<< Пред.           стр. 7 (из 13)           След. >>

Список литературы по разделу

 5. А) Первичная функция утрачивается
 Б) Устанавливается другая первичная функция
 В) Вторичные функции модифицируются под влиянием обогащаю­щих субкодов с дополнительными оттенками значений
 (Например, деревенская люлька, превращенная в газетницу. Кон­нотации, связанные с декором люльки, преобразуются в иные, обре­тая смысл близости к народному искусству, экзотичности, напоминая некоторые тенденции современного искусства.)
 6. А) Первичные функции не вполне ясны с самого начала.
 Б) Вторичные функции выражены неотчетливо и могу т изменяться. (Таков случай с площадью Трех властей в Бразилиа. Выпуклые и вогнутые формы амфитеатров обеих Палат, вертикаль центрального здания не указывают впрямую ни на какую определенную функцию — амфитеатры больше похожи на скульптуры — и не вызывают ассоциаций конкретно ни с чем. Горожане сразу решили, что вогнутая форма Палаты депутатов символизирует огромную миску, из которой народные избранники хлебают народные денежки.)
 222
 III. Потребление и воспроизводство форм
 III.1.
 Прихотливое взаимоотношение устойчивых форм и динами­ки истории — это одновременно и прихотливое взаимоотношение структур и реальных событий, закрепленных физически конфигура­ций, объективно описываемых как значащие формы, и изменчивых процессов, сообщающих этим формам новые смыслы.
 Ясно, что на всем этом держится феномен потребления форм и устаревания эстетических ценностей 12. И так же ясно, что во времена, когда события следуют одно за другим с головокружительной бы­стротой, когда технический прогресс, социальная подвижность и рас­пространение средств массовой коммуникации способствует более быстрой и глубокой трансформации кодов, это явление делается все­проникающим и вездесущим. Вот почему, несмотря на то что так было во все времена, коль скоро потребление форм проистекает из самой природы коммуникации, только в нашем веке оно начало теоретичес­ки осмысляться.
 Вся эта описанная выше механика формообразования свидетель­ствует о том, что условия потребления являются также условиями воспроизводства и преобразования смыслов.
 III.2.
 Один из парадоксов современного вкуса состоит в том, что, несмотря на то что наше время кажется временем быстрого потребле­ния форм, потому что никогда прежде коды вкупе с их идеологической подоплекой не осваивались так быстро, как сейчас, на самом деле, мы живем в тот исторический период, когда формы восстанавливаются с неслыханной быстротой, сохраняясь невзирая на кажущееся устаре­вание. Мы живем во времена филологии, которая со свойственным ей ощущением историчности и относительности всякой культуры вы­нуждает всякого быть филологом. Например, популярность либе­ральной идеи означает лишь то, что потребители сообщений за какой-нибудь десяток лет выучиваются подбирать коды к вышедшим из употребления формам, открывая для себя стоявшие за ними и отжив­шие свой век идеологии, актуализируя их в тот момент, когда требу­ется истолковать объект, произведенный соответствующей культу­рой. Современный потребитель отмерших форм приспосабливается к прочтению сообщения, ибо он уже не может читать его с той непосред­ственностью, с которой оно читалось некогда, но вынужден искать и находить для него точный ключ. Культурная осведомленность под-
 12 См в этой связи уже упоминавшиеся работы Джилло Дорфлеса, а также "Превратности вкуса" (Le oscillazioni del gusto, Milano, 1958)
 223
 талкивает его подыскивать соответствующие филологические коды, восстанавливая их, но легкость, с которой он ими манипулирует, оказывается часто причиной смыслового шума.
 Если в прошлом нормальное развитие и отмирание коммуникатив­ных систем (риторических устройств) происходило по синусоиде (из-за чего Данте оказался радикально недоступен читателю рационалис­тического XVIII века), то в наше время оно осуществляется по спира­ли, в том смысле что всякое открытие наново расширяет возможности прочтения, обогащая их. И обращение к эстетике Art Nouveau опира­ется не только на коды и буржуазную идеологию начала века, но и на коды и воззрения, характерные для нашего времени (обогащающие коды), которые позволяют включить предмет антиквариата в иной контекст, не только уловив в нем дух прошлого, но и привнеся новые коннотации нашего сегодняшнего дня. Это трудное и рискованное предприятие возвращения форм, исконных контекстов и их пересо­творения. Как и техника поп-арта, та самая сюрреалистическая ready made, которую Леви-Строс определял как семантическое слияние, за­ключается в деконтекстуализации знака, изъятии его из первоначаль­ного контекста и внедрении в новый контекст, наделяющий его иными значениями. Но это обновление есть вместе с тем сохранение, откры­тие наново прошлых смыслов. Точно так Лихтенштейн, наделяя об­разы комиксов новыми значениями, еще и восстанавливает прежние — те самые денотации и коннотации, которые столь привычны про­стодушному читателю комиксов.
 III.3.
 При всем том нет никаких гарантий, что этот симбиоз фило­логии и сотворчества принесет однозначно положительные результа­ты. Ведь и в прошлом ученым случалось реконструировать риторики и идеологии былых времен, оживляемые при помощи микстуры из филологических штудий и семантического слияния. Да и чем иным был ренессансный гуманизм, чем иным были беспорядочные и вольнолю­бивые ростки раннего гуманизма, открывшего для себя античность во времена каролингского средневековья и схоластики XII века?
 Разве что тогда открытие наново стародавних кодов и идеологий влекло за собой — и надолго — полную реструктурацию риторик и идеологий того времени. Тогда как ныне энергия такого рода откры­тий и переоценок растрачивается на поверхности, не затрагивая куль­турных основ, но напротив, само стремление к открыванию вылива­ется в созидание некой риторической техники, сильно формализован­ной, находящей себе опору в стабильной идеологии свободного рынка и обмена культурными ценностями.
 224
 Наша эпоха это не только эпоха забвения, но и эпоха восстановле­ния памяти. Но приятие и отвержение, систола и диастола нашей памяти, не переворачивают основ культуры. Воскрешение забытых риторик и идеологий в итоге представляет собой налаживание огром­ной машины риторики, которая соозначает и управляется одной и той же идеологией, а именно идеологией "современности", которая может быть охарактеризована толерантным отношением к ценностям про­шлого.
 Это достаточно гибкая идеология, позволяющая прочитывать самые разнообразные формы, не заражаясь при этом какой-либо идеологией конкретно, но воспринимая все идеологии дней минувших как шифр к прочтению, которое фактически уже больше не информи­рует, потому что все значения уже усвоены, предсказаны, апробиро­ваны.
 III.4.
 Мы уже видели: история с ее жизнестойкостью и прожорливос­тью опустошает и вновь наполняет формы, лишает их значения и напол­няет новыми смыслами, и перед лицом этой неизбежности не остается ничего другого, как довериться интуиции групп и культур, способных шаг за шагом восстанавливать значащие формы и системы. И все же испытываешь какую-то печаль, когда понимаешь, какие великие формы утратили для нас свою исконную мощную способность означивать и предстают слишком громоздкими и усложненными относительно тех вялых значений, которыми мы их наделяем, и той незначительной информациии, которую мы из них вычитываем. Жизнь форм кипит в этих огромных пустотах смысла или огромных вместилищах слишком ма­ленького смысла, слишком маленького для этих огромных тел, о кото­рых мы судим с помощью несоразмерных им понятий, в лучшем случае, опираясь на коды обогащения, никого, впрочем, не обогащающие (тогда-то и рождается та риторика—в дурном смысле слова,—которой мы обязаны "сорока веками" Наполеона).
 В иных случаях — и это характерно для наших дней — вторичные функции потребляются легче первичной, известные подкоды отмира­ют быстрее, чем меняются идеологические позиции, а также базовые коды. Это случай автомобиля, который еще передвигается, но чья форма уже не коннотирует скорость, комфорт, престижность. Тогда приходится заниматься styling, или перепроектировкой внешнего вида при сохранении функций, все это для того, чтобы сообщить новые коннотации (в соответствии с поверхностными идеологически­ми веяниями) неизменному денотату, который столь же неизменен, сколь неизменны глубинные основы культуры, базирующейся на про­изводстве механизмов и их эффективном использовании.
 225
 Наше время, которое с головокружительной быстротой наполняет формы новыми значениями и опустошает их, пересотворяет коды и отправляет их в небытие, представляет собой не что иное, как растя­нутую во времени операцию styling. Восстановимы — и вполне фило­логически корректно — почти все коннотативные субкоды такого сообщения, как "стол в монастырской трапезной", к ним присоединя­ются дополнительные коды обогащения, происходят семантические слияния, стол помещается в несвойственный ему контекст, в другую обстановку, отправляется в небытие главная коннотация, сопутст­вующая монастырскому столу, — простая пища, утрачивается его первичная функция — принимать пищу в простоте и строгости. Мо­настырский стол есть, но идеология принятия пищи утрачена.
 Таким образом, мы возвращаемся к тому, о чем говорилось в В.3.III.1.: "филологические" склонности нашего времени помогают восстановлению форм, лишая их весомости. И возможно, это явление следует соотнести с тем, что Ницше называл "болеть историей ", по­нимая болезнь как избыток культурной осведомленности, не претво­ряющейся в новое качество и действующей на манер наркотика.
 И стало быть, чтобы смена риторик могла поистине означать обновление самих основ идеологии, не следует искать выхода в не­скончаемом открывании забытых форм и забывании открытых, опе­рируя всегда уже готовыми формами, столь ценимыми в мире моды, коммерции, игр и развлечений (вовсе необязательно дурных, разве плохо сосать карамельку или читать на ночь книжку, чтобы поскорее уснуть?). Дело в другом. Ныне уже все осознают, что сообщения быстро теряют смысл, равно как и обретают новый (неважно, ложный или истинный: узус узаконивает разные стадии этого цикла; если бы казакам пришло в голову поить своих лошадей из кропильниц собора Св. Петра, несомненно, это был бы случай, подпадающий под п. 5 нашей таблицы, — подмена первичной функции, обогащение и под­мена вторичных функций; но для казачьего атамана он явился бы вполне естественной ресемантизацией, тогда как ризничий собора несомненно оценил бы его как кощунство. Кто из них прав — предо­ставим судить истории), как бы то ни было, с того момента когда создатель предметов потребления начинает догадываться о том, что, созидая означающие, он не в состоянии предусмотреть появления тех или иных значений, ибо история может их изменить, в тот миг когда проектировщик начинает замечать возможное расхождение означаю­щих и означаемых, скрытую работу механизмов подмены значений, перед ним встает задача проектирования предметов, чьи первичные функции были бы варьирующимися, а вторичные — "открытыми".
 226
 Сказанное означает, что предмет потребления не будет в одночасье потреблен и похоронен и не станет жертвой восстановительных мани­пуляций, но явится стимулом, будет информировать о собственных возможностях адаптации в меняющемся мире. Речь идет об операци­ях, предполагающих ответственное решение, оценку форм и всех их конститутивных элементов, очертаний, которые они могут обрести, а равно и их идеологического обоснования.
 Эти способные к изменениям, открытые объекты предполагают, чтобы вместе с изменением риторического устройства реструктуриро­валось бы и идеологическое устройство и с изменением форм потреб­ления менялись бы и формы мышления, способы видения в расширя­ющемся контексте человеческой деятельности.
 В этой смысле ученая игра в воскрешение значений вещей, вместо того чтобы быть обращенной в прошлое филологической забавой, подразумевает изобретение новых, а не воскрешение старых кодов. Прыжок в прошлое оказывается прыжком в будущее. Циклическая ловушка истории уступает место проектированию будущего .
 Проблема такова: при "возрождении" мертвого города неизбежно восстанавливаются утраченные риторические коды и канувшая в про­шлое идеология, но, как было сказано, игры с возрождением откры-
 13 См. Giulio Carlo Argan, Progetto e destino, Milano, 1965 (в частности, статью под тем же названием, где обсуждаются вопросы открытости произведения в области архитектурного проектирования). Свое собственное видение этой "открытости" архитектурных градостроительных объектов предложил Р. Барт в Semiologia e urbanistica, in "Op. Cit.", 10, 1967. Барт, воспроизводя точку зрения Лакана, разбираемую нами в Г.5., замечает, что применительно к городу проблема означаемого отходит на второй план по сравнению с вопросом "дистрибуции означающих". Потому что "в этом усилии освоить город как семантику мы должны понять игру знаков, понять, что всякий город это структура, и не пытаться заполнить эту структуру". И это по той причине, что "семиология не предполагает последних значений" и "во всяком культурном, а также психологическом феномене мы имеем дело с бесконечной цепью метафор, означаемое которых все время расщепляется или само становится означающим". Разумеется, в случае города мы сталкиваемся с подвижкой и пополнением значений, но семантика города постигается не тем, кто смотрит на него как на порождающую означаемые структуру, но тем, кто в нем живет, участвуя в конкретных процессах означивания. Противопоставлять движению означивания, с учетом которого и проектируется город, свободную игру означающих значило бы лишить архитектурную деятельность всякого творческого стимула. Ведь если бы город жил диктатом означающих, говорящих через человека, который был бы их игрушкой, то проектирование утратило бы всякий смысл, так как тогда во всяком старом городе всегда можно было бы найти элементы, сочетание которых обеспечило бы самые разнообразные формы жизни. Но проблема архитектуры как раз в том и состоит, чтобы определить границу, за которой использовавшаяся в прошлом форма уже не годится для любого типа жизни и вереница архитектурных означающих ассоциируется уже не со свободой, но. с властью, с определенной идеологией, которая средствами порождаемых ею риторик закабаляет.
 227
 вают свободу действий и при этом вовсе не требуют изменения идео­логических схем, внутри которых живешь.
 Но если налицо некая новая городская макроструктура, не укла­дывающаяся в рамки привычных представлений о городе, и ее надле­жит освоить и приспособить к жизни, неизбежно встают два вопроса: это вопрос о том, как перестроить собственные базовые коды, чтобы сообразить, что делать, и вопрос о собственных идеологических воз­можностях, о способности вести себя принципиально по-иному.
 Проектирование новых форм, разработка риторик, которые могли бы обеспечить трансформацию и перестройку идеологических пер­спектив, — это совсем не то, что филологические утехи, которым предаются, разыскивая и восстанавливая отмершие формы, с тем чтобы вместить в них (семантическое слияние) собственные трафаре­ты В одном случае восстанавливаются бывшие в употреблении формы, в другом — поставляются новые значения формам, рожден­ным для преображения, но могущим преобразиться только при том условии, что будет принято решение и избрано направление преобра­жения.
 Так, динамика отмирания и возрождения форм — болезненная и животворная в случае ренессансного гуманизма, мирно-игровая в современной идеологии либертарианства — открывает возможность созидания новых риторик, в свою очередь предполагающих измене­ние идеологических установок, неустанное творение знаков и кон­текстов, в которых они обретают значение.
 4. Архитектурные коды
 I. Что такое код в архитектуре
 I.1.
 Архитектурный знак с его денотатом и коннотациями, архитек­турные коды и возможности их исторического "прочтения", поведе­ние архитектора в связи с разнообразием прочтений и превратностя­ми коммуникации, имеющее целью проектирование способных к трансформации первичных функций и открытых вторичных, естест­венно, открытых непредсказуемым кодам .. Все вышеперечисленное предполагает, что нам уже известно, что такое код в архитектуре. Все было ясно, пока мы говорили о словесной коммуникации: суще­ствует язык-код и определенные коннотативные лексикоды. Когда мы заговорили о визуальных кодах, нам пришлось разграничить уровни кодификации от иконического до иконологического, но для этого понадобилось внести целый ряд уточнений в понятие кода и тех типов коммуникации, которые он предусматривает. Мы также пришли к фундаментальному выводу о том, что элементами артикуляции того или иного кода могут быть синтагмы кода более аналитического или же синтагмы того или иного кода суть не что иное, как элементы первого или второго членения кода более синтетического
 Говоря об архитектурных кодах, все это следует иметь в виду, потому что иначе мы можем приписать архитектурному коду артику­ляции, свойственные более аналитическим кодам.
 I.2.
 Тот, кто занимался архитектурой с точки зрения коммуникации, пересматривая выделенные архитектурные коды, непременно задастся вопросом, о каких, собственно, кодах идет речь, синтаксических или семантических, иными словами, имеются ли в виду правила артикуляции означающих независимо от того, какие означаемые могут быть с ними соотнесены, или правила артикуляции определенных структур означаю­щих, которым уже соответствуют те, а не иные означаемые. Далее, такие выражения, как "семантика архитектуры", побуждают некоторых ви­деть в архитектурном знаке эквивалент слову словесного языка, наделен­ному точным значением, т e соотносимому с неким референтом, тогда как, нам известно, что код зачастую может предписывать только правила синтаксической артикуляции
 229
 Таким образом, следует выяснить, допускает ли архитектура чисто синтаксическую кодификацию (это необходимо, в частности, для опи­сания объектов, функция которых остается для нас неясной, таких как менгиры, дольмены, Стоунхендж и пр.).
 I.3.
 Наконец, в архитектуре мы будем отличать коды прочтения (и строительства) от кодов прочтения и разработки проекта, занима­ясь в данном случае правилами прочтения объекта архитектуры, но не архитектурного проекта. И действительно, коль скоро установле­ны правила интерпретации объекта, правила фиксации проекта из них вытекают, будучи конвенциональными правилами записи некоего языка (точно так транскрипция словесного языка разрабатывается на основе правил письменной фиксации таких элементов слова, как фо­немы и монемы). Это не означает, что семиология проекта совсем не представляет интереса для исследования, ведь проект использует раз­ные системы записи (план здания и его разрез кодируются по-разно­му) 14, кроме того, в этих разных системах записи одновременно пред­ставлены иконические знаки, диаграммы, индексы, символы, квали­сигнумы, синсигнумы и т. д., т. e. фактически вся Пирсова классифи­кация знаков.
 I.4.
 Когда речь заходит об архитектурных кодах, чаще всего имеют в виду типологические коды (откровенно семантические), подчерки­вая, что в архитектуре есть такие конфигурации, которые открыто указывают на свое значение: церковь, вокзал и т.д. О типологических кодах нам еще предстоит вести речь, но совершенно ясно, что они представляют собой только одну, причем наиболее очевидную, из используемых систем кодификации.
 I.5.
 Пытаясь подальше отойти от столь очевидно историзирующего кода (ясно, что архитектурный образ церкви обретает конкретные очертания в конкретную историческую эпоху), мы вынуждены искать базовые составляющие архитектуры, фигуры ее "второго членения" в элементах геометрии Евклида.
 Если архитектура это искусство организации пространства 15, то кодификация архитектурного пространства может быть той, что раз-
 14 При неправильном применении кода можно перепутать план с разрезом и наоборот, см на этот счет забавные случаи, описанные у Кенига, Koenig, invecchiamento dell'architettura moderna, Firenze, 2a ed , 1967, pag 107, nota 17 См также Analisi del linguaggio architettonico, cit, capitolo 8
 15 Последовательное и документированное углубление в тему см Bruno Zevi, Architettura in Nuce, Venezia—Roma, 1960, a также более раннее Saper vedere l'architettura, Torino, 948
 230
 работал Евклид в своей геометрии. В таком случае, единицами перво­го членения будут пространственные единицы, или хоремы16, а едини­цами второго членения евклидовские stoicheia (элементы классичес­кой геометрии), складывающиеся в более или менее сложные синтаг­мы. Например, единицами второго членения, лишенными собствен­ного значения, но наделенными дифференциальным значением, будут: угол, прямая, кривая, единицами же первого членения будут: квадрат, треугольник, параллелепипед, эллипсис вплоть до более сложных неправильных фигур, поддающихся описанию с помощью различных уравнений, тогда как совмещение двух прямоугольников, при котором один помещается внутри другого, будет явно синтагма­тическим образованием (например, окно в стене), что же касается более сложных синтагматических образований, то таковыми можно считать куб (трехмерное пространство) или различные типы зданий, в основании которых заложена форма греческого креста. Разумеется, соотношение планиметрии и пространственной геометрии наводит на мысль о возможности выделения единиц третьего членения. Соответ­ственно подключение неевклидовой геометрии сильно усложнило бы кодификацию.
 Само собой разумеется, геометрический код свойствен не только архитектуре, без него не обойтись при анализе живописи, причем не только геометрической (Мондриан), но также и фигуративной, в которой любое изображение в конечном счете может быть сведено к сочетанию, пусть достаточно сложному, элементарных геометри­ческих фигур. Но тот же самый код используется при письменной фиксации или устном описании геометрических феноменов в ис­конном смысле понятия (землемерие) и других съемках местности (топографической, геодезической и т. д.). И наконец, в принципе он должен был бы совпасть с гештальт-кодом, основополагающим кодом восприятия элементарных форм. А это значит, что мы имеем дело с типичным случаем кода, который вырисовывается и обрета­ет очертания, когда мы задаемся целью описать элементарные еди­ницы (первого и второго членения) какого-то другого "языка", и способен служить метаязыком для более синтетических кодов.
 I.6.
 Стало быть, нам следует оставить без внимания такого рода коды, наподобие того как словесный язык оставляет без внимания возможность описания отдельных фонем в позиционных терминах,
 16 От "хора" (пространство, место) О стойхея как элементах пространственных искусств, включая архитектуру, см наблюдения Мондриана и комментиарий P. Де Фуско, cit, с 143—145
 231
 свойственных более аналитическому коду, например коду морской сигнализации. Впрочем, не следует пренебрегать и этой возможнос­тью анализа в тех случаях, когда необходимо соотнести архитектур­ный феномен с чем-то, что кодируется по-иному, находя метаязык, пригодный для описания обоих явлений. Это тот случай, когда нужно подыскать код, предположим, для какого-нибудь пейзажа, чтобы затем вписать в него соответствующее архитектурное решение. То обстоятельство, что для выявления структуры пейзажа используют устойчивые элементы геометрического кода (пирамида, конус и т. д.), указывает на то, что, решая проблему вписывания архитектурных сооружений в соответствующий контекст, имеет смысл описывать эти сооружения при помощи того же геометрического кода, используемо­го как метаязык17. Но тот факт, что архитектура описываема по­средством геометрического кода, вовсе не означает, что архитектура как таковая базируется на геометрическом коде.
 Точно так же, если мы соглашаемся с тем, что идеограмма китай­ского языка и состоящее из фонем слово итальянского языка при радиопередаче равно могут быть переведены в категории децибеллов, частот или бороздок на диске, то отсюда вовсе не следует, что китайский и итальянский языки базируются на одном и том же коде. Отсюда следует лишь то, что при необходимости перекодировки фонетичес­ких явлений в целях передачи и записи, оба языка могут быть проанализированы в одной системе транскрипции. В конце концов, любое физическое явление может быть сведено к молекулярному или атом­ному кодам, но это никоим образом не отменяет необходимости ис­пользовать разные средства при анализе какого-нибудь минерала и "Джоконды".
 Итак, посмотрим, что представляет собой собственно архитектурный код, отталкиваясь от разных "семантических" или "семиологических" прочтений архитектуры.
 II. Классификация архитектурных кодов
 II. 1.
 На основе вышеизложенного можно составить следующую таблицу:
 1. Синтаксические коды:
 1. Синтаксические коды: характерен в этом смысле код, отсылающий к технике строительства. Архитектурная форма может включать:
 17 Christian Norberg Schulz, Il paesaggio e l'opera dell'uomo, in "Edilizia moderna", n 87—88 Впрочем, вся уже упоминавшаяся работа Шульца (Intenzioni in Architettura, cit.) представляется важной для наших исследований См , в частности, главы о восприятии, символизации и технике
 232
 балки, потолки, перекрытия, консоли, арки, пилястры, бетонные клет­ки. Здесь нет ни указания на функцию, ни отнесения к денотируемому пространству, действует только структурная логика, создающая усло­вия для последующей пространственной денотации. Точно так в дру­гих кодах на уровне второго членения создаются условия для после­дующего означивания. Так, в музыке частота характеризует звучание, рождая интервалы, носители музыкальных значений 18.
 2. Семантические коды
 2. Семантические коды а) артикуляция архитектурных элементов
 1) элементов, означающих первичные функции: крыша, балкон, слу­ховое окно, купол, лестница, окно...
 2) элементов, соозначающих вторичные "символические" функ­ции: метопа, фронтон, колонна, тимпан...
 3) элементов, означающих функциональное назлачение и соозна­чающих "идеологию проживания": салон, часть жилища, где проводит­ся день, проводится ночь, гостиная, столовая,...
 б) артикуляция по типам сооружений
 1) социальным: больница, дача, школа, замок, дворец, вокзал...
 2) пространственным: храм на круглом основании, с основанием в виде греческого креста, "открытый" план, лабиринт 19 ...
 Естественно, перечень может быть продолжен, можно разработать такие типы, как город-сад, город романской планировки и т. д., или использовать недавние разработки, вдохновленные поэтикой авангарда, который уже создал собственную традицию и стиль.
 II.2.
 Но всем этим кодификациям свойственно то, что они офор­мляют уже готовые решения. Иначе говоря, это кодификации типов сообщения. Код-язык не таков: он придает форму системе возможных отношений, порождающей бесконечное множество сообщений. И коль скоро это так, представляется невозможным выявить общие идеологические коннотации какого-либо языка. Язык формирует любые сообщения, соотносимые с самыми разнообразными идеоло­гиями; в конечном счете, он не есть ни форма классового сознания, ни орудие классовой борьбы, ни надстройка над каким-либо экономи­ческим базисом 20. С этим вполне можно было бы согласиться, если бы
 18 Об этих кодах и последующих см Koenig, op cit., cap 4, "L'articolazione del linguaggio architettonico", G Dorfles, Simbolo, comunicazione, consumo, cit., cap V
 19 O понятии "тип" помимо работ Дорфлеса и Кенига см "Sul concetto di tipologia architettonica" in G C Argan, Progetto e destino, cit., где обоснованно проводится параллель между типологией в архитектуре и иконографией и дается определение типа как "проекта формы", близкое нашему определению риторической фигуры как "умышленной неожиданности" (см А 4 II 2 ) См также Sergio Bettini, in "Zodiac" n 5, и Vittorio Gregotti, Il territorio dell'architettura, Milano, 1966
 20 Таков известный тезис Сталина, см Сталин И Марксизм и вопросы языкознания М, 1950
 233
 не существовали исследования, убедительно доказывающие, что сама языковая артикуляция уже вынуждает говорящего на том или ином языке видеть мир так, а не иначе (и стало быть, язык предшествует всем возможным идеологическим коннотациям) 21. В любом случае, оставляя в стороне вопрос об этих глобальных коннотациях, можно было бы определить язык как поле почти абсолютной свободы, в кото­ром говорящий строит сообщения, отвечающие задаче объяснения неизвестной ситуации. Напротив, в архитектуре, если ее коды соот­ветствуют указанным нами, складывается другая ситуация.
 Если архитектурный код указывает, как следует построить цер­ковь, чтобы она была церковью (типологический код), то, разумеется, учитывая сложные противоречивые отношения информативности и избыточности (мы об этом уже говорили), можно попытаться постро­ить церковь, которая, будучи церковью, отличалась бы от всех до сих пор построенных, обеспечив тем самым некоторое остранение ситуа­ции, но это никоим образом не означает, что преодолены социокуль­турные детерминации, предписывающие строить церкви и ходить в них. Если архитектурные коды не содействуют тому, чтобы эта граница преодолевалась, то архитектура это не способ преобразова­ния истории и общества, но совокупность норм, позволяющих отда­вать обществу именно то, что оно хочет получить от архитектуры.
 В таком случае архитектура это служба, но не в смысле служения высоким идеалам культуры, но в смысле принадлежности к городской сфере обслуживания, водоснабжения, транспорта... служба, чьи тех­нические средства все время совершенствуются с целью удовлетворе­ния программируемого спроса. И тогда архитектура никакое не ис­кусство, потому что отличительная черта искусства (см. по этому поводу раздел "эстетическое сообщение") в том и заключается, что оно предлагает потребителю то, чего тот от него не ждет.
 II.3.
 В таком случае коды, о которых шла речь, суть не что иное, как иконологические, стилистические или риторические лексикоды. Они не открывают возможности порождения чего-то нового, но толь­ко воспроизводят готовые схемы, учреждают не открытые формы, способные генерировать высказывания, но формы окостеневшие, во
 21 О том, что язык предопределяет видение реальности, см Benjamin Lee Whorf, Language, Thought and Reality, Cambridge, New York, 1956 Популярное изложение теории Уорфа см Stuart Chase, Il potere delle parole, Milano, 1966 (глава "Слова и видение мира"), обсуждение этого вопроса: Herbert Landar, Language and Culture, Oxford Un Press, ? ?, 1966, часть V, "Культура".
 234
 всяком случае, не правила организации сообщений, то ли избыточ­ных, то ли информативных в зависимости от намерений говорящего, но структуры, информативная способность которых уравновешива­ется стабильными, привычными системами ожиданий, которые ни­когда и ни при каких условиях не подвергаются переоценке. И тогда архитектура — это риторика в том смысле, на который указано в A.4.II.2.
 В ту же самую рубрику риторической кодификации попадут также перечисленные выше синтаксические коды, потому что неверно, что любая пустая архитектурная форма, наделенная чисто дифференци­альным значением (пилястр или балка), может нести любую коммуни­кативную нагрузку: они, эти формы, допускают передачу только такой коммуникации, к которой привыкла западная цивилизация, усвоившая определенные представления о статике и динамике, евкли­довой геометрии, и, выглядя устойчивыми и неподверженными влия­ниям времени, живут по правилам одной-единственной граммати­ки — грамматики строительства, и потому по праву могут быть прописаны по ведомству науки о строительстве.
 5. Архитектура: вид массовой коммуникации?
 I. Риторика в архитектуре
 I.1.
 Если архитектура представляет собой систему риторических правил, призванную выдавать потребителю те решения, которых он от нее ожидает, пусть слегка приправленные новизной и неожидан­ностью, то чем тогда архитектура отличается от других видов массо­вой коммуникации? Мысль о том, что архитектура является одной из форм массовой коммуникации, распространена достаточно широ­ко 22. Деятельность, обращенная к разным общественным группам с целью удовлетворения их потребностей и с намерением убедить их жить так, а не иначе, может быть определена как массовая коммуника­ция даже и в самом расхожем обыденном смысле слова без привлече­ния соответствующей социологической проблематики.
 I.2.
 Но даже если привлечь эту самую проблематику, все равно архитектура предстанет наделенной теми же характеристиками, что и массовая коммуникация 23 . Попробуем указать на некоторые из них.
 1) Архитектурный дискурс является побудительным, он исходит из устойчивых предпосылок, связывает их в общепринятые аргументы и побуждает к определенному типу консенсуса (я согласен организовать свое пространство проживания так, как ты мне это советуешь сделать, потому что эти новые формы мне понятны и потому что твой пример убеждает меня, что живя так, как ты, я буду жить еще удобнее и комфортабельнее).
 2) Архитектурный дискурс является психогогическим; с мягкой на­стойчивостью, хотя я и не отдаю себе отчета в том, что это насилие, мне внушают, что я должен следовать указаниям архитектора, кото­рый не только разрабатывает соответствующие функции, но и навя­зывает их (в этом смысле можно говорить о скрытых внушениях, эротических ассоциациях и т. п.).
 22 См. G С Argan, R Assunto, В Munari, F Menna, Design e mass media, in "Op Cit.", n 2, Architettura e cultura di massa, in "Op Cit. ", n 3, Filiberto Menna, Design, comunicazione estetica e mass media, in "Edilizia moderna", n 85
 23 Недавнее и наиболее полное исследование на эту тему Renato De Fusco, L'architettura come mass-medium, Bari, 1967
 236
 3) Архитектурный дискурс не требует углубленной сосредоточен­ности, потребляясь так, как обычно потребляются фильмы, телевизи­онные программы, комиксы и детективы (так, как никогда не потреб­ляется искусство в собственном смысле слова, которое предполагает поглощенность, напряженное внимание, благоговение перед произве­дением, без которого нет понимания, уважения к авторскому замыслу) 24
 4) Архитектурное сообщение может получать чуждые ему значе­ния, при этом получатель не отдает себе отчета в совершившейся подмене. Тот, кто видит в Венере Милосской возбуждающий эроти­ческий объект, понимает, что подменяет ее исходную эстетическую функцию, но тот, кто пользуется венецианским дворцом дожей как укрытием от дождя или размещает солдат в заброшенной церкви, не осознает свершенной им подмены.
 5) И в этом смысле архитектурное сообщение предполагает как максимум принуждения (ты должен жить так), так и максимум безот­ветственности (ты можешь использовать это сооружение, как тебе вздумается).
 6) Архитектура подвержена быстрому старению и меняет свои значения; чтобы это заметить, не надо быть филологом, иная судьба у поэзии и живописи, а вот с модами и шлягерами происходит то же самое.
 7) Архитектура живет в мире товаров 25 и подвержена всем влияниям рынка гораздо больше, чем любой другой вид художественной деятельности, но именно так, как им подвержены продукты массовой культуры. Тот факт, что художник связан с галерейщиками, а поэт — с издателями, влияет практически на их работу, но никогда не предопределяет сути того, чем они занимаются. Действительно, художник-график может рисовать для себя и своих друзей, поэт — написать свои стихи в единственном экземпляре и посвятить их своей возлюбленной, напротив, архитектор, если только он не занимается проектировани­ем утопий, не может не подчиняться технологическим и экономичес­ким требованиям рынка даже в том случае, если он намерен им что-то противопоставить.
 24 "Рассредоточенность и собранность настолько противополагаются друг другу, что можно сказать тот, кто внутренне собирается перед произведением искусства, тому оно раскрывается и напротив, расслабленная масса вбирает его в себя и перемалывает И больше всего это видно на примере строений Архитектура всегда была таким искусством, которое потребляется коллективно и бездумно" (Walter Benjamin, L'opera d'arte nell epoca della sua riproducibilita tecnica, Torino, 1966
 25 См. "Edilizia moderna" 85, в частности Введение Весь номер посвящен проблемам дизайна
 237
 II. Информация в архитектуре
 II.1.
 Однако тот, кто взглянет на архитектуру без предубеждения, обязательно почувствует, что она все же что-то большее, чем форма массовой коммуникации (таковы некоторые явления, родившиеся в сфере массовой коммуникации, но покинувшие ее благодаря содержа­щемуся в них заряду идеологического несогласия).
 Конечно, архитектура представляет собой убеждающее сообщение конформистского толка, и в то же время она обладает неким познава­тельно-творческим потенциалом. Она всегда держит в поле зрения общество, в котором живет, но подвергает его критике, и всякое подлинное произведение архитектуры привносит что-то новое, буду­чи не просто хорошо отлаженным механизмом для проживания, соозначающим соответствующую идеологию, но самим фактом своего существования ставя это общество, способы проживания и обосновы­вающую их идеологию под вопрос.
 В архитектуре используемая в целях убеждения архитектурная тех­ника в той мере, в которой она денотирует определенные функции, и в той мере, в которой формы сообщения составляют единое целое с материалом, в котором они воплощаются, начинает означать самое себя именно так, как это происходит с эстетическим сообщением. Означая самое себя, она в то же самое время информирует не только о функциях, которые она означает и осуществляет, но и о способе, кото­рым она намерена их денотировать и осуществлять.
 Цепная реакция семиозиса превращает стимул в денотацию, дено­тацию в коннотацию (а систему денотаций и коннотаций в автореф­лексивное сообщение, в свою очередь соозначивающее намерения архитектора), — так в архитектуре стимулы, оставаясь стимулами, в то же время оказываются идеологически насыщенными. Архитектура соозначивает ту или иную идеологию проживания, и, следовательно, убеждая в чем-то, она тем самым открывается интерпретирующему прочтению, расширяющему ее информационные возможности.
 Она говорит что-то новое в той мере, в которой пытается заставить жить по-новому, и чем более она стремится заставить жить по новому, тем более убеждает сделать это, артикулируя вторичные коннотированные функции.
 II.2.
 В этой перспективе и следует рассматривать проблему styling. Styling, как мы в этом уже убедились, может представлять собой — и в большинстве случаев представляет — наложение новых вторичных функций на неизменные первичные. С виду он информативен, но на самом деле всего лишь подтверждает давно известное при помощи
 238
 новой тактики убеждения. Все это чистой воды пропаганда, осторож­ная стратегия обработки общественного мнения.
 Но в некоторых случаях ресемантизация объекта, которая и осу­ществляется при помощи styling, может предстать как попытка при­писать ему при помощи обновленных вторичных функций новое идео­логическое содержание. При этом, как нам известно, функция остает­ся неизменной, но сам способ рассмотрения объекта в системе других объектов, во взаимосвязи их значений и в соотнесении с повседневной жизнью меняется.
 Автомобиль с обновленным дизайном, отныне предназначающий­ся всем и каждому и на самом деле располагающий все тем же мото­ром, все теми же неизменными первичными функциями, который ранее выступал как символ классовой принадлежности, и вправду становится чем-то иным. Styling перекодифицировал первичную функцию, изменив назначение объекта.
 Напротив, если речь идет об откровенном повторе, сменившем всего лишь коннотативные одеяния сообщения, денотирующего то же самое, что и прежде, тогда styling не более чем избыточная пропаган­дистская риторика. Сообщая что-то в системе наших риторических ожиданий, этот дискурс ничего не меняет в системе наших идеологи­ческих ожиданий
 6.Внешние коды
 I. Архитектура обходится без собственных кодов
 I.1.
 Перед нами встает целый ряд вопросов:
 а) казалось, что архитектура, для того чтобы сообщать и осущест­влять собственные функции, должна располагать собственным кодом;
 б) мы убедились в том, что архитектурные коды в собственном смысле слова открывают некоторые возможности развития, впрочем ограниченные, и что они ассоциируются не столько с языком, сколько с риторическими лексикодами, классифицирующими уже готовые со­общения-решения;
 в) следовательно, опираясь на эти коды, архитектурное сообщение обретает пропагандистский и охранительный характер, не несет но­визны, но поставляет ту информацию, которой от него ждут;
 г) и все же архитектура разомкнута в сторону информативности, нарушая в известной мере системы риторических и идеологических ожиданий;
 д) впрочем, не следует считать, что она может достигнуть этого, обходясь вообще без каких-либо наличных кодов, поскольку без более или менее устойчивого кода не бывает эффективной коммуни­кации, как не бывает информации, которая не была бы в какой-то мере избыточной.
 I.2.
 В этом плане более перспективной представляется другая ко­дификация, а именно предложение Итало Гамберини выделять в ар­хитектуре некие "конститутивные знаки", своеобразные матрицы ор­ганизации внутреннего пространства.
 Эти знаки, согласно классификации Гамберини 26 , бывают: 1) зна­ками планиметрической детерминации (задающие нижний горизон-
 26 Italo Gamberini, "Gli elementi dell'architettura come parole del linguaggio architettonico", Introduzione al primo corso di elementi di architettura, Coppini, 1959, Per una analisi degli elementi di architettura, Editrice Universitaria, 1953, Analisi degli elementi costitutivi dell'architettura, Coppini, 1961 См изложение этой позиции Кенигом op cit., глава V О флорентийской школе и ее внимании к проблемам семантики см Dorfles, Simbolo, cit., ? 175—176 О других исследованиях флорентийской группы Кениг об опытах Пьерлуиджи Спадолини (ор. cit. p. 111), а также Spadolini, Dispense del corso di progettazione artistica per industrie, Firenze, 1960 Под редакцией Итало Гамберини n. 8—9 "Quaderni dell'istituto de elementi diarchitettura e rilievo dei monumenti della Facolta di Architettura di Firenze", содержащие статьи Гамберини, Ч. Луччи и Дж.Л. Джанелли по проблемам архитектурной семантики
 240
 тальный предел архитектурному объему); 2) знаками соединения эле­ментов планиметрической детерминации различных уровней, они могут означать как континуальные, так и дискретные — ступеньки лестницы — соединительные элементы; 3) знаками бокового сдержи­вания (лишенные нагрузки элементы — неподвижные или мобиль­ные — а также несущие конструкции), 4) знаками сопряжения элемен­тов бокового сдерживания; 5) знаками покрытия (с опорой и без нее); 6) знаками автономных опор (вертикальных, горизонтальных, наклон­ных); 7) знаками квалификативной акцентуации и т. д.
 Несомненно, подобная кодификация, более открытая реальности, выгодно отличается от прежних риторико-типологических классифи­каций своей гибкостью. Эти знаки можно считать элементами второго членения, выделяемыми в соответствии с их дифференциальной и позициональной значимостью и лишенными собственных значений, но способствующими формированию таковых. Однако некоторые из этих знаков обозначают функции и, следовательно, могут быть поня­ты как элементы первого членения
 Еще более открытой и гибкой была бы кодификация, основанная на чисто математической комбинаторике, изучаемой метадизайном 27, который решительно не интересуется тем, что именно проектируется, но только созданием порождающих матриц, могущих составить осно­ву всякого проектирования, созданием условий для проектирования, максимально открытого вариативности первичных и вторичных функций. Тем не менее, и в этом случае мы имели бы дело с кодом, принадлежащим не только архитектуре, хотя бы и чрезвычайно полез­ным для целей собственно архитектурных.
 Возвращаясь к конститутивным знакам архитектуры и признавая за ними свободу артикуляции, независимость от риторических пред­писаний и заблаговременно уготованных решений, укажем на то, что вопрос — встающий перед архитектором не как производителем оз­начающих, опирающимся на код, подобный предложенному выше, но как разработчиком значений, денотируемых и коннотируемых созда­ваемыми им означающими формами, — вопрос о том, какими прави­лами следует руководствоваться, соединяя эти конститутивные знаки, остается открытым. Если он откажется от правил, которые ему предлагают традиционные риторические лексикоды, на какие новые павила ему опираться? Если считать конститутивные знаки словами,
 27 Andries van Onck, Metadesign, in "Edilizia Moderna", n 85
 241
 то складывается парадоксальная ситуация, при которой архитектор, располагая парадигмой, не знает, как привязать ее к оси синтагмати­ки. Имеется некий словарь и, стало быть, логика, но грамматику и синтаксис надо еще создать. И очень похоже на то, что архитектура сама по себе не в состоянии снабдить его искомыми правилами.
 Не остается, следовательно, ничего другого, как заключить: архи­тектура исходит из наличных архитектурных кодов, но в действи­тельности опирается на другие коды, не являющиеся собственно архи­тектурными, и, отправляясь от которых, потребитель понимает смысл архитектурного сообщения.
 I.3.
 Постараемся лучше понять: вполне очевидно, что любой гра­достроитель в состоянии спланировать улицу в городе, опираясь на существующий лексикод, который расписывает все имеющиеся на этот счет варианты, и, разумеется, учитывая взаимоотношения между информативностью и избыточностью, он может несколько уклонить­ся от предписывающей модели, но столь же очевидно, что, поступая так, он не выйдет за рамки традиционных градостроительных реше­ний, предполагающих, что улицы прокладываются по земле. Но когда Ле Корбюзье предлагает поднять их 28, так что улица может скорее кодироваться как "мост", чем как "улица", он решительно отходит от устоявшейся типологии, и в контексте его идеального города потре­битель прекрасно опознает функцию, обозначаемую знаком "улица, поднятая на такую-то высоту". Это происходит потому, что Ле Кор­бюзье, прежде чем начать собственно архитектурные разработки, взялся за рассмотрение насущных требований, предъявляемых архи­тектору современной жизнью, уловил скрытые тенденции развития индустриального города, очертил совокупность требований, которые ему будут предъявлены впоследствии, но вытекают из наличной си­туации, и на этой основе смог установить новые функции и изобрести новые архитектурные формы.
 Иначе говоря, сначала он закодировал возможные и еще только смутно различаемые традиционной архитектурой функции и только затем приступил к разработке и кодификации форм, долженствующих этим функциям соответствовать. Он искал систему отношений, на основе которой можно было бы разработать код архитектурных оз­начающих, и нашел ее вне архитектуры. Для того чтобы создать архитектурный язык, он сделался социологом и политиком, знатоком проблем общественной гигиены и этики.
 28 LeCorbusier, Urbanistica, Milano, 1967
 242
 I.4.
 Если взять словесный язык, то его означающие принадлежат языковой сфере, тогда как референты могут относиться к физической природе, пребывающей вне языка. Но, как мы уже убедились, язык не занимается проблемами взаимоотношений означающих и референ­тов, но только отношениями означающих и означаемых, и означае­мые при этом принадлежат языковой сфере, будучи феноменами куль­туры, учрежденными языком с помощью системы кодов и лексикодов. Именно язык придает реальности форму.
 Напротив, архитектор артикулирует архитектурные означающие, чтобы обозначить функции; функции суть означаемые архитектурных означающих, однако система функций не принадлежит языку архитек­туры, находясь вне его. Система функций относится к другим сферам культуры, она также факт культуры, но конституирована другими системами коммуникации, которые придают реальности форму дру­гими средствами (жесты, пространственные отношения, социальное поведение), изучаемыми культурной антропологией, социологией, кинезикой и проссемикой.
 Реальность, облаченная в одеяния словесного языка, это вся реаль­ность. Вполне позволительно думать, что она существует и вне языка, но мы ее знаем и придаем ей форму только через посредство языка. Следовательно, все то, что мы через посредство языка определяем как реальность, подлежит изучению как продукт языка, формирующийся в процессе непрерывного семиозиса (A.2.I.7.).
 Напротив, то, чему придает форму архитектура (системы соци­альных связей, формы совместного проживания), собственно архи­тектуре не принадлежит, потому что все это могло иметь место и как-то называться, даже если бы не было никакой архитектуры. Сис­тема пространственных связей, изучаемая проссемикой, система род­ственных связей, изучаемая культурной антропологией, находятся вне архитектуры. Вполне возможно, что они не вне словесного языка, потому что я могу определять их, называть их и думать о них только в категориях словесного языка (что позволяет Ролану Барту утверж­дать, что не лингвистика является частью общей семиологии, но вся­кое ответвление семиологии представляет собой раздел лингвистики), однако они находятся вне архитектуры. И поэтому архитектура Может обнаружить искомую систему отношений (код, систему функ­ций, которые она затем будет разрабатывать и означивать собствен­ными средствами) только там, где она сама приведена к форме.
 243
 II. Антропологические коды
 II.1.
 Известно, что антропология изучает код языка того или иного сообщества, находящегося на ранней стадии развития, редуцируя его к более общему коду, заведующему всеми лингвистическими структу­рами разных языков; она также изучает отношения родства в этом сообществе, редуцируя их к более общему коду отношений родства в любом обществе; наконец, она обращается к структуре селения, в котором живет изучаемое сообщество, и выявляет "код поселения"... Затем она пытается привести в соответствие — в рамках все того же изучаемого сообщества — формы языка, формы родственных связей и формы расположения жилищ, сводя все эти коммуникативные факты в одну общую диаграмму, в одну фундаментальную структуру, связы­вающую все эти формы, определяющую и унифицирующую их 29.
 И если бы какому-нибудь архитектору пришлось строить для та­кого сообщества, перед ним открывались бы три пути:
 1) Полное и безоговорочное подчинение существующим в данном обществе нормам. Принятие норм совместного проживания, регули­рующих данное сообщество. Подчинение нормам социальной жизни в том виде, в каком они имеют место. Строительство жилищ, обеспе­чивающих традиционные нормы жизни без каких-либо нововведений. В этом случае архитектор, возможно, полагает, что он воспроизводит типологический культурный код, действующий в данном сообществе вкупе с соответствующими лексикодами, но на самом деле, пусть он этого и не осознает, он следует нормам того самого более общего кода, что находится вне сферы собственно архитектуры.
 2) В авангардистском запале архитектор решает заставить людей жить совершенно по-другому. Он изобретает такие формы строений, которые делают невозможной реализацию традиционных отноше­ний, обязывая людей жить так, что при этом разрушаются традици­онные родственные связи. Однако нет сомнения в том, что данное сообщество не опознает новых функций, означенных новыми форма­ми, поскольку указанные функции не заложены в основном коде, который заведует отношениями совместного проживания, родствен­ными связями, языковыми отношениями, художественными и проч.
 3) Архитектор принимает во внимание существующий базовый код, изучает его неиспользованные возможности. Он прикидывает, как технологические новшества, включая изобретенные им самим конструкции и формы, могут повлиять на сообщество, заставляя пере-
 29 Леви-Строс К. Элементарные структуры родства, раздел "Язык и родство" в "Структурной антропологии".
 244
 сматривать укоренившиеся привычки. Основываясь на полученных данных, он разрабатывает иную систему отношений, которую и пред­полагает воплотить в жизнь. И только после того как установлен новый код, внятный потребителям благодаря его родству с предыду­щим и все же отличающийся от прежнего в той мере, в какой он позволяет формулировать другие сообщения, отвечающие новым ис­торическим и технологическим потребностям общества, — только тогда архитектор принимается разрабатывать код архитектурных оз­начающих, который позволил бы ему денотировать новую систему функций. В этом смысле архитектура принадлежит сфере обслужива­ния, но это не значит, что она дает то, чего от нее ждут, а значит, что она именно для того, чтобы дать то, чего от нее не ждут, изучает систему наших предполагаемых ожиданий, возможности их осущест­вления, их приемлемость и внятность, возможность их увязки с други­ми системами общественной жизни 30.
 II.2.
 Если столько говорят о сотрудничестве различных дисциплин как основе труда архитектора, то это происходит именно потому, что архитектор должен выработать собственные означающие, исходя из систем значений, которым не он придает форму, хотя, может стать­ся, что именно ему дано означить их впервые, сделав тем самым внят­ными. Но в таком случае работа архитектора заключается в том, чтобы, подвергнув предварительной переоценке все существовавшие прежде коды, отказаться от тех из них, что исчерпали себя, поскольку
 30 В своей рецензии на первую публикацию этого текста Бруно Дзеви (Alla ricerca di un "codice" per l'architettura, in "L'architettura", 145, 1967) замечает, что из трех выдвинутых выше версий только вторая, описанная здесь, по его мнению, как абсурдная и невозможная, представляет собой творческий акт, ту утопию, которая и созидает историю. Он полагает, что третью версию следует "записать по ведомству архитектурной беллетристики, хотя и вполне умеренной". Кажется, следует объясниться по поводу понимания диалектики следования-нарушения кода (формы и открытости, о которых мы писали в "Открытом произведении"). Следует припомнить сказанное в A.3.I 3. по поводу поэтики Аристотеля: в эстетическом сообщении должно внезапно обнаруживаться что-то такое, чего публика не ждет, но для того чтобы это обнаружение состоялось, оно должно опираться на что-то хорошо знакомое — отсылать к знакомым кодам. Во второй версии речь идет о перевороте, при котором свободное формотворчество, не принимающее во внимание совершающиеся в жизни общества конкретные коммуникативные процессы, превращает архитектуру в чистое изобретательство предназначенных для созерцания форм, т.е. в скульптуру или живопись Напротив, в третьей версии имеется в виду некоторое преобразование исходного материала, причем преобразование свершается в миг узнавания и вовлечения его в новый проект. Противоречивая взаимосвязь признанного и отвергнутого как раз и составляет нерв того "кода утопии", который Дзеви по праву признает заслуживающим обсуждения.
 245
 кодифицируют уже состоявшиеся решения-сообщения и не способны порождать новые сообщения 31.
 II.3.
 И все же обращение к антропологическому коду угрожает — во всяком случае так может показаться — методологической чистоте семиологического подхода, которого мы до сих пор старались при­держиваться.
 Что в самом деле означают слова о том, что архитектуре надлежит вырабатывать собственные коды, соотнося их с чем-то, что находится вне eel Значит ли это, что знаки, которые она должна привести в сис­тему, упорядочиваются чем-то извне, тем, к чему они относятся, и стало быть, референтом?
 Мы уже высказывались (A.2.I.4.) в пользу того, что семиологичес­кий дискурс должен ограничиваться только левой стороной треуголь­ника Огдена — Ричардса, потому что семиология изучает коды как феномены культуры и — независимо от той верифицируемой реаль­ности, к которой эти знаки относятся, — призвана исследовать то, как внутри некоего социального организма устанавливаются правила соответствия означающих и означаемых (и здесь никак не обойтись без интерпретанта, который их означивает при помощи других означа­ющих), а также правила артикуляции элементов на парадигматичес­кой оси. Из этого не следует, что референта "вообще нет", но только то, что им занимаются другие науки (физика, биология и др.), в то время как изучение знаковых систем может и должно осуществляться в универсуме культурных конвенций, регулирующих коммуникатив­ный обмен. Правила, которые управляют миром знаков, сами принад­лежат миру знаков: они зависят от коммуникативных конвенций, которые — если принимается чисто оперативистский подход к иссле­дованию — просто постулируются или (в онтологической перспекти­ве) определяются предполагаемой универсальной структурой челове­ческого разума, согласно которой законы любого возможного языка говорят посредством нас (см. весь раздел Г 3, а также 5)
 Если применительно к архитектуре и любой другой знаковой сис­теме мы утверждаем, что правила кода зависят от чего-то, что не принадлежит миру кодов, то тем самым мы снова вводим в обращение референт и все, что с ним связано, в качестве единственно способного верифицировать коммуникацию 32. В конце концов, и такая точка
 31 Ср. вопросы, поднятые Б Дзеви ("L'Architettura", 146—147)
 32 Мы, таким образом, снова превращаем референт в элемент сигнификации, такова была позиция Сартра в его полемике со структурализмом и таков же тезис "защитников" реальности, таких как Резников (Semiotica e marxismo, cit.) или Ласло Антал с его семантическими штудиями (Problemi di significato, Milano, 1967), в которых весь груз проблем, связанных со сложной организацией кодов и лексикодов, переадресуется денотату.
 246
 зрения имеет право на существование, но в таком случае архитектура представляла бы собой феномен, подрывающий все семиологические установки, она оказалась бы тем подводным камнем, о который раз­бились бы и все наши изыскания33.
 И мы не случайно заговорили об антропологическом "коде", т. e. о фактах, относящихся к миру социальных связей и условий обитания, но рассматриваемых лишь постольку, поскольку они уже оказываются кодифицированными и, следовательно, сведенными к феноменам куль­туры
 II.4.
 Ясный пример того, что представляет собой антропологичес­кий код, мы можем получить, обратившись к проссемике 34. Для про­ссемики пространство является "говорящим". Расстояние, на котором я нахожусь от человека, вступающего со мной в отношения любого рода, наделяется значениями, варьирующимися от культуры к культу­ре. Занимаясь вопросами пространственных отношений между людь­ми, нельзя не принимать в расчет различных смыслов, которые эти отношения приобретают в разных социокультурных контекстах.
 Люди различных культур живут в различных чувственных универ­сумах, расстояние между говорящими, запахи, тактильные ощущения, ощущение тепла, исходящего от чужого тела, — все это обретает культурное значение.
 То, что пространство "значит", явствует уже из наблюдения за животными, для каждого вида животных существует своя дистанция безопасности (если расстояние меньше, надо спасаться бегством: для антилопы это 500 ярдов, для некоторых ящериц — 6 футов), своя критическая дистанция (промежуточная зона между дистанцией без­опасности и дистанцией нападения) и дистанция нападения, когда
 33 С большой проницательностью рецензируя первый вариант этого текста, Мария Корти ("Strumenti critici", 4, 1967) замечала, что введение антропологического кода применительно к архитектуре представляет собой сознательно расставленную ловушку, которая вновь возвращает нас к проблеме самостоятельности семиологии как науки Охотно признаваясь в мошенничестве, заметим все же 1) на этих страницах мы как раз и пытаемся решить вопрос, который так или иначе обойти невозможно, 2) замечания Марии Корти вкупе с целым рядом сомнений, высказанных в личной беседе Витторио Греготти, помогли нам лучше разобраться в этой проблеме
 34 Дальнейшее изложение представляет собой комментарий к Эдварду Холлу (Edward Hall, The Hidden Dimension, New York, 1966, см того же автора The Silent Language, NY 1959 См также Warren Brodey, Human Enhancement, сообщение на конгрессе "Vision 67", New York University, 1967
 247
 животное атакует. Если затем рассматривать виды животных, допус­кающих контакт между особями одного и того же вида, и те виды животных, которые такого контакта не допускают, можно установить личные дистанции (животное находится на определенном расстоянии от собрата, с которым не желает общаться) и дистанции сообщества, превышение которых приводит к потере контакта с группой (это расстояние сильно варьируется от одного вида к другому от очень короткого до очень длинного). Короче говоря, каждое животное как бы окутано облаком, обособляющим его от других и соединяющим его с ними, причем размеры облака поддаются достаточно точному измерению, что дает возможность кодифицировать типы пространст­венных отношений.
 То же самое можно сказать о человеке, у которого есть своя визу­альная сфера, сфера восприятия запахов, тактильная сфера, в сущест­вовании которых никто, как правило, не отдает себе отчета. Доста­точно обратить внимание на тот несомненный факт, что расстояние друг от друга, на котором случается находиться беседующим обита­телям романских стран, не связанных между собой никакими личны­ми интимными отношениями, считается в США откровенным втор­жением в частную жизнь. Проблема, однако, заключается в том, на­сколько поддаются кодификации эти расстояния.
 Проссемика между тем различает: 1) Манифестации инфракультурного порядка, коренящиеся в биологическим прошлом индивида,
 2) Манифестации прекультурного порядка, физиологические,
 3) Манифестации микрокультурные, составляющие собственно предмет проссемики и подразделяющиеся на. а) фиксированные кон­фигурации; б) полуфиксированные и в) нефиксированные
 II.5.
 Фиксированные конфигурации: к ним относятся те, которые мы привыкли считать кодифицированными; например, планы городской застройки с указанием типов сооружений и их размеров, скажем, план Нью-Йорка. Хотя и здесь можно отметить существенные культурные различия. Холл приводит пример японских городов, в которых обозна­чаются не улицы, а кварталы, причем нумерация домов соответствует положению не в пространстве, но во времени, времени постройки, впро­чем, можно было бы привести примеры из антропологических исследо­ваний структуры поселений, в частности из работ Леви-Строса.35
 35 Леви-Строс К Структурная антропология ук соч.гл VII—VIII, см также Paolo Caruso, Analisi antropologica del paesaggio, in "Edilizia Moderna", 87—88 ("Форма территории", в частности, сопроводительный текст В Греготти)
 248
 Полуфиксированные конфигурации имеют отношение к представле­нию о внутреннем и внешнем пространстве как пространствах цент­ростремительном и центробежном Зал ожидания на вокзале пред­ставляет собой центробежное пространство, центростремительным будет расположение столов и стульев в итальянском или французском барах, к тому же типу конфигураций относятся конфигурации, взяв­шие за образец main street, вдоль которой тянутся дома, а также площадь с окружающими ее домами, образующими иное социальное пространство (Холл рассказывает об одном строительном замысле с целью обеспечения более комфортабельным жильем некоторых этни­ческих групп — негров и пуэрториканцев — проживающих в Америке. Предприятие провалилось, поскольку их предполагалось поселить в прямолинейном пространстве, между тем как общественная жизнь этих групп всегда ориентировалась на центростремительное про­странство и "тепло", источаемое центром.)
 Нефиксированные конфигурации наименование связано с тем, что, как правило, они кодифицируются бессознательно, но это не значит, что они не поддаются определению. Труд Холла тем и ценен, что ему удалось ввести величины для измерения этих расстояний.
 Мы различаем: дистанцию публичности, дистанцию социальных отношений, личную и интимную. Например, ощущение тепла, исхо­дящего от тела другого человека, отграничивает интимное простран­ство от неинтимного.
 Интимные дистанции:
 а) фаза близости;
 это такая фаза эротического сближения, которая подразумевает полное слияние. Восприятие физических свойств другого затруднено, преобладают тактильные ощущения и обоняние.
 б) фаза удаления (от шести до восьми дюймов),
 также и здесь зрительное восприятие неадекватно, и обычно взрос­лый американец почитает такую дистанцию нежелательной, более молодые склонны ее принимать, это расстояние, на котором находят­ся друг от друга подростки на пляже или к которому принуждены пассажиры автобуса в часы пик. В некоторых обществах, в арабском мире например, оно считается расстоянием конфиденциальности. Это расстояние, считающееся вполне приемлемым на пирушке в каком-нибудь средиземноморском ресторанчике, но кажущееся слишком конфиденциальным на американском coctail party
 Личные дистанции:
 а) фаза близости (от полутора до двух с половиной футов);
 это расстояние повседневного общения супружеской пары, но не между двумя людьми, обсуждающими дела
 249
 б) фаза удаления (от двух с половиной до четырех футов);
 это расстояние, на котором два человека могут прикоснуться друг к другу пальцами вытянутых рук. Это граница физических контактов в строгом смысле слова. Это также граница, в пределах которой еще можно физически контролировать поведение другого Это расстояние определяет зону, внутри которой цивилизованное население допуска­ет если не личный запах, то запах косметики, духов, лосьона. В неко­торых обществах в этих пределах запахи из обращения уже изъяты (у американцев). На этом расстоянии еще чувствуется чужое дыхание, в некоторых сообществах его запах является сообщением, в других считается приличным дышать в сторону.
 Дистанции социальных отношений:
 а) фаза близости (от четырех до семи футов);
 это расстояние внеличных отношений, деловых и т. д.
 б) фаза удаления (от семи до двенадцати футов),
 это расстояние, разделяющее чиновника и посетителя, короче го­воря, это ширина письменного стола; в некоторых случаях оно рас­считывается вполне сознательно. Холл упоминает об экспериментах, в которых изменение этого расстояния затрудняло или облегчало работу служащего в окошечке, приемщицы, которой незачем входить в конфиденциальные отношения с посетителем.
 Дистанции публичности:
 а) фаза близости (от двенадцати до двадцати пяти футов); дистанция официального сообщения (речь на банкете);
 б) фаза удаления (больше двадцати пяти футов)
 делает фигуру общественного деятеля недоступной. Холл изучал эту фазу по расстояниям, на которых находился от публики Кеннеди во время предвыборной кампании. Упомянем также неизмеримые расстояния, отделяющие диктаторов (Гитлер на стадионе в Нюрнбер­ге и Муссолини на балконе Палаццо Венеция) или деспотов, восседав­ших на своих высоких тронах.
 Для каждого из этих расстояний при помощи скрупулезно разра­ботанной таблицы Холл предусматривает определенные вариации в зависимости от силы голоса, сопровождающей жестикуляции, вос­приятия тепла и запахов, от того, как выглядят в перспективном сокращении отдельные части тела оратора и т. д.
 II.6.
 Нетрудно понять, что если эти "сферы интимности", приват­ной и публичной, устанавливаются с достаточной точностью, то тем самым предрешается и вопрос об архитектурном пространстве. Из кое-каких проницательных суждений Холла следует, что, "как и в случае с гравитацией, влияние двух тел друг на друга обратно пропор-
 250
 ционально не только квадрату, но, возможно, также и кубу расстоя­ния". С другой стороны, различия культур гораздо более существен­ны, чем обычно принято думать. Многие пространственные детерми­нации, имеющие значение для американца, ничего не говорят немцу. Представление о личном пространстве, свойственное немцу и отра­жающее национальную тоску по жизненному пространству, по иному определяют границы его privacy, которой угрожает чужое присутст­вие; значение открытой или закрытой двери радикально меняется в зависимости от того, находишься ты в Нью-Йорке или Берлине. В Америке заглянуть в дверь означает все еще "быть вне", в то время как в Германии это значит "уже войти". Передвинуть стул поближе к хозяину, будучи в чужом доме, в Америке, да и в Италии, может быть воспринято благосклонно, в то время как в Германии это будет про­явлением невоспитанности (стулья Миса ван дер Рое так тяжелы, что их с места не сдвинешь, тогда как стулья архитекторов и дизайнеров не немцев много легче Вместе с тем, у нас диваны обычно стоят на своих местах, зато в японском доме мебелью распоряжаются иначе). Люди Запада воспринимают пространство как пустоту между предме­тами, тогда как для японца — припомним их садовое искусство — пространство это форма среди других форм, наделенная собственной конфигурацией. Вместе с тем, в словаре японцев нет понятия privacy, и для араба "быть одному" вовсе не означает "уединиться физически", но только "перестать разговаривать" и т. д. Определение количества квадратных метров жилплощади на человека имеет смысл только внутри конкретной культурной модели, механическое перенесение пространственных культурных норм с одной культурной модели на другую ведет к разрушительным последствиям. Холл различает куль­туры "монохронные" (принадлежащие этой культуре склонны брать­ся за одно какое-то дело и доводить его до конца, таковы, например, немцы) и культуры "полихронные", как, например, романская, пере­менчивость и непостоянство ее представителей часто интерпретиру­ются северянами как неупорядоченность и неспособность закончить начатое дело Любопытно отметить, что монохронная культура ха­рактеризуется низким уровнем физического соприкосновения, в то время как для полихронной характерно противоположное, естествен­но, что при таком положении дел один и тот же феномен будет толко­ваться в этих культурах совершенно по-разному и вызывать разные реакции. Отсюда целый ряд вопросов, которые проссемика ставит перед градостроительством и архитектурой в целом, какова макси­мальная, минимальная и оптимальная плотность населения в сель­ской, городской или смешанной местности в каждой конкретной куль­туре? Какие "биотопосы" сосуществуют в многонациональной куль-
 251
 туре? Каковы терапевтические функции пространства в деле смягче­ния социальной напряженности и усиления интеграции разных групп? К трем пространственным измерениям проссемика добавляет чет­вертое — культурное, которое если и недостаточно измерено, все же от этого не менее измеряемо, кроме того, не будем забывать, что внутри этого пространства существуют сильные и слабые коды 36.
 II.7.
 Какие выводы следует сделать из сказанного применительно к нашему исследованию? Расстояние в X метров, разделяющее двух индивидов, состоящих в каких-то отношениях, является физическим фактом и количественно исчисляемо. Но тот факт, что это расстояние в различных социальных ситуациях и контекстах обретает различные значения, приводит к тому, что измерение перестает быть измерением только физического события (расстояния), становясь измерением зна­чений, приписываемых этому физическому событию. Измеренное рас­стояние становится смыслоразличительным признаком проссемического кода, и архитектура, которая при созидании собственного кода берет это расстояние в качестве параметра, рассматривает его как культурный факт, как систему значений. И при всем при этом мы не выходим за пределы левой стороны треугольника Огдена — Ричардса Физический референт, с которым имеет дело архитектура, всегда уже опосредован системой конвенций, включившей его в коммуникатив­ный код. Архитектурный знак в этом случае соотносится уже не с физическим референтом, а с культурным значением. Или, скажем томнее, архитектурный знак превращается в означающее, денотирующее про­странственное значение, которое есть функция (возможность установ­ления определенного расстояния), в свою очередь становящаяся озна­чающим, коннотирующим проссемическое значение (социальное значение этого расстояния).
 Последнее сомнение могло бы возникнуть в связи с тем, что в таком случае архитектура предстает неким паразитическим языком, который может говорить, только опираясь на другие языки. Подобное утверждение никоим образом не умаляет достоинств архитектурного кода, поскольку, как мы убедились в Б.3.II.1., существует множество кодов, разработанных для того, чтобы в собственных терминах и оз­начающих передавать значения другого языка (так, код морских флажков означивает означающие азбуки Морзе, словесного алфавита или другой конвенциональный код). И сам словесный язык в различ­ных коммуникативных процессах часто выступает в этой своей защщающей функции.
 36 Kevin Lynch, op at См. также La poetica urbanistica di Lynch, in "Op Cit.", n 2 См. A View from the Road, М ? ? , 1966
 252
 Известно, что в каком-нибудь романе или в эпической поэме язык в качестве кода означивает определенные нарративные функции, яв­ляющиеся смыслоразличителями некоего нарративного кода, кото­рый существует вне языка (столь же верно и то, что одну и ту же сказку можно рассказать на разных языках или экранизировать роман, не изменив при этом — имеется в виду сюжетный код — нарративного дискурса). И даже бывает так, что конституирование какого-то кон­кретного нарративного кода может повлиять на способ артикуляции более аналитического замещающего кода. То обстоятельство, что нарративный код оказывает очень слабое влияние на код типа лин­гвистического (хотя в современном экспериментальном романе это влияние иногда весьма ощутимо), объясняется тем, что, с одной сто­роны, лингвистический код достаточно пластичен, чтобы выдержать аналитический расклад самых разнообразных кодов, с другой, нарра­тивные коды, судя по всему, обладают такой многовековой устойчи­востью, стабильностью и целостностью, что до сих пор не возникало никакой нужды в артикуляции неведомых нарративных функций, для которых лингвистический код заблаговременно с незапамятных вре­мен не уготовил бы правил трансформации. Но допустим, что суще­ствует некий код, во многих отношениях более слабый и подвержен­ный непрерывной реструктурации, например, архитектурный код, а наравне с ним целые ряды еще не учтенных антропологических кодов, постоянно развивающихся и меняющихся от общества к обществу; тогда нам откроется код, который непрерывно вынужден пересматри­вать свои собственные правила для того, чтобы соответствовать функ­ции означивания означающих других кодов. Код такого типа по большому счету уже не должен больше заботиться о постоянной адап­тации собственных правил к требованиям антропологических кодов, которые он проговаривает, но в его задачи входит выработка порож­дающих схем, которые ему позволят предвидеть появление таких кодов, о которых пока что нет и речи (как будет разъяснено в В.6.III. и как об этом говорилось в В.3.III.4.).
 II.8.
 Напомним, впрочем, о том, что было сказано в A.2.IV.1.
 Код — это структура, а структура — это система отношений, выяв­ляемая путем последовательных упрощений, проводимых с определен­ной целью и с определенной точки зрения. Следовательно, общий код ситуации, с которой архитектор имеет дело, вырисовывается в свете именно тех действий, которые он намерен предпринять, а не каких-то других.
 Так, при желании провести реконструкцию городской застройки или какой-либо территории с точки зрения непосредственной опозна-
 253
 ваемости тех или иных конфигураций архитектор имеет возможность опереться на правила, установленные кодом узнавания и ориентации (базирующимся на исследованиях восприятия, статистических дан­ных, требованиях торговли и уличного движения, выведенных врача­ми кривых напряжения и релаксации), но все его действия будут иметь смысл и оцениваться только в свете его главной задачи. Но если однажды ему понадобится инкорпорировать эту задачу в иную систе­му социальных функций, ему придется привести код узнавания в со­ответствие с прочими задействованными кодами, сведя их все к некое­му основополагающему Пра-коду, общему для всех, и на его основе разработать новые архитектурные решения 37.
 II.9.
 Таким образом, архитектор, чтобы строить, постоянно обязан быть чем-то другим, чем он есть. Ему приходится быть социологом, политиком, психологом, антропологом, семиологом... И то, что он работает в команде, в компании семиологов, антропологов, социоло­гов или политиков, не особенно меняет положение дел, хотя и помо­гает принять более адекватные решения Вынужденный искать и на­ходить формы, смысл которых в том, чтобы в свою очередь придавать форму системам, на которые его власть не распространяется, вынуж­денный выстраивать такой язык, как язык архитектуры, который всегда будет говорить что-то, непредусмотренное собственным кодом (чего не происходит со словесным языком, который на эстетическом уровне может проговаривать свои собственные формы, чего нет в живописи, которая в случае абстрактной живописи изображает свои собственные законы, и чего подавно нет в музыке, поглощенной по­стоянной реорганизацией синтаксических отношений внутри своей собственной системы), самим характером своего труда архитектор осужден быть последним и единственным гуманистом нашего време­ни, ибо как раз для того, чтобы быть узким специалистом, професси­оналом, а не мудрствовать вообще, он должен мыслить глобально
 37 О том, как осуществляются процессы кодификации на уровне "последних" структур, см , например, Christopher Alexander, Note sulla sintesi della forma, Milano, 1967 Сопоставление метода Александера со структуралистскими процедурами см Maria Bollero, Lo strutturalismo funzionale di C Alexander, in "Comunita", 148-149, 1967
 254
 III. Заключение
 III.1.
 Все сказанное наводит на мысль о том, что архитектура склонна изобретать "слова" для означивания "функций", не ею уста­новленных
 Но можно придти и к прямо противоположной мысли архитекту­ра, коль скоро выделен вне ее существующий код функций, которые она осуществляет и означивает, опираясь на систему стимулов-озна­чающих и предписывая законы событиям, заставит, наконец, челове­чество жить по-другому.
 Перед нами два противоположных мнения, и оба ошибочных, ибо они фальсифицируют представление о миссии архитектора В первом случае архитектор всего лишь исполнитель решений социологов и политиков, которые решают где-то там за него, а он всего лишь поставляет "слова" для говорения "вещей", ход которых не он пред­определяет
 Во втором случае архитектор (известно, насколько эта иллюзия сильна в современной архитектуре) становится демиургом, творцом истории 38.
 Ответ на это уже содержался в выводах, к которым мы пришли в B.3.III 4. архитектор проектирует первичные подвижные функции и вторичные открытые.
 III.2.
 Вопрос прояснится, если мы обратимся к прекрасному при­меру — Бразилиа.
 Рожденная в исключительно благоприятных обстоятельствах с точки зрения архитектурного проектирования, максимально свобод­ного в принятии решений, Бразилиа была затеяна по решению поли­тиков буквально с нуля и задумана как город, призванный воплотить новый стиль жизни и одновременно сделаться посланием человечест­ву, городом, в котором осуществятся идеалы демократии, городом-первопроходцем, прокладывающим пути в неведомое, победой наци­онального самосознания молодой страны, пребывающей в поисках своего собственного лица.
 Бразилиа должна была стать городом равных, городом будущего.
 Спроектированная в форме самолета или птицы, простирающей свои крылья над приютившим ее плоскогорьем, она сосредоточила в своем фюзеляже, или туловище, все то, что относится к осуществле­нию вторичных функций, преобладающих по отношению к первич-
 38 Решительно опровергает эту иллюзию Витторио Греготти, Il territorio dell architettura, cit.
 255
 ным: расположенные в центральной части административные здания были призваны коннотировать прежде всего символические ценнос­ти, вдохновленные стремлением молодой Бразилии к самоопределе­нию. Напротив, два крыла, сосредоточившие в себе жилые массивы, должны были обеспечить преобладание первичных функций над вто­ричными. Огромные блоки жилых массивов, вдохновленные Ле Кор­бюзье суперкварталы должны были позволить как министру, так и курьеру (Бразилиа город чиновников) проживать бок о бок и пользо­ваться одними и теми же службами, которые каждый блок, состоящий из четырех зданий, предоставлял своим жильцам (от супермаркета до церкви, школы, клуба, больницы и полицейского участка).
 Вокруг этих блоков пролегают автострады Бразилиа, такие, каки­ми их хотел видеть Ле Корбюзье — без перекрестков с широкими развязками в форме четырехлистника.
 Архитекторы тщательно изучили системы функций, потребных образцовому городу будущего (они согласовали биологические, соци­ологические, политические, эстетические данные, коды узнавания и ориентации, принципы организации движения транспорта и т. д.), и перевели их в архитектурные коды, изобретя системы означающих, легко укладывающиеся в традиционные представления (избыточные, насколько это допустимо) и все же артикулирующие новые возмож­ности, хотя и в разумных пределах. Символы, архетипы (птица, обе­лиск) инкорпорировались в новую образную систему (копьевидные пилоны и четырехлистники); собор, выстроенный не по традицион­ным типологическим схемам, все же чем-то напоминал архаические иконографические кодификации (цветок, раскрывшиеся лепестки, пальцы, сложенные в крестном знамении, и даже фасция как символ единства штатов).
 III.3.
 И все же архитекторы не избежали ни одной из двух ошибок, упомянутых в начале этого параграфа: они некритически подошли к социологическим выкладкам, означив и коннотировав их так, как это им было удобно, полагая, что самого факта, что Бразилиа построена именно так, а не иначе, будет достаточно для того, чтобы история ей покорилась.
 Но по отношению к структуре, именуемой Бразилиа, события стали развиваться независимо, в своем собственном направлении, творя при этом свои собственные социо-исторические контексты, в которых одни функции упразднялись, а другие, непредвиденные, за­нимали их место.
 А) Строителей Бразилиа, которые должны были в нем проживать, оказалось много больше, чем предназначенных для них мест. И таким
 256
 образом вокруг города возник район Бандейранте, убогая фавелла, огромный slum из бараков, притонов, злачных мест.
 Б) Южные суперкварталы построены раньше и лучше, чем север­ные, последние сооружены на скорую руку и, хотя они и моложе, уже выказывают признакми обветшания. И как следствие, занимающие высокие должности чиновники предпочитают жить в южной части, а не в северной.
 В) Число переселенцев превысило запланированное, и Бразилиа не смогла вместить всех, кто в ней работает. Так возникли города-спут­ники, которые в считанное число лет увеличили количество населения в десять раз.
 Г) Промышленные боссы и крупные частные предприниматели, не ставшие жителями суперкварталов и тем паче не поселившиеся в городах-спутниках, расположились на авеню параллельно двум кры­льям суперкварталов в коттеджах, тем самым обеспечив себе непри­косновенность частной жизни в отличие от коммунитарной и социализованной жизни суперкварталов.
 Д) Чтобы поселить всех прочих, на больших пространствах на краю города были выстроены маленькие домики, в которых обитате­ли slum не очень-то хотели селиться из-за боязни регламентации их жизни.
 E) Упразднение перекрестков и удлинение пешеходных путей при­вело к тому, что улицы оказались предназначенными только для тех, кто передвигается в автомобиле. Расстояния между суперкварталами, а равно между суперкварталами и "туловищем" затрудняют поддер­жание связей и подчеркивают неравноценность зон обитания.
 Таким образом, как и показывают исследования по проссемике, размещение в пространстве становится фактом коммуникаций, и больше, чем в каком-либо другом городе, в Бразилиа социальный статус индивида зависит от места, в котором он проживает и из которого ему не так просто выбраться.
 III.4.
 В результате Бразилиа из социалистического города, каким она должна была быть, сделалась образцом социального неравенства. Первичные функции стали вторичными, а последние изменили значе­ние. Общежительная идеология, которую должен был источать весь облик города и даже вид отдельных зданий, уступила место другому облику совместной жизни. И это при том, что архитектор ни в чем не отошел от своего первоначального замысла. Однако первоначальный проект опирался на систему социальных связей, принятую оконча­тельно, раз и навсегда, в то время как события, развиваясь, изменили обстоятельства, в которых происходит интерпретация архитектур-
 257
 ных знаков, и, следовательно, общий смысл этого города как факта коммуникации. Между временем, когда означающие формы были за­думаны, и мигом, когда они стали восприниматься, протекло время, вполне достаточное, чтобы изменить социально-исторический кон­текст. И никакая созданная архитектором форма никогда не сможет воспрепятствовать тому, чтобы события пошли как-то иначе, чем предполагалось; равным образом изобретение форм, отвечающих тре­бованиям, предъявляемым социологами и политиками, превращает архитектора в их пассивное орудие.
 Но в отличие от социолога и политика, которые трудятся во имя изменения мира в пределах вполне обозримого будущего, архитектор необязательно призван изменять мир, однако он должен уметь пред­видеть — за пределами непосредственно обозримого будущего — изменчивый ход событий вокруг его творения.
 Рассуждая теоретически и, быть может, несколько парадоксально, скажем, что будь Бразилиа городом будущего, ее следовало бы поста­вить на колеса или построить из заготовок, которые можно было бы монтировать по-разному, а то еще использовать такие пластичные формы, которые бы меняли свое значение в зависимости от ситуации; но она воздвигнута на века, как монумент из бронзы, и разделяет судьбу всех великих памятников прошлого, которые история переос­мысляет, преображая их, меж тем как они сами намеревались преоб­разить историю.
 III.5.
 В тот миг, когда архитектор ищет код архитектуры вне архи­тектуры, он должен уметь находить такие означивающие формы, которые могли бы удержаться во времени, удовлетворяя разным кодам прочтения. Потому что исторические обстоятельства, в которых он живет и творит, выявляя соответствующие коды, гораздо менее дол­говечны, чем значащие формы, на которые его вдохновляет открытый им код. Архитектор принимает во внимание советы социологов, фи­зиологов, политиков, антропологов, но, располагая формы в соответ­ствии с их требованиями, он должен предвидеть возможную несосто­ятельность их теорий, учитывая в своей работе возможную погреш­ность. И при этом он должен понимать, что его задача состоит в том, чтобы предвидеть и учитывать движения истории, а не двигать ее.
 Конечно, архитектурная коммуникация содействует изменению жизненных обстоятельств, но это не единственная форма праксиса.
 258
 Г. Отсутствующая структура (Эпистемология структурных моделей)
 1. Структуры, структура и структурализм
 При исследовании коммуникативных моделей не обойтись без ис­пользования структурных решеток для определения как формы со­общений, так и системной природы кодов, при этом синхронное рас­смотрение, полезное с точки зрения приведения некоего кода к форме и соотнесения его с другими, противопоставленными ему или допол­нительными кодами, вовсе не исключает последующего диахроничес­кого анализа, позволяющего составить представление об эволюции кодов под влиянием сообщений и различных их прочтений в ходе исторического процесса.
 Нужда в этих структурных решетках возникает тогда, когда появ­ляется потребность описания различных явлений при помощи одного и того же инструментария, иначе говоря, выявления гомологичных структур в сообщениях, кодах, культурных контекстах, в которых они функционируют, одним словом, в механизмах риторики и идео­логий. Задачи структурного метода как раз и сводятся к тому, чтобы выявить гомогенные структуры на разных культурных уровнях. И это задачи чисто оперативного порядка, имеющие целью генерализовать дискурс. Но рамки этой проблемы должны быть изначально вывере­ны, потому что зачастую термин структура употребляется как придет­ся и в самых несхожих философских и научных концепциях.
 259
 Неумеренное использование структуралистской терминологии в последние годы уже побудило многих объявить сам термин не более чем данью моде и постараться очистить его от преходящих коннота­ций 1. Но даже и те, кто старается использовать этот термин предельно корректно, часто ограничиваются допущением существования некой "ничейной земли", широкого поля, в котором применение термина представляется оправданным.

<< Пред.           стр. 7 (из 13)           След. >>

Список литературы по разделу