<< Пред.           стр. 5 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу

 Одним из важнейших аспектов благосостояния индивида явля­ется его занятость в общественном производстве. При переходе к рынку так же, как и в рамках функционирования развитого рыноч­ного механизма, неизбежна безработица. Но если общество ставит целью достижение целей индивидуального благосостояния, обеспече­ние эффективной и стабильной занятости должно являться одной из главных задач экономической политики.
 Причина безработицы, по мнению Ф. Хайека, кроется в отклоне­нии от равновесных цен и заработков, которые сложились бы в ус­ловиях стабильного рынка и стабильных денег. Безработица свя­зана с несовпадением распределения факторов производства меж­ду отраслями и распределения спроса на продукцию этих отраслей, что вызвано искажением системы соотношений цен и заработков. Высокий и стабильный уровень занятости достигается созданием рынка, установлением соответствия спроса и предложения в каж­дом секторе экономики.
 Особенности ситуации с занятостью в нашей стране заключают­ся в плюрализме форм собственности, вызванном низкой эффек­тивностью использования ресурсов. Задача заключается в том, чтобы найти такие формы и границы связи индивида с частью обще­ственного богатства, при которых он воздействовал бы на эффек­тивность использования ресурсов. Для смягчения влияния спонтан­ных рыночных сил необходима монетарная и фискальная политика. Первая призвана регулировать спрос на рынке капиталов, обеспе­чить стабильность стоимости денег. Цель второй заключается в лик­видации бюджетного дефицита.
 Начальный этап перехода к рыночным отношениям определяет формирование новых, не всегда положительных тенденций в мо­бильности рынков труда, понижая интенсивность перераспределе­ния рабочей силы на постоянную и временную работу. Вследствие кризисных явлений, спада производства и сокращения рабочих мест повышается вероятность устойчивой безработицы. Усиление несба­лансированности рабочих мест и трудовых ресурсов, ухудшение условий реализации права на труд и доходы связано с дальнейшим углублением различий и понижением уровня экономического благо­состояния. В связи с этим возникает проблема создания такой моде­ли управления занятостью, которая сочетает эффективное исполь­зование трудовых ресурсов с механизмом социальной защищеннос­ти населения. Это предполагает макрорегулирование структуры рабочих мест, максимальную свободу партнеров в выборе вида тру­да и места жительства.
 Современное состояние экономики, возможность появления мас­совой безработицы выдвигает на первый план проблему сокраще­ния предложения рабочей силы, пересмотра границ совокупного фонда рабочего времени, сокращение продолжительности рабочей недели, неполную занятость, гибкий режим рабочего времени (в раз­витых странах Запада численность работающих неполное рабочее время составляет 25-55%, у нас — 1%).
 Главное — не допустить массовой безработицы, так как в Рос­сии в условиях низкого уровня экономического благосостояния это будет социальным бедствием. Необходим массовый охват молодежи профессиональным образованием, что "позволит государству актив­но влиять на безработицу. Следует увеличить рабочие места в тор­говле, общественном питании, здравоохранении за счет строитель­ства новых предприятий, расширять частный сектор в сфере услуг, стимулировать самозанятость.
 В условиях перехода к смешанной рыночной экономике, где имеет место недостаточный совокупный спрос, следует стимулировать инвестиционную деятельность предприятий. Смысл инвестиций за­ключается не в гарантии полной занятости, а в создании возможнос­тей. Мировая практика показывает, что для того, чтобы в условиях рынка предприятия функционировали в соответствии с мотивом прибыли, и в этих условиях была обеспечена долговременная заня­тость, ежегодные темпы роста дохода от капитала должны нахо­диться на уровне 3—6%. Капитал при этом целесообразно расходо­вать: 1) на выплату социальных дивидендов всем членам общества; 2) на финансирование инвестиций, которые не под силу отдельным предприятиям. В первую очередь это относится к развитию инфраст­руктуры, связанной с производством общественных благ.
 В условиях продолжающегося и нарастающего спада производ­ства обостряется проблема экономического роста. Тенденция экономи­ческого роста зависит от совокупных индивидуальных расходов — основного элемента конечного общественного спроса, от точности оценки потребительского спроса. Поэтому в основу анализа обще­экономической ситуации закладывают микроэкономические пока­затели индивидуального потребления. Во-вторых, необходимо уста­новление связи микроэкономических показателей потребительского спроса с секторами производства. Экономический рост является функцией от потребностей, поэтому индивидуальное потребление стимулирует и регулирует производство.
 Изменение уровня капитальных расходов является важнейшим инструментом поддержания инвестиционной активности, так как вызывает рост национального дохода и потребления, наивысшую загрузку мощностей. Интенсивность применения капитала позитивно связана с продолжительностью занятости. Производства с высокой интенсивностью применения капитала в технологии обладают дли­тельным жизненным циклом. Излишек капитала может служить инструментом политики доходов.
 Политика доходов, обеспечивающая превышение доли прибы­лей над инвестициями в национальном доходе, может служить ус­ловием эффективности функционирования системы. Это является следствием постоянной динамики бюджетов работающих
 Однако не следует упрощать проблему. Нестабильность может возникнуть в силу ряда причин, например, изменения темпов роста производительности труда при изменении пропорции "издержки — выпуск", либо — изменения результатов инвестирования в кратко- или среднесрочном периоде, или — в зависимости от типа техниче­ского прогресса — в долговременном периоде. Кроме того, темп рос­та производительности труда может измениться в связи с измене­ниями в интенсивности технического прогресса, колебаниями тру­довых ресурсов. На производительность труда непосредственно вли­яют долговременность занятости, изменение возможностей утили­зации в промышленности, возраст производственных фондов, тренды в росте производительности труда, темпы юнионизации в про­мышленности. Занятость труда и капитала влияют на производительность позитивно. Изменения в возрасте производственных фон­дов и вновь созданных фондов (в сторону увеличения) влияют нега­тивно. Кроме того, эффект производительности снижается суще­ствованием максимально долговременной занятости, поскольку последняя не способствует росту интенсивности труда.* Поэтому цель заключается в достижении не максимальной, а высокой и стабиль­ной занятости, что и обеспечивает функционирующий рынок совме­стно с государственной политикой.
 
 * The Review of Economics and Statistics. 1987. V. 69. N 4. P. 632-634.
 
 Занятости способствует система социального обеспечения. Для поддержания социальных программ, по мнению автора, следует: а) расширить социальное обеспечение по месту работы (по болезни, беременности, родам, увольнению в размерах, превышающих зако­нодательно установленный государственный минимум). Предприя­тия, применяющие частное страхование, должны получать налого­вые субсидии; б) расходы на социальные нужды должны составлять примерно 30% государственных расходов; 2/3 социального бюджета следует направлять на здравоохранение, образование, пенсионное обеспечение; в) обеспечение цели социальной справедливости должно быть возложено на профсоюзы; г) в структуре расходов на 1-м мес­те должны находиться пенсии, на 2-м — медицина, на 3-м — семей­ные пособия, на 4-м — пособия по безработице, далее — на профобучение, обеспеченность жильем, несчастные случаи и профзаболева­ния, жертвам войны; д) производить антиинфляционную индекса­цию социальных выплат.
 Вышеназванные изменения носят сложный, комплексный харак­тер. Поэтому главная задача в условиях перехода к смешанной ры­ночной экономике — добиться сочетания микроэффективности с мак­ростабильностью.
 Частное предприятие (индивидуальное или коллективное), яв­ляющееся главной единицей производственного сектора в рыночной смешанной экономике, не должно исключать эффективного макроэко­номического вмешательства государства.
 Государство должно всемерно расширять и поощрять предпри­нимательство, которое пока носит характер первоначального накоп­ления финансового капитала и имущества непроизводственного на­значения. Известно, что накопление средств инфляционными мето­дами не может продолжаться долго. Коммерческий капитал должен либо принять активную форму инвестиций в производстве дефи­цитной продукции, либо наступает гиперинфляция и товарный дефи­цит становится абсолютным.
 В условиях смешанной экономики с ее широким негосударствен­ным сектором, частными и кооперативными предприятиями, можно решать вопросы рыночной корректировки деятельности государ­ственных предприятий, создавать рациональные варианты в струк­туре собственности. Однако следует иметь в виду, что для достиже­ния эффективной и стабильной занятости государственные органы должны воздействовать на производство непосредственно (лицен­зирование инвестиций, контроль за ценами, политика доходов). Кос­венных методов, использующих в качестве главного инструмента капитальные затраты, здесь, очевидно, недостаточно. Основной функ­цией государства должна быть координация стратегических эконо­мических решений, а главной задачей — перераспределение благо­состояния.
 Государство необходимо для обеспечения соответствия между динамикой благосостояния и ресурсами; факторами производства; доходами и расходами населения, с одной стороны, и структурой производства — с другой; потреблением и движением общественно­го богатства и т.д. Хотя рынок — это саморегулирующаяся система, а государство — система сознательного управления, они не исклю­чают друг друга. Проблема разграничения функций этих систем не решается без учета реальной структуры экономики, что показали Дж.М. Кейнс, О. Ланге, Дж.К. Гэлбрейт и др.
 Для достижения сбалансированности экономики планирование должно выступать как индикативный регулятор рынка. Директив­ное планирование эффективно только при централизации НТП, развитой информационной базе, низком производственном динамиз­ме, ограниченных потребностях, что противоречит современному развитию, диктующему требования высокого уровня экономическо­го благосостояния, качества жизни, сочетания полицентризма с меж­дународной интеграцией, роста динамизма производства.
 Рост уровня экономического благосостояния зависит от эффек­тивности мероприятий по активизации человеческого фактора, обо­гащения содержания труда, что обусловлено наличием специаль­ных широких знаний, складывающихся в процессе развития систе­мы образования. Необходима высокая экономическая культура, уме­ние участвовать в ценовой конкуренции, ориентироваться на мак­симизацию полезности. Расширение системы образования является средством уменьшения разрыва между спросом и предложением различных видов труда. Рост образовательного уровня является одним из факторов роста доходов.
 Значение фактора образования в теории благосостояния обус­ловлено постоянно увеличивающейся ролью профессиональных знаний. Полученные в рамках современной системы образования знания устаревают в течение 2-3 лет работы. Поэтому необходимое образо­вание — это инвестирование капитала на перспективу в 40 лет.
 Э. Хант, Г. Шерман, Г. Джентис, С. Боулз и другие ученые свя­зывают с системой образования достижение подлинного общества благосостояния — гуманизацию жизни, духовное возрождение каж­дого индивида. По их мнению, основными в таком обществе являют­ся проблемы индивидуализма, развитости рыночных отношений.
 Постоянная активизация деятельности индивидов, по мнению этих ученых, является путем к созданию модели общественного бла­госостояния. Индивидуальный вклад в построение такого общества ставится в зависимость от: а) личных способностей (физических, эмоциональных, умственных); б) социальной среды (семья, произ­водство, общество в целом); в) материального благосостояния инди­вида. Основой для социальных изменений является борьба за про­грессивное обучение (среди администрации, преподавателей, сту­дентов). Эта борьба за прогрессивное сознание должна стать осно­вой "любого движения, целью которого является устранение проти­воречий между индивидами и обществом". Кроме того, перестройка духовного мира каждого индивида будет способствовать решению экологических проблем, "ибо его внутренняя разобщенность явля­ется главной причиной экологических нарушений".*
 
 * Welfare Aspects of industrial markets /Ed. by M. Jong, F. Jacquemin. Leiden, 1977. P. 36, 38-39; BowlesS., Gintis H. Schooling in Capitalist America. N.Y., 1986. P. 360-361.
 
 Взаимодействие личностных и общественных систем в социально ориентированном обществе по Г. Джентису2
 Рис.1
 2) American Economic Review. 1988. V. 78. N 1. P. 216-223.
 
 
 От состояния образования и культуры в обществе зависит со­держание и направление общественного прогресса (Г. Джентис, С. Боулз, В. Розенбаум, Н. Биренбаум, Е. Альтфатер и др.).
 Большинство радикальных экономистов связывает разрешение возникающих в обществе благосостояния конфликтов с рынком — "надёжной регулятивной системой, отделяющей экономическую власть от политической в сочетании с корректирующим воздействием государственных структур".*
 
 * American Economic Review. 1988. V. 78. N 1. Р. 222.
 
 Главная функция государства, по их мнению, должна состоять в социальной защите индивидов, которая немыслима без развитой системы образования. Это "должна быть преимущественно универ­ситетская система, которая позволяет совместить образование ин­дивидов с суверенитетом рынка".*
 
 * Ibidem.
 
 Для повышения шансов на рынке работник может инвестиро­вать свой доход в целях роста квалификации, уровня образования. Это подробно анализируется в рамках теории "человеческого капи­тала" Дж. Бекера, Т. Шульца, Дж. Минцера, доказавших связь вложе­ний капитала в рост квалификации и повышения темпов роста эко­номики и доходов.
 Необходимо в условиях перехода к рынку закрепление за инди­видом прав собственности на знания, технологию (публикации, па­тенты, авторские свидетельства). Приобретать интеллектуальную продукцию на рынке, регулировать рынок через налоговую систему призвано государство. Привлечение в систему образования государ­ственных инвестиций (вклады, безналоговые и беспроцентные кре­диты) обусловлено развитием рынков капиталов.
 Главным для профессионального образования в нашей стране явится рынок труда. Увеличение расходов на образование наряду с недопущением высокого уровня безработицы всегда считались и счи­таются в западной теории и практике ключевыми моментами в кри­зисных ситуациях. В целях роста профессиональной подготовки необходимо создание специальных государственных фондов на ос­нове льготного налогообложения. Обучение основам информатики, иностранным языкам, социальной психологии, экологии, работе на компьютерах, приобретение второй специальности будет облегчать трудоустройство, создаст предпосылки перехода к непрерывному образованию.
 Поскольку наивысшую полезность для потребителя товар при­обретает, лишь участвуя в мировой конкуренции, проблему инди­видуального благосостояния следует решать также на путях активной внешнеэкономической деятельности как отдельных фирм, так и государства. Анализ западных моделей показал, что результатом открытой торговли являются ликвидация отечественного монополи­ста внешними производителями, снижение цен, рост качества и, как следствие, рост индивидуального благосостояния потребителя. В международных условиях торговли, активно влияющих на благо­состояние, особенно важны условия конкуренции, экспортные и про­изводственные убытки, энергичная антимонопольная политика го­сударства.
 ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ВЫДАЮЩИХСЯ УЧЁНЫХ XX СТОЛЕТИЯ О ПРЕДМЕТЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ
 ПРЕДМЕТ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ*
 Введение
 Цель этого эссе — изложить наши представления о природе и значении экономической науки. Следовательно, наша первая задача состоит в том, чтобы определить границы ее предмета, то есть сфор­мулировать рабочее определение этой отрасли знания.
 
 * Автор — Л. Роббинс.
 
 К сожалению, задача эта не так проста, как кажется на первый взгляд. Усилия экономистов за последние полтораста лет породили систему общих положений, правильность и важность которых мо­жет поставить под сомнение только невежда или упрямец. Однако единой точки зрения относительно сущности предмета всех этих обобщений не существует. В центральных главах всех трактатов по экономической теории с незначительными разночтениями излага­ются одни и те же основные принципы этой науки. Но во вступи­тельных главах, поясняющих предмет исследования, мы можем за­метить значительные расхождения. Все мы говорим об одном и том же, но до сих пор не решили, о чем именно.*
 
 Чтобы читатель не подумал, что я преувеличиваю, приведу несколько типичных определений. Ограничусь при этом англосаксонской литературой, поскольку, как будет показано ниже, в других странах дела обстоят лучше. "Экономическая наука занимается исследованием нормальной жизнeдeятельности человеческого общества, она изучает ту сферу индивидуальных и общественных действий, которая теснейшим образом связана с созданием и использованием материальных основ благосостояния" (Маршалл). "Экономическая наука — это наука, рассматривающая явления с точки зрения цены" (Davenport). "Цель политической экономии — выяснить, каковы общие причины, от которых зависит материальное благосостояние людей" (Cannan-2). "Определение экономической науки как науки о материальной стороне человеческого благосостояния слишком широко [Экономическая наука — это] исследование общих способов сотрудничества людей с целью удовлетворения своих материальных потребностей" (Beveridge). Согласно профессору Пигу, экономическая наука исследует экономическое благосостояние, которое, в свою очередь, определяется как "сфера благосостояния, где можно прямо или косвенно применить денежную шкалу изменений" (Пигу). В дальнейшем мы увидим, какое значение имеют эти различия в определениях.
 
 Однако удивляться этому или укорять экономистов не стоит. Как отметил сто лет назад Милль, определение науки почти всегда не предшествует ее созданию, а следует за ним. "Подобно городской стене, оно, как правило, возводится не для того, чтобы окружить здания, которые будут построены впоследствии, а для того, чтобы огородить нечто, уже существующее" (Mill). Действительно, из са­мой природы науки вытекает, что определить ее предмет невоз­можно до тех пор, пока она не достигла определенной стадии разви­тия. Единый предмет науки можно определить лишь тогда, когда обнаружилось единство тех проблем, которые она в состоянии ре­шить, а для этого, в свою очередь, необходимо установить взаимо­связь ее основных объясняющих принципов.* Современная экономи­ческая наука возникла на базе практических и философских иссле­дований в различных областях: от изучения торгового баланса до дискуссий о законности взимания процента (Carman, Schumpeter). Лишь сравнительно недавно экономическая наука стала достаточно единой, чтобы обнаружить идентичность проблем, изучаемых эти­ми различными направлениями исследований. На более ранних ста­диях любая попытка определить ее сущность была обречена на не­удачу и являлась лишь напрасной тратой времени.
 
 * В основе деления наук лежат не "фактические" связи "вещей", а "мысленные" связи проблем. (Вебер).
 
 Однако как только наука становится единым целым, к напрас­ной трате времени ведет уже отказ от определения ее предмета. Дальнейшее развитие возможно лишь в случае, если ясно опреде­лена его цель. Выбор проблем не может более определяться наивной рефлексией. Он диктуется имеющимися в единой теории пробела­ми, несовершенством объясняющих принципов. Не осознав, в чем заключается это единство, легко пойти по ложному следу. Несомненно, одна из главных опасностей, подстерегающих современных эконо­мистов, заключается в том, что они очень часто занимаются веща­ми, не имеющими отношения к решению основных проблем своей науки. Столь же несомненно, что исследование центральных теорети­ческих проблем гораздо быстрее продвигается там, где ставятся и решаются вопросы о предмете науки. Кроме того, если мы хотим плодотворно применять нашу теорию и правильно понимать, в ка­ких отношениях она находится с экономической практикой, нам со­вершенно необходимо знать, в какой области и при каких ограниче­ниях действуют теоретические положения. Следовательно, мы мо­жем с легким сердцем приступить к решению проблемы, которая на первый взгляд кажется чисто академической — к определению об­щего предмета экономической науки.
 "Материалистическое" определение экономической науки
 Наиболее популярные (по крайней мере, в англоязычных стра­нах) определения экономической науки связывают её с изучением причин материального благосостояния. Это можно сказать об опре­делениях Э. Кэннана, А. Маршалла и даже В. Парето, подход кото­рого во многих отношениях отличается от подхода обоих английских экономистов. Такой же смысл имеет и определение Дж.Б. Кларка.*
 
 * Кларк признает наличие трудностей, которые мы обсудим ниже, но неожиданно вместо того, чтобы отвергнуть данное определение, пытается выйти из положения, изменив значение слова "материальный".
 
 Надо признать, что это определение на первый взгляд представляется вполне практичным. В обыденном словоупотреблении слова "экономический" и "материальный" действительно используются как синонимы. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что зна­чат для обывателя такие выражения, как "экономическая история" или "конфликт между экономическими и политическими интереса­ми". Разумеется, некоторые проблемы, которые, очевидно, относят­ся к предмету экономических исследований, не подходят под это определение, но на первый взгляд кажется, что речь идёт об исключе­ниях, предельных случаях, учесть которые не удаётся при любом определении.
 Однако главным критерием правильности такого определения является не его соответствие некоторым аспектам обыденного слово­употребления, а способность точно описать предмет основных обобще­ний данной науки.*
 
 * В этой связи, видимо, стоит разъяснить одно недоразумение, часто встречающееся в дискуссиях о терминологии. Нередко утверждают, что научные определения понятий, употребляемых как в обыденной речи, так и в научном анализе, не должны отклоняться от их обыденных значений. Это, конечно, недостижимый идеал, но, в принципе, данное требование можно принять. Разумеется, если одно и то же слово употребляется в деловой практике в одном значении, а в научном анализе этой практики — в другом, то это порождает большую путаницу. Достаточно вспомнить трудности, связанные с разными значениями термина "капитал". Но одно дело— учитывать обыденное словоупотребление, вводя тот или иной термин, и совсем другое — считать обыденную речь высшей инстанцией в вопросе об определении науки. В последнем случае нас интересует именно предмет обобщений данной науки, и только изучая эти обобщения, мы можем определить саму науку. Иной подход не возможен.
 
 Проверяя данное определение по этому критерию, мы обнару­живаем в нём недостатки, которые никак не назовёшь незначитель­ными или второстепенными. Напротив, этих недостатков вполне достаточно, чтобы сделать вывод о том, что оно не отражает ни предмет, ни истинное значение основных положений экономической науки.
 Давайте выберем любой раздел экономической теории и прове­рим, насколько его содержание покрывается приведённым выше оп­ределением. Например, теория заработной платы бесспорно являет­ся неотъемлемой частью любой системы экономического анализа: Можем ли мы согласиться с тем, что явления, которые она изучает, относятся к "более материальной" части человеческого благосостоя­ния?
 Заработная плата, строго говоря, — это денежная сумма, полу­ченная за труд под руководством нанимателя по заранее обуслов­ленной ставке. В более широком смысле, в котором этот термин часто употребляется в экономическом анализе, он обозначает тру­довой доход, отличающийся от прибыли. Конечно, некоторые виды заработной платы представляют собой цену труда, увеличивающего материальное благосостояние. Но столь же бесспорно, что другие виды зарплаты, например зарплата музыкантов оркестра, платятся за работу, не имеющую к материальному благосостоянию ни малей­шего отношения. Однако оба вида труда получают цену и вступают в кругооборот обмена. Теория заработной платы применима и к тому; и к другому случаям. Её выводы не ограничены видами заработной платы, вознаграждающими труд, который совершается ради "более материальных" аспектов благосостояния.
 Аналогичная ситуация возникает, если мы от труда, за который заработная плата выплачивается, перейдём к предметам, на покуп­ку которых она расходуется. Предположим, некто настаивает на том, что теория заработной платы удовлетворяет приведённому выше определению предмета экономической науки не потому, что пред­меты, производимые наёмным работником, способствуют чужому материальному благосостоянию, а потому, что получаемая им плата увеличивает его собственное. Такая точка зрения также не выдер­живает критики. Наёмный работник может купить на свою заработ­ную плату хлеб, а может — театральный билет. Теория заработной платы, игнорирующая суммы, которые выплачиваются за "немате­риальные" услуги или ради достижения "нематериальных" целей, никуда не годится. Такая концепция разрывала бы замкнутый кру­говорот обмена и не позволяла бы создать общую теорию этого про­цесса. При таком искусственно ограниченном предмете исследова­ния было бы невозможно сформулировать сколько-нибудь суще­ственные обобщающие выводы.
 Невозможно себе представить, что какой-либо серьёзный эконо­мист попытался бы таким образом ограничить сферу действия тео­рии заработной платы, даже если он и пробовал ограничить в этом духе предмет всей экономической науки. Однако мы были свидете­лями попыток отрицать возможность приложения экономического анализа к поведению, направленному на достижение не материаль­ного благосостояния, а иных целей. Ни кто иной, как профессор Кэннан, настаивал, что говорить о политической экономии войны бессмысленно по определению, поскольку экономическая наука ис­следует причины материального благосостояния, а война таковой не является. Это заявление профессора Кэннана может быть оправда­но как моральное суждение относительно возможного использова­ния абстрактного знания на практике. Однако совершенно ясно — и это показывает деятельность самого профессора Кэннана — что, хотя экономическая наука не может быть использована для успешного ведения боевых действий, организаторы войны вряд ли могут вовсе без неё обойтись.
 Парадоксально, что упомянутое высказывание профессора Кэн­нана содержится в его работе, которая в наибольшей степени во всей англоязычной литературе использует аппарат экономического анализа для исследования многих неотложных и запутанных про­блем, возникших в обществе, перестроенном на военный лад.
 Привычка некоторых современных английских экономистов свя­зывать экономическую науку с исследованием причин материаль­ного благосостояния представляется ещё более загадочной, если мы вспомним, с каким единодушием все они приняли "нематериальное". определение производительного труда. Как известно, Адам Смит различал производительный и непроизводительный труд исходя из того, создавал ли данный вид труда осязаемый материальный объект: "Труд некоторых самых уважаемых сословий общества, подобно труду домашних слуг, не производит никакой стоимости и не закреп­ляется и не реализуется ни в каком длительно существующем пред­мете или товаре, могущем быть проданным, который продолжал бы существовать и по прекращении труда... Например, государь вмес­те со всеми своими судебными чиновниками и офицерами, вся ар­мия и флот представляют собой непроизводительных работников... К одному и тому же классу должны быть отнесены как некоторые из самых серьёзных и важных, так и некоторые из самых легко­мысленных профессий — священники, юристы, врачи, писатели вся­кого рода, актёры, паяцы, музыканты, оперные певцы, танцовщики и пр."
 Современные экономисты, и в первую очередь профессор Кэн­нан, отвергли это толкование производительности.* Постольку, по­скольку труд оперного певца или балетного танцовщика является объектом спроса, будь то частного или коллективного, он должен рассматриваться как "производительный". Но что же он произво­дит? Может быть, материальное богатство, поскольку он доставляет удовольствие бизнесменам, которые вследствие этого с удвоенной энергией берутся за организацию производства материальных благ? Такой ответ отдаёт дилетантизмом и является не более чем бес­плодной игрой словами. Он "производительный" потому, что он це­нится, потому, что он обладает специфической ценностью для различ­ных "экономических субъектов". Современная теория настолько от­далилась от точки зрения Адама Смита и физиократов, что не при­знаёт производительным даже труд, создающий материальные объ­екты, если последние не имеют ценности. Более того, профессор Фишер, как и некоторые другие, убедительно показал, что доход, полученный от использования материального объекта, в конечном счёте является "нематериальным". От пользования своим домом, точно так же как от пользования услугами лакея или оперного пев­ца, я получаю доход, который "исчезает в момент производства" (Fisher).
 
 * Возможно, они зашли при этом слишком далеко. Каковы бы ни были пороки Смитовой классификации, она играла в теории капитала важную роль, которую современные экономисты не всегда понимают.
 
 Но если дело обстоит именно так, значит, описывать экономиче­скую науку как исследование причин материального благосостоя­ния просто неверно. Услуги балетного танцовщика составляют часть богатства, и экономическая наука исследует образование цен на них точно так же, как, например, на услуги повара. Каков бы ни был предмет экономической науки, она, очевидно, не занимается причи­нами материального благосостояния как таковыми.
 То, что данное определение просуществовало до наших дней, объясняется главным образом историческими причинами. Это по­следний рудимент влияния физиократов. Английские экономисты обычно не интересуются вопросами предмета и метода. В девяти случаях из десяти они просто некритически переписывают опреде­ление предмета из более ранних работ. Но в случае с профессором Кэннаном дело обстоит иначе. Нам будет поучительно проследить за ходом рассуждений, заставивших человека столь острого и про­ницательного ума избрать именно это определение.
 Смысл любого определения заключается в его использовании.
 Профессор Кэннан выводит своё определение из того, что явля­ется экономическим, а что — нет, и использует его в тесной связи с обсуждением "основных условий, определяющих богатство изоли­рованного человека в обществе".* Это далеко не случайно. Можно утверждать, что, если мы подходим к определению экономического анализа именно в этом контексте, "материалистическое" определе­ние кажется более правдоподобным, чем в других случаях. Это утверждение нуждается в более подробном обосновании.
 
 * Так называется глава II ("Богатства") Кэннана в 1-м издании.
 
 Профессор Кэннан начинает с того, что рассматривает действия человека, полностью изолированного от общества, и задает вопрос, чем определяется его богатство, то есть материальное благосостоя­ние. В таком контексте разделение всех действий на "экономичес­кие" и "неэкономические", те направленные на увеличение мате­риального и нематериального благосостояния, имеет какой-то смысл. Копая картошку, Робинзон Крузо увеличивает свое материальное, или "экономическое", благосостояние, разговаривая с попугаем, он занимается "неэкономической" деятельностью. Здесь, правда, есть некоторая трудность, к которой мы должны будем вернуться впо­следствии, но, во всяком случае, это разделение хотя бы понятно.
 Но предположим, что Крузо спасен, он вернулся домой и зара­батывает на жизнь, разговаривая с попугаем на потеху публике. Очевидно, что теперь эти разговоры имеют экономический аспект. Независимо от того, расходует ли Крузо заработанные деньги на покупку картошки или на занятия философией, его доходы и рас­ходы могут быть выражены с помощью основных экономических категорий.
 Профессор Кэннан не задается вопросом, насколько полезно его разграничение для анализа экономики, основанной на обмене, хотя именно в этой области экономические обобщения имеют наиболь­шую практическую ценность. Вместо этого он переходит к рассмот­рению "фундаментальных условий богатства" общества в целом независимо от того, построено ли оно на базе частной собственности и свободного обмена или нет. Здесь его определение также имеет смысл совокупность действий членов общества можно разделить согласно его классификации. Одни действия направлены на дости­жение материального благосостояния, другие — нет Представим себе, например, управляющего в коммунистическом обществе, который решает, сколько рабочего времени надо затратить на производство хлеба, а сколько — на устройство цирковых представлений.
 Но даже в этом случае, как и в упомянутой ранее экономике Робинзона Крузо, рассуждения профессора Кэннана допускают воз­ражение, которое на поверку оказывается решающим. Будем ис­пользовать термины "экономический" и "неэкономический" в том смысле, какой им придает профессор Кэннан, т.е. "ведущий к мате­риальному благосостоянию" и "ведущий к нематериальному благо­состоянию". Далее предположим, что общество бывает тем богаче, чем больше времени оно посвящает достижению материальных це­лей (и, соответственно, чем меньше оно тратит на цели нематери­альные). Но даже в этом случае мы должны признать (употребляя слово "экономический" в его самом обычном смысле), что существу­ет экономическая проблема выбора между этими двумя видами дея­тельности — проблема распределения ограниченного ресурса (в сут­ках только двадцать четыре часа). Иными словами, существует эконо­мическая проблема выбора между "экономическим" и "неэкономиче­ским". Таким образом, оказывается, что одна из основных проблем теории производства наполовину находится за пределами определе­ния профессора Кэннана!
 Не является ли это само по себе достаточным аргументом, чтобы от него отказаться?*
 
 * Есть и другие противоречия связанные с этим определением. С философской точки зрения термин «материальное благосостояние» звучит очень странно. "Материальные причины благосостояния" — это понятно. Но говоря о "материальном благосостоянии", мы пытаемся разделить на отдельные элементы в сущности, неделимые состояния души. Однако для целей данной главы нам лучше сосредоточиться на главном вопросе может ли данное определение действительно описать то, что мы хотим определить?
 
 Определение экономической науки через "редкость".
 Но где искать более подходящее определение? Надо сказать, что положение вовсе не безнадежно Критический анализ "материалис­тического" определения сам подвел нас к определению, которое бу­дет свободно от этих недостатков.
 Давайте вернемся к простейшему случаю, в котором мы обнару­жили неадекватность данного определения, — к изолированному че­ловеку, делящему свое время между производством реального дохода и отдыхом. Мы только что установили, что такое разделение имеет экономический аспект. Но в чем именно он заключается?
 Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо определить усло­вия, при которых данное разделение является необходимым. Их четыре. Во-первых, изолированному человеку нужен и реальный доход, и отдых. Во-вторых, и того, и другого у него недостаточно, чтобы удовлетворить соответствующие потребности полностью. В-третьих, у него есть возможность потратить свое время и на увели­чение реального дохода, и на дополнительный отдых. В-четвертых, можно предположить, что в подавляющем большинстве случаев его потребность в различных компонентах реального дохода и отдыха будет различной. Поэтому ему приходится выбирать, "экономить". Распределение его времени и ресурсов зависит от его системы потреб­ностей. Оно имеет экономический аспект.
 Это типичный пример экономической проблемы. С точки зрения экономиста условия человеческого существования характеризуют­ся следующими четырьмя фундаментальными положениями человек стремится к различным целям, время и средства, находящиеся в его распоряжении, ограничены; они могут быть направлены на достижение альтернативных целей; в каждый момент времени раз­ные цели обладают различной важностью. Да, мы таковы — существа, наделенные ощущениями, желаниями и притязаниями, массой ин­стинктивных стремлений, побуждающих нас к действию. Но время для действий ограниченно. Внешний мир не предоставляет нам воз­можностей для достижения всех наших целей. Жизнь коротка, а природа скупа. Цели других людей не совпадают с нашими. Но мы можем употребить свою жизнь на то, чтобы заниматься разными делами, используя имеющиеся ресурсы и услуги других людей для того, чтобы добиваться различных целей.
 Сама по себе множественность целей не представляет интереса для экономиста. Если я хочу достичь двух целей, обладаю для этого достаточным временем и достаточными средствами и не нуждаюсь во времени и средствах для каких-то других надобностей, то мое поведение не принимает тех форм, которые относятся к предмету экономической науки. Нирвана — вовсе не обязательно сплошное блаженство. Это просто полное удовлетворение всех потребностей.
 Сама по себе ограниченность ресурсов также не составляет до­статочного признака экономических явлений. Если средства огра­ниченны, но не имеют альтернативного использования, их нельзя "экономить". Падающая с небес манна была редким благом, но, по­скольку обменять ее на что-либо или отложить ее потребление* было невозможно, она не являлась объектом какой-либо деятельности, имеющей экономический аспект.
 
 * Это, пожалуй, стоит подчеркнуть особо. Достижение одной и той же цели с помощью одних и тех же средств, но в разные моменты времени представляет собой различные способы использования этих средств. Если не отдавать себе в этом отчет, то можно проглядеть один из важнейших типов экономических действий.
 
 Но и наличие альтернативных возможностей использования ред­ких ресурсов также не представляет собой достаточного условия существования явлений, которые мы здесь изучаем. Если у субъек­та есть две цели и одно средство для их достижения, причем обе цели одинаково важны, то он употребляется ослу из басни, беско­нечно выбирающему между двумя равно привлекательными охап­ками сена.*
 
 * Эта оговорка кажется здесь излишней, и в первом издании этого эссе я опустил ее. Однако существование иерархии целей имеет настолько большое значение в теории ценности, что лучше ввести это условие уже на данной стадии исследования.
 
 Но если время и средства для достижения целей ограниченны и допускают альтернативное использование, а цели можно располо­жить по степени важности, то поведение неизбежно принимает форму выбора. Каждое действие, предполагающее затрату времени и ред­ких ресурсов для достижения какой-либо цели, подразумевает тем самым, что они не будут использованы для достижения другой цели. Такое действие имеет экономический аспект (Schonfeld, Mayer).* Если я хочу есть и спать, но в данный момент не могу полностью удов­летворить обе свои потребности, то, значит, часть их так и должна остаться неудовлетворённой. Если на протяжении своей жизни я хочу стать и философом, и математиком, но моя скорость усвоения знаний для этого недостаточна, то, значит, моё желание останется частично неисполненным.
 
 * Следует помнить, что редким является не "время" само по себе, а наша собственная возможность действовать. Редкость времени — это всего лишь метафора.
 
 Не все средства достижения человеческих целей ограниченны. Некоторые предметы внешнего мира встречаются в таком изоби­лии, что использование их не требует отказа от других благ. Одно из таких "свободных" благ — это воздух, которым мы дышим. Кро­ме некоторых исключительных случаев, то, что мы нуждаемся в воздухе, не требует от нас затрат времени или других ресурсов. Наша потребность в одном кубическом футе воздуха не предполага­ет, что мы должны отказаться от какой-то другой альтернативы. Владение или невладение единицами блага под названием "воздух" не влияют на наше поведение. В принципе можно себе представить таких живых существ, "цели" которых настолько ограниченны, что все блага являются для них "свободными" и не влияют на их пове­дение.
 Но, как правило, человеческая деятельность, направленная на достижение многих целей, не обладает такой независимостью от времени или специфических ресурсов. Время в нашем распоряже­нии всегда ограниченно: в сутках только двадцать четыре часа. Мы должны выбирать, на что их следует потратить. Точно так же огра­ниченны услуги, которые нам предоставляют другие люди, и мате­риальные средства для достижения наших целей. Нас изгнали из рая, мы лишены вечной жизни и неограниченных благ. Если мы что-то выбираем, то мы вынуждены отказываться от других вещей, от которых в иных обстоятельствах мы не отказались бы. Редкость средств, предназначенных для достижения целей разной значимос­ти, — это почти универсальное свойство среды, в которой совершается человеческая деятельность.*
 
 * Следует отметить, что наше понятие цели как конечного пункта определенной линии поведения, акта конечного потребления, не противоречит тому тезису, что всякая деятельность имеет единственную цель: максимизация удовлетворения, "полезности" и т.д. Наши "цели" надо рассматривать как шаги к достижению этой конечной цели. Если средства ограниченны, то все цели не могут быть достигнуты: от некоторых из них, учитывая степень редкости средств и сравнительную важность самих целей, придется отказаться.
 
 Именно формы, которые принимает человеческое поведение, когда необходимо распорядиться редкими ресурсами, составляют единый предмет экономической науки. Примеры, которые мы приводили выше, точно соответствуют этому определению. И услуги повара, и услуги балетного танцовщика ограничены относительно спроса на них и могут употребляться различным образом. Наше определение охватывает и всю теорию заработной платы, и политическую эконо­мию войн. Ведение успешной войны требует изъятия редких благ и услуг из других, невоенных областей применения, следовательно, оно имеет экономический аспект. Экономист изучает способы распо­ряжения редкими ресурсами. Ему интересно то, как из различной степени редкости благ вытекает ценностное соотношение между ними. Ему интересно, как на это соотношение влияет изменение степени редкости, вызванное изменением либо целей, либо средств, т.е. либо спроса, либо предложения.
 Экономическая наука — это наука, изучающая человеческое по­ведение с точки зрения соотношения между целями и ограничен­ными средствами, которые имеют различное употребление (ср.: Menger, Fetter, Strigl, Mayer).
 Экономическая наука и экономика, основанная на обмене
 Сразу же отметим некоторые важные следствия, которые выте­кают из нашего определения. Отвергнутое нами определение эконо­мической науки как исследования причин материального благосо­стояния можно назвать "классификационным". Оно выделяет неко­торые виды человеческого поведения и определяет их как предмет экономической науки. Соответственно другие виды поведения ле­жат за его пределами.
 Наше определение можно назвать "аналитическим". Мы не пы­таемся выбрать отдельные виды поведения, но сосредоточиваем вни­мание на определённом аспекте поведения, возникающем под влия­нием редкости.* Отсюда следует, что любой вид человеческого поведе­ния в той мере, в какой в нем присутствует этот аспект, является предметом обобщений экономической науки. Мы не утверждаем, что производство картофеля — это экономическая деятельность, а произ­водство философских идей — неэкономическая Мы говорим о том, что и тот и другой вид деятельности, поскольку он связан с необходи­мостью отвергнуть другие заманчивые альтернативы, имеет экономи­ческий аспект. Никаких иных ограничений предмета экономической науки не существует.
 
 * Интересно отметить, что предлагаемый профессором Фишером пересмотр определения капитала аналогичен нашему пересмотру определения экономической науки. Адам Смит определял капитал как один из видов богатства. Профессор Фишер рассматривает его как один из аспектов богатства.
 
 Но некоторые авторы, отвергающие определение экономической науки как науки о материальном благосостоянии, пытались нало­жить на ее предмет ограничения иного рода. Они настаивали на том, что экономическая наука изучает определенный тип социаль­ного поведения, обусловленный институтами индивидуалистической рыночной экономики. С этой точки зрения любой вид поведения, не являющийся социальным в этом специфическом смысле, не отно­сится к предмету экономической науки. Особенно энергично разви­вал эту концепцию Амонн.*
 
 * Особенно важна в этой связи его критика взглядов Шумпетера и Штригля (Amonn). Отдавая должное глубокому анализу профессора Амонна, не могу, однако, избавиться от впечатления, что он склонен преувеличивать свои расхождения с этими двумя авторами.
 
 Теперь мы можем признать, что в рамках нашего весьма широ­кого определения экономисты уделяют главное внимание именно проблемам рыночной экономики. Почему? Ответ на этот вопрос пред­ставляет немалый интерес.
 Изолированный человек подвержен в своей деятельности тем же описанным нами ограничениям, что и рыночная экономика. Но изолированный человек не испытывает нужды в экономическом ана­лизе. Судите сами. Изучение поведения Крузо может нам помочь при исследовании более сложных вопросов. Но для самого Крузо проблема эта, очевидно, является "запредельной". То же самое от­носится и к "закрытому" коммунистическому обществу. С точки зрения исследователя сравнение экономики такого рода общества с рыночной экономикой чрезвычайно полезно. Но для людей, управ­ляющих коммунистическим обществом, обобщения экономической науки просто неинтересны. Они находятся в том же положении, что и Крузо. Для них экономическая проблема состоит только в том, в какой области применить имеющиеся производительные возможнос­ти Но, как подчеркивал профессор Мизес, при централизации соб­ственности и контроля над средствами производства механизм цен и издержек по определению не реагирует на индивидуальные пред­почтения Следовательно, решения управляющего здесь непремен­но будут "произвольными" (Mises).* Это означает, что они будут ос­нованы на предпочтениях самого управляющего, а не производите­лей и потребителей. Это сразу же упрощает процедуру выбора. Если система цен не играет главенствующей роли, то организация произ­водства всецело зависит от предпочтений верховного организатора, так же как организация патриархального хозяйства, не включённо­го в денежную экономику, зависит от предпочтений главы семьи.
 
 * В работе "Планирование хозяйства в Советской России" профессор Борис Бруцкус хорошо показал, к каким трудностям это приводило на различных стадиях русского эксперимента.
 
 В рыночной же экономике ситуация намного сложнее. Послед­ствия индивидуальных решений здесь сказываются не только на самом индивиде. Каждый человек может до конца рассчитать, ка­кие последствия будет иметь его /решение потратить деньги так, а не иначе. Но вовсе не так просто проследить, какое влияние окажет это решение на весь комплекс "отношений редкости" на размеры заработной платы, прибыли, цены, нормы капитализации и на орга­низацию производства. Для того, чтобы охватить эти последствия и сформулировать соответствующие обобщения, требуется величай­шее напряжение абстрактного мышления. Поэтому экономический анализ наиболее полезен в рыночной экономике. В изолированном хозяйстве в нем нет никакой нужды. В строго коммунистическом обществе сфера его действия ограничена лишь простейшими обобщениями. Там же, где индивиду позволено проявлять в своих обще­ственных отношениях независимость и инициативу, экономический анализ приобретает твердую почву.
 Но одно дело — признать, что экономический анализ наиболее интересен и полезен в рыночной экономике, и совсем другое — ог­раничить его предмет этим кругом явлений. Неправомерность этого последнего подхода можно убедительно доказать следующими дву­мя аргументами. Во-первых, очевидно, что поведение людей как в пределах, так и за пределами рыночной экономики обусловлено од­ним и тем же ограничением средств относительно целей и может быть описано в одних и тех же основных категориях (Strigl). Обоб­щения, содержащиеся в теории ценности, применимы к поведению изолированного человека или управляющего органа коммунистиче­ского общества, точно так же как и к поведению участника рыноч­ной экономики, хотя объясняющая сила их в первых двух случаях не настолько велика, как в третьем. Рыночные отношения — это наиболее интересный, но все же частный случай основополагающе­го феномена редкости.
 Во-вторых, ясно, что явления рыночной экономики могут быть объяснены, только если мы заглянем за эти отношения и обратимся к тем законам выбора, которые лучше всего наблюдать в поведении изолированного индивида.*
 
 * Возражения профессора Касселя против "экономики Робинзона Крузо представляются мне неудачными. Тот отмеченный нами факт, что любая экономическая деятельность существует лишь там, где редкие ресурсы можно употребить различными альтернативными способами, наиболее очевиден именно применительно к изолированному человеку. В любом обществе сама множественность экономических субъектов мешает заметить что могут существовать редкие блага не имеющие альтернативных способов использования.
 
 Профессор Амонн, кажется, признает, что такая "чистая" эко­номическая теория может быть полезным дополнением к экономической науке, однако он отказывается считать ее основой послед­ней, заявляя, что предметом экономической науки должны быть проблемы, исследованные Рикардо. Точка зрения, согласно которой определение науки должно отражать ее действительное состояние, а не ставить ей произвольные границы, заслуживает уважения. Но мы вправе задать вопрос: почему последним словом следует счи­тать именно работы Рикардо? Неужели не ясно, что несовершен­ства рикардианской системы объясняются именно тем, что она ос­тановилась на рыночных оценках и не проникла вглубь — к индиви­дуальным оценкам? Этот барьер смогли преодолеть только новей­шие теории ценности.*
 
 * Наши возражения по поводу определения профессора Амонна делают излишним отдельный критический разбор тех определении которые включают в предмет экономической науки явления рассматриваемые с точки зрения цены (Дэвенпорт), сводимые к "денежному измерителю" (Пигу) или характеризуют ее как "науку об обмене" (Лэндри и др.). Профессор Шумпетер с непревзойденной тонкостью попытался отстоять последнее из этих определении доказывая что все фундаментальные аспекты поведения которые рассматривает экономическая наука имеют форму обмена. Это конечно, правильно и понимание этой истины необходимо чтобы правильно истолковать теорию равновесия. Но одно дело — пользоваться понятием обмена как теоретической конструкцией, и совсем другое дело — использовать эту конструкцию в качестве критерия. Конечно последнее тоже возможно но я сомневаюсь что этот подход наилучшим образом раскрывает суть предмета нашей науки.
 
 Сопоставление "материалистического" определения и "определения через редкость"
 Теперь мы вернемся к отвергнутому нами определению и сопо­ставим его с тем, которое мы избрали. На первый взгляд, расхожде­ния между ними не так уж велики. Одно из них относи г к предмету экономической науки человеческое поведение, движимое сопостав­лением целей и средств, другое — причины материального благосо­стояния. Редкость ресурсов и причины материального благосостоя­ния — разве речь не идет приблизительно об одном и том же?
 Однако такое суждение основано на недопонимании. Конечно, редкость материальных благ — это одно из ограничений поведения. Но в наше время и услуги других лиц тоже ограниченны. Свой эко­номический аспект имеют и услуги школьного учителя, и услуги ассенизатора. Конечно, можно "растянуть" материалистическое оп­ределение так, чтобы оно покрыло все эти явления, например, опре­делив услуги как материальные вибрации или как-нибудь еще в этом духе. Но этот прием не только будет искусственным, но и на­правит нас по ложному пути. В такой модификации определение может покрыть всю область исследования экономической науки, но не сможет дать ей адекватного описания. Дело в том, что даже ма­териальные средства удовлетворения наших потребностей делает экономическими благами не их "материальность", а их оценка людь­ми. Их отношение к имеющейся системе потребностей важнее, чем субстанция, из которой они состоят. Поэтому "материалистическое" определение дает не сказать чтобы ложное, но безусловно искажен­ное представление об экономической науке, какой мы ее знаем. Пред­ставляется, что не существует никаких здравых аргументов за то, чтобы его сохранить.
 Но в то же время необходимо напомнить, что мы отвергаем всего лишь определение. Мы не отбрасываем той системы знаний, кото­рую это определение пыталось описать. На практике все исследова­ния тех, кто признавал "материалистическое" определение, прекрасно укладывается в альтернативное определение, предложенное нами. К примеру, во всей теоретической системе профессора Кэннана нет ни одного важного вывода, который был бы несовместим с опреде­лением предмета экономической науки как распоряжения редкими ресурсами.
 Более того, сам пример, который приводит профессор Кэннан, отстаивая свое определение, гораздо больше подходит к нашему. Он пишет: "Экономисты согласятся с тем, что вопрос "написал ли Бэ­кон пьесы Шекспира?" — не экономический вопрос, и что удоволь­ствие, которое получат сторонники авторства Бэкона, если их мне­ние получит всеобщую поддержку, — не экономическое удоволь­ствие. С другой стороны, они признают, что этот спор приобрел бы экономический аспект, если бы авторские права были бессрочными и потомки Бэкона и Шекспира спорили бы о праве собственности на пьесы" (Cannan). Это верно. Но почему? Неужели потому, что соб­ственность на авторские права затрагивает материальное благосо­стояние? Но ведь доходы могут быть розданы миссионерам! Безус­ловно, и этот вопрос имеет экономический аспект только потому, что закон об авторском праве сделал бы право на постановку этих пьес относительно редким благом и предоставил бы собственникам авторских прав контроль за использованием редких средств, кото­рые иначе были бы распределены по-другому.
 ПРИНЦИП МАКСИМИЗАЦИИ В ЭКОНОМИЧЕСКОМ АНАЛИЗЕ*
 Само название предмета моей науки — "экономика" — подразу­мевает экономию или максимизацию. Однако экономика как наука длительное время развивалась в отрыве от проблем экономики как объекта исследования. Действительно, только в последней трети нашего века, уже в период моей научной деятельности, экономиче­ская теория начала активно претендовать на то, чтобы приносить пользу бизнесмену-практику и государственному чиновнику. Однаж­ды великий представитель предыдущего поколения экономистов, А. Пигу из Кембриджского университета, задал риторический во­прос "Может ли кому-нибудь прийти в голову нанять экономиста для управления пивоваренным заводом?" Ну, а сегодня самые мод­ные средства экономического анализа, например исследование опера­ций и теория управления, используются и на государственных, и на частных предприятиях.
 
 * Данная работа П.А. Самуэльсоиа представляет собой Нобелевскую лекцию, прочитанную им 11 декабря 1970 г. в г. Стокгольме (Швеция) на церемонии вручения ему Нобелевской премии по экономике. В текст лекции автором были внесены небольшие изменения и дополнения.
 
 Итак, в самой основе нашего предмета заложена идея максими­зации. Мой учитель Йозеф Шумпетер как-то метко заметил, что способность человека действовать как "логическое животное", могу­щее систематически применять эмпирико-дедуктивный метод, сама по себе является прямым следствием дарвиновской борьбы за вы­живание. Подобно тому как в этой борьбе развился большой палец человека, мозг человека развивается, сталкиваясь с экономически­ми проблемами. Высказанная за сорок лет до недавних открытий в этологии,* сделанных Конрадом Лоренцом и Николасом Тинбергеном, эта мысль поражает своей глубиной. Не желая выходить за пределы темы моей лекции, я все же упомяну о более поздней точке зрения, высказанной Шумпетером в работе, в которой он представил читателю новую научную дисциплину — эконометрику (Schumpeter, 1933). Шумпетер писал, что количество начинает изучаться физиками и другими учеными-естественниками на довольно поздней, зрелой стадии развития их научных дисциплин. И поскольку при­менение количественного подхода отдано, условно говоря, на усмот­рение исследователей, то тем больше чести последователям Галилея и Ньютона, использующим математические методы. Однако в экономике, как говорил Шумпетер, сам предмет исследования выс­тупает в количественной форме: уберите численные значения цен или пропорции бартерных обменов — и у вас просто ничего не оста­нется. Счетоводство не использует арифметику, оно само есть ариф­метика. Ведь на ранней стадии своего развития, согласно Шумпетеру, арифметика была именно счетоводством, точно так же, как гео­метрия сводилась к землемерным работам.
 
 * Наука о поведении животных.
 
 Я вовсе не хочу создавать у вас впечатление, что экономический анализ использует принцип максимизации прежде всего в связи с необходимостью написания учебников для тех, кто должен профес­сионально принимать решения. Еще до того, как экономическая на­ука стала выступать с практическими рекомендациями, мы, эконо­мисты, уже занимались проблемами максимума и минимума. В до­минировавшем в течение сорока лет после 1890 г трактате Альфре­да Маршалла "Принципы экономической науки"* большое внима­ние было уделено проблеме оптимального объема производства, при котором чистая прибыль достигает максимума. Но задолго до Мар­шалла, в 1838 г., О. Курно в своем классическом труде "Исследова­ния математических принципов в теории богатства" применил ап­парат дифференциального исчисления к изучению проблемы на­хождения объема производства, обеспечивающего максимум при­были. Вопрос о минимизации затрат также был поставлен более ста лет тому назад. По крайней мере, им занимался фон Тюнен при рассмотрении понятия предельной производительности.
 
 * Русский перевод этой книги, вышедший в 1982 г. в издательстве "Прогресс", был необоснованно озаглавлен ''Принципы политической экономии''.
 
 Сейчас модно говорить о кризисе идентичности. Необходимо из­бегать ошибок, подобных той, которую приписывают Эдварду Гиб­бону, в период написания им "Истории упадка и разрушения Рим­ской империи" Гиббон, как утверждают, порой путал себя с Рим­ской империей. В современном театре часто стирается граница между наблюдающими зрителями и играющими актерами, а в современ­ной науке — между наблюдающими учеными и выступающими в качестве объекта наблюдения подопытными морскими свинками (или атомами в квантовой механике). Что касается значения принципов максимума в естественных науках, то я покажу, что отвесная траек­тория падающего яблока и эллиптическая орбита вращающейся планеты могут быть представлены в виде оптимального решения некоторой специфической задачи математического программирова­ния. Однако вряд ли кто-либо поддастся искушению наделить ябло­ко или планету свободой выбора или способностью к сознательной минимизации. Тем не менее утверждение о том, что шарик Галилея скатывается по наклонной плоскости, как бы минимизируя интег­рал действия или интеграл Гамильтона, представляет ценность для физиков-наблюдателей, стремящихся сформулировать предсказуе­мые закономерности, присущие явлениям природы.
 Почему же ученый находит полезной возможность связать пози­тивное описание реального поведения с решением задачи максими­зации? Этим вопросом я много занимался в начале своей научной деятельности. Со времени своих первых статей, посвященных "выявленным предпочтениям" (Samuelson, 1938a, 1938b, 1948, 1953), и до завершения "Основ экономического анализа" (Samuelson, 1947) я находил эту тему увлекательной. Ученый, как и домашняя хозяйка, никогда не ощущает, что его работа закончена. В последнее время я работаю над очень трудной проблемой анализа стохастической спе­кулятивной цены. Интересно, например, как изменяются цены на какао на биржах Лондона и Нью-Йорка (Samuelson, 1971). Столк­нувшись при этом с неудобоваримой системой нелинейных разностных уравнений и неравенств, я было отчаялся найти в математи­ческой литературе доказательство хотя бы существования реше­ния. Но неожиданно проблема облегчилась, когда, роясь в своей па­мяти, я вспомнил, что мои дескриптивные соотношения могут интерпретироваться как необходимые и достаточные условия вполне определенной задачи о максимуме. Однако я забегу слишком далеко вперед, если сразу же создам у вас впечатление, что принципы максимума имеют ценность просто как удобная подпорка для ана­литика. Семьдесят лет назад, когда был учрежден Нобелевский фонд, непревзойденной популярностью пользовались взгляды Эрнста Маха.* Мах, как вы помните, говорил, что цель научной деятельнос­ти заключается в "экономном" описании природы. Он вовсе не хо­тел этим сказать, что создать свою систему мира Ньютона побудила необходимость разработать основы навигации для обеспечения без­опасного мореплавания торговых судов. Скорее, он имел в виду, что хорошее объяснение — это простое объяснение, которое легко запомнить и которое увязывается с большим разнообразием наблюдае­мых явлений. Было бы ошибкой в духе Гиббона иллюстрировать это деистическими взглядами Мопертюи, в соответствии с которыми законы природы телеологичны. Мах вовсе не говорил, что Мать-Природа — экономист, он лишь утверждал, что учёный, формули­рующий законы, которые описывают наблюдаемые явления, в сущ­ности выступает как экономист или просто ведущий себя экономно человек.
 
 * Вне зависимости от ценности концепций Маха с современной точки зрения, мы должны быть благодарны ему за ту роль, которую его идеи сыграли в создании Эйнштейном специальной теории относительности. Хотя с годами Эйнштейн и стал отвергать методологию Маха это не может подорвать ее репутацию.
 
 Я должен отметить, что эти различные роли почти по случайно­му стечению обстоятельств действительно тесно связаны. Часто физику удаётся найти лучшее, более экономное описание явлений природы, если он способен сформулировать наблюдаемые законы, используя принцип максимума. Экономист часто может получить лучшее, более экономное описание экономического поведения, ис­пользуя тот же инструментарий.
 Позвольте мне проиллюстрировать это очень простыми приме­рами. Падение Ньютонова яблока может быть описано двумя спосо­бами: оно падает на землю с постоянным ускорением; или его поло­жение как функция времени изменяется вдоль кривой, которая минимизирует (от момента начала падения до момента наблюдения) интеграл функции, представляющей собой квадрат мгновенной ско­рости минус линейная функция положения. "Как, — скажете вы, — Вы серьёзно считаете, что второе объяснение является простым7" Я не буду с этим спорить, замечу только, что для математически под­кованного физика выражение
 не более сложно, чем х = -g; и он знает, что формулировка прин­ципа Гамильтона в вариационной форме обладает великими мнемо­ническими свойствами, когда речь идёт о переходе от одной систе­мы координат к другой.
 Хотя я не физик и не думаю, что многие из моих слушателей — физики, позвольте мне привести более наглядный пример полезности принципа максимума в физике. Свет перемещается в воздухе из одной точки в другую по прямой линии. Подобно случаю с падаю­щим яблоком, это перемещение может быть описано в виде реше­ния задачи вариационного исчисления на нахождение минимума. Но рассмотрим теперь, как свет отражается, попадая на зеркало. Вы можете увидеть и запомнить, что угол падения равен углу отра­жения. Более наглядным средством, облегчающим понимание этого факта, является принцип наименьшего времени Ферма, который был известен уже Герону и другим учёным Древней Греции. Приве­дённый ниже чертёж, на котором указаны равные треугольники, говорит сам за себя (рис. 1).
 
 Если длина отрезка АВС' явно меньше длины ломаной ADC', то очевидно, что путь АВС (равный АВС') короче и занимает меньше времени, чем любой другой путь, например путь ADC.
 Вы вправе утверждать, что, хотя представление в виде миниму­ма является удобным, оно ничем не лучше другого. Но пойдите пос­ле этой лекции в свою ванную комнату и посмотрите на своё отра­жение, опустив в воду большой палец ноги. Ваши конечности боль­ше не будут выглядеть прямыми, поскольку скорость распростра­нения света в воде отличается от скорости его распространения в воздухе. Принцип наименьшего времени даёт вам ключ к описанию поведения света в таких условиях, а знание закона Снелла об уг­лах — нет. Кто теперь может сомневаться относительно того, какое из двух научных объяснений лучше?
 Пример из области экономики
 Позвольте мне показать то же самое применительно к экономи­ке, взяв в качестве примера простейший случай. Рассмотрим фир­му, стремящуюся к максимизации своей прибыли, которая продаёт продукцию в соответствии с кривой спроса, причём цена является невозрастающей функцией продаваемого количества. Предположим далее, что для выпуска продукции необходимо затратить один, два или девяносто девять видов различных ресурсов. Ради простоты будем считать, что производственная функция, связывающая объё­мы затрат и выпуска, является гладкой и вогнутой.
 Экономист, мыслящий в стиле Маха, будучи учёным-позити­вистом, заинтересованным попросту в регистрации и систематизации наблюдаемых фактов, мог бы в принципе перенести на перфо­карты информацию о 99 функциях спроса, связывающих количе­ство каждого ресурса, покупаемого фирмой, с 99 переменными, от­ражающими цены на ресурсы. Какой, колоссальной задачей было бы хранение массивов информации, определяющих 99 различных поверхностей в стомерном пространстве! Однако на самом деле 99 поверхностей не являются независимыми. В действительности доста­точно знать единственную "родительскую" поверхность, для того чтобы иметь возможность получить путём расчётов точную инфор­мацию о 99 "детях". Каким же образом становится возможной такая громадная экономия в описании? Да в силу того факта, что наблю­даемые кривые спроса, которые великий шведский экономист пред­последнего поколения Густав Кассель считал неделимыми атомами в теоретическом арсенале экономиста, в действительности являют­ся решениями задачи максимизации прибыли! При обычных усло­виях регулярности эти решения представляют собой функции, об­ратные семейству частных производных функции совокупного до­хода, который определяется как произведение объёма продукции (при данных объёмах затрат всех ресурсов) на цену спроса, по кото­рой эта продукция будет продана. При условии гладкости и строгой вогнутости эта "родительская" функция дохода имеет своими "деть­ми" матрицу частных производных второго порядка размерности 99х99, которая является симметричной и отрицательно определен­ной. Легко доказать, что эти функции могут быть однозначно обра­щены в форму нового семейства "детей" с теми же самыми свой­ствами. 99 таких "детей" не могут не иметь "родительской" функ­ции, которую, если бы она никогда не существовала, мы должны были бы создать, подобно Пигмалиону. Математически это выглядит так:
 где
 — гладкая, строго вогнутая "регулярная функция дохода. Необхо­димыми условиями максимума будут
 Если, кроме того, матрица Гесса вторых частных производных является отрицательно определённой,, то уравнений (2) достаточно для максимума. Отсюда вытекают обратные соотношения, которые могут интерпретироваться как частные производные сопряженной функции Хотеллинга-Роя Н., а именно:
 Отсюда следует, что при
 наши переменные удовлетворяют неравенству
 Можно сказать и больше. Хотя мне трудно представить себе характер поверхностей даже в трёхмерном пространстве, я могу уверенно заявить на основе вышесказанного, что повышение цены на любой ресурс при сохранении остальных цен постоянными опре­делённо приведёт к снижению спроса на этот ресурс со стороны фирмы, т.е. дvi / дрi < 0. Такой банальный результат мог бы пред­видеть любой, кто вникнет в ситуацию и спросит себя' "Предпо­ложим, я был бы последним простаком среди предпринимателей. Что я стал бы делать, чтобы сохранить по возможности большую прибыль в случае подорожания одного из ресурсов?
 Здесь здравый смысл и высшая математика оказываются в со­гласии. Однако все мы знаем о парадоксе Гиффена, в соответствии с которым повышение цены на картофель — основную еду бедных ирландских крестьян — может снизить их жизненный уровень на­столько, что заставит покупать скорее больше, чем меньше картофеля. В этом случае сам здравый смысл обнаруживается только под про­жектором математики.
 С помощью математики я могу видеть свойство 99-мерных по­верхностей, скрытое от простого глаза. Если повышение цены удоб­рений (только их одних) всегда приводит к увеличению закупок некоей фирмой чёрной икры, то из одного этого факта я могу пред­сказать результат следующего эксперимента, который никогда не проводил сам и по которому не располагаю никакими данными на­блюдений: повышение цены на одну только икру приведет к росту закупок фирмой удобрений. В термодинамике такие условия вза­имности или интегрируемости известны как условия Максвелла. В экономике они известны как условия Хотеллинга — в честь Гароль­да Хотеллинга, сформулировавшего их в 1932 г. (Hotelling, 1932).
 Одна из привлекательных сторон научной деятельности состоит в том, что мы все карабкаемся на небеса на плечах своих предшест­венников. Экономика, подобно физике, имеет своих героев, и букву "Н" я использовал в своих математических уравнениях не в честь сэра Уильяма Гамильтона (Hamilton), а скорее в честь Гарольда Хотеллинга (Hotelhng). Ведь именно его работа столь сильно вдох­новляла меня, когда я начинал свою карьеру Примерно в это же время покойный Генри Шульц пытался эконометрическими метода­ми проверить соответствие условии интегрируемости Хотеллинга эмпирическим данным (Schultz, 1938).
 Имеются еще и другие предсказуемые условия определенности, касающиеся того, насколько описанные "перекрестные эффекты" должны быть слабыми по сравнению с "собственными эффектами" повышения цен, однако я не буду отнимать у аудитории время на их обсуждение. Упомяну лишь об одном условии: знаки всех глав­ных миноров должны чередоваться.
 В качестве последней иллюстрации черной магии, посредством которой формула максимума позволяет получить четкие выводы от­носительно сложной системы с большим числом переменных, по­звольте напомнить о работах, в которых я сформулировал и обоб­щил принцип, известный в физике как принцип Ле Шателье (Samuelson, 1947, 1958, 1960а). Этот принцип был обнародован почти сто лет тому назад французским физиком, который занимался тер­модинамикой, развивая в ней направление, связанное с именем Гиббса. Принцип не отличается большой ясностью. Треть века тому на­зад, когда я зачитывался различными трактатами по физике, мое математическое ухо не могло различить, какую мелодию в них играют. Если вы сегодня возьмете большинство книг по физике, возможно, вас постигнет та же участь. Обычно в них используются невразуми­тельные телеологические аргументы. Например, можно прочесть нечто подобное: "Если вы наложите внешнее ограничение на систе­му, находящуюся в равновесии, то она перейдет в новое состояние равновесия, позволяющее поглотить изменение" (или "противодейст­вовать ему", или "подстроиться под него" или "минимизировать его").
 В свое время я был поражен замечанием, сделанным одним из моих преподавателей в Гарварде, Эвином Бидвеллом Уилсоном Уилсон учился у Уилларда Гиббса в Йеле и плодотворно работал во многих областях математики и физики. Его учебник высшей математики использовался как стандартное пособие в течение десятиле­тий. Ему принадлежит капитальная доработка лекций Гиббса по векторному анализу. Он написал один из первых учебников по аэро­динамике. Он был другом Р. А. Фишера и экспертом по математиче­ской статистике и демографии. Наконец, он рано заинтересовался работами Парето и стал читать лекции по математической экономи­ке в Гарварде. Моя более ранняя формулировка неравенства (4) появилась в значительной мере благодаря лекциям Уилсона по тер­модинамике. В частности, на меня сильное впечатление произвело его заявление, что тот факт, что повышение давления сопровожда­ется уменьшением объема, — не столько теорема о системе термо­динамического равновесия, сколько математическая теорема о вогну­тых вверх поверхностях или отрицательно определенных квадратич­ных формах. Вооружившись этими сведениями, я вознамерился ос­мыслить принцип Ле Шателье.
 Позвольте мне привести общепринятую формулировку этого принципа. "Сожмите резиновый шар, и его объем уменьшится. Срав­ните, однако, как сокращается его объем при двух разных условиях эксперимента. Сначала представьте себе, что его поверхность изолирована от окружающего мира, так что так называемая порожден­ная теплота не может теряться. Во втором случае снова сожмите резиновый шар, однако пусть его температура уравняется с темпе­ратурой в помещении. Тогда, в соответствии с принципом Ле Шате­лье, сокращение объема в случае, когда система изолирована, будет меньшим, чем во втором случае, когда температура в конце концов станет постоянной". Более круто нисходящая кривая (тонкая ли­ния) на рис. 2 показывает связь между давлением, откладываемым по вертикальной оси, и объемом, откладываемым по горизонтальной оси, которая превалирует при увеличении давления в условиях изо­ляции. Более пологая кривая (жирная линия), проходящая через ту же точку А, показывает связь давления и объема при изотермиче­ском измерении. Сущность принципа Ле Шателье заключается имен­но в том, что тонкая кривая должна быть более крутой, чем жирная кривая. Используя принятые в термодинамике обозначения, можно записать:
 где индекс t означает постоянство температуры, a s показывает, что речь идет об изолированном (адиабатическом или изоэнтропическом изменении.
 Рис. 2
 Но какое отношение все это имеет к экономике? Воистину, нет более трагической фигуры, чем экономист или бывший инженер, пытающиеся вымучивать аналогии между понятиями физики и эко­номики. Сколько же довелось мне прочесть скучнейших страниц, на которых автор занимался поиском в экономике чего-то такого, что соответствует энтропии или тому или иному виду энергии! Бес­смысленные "законы", такие, как "закон сохранения покупательной способности", представляют собой сомнительное подражание важ­ному физическому закону сохранения энергии. А когда экономист ссылается на принцип неопределенности Гейзенберга применительно к миру социальных явлений, это в лучшем случае следует рассмат­ривать как оборот речи или как игру слов, а не как правомерное применение соотношений квантовой механики.
 Однако если в качестве примера максимизирующей системы вы возьмете фирму-монополиста, использующую 99 видов ресурсов, то окажется, что можно увязать ее структурные связи с теми, которые превалируют в термодинамической системе, максимизирующей энт­ропию. Давление и объем, а для данного случая — абсолютная тем­пература и энтропия, связаны друг с другом тем же отношением сопряженности или двойственности, что и ставка заработной платы с количеством труда или земельная рента с земельной площадью. Рис. 2 теперь может выполнять двойную службу, описывая эконо­мические связи в точности так же, как он описьшал связи термоди­намические. Теперь по вертикальной оси откладывается р1, — цена первого ресурса. По горизонтальной оси откладывается объем этого ресурса v1. Здесь можно говорить о системе с 99 переменными, но я надеюсь, что вы простите мне, если я буду рассматривать более простой случай двух переменных, скажем, труда и земли.
 Как и в случае резинового шара, мы представим себе экспери­мент при двух различных условиях. В первом случае мы повышаем цену первого ресурса (труда) р1, зафиксировав на постоянном уров­не объем второго ресурса (земли) v1, как, например, в краткосроч­ном случае, рассмотренном Маршаллом, когда может меняться только предложение труда.
 Наклон тонкой кривой, проходящей через точку А, показывает, что рост р1 влечет за собой снижение v1.
 Во втором случае мы повысим р1 на ту же величину, но сохра­ним на прежнем уровне р2. И снова у монополиста, максимизирующего прибыль, в качественном плане может быть только одна реак­ция: будет закуплен меньший объем v1, как это показывает от­рицательный наклон жирной кривой, проходящей через точку А. Теперь можно сформулировать некое утверждение, которое можно назвать принципом Ле Шателье-Самуэльсона: жирная кривая дол­говременного приспособления при постоянной цене второго ресурса (и, конечно, при объеме закупок второго ресурса, mutatis mutandis, измененном так, чтобы восстановить равновесие, отвечающее мак­симуму прибыли) должна иметь менее крутой наклон или большую эластичность, чем тонкая кривая, описывающая реакцию со сторо­ны спроса, когда объем затрат второго ресурса зафиксирован. Ма­тематически это означает, что
 Я включил знаки равенства, чтобы учесть случай, когда объемы потребления двух ресурсов в производстве могут быть полностью независимы. В этом соотношении примечательно то, что указанные неравенства будут выполняться вне зависимости от того, будут ли эти два ресурса взаимными дополнителями, как, например, насосы для распыления удобрений и инсектициды, или субститутами, такими как органические и минеральные удобрения. Если это заинтересует слушателя, то он может попробовать привести интуитивную проверку данного утверждения в указанных противоположных случаях.
 Принцип Ле Шателье находит разнообразное применение не только в теории производства, но и в общей теории ограниченного рационирования.
 Теория потребительского спроса
 Сказанное выше подводит меня к теории потребительского спроса. В отличие от только что рассмотренной ситуации, когда максимизи­руется прибыль, здесь мы имеем дело с финансовым ограничением, в пределах которого определяется максимум. До середины 30-х го­дов теория полезности обнаруживала признаки вырождения в бес­плодные тавтологии. Психологически понимаемую полезность или удовлетворенность вряд ли можно было определить, не говоря уже о том, чтобы ее измерить. Экономисты австрийской школы настаи­вали, что люди максимизируют полезность, но, столкнувшись с не­обходимостью дать ей определение, тавтологично заявляли, что, как бы люди себя ни вели, они, вероятно, получали максимум удовлет­воренности, ибо в противном случае они вели бы себя иначе. Точно та» же мы можем сократить на два дробь, у которой числитель и знаменатель — четные, можно было бы, используя принцип "брит­вы Оккама",* полностью вывести за рамки понятие полезности и привести это длинное рассуждение к бессмысленной формулиров­ке "Люди Делают то, что они делают".
 
  * Оккам Уильям (1285-1349)— английский философ-схоласт. Принцип "бритвы Оккама" гласит: "Сущности не следует множить без необходимости", т.е. понятия, не сводимые к интуитивному знанию и не поддающиеся проверке в опыте, должны быть удалены из науки.
 
 Я не слишком преувеличиваю. Правда, русский ученый Слуц­кий (Slutsky, 1915) вышел за эти пределы, но его работа, опублико­ванная в итальянском журнале, осталась незамеченной в хаосе со­бытии первой мировой войны. В более известной работе Парето (Pareto, 1907, 1909) недоставало математического аппарата вейерштрассовой теории условного экстремума. Двумерный анализ кри­вых безразличия был проведен У. Джонсоном, кембриджским логи­ком, учившимся с Маршаллом и Уайтхедом. Он, как полагают, ока­зал влияние на работы по теории вероятностей Дж.М. Кейнса (Keynes, 1921), Фрэнка Рамсея (Ramsey, 1931) и сэра Гарольда Джеффриза (Jeffreys, 1939). Тем не менее, когда я начинал свою научную дея­тельность, лидирующее положение в разработке теории поведения потребителей занимали сэр Рой Аллен и сэр Джон Хикс (Hicks and Alien, 1934) в Лондонской школе экономики и Генри Шульц— в Чикаго, а работы Слуцкого оставались неизвестными.
 С самого начала я стремился установить, какие фальсифицируе­мые гипотезы* относительно наблюдаемых цен и размеров спроса вытекают из предположения, что потребитель тратит свои ограни­ченные доходы при данных ценах так, чтобы максимизировать свою относительную полезность (то есть сравнивая варианты по принци­пу "лучше-хуже" и не приписывая этим "лучше-хуже" никаких числовых значений). Не вдаваясь в подробности, скажу, что идея "выявленного предпочтения" пришла ко мне внезапно в ходе спора с одним из моих учителей, как это бывало со многими из моих луч­ших идей. Узнав от Леонтьева о кривых безразличия, я нашел им применение в следующем году в курсе международной торговли Хаберлера. Когда он стал возражать против постулирования мною выпуклых кривых безразличия, я неожиданно для самого себя отве­тил на это: "Ну, если они вогнутые, то индексы Ласпейраса-Пааше в вашей докторской диссертации ничего не стоят".** Далекое от того, чтобы означать reductio ad absurdum, это предложение по зрелом размышлении подсказало, как исследователь мог бы опровергнуть гипотезу о максимизирующем поведении посредством проверки ее в наблюдаемых ситуациях с двумя товарами и ценами. После этого осталось только разработать детали теории выявленного предпоч­тения.
 
 * П. Самуэльсон опирается здесь на принцип фальсификации, выдвинутый K.P. Поппером, постулирующий потенциальную опровержимость любого утверждения, отно­симого к науке (Прим. ред.).
 ** Чтобы понять это представьте себе что вы максимизируете полезность вашего потребления (Qx, Qy,... ) по ценам (Рx, Рy,...) тратя положительный доход РxQx +...=?PQ. Тогда для двух ситуаций (P1,Q1, ?P1Q1) и (Р2, Q2, ?P2Q2) возможность наблюдать одновременно что / ?P1Q1 < 1 и ? P2Q1 /? P2Q2< 1 противоречит ординалистской максимизации относительной полезности. При варианте вместо < отрицание этой возможности есть одна из форм Слабой аксиомы выявленного предпочтения.
 
 Моя ранняя теория выявленного предпочтения сама по себе была совершенно адекватной для исследования проблем с двумя потре­бительскими товарами. Я продолжал считать, что если мы устра­ним аналогичные проблемы для выбора из более чем двух ситуаций,* то можно было бы устранить феномен "неинтегрируемости" поля безразличия.
 
 * Используя обозначения предыдущей сноски я вывел, что неинтегрируемость могла бы быть устранена в силу следующей аксиомы: >?PiQi+1 для всех i=1,2,... , n-1 1" исключает "?PnQn >?PnQ1 . При n = 2— это в сущности повторение Слабой аксиомы, при всех n > 2 — это Сильная аксиома Хаутеккера.
 
 В ситуации, подобной данной, когда докладчик обычно уж очень склонен к перечислению своих научных побед, особенно полезно почаще делать паузы, чтобы вспомнить поражения и неудачи Даже с помощью ведущих математиков мира я не смог проверить и дока­зать истинность вывода, приведенного в последней из сносок, и меня убедили изъять этот материал из опубликованного варианта "Вы­явленного предпочтения" (Samuelson, 1948) Тем большего почета заслуживает Хендрик Хаутеккер (Houthakker, 1950), который в первой же своей экономической работе сформулировал Сильную аксиому и доказал, что она исключает неинтегрируемость
 В 1950 г. я сделал обзор дискуссии по интегрируемости, вернув­шись к Парето, к началу века, и еще дальше — к классической диссертации Ирвинга Фишера (1892) (см Fisher, 1925), и даже еще дальше — к извлеченной из забвения работе малоизвестного Антонелли (Antonelli, 1886). В середине 30-х годов, когда я выступил со своей идеей, проблема интегрируемости находилась в настолько неопределенном состоянии, что работавшие в тесном сотрудниче­стве уже упомянутые сэр Джон Хикс и сэр Рой Аллен резко расхо­дились во взглядах на этот предмет. Теперь, когда осознаны эмпи­рические проявления неинтегрируемости, большинство теоретиков склонно постулировать интегрируемость. Как пояснить ее смысл? Мой добрый друг Николае Джорджеску-Реген, из классической ра­боты которого я почерпнул так много тонких замечаний относитель­но проблемы интегрируемости (Georgesku-Roegen, 1936), стал бы доказывать, что невозможно выразить одними лишь словами столь сложные математические соотношения. Я же придерживаюсь противоположного взгляда, потому что математика — это язык и в прин­ципе то, что может постигнуть один простофиля, может постигнуть и другой. Поэтому позвольте мне отослать вас к рис. 2, благодаря которому я могу дать широкую интерпретацию условий интегрируемости для рассмотренной нами фирмы, максимизирующей прибыль и использующей 99 видов ресурсов.
 Круто ниспадающие кривые на диаграмме представляют собой функции спроса на первый ресурс когда количество всех остальных ресурсов остается ограниченным, как в краткосроч­ном периоде у Маршалла. Жирные и более пологие кривые также представляют собой функции спроса на тот же ресурс v1 при ценах p1, но при условии, что цены всех остальных факторов заморожены. Если бы кто-то предложил мне объяснить, что означает интегрируе­мость, но не позволил при этом использовать язык частных произ­водных, я бы мог проиллюстрировать это свойством пропорциональ­ности площадей на рис. 2. Я могу сказать, что идея такого предло­жения применительно к экономике пришла мне в голову в связи с некоторыми любительскими изысканиями в термодинамике. Читая чудесно написанное введение в термодинамику Клерка Максвелла, я обнаружил (Samuelson, 1960), что его объяснение существования одной и той же шкалы абсолютной температуры в каждом теле могло бы быть верным только в том случае, если на p-v-диаграмме, на которую я ранее ссылался в связи с принципом Ле Шателье, два семейства кривых — круто ниспадающие, тонкие, и более полого ниспадающие, жирные, — образуют параллелограммы наподобие a, b с, d на рис 2., такие, что
 [площадь а] / [площадь b] = [площадь с] / [площадь d]
 Так же обстоит дело и с двумя различными экономическими кривыми. Именно вследствие условий интегрируемости Хотеллинга, которые связывают вместе 99 различных функций спроса на факторы, отмеченные выше площади обладают свойством пропорциональности. Заканчивая рассмотрение этого интересного резуль­тата, я хотел бы, с вашего позволения, упомянуть еще, что он оста­ется в силе даже тогда, когда, как и в линейном программировании, соответствующие поверхности имеют углы и грани, на которых ча­стные производные не определены однозначно.
 Я бы не хотел заканчивать разговор о максимизации функций, не подчеркнув, что все это не следует воспринимать как всего лишь упражнения в логике и математике.* В экономической науке кипят дискуссии о том, стремятся ли корпорации максимизировать свою прибыль. Однако ни одна из спорящих сторон не задается вопросом о том, какое значение для объекта наблюдения имеет наличие или отсутствие той или иной функции, которую он максимизирует. А если выйти за относительно узкие рамки экономики, то я должен признаться, что писания социологов, таких, как Талкотт Парсонс (Parsons, 1949), кажутся мне уж очень пустыми, потому что они, по-видимому, никогда не задаются вопросом о том, какая разница между случаями, когда социальное действие рассматривается как часть системы, максимизирующей ценность, или когда оно вытекает из "функциональной" интерпретации наблюдаемых феноменов.
 
 * В своем отклике на публикацию предыдущего варианта данной лекции Роберт Килтингуорт, аспирант Йельского университета, указал, что в физике часто не проводится особого различия между максимумом и минимумом или для данного случая между экстремумом какого-либо вида и стационарной точкой перегиба. Я вполне согласен с этим и часто имел случай указывать, что для физика типичным является обращение только к <вариационному> аспекту проблемы (см., например, мою статью о причинности и телеологии в экономике в: Lerner(ed.), 1965, р. 99-143, особенно р. 128). Так, я могу бросить мяч, чтобы попасть вам по голове двумя способами: прямой наводкой или бросив его так высоко, чтобы он упал на вас сверху (непрямой наводкой). Первая из траекторий минимизирует интеграл <действия> вторая— нет. Точно так же как природа не терпит пустоты только до уровня давления в 30 дюймов ртутного столба, она оказывается близорукой при нахождении минимума, минимизируя действие лишь на пути до первой сопряженной точки. И в других ситуациях, как, например в случае прохождения света, физик на самом деле не верит, что процесс происходит телеологически: он размышляет о световых волнах, распространяющихся от каждой точки во всех направлениях в соответствии с принципом Гюйгенса, и он ожидает, что такие волны будут в различных точках усиливать или нейтрализовывать друг друга. То, что в геометрической оптике видится как луч света, это, попросту, места, где волны нейтрализуют друг друга в наименьшей степени. На языке экономики это скорее похоже на выдержанные в духе Дарвина рассуждения Армена Алчиана о том, что выживание наиболее приспособленных дает нам феномены, которые выглядят так, как будто порождены проблемой экстремума (Alchian, 1940). Как указал Киллингуорт, ссылаясь на работу А. д’Аспо (d’Aspo, 1939, ch. 18), отсюда вытекает следующее: на моем рис. 1 мы сгибаем зеркало вокруг точки В, сохраняя его наклон к ней, но придавая ему кривизну большую чем кривизна эллипса фокусами которого являются А и С. Тогда фактическая траектория по которой перемещается свет (как это видно от А к В и затем к О) по длине будет наибольшей, а не наименьшей! И в других случаях можно представить фактическую траекторию не минимальной и не максимальной, а попросту стационарной точкой перегиба (своего рода седловой точкой). Если приложить некоторое усилие то как и выше, можно свести ситуацию к случаю сопряженной точки. Ход рассуждений при этом следующий. Разделите одновременно на два, на четыре и т.д. расстояния от В до А и С до тех пор, пока в конце концов не сможете сказать, что конечная траектория, по которой перемещается свет действительно представляет собой минимум. Или в более общем виде, в геометрической оптике для достаточно близких друг к другу точек траектории, по которой перемещается свет, соответствующий интеграл Герона-Ферма-Мопертюи действительно принимает минимальное значение. Следует подчеркнуть что в экономической теории важна именно истинная минимизация так как предполагается что экономические субъекты с самого начала руководствуются некими цепями.
 Проблемы, не связанные с максимумом
 Мне не хочется выглядеть империалистом и выдвигать претен­зии на универсальную применимость принципа максимума в теорети­ческой экономике. Есть множество областей, где он просто не применяется. Возьмем для примера мою раннюю работу, посвященную взаимодействию акселератора и мультипликатора (Samuelson, 1939). Это важная тема для макроэкономического анализа. Действительно, как я уже отмечал в другом месте, эта статья чрезвычайно подняла мою репутацию. Конечно, тема была фундаментальной, а математиче­ский анализ условий устойчивости давал возможность получить изящное решение на уровне, доступном для понимания как толко­вого начинающего, так и виртуоза математической экономики. Од­нако первоначальная спецификация модели принадлежит моему гарвардскому учителю Элвину Хансену, а работы сэра Роя Харрода (Harrod, 1936) и Эрика Лундберга (Lundberg, 1937) ясно указали путь к построению этой модели.
 Я рассматриваю здесь связь акселератора и мультипликатора потому, что это типичный пример динамической системы, которую ни в каком полезном смысле нельзя связать с проблемой максиму­ма. Обследуя больного, мы узнаем кое-что и о здоровых, а обследуя здоровых, мы можем также узнать что-то и о больных. Тот факт, что проблема "акселератор-мультипликатор" не может быть связа­на с максимизацией, сильно затрудняет ее анализ Так, когда один мои коллега был молод, он написал под моим руководством доктор­скую диссертацию (Eckaus, 1954), обобщив анализ взаимодействия акселератора-мультипликатора для случая многих секторов и мно­гих стран. Это было прекрасное исследование, д-р Эккаус с боль­шой изобретательностью и изяществом выжал из модели все, что можно было выжать. Одновременно он, по-видимому, был первым, кто обнаружил, что отношение величины полезного выпуска к затра­там первоклассных интеллектуальных ресурсов было при этом в каком-то смысле разочаровывающим "великой простоты" получи­лось слишком мало. Добросовестный исследователь должен был ука­зать на широкий круг возможностей, которые могли бы реализовать­ся, и затратить значительные умственные усилия на классификацию и систематизацию этих возможностей.
 Для того чтобы проиллюстрировать действительную неподатли­вость этой проблемы, позвольте рассказать вам об одной серьезной трудности, возникающей при ее анализе. Представим себе Европу 1970 г. в виде 17-секторного комплекса мультипликаторов и акселераторов, который является устойчивым, то есть мы можем пока­зать, что все его характеристические корни являются демпфирую­щими и ослабляющими, а не антидемпфирующими и порождающи­ми взрывную динамику. Теперь обратимся к истории и возьмем 1950 г. Коэффициенты модели Европы будут несколько другими, однако мы снова будем считать, что они порождают устойчивую систему. Теперь позвольте мне сообщить вам в точности один бит информации. В 1960 г., который лежит посредине, по чудесному совпадению оказалось, что коэффициенты модели во всех до едино­го случаях в точности равны средним арифметическим между коэф­фициентами 1950 и 1970 гг. Что вы сказали бы об устойчивости сис­темы в 1960 г.?
 Если мой вопрос не настроил вас на то, что вы столкнетесь с парадоксом, то я уверен, что вашим первым искушением было бы сказать, что это — устойчивая система, находящаяся на полпути от одной устойчивой системы к другой. Однако это не согласовывалось бы с результатами д-ра Эккауса. Парадокс получит объяснение, когда вы узнаете, что детерминантные условия устойчивости системы не определяют область устойчивости, задаваемую через соотношения между коэффициентами системы, как выпуклую (Samuelson, 1947). Следовательно, точка на полпути между двумя точками области мо­жет сама оказаться вне этой области. Такой ситуации не возникает в случае максимизирующих систем, которые "ведут себя хорошо".
 Полагаю, что сказал достаточно, чтобы показать, что самой труд­ной частью моей книги "Основы экономического анализа" (Samuelson, 1947) было рассмотрение статики и динамики немаксимизирующих систем.
 Динамика и максимизация
 Естественно, из этого не следует, что с помощью максимизации нельзя исследовать широкую область динамических процессов. Так, например, рассмотрим динамический алгоритм нахождения верши­ны горы, который реализуется с помощью "градиентного метода". Его идея заключается в том, что ваша скорость в каком-либо на­правлении пропорциональна наклону горы в том же самом направ­лении. Нельзя рассчитывать, что такой метод приведет вас на высо­чайшую вершину Альп из любой начальной точки, находящейся в Европе. Однако он сходится к точке максимума любой вогнутой по­верхности из тех, что фигурируют в школьных учебниках.
 Подобно световым лучам в физике, о которых я говорил ранее, оптимальные траектории роста в теориях, выросших из новатор­ской работы Фрэнка Рамсея, появившейся более сорока лет тому назад (Ramsey, 1928), сами по себе демонстрируют богатство дина­мических явлений. Такая динамика совсем не похожа, скажем, на ту, которая составила предмет позитивистского анализа связи аксе­лератора с мультипликатором. Может быть, вы помните, что сэр Уильям Гамильтон затратил много лет, пытаясь обобщить понятие комплексного числа на случай более чем двух измерений. Рассказы­вают, что его семья с сочувствием относилась к его исследованиям кватерниона, и каждый вечер дети приветствовали его по возвра­щении из астрономической обсерватории вопросом: "Папа, ты уме­ешь перемножать свои кватернионы?" лишь для того, чтобы полу­чить грустный ответ: "Я умею складывать мои кватернионы, но я не умею их перемножать". Если бы в 30-е годы Ллойд Метцлер и я имели детей, они каждый вечер спрашивали бы нас: "Все ли ваши характеристические корни вели себя хорошо и были устойчивы?" Ибо в те дни, находясь под впечатлением затянувшейся Американ­ской Депрессии и ее нечувствительности к эфемерным государствен­ным дотациям, мы были в какой-то мере во власти догмы устойчи­вости.
 Совершенно иными были мои главные интересы в течение 50-х годов, когда я занимался бесплодными поисками доказательства так называемой "теоремы о магистрали" (Samuelson 1949a, 1960а, 1968b, Samuelson and Solow, 1956; Dorfman, Samuelson and Solow, 1958). Здесь речь тоже идет о модели максимизации, по крайней мере в смысле межвременной эффективности. Когда вы изучаете модель "затраты-выпуск" фон Неймана, вы сталкиваетесь с задачей на­хождения минимакса, или седловой точки, подобной той, которая рассматривается в его же теории игр. Это исключает возможность того, что ваши динамические характеристические корни будут демп­фироваться. Так что если бы мои дети не относились к моей науч­ной работе с тем чувством, которое можно назвать "снисходительным пренебрежением", то в 50-х годах они должны были бы спрашивать меня "Папа, образуют твои характеристические корни взаимно об­ратные или противоположные по знаку пары, соответствующие дви­жению по цепной линии вокруг магистральной седловой точки?"
 Могу ли я попросить вас о снисхождении? Позвольте мне откло­ниться от темы и рассказать один анекдот. Я делаю это с некоторым смущением, потому что, когда меня приглашали прочитать лекцию, профессор Лундберг предупредил, что это должна быть серьезная лекция. Хотя и говорят, что я был нахальным молодым человеком, у меня было только одно столкновение с великим Джоном фон Нейма­ном, который, конечно, был гигантом современной математики и, кроме того, проявил свою гениальность в работе над водородной бомбой, теорией игр и основами квантовой механики. Ради того, чтобы дать представление о его величии, я готов даже с еще большим бесстыдством бросить вызов профессору Лундбергу и рассказать вам анекдот в анекдоте. Кто-то однажды спросил великого йельского математика Какутани: "Вы великий математик?" Какутани скромно ответил: "О, вовсе нет. Я — рядовой трудяга, искатель истины" — "Ну, если вы не великий математик, то кого бы вы назвали тако­вым?" — спросили его. Какутани думал, думал, а затем, как гласит предание, наконец сказал "Джонни фон Неймана".
 И вот с этим Голиафом у меня произошло столкновение. Как-то, а это было в 1945 г., фон Нейман читал лекцию в Гарварде о своей модели общего равновесия. Он заявил, что в ней используется но­вый математический аппарат, не связанный с традиционным мате­матическим аппаратом физики и теорией экстремумов. Я подал го­лос из задних рядов, сказав, что это вовсе не отличается от понятия границы издержек упущенной выгоды, используемого в экономи­ческой теории, когда при фиксированных количествах всех ресур­сов и всех, кроме одного, продуктов общество стремится максими­зировать объем выпуска остающегося продукта. Фон Нейман отреа­гировал на это с быстротой молнии, что было для него характерным: "Вы можете держать пари на одну сигару?" К стыду своему, дол­жен сказать, что в этот раз маленький Давид, поджав хвост, бежал с поля боя. И все же когда-нибудь, когда я войду в ворота Святого Петра, я думаю, что половина сигары мне достанется, но только половина, потому что точка зрения фон Неймана также была обоснованной.
 Беглый просмотр современных журналов и учебников показы­вает, что, в то время как студент, изучающий классическую меха­нику, часто сталкивается со случаями колебаний около положения равновесия (например, маятника), студент-экономист чаще имеет дело с движениями по цепной линии около седловой точки: подобно тому как канат, подвешенный на двух гвоздях, принимает форму цепной линии, выпуклой в сторону земли, так и экономические дви­жения совершаются вдоль цепной линии, выпуклой в сторону магистрали. Я хотел бы здесь напомнить о происхождении слова "маги­страль" (Turnpike). Все американцы привыкли к тому, что если нужно попасть из Бостона в Лос-Анджелес, то лучше всего побыстрее до­ехать до главной магистрали и только в конце путешествия нужно свернуть с нее к пункту назначения. Так же и в экономике для того чтобы обеспечить наиболее эффективное развитие страны, при оп­ределенных обстоятельствах следует как можно быстрее вступить на путь максимального и сбалансированного роста, так сказать, "оседлать" эту магистраль, а затем, по окончании, например, 20-летнего периода, свернуть к конечной цели развития. Здесь мы сталкиваем­ся с интересным эффектом: когда горизонт становится широким, вы проводите большую часть своего времени в пределах малого расстоя­ния от магистрали. Все, больше я не буду произносить это слово, на котором можно сломать язык.
 Заключение
 Я был не в состоянии дать в одной лекции хотя бы самое поверх­ностное представление о роли принципов максимума в экономиче­ском анализе. Не смог я составить и репрезентативную выборку из моих собственных интересов в экономической науке или хотя бы в более узкой области, каковой является теория максимизации. Так, одним из предметов моего непреходящего внимания на протяжении ряда лет была "экономика благосостояния". Вместе с моим близким другом Абрамом Бергсоном из Гарварда я пытался понять, о максими­зации чего можно вести речь, говоря о "невидимой руке" Адама Смита Например, рассмотрим понятие, которое мы сегодня называ­ем "оптимальностью по Парето" и которое с тем же основанием можно было бы назвать "оптимальностью по Бергсону" — ведь он в 1938 г. вложил ясный смысл в то, что Парето лишь нащупывал, и связал это узкое понятие с более широким понятием социальных норм и функций благосостояния (Bergson, 1938). Как раз недавно я читал статью одного автора из "новых левых". Она написана белым стихом, который, как выяснилось, в высшей степени неэффективен как средство общения, но который истинный ученый должен оси­лить, если этого требуют интересы науки. Автор подверг уничтожаю­щей критике понятие оптимальности по Парето. Однако когда я пе­реварил его труд, мне показалось, что именно в обществе, достиг­шем изобилия, где диссидентские группы добиваются возможности вести свой собственный образ жизни, особевно важной становится позиция "дать людям, что они хотят". Автор из поколения "старых левых", занимавшийся социалистической экономикой, призванной удовлетворить потребности людей на грани прожиточного миниму­ма, конечно, в меньшей степени нуждался в понятии оптимальности по Парето, чем современный исследователь общественных процес­сов в США и Швеции.
 Кроме того, особое удовлетворение принесло мне то, что мои работы по экономике благосостояния (Samuelson, 1954; 1955, 1969) позволили пролить свет на проблему анализа общественных благ, поставленную еще Кнутом Викселлем (Wicksell, 1896) и Эриком Линдалем (Lindahl, 1919).
 Американский экономист Г. Давенпорт, от которого нас отделя­ют два поколения (он был лучшим другом Торстена Веблена, и Веблен даже некоторое время жил в угольном подвале его дома), од­нажды сказал: "Нет причины, почему экономическая теория долж­на быть монополией реакционеров". Всю свою жизнь я стремился принимать это слова близко к сердцу и сегодня осмеливаюсь повто­рить их здесь в расчете на ваше сочувственное внимание.
 ЭКОНОМИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ*
 Экономика — это умение пользоваться жизнью наилучшим образом.
 Джордж Бернард Шоу. "Максимы для революционеров".
 Я приношу благодарность за ценные комментарии Джозефу Бен-Давиду, Милтону Фридману, Виктору Фьюксу, Роберту Т. Майклу, Джейкобу Минцеру, Ричарду Познеру и Т. У. Шульцу. Особую при­знательность мне хотелось бы выразить Джорджу Дж. Стиглеру за многочисленные обсуждения, комментарии и столь необходимую под­держку, а также Роберту К. Мертону за обстоятельно и чрезвычай­но полезный отзыв на предыдущий вариант настоящей работы, где он изложил точку зрения социолога на затрагиваемые мною про­блемы. Обычная оговорка, что никто из упомянутых мною лиц не несет ответственности за приводимые в этом очерке доводы и заклю­чения, тем более уместна, что некоторые из них выразили свое не­согласие с его центральной идеей.
 
 * Данная статья Г. С. Беккера представляет собой переработанную версию "Вве­дения' к книге Г. Беккера "Экономический подход к человеческому поведению. (Becker. 1976b)
 
 ***
 Хотя своеобразие "экономического" подхода к человеческому по­ведению едва ли подлежит сомнению, не так-то легко определить, что же именно отличает его от социологического, психологического, антропологического, политического и даже генетического подходов. В настоящем очерке предпринята попытка выделить его главные отличительные признаки.
 Обратимся для начала за помощью к дефинициям различных отраслей научного знания. До сих пор в ходу по меньшей мере три противостоящих определения экономической науки (economics). Она, как утверждают, занимается изучением: а) распределения материальных благ ради удовлетворения материальных потребностей;* б) рыночного сектора;** в) распределения ограниченных средств ради достижения конкурирующих целей.***
 
 * [Экономическая наука]— это социальная дисциплина, изучающая то, как отдельные люди и целые общества пытаются удовлетворять свои материальные потребности и желания (Kees, 1968), "[Экономическая наука] изучает процесс удовлетворения физических нужд и желаний человека (статья "Economics в "The Cumbia Encyclopedia , 3d ed., p. 624), см. также многочисленные ссылки на высказывания Маршалла, Кэннана и других у Л. Роббинса (Роббинс, 1992).
 ** А. Пигу заявлял: "(Экономическое благосостояние] есть сфера благосостояния, где можно прямо или косвенно применить денежную шкалу измерения" (Пигу 1985. L-74).
 *** "Экономическая теория — это наука, изучающая человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными средствами, которые могут иметь иное употребление" (Роббинс, 1992, с. 18 в этом номере THESIS), "Экономическая наука занимается изучением распределения редких ресурсов между неограниченными и конкурирующими между собой целями (Rees, 1968), можно привести много аналогичных высказываний других авторов.
 
 Определение экономической науки с точки зрения материаль­ных благ наиболее узко и наименее удовлетворительно. Оно не дает правильного представления ни о рыночном секторе, ни о том, чем "занимаются" экономисты. Ведь в США, например, производством вещественных благ занято сейчас менее половины всех работающих на рынок, а невещественный выпуск сферы услуг превосходит в стоимостном выражении выпуск товаров (см.: Fuchs, 1968). Кроме того, экономисты с неменьшим успехом анализируют спрос и пред­ложение магазинов, фильмов или образования, чем мяса или авто­мобилей. Живучесть определений, связывающих экономическую науку с материальными благами, объясняется нежеланием подчи­нять определенные виды человеческого поведения "бездушному" экономическому расчету.
 Наиболее общим является определение экономической науки с точки зрения ограниченных средств и конкурирующих целей. Оно исходит из специфического характера проблем, подлежащих реше­нию, и охватывает куда более широкую область, нежели рыночный сектор или "то, чем занимаются экономисты".* Редкость и выбор характеризуют любые ресурсы, в какой бы форме ни протекало их распределение — в рамках политического процесса (включая реше­ние о том, какие отрасли облагать налогом, как быстро расширять предложение денег и нужно ли вступать в войну), через семью (вклю­чая выбор супруга и планирование размеров семьи, определение частоты посещения церкви и распределение времени между сном и бодрствованием, или при организации научных исследований (включая распределение учеными своего времени и умственных усилий между различными научными проблемами) и так далее до бесконеч­ности. Это определение экономической науки настолько широко, что вместо того, чтобы служить источником гордости, оно нередко при­водит многих экономистов в замешательство и обычно немедленно обставляется оговорками, с тем чтобы исключить из него подавляю­щую часть внерыночного поведения.**
 
 * Боулдинг (Boulding, 1966) приписывает такое определение экономической науки Эрнсту Джейкобу Вайнеру.
 ** Дав широкое определение экономической науки, Рис (Rees, 1968) почти тут же переходит к определению с точки зрения материальных потребностей, так и не объяснив почему он столь резко сужает границы ее предмета. Даже Роббинс, после блестящих рассуждений о сущности экономической проблемы, в последующих своих работах сводит свой анализ по сути к рыночному сектору.
 
 
 Все приведенные дефиниции экономической науки определяют лишь границы ее предмета, но ни одно ровным счетом ничего не говорит нам о том, что же представляет собой "экономический под­ход" как таковой. Ведь при изучении, рыночного сектора или про­цесса распределения ограниченных средств среди конкурирующих целей можно придавать первостепенное значение поведению, подчи­няющемуся обязанностям и традициям, импульсивному, максимизи­рующему и какому угодно еще.
 Подобным же образом дефиниции социологии (как и других об­щественных наук) мало что дают для разграничения ее подхода и всех остальных. К примеру, заявление, что социология занимается изучением социальных совокупностей и групп, а также причин и последствий изменения институциональной и социальной органи­зации (Reiss, 1968), никак не отделяет ее предмета (не говоря уже о методе) от предмета, скажем, экономической науки. Утверждение, что "сравнительная психология изучает поведение различных ви­дов живых организмов" (Waters and Bunnell, 1968) столь же общо, как определение экономической теории или социологии, и столь же бессодержательно.
 Оставим поэтому в покое дефиниции, ибо я убежден, что эконо­мическая теория как научная дисциплина более всего отличается от прочих отраслей обществознания не предметом, а своим подходом. В самом деле, многие формы поведения составляют предмет иссле­дования сразу нескольких дисциплин например, проблема деторож­дения образует особый раздел социологии, антропологии, экономиче­ской теории, истории, биологии человека и, пожалуй, даже политологии. Я утверждаю, что экономический подход уникален по своей мощи, потому что он способен интегрировать множество разнообраз­ных форм человеческого поведения.
 Общепризнано, что экономический подход предполагает макси­мизирующее поведение в более явной форме и в более широком диапазоне, чем другие подходы, так что речь может идти о максими­зации функции полезности или богатства все равно кем — семьей, фирмой, профсоюзами или правительственными учреждениями. Кроме того, экономический подход предполагает существование рынков, с неодинаковой степенью эффективности координирующих действия разных участников — индивидуумов, фирм и даже целых наций — таким образом, что их поведение становится взаимосогла­сованным. Предполагается также, что предпочтения не изменяются сколько-нибудь существенно с ходом времени и не слишком изменят­ся у богатых и бедных или даже среди людей, принадлежащих к разным слоям общества и культурам.
 Цены и другие инструмента рынка регулируют распределение редких ресурсов в обществе, ограничивая тем самым желания участ­ников, координируя их действия. В рамках экономического подхода эти рыночные инструменты выполняют большую часть функции (если не все'), которыми в социологических теориях наделяется "струк­тура".*
 
 * Блестящее изложение структурного анализа можно найти у Р. Мертона (Мегton 1975).
 
 Стабильность предпочтений предполагается по отношению не к рыночным товарам и услугам вроде апельсинов, автомобилей или медицинского обслуживания, а к основополагающим объектам вы­бора, которые производит каждое домохозяйство, используя для этого рыночные товары и услуги, собственное время и другие ресурсы. Эти глубинные предпочтения определяются через отношения лю­дей к фундаментальным аспектам их жизни, таким, как здоровье, престиж, чувственные наслаждения, доброжелательность или за­висть, и отнюдь не всегда остаются стабильными, если иметь в виду рыночные товары и услуги (см Michael and Becker, 1973). Предпо­сылка стабильности предпочтений обеспечивает надежную основу для предсказания реакций на те или иные изменения и не дает исследователю возможности поддаться искушению и просто посту­лировать необходимый сдвиг в предпочтениях, "объясняя" таким образом любые очевидные расхождения с его предсказаниями.
 Максимизирующее поведение и стабильность предпочтений яв­ляются не просто исходными предпосылками, но могут быть выведены из концепции естественного отбора пригодных способов поведения в ходе эволюции человека (см.: Wilson, 1975; Dawkins, 1976; Becker, 1976а). В самом деле экономический подход и теория естественного отбора, выработанная современной биологией, тесно взаимосвязаны (вспомним, что, по признанию как Дарвина, так и Уоллеса, они ис­пытали сильнейшее влияние мальтузианской теории народонаселе­ния) и представляют, возможно, разные аспекты единой, более фундаментальной теории (обсуждение этой проблемы см.: Hirshleifer, 1977, см. также: Tullok, 1971).
 Связанные воедино предположения о максимизирующем пове­дении, рыночном равновесии и стабильности предпочтений, проводи­мые твердо и непреклонно, образуют сердцевину экономического подхода в моём понимании. О том, например, что (а) повышение цены ведёт к сокращению объёма спроса,* будь то удорожание яиц, уменьшающее спрос на них, рост "теневой" цены детей, вызывающий падение "спроса" на них, или увеличение времени ожидания перед кабинетами врачей, что составляет один из компонентов полной цены медицинских услуг; или о том, что (б) повышение цены ведёт к рас­ширению объёма предложения, будь то рост рыночной цены на мясо, вызывающий увеличение количества голов выращиваемого и заби­ваемого скота, или повышение ставок заработной платы замужних женщин, подталкивающее их к расширению участия в рабочей силе; или о том, что (в) конкурентные рынки способны более эффективно, чем монополизированные, удовлетворять предпочтения потребите­лей; или же о том, что (г) установление налога на какой-либо товар ведёт к сокращению его производства, будь то акцизный сбор на бензин, заставляющий уменьшать его потребление; наказание преступников (что есть по сути дела "налог" на преступления), обеспе­чивающее снижение уровня преступности; или налог на заработ­ную плату, сокращающий предложение труда в рыночном секторе.
 
 * Прийти к этому выводу можно и без предпосылки максимизирующего поведения, как это показано в моей работе (Beckcr, 1962).
 
 Совершенно ясно, что сфера применимости экономического под­хода не ограничивается одними только материальными благами и потребностями или даже рыночным сектором. Цены — независимо от того, денежные ли это цены рыночного сектора или теневые, вме--нённые цены внерыночного сектора, — отражают альтернативные издержки использования редких ресурсов, и экономический подход предсказывает однотипные реакции на изменения как теневых цен, так и рыночных. Возьмём, к примеру человека, чьим единственным редким ресурсом является ограниченное количество его или её вре­мени. Время используется для производства разнообразных продук­тов (входящих в его или её функцию предпочтения) с целью макси­мизации полезности. Даже вне рыночного сектора каждый продукт — прямо или косвенно — обладает предельной теневой ценой: я имею в виду время, требуемое для производства одной дополнительной единицы такого продукта. В условиях равновесия соотношение этих цен должно быть равно соотношению предельных полезностей соответствующих продуктов.* Самое важное, что повышение относитель­ной цены любого продукта, то есть времени, необходимого для про­изводства единицы этого продукта, будет вести к сокращению его потребления.
 
 * Он максимизирует функцию U = U(Z1, ... , Zm) при ограничениях Zi, (где Z — i-й продукт, fi — производственная функция для , ti — затраты времени при производстве Z). Из хорошо известных условий равновесия первого порядка для распределения его редкого ресурса — времени — следует:
 дU / дZi = 1 (дti / дZi ) = (?) / (дZi / дti ) = ? / MPti ,
 где ? есть предельная полезность времени.
 
 Экономический подход не предполагает, что все участники на каждом рынке непременно обладают полной информацией или со­вершают сделки, не требующие никаких издержек для их заключе­ния. Неполноту информации или наличие трансакционных издер­жек не следует, однако, смешивать с иррациональностью или непо­следовательностью поведения.* Экономический подход привёл к раз­работке теории оптимального или рационального накопления доро­гостоящей информации,** которая подразумевает, например, более значительные инвестиции в добывание информации при принятии важных решений по сравнению с малозначащими — скажем, при приобретении дома или вступлении в брак по сравнению с покупкой хлеба или дивана. Собранная таким образом информация остаётся зачастую далеко не полной, потому что её получение сопряжено с издержками — факт, использующийся в экономическом подходе для объяснения тех форм поведения, которые в других подходах понима­ются либо как иррациональное или непоследовательное поведение, либо как традиционное, либо как "нерациональное".
 
 * Шумпетер, похоже, смешивал их, хотя и не всегда (Schumpeter, 1950. Ch. 2. Section "Human Nature in Politics").
 ** См.: пионерскую работу Дж. Стиглера "Экономика информации" (Stigler, 1961).
 
 Когда явно выгодные возможности упускаются фирмой, рабо­чим или домашним хозяйством, экономический подход не ищет убе­жища в предположениях об их иррациональности, довольстве уже имеющимся богатством или удобных сдвигах ad hoc в системе цен­ностей (то есть в предпочтениях). Напротив, он постулирует суще­ствование издержек, денежных или психологических, возникающих при попытках воспользоваться этими благоприятными возможностя­ми, — издержек, которые сводят на нет предполагаемые выгоды и которые не так-то легко "увидеть" сторонним наблюдателям. Ко­нечно, постулирование таких издержек "замыкает" или "заверша­ет" экономический подход тем же самым, почти тавтологическим способом, каким постулирование затрат энергии (подчас не поддающихся наблюдению) замыкает энергетическую систему и спасает закон сохранения энергии. Системы анализа в химии, генетике и других областях замыкаются сходным образом. Главный вопрос за­ключается в том, насколько плодотворен тот или иной способ "завер­шения" системы, важнейшие теоремы, следующие из экономиче­ского подхода, показывают, что он замыкается таким образом, кото­рый оказывается много продуктивнее простого набора пустопорож­них тавтологий в значительной мере потому, что, как я уже отме­чал, предпосылка стабильности предпочтений обеспечивает основу для предсказания реакций на самые разнообразные изменения.
 Более того, экономический подход не требует, чтобы отдельные агенты непременно осознавали свое стремление к максимизации или чтобы они были в состоянии вербализовать либо как-то иначе внят­но объяснить причины устойчивых стереотипов в своем поведении.* Таким образом, он совпадает в этом с современной психологией, придающей особое значение подсознанию, и социологией, выделяю­щей функции явные и латентные (Merton, 1968). К тому же эконо­мический подход не проводит концептуального разграничения между решениями важными и малозначащими, скажем, такими, которые касаются вопросов жизни и смерти, с одной стороны,** и выбором сорта кофе — с другой; или между решениями, пробуждающими, как полагают, сильные эмоции и эмоционально нейтральными (на­пример, выбор супруга или планирование количества детей в проти­воположность покупке красок); или между решениями людей с нео­динаковым достатком, образованием или социальным происхожде­нием.
 
 * Этот момент подчеркивается в замечательной статье Милтона Фридмана “Meтодология позитивной экономической науки» (Friedman 1953).
 ** Продолжительность жизни сама является избираемой переменной, как это показано в важном исследовании Гроссмана (Grossman 1972).
 
 В самом деле, я пришел к убеждению, что экономический под­ход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человече­скому поведению — в условиях денежных или теневых, вмененных цен, повторяющихся или однократных, важных или малозначащих решений, эмоционально нагруженных или нейтральных целей; он применим к поведению богачей или бедняков, пациентов и врачей, бизнесменов и политиков, учителей и учащихся. Сфера приложе­ния понимаемого таким образом экономического подхода настолько широка, что она покрывает собой предмет экономической науки, если следовать приведенному выше ее определению, в котором го­ворится об ограниченных средствах и конкурирующих целях. Именно такое понимание согласуется с этим широким, не признающим никаких оговорок определением, а также с высказыванием Шоу, вынесенным в эпиграф настоящего очерка.
 Экономический подход к человеческому поведению не нов, даже если иметь в виду внерыночный сектор. Адам Смит нередко (хотя и не всегда!) придерживался этого подхода при объяснении политиче­ского поведения. Иеремия Бентам не скрывал своего убеждения, что исчисление наслаждений и страданий приложимо ко всякому человеческому поведению. "Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей, страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать и ука­зывать, что мы должны делать. Они управляют нами во всем, что мы делаем, что мы говорим, что мы думаем" (Бентам, 1867*). Исчис­ление наслаждений и страданий, по его словам, применимо ко все­му, что мы делаем, что мы говорим, и не ограничивается одними только денежными соображениями, повторяющимся выбором, ма­лозначащими решениями и т.п. Бентам прилагал свое исчисление к чрезвычайно широкому кругу форм человеческого поведения, так что в одном ряду с рынками товаров, и услуг оказывались такие вопросы, как наказание преступников, реформа тюрем, совершен­ствование законодательства, законы против ростовщичества и дея­тельность судов. Хотя Бентам открыто заявлял, что исчисление на­слаждении и страдании относится ко всему, что мы будем делать, точно так же как и ко всему, что мы "должны" делать, все-таки его главным образом интересовало "должное" — он был в первую оче­редь и по преимуществу реформатором и так и не разработал тео­рии, которая объясняла бы действительное поведение людей и об­ладала бы многочисленными следствиями, поддающимися провер­ке. Он зачастую увязал в тавтологиях, поскольку не разделял пред­положения о стабильности предпочтений, и был больше озабочен тем, как согласовать свое исчисление с любыми формами челове­ческого поведения, а не выяснением того, какие ограничения на по­ведение оно накладывает.
 
 * Иеремия Бентам утверждал: "Что касается мнения, будто страсть не поддается исчислению, оно, как и большинство всех этих крайне расплывчатых и претендующих на непогрешимость суждений, не соответствует истине. Я не решился бы даже говорить, что умалишенный не предается таким подчётам. Исчисление страстей в большей или меньшей степени происходит в каждом человеке. Он добавляет, однако, что "из всех страстей более всего поддается исчислению мотив денежного интереса» (Бентам 1867).

<< Пред.           стр. 5 (из 7)           След. >>

Список литературы по разделу