает их, и смех, по своей сути, в этом смысле антитоталитарен. Именно поэтому самолюбивые и властные политики зачастую опасаются смеха даже, в общем-то, больше, чем привычной им ненависти подданных.
  Однако, заметим, эффект, производимый политическими шутками, анекдотами, постановками комедий, помимо прочего может нести и позитивный, т.е. функционально полезный характер для самих политиков, поскольку:
  1) расширяет их умственный кругозор,
  2) повышает их общую культуру,
  3) привлекает к ним ослабевающее внимание,
  4) препятствует их диктаторским замашкам,
  5) ослабляет многие межличностные конфликты,
  6) освобождает их от штампов, от монотонности и однообразия в действиях.
  Самое же главное, и в этом общественно-политическая функция юмора, - он вызывает общий интерес публики к политике вообще и к ее представителям в частности. Если же читатель воспроизведет в памяти некоторых из персонажей "кукол", то окажется, что они выглядят не менее привлекательно (кровь, проливаемая ими, не настоящая), чем в реальной жизни. Так что юмор, вопреки расхожему мнению политиков, не противоречит, а в конечном итоге сопутствует их безопасности.
  Юмор и вкус
  Формы политического юмора могут быть различными, но в своем высшем, а не банальном выражении он обычно восходит к общепринятым эстетическим нормам. В противном случае он воспринимался бы как вульгарный жест, как плоская шутка.
  Некоторые видные юмористы: Хазанов, например, великолепен по части бытовых зарисовок (придурок из кулинарного техникума). Но что можно заметить по поводу его "бородатых" насмешек над болезненной дикцией Л.И.Брежнева?
  Подобные вопросы можно задать и нынешним авторам и исполнителям "кукол".
  Российские телевидение и газеты, публикующие анекдоты и карикатуры, зачастую рассматриваются публикой либо умелыми манипуляторами, либо жертвами сопротивления обеспокоенной части политиков. К этому в конечном итоге в демократическом обществе можно привыкнуть и сделать вывод - просмотр юмористических программ, чтение газет и журналов с анекдотами и карикатурами направлено в общем не столько на формирование определенного негативного мнения или подрыв авторитета того или иного политика (хотя это и случается), сколько на отражение социальных изменений, происходящих в самом обществе. Как итог развивается легитимизация самых разнообразных, и следовательно, демократических, форм восприятия политиков населением. Однако, оценивая в целом тенденции развития телевидения, как и других средств информации, нельзя не отметить возникновение новых расхождений между восприятием их отдельными социальными группами. И к подобным ситуациям можно бы и политикам, и телевизионщикам относиться терпимее. Существует же общечеловеческая истина: люди могут настаивать на любой форме участия в политическом процессе, независимо от степени его драматичности или комедийности. Только тогда униженные люди России смогут надеяться хоть как-то ослабить путы своего бессилия и жить, хотя и бедно, но все же достойно.
  Оценка общественным мнением
  Люди обычно интуитивно поддерживают любую, будь то формальная или неофициальная, критику властей. Эта привычка издавна в природе человека.
  В свое время один рабочий написал на заборе завода: "Хрущев - дурак". Ему дали 6 лет - один год за порчу государственного имущества и пять лет за разглашение государственной тайны. К тому времени, когда Хрущев вернулся из первой загранпоездки, осужденный уже отсидел год и его освободили - разглашенное им перестало быть государственной тайной[88].
  Прежняя система органично рождала политический юмор. Сейчас смех раздается несколько реже, но время от времени появляются недурные анекдоты.
  Во время теледебатов В.Жириновского и Б.Немцова (1995 г.) последний спросил:
  - Чем же Вы объясните свой провал на выборах в Нижнем Новгороде?
  - Я стал жертвой.
  - Жертвой чего?
  - Аккуратного местного подсчёта.
  На массовом уровне, хотя и трудно из нынешних людей выдавить улыбку или смех, все же политический юмор явно желателен. Кстати, в разгар "кукольного скандала" мне удалось связаться с опросчиками Фонда "Общественное мнение" и спросить о реакции российской публики на сатирические передачи телевидения. К счастью, данные опроса российского населения от 22 июля 1995 г. сохранились и мне оставалось только записать и привести их:
  Вопрос: Считаете ли Вы, что средства массовой информации имеют право на сатирическое изображение руководства России?
  Считаю, что "Да" - 69% опрошенных.
  Считаю, что "Нет" - 13% опрошенных.
  Затрудняюсь ответить - 18% опрошенных.
  Выяснилось также, что число опрошенных москвичей составило 669 человек по случайной вероятностной выборке по месту жительства. Причем распределение по полу составило:

<< Пред.           стр. 2 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу