<< Пред. стр. 5 (из 7) След. >>
Список литературы по разделу
- Но дело как раз в том, что капитан подавал только предварительную команду "Бегом", а исполнительную "Марш" не подавал.
Решением суда рядовой был оправдан[158].
Как бы то ни было, в научной социологической и правовой литературе юридическое регулирование конфликтов обычно рассматривается как прямолинейный монолог. Так, например, с момента принятия Основ уголовного судопроизводства 1958 г. принято считать, что оценка доказательств представляет собой мыслительную деятельность суда, прокурора, следователя и лица, производящего дознание. Получается, что обвиняемый, его адвокат, потерпевший и другие участники процесса права на оценку доказательств не имеют[159].
С точки зрения социолога такая ситуация является абсолютно ненормальной. Уже отмечалось, что каждое явление, в том числе и конфликтное, по своей сути амбивалентно. Юридический монолог, представляя одну из сторон, находится в противоречии с диалогом, он утверждается всевозможными средствами, и любое решение, отражающее этот монолог, воплощает собой единственную правду-истину. А следствием подобного подхода, как это ни парадоксально, может стать не только нарушение основных прав человека, но и существующего законодательства. В противоположность монологу диалог в юридическом контакте характеризуется восприятием оппонента (адвоката, подзащитного, свидетеля) не как неприятного человека, не как закоренелого преступника, лжесвидетеля, а как в определенной степени приемлемого участника процесса с минимальным элементом единства.
Пример юридического монолога:
В зале суда публика ведет себя очень шумно. Судья восклицает:
- Если вы не замолчите, я буду вынужден всех вас удалить! Мы и так рассматриваем уже четвертое дело, не слыша ни слова...
При диалоге атмосфера в суде несколько иная.
Судья: - Свидетель, вы должны говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды.
- Да, господин судья.
- Что в таком случае вы можете сказать по обсуждаемому делу?
- А что можно сказать при таких ограничениях?
При либеральной демократии регулирование конфликта является предметом настоящего диалога, результатом и одновременно предпосылкой правового развития общества. Это положение в определенной степени является идеальным, а иногда и иллюзорным. Однако реакция общества на правосудие как орган улаживания конфликтов по мере культурного развития становится комфортнее, т.е. более приемлемой. В разрозненном обществе правосудие выступает как одна из альтернатив регулирования в противоположность сохранению ценностей локализма, основанного на обычае, традиции, уравнительности[160].
В юридической и философской литературе, например, обращалось внимание на чисто японский способ разрешения конфликтов. Расположенность к согласованным действиям и решению спорных проблем в рамках компромисса составляет одну из основных черт японского образа жизни. Для Японии характерны решения подавляющего большинства проблем (по статистике, более 94%) в узком кругу и без суда - путем внесудебных дискуссий и согласований между заинтересованными сторонами[161]. Возможно, что именно из-за этого своеобразия юридические анекдоты в этой стране встречаются чрезвычайно редко. Признание вины или признание поражения почти автоматически означает прекращение как карательных, так и ответных действий.
В разделенных и кризисных обществах юридическое вмешательство в конфликт может привести к его псевдорешению или в худшем случае переносу его на другой уровень. Общество обычно четко улавливает эту особенность в разных формах рефлексии, в частности в контркультуре и критике. Смех стимулирует критику и вследствие этого может считаться начальным элементом разрушения общепринятых формальных способов разрешения проблем.
Наиболее остро высмеиваются процессуальные нормы - рассмотрения и разрешения в судебном заседании гражданских и уголовных дел. Излюбленный объект насмешек и шуток - судебно-профессиональная культура и ритуал судебного процесса. Несколько реже высмеиваются сами нормы материального права. И обычно эти анекдоты все равно связаны с судебным процессом.
В Нью-Йоркском суде слушалось дело по обвинению молодого человека, который нарушил свое обещание жениться. Истица, заявив, что юноша разбил ее сердце, потребовала компенсации и получила по суду 10 тыс. долл.
Второе дело было связано с наездом автомобилиста на девушку, которая получила травму (перелом нескольких ребер). Судья приговорил нарушителя к штрафу в 100 долл. Вывод: не разбивайте девушкам сердца, бейте по ребрам.
Что касается судебного ритуала, то наибольшее внимание юмористов привлекает открытие председательствующим судебного заседания, а также право подсудимого по окончании судебных прений произнести последнее слово. При открытии заседания обычно зачитывается, какое дело подлежит разбирательству. В работе А.Л.Ликаса предлагается такая форма обращения:
"Товарищи! Суд приступает к рассмотрению уголовного дела о хулиганстве (хищении государственного имущества, изнасиловании и т.д.). Основной задачей суда является установление объективной истины по делу. Если суд убедится, что совершено преступление, ему надлежит установить, виновен ли в совершении этого преступления Иванов Иван Иванович или нет. В случае вины подсудимого будет постановлен обвинительный приговор и определена мера наказания. Если же вина Иванова доказана не будет, то подсудимый будет оправдан, поскольку советский суд осуждает и наказывает только виновных.
Суд стремится к полному, всестороннему и объективному исследованию всех доказательств по делу. Решение о вине или невиновности Иванова суд примет в соответствии с законом и своим внутренним убеждением, которое сложится в результате исследования и оценки всех доказательств по делу"[162].
Для сравнения можно привести вступительное слово председательствующего при рассмотрении тяжбы между двумя американскими нефтяными компаниями в Техасе за право владения спорным участником. Перед началом судебного разбирательства было сделано следующее заявление:
- Члены суда получили от компании "Баксос-ойл" чек на сумму 100 тыс. долл., а от компании "Наксос-ойл" - на 150 тыс. Я могу сообщить, что компании "Наксос-ойл" будет возвращена разница в 50 тыс. долл., после чего суд решит дело по справедливости.
Последнее слово обвиняемого перед вынесением приговора обычно характеризуется в том же духе.
Судья: Ваше последнее слово, подсудимый!
Подсудимый: 10 тыс. и ни цента больше!
Или другой вариант:
- Подсудимый, почему вы отказываетесь от последнего слова?
- Думаю, что это ни к чему, господин судья. Все, что нужно было сказать, сказал мой адвокат, а все, что не нужно было говорить, сказал прокурор...
Центральной фигурой насмешек общества, бесспорно, считается судья. Среди участников судебного разбирательства он, как известно, председательствует, "но при решении всех вопросов, возникающих при рассмотрении дела и при постановлении решения, приговора, определения, равноправен с народными заседателями"[163] (последняя часть фразы представляется анекдотичной, несмотря на серьезный источник, из которого она позаимствована).
Еще более привлекательным для юмористов представляется одна из функций судьи, связанная с воспитательным воздействием процесса на обвиняемого и присутствующую в зале суда публику. Эффект нашего воспитания зачастую предопределен интеллектуальным уровнем судьи:
- Вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка! - строго говорит судья. - Что вы скажете в свое оправдание?
- Хочу сказать, ваша честь, что даже выпив пару рюмочек, я всегда веду себя чинно и благородно. Ведь я не такой безнравственный, как Фицджеральд, не столь распущенный, как Киплинг, не такой пакостник, как Хемингуэй, не беру примера с необузданного Голсуорси или лишенного изящества Шекспира...
- Хватит, хватит! - прерывает его судья. - Десять суток. А вы, пристав, составьте список всех, кого он назвал, и доставьте их сюда! Мы с ними разберемся.
Настойчивые требования властей к юридическим органам привнести в судебный процесс морально-этические нормы, заставить судью произносить моральные проповеди являлись, на наш взгляд, не только малопродуктивными, но и абсурдными по существу. Мораль и политика, мораль и право - явления разного уровня. По сравнению с правом мораль представляет собой более высокий уровень сознания и самосознания. Разумеется, мораль может присутствовать при правовых решениях, однако, постепенно проникая в область права, она в конечном итоге способствует ослаблению последней. Форсирование же этого процесса приводит к полной его дискредитации. При смешении моральных и правовых норм, при преувеличении роли первых происходит абсурдное действие. Русский правовед Б.Кистяковский писал, что на "одной этике нельзя построить конкретных общественных форм. Такое стремление противоестественно: оно ведет к дискредитированию этики и к окончательному притуплению сознания"[164].
Этико-идеологические установки судьи подвергаются сомнению со стороны публики по нескольким причинам. Помимо объективных (главным образом противоположные интересы участников процесса) чисто субъективные факторы дают много любопытного материала. Профессиональное тщеславие судей, их определенные личностные качества (черствость, самомнение, языковая казенщина) встречаются часто, что немедленно подмечается и используется в разнообразной критической форме. Особенно остро публика реагирует на морализаторство, проявляемое председательствующим:
- Для чего вы живете, что вы делаете для общества? - спросил судья у рецидивиста.
- Как что делаю? Вы меня удивляете, ваша честь. Я даю работу полиции и суду!
Диалог между судьей и подсудимым разрушает превосходство первого. Именно по этой причине судьи обычно предпочитают монолог и строго пресекают возможные возражения и реплики.
- Обвиняемый, - говорит судья, - вы такой интеллигентный человек, а...
- Сожалею, господин судья, что не могу ответить вам подобным комплиментом, ведь я присягал говорить только правду...
Другой важный участник судебного разбирательства - государственный обвинитель обычно не скрывает свою личную позицию, что не мешает ему иметь (как предполагают многие теоретики) "объективность, полноту и всесторонность - метод, способ познания истины, в равной мере присущие прокурору и суду"[165].
Во время перерыва в судебном заседании говорят прокурору:
- Неужели вы не видите, что подсудимый дебил.
- Это не повод для его оправдания - дебилы точно такие же люди, как мы с вами.
При равноправном диалоге обвиняемого и прокурора ролевое поведение последнего несколько меняется.
Обвиняемый говорит прокурору:
- А теперь поклянитесь на Библии, что все сказанное вами про меня - чистая правда.
В другом процессе свидетель давал очень пространные объяснения на каждый вопрос.
- Отвечайте "да" или "нет", - прогрохотал обвинитель, - нам ни к чему ваши подробности.
- Но не на каждый вопрос можно отвечать "да" или "нет"!
- На каждый! - обрезал обвинитель.
- Ну, - сказал свидетель, - тогда ответьте: у вас уже перестали на допросах бить подозреваемых ногами?
Профессиональные черты адвоката обычно отражаются в общественном мнении гипертрофированно. Остроумие, цинизм, беспринципность, жадность - постоянные объекты шуток со стороны окружения. Так называемые исторические анекдоты издавна свидетельствуют об этом.
М.Твен был приглашен в гости к известному адвокату. Хозяин дома, держа руки в карманах, так представил гостя собравшимся:
- Вот редкий случай! Юморист, который действительно смешон!
- Вы также являете собой редкий случай, - сказал ему М.Твен. - Адвокат, который держит руки в собственных карманах.
Авторы современных анекдотов с теми или иными изменениями постоянно эксплуатируют эту тему, причем в отличие от других объектов насмешек (судья, прокурор, заседатели) агрессия здесь проявляется в заметно меньшей степени.
- Как закончился бракоразводный процесс Джонсонов?
- Как и положено. Супруг получил автомобиль, супруга детей, а адвокат - все остальное в качестве гонорара.
Судопроизводство, разумеется, привлекает основное внимание своей значимостью в конфликтом взаимодействии различных групп, однако и другие виды регулирования не минует острое слово анекдота. При разрешении конфликтов между различными участниками каждая из сторон, как правило, стремится к диалогу, причем слабейшая из них с настойчивостью стремится к равноправию как с посредником в споре, так и с противником. При взаимодействии является существенным то, какие ценности победят в этих возможных диалогах отдельных людей, втянутых в конфликт. Диалог приобретает партнерский характер, если взаимодействие совершается с помощью сообщений, в которых обнаруживаются цели и методы деятельности обеих сторон, а также когда существуют условия обоюдной критики этих целей и методов. Доброжелательность, снисходительность сторон ведут к находчивости в поиске форм ненасильственных действий и в конечном итоге к разрешению конфликта[166].
Любая конфликтная ситуация имеет определенное социальное содержание. Какой бы причиной она ни вызывалась, в ходе ее разрешения затрагиваются те или иные ценности. Это важная особенность человеческого поведения. Воздействие путем засвидетельствования требует некоторого психологического подхода. Прежде всего в поведении, являющемся реализацией ценностей, следует выделить действия, направленные на демонстрацию этих ценностей другим людям.
Оно проявляется, например, при взаимоотношениях между сотрудниками ГАИ и участниками дорожного движения - водителями автомобилей. В данном случае имеет место "вертикальный конфликт", возникающий в области отношений власти и подчинения. Сотрудник ГАИ выполняет при этом функции регулирования, надзора и наказания, возложенные на него государством. Именно при таких обстоятельствах и возникают проблемные ситуации, при которых межличностные конфликты между сотрудником и водителем составляют примерно 75%[167].
С.Л.Дановский, проанализировав жалобы водителей по поводу деятельности патрульных милиционеров - сотрудников ГАИ, пришел к выводу, что имеет место явное различие ролевых позиций конфликтующих сторон, что способствует искаженному представлению водителя (слабая позиция) о подлинных намерениях сотрудника милиции (сильная позиция), приписывая ему злой умысел (взятка), черствость, глухоту к различным доводам. Для сотрудника это неравенство чревато опасностью другого рода - превышением и злоупотреблением своих служебных полномочий, сопровождающимся к тому же некорректным поведением.
С учетом частоты конфликта (40 млн. нарушений в год) и неизбежного расширения его вширь как потерпевшей, так и выигравшей сторонами (рассказы и жалобы друзьям, родным и т.д.) в него втягивается масса других людей. Заинтересованные опосредованно в его разрешении действующие лица формируют общественное мнение, как правило, враждебное, настроенное не столько персонально против кого-то, сколько против системы, правил и аппарата регулирования[168].
Критический настрой общественности включает в себя в качестве неотъемлемой черты шутки и анекдоты о придирчивости, невежественности и жадности сотрудников ГАИ.
Машина проскакивает на красный свет. Свисток инспектора, машина останавливается.
- Ваша фамилия? - спрашивает милиционер.
- Иванов, - отвечает водитель.
- Не валяйте дурака, назовите настоящую фамилию.
- Ладно, меня зовут Лев Толстой!
Инспектор записывает эту фамилию, вручает квитанцию о штрафе со словами.
- Вот так бы сразу и сказали. Думали меня надуть, а?
Другая сторона конфликта также придумывает массу историй о непрофессионализме водителей, их тупости и упрямстве.
На улице с односторонним движением пьяный водитель гонит вовсю в противоположном направлении. Постовой его останавливает и спрашивает:
- Скажите, куда вы так спешите?
- Сам не знаю, - отвечает водитель, - вижу только, что опоздал, все машины уже возвращаются.
В этих анекдотах служители порядка предстают вежливыми, интеллигентными людьми. В то же время нарушители лгут, изворачиваются и дерзят как только могут. Подобные элементы воззрений на нарушителей носят не только корпоративные, очерчивающие границы группы особенности, но и зачастую содержат элементы агрессии. Наиболее распространенными являются шутки о кавказцах за рулем.
Милиционер останавливает машину и рассматривает водительские права.
- Дарагой, что смотришь, что не нравится?
Какие права были, такие и купил.
(вариант: Не было автомобильных прав, пришлось купить права на вождение самолета).
В 60-е годы популярными были анекдоты о водителях-евреях, которые могут выкрутиться из любого положения. Случай (классический):
Милиционер останавливает нарушителя и просит объяснить, почему тот превысил скорость.
- Ну какой же русский не любит быстрой езды?
- Ваши водительские права.
- Ну какие могут быть права у еврея?
Некоторые специалисты не находят в подобных шутках и анекдотах социального подтекста, объясняя их чисто подсознательной реакцией на подавление извне. Когда между противоположными тенденциями возникает острый конфликт, отступление одной из сторон обычно неосознанное. Особенно болезненные переживания вытесняются из области сознания и забываются. Но, по Фрейду, такие тенденции продолжают сохранять активность. Подавленные импульсы появляются в замаскированном виде - так запретное чувство вражды может ненамеренно выразиться в якобы невинных шутках, оговорках. Тайные, замаскированные каналы дают возможность изжить некоторые напряжения безвредно для себя и даже сохранить свою респектабельность[169].
Полиция останавливает автомобиль, петляющий по шоссе.
- Сэр, мы должны проверить вас на алкоголь!
- Отличная идея, ребята! А где у вас здесь поблизости бар или ресторан?
Социологи и психологи считают, что нет такого общества, где перестанут сочинять анекдоты. Как булыжник - оружие пролетариата, танки - оружие правительства, так анекдот - оружие интеллигенции. Что касается его специфического проявления - так называемого "юридического" анекдота, то, надеюсь, читатель заметил две его функции. Первая из них прямо связана с конфликтом (анекдот как агрессивная реакция общества на его разрешение), вторая - с социальным контролем (анекдот как регулятор поведения сторон в конфликте). В более широком социальном контексте шутки и остроты, содержащиеся в анекдоте, выражают доминирующие в обществе ценности, а в психологическом аспекте смягчают напряженность и сокращают дистанцию между конфликтующими сторонами.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Читатель, по-видимому, подметил, что вся система творчества и потребления юмора может быть представлена своеобразным зеркалом общественной сути человека, одной из форм его самоутверждения. Дальнейшие исследования в этом направлении помогут решить проблему социологии юмора, ибо уяснение в теории поможет более эффективно использовать ее в общении между различными людьми, объединенными в социальные группы. Что касается обществоведов - специалистов в области гуманитарных наук, т.е. тех, кому в общем-то и предназначается эта книга, то нетрудно заметить возможность применения изложенного материала в исследовательских и учебных целях, разумеется, в ограниченных дозах.
И последнее. Исчерпывающие комментарии, немыслимые в издании данного типа, частично заменены Приложениями, в которых отражены сведения, помогающие понять исторический аспект проблемы.
Приложение № 1
В.Павлов
ПЕРЕЩЕГОЛЯЙТЕ НАСМЕШНИКОВ
В общении мы часто заранее предполагаем, что другой или другие ошибаются значительно чаще нас. Эта психологическая установка, желание видеть себя только с хорошей стороны мешают нам объективно относиться к своим оплошностям, неверным действиям, срывам в поведении. А в конечном итоге - к ссорам и многочисленным обидам. Что же следует делать, чтобы быть критичным к себе?
В первую очередь развивать ироничное отношение к себе, ко всему, что начинается со слов "я", "моя", "мой" и т.п. Опыт показывает: чувством юмора по-настоящему обладает тот человек, который может и умеет смеяться над собой - наедине и среди других людей. Существует достаточно доказательств, что смех над своими недостатками и неудачами очищает нас от стресса, снимает напряжение, лечит болезненное самолюбие, а главное - помогает каждому видеть себя со стороны более объективно и реально.
Сегодня мы с помощью самотеста сможем узнать больше о возможностях быть ироничными. При этом самотест - только "прикидка". Знания об этом качестве вы получите, наблюдая и зная реакцию и мнение других людей.
Если вы готовы точно и правильно выполнить инструкцию теста, спокойно и с иронией воспринять результаты самооценки, то начинайте работу.
Инструкция. Возьмите лист бумаги, ручку или карандаш. Напишите число, месяц, год и время начала работы. Ваша задача: написать номер утверждения, внимательно прочитать его и ответить, верно оно для вас (в листок вы пишете знак "+") или неверно (знак "-"). Если вы не можете сделать выбор, напишите знак вопроса - "?". Последний ответ допускается в крайних случаях. Прочитайте инструкцию еще раз и выполняйте тест.
Задание: 1. Я боюсь выглядеть смешным и беспомощным. 2. Когда кто-то улыбается между собой, то я думаю, что это обо мне. 3. Я могу посмеяться с другими над собой. 4. Когда мне тяжело, я стремлюсь быть в веселой компании. 5. Человек, который часто шутит, особенно над собой, не может быть серьезным человеком. 6. Мне хотелось бы иметь дружеский шарж на себя. 7. Меня очень обижают знакомые, которые смеются над моими неудачами. 8. Быть смешным - значит глупо выглядеть. 9. Я хотел(а) бы дружить с человеком, который не обижается на шутки и розыгрыши. 10. В компании я обычно стараюсь рассказать смешное из своей жизни. 11. Мне трудно смеяться, когда у меня неприятности. 12. Мне нравятся люди оптимистичные и неунывающие в любой ситуации.
Обработка результатов. Напротив каждого из 12 утверждений напишите значение "ключа". Значения лучше написать в скобках. Итак, "ключ" теста: 1. (-). 2. (-). 3. (+). 5. (-). 6. (+). 7. (-). 8. (-). 9. (+). 10. (+). 11. (-). 12. (+). Не исправляйте свои ответы во время обработки результатов, даже если очень хочется. Найдите и подсчитайте количество совпадений, то есть когда ваш ответ совпал со значением "ключа". Например: + (+): - (-). Если вы ответили знаком вопроса (?), то совпадения нет. Всего совпадений может быть максимально - 12 баллов.
Анализ результатов. Если количество баллов от 9 до 12, то у вас есть надежное средство защиты от обид и возможного стресса для самолюбия. Но в любом случае старайтесь, чтобы ироничность и стремление посмеяться над собой не стало только интересным занятием и развлечением для вас и ваших знакомых.
Средние значения - от 5 до 8 баллов - позволяют через анализ "несовпадений" (выпишите их) улучшить свою способность снимать напряжение, нейтрализовать обиду и легче смотреть на свои оплошности. Важно не бояться выглядеть смешным. Лучше все-таки быть веселым, чем обидчивым и беспричинно "дуться".
Значения до 5 баллов "говорят" о сложных взаимоотношениях с вашим "я", когда желание понять и узнать себя по-настоящему наталкивается на серьезное сопротивление вашего самолюбия. В этом случае смеяться над собой означает для вас потерю авторитета, статуса, уверенности в себе. Поверьте, это не так. Вы обязательно станете больше уважать себя, если перестанете бояться иронизировать над собой. Вы сразу лишаете ваших потенциальных насмешников "обильной пищи" смеяться над вашими неприятностями. Увидев, что в этом вас им превзойти трудно, они потеряют интерес. Попробуйте рассказать смешно и в "красках" о том, что в вашей жизни вызвало досаду и огорчение. Вам определенно станет легче сохранять авторитет и хорошее настроение. Да и знакомые оценят высоко такое чувство юмора и будут рады общению с вами.
Попробуйте уже сегодня иронично, с чувством юмора относиться к своим обидам и недостаткам, слабостям и оплошностям. Вы начнете замечать, что стало легче понимать другого, другую. И, может быть, вы сможете приблизиться к "единой воле", к единству души...
(Народная газ. моск. региона. 1993. 21 авг.)
Приложение № 2
Л.Муниз
ОБЩЕСТВЕННАЯ ЦЕННОСТЬ СМЕХА
Мир принадлежит смеху, смех принадлежит миру. В мире смеха и в смехе мира заложена надежда для мира. Комическое, утверждает русский эстетик Юрий Борев, казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия.
При объяснении логики смеха мы сталкиваемся с двумя парадоксами. Венгерский мыслитель Кестлер полагает, что смех - деятельность без какой-либо полезной цели, совершенно не связанная с борьбой за выживание. Смех - это уникальный (роскошный!) рефлекс, не имеющий определенной биологической цели[170].
Второй парадокс - это различие между природой стимула и юмористическим откликом. По Кестлеру, юмор - область творческой деятельности, где на высоком уровне складывающийся стимул вызывает ответную реакцию на уровне физиологических рефлексов.
Этот роскошный рефлекс играет большую роль в нашем умственном и физическом здоровье. Более того, смех принимает участие в нашей борьбе за выживание и в борьбе с нашими невзгодами. Смех созидает, освобождает, обновляет. Он избавляет нас от страха, сковывающего нашу свободу.
Михаил Бахтин, которого Цветан Тодоров называет "самым известным советским мыслителем в области гуманитарных наук и величайшим теоретиком литературы XX века"[171], предложил довольно неожиданную интерпретацию смеха и народной культуры. Его работа "Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" требует существенной реконструкции всего нашего художественного и идеологического сознания. У Бахтина мы находим культурное объяснение малоизученной традиции народного юмора и форм смеха в различных сферах человеческого творчества.
Пока египтяне создавали пирамиды, а греки создавали театр, народная культура создала карнавал. Карнавал и праздничный смех играют важнейшую роль в истории смеха.
В эпоху Ренессанса смех стал выражением нового, свободного, критического и исторического облика эпохи.
Официальная средневековая культура характеризуется исключительно серьезными тонами. Серьезность считалась единственным способом выражения правды и вообще всего важного и ценного. Однако смех столь же универсален, как и серьезность. Он несет в себе историю общества и концепцию мира.
Смех всегда противостоял страху. Ренессанс сформировал новую нравственность. Уже в средневековом комизме было предчувствие: грядет победа над страхом. Через смех человек преодолевал страх. Однако в средние века преодолевался только внешний страх. Ренессанс преодолел и внутренний. Народная культура имела цель - перебороть страх, в котором задыхались воображение и чувственность.
Таким образом смех помог людям посмотреть на мир иными глазами, увидеть мир в радостной и светлой перспективе.
(Акад. тетради. 1995. N 1. С. 36-37)
Приложение № 3
А.Бергсон
КОМИЧЕСКОЕ ХАРАКТЕРА
Будучи всецело заняты задачей раскрыть основной источник комического, мы вынуждены были до сих пор оставлять в стороне одно из самых замечательных его проявлений. Я имею в виду логику, свойственную комическим личностям и группам, логику странную, которая в известных случаях может давать большой простор нелепости.
Теофиль Готье назвал комизм логикой нелепости. Многие теории смеха сходятся на подобной же мысли. Всякий комический эффект должен заключать в себе противоречие в каком-нибудь отношении. Нас заставляет смеяться нелепость, воплощенная в конкретную форму, - "видимая нелепость", или кажущаяся нелепость, сначала допущенная, но тотчас же потом исправленная, или, наконец, то, что нелепо, с одной стороны, но естественно объяснимо - с другой, и т.д.
Все эти теории заключают, несомненно, известную долю истины; но, прежде всего, они применимы только к некоторым, довольно грубым комическим эффектам, и даже в тех случаях, когда они применимы, они, кажется мне, упускают из виду самый характерный элемент смешного, именно совершенно особый род нелепости, который комическое содержит, когда оно вообще содержит в себе нелепость. Вы желаете в этом немедленно убедиться? Достаточно взять одно из этих определений и составить комические эффекты по его формуле: чаще всего комический эффект не будет заключать в себе ничего смешного. Нелепость, встречаемая иногда в комическом, не есть любая нелепость. Это нелепость вполне определенная. Она не создает комическое, она, скорее, происходит от него. Она есть не причина, а следствие - следствие совершенно специальное, в котором отражается специальная природа вызвавшей его причины. Мы знаем эту причину. Нам не будет, следовательно, трудно теперь понять и следствие.
Предположим, что, гуляя в поле, вы заметили на вершине холма нечто смутно похожее на большое неподвижное тело, которое машет руками. Вы еще пока не знаете, что это такое; но вы ищете среди известных вам идей, то есть среди воспоминаний, которыми располагает ваша память, такое воспоминание, для которого то, что вы видите, послужило бы, возможно, лучшей рамкой. Почти тотчас же перед вами встает образ ветряной мельницы, перед вами и есть ветряная мельница. Ничего не значит, что вы только недавно, перед выходом из дома, читали сказки о великанах с безмерно длинными руками. Здравый смысл заключается в умении припоминать, - я с этим согласен, - но также, и в особенности, в том, чтобы уметь забывать. Здравый смысл есть усилие ума, который непрерывно приспособляется, меняя идею, когда меняется предмет. Это и есть подвижность ума, в точности следующая во всем подвижности вещей. Это - постоянно подвижное, непрерывное наше внимание к жизни.
Но вот Дон Кихот отправляется воевать. Он читал в ромах, как рыцарь встречает на своем пути врагов-великанов. Значит, должен встретить великана и он. Мысль о великане - это самое яркое воспоминание, которое запечатлелось в его уме, - держится настороже, поджидает, неподвижное, случая вырваться наружу и воплотиться в каком-нибудь предмете. Это воспоминание хочет принять материальную форму, и поэтому первый же встретившийся предмет, хотя бы имеющий с формами великана лишь самое отдаленное сходство, будет принят им за великана. Дон Кихот видит, таким образом, великанов там, где мы видим ветряные мельницы. Это смешно и нелепо. Но просто ли это нелепость?
Это совершенно особое искажение здравого смысла. Оно состоит в стремлении приспособлять вещи к известной идее, а не свои идеи - к вещам. Оно состоит в том, что видят перед собою то, о чем думают, а не думают о том, что видят. Здравый смысл требует, чтобы каждое наше воспоминание занимало свое место в ряду других воспоминаний; тогда каждому данному положению будет отвечать соответствующее воспоминание, которое и послужит только к истолкованию этого положения. У Дон Кихота, наоборот, есть группа воспоминаний, которые господствуют над всеми остальными и подчиняют себе всецело самое личность; в данном случае, следовательно, действительность должна будет склониться перед воображением и служить только для того, чтобы одевать его в плоть и кровь. Как только иллюзия сложилась, Дон Кихот развивает ее, надо признать - логично, во всех ее последствиях; он идет за нею с уверенностью и расчетливостью лунатика во сне. Таково происхождение заблуждения, и такова та специальная логика, которой подготовляется нелепость. Но свойственна ли подобная логика только Дон Кихоту?
Мы показали, что комическая личность грешит всегда упрямством ума и характера, рассеянностью, автоматизмом. В основе комического лежит известного рода косность, вследствие которой человек идет прямо своим путем, ничего не слушая и ничего не желая слышать. Множество комических сцен в пьесах Мольера сводится к этому очень простому типу: человек преследует излюбленную идею, постоянно возвращается к ней, хотя его все время прерывают. Незаметна разница между человеком, не желающим ничего слышать, и человеком, не желающим ничего видеть, и, наконец, человеком, который видит только то, что ему хочется видеть. Упрямый ум кончит тем, что подведет окружающие предметы под свою идею, вместо того, чтобы сообразовать свою мысль с предметами. Следовательно, каждый комический персонаж находится на пути иллюзии, который мы только что описали, и Дон Кихот дает нам общий тип комической нелепости.
Имеет ли свое название это искажение здравого смысла? Его встречают, несомненно, в острой или хронической форме в некоторых видах сумасшествия. Многими сторонами своими оно схоже с навязчивой идеей. Но ни сумасшествие вообще, ни навязчивая идея в частности никогда не вызовут нашего смеха, потому что это болезни. Они вызывают в нас сострадание. Смех, как мы знаем, несовместим с душевным волнением. Если существует сумасшествие смешное, то это может быть только сумасшествие, совместимое с общим здоровым состоянием ума - сумасшествие, так сказать, нормальное. Но существует нормальное умственное состояние, в полной мере воспроизводящее сумасшествие; мы видим в нем те же ассоциации идей, что при помешательстве, ту же своеобразную логику, что при навязчивой идее. Это - состояние грез. Или наш анализ неверен, или он должен уложиться в следующую теорему: комическая нелепость одинакова по своей природе с нелепостью грез.
Прежде всего, работа ума, когда человек грезит, - это именно та работа, которую мы только что описали. Ум, страстно отдающийся своим грезам, ищет в окружающем его внешнем мире только предлог облечь плотью созданные им образы. Звуки еще смутно достигают слуха, краски сменяются в поле зрения; словом, внешние чувства еще не вполне замерли. Но грезящий субъект, вместо того чтобы перебрать все свои воспоминания и объяснить себе то, что воспринимают его чувства, напротив, использует само восприятие, чтобы воплотить свое излюбленное воспоминание: свист ветра в трубе покажется ему, смотря по его душевному состоянию, смотря по тому, какая мысль занимает его воображение, - или ревом дикого зверя, или мелодичным пением. Таков обычный механизм иллюзии в состоянии грезы.
Но если комическая иллюзия есть иллюзия грезы, если логика комического есть логика сновидения, то можно ждать, что в логике смешного мы встретим все особенности логики грез. Здесь мы найдем новое подтверждение закона, который уже хорошо нам известен: раз дана одна форма смешного, то другие формы, не имеющие той же комической основы, становятся смешными благодаря своему внешнему сходству с первой. Совершенно ясно, что всякая игра идей будет нас забавлять, раз она напоминает нам более или менее игру грез.
Я укажу, прежде всего, на некоторое общее отступление от законов мышления. Наш смех вызывают те рассуждения, которые мы считаем ложными, но которые могли бы принять за правильные, если бы слышали их во сне. Они походят на правильные рассуждения как раз настолько, чтобы обмануть засыпающий ум. Это, если хотите, тоже логика, но логика, лишенная силы и освобождающая нас тем самым от умственной работы. Многие "стрелы остроумия" представляют рассуждения подобного рода, рассуждения очень краткие, в которых даются нам лишь точка отправления и заключение. Эта игра ума приближается, впрочем, к игре слов по мере того, как отношения, установленные между идеями, становятся более поверхностными: мало-помалу мы доходим до того, что воспринимаем не смысл слышимых нами слов, а только звуки. Я думаю, что следовало бы приблизить к сновидению некоторые очень комические сцены, в которых действующее лицо систематически бессмысленно повторяет фразы, которые другое лицо шепчет ему на ухо. Когда вы засыпаете среди разговаривающих между собой людей, вам начинает иногда казаться, что их слова мало-помалу утрачивают смысл, что звуки искажаются и беспорядочно сливаются, принимая в вашем уме странный смысл, и что вы разыгрываете по отношению к говорящему лицу сцену Пти Жана с суфлером.
Существует еще комическая навязчивость, которая очень близка, как мне кажется, к навязчивости сновидений. Кому не случалось видеть один и тот же образ в нескольких последовательных сновидениях, казавшийся в каждом из них правдоподобным, тогда как эти сны ничего общего между собою не имели. Повторяющиеся эффекты в пьесах и романах принимают также иногда эту специальную форму: в некоторых из них звучат отголоски снов. Может быть, то же самое можно сказать о припеве во многих песнях: он упорно возвращается, все тот же, в конце каждого куплета, каждый раз с различным значением.
Нередко можно наблюдать в сновидениях совершенно своеобразные crescendo - фантастичность, усиливающуюся по мере того, как развертывается сновидение. Первая уступка, вырванная у разума, влечет за собой вторую, вторая - более важную третью, и так далее до полной нелепости. Но это поступательное движение к нелепости доставляет грезящему совершенно особое ощущение. Это, думается мне, то же ощущение, что испытал пьяница, чувствуя, что он приятно скользит к такому состоянию, когда для него уже ничто не будет обязательно - ни логика, ни требования приличия. Теперь посмотрите, не то ли же впечатление производят на нас некоторые комедии Мольера: например, г. де Пурсоньяк вначале действует почти разумно, а затем уже переходит ко всякого рода чудачествам; или, например, "Мещанин во дворянстве", где по мере того, как действие развивается, действующих лиц увлекает какой-то вихрь сумасбродства. "Ну, если найдется другой такой олух, придется мне сам Рим оповестить об этом". Эта фраза, возвещающая нам, что пьеса кончена, пробуждает нас ото сна, который становился все причудливее по мере того, как мы погружались в него вместе с г. Журденом.
Но существует вид безумия, свойственный только сну. Есть некоторые совершенно специальные противоречия, которые так естественны для воображения грезящего и так нестерпимы для разума человека бодрствующего, что было бы невозможно дать о них точное представление тому, кто не узнал их по собственному опыту. Я говорю о том странном слиянии двух личностей, которое часто происходит во сне, когда две личности, слившись в одну, остаются вместе с тем одна от другой отличимыми. Одна из этих личностей - обыкновенно это сам спящий. Он чувствует, что не перестал быть тем, кто он есть, и тем не менее он стал другим. Это он и не он. Он слышит, как он сам же говорит, видит себя в действии; но он чувствует, что кто-то другой позаимствовал у него его голос. Или же иногда он будто сознает, что говорит и действует как обыкновенно; но говорит о себе как о постороннем, с которым не имеет ничего общего. Он отделился от самого себя. Не эту ли странную путаницу встречаем мы во многих комических сценах? Я не говорю об "Амфитрионе", где такое смешение зрителю внушается, но где главный комический эффект создается тем, что мы назвали выше "интерференцией двух серий". Я говорю о тех странных и комичных рассуждениях, в которых это смешение проявляется действительно в чистом виде, хотя и нужно все же усилие мысли, чтобы его выделить. Послушайте, например, разговор Марка Твена с репортером, явившимся его интервьюировать: "Есть ли у вас брат? - Да; мы звали его Билл. Бедный Билл! - Он, значит, умер? - Этого-то мы никогда не могли узнать. Глубокая тайна витает над этим делом. Мы были - покойный и я - близнецы, и когда нам было две недели от роду, нас купали в одной лохани. Один из нас утонул в ней, но никак нельзя было узнать, который. Одни думают, что Билл, другие - что я. - Странно. Но вы-то, что вы об этом думаете? - Слушайте, я открою вам тайну, которой я еще не открывал ни одной живой душе. Один из нас имел особую примету - огромную родинку на левой ладони, и это был я. Так вот, тот ребенок, который утонул..." и т.д. и т.д. Вдумавшись в этот разговор, мы увидим, что его нелепость - нелепость необыкновенная. Ее вовсе не было бы, если бы один из говоривших не был как раз одним из близнецов. Вся нелепость здесь в том, что Марк Твен выдает себя за одного из этих близнецов, рассказывая так, как рассказывало бы о нем третье лицо. Совершенно то же происходит с нами, когда мы видим сны.
(Бергсон А. Смех. М., 1992. С.112-119)
Приложение № 4
Л.Карасев
АНТИТЕЗА СМЕХА
Противопоставление смеха и плача знакомо всем культурам. Оно очевидно, и потому "открыть" его не составляло труда. Поставив на место плача стыд, мы как будто идем вразрез с логикой культуры. Это верно, но верно лишь вполовину.
Говоря "смех", язычество и христианство мыслили радость, причем радость, попреимуществу, телесно-бытийную. Для такой радости плач - знак боли и страдания - и в самом деле был противоположностью. Стоило ли искать чего-то еще, если слезы с такой легкостью соглашались на роль смыслового противовеса смеху?
Однако самоочевидность утомляет. И в конце концов потайная, до поры незаметная глазу связь между смехом и стыдом должна была выйти наружу, заполнив собой все то пространство, какого не могла занять "разрешенная", но ограниченная в возможностях пара смеха и плача.
Уже первобытность хорошо знает о нитях, связывающих смех и стыд. В ритуале выбора женихов пылающая от стыда девушка указывает на своего избранника не рукой, а особым смехом или улыбкой. В истоках культуры эротика вообще неотделима от мотива воинской доблести, и этот тандем еще очень близок и понятен античности. Мужественность тут понимается однозначно, как телесно-производительная и агрессивная мощь, - как удаль, которой противостоит равная ей по своему смыслу эротичная женственность. Одно здесь стоит прямо напротив другого и поэтому любые перестановки смыслов легко рождают приступы военно-эротического смеха или женского стыда. Отсюда идет запрет на смех в обрядах инициации, причем смех здесь специально провоцировался переодетой в мужское платье женщиной; отсюда же - наполняющий сотни первобытных и античных мифов мотив мужской боязни осмеяния, боязни стыда и позора.
Здесь же находится и предбрачный смех женихов Пенелопы, и их стыд: не сумев натянуть одиссеев лук, они показали свою телесную, иначе, воинскую и чисто мужскую, слабость и потому испытывают "нестерпимый" стыд. Та же пара эротического смеха и стыда руководит и действиями олимпийских богов. Телесное и особенно запретно-любовное, вот главный источник их "сытого" смеха, за которым - естество, истина уже не имеющей возраста традиции: Гефест, заподозрив жену в измене, готовит ей и Арею "стыд" - западню, и это "тяжкообидное, достойное смеха" зрелище действительно вызывает "несказанный" смех богов-олимпийцев - тот самый смех, который получил название "гомерического".
Дав жизнь стыду ума, стыд тела, само собой, никуда не исчезает, возрождаясь всякий раз заново в каждом юном существе и пробуя на нем свою силу. Именно такой стыд и соответствующий ему смех наполняют знаменитый - "дионисийный" - роман Ф.Сологуба, где юный красавец и его прелестница купаются в потоках любовного смеха и "сладкого стыда"; их связь соткана из эротики невинности и пунцовой краски смущения, нежной прелести и блаженно-пьяной улыбки. Юность знает и стыд ума, стыд поступка не связанного со стихией Эроса. Стыд, который Платон назвал "страхом перед ожидаемым бесчестьем". Однако и этот стыд приобретает у молодых людей выраженную сексуальную окраску, некий эротический смысл, невнятный уже людям, вышедшим из возраста, который не случайно именуется "нежным" и "трепетным".
Становится понятной и причина того особого отношения к стыду, который был свойствен античности: культу смеха - Ликург, говорят, даже поставил ему памятник, - соответствовал культ его антипода стыда. Античность - это культура не только смеха, но и стыда[172], причем стыда в основном мужского и, особенно, юношеского. Так Диоген Лаэртский передает слова Ликона о том, что мальчиков следует направлять к цели посредством честолюбия и стыда, а в наставлении Деметрия Фалерского к молодым людям говорится о стыде-воспитателе мыслей и чувств. Юношам должно иметь стыд везде: дома - перед родителями, на улице - перед встречными, а в уединении - перед самими собой.
Юность смешлива и стыдлива потому, что "не забыт" еще первоисток, в котором струи смеха и стыда смешаны друг с другом. Она боится смеха над собой, боится своего стыда и все-таки не может избежать ни того, ни другого. Хорошим примером идет сюда "Портрет Дориана Грея", где очевидна утверждаемая Уайльдом, хотя, разумеется, не из "теоретических" соображений, связь смеха и стыда.
Стихия лорда Генри - интеллектуальный смех, знак "допортретного" Грея - стыд. Уже в момент знакомства, в самой первой их встрече Грей "розовеет от смущения", а затем лорд Генри не раз заставляет его стыдиться и конфузиться: так и идет их диалог - один смущается, а другой смеется.
Как верно заметил лорд Генри, "Недурно, если дружба начинается смехом, и лучше всего, если она им же и кончается". Вопрос только в том, что это за смех. Юный улыбчивый и стыдливый Грей, в конце концов заканчивает смехом ужасным: дьявольской ухмылки, появившейся на его портрете, он уже не смог вынести. Роман начинается с улыбки художника Бэзила, глядящего на свой шедевр и заканчивается "лицемерной усмешкой портрета и безумным смехом преступника Дориана: когда-то он потерял - вернее, передал портрету - свой стыд, - и потому смех его превратился из силы возрождающей и светлой в орудие самоубийства. Хоть он и смеялся последним, смех его, вопреки пословице, был нехорош.
В пaрах стыда и смеха, какими они являются в жизни и какими их видит литература, телесное и духовное часто смешаны столь основательно, что отделить их друг от друга можно только насильственно. Вариантов такого смешения множество: от интеллектуалистского, но не скрывающего своей эротической направленности взгляда набоковского героя на смешной и утомленно-стыдливый женский оркестр ("Весна в Фиальте") до "военно-эротического" стыда генерала из "Скверного анекдота" Достоевского: "И чего им надо, чего они требуют?... Я вижу, они там пересмеиваются... Уж не надо мной ли, Господи Боже! (..) Он думал это, и какой-то стыд, какой-то глубокий, невыносимый стыд все более и более надрывал его сердце". Здесь - одновременно присутствуют и упоминавшийся "страх перед ожидаемым бесчестьем" и чисто первобытная паника перед возможным посрамлением мужской удали: оттого неслучайны тут события-знаки - свадьба, опьянение, хвастовство, и, наконец, сон, обозначающий смерть генерала, оказавшегося фальшивым. Та же смысловая связь, та же невозможность оторвать одного от другого и в словах чеховского Андрея из "Трех сестер": "...Сестер я боюсь почему-то, боюсь, что они засмеют меня, застыдят".
Редкостно выразителен в "Заратустре" Ф.Ницше, не однажды ставящий рядом друг с другом смех и стыд, как главные черты человека: "Как стыжусь я своего восхождения и спотыкания! Как смеюсь я над своим усиленным дыханием!" Человек, восходящий от стыда к смеху, а не наоборот - это "на совести" Ницше, для нас же дорог сам выбор пары - пары смеха и стыда...
Стыд ума наследует от своего предка-двойника и его мертвую хватку и стремительность, сменив, однако, при этом точку видения и заставив человека думать о небе, а не о земле. Поэтому можно говорить о родстве стыда тела и стыда ума, не забывая, разумеется, при этом, что расположены они на противоположных концах того пути, какой успело пройти человечество.
Стыд всегда шел неподалеку от пары смеха и плача, как бы оберегая ее от неожиданностей и всегда готовый прийти на помощь, чтобы выровнять положение: ведь связка смеха и плача, как мы это старались показать, условиям равенства не отвечает. Иногда же стыду приходилось вставать на пути смеха, чтобы не дать ему заполнить собой без остатка все смысловое пространство, например, как это грозило случиться в сологубовском "Мелком бесе": оттого так много здесь буквально следующих по пятам за смехом упоминаний о стыде.
Связан смех со злом через понятие греха, христианство отказалось от него, заполнив образовавшуюся пустоту богоугодным плачем. Слез преизобильно не только в канонических, но и в других христианских текстах. Но не меньше в них и упоминаний стыда. Если смотреть на дело с предлагаемой нами точки зрения, становится видно, что хотя плач и идет на место, оставленное смехом, его все-таки оказывается недостаточно, чтобы заполнить гигантскую лакуну, которая образовалась после того, как смех был изъят из душевного обращения: вот почему рядом с плачем встает и стыд. Само собой стыд здесь есть прежде всего спутник греха, но помимо этого стыд здесь есть прежде всего спутник греха, но помимо этого логика чувствования - сама по себе - требует либо восстановления нарушенного изгнанием смеха равновесия, либо подчинения всего пространства души единой власти. Такую неограниченную власть в христианстве получило страдание, и потому на первые роли вышли два его лика, два противовеса смеха: "официальный" и "потайной" - плач и стыд.
Нечто подобное можно видеть у Андрея Платонова, писателя в сути своей анонимно-религиозного. Он все время как бы "припоминает" опробованные христианством смыслы, вводя их в свой измышленный и таинственный мир. Оттого так редко слышен смех в "пустых пространствах" "Чевенгура" и "Котлована", и оттого так много здесь плача - тоскливого и неизбывного. Платоновские люди-дети платят слезами - расплачиваются - за потерянный ими смех. Но и такой платы оказывается недостаточно: надобен еще и стыд, чтобы полностью занять место, которое должно было бы принадлежать смеху. И стыд - нелепый, непомерно разросшийся заполняет котлованы опустошенных душ "самодельных" людей и пришлых "прочих".
Вместе с плачем стыд становится важнейшим опознавательным знаком этого вне-реального мира, мечтающего о небе и вместе с тем, все глубже и глубже зарывающегося в грунт. Платоновские "новая земля" и "новое небо" живут в смутном ожидании настоящего смеха - светлого и возрождающего, который один только и способен спасти этот устыдившийся своей нелепости подрастающий мир, еще не успевший узнать "ценности жизни", но зато уже по-детски жадно впитавший в себя ее неутолимую "общую грусть". В отсутствии возрождающего смеха - одна из причин безнадежности развязок "Котлована" и "Чевенгура": котлован превращается в могилу, а Чевенгур - в царство смерти.
(Человек. 1993. N 2. С.24-28)
Приложение № 5
ЗАКОНЫ ЕВРЕЙСКОЙ ФИЗИКИ
1-й закон критической массы
Масса евреев производит массу критики
2-й закон критической массы
Чем больше евреев собирается в одном месте, тем больше они собираются в другое.
3-й закон критической массы
Масса денег в чужом кармане всегда является критической.
Закон неравномерного движения
Еврей может двигаться равномерно и прямолинейно только тогда, когда его уже несут.
Закон Максвелла
Тело при падении в воду производит большой международный резонанс.
Закон Гука
Всякое тело, находящееся в приподнятом состоянии, непременно гукнется вниз.
Закон Кулона
Или украдут, или потеряете.
2-й закон архимедика
Тело, погруженное в воду, мокнет.
3-й закон архимедика
Тело, не погруженное в воду, пахнет.
2-й закон еврейского тяготения
Все определяется положением.
Постоянная скорость этого света 300000 километров в секунду.
Абсолютный нуль
Количество мыслительных процессов члена Кнессета в любую единицу времени.
Постоянная тяготения
Доллар.
Число Авогадро
Количество евреев по фамилии Авагадро.
Постоянная Больцмана
Жена Резерфорда.
Закон вынужденных колебаний
Колебания становятся вынужденными, если оба варианта хреновые.
Закон жизни
Если в каком-либо месте появляются лишние деньги, к ним немедленно присовокупляются лишние люди. Обратное неверно.
(Российская карикатура. 1994. N 6. С. 31)
Приложение № 6
У.Лефски
12 СПОСОБОВ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
НЕКОМПЕТЕНТНОСТИ РАБОТНИКА
Замечали ли вы, что даже способные подчиненные теряют свою компетентность после того, как некоторое время проработают с вами? Качество их работы ухудшается, количество ошибок увеличивается, инициативность понижается. Вместо того чтобы самим решать простые вопросы, они обращаются к вам. Им отказывает чувство здравого смысла, и они используют ваши указания в совершенно неподходящих ситуациях. Их компетентность висит на вас мертвым грузом до тех пор, пока вы, наконец, не избавитесь от такого сотрудника.
Когда мы заменяем их другими работниками, те скатываются по той же дорожке. Тот же, кто сохраняет свои способности, вскоре находит лучшую работу или получает повышение вне вашего отдела.
В результате вы становитесь все более занятым, сгибаетесь под бременем работы, которую должны были бы делать подчиненные, исправляя ошибки, которые они не должны были бы совершать, и в который раз указывая им на обязанности, какие они должны были бы знать.
Что является причиной данной ситуации? Чем вызвана потеря компетентности подчиненных? Ответ на эти вопросы обычно заключается в том, как мы относимся к нашим сотрудникам.
О чем идет речь
Примером может служить руководитель отдела, проработавший в крупной корпорации 20 лет. Лишь несколько его подчиненных оставались с ним более года. Он подвергает тщательной проверке их творческое воображение и умственные способности, а после этого... не дает возможности применить свои способности!
Подчиненные служат ему лишь аудиторией, перед которой он демонстрирует свое великолепие, его отдел - это всегда отдел одного человека, независимо от того, сколько сотрудников в нем работает. Он силен своими достоинствами и слаб своими недостатками независимо от того, какими возможностями обладают его подчиненные.
Он сказал, что в отличие от своих коллег не хочет продвигаться по служебной лестнице. Если это действительно так, то его желание удовлетворено!
Испытанные способы
Если у вас есть также желание, то вот некоторые способы, используя которые, вы, несомненно, добьетесь успеха.
1. Давая указания подчиненному, используйте настолько обтекаемые термины, чтобы он даже приблизительно не мог определить, чего вы хотите...
Не упоминайте ни об одном конкретном случае, не приводите ни одного конкретного примера! Давайте указания как сами собой разумеющиеся и как если бы вы не сомневались, что они понятны любому человеку с минимальным интеллектом. Критикуйте его таким образом, чтобы он не понял, что нужно сделать для исправления допущенных ошибок.
2. Громко вздыхайте в знак покорности или изображайте крайнее удивление, если он попросит вас разъяснить что-то из того, что вы сказали.
Намекните, что никто, кроме него, никогда не просил пояснять такие простые указания. Не забывайте избегать примеров, которые хоть как-то могут осветить существующее положение. Подчиненный будет чувствовать себя слишком уверенно, если поймет все очень быстро...
3. Если подчиненный будет переспрашивать одно и то же дважды, скажите, что вы уже отвечали на этот вопрос.
Вы можете поступить так даже в том случае, если он задает вопрос впервые, и, особенно, когда его уверенность в своих силах уже пошатнулась. Попробуйте доказать, что его подводит память. Тогда он почувствует вину за зря отнятое у вас драгоценное время.
4. Демонстрируйте очевидные усилия сдержать свое раздражение, если он все еще не понимает, что вы имеете в виду.
На этот раз инструктируйте его так медленно и подробно, используя самые простые слова, чтобы подчиненный понял, что вы не считаете его слишком сообразительным. Продолжайте давать ему подобные объяснения и по другим поводам, даже если он уверяет вас, что все понимает.
5. Если вы можете найти в его работе повод для критики, не упустите эту возможность, даже если его ошибка незначительна и может легко быть исправлена. Кроме того, вы можете попытаться поймать его на ошибках, которых он еще не допустил!
6. Дайте ему несколько заданий с подробными инструкциями, но оставьте цель или ожидаемые результаты неясными. Он не сможет пожаловаться на то, что другим путем мог бы достичь результатов быстрее. Ведите себя так, чтобы предотвратить любое проявление инициативы со стороны подчиненного.
7. В процессе выполнения подчиненным вашего задания время от времени меняйте свои указания...
Иногда здесь может помочь отрицание данных ранее указаний, особенно если результаты оказываются не слишком многообещающими.
8. Если в процессе выполнения ваших указаний возникают непредвиденные вопросы, настаивайте на том, чтобы подчиненный снова обратился к вам. Не позволяйте ему самому принимать никаких решений даже в том случае, когда он говорит, что знает, как это сделать. Он возражает против вашего вмешательства? Скажите, что существует много тонкостей и особенностей, которые вы не можете ему объяснить из-за нехватки времени. В конце концов, он, конечно, поймет, что дело скорее в его недостаточной сообразительности, чем в незнании некоторых подробностей.
9. Заставляйте подчиненного выполнять работу, точно следуя вашим указаниям, даже если это медленный и неудобный путь. В этом случае вы сможете пожаловаться на его низкую производительность.
10. Назначайте ему такие сроки, в которые он заведомо не сможет уложиться. Когда же он, как предполагалось, их нарушит, вы можете сказать, что он работает с недостаточной отдачей...
11. Поручайте ему выполнение тех работ, которые гораздо ниже его способностей и подготовки. После этого подчеркните, что даже неквалифицированные сотрудники могли бы с таким же успехом справиться с ними.
12. Усовершенствуйте все, что он делает.
Скажите ему, что вы поступаете так, чтобы сделать его работу приемлемой. После этого, если он переделывает одну и ту же работу 2-3 раза в тщетной попытке удовлетворить ваши требования, вы можете отметить низкую эффективность его труда. Если же он сдастся и выполнит работу небрежно, подчеркните его неряшливость.
Выполняя эти советы, вы можете достичь следующего:
- Ваш подчиненный засомневается в своих способностях.
- Он будет бояться принимать простейшие решения.
- Он будет обращаться к вам по поводу самых обычных вопросов.
- Ваш подчиненный долго будет сидеть над работой, которую давно надо было закончить.
- Вы докажете ему, что вы умнее его.
- В связи с тем, что качество и количество его работы будет снижаться, вы не будете повышать его.
- Вам не нужно будет бояться, что вас повысят до такой должности, занимая которую вы не сможете справляться со своими обязанностями.
- Либо вы уволите своего подчиненного в связи с его некомпетентностью, либо он уйдет сам.
Но вы ведь не пожалеете о нем, не так ли?..
(Кроссворды для руководства. М., 1992. С. 180-182)
Приложение № 7
А.Бирс
ИЗ "СЛОВАРЯ САТАНЫ"
А
Абсурд. Утверждение или мнение, явно противоречащее тому, что думаем на этот счет мы сами.
Амнистия. Великодушие государства по отношению к тем преступникам, наказать которых ему не по средствам.
Аплодисменты. Эхо прозвучавшей пошлости.
Б
Бездомный. Оплативший все счета за домашний скарб.
Беззащитный. Неспособный нападать.
В
Вежливость. Наиболее приемлемая форма лицемерия.
Вера. Безоговорочное приятие того, что люди незнающие рассказывают о вещах небывалых.
Виселица. Подмостки, где разыгрывается мистерия, главный исполнитель которой возносится на небо. В нашей стране виселица замечательна главным образом числом лиц, счастливо избегающих ее.
Восхищение. Вежливая форма признания чьего-либо сходства с нами самими.
Выдумка. Ложь, у которой еще не прорезались зубы. Наибольшее приближение отъявленного лжеца к истине: перигей его эксцентрической орбиты.
Д
Деградация. Одна из стадий нравственной и социальной эволюции от частного лица к высокопоставленному политическому деятелю.
Детство. В человеческой жизни переходная ступень от идиотизма младенчества к безумию юности, за два шага до грехов зрелости и за три - до раскаяний старости.
Диктатор. Глава государства, предпочитающий чуму деспотизма моровой язве анархии.
Дипломатия. Политическое искусство лгать во имя своей родины.
Дневник. Повседневная запись тех поступков и мыслей, о которых записывающий может вспомнить не краснея.
Долголетие. Необычайно затянувшийся страх смерти.
Ж
Жалкий. Состояние нашего врага или оппонента после воображаемой схватки с нами.
З
Знакомство. Степень близости, которую называют поверхностной, когда объект ее неизвестен и беден, и тесной, когда тот богат и знатен.
И
Идиот. Представитель многочисленного и могущественного племени, влияние коего на дела человеческие всегда было главным и определяющим. Деятельность Идиота не ограничивается какой-нибудь частной областью мысли или действия, но, простираясь повсюду, управляет всем и вся. За ним последнее слово в каждом вопросе, его решение не подлежит обжалованию. Он диктует моду на мнения и вкусы, задает уровень разговора и заключает поведение в узилище запретов.
Избиратель. Человек, пользующийся священным правом голосовать за того, кому отдал предпочтение другой.
Извиняться. Закладывать фундамент для будущего проступка.
Иммигрант. Лицо, по невежеству своему полагающее, что одна страна лучше другой.
Историк. Крупнокалиберный сплетник.
История. Описание, чаще всего лживое, действий, чаще всего маловажных, совершенных правителями, чаще всего плутами, и солдатами, чаще всего глупцами.
К
Капитал. Опора дурного правления.
Компромисс. Форма улаживания спора, удовлетворяющая каждого из противников мыслью: он получил то, что ему не причиталось, а потерял лишь то, что полагалось ему по праву.
Конгресс. Собрание людей, которые сходятся, чтобы отменять законы.
Консерватор. Государственный деятель, влюбленный в существующие непорядки, в отличие от либерала, стремящегося заменить их непорядками иного рода.
Коронация. Обряд возведения монарха на престол с участием внешних знаков его божественного права быть вознесенным на небеса посредством бомбы, начиненной динамитом.
Корпорация. Хитроумное изобретение для получения личной прибыли без личной ответственности.
Красноречие. Искусство убеждать глупцов, что белое есть белое. Включает также способность выдать любой цвет за белый.
Л
Логика. Искусство думать и рассуждать в прямом соответствии с ограниченностью и беспомощностью человеческого недомыслия. В основе логики лежит силлогизм, состоящий из большей и малой посылок и заключения - например:
Большая посылка: шестьдесят человек могут выполнить некий объем работы в шестьдесят раз быстрее, чем один человек.
Малая посылка: один человек может выкопать яму для столба за шестьдесят секунд.
Заключение: шестьдесят человек могут выкопать яму для столба за одну секунду.
Сие может быть названо силлогизмом арифметическим, в котором, сочетая логику и математику, мы достигаем удвоенной достоверности и оттого счастливы вдвойне.
Людоед. Чревоугодник старой закалки, хранящий верность простым вкусам и придерживающийся натуральной диеты доветчинного периода.
М
<< Пред. стр. 5 (из 7) След. >>
Список литературы по разделу