<< Пред.           стр. 8 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 Резкое падение эффективности советской экономики*, а потом и ее безропотный развал в очередной раз объективно выдвинули вопрос о реформах. Реформы для России — дело привычное. Можно сказать, что Россия избалована реформами. Пожалуй, россияне всех поколений во все времена так или иначе испытывали на себе тяготы реформ или их последствий. В то же время реформы никогда не приносили соци­ального облегчения гражданам. Особенно не везло рыночным реформам. Исследователям хорошо известен особый российский феномен: ни одна рыночная реформа не была завершена, ни одна не привела к со­зданию развитой органической рыночной системы в национальной экономике. Каждый раз очередной реформатор надеется, что именно он, именно сейчас сумеет сделать то, что до него не смог сделать ник­то. И каждый раз рыночные реформы или прекращаются, или медленно замирают, или заменяются попятным, а то и реакционным движением.
 Реформаторы 90-х годов знали предшествующий опыт. И сделали еще одну попытку.
 Реформы "сверху": перманентная незавершен­ность процесса
 Нет сегодня особого смысла в том, чтобы обсуждать верность или неверность стратегии перехода к рыночной экономике. Независимо от того, что существуют разные точки зрения на будущее России, при­мем за аксиому, что наша великая, а потому инерционная страна идет именно к рыночной экономике.
 Это не первая попытка рыночного реформирования страны в пос­левоенный период. Ведь даже в советские времена в поисках выхода из частых кризисных ситуаций коммунистические лидеры, вопреки неры­ночной марксистской доктрине, обращались именно к рыночным пре­образованиям.
 Как и подобает в стране с не вполне сложившейся индустриаль­ной экономикой, эти попытки начались с сельского хозяйства. Сделать это было крайне необходимо, ведь с 1951 года государственные заго­товки хлеба стали отставать от расхода: стратегические запасы стали сокращаться. В сентябре 1953 года Коммунистическая партия решила несколько ослабить пресс, давящий на сельских тружеников. Был зна­чительно снижен сельскохозяйственный налог (в 2,5 раза по сравне­нию с действовавшими ставками), списаны налоговые долги колхозам и совхозам, увеличены размеры приусадебных участков и личных под­собных хозяйств (ЛПХ),
 * С 1981 года в СССР началось абсолютное сокращение капиталовложений В 1981—1985 годах среднегодовой темп роста национального дохода составил всего 0,6 % Для сравнения в 1951—1985 годах — 7,2 % С 1987 года началось и аб­солютное падение ВНП. В 1991 году инвестиции в реальный сектор практически прекратились, если не считать вложений, направленных на сохранение действую­щих мощностей.
 
 
 снижены нормы обязательных поставок про­дукции животноводства, увеличены закупочные цены (на мясо в 5,5 раза, молоко и масло в 2 раза, зерно на 50 %), некоторое развитие получили так называемые колхозные рынки, где крестьяне могли продавать продукцию со своих ЛПХ. Продуктивность ЛПХ оказалась очень высокой, но несмотря на это все льготы были очень скоро аннулиро­ваны "из принципиальных соображений" и вместо дальнейшего раз­вития рыночных основ крестьянского хозяйства государство пошло на привычную, веками отработанную экстенсивную форму прироста сельскохозяйственной продукции: началась целинная эпопея. Освоение целинных и залежных земель (1953—1956) — типичный пример "мо­билизационной экономики", когда государство бросает в нужное вре­мя в нужное место ресурсы, не заботясь о том, что другие отрасли или регионы "оголяются" в инвестиционном смысле.
 Характерно, что и научно-технический прогресс, и освоение кос­мического пространства, приведшее в 1961 году к полету Ю. А. Гага­рина, и развитие энергетики и тяжелой промышленности осуществ­лялись тем же способом. Результаты, если рассматривать их с "визан­тийской" точки зрения, были замечательными: СССР стал второй ве­ликой промышленной державой мира после США, обладающей мощ­ным производственным и научно-техническим потенциалом, ядерным оружием и, казалось бы, безбрежными природными и человеческими ресурсами. Но беспокойство по поводу ограниченности ресурсов все же нет-нет, да и проявлялось в политических и научных кругах. Партийное и государственное руководство пыталось найти способы, возбуждающие производственную интенсификацию.
 Сначала все надежды были связаны с управленческой реформой. Она началась в 1957 году и была проведена с большевистской решитель­ностью. Государство перешло от отраслевого — к территориальному принципу управления и макроэкономического планирования. Были ликвидированы основные отраслевые министерства, вместо них образованы территориальные Советы народного хо­зяйства (совнархозы) Совнархозы сыгра­ли определенную положительную роль в процессе комплексного использования местного сырья, строительных материа­лов, трудовых ресурсов Важным момен­том этой реформы является намерение децентрализовать управление народным хозяйством, что, в принципе, соответ­ствует рыночной тенденции Кстати, сов­нархозы сыграли свою ведущую роль в жилищном строительстве Принятое в 1955 году знаменитое постановление "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве", положив­шее начало крупному индустриальному домостроению, реализовыва­лось именно в годы совнархозов*
 Положительный эффект этой реформы был скоро исчерпан, а ког­да ее инициатор Н С Хрущев сошел с политической арены, то новое руководство страны быстро восстановило отраслевой принцип и по­пыталось реформировать экономику теперь уже в явно рыночном на­правлении Ныне здравствующее "сред­нее" поколение российских граждан еще
 * Человек быстро забывает блага, полученные от государства Ведь в государственно-патерналистской системе это считается само собой разумеющимся А сколько было счастья, когда люди переселялись из подвалов, чердаков, бараков, казарм, общежитии пусть и в малокомфортное, но свое жилье Между прочим, за 10 лет, с 1950 по 1960 годы, строительство жилья увеличилось в городе в 17 раз, а на селе — в 14 раз Теперь мы пренебрежительно называем квартиры, пост­роенные и полученные в то время, "хрущобами". Они этого заслуживают, конеч­но, но все же, все же
 
 помнит "косыгинские"* реформы сере­дины 60-х годов, давшие вспышкообразный результат и заглохшие уже к на­чалу 70-х. Суть этих реформ сводилась к развитию хозяйственного расчета на го­сударственных предприятиях Число пла­новых показателей, спускаемых пред­приятию, было резко сокращено, а главным показателем становился объем реализованной продукции, что было явно рыночным моментом в проекте ре­форм (до 1965 года главным показателем государственного плана для предприятия был объем произведенной валовой продукции).
 Несколько расширялись экономические права предприятий, они получали определенную самостоятель­ность в развитии горизонтальных связей со смежниками и потребителями Осо­бые надежды возлагались на то, что за счет прибыли на предприятиях создава­лись так называемые фонды экономи­ческого стимулирования фонд матери­ального поощрения, фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства и фонд развития произ­водства Понятия окупаемости, рента­бельности, материальной заинтересо­ванности, материальной ответственнос­ти входили в обиход и лексику российских хозяйственников и поли­тиков Естественно, что цены на продукцию всех предприятий пере­сматривались таким образом, чтобы предприятию была обеспечена прибыль** "Косыгинские" реформы дали кратковременный положительный результат. Во всяком случае, восьмая пятилетка (1966—1970) была по результатам лучшей за всю послевоенную историю советской эконо­мики Но уже в следующем пятилетии весь рыночный пыл унялся тем­пы роста
 
 
 
 * А Н Косыгин — председатель Совета Министров СССР в 1964—1980 годах.
 ** Нынешним студентам это трудно себе представить, но все цены на продук­цию предприятий (за исключением цен колхозного рынка) были государственны­ми и утверждались специальным органом — Государственным комитетом по ценам (Госкомцен) Человеку, привыкшему уже к рыночному поведению, невозможно понять, что предприятие не имело права начать выпуск продукции до того, пока не будет утверждена ее цена Стоимость и цена товара были известны до того, как товар попадал на рынок. То, что для рыночной системы является абсурдом, для плановой системы было обыденностью. Отсюда вполне правомерным будет пред­положение, что то, что в нашей стране тогда называлось товаром, было вовсе и не товаром, а то, что называлось ценой, было только подобием цены Если хоро­шо подумать, то можно прийти к выводу, что и деньги были не вполне деньгами. Во всяком случае, они не имели свойства всеобщего эквивалента: на них нельзя было купить средства производства. А если кто-то из граждан ухитрялся это де­лать, его сажали в тюрьму как уголовного преступника. Предпринимательская де­ятельность в СССР была запрещена законом. Звучит зловеще, но с 1961 года за некоторые экономические преступления в нашей стране людей расстреливали
 
 
 стали резко падать* (табл. 18)
 Реформы не раз пытались реанимировать (вспомним хотя бы "круп­номасштабный экономический эксперимент" 1979 года**), но все эти попытки завершались ничем Причины ясны Подобно тому, как цар­ское правительство пыталось осуществить рыночные реформы и мо-
 
 дернизировать экономику, не меняя содержания традиционной обще­ственной системы, советское государство пыталось идти к рынку, со­храняя свои традиции:
 — государственную собственность на средства производства и фи­нансово-кредитные ресурсы, превращающую нашу экономику в моносубъектную***;
 — государственную распределительную систему практически всех факторов производства;
 — жесткое директивное планирование;
 —государственное ценообразование;
 — недемократическое государственное устройство.
 Таблица 18. Среднегодовые темпы прироста макроэкономических показателей (в %)
 В результате, с начала 80-х годов граждане нашей страны стали ис­пытывать на себе серьезные социальные трудности: талонное распре­деление продуктов, изматывающие очереди за товарами повседневно­го спроса, полнейшее расстройство государственных финансов. С мо­мента прихода к власти в 1985 году М. С. Горбачева о рынке заговори­ли вновь. Силы российского предпринимательства прорывались нару­жу через разрешенные арендные отношения, кооперативы, индиви­дуально-семейную трудовую деятельность.
 
 * История социалистической экономики СССР В 7-ми т — М Наука, 1980 — Т 7- С 155
 ** Панацеей стали считать показатель нормативно-чистой продукции, учитываю­щий только вновь созданную стоимость ("добавленную стоимость" в нынешней лексике) без затрат на сырье, материалы и амортизацию.
 * Нельзя же, в самом деле, производить товары и продавать их самому себе.
 
 
 Но поскольку дальше раз­говоров о рыночной экономике дело не продвигалось, в стране начал­ся системный кризис. Положение усугубилось трагикомичной антиал­когольной компанией 1985—1986 годов, приведшей к потере 10% го­сударственного бюджета. Кризису способствовал целый ряд природных катаклизмов и антропогенных катастроф. В 1986 году произошла чер­нобыльская катастрофа. В 1988 году землетрясение в Армении отняло жизнь у 50 тысяч человек; 200 тысяч человек остались без крова. Одно за другим происходили аварии на транспорте. Колоссальные средства затрачивались на импорт продовольствия. В 1988 году СССР импорти­ровал 40 млн. тонн зерна, в 1989 году — 60 млн. тонн. Кровавые меж­национальные конфликты потрясли страну. Летом 1989 года в России обнаружился "рабочий вопрос": забастовки охватили многие промыш­ленные центры, наиболее активно они проходили в России. Такой на­грузки страна не выдержала. Начался распад СССР.
 Первыми начали процесс "размежевания" с Союзом республики Прибалтики. Но, как ни странно, 12 июня 1990 года именно в России
 
 
 
 М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев
 была принята Декларация о государственном суверенитете, а в ноябре 1990 года юридический акт об экономических основах суверенитета рес­публики, утвержденный Верховным Советом РСФСР. Россия объявила своей собственностью все находящиеся на ее территории производи­тельные силы и природные богатства. Чего только не увидишь в на­шей удивительной стране: Россия отделялась от самой себя!
 В августе 1991 года некоторыми лидерами компартии и правитель­ства СССР была совершена попытка государственного переворота (на­правленная скорее против Горбачева, нежели против государства) Путч не удался, но стал "последней каплей": сначала Б. Н. Ельцин - дав­нишний недруг Горбачева, демонстративно и не без артистизма при­остановил деятельность Коммунистической партии, а 8 декабря 1991 года президенты России, Белоруссии и Украины неожиданно для всех денонсировали договор об образовании СССР. Через четыре дня Вер­ховный Совет РСФСР ратифицировал "договор трех". Это был конец. И это было начало.
 России больше ниче­го не мешало перейти к решительному рыночно­му реформированию страны.
 В 1992 году так или иначе (скорее неудачно, чем удачно) в нашей эко­номике действительно на­чались рыночные подвижки. Всю теоретическую и практическую работу по реализации рыночной реформы взяла на себя группа
 Б.Н. Ельцин среди шахтеров
 
 
 
 
 
 Е.Т. Гайдар А.Б.Чубайс
 
 
 специалистов во главе с Е. Т. Гайдаром. Среди помощников Гайдара были и иностранные эксперты, в частности, американский экономист Дж. Сакс.
 Надо быть объективным: некоторые положительные результаты ры­ночного реформирования граждане России уже ощутили.
 — Преодолен изматывающий рыночный дефицит. В наше время нельзя быть в чем-либо уверенным*, но хочется верить в то, что назад, к ос­корбляющим человеческое достоинство очередям и талонам, возврата не будет**. Парадокс насыщенности потребительского рынка заключа­ется в том, что при наличии экономического роста (на новом эконо­мическом жаргоне этот период называется "застоем") граждане Рос­сии перманентно ощущали дефицит каких-либо благ. Теперь же, при длительной депрессии (которая называется "перестройкой"***),— рынок полон. Не надо быть специалистом, чтобы понять: в нашей стране рез­ко упал платежеспособный спрос. И все равно — приятно видеть со­временные магазины, в которых иногда даже хорошо обслуживают.
 Б. Н. Ельцин и Б. Клинтон
 На Кавказе говорят: "Лишь бы глаза наелись!". Кажется, с этим у нас теперь все в порядке.
 — Преодолено несправедливое выравнивание доходов предприятий и работников в условиях всеобщей бедности, при которой труд и способ­ности дестимулировались. В самом деле, если предприятие работало хо­рошо, прибыль у него все равно забирало государство. Ведь и теорети­чески, и практически, поскольку государство было собственником всех факторов производства и субъектом, устанавливающим цены, постоль­ку, по определению, вся прибыль принадлежала собственнику. А уж го­сударство само
 * Бывший глава правительства России В. С. Черномырдин любил произносить заклинание бюрократов: "Я глубоко убежден..,". Его замечательный оптимизм за­вершился тем, что весной 1998 года он был отправлен в отставку, не завершив ни одного из заявленных дел по "спасению" экономики России.
 ** Сейчас мы об этом уже начинаем забывать, но ведь совсем недавно для при­обретения, скажем, стиральной машины надо было обращаться не в магазин, а ... в профком родного предприятия или учреждения. Прекрасно помню, как на кафедру, где я работал, периодически присылалась бумажка о том, что для наше­го подразделения выделяются, например, сапоги женские, коричневые, немец­кие, 39 размера. И мы, взрослые серьезные люди, доценты и профессора, броса­ли в шапку фантики и вытягивали свой счастливый билет на дефицит.
 *** Все-таки велик и могуч русский язык!
 
 
 решало оставлять или не оставлять прибыль предприя­тию, а если оставлять, то какую долю. Если же предприятие работало плохо, или же оно было "планово убыточным" (был и такой термин в советские времена), то средства для воспроизводственного процесса ему опять-таки выделяло государство: нельзя же было закрывать пред­приятие, если его продукция выпускается по плановым заданиям, а значит "необходима обществу". А потом, при социализме нет и не мо­жет быть безработицы. Таким образом, если ты работаешь хорошо,— у тебя отбирают, если же ты работаешь плохо, убыточно,— тебе дают. В результате никому не хочется работать. Что касается заработков от­дельных работников, то и здесь государство с помощью тарифов и нормативов тщательно следило за тем, чтобы различия были не очень велики, ибо "социализм есть равенство". (А полное равенство, доба­вил бы я,— это конец развитию, "тепловая смерть", как говорят в термодинамике.)
  — Появилась относительная свобода передвижения граждан между различными социальными стратами. Теперь нет привязанности к свое­му социальному слою или классу. Тысячи рабочих и лиц интеллекту­ального труда стали мелкими, средними и даже крупными предпри­нимателями*, крестьяне становятся фермерами, а предприниматели и фермеры — разорившимися люмпенами. И это хорошо, это ведет к ди­намичности социальной жизни, выдувает запах затхлости из нашего всеобщего дома. Правда, эта свобода передвижения имеет и сегодня сильные ограничения, но они в меньшей степени носят теперь соци­ально-политический, профессиональный, классовый или нацио­нальный характер, а имеют все больше денежно-финансовое содер­жание.
 — В немногих отраслях и сферах экономики появляется пока еще не­явно выраженная конкурентная среда. Это особенно важно для рынка, так как только в конкурентной среде цены приобретают эластичность, не только растут, но и падают. Это замечательное свойство конкурен­ции можно наблюдать на рынке продовольственных товаров, на жи­лищном рынке и даже на рынке труда.
 Однако граждане России вдоволь ощутили и иные, негативные, сто­роны рыночной экономики.
 — Если на локальных рынках и возникает некоторое равновесие, то это всегда равновесие кризисной экономики, так сказать "кейнсианское" равновесие.
 — Беспрецедентный в мирное время спад производства так и не преодолен**:
 Валовый внутренний продукт
 (в % к предыдущему году)
 1992 1993 1994 1995 1996 1997
 85,5 91,3 87,3 95,8 95,0 100***
 
 
 * Яркий пример — Борис Березовский, который до прихода в большой бизнес уже был довольно известным ученым, доктором наук и членом-корреспондентом РАН.
 ** Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России.— М.: Логос, 1996.- С. 285; ЭКО, 1998,- № 3.- С. 15.
  *** Пусть число 100 не обманывает читателя. Будьте внимательны: здесь показан ВВП по отношению к предыдущему году, а непрерывный спад мы наблюдаем с 1987 года, так что достичь докризисного уровня нам не удастся еще долго.
 — Непривычная для ныне живущих россиян социальная дифферен­циация граждан становится питательной средой, с одной стороны, для возникновения экстремистских движений правого и левого толка, с другой — для возрождения социалистической идеи, которая, впрочем, никогда и не умирала в нашей стране. Официальная статистика дает следующие соотношения денежных доходов между двадцатипроцент­ными группами самых богатых и самых бедных граждан России*:
 1970 1980 1990 1991 1992 1993 1994 1995
 4,7 : 1 3,3 : 1 3,3 : 1 2,5 : 1 6,4 : 1 7,2 : 1 8,7 : 1 8,5 : 1
 Смысл этих соотношений понятен: если до 1991 года разрыв меж­ду "богатыми" и "бедными" неуклонно сокращался, и политика до­ходов действительно имела в виду стремление к социальному равен­ству, то с 1992 года этот разрыв нарастает и принимает социально опасные формы. Тут нужно понять, что речь идет не об абсолютных размерах денежных доходов, а об их соотношениях. И богатые и бед­ные в 1995 году были совсем иными, нежели в 1970 году. Тенденция к равенству граждан в 1991 году означала равенство в бедности, а не в богатстве. Так что ничего хорошего и тогда в этом не было. Но сей­час — иная крайность. Удивителен не сам факт разительной социаль­ной дифференциации граждан, а темп, с которым она происходила. Уму не постижимо, как все это можно выдержать! Ведь ко всему про­чему, у нас в России богатых не любят на психологическом уровне, а богатые пока не столкнулись с действительной классовой борьбой и демонстрируют свое богатство, еще более раздражая бедных граждан**.
 Ярче высветится социальная дифференциация, если мы рассмот­рим более "узкие" слои населения, например, пятипроцентные. По данным американских экономистов Л. Дойяла и Я. Гауга, еще в сере­дине 80-х годов средний доход верхних 5 % населения относился к среднему доходу низших 5 %:
 в США - как 13 : 1;
 в Великобритании — как 6:1;
 в Швеции — как 3:1.
 Не зря один из теоретиков Социнтерна, И. Штрассер, называл США "слаборазвитым государством благосостояния"***. На фоне Швеции они так и выглядят. А как обстоят дела у нас? По моим расчетам, пяти­процентные группы в 1996 году соотносились в России как 26 : 1. Вот уж по какому параметру мы достигли европейского уровня... XVIII века!
 — Практически полная социальная незащищенность граждан — еще одно следствие реформ. Из многовековой патерналистской системы российские граждане были брошены в непривычную среду индивиду­ализма и эгоизма, в систему, при которой лозунг "Человек, спасай себя сам" приобретает неожиданно зловещий смысл. Лишь некоторые смогли "найти себя" в новых условиях: кто-то в бизнесе, а кто-то — в криминальных структурах. Большинство же граждан России почувство­вали себя брошенными, осиротевшими и растерялись, оставшись один на один с многообразными социальными проблемами. Более всего
 
 * По материалам: Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России,— М.: Логос, 1996.— С. 118.
 ** В современных условиях в развитых странах бедными считаются те граждане, которые 50 и более процентов своих денежных доходов тратят на продукты пита­ния. Попробуйте посчитать свой семейный бюджет и посмотреть, насколько вы приблизились к бедности.
 *** Концепция "государства благосостояния" / Дискуссии в западной литерату­ре 80-х годов.— Реферативный сборник.— М.: ИНИОН, 1988.— Ч. 2.— С. 48, 54—55.
 
 
 россиян смущает платность социально важных услуг. Дело в том, что "реформа" в этой сфере уже произошла, а реформа в сфере оплаты труда — еще нет. Вот и исчез дефицит услуг. Но купить их могут не­многие. То, что Дж. М. Кейнс называл "эффективным спросом", судя по всему, появится в России не скоро.
 Эти и многие другие отрицательные результаты реформ могут при­вести к тому, что слабые ростки рыночных отношений сгниют не раз­вившись и в очередной раз приведут к контрреформам.
 Характерно, что подобные результаты рыночного реформирования тоже не новы в нашей истории. Если рассмотреть ретроспективно ре­формы более ранних исторических периодов, то легко заметить, что ни одна из них не дала стабильных социальных результатов. Будь это новая экономическая политика двадцатых годов нашего века, реформы, свя­занные с именами П. Столыпина и С. Витте и даже наиболее ради­кальные реформы Александра II.
 В этом-то пункте и возникает весьма актуальная исследовательская задача: разобраться с вопросом о том, почему ни одна рыночная рефор­ма в истории России не была доведена до своего логического конца, по­чему Россия так и не смогла войти полноправным членом в семью ев­ропейских народов, живущих в развитых рыночных системах.
 Позволю себе версию, объясняющую на гипотетическом уровне этот российский феномен. Если в результате рассмотрения этой вер­сии хотя бы часть гипотез будет признана соответствующей истори­ческим реалиям, то на этой базе вполне логично сделать определен­ные прогнозы по поводу судьбы нынешних рыночных реформ.
 1. Все известные из истории рыночные реформы инициировались сверху, правителями нашей страны, будь то царь, генеральный секре­тарь или президент. Собственно, реформы и должны инициироваться сверху. На то они реформы, а не революции. Не в этом главное. Глав­ным является то, что российские реформаторы начинали свои действия, не сообразуясь с намерениями и желаниями граждан. Возникал некий "провал" между реформаторской властью и народом, который зачас­тую абсолютно индифферентно относился к реформам и не испыты­вал никакой благодарности по отношению к их инициаторам. Фор­мальное "всеобщее одобрение" на поверку оказывалось безразличием или даже саботажем. Особенно остро обнаруживалась эта невосприим­чивость к реформам в тех случаях, когда реформаторы пытались вне­дрить в России готовые модели, импортированные из-за границы, пы­тались следовать рецептам других обществ, даже если где-то они и да­вали значительный эффект.
 Вспомним 1985 год. К власти приходит М. Горбачев и объявляет сво­ей (и народной!) целью ускорение социально-экономического разви­тия. В очередной раз мы стали догонять своих американских и европей­ских партнеров*, недавно еще называвшихся "стратегическими противниками". Народ вроде бы согласился и начал ускоряться. На следу­ющий год была заявлена более сложная задача: перестройка. Мы все стали дружно перестраиваться. Проблема ускорения (вместе с некото­рыми ее теоретиками) ушла на второй план. В 1987 году страна гото­вилась отметить 70-летие Октябрьской революции. В ходе подготовки к празднествам М. Горбачевым было заявлено о необходимости строи­тельства такого общества, в котором
 * Предыдущий случай этой безнадежной и ненужной гонки приходится на время правления Н. Хрущева.
 
 
 было бы "больше социализма". Мы дружно кивнули и стали идти к "большему социализму". Но тут на­ступил Август 1991 года, а вместе с ним к реальной власти в России пришел Б. Н. Ельцин. Перестройка была отложена и было объявлено о необходимости интенсивного движения к рынку. Наконец, решитель­ный и не отягощенный ответственностью Е. Гайдар* откровенно ска­зал в 1992 году, что Россия идет к капитализму. Мы и с этим согласи­лись. Оказалось, что нам вообще-то все равно: больше социализма или капитализма. Российские граждане так привыкли к постоянно возоб­новляющимся и столь же быстро отмирающим реформам, что отно­сятся к ним как к прогнозу погоды на завтра: без особых пережива­ний, но и без восторгов.
 Но давайте серьезно подойдем к проблеме. Ведь в этих быстрых пе­ременах курса речь шла об изменениях глобального уровня, с которы­ми можно сравнить только геологические процессы. Речь шла об из­менениях способа производства, о формационных и даже цивилизационных сдвигах. Неужели можно всерьез думать о том, что изменения такого уровня могут произойти за пять лет или даже, как любил гово­рить президент Б. Ельцин, "к осени будущего года"?
 2. Думать об этом можно, сделать нельзя. Российские лидеры-рефор­маторы всегда очень серьезно относились к собственным способнос­тям. В большинстве случаев они обладали поистине харизматическим мышлением. Люди, как правило, сильной воли, они были уверены в том, что именно на их долю пришлась "судьбоносная" задача пере­делки России. В принципе, реформаторы ставили перед собой благие цели: догнать Европу, достичь общецивилизационных параметров эко­номической и социальной эффективности, создать устойчивое обще­ство с высоким уровнем благосостояния, сделать Россию мощной ми­ровой державой. Но ради достижения этих целей они готовы были при­нести в жертву повседневные нужды граждан. Уверенные в своей бо­жественной миссии, они лучше знали, "что нужно народу", во вся­ком случае,— лучше самого народа.
 Но мессианский настрой, вызывающий в общем-то уважение, го­ворит и о другом. Российские реформаторы не верили в творческие спо­собности народа, были уверены, что наш народ нужно куда-то вести, ибо сам он к этому чему-то не придет. Народолюбивая демагогия очень часто скрывает или презрительное отношение к народу или сугубо монархо-патерналистское отношение к гражданам как к неразумным де­тям, которые не обойдутся без наставника и учителя.
 И уж конечно харизматический лидер не верит в объективные зако­ны общественно-экономического развития. Даже если, как это было в случае с В. И. Лениным, много пишет о них. Идеализм наших рефор­маторов бьет в глаза. По их представлениям, Россия пойдет туда, куда укажет лидер, а не туда, куда должна идти в силу объективности са­мого этого движения. Если даже лидер искренне верит в Бога, то в жизни он делает богопротивные вещи, ставя себя на уровень с Созда­телем, ведь только Ему ведом истинный путь.
 Характерно, что столь "божественный" подход, даже если он и ис­кренен, приводит к весьма наивному отношению к действительности. Самые решительные лидеры были и самыми наивными, часто прини­мавшие форму за содержание. Петр I всерьез считал, что безбородые россияне немедленно преобразуются в европейцев. А разве И. Сталин не верил в то, что он
 * Хотя Гайдар в публичных выступлениях и любит говорить "мое правитель­ство", он ни одного дня не был премьер-министром, занимая должности вице-премьера или исполняющего обязанности премьера.
 
 
 действительно построил социализм? Лексика и нынешних лидеров столь же
 высокопарна и не менее наивна* .
 3. Рассмотрим еще одну объективную социально-экономическую причину. Россия — особая страна, скорее восточная, чем западная, скорее азиатская, чем европейская. И экономика ее традиционно ос­нована на некоторых элементах, позволяющих условно отнести соци­ально-экономическую систему к "азиатскому способу производства". В России, как в целом на азиатском Востоке, гипертрофирована роль государства в экономике. А эта гипертрофия делает систему весьма инерционной и плохо приспособленной к рыночным преобразовани­ям. Значительное присутствие государства в экономике означает су­женое поле для развертывания конкурентных рыночных сил. Больше государства — меньше рынка. Этот теоретический постулат никем не оспаривается.
 Государство в России всегда (в течение всей ее писаной истории) было крупнейшим собственником средств производства и непроизвод­ственных фондов. В начале XX столетия, накануне первой русской ре­волюции, 38 % всей земельной площади принадлежали государству (мы уже имели случай говорить об этом). А ведь земля в сель­скохозяйственной стране — главное средство производства. Государ­ство было собственником и более чем половины лесных массивов. Все магистральные железные дороги (как им и подобает) были государ­ственными. Большинство сталелитейных предприятий принадлежало государству и находилось в ведении военного министерства или министерства ВМФ. Университеты, гимназии и реальные училища, даже Академия Наук и "богоугодные заведения" - все находилось в соб­ственности государства.
 Государственная собственность, таким образом,— это не выдумка российских большевиков. Большевики лишь довели до абсурда, до крайностей тотального огосударствления те тенденции, которые были присущи России искони. (Мы уже пытались разобраться в том, что в большевизме было специфически русского, а что импортированного марксистского.) Рыночная же экономика не терпит столь мощного го­сударственного присутствия.
 Естественно, что в России государство было крупнейшим инвесто­ром капитала в производственную сферу. Инвестиции в социально-культурные институты и учреждения были обычным явлением еще со времен Киевской Руси. Понятно, что государство становилось и ак­тивным субъектом, перераспределяющим национальный доход, регу­лирующим финансово-кредитную сферу. Все это и делало российскую экономику нерыночной.
 Но в этом пункте возникала любопытная коллизия, характерная и для наших дней. Многим российским правителям было присуще обо­стренное чувство национальной гордости. Традиционная социально-экономическая "отсталость", чаще кажущаяся, чем действительная**, от великих европейских держав периодически возбуждала их реформа­торскую активность. Лидеры прекрасно понимали, что с экономичес­кой точки зрения попытки догнать Европу
 * Приведем, например, слова Б. Н. Ельцина: "Мне выпала на долю ответ­ственная миссия вывести Россию из тоталитарного прошлого и привести ее в се­мью народов свободного мира, где каждый человек — творец своего счастья... Не скрою, мне бы хотелось, чтобы россияне запомнили меня как человека, кото­рый сделал все, что мог, чтобы навсегда освободить свой народ от наследия гражданской войны. Отныне пусть наша Россия будет родиной для всех своих сы­нов и дочерей, к какому бы лагерю они ни принадлежали, и да поможет нам Бог".— Независимая газета, 1994, 21 января.
 * Вспомним, что человек часто другую культуру воспринимает как низшую.
 
 
 увенчаются успехом только с помощью рыночных преобразований. Некоторые из них такие пре­образования решительно начинали. Но по мере того, как рыночные от­ношения действительно развертывались, появлялась относительно неза­висимая от государства автоматическая саморегулирующаяся система, правитель и его окружение начинали осознавать роковые для них послед­ствия: экономической власти у правителей становилось все меньше. Они буквально кожей, на подкорковом уровне, чувствовали опасность рын­ка для себя. Потерявшим экономическую власть легко потерять и власть политическую. Их ненужность становилась опасно очевидной. И как только такая реальная коллизия обнаруживалась, правители давали "задний ход", ограничивали степень радикальности рыночных реформ или даже свертывали их. А в некоторых случаях допускали реакционные по­пятные движения.
 Маятникообразная форма реформаторства в России кажется неми­нуемой и закономерной. Попытки реформ Екатерины II сменились ее же, Екатерины, "откатом" и реакционной политикой Павла I, кото­рый довел самодержавную власть до абсурда; либерализм Александра I, соответственно,— его же реформаторской сдержанностью и "тота­литаризмом" Николая I, реформы Александра II — контрреформами Александра III. Но самый яркий хрестоматийный пример — это, ко­нечно, нэп.
 Вспомним! После всех перипетий военно-коммунистического экс­перимента В. И. Ленин переходит к политике контролируемого восста­новления рыночных и даже капиталистических отношений. Система за­работала довольно быстро и успешно. Уходя в мир иной, Ленин оста­вил страну если не в цветущем, то в бурно развивающемся состоянии. Постепенно разрешались и острые социальные противоречия. Появи­лись инвестиции, а вместе с ними — занятость, доходы, определен­ный уровень социально приемлемого благосостояния в городе и де­ревне. На первый взгляд, восторжествовала экономическая целесооб­разность, перспективы были вполне оптимистическими.
 Но все кончилось довольно быстро. Рынок оказался очень опасной системой для политической элиты и многочисленной советской бю­рократии. Появилась угроза остаться не у дел. Эту опасность ощутили не только высшие руководители большевистской партии, но и руко­водители среднего звена, партийные функционеры. Когда же ощуще­ния переросли в осознание, судьба нэпа была предрешена. И. Сталин сыграл в этом роковую роль. К 1928 году все было кончено. Россий­ские ученые-рыночники оказались в тюрьме, в Госплане главным иде­ологом стал С. Струмилин, ортодоксальный сторонник директивного планирования и ярый противник рыночных отношений. Всеобщая колхозизация завершила драматический процесс. Страна оказалась в ло­вушке социального эксперимента, мало связанного с действительным марксизмом.
 Некоторые симптомы, подтверждающие нашу гипотезу, проявля­ются и в наши дни. У меня нет оснований для безусловно положи­тельной оценки позиции, на которой стояли в недавнем прошлом Е. Гайдар или министр финансов Б. Федоров*. Их тактика оказалась безрезультатной, если под результатом понимать социально-экономи­ческое положение граждан и мировую значимость страны. Но эти люди, свободно экспериментировавшие над многомиллионным насе­лением, были ортодоксальными рыночниками.
 * Б. Федоров работал в правительстве В. Черномырдина, то есть несколько позже Гайдара, но проводил вполне прогайдаровскую политику.
 Благодаря их усилиям рынок все-таки появился. Однако едва заработали элементы рыночных отношений, как под давлением сил, которые и оппозиционными-то назвать нельзя, оба молодых реформатора были лишены реальной вла­сти. Их заменили люди с умеренными взглядами, сторонники актив­ной роли государства в экономике или представляющие интересы ес­тественных монополий*. Потом их вновь сменили на "рыночников" —
 маятник продолжает качаться**.
 4. Наконец еще одна причина перманентной незавершенности рыноч­ных реформ в России лежит в зыбкой для экономистов сфере социаль­ной психологии и нравственности. Складывающийся веками нерыночный экономический дух народа тоже вносит свою лепту в процессы, затруд­няющие реформирование России.
 Российскому народу с глубокой древности присущи такие неры­ночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллек­тивизм и — оборотная сторона этих позитивных характеристик — кру­говая порука. Рынок — система, основанная на индивидуализме, пред­приимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается соб­ственного благополучия и бизнеса.
 В России же за много веков так никто и не смог разрушить общин­ный дух, как, собственно, и коллективные формы быта. Мы до сих пор живем большими семьями. Помощь престарелых родителей взрос­лым детям и внукам — обычное у нас явление. Это — не американский образ жизни. Но в этом пункте не следует применять этические терми­ны, говорить о "лучшем" или "худшем" образе жизни. Просто мы жи­вем по-другому, не так, как американцы. Этой констатации в данном случае вполне достаточно.
 Некоторые российские реформаторы пытались силой разрушить об­щину вплоть до применения отрядов полиции. Но община сохранилась. Она закреплена в душах людей генетически. А изменения на генетичес­ком уровне происходят или очень медленно, веками, или катастрофичес­ки. Российские реформаторы чаще предпочитали второе.
 Вспомним, что, приступая к коллективизации, И. Сталин тоже применял общинную демагогию: жить и трудиться вместе при госу­дарственной помощи,— чем не "азиатский способ производства", чем не система огосударствленных общин? А ведь люди верили в жизне­способность такой системы, ибо она существовала в России тысячу лет.
 Консервация общинности происходит оттого, что община всегда обладала некой автономией, внутри которой все отношения строились на довольно демократической основе. Напомню, что даже в условиях самого оголтелого крепостничества русские землевладельцы, как пра­вило, не входили в поземельные отношения с отдельной крестьян­ской семьей. Землей наделялась не семья, а община. Раздел и передел земли осуществлялись внутри общины на демократической основе. Об­щина и при существовании подушной подати была единицей налого­обложения, связанной круговой порукой. Даже разнарядка на рекру­тов приходила на общину. Это было довольно удобно с точки зрения фиска, армии и землевладельца, который перекладывал часть своих управленческих функций на общину.
 
 
 * В. Черномырдин, Г. Хижа, О. Сосковец, А. Заверюха.
 ** Очень трудно писать о "свежей" истории, но приходится, ибо, как говорил А. И. Герцен, "последняя страница истории — это современность".
 
 
 Отдельная крестьянская семья в экстремальных условиях могла пре­тендовать на помощь со стороны общины, но и сама всегда, была го­това и обязана оказать такую помощь, В самых же отчаянных ситуациях на помощь приходило государство, великий князь или царь, у кото­рых для крайних случаев всегда находился государственный резерв про­довольствия и денег.
 Общинность, коллективизм и соборность создают основы нерыночно­го духа русских трудящихся.
 Воспитанию нерыночного духа способствовало и тысячелетнее гос­подство в России православия с его нерыночной идеологией*.
 Характерно, что новейшие социологические обследования показы­вают, что дух коллективизма, товарищества, взаимопомощи даже в ус­ловиях уже продвинутой рыночной реформы остаются главными эти­ческими ценностями российских трудящихся. В одном из таких обсле­дований, проведенном в городе Новосибирске в 1997 году, были по­лучены любопытнейшие результаты. Оказалось, что трудовые ценнос­ти, характерные для рыночной экономики, не столь важны для лю­дей, живущих в условиях переходной неопределенности. Такие харак­теристики труда как хороший заработок и возможность роста квали­фикации, занимают у рабочих последние четвертое и пятое места в шкале трудовых ценностей. На третьем — возможность иметь надежное место работы. Отражением то ли нашего менталитета, то ли самолю­бования респондентов является тот факт, что второе место большин­ство работников отдают полезности своего труда для общества. Безус­ловным же лидером в трудовых приоритетах является возможность иметь хороших товарищей по работе**. Это ли не общинный дух рус­ского труженика?
 Между прочим, опыт Японии показывает, что национальный об­щинный дух может быть успешно использован в современной индуст­риальной и даже постиндустриальной экономике. Японские профес­сиональные менеджеры еще с прошлого века культивируют нацио­нальные (и даже националистические) ценности патернализма, "се­мейственности", общинности на современных предприятиях. Внешним проявлением этого явления стала система "пожизненного найма" на предприятиях. Подобно тому, как неспособного сына не выгоняют из семьи, неспособного работника в Японии не увольняют из фирмы, а находят для него пусть малооплачиваемую, но посильную работу. Меж­ду прочим, видя высокую эффективность такого менеджмента, неко­торые руководители американских корпораций пытались ввести у себя подобную систему. Но положительных результатов это не дало. Для аме­риканского рабочего предприниматель не является "отцом", он для него — работодатель и ничего более. Не тот экономический дух! В Рос­сии же такого рода патернализм вполне приемлем, и разрушать его не следовало бы.
 Кстати, этим духом нередко пользуются предприниматели в свое­корыстных целях. В частности, когда слишком активизируется рабочее движение, когда недовольство существующим положением выливается в забастовки и другие формы конфронтации, предприниматели умело направляют недовольство трудящихся в сторону властных органов, от­водя от себя энергию протеста.
 Ограничимся этими четырьмя гипотезами. Если они имеют основа­ния в реальной жизни, то легко прийти к довольно скептическим вы­водам относительно возможности скорого построения рыночной капи­талистической экономики в России.
 * Ничего, кроме иронии, не вызывают бывшие члены ЦК КПСС, строящие капитализм и стоящие при этом с толстой свечой в православном храме. Слишком всё запутано и комично, чтобы этому верить.
 ** Гусейнов Р. М., Репина Е. В. Социальное партнерство или социальная конф­ронтация?//ЭКО, 1997.— №8.— С. 152—153.
 
 
 Другой вопрос, надо ли вообще ее строить в то время, когда "ци­тадели капитализма" встали на путь посткапиталистического, а точ­нее — постиндустриального развития. Но это уже другая тема.
 Что уже сделано?
 Как бы мы скептически не относились к перспективам рыночного реформирования, продвижение к рыночной системе уже началось. Проследим основные способы этого продвижения и обозначим неко­торые результаты.
 — Еще при М. Горбачеве, в декабре 1990 года, в России был при­нят Закон о предприятиях и предпринимательской деятельности, кото­рый разрешал учреждать различные формы частных, корпоративных и паевых предприятий. Закон создавал достаточные юридические осно­вания для развертывания частнопредпринимательской деятельности, но экономических основ пока создано не было.
 — В январе 1992 года были либерализированы цены. Цены на боль­шинство товаров и услуг были "отпущены на рыночную волю". С од­ной стороны — это была смелая мера, способствовавшая быстрой "рыночной выучке" участников производственного процесса. Но с другой стороны — эта была очень неосторожная мера. Ведь советская экономика была жестко монополизированной. В результате рыночную ценовую свободу получили монополии, которые по определению мо­гут назначать цены, в отличие от фирм, функционирующих в конку­рентной среде, и способных лишь приспосабливаться к уже имеющим­ся ценам. Результат не замедлил сказаться. Цены подскочили в 2000 раз в течение года. Зарплата в то же время выросла не более, чем в 20 раз. В России появился новый враг № 1 — инфляция.
 — Рост цен происходил на фоне жестких ограничений (рестрик­ций) денежной массы. Государству, предприятиям и населению в бук­вальном смысле слова нечем было платить за потребляемые товары и услуги. Начался длительный и непреодоленный до 1998 года процесс неплатежей. Внук большевика, сын коммуниста, Егор Гайдар по боль­шевистски решил проблему "лишних денег" у населения: он их про­сто конфисковал с помощью инфляции. Вклады граждан в Сберега­тельном банке не были индексированы и пропали, деньги, находящи­еся "на руках" мгновенно обесценились. Народ, ради которого, как говорили, осуществлялась реформа, был просто ограблен. Правда, правительству и Центральному Банку России приходилось принимать компромиссные меры, чтобы как-то снизить степень финансового ужесточения. Так, в июле 1992 года ЦБ РФ распорядился предоста­вить госпредприятиям льготные кредиты на погашение задолженности. Иначе говоря, государство санкционировало все возросшие издержки предприятий и поставки мало кому нужной продукции. Но через не­сколько месяцев неплатежи возникли вновь.
 — Борьба с инфляцией велась и ведется сейчас самым простым спо­собом — ограничением денежной массы в обращении. С одной стороны — это действительно привело к падению темпов инфляции, но с другой — к резкому сокращению инвестиций в реальный сектор. Нельзя же, в самом деле, вкладывать в производство то, чего нет. Хотя теорети­чески считалось, что победа над инфляцией автоматически приведет к росту инвестиционной активности. Возможно, что когда-нибудь это и произойдет, но в 1998 году инвестиции продолжали находиться в состоянии "глубокой заморозки".
 — В 1992 году был сделан еще один решительный шаг на пути ры­ночных реформ: проведена массовая приватизация государственной соб­ственности. То, что без приватизации невозможно создать полисубъек­тную экономику, не вызывает сомнений, поскольку речь идет о ры­ночной реформе. Но формы осуществления приватизации могут быть различными. В России был выбран способ бесплатной ваучерной прива­тизации. Рыночная экономика создавалась нерыночными методами. Вау­черная приватизация была названа ее идеологом и реализатором А. Б. Чубайсом "народной приватизацией". Однако народ с самого на­чала довольно скептически отнесся к идее приватизации. Уже при про­ведении самой операции приватизации в прессе публиковались статьи о том, что народ правильно воспринял идею и практику приватиза­ции, и потому она проходит без социальных эксцессов. Но думается, что большинство граждан отнеслись к операции просто равнодушно, заведомо зная, что в рыночной экономике собственником не может быть народ. В самом деле, слишком странной выглядела бы "народная частная собственность ", на основе которой страна двинулась к рынку. В результате произошло то, что и должно было произойти: государ­ственная собственность оказалась в руках тех, кто имел деньги либо сумел "конвертировать" управленческую власть в собственность. В со­ветские времена деньги были или у крупных менеджеров, директоров предприятий, или у государственных чиновников, распоряжавшихся государственными финансовыми ресурсами, или, наконец, у крими­нальных структур, часто блокировавшихся с теми и другими. Собствен­но, так оно и было задумано.
 — Приватизацию проводили люди очень образованные, прекрасно представлявшие ее последствия и откровенно признававшиеся в необ­ходимости найти в России "эффективного собственника". Правда, они не учли особый менталитет новых русских собственников средств про­изводства. Мало кто из них захотел или смог проявить себя в качестве предпринимателей индустриальной цивилизации. Даже если у них и были деньги, практически никто, за исключением единиц, не начал осуществлять производственные инвестиции. Им надо было сначала насла­диться своим богатством. Видимо, вложения в реальный сектор — удел будущих поколений российских предпринимателей. В результате про­изошел обвал инвестиционной деятельности. Государство уже не могло ничего вкладывать, а частный собственник не хотел этого делать. Многие сочли более на­дежным и эффективным для себя вывоз капитала. Экономика стала двигаться­­
 
 
 
 
 
 по замкнутому кругу: нет инвестиций — нет прибыли — нет на­коплений — нет инвес­тиций.
 — Несомненным ус­пехом реформаторов было создание рынка жилья благодаря прива­тизации (фактически бесплатной) государ­ственного жилищного фонда. Правда и здесь не
 
 
 обошлось без социаль­ной несправедливости. Владельцы комфорта­бельного современного жилья стали собственниками хороших квартир, а у кого были старые "развалюхи", те их и присвоили. У кого же ни­чего не было, тот ни с чем и остался. Теперь в России жилье не дают, теперь жилье покупают. Те у кого есть деньги. У кого же денег нет — не покупают. Рынок прост, но жесток.
 — Осталась нерешенной самая загадочная проблема российской эко­номики — земельная. Земля, в принципе, должна стать товаром, раз уж мы идем к рынку. Но что-то сдерживает законодателя. Видимо, ис­торическая генетика. Государственная Дума, несмотря на неоднократ­ные протесты президента страны, весной 1998 года приняла закон, ко­торый фактически запрещает свободную продажу и куплю сельскохо­зяйственных угодий. Не думаю, что Думу следует укорять за это. Ведь это — российская Дума, а в России земля никогда не была объектом свободных рыночных отношений. Что касается надежд на фермерское хозяйство, то они во второй раз в XX веке не оправдались: сельское хозяйство продолжает оставаться в глубоком кризисе.
 — Спад производства, естественно, привел к явной и скрытой без­работице, к падению жизненного уровня народа и к обострению борь­бы трудящихся за свои права. Правительству никак не удается успокоить народ. В 1998 году протесты трудящихся приняли крайние фор­мы: голодовки, блокирование железных и шоссейных дорог, марши и демонстрации буквально потрясли страну. Вспомнили о своей фун­кции зашиты прав трудящихся профсоюзу. Правда, как уже было сказано, пока борьба трудящихся не стала классовой, она направле­на преимущественно против государства, но ждать осталось недолго. Хотя свою роль может сыграть инстинкт самосохранения истеблиш­мента, и он вовремя примет меры по своему спасению.
 Есть люди, которые знают что делать
 Ни Россию, ни ее экономику уничтожить невозможно. Нынешнее смутное время — не первое в истории нашей страны. И всегда трудно­сти преодолевались, народ оживал, и все шло своим чередом. Правда, в истории России никогда не было проблем, подобных сегодняшним. Дело в том, что нынешняя российская экономика существует за счет неких особых экономических наркотиков. Мы — страна социальных нар­команов. А у наркоманов есть одна трудноразрешимая проблема: им всегда приходится увеличивать дозы принимаемых наркотических ве­ществ. Наркотики никогда не лечат болезни, они создают иллюзию об­легчения и подспудно разрушают организм. Сегодня мы принимаем два сильнодействующих "наркотических средства": иностранные кредиты и доходы от экспорта сырья и энергоносителей. И то, и другое разруши­тельно действует на нашу экономику.
 Во-первых, получая кредиты от международных кредитных инсти­тутов, наше правительство использует их куда угодно, кроме как на инвестиции ь реальный сектор. Понятно, что рост задолженности при­водит к росту стоимости обслуживания долга. В результате, мы посто­янно берем новые кредиты, чтобы расплачиваться по старым. Эта бес­печная политика тяжким бременем ляжет на плечи россиян следующе­го поколения.
 Во-вторых, массированно (иной раз по демпинговым ценам) вы­возя сырье за рубеж, мы своими руками снижаем мировые цены на эти товары. И тут тоже возникает порочный круг: чтобы получить ис­комые доходы, мы вынуждены постоянно увеличивать вывоз, что сно­ва приводит к падению цен и сопротивлению наших иностранных партнеров-конкурентов.
 Есть ли выход из создавшейся ситуации? Естественно, есть. Как это ни странно звучит, но все экономические задачи — типовые. Как пра­вило, они уже где-то когда-то решались. Наша национальная "особость" не распространяется столь далеко, чтобы и кризисные явления у нас были о собыми русскими.
 Большинство экономистов высокого класса склоняются к тому, что единственным выходом из сложившейся ситуации является возврат го­сударства в экономику в качестве активной экономической силы. Когда об этом говорят какие-то "провинциальные" российские экономисты, к их голосу можно не прислушиваться. Но давайте посмотрим, что по этому поводу пишут признанные авторитеты. 1 июля 1996 года "Неза­висимая газета" опубликовала обращение одиннадцати выдающихся экономистов, российских и американских, трое из которых — лауреа­ты Нобелевских премий*. Позволю себе несколько обширных выписок:
 "Российское правительство должно играть значительно более важную роль при переходе к рыночной экономике. Политика невмешательства государства, являющаяся частью "шоковой терапии", не оправдала себя. Основной упор "шоковой терапии" был сделан на частный сек­тор, но сегодня внимание должно сместиться на государственный сек­тор, активную деятельность правительства по перестройке промыш­ленности, учреждению рыночных институтов и созданию условий для конкуренции. Многие из текущих проблем российской экономики воз­никли прямо или косвенно из-за того, что государство не сыграло надлежащей роли в организации рыночных отношений. Серьезные пра­вительственные меры должны быть приняты для предотвращения про­цесса криминализации экономики. Пользуясь невмешательством пра­вительства, уголовные элементы заполняют вакуум. Таким образом произошел переход не к рыночной, а к криминализированной эконо­мике. Государственные меры необходимы для преодоления депрессии. Стабилизация российской экономики, восполнение ее серьезных по­терь не могут произойти сами по себе, для этого государство должно возродить потребительский спрос, увеличив пенсии и зарплаты, а так­же возвратив по крайней мере часть сбережений, потерянных в резуль­тате инфляции, которая снизила покупательную способность рубля. Государству предстоит также обеспечить создание производственного капитала, изъяв для этого инвестиции из непродуктивной сферы. Го­сударство должно признать, что если и существует "секрет" рыноч­ной экономики, то он состоит не в частной собственности, а в кон­куренции. И, следовательно, на федеральном и местном уровнях оно должно способствовать созданию новых конкурирующих предприятий"
 К сожалению, призыв ученых с мировыми именами не был услы­шан**. Наука сегодня вообще не востребована. Кризисная экономика продолжает деградировать.
 Как было бы хорошо, если бы все экономические проблемы мож­но было решать просто и быстро. В свое время К. Маркс предполагал, что противоречия капиталистической экономики будут разрешены, если уничтожить частную собственность. Нынешние реформаторы —
 * Российские экономисты: академики РАН Леонид Абалкин, Олег Богомо­лов, Валерий Макаров, Станислав Шаталин, Юрий Яременко, Дмитрий Львов. Американские экономисты: лауреаты Нобелевской премии Лоренс Клей, Васи­лий Леонтьев, Джеймс Тобин, профессоры Майкл Интрилигейтор, Маршалл Поумер.
 ** Маяковский писал, что "у советских — собственная гордость, на буржуев смотрим свысока".
 
 
 большевики со знаком минус — думали, что все сегодняшние зада­чи решатся с помощью введения частной собственности. Когда-то И. Сталин считал, что дело строительства социализма обеспечивается ко­личеством огосударствленных средств производства. Нынешние ста­линисты со знаком минус считают, что "строительство капитализ­ма" обеспечивается количеством разгосударствленных средств произ­водства. Россия остается страной традиций.
  В результате так называемых рыночных реформ:
 — сузилась сфера товарно-денежных отношений;
 — получили развитие бартерные сделки, прямой продуктообмен;
 — все большее распространение получают денежные суррогаты;
 — государство теряет контроль над движением денежных средств, что приводит к массовому оттоку финансовых ресурсов из реального сек­тора экономики, во-первых, и из страны,— во-вторых.
 Таким образом, результаты рыночных реформ входят в вопию­щие противоречия с их целями.
 Когда-то выдающийся немецкий экономист Людвиг Эрхард, став министром экономики Западной Германии, задался целью обеспечить благосостояние граждан этой страны*. При этом он имел в виду нем­цев не будущих поколений, а тех немцев, которые именно тогда, в конце 40-х годов, жили в разбомбленной стране, проигравшей войну с Советским Союзом. Способом достижения этой цели он избрал фор­мирование либерализированного рынка. Целью было благосостояние граждан, способом достижения цели — рынок. В России происходит все наоборот: у нас целью является рынок, а способом достижения этой це­ли — социальные жертвы. Пока это положение сохранится, трудно ожидать формирования развитой рыночной системы.
 Подумаем вместе!
 1. Рыночные реформы происходят не только в России. Но только в России продолжается спад в экономике. Сравните процесс реформиро­вания экономики России с аналогичными процессами в странах Балтии, в Польше, Чехии, Китае, Вьетнаме. Почему им удается то, чего не удает­ся нам?
 2. Исследователям известны по крайней мере семь моделей рыноч­ной экономики: американская, японская, немецкая, шведская, француз­ская, южнокорейская, китайская. Очень интересная задача: обнаружить различия в этих моделях, а потом решить, какая из них наиболее приемлема для России. Возможно, что вы придете к выводу, что никакая. Тогда попробуйте самостоятельно сформулировать свое понимание рыночной экономики в России.
 3. Еще до начала рыночных реформ в России разгорелись дискуссии о путях рыночного развития страны. Продолжаются они и сейчас. Проана­лизируйте выступления "отцов-основателей" реформы, например Е. Гай­дара, и сравните их с выступлениями оппонентов, например, С. Глазьева и Г. Явлинского. Изложите результаты в табличной форме. Получите на­глядное пособие для практиков большой политики. Для разнообразия мо­жете сделать такое же сравнение со взглядами принципиальных против­ников рыночной экономики.
 4. Сделайте анализ своей покупательной способности до 1992 года и сегодня. Когда вам лучше и интересней жилось? Помните заповедь эко­номиста: нельзя анализировать абсолютные размеры доходов трудящих­ся без учета затрат труда.
 
 * Главная книга Людвига Эрхарда называется "Благосостояние для всех".
 
 
 ЗАКЛЮЧЕНИЕ
 КОРОТКО О БУДУЩЕМ
 Историку не пристало писать о будущем. И я не буду делать этого. Я хочу в современной экономике обнаружить некоторые черты, на­меки символы будущего, чтобы на их основе сделать предположе­ния о том что ждет следующее поколение российских граждан. И следующее поколение экономистов. Будут ли они заниматься рыноч­ной экономикой или им предстоит осваивать иные экономические ценности?

<< Пред.           стр. 8 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу