<< Пред.           стр. 7 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 В октябре 1917 года произошло событие, историческое значение ко­торого исследователи всех поколений будут оценивать по-разному, но которое никто не сможет игнорировать. "Упустить" Октябрьскую ре­волюцию в истории России невозможно, ибо она изменила всю кар­тину человеческого сообщества. Человечество и без того никогда не было гомогенным, но теперь мир раскололся на противоположные си­стемы, одна из которых пыталась отрицать все предшествующее раз­витие мира на том основании, что собиралась построить новое обще­ство без эксплуатации человека человеком. В 1917 году начался неви­данный по своим масштабам эксперимент: попытка реализовать на практике в огромной стране социально-экономическую гипотезу.
 Одно время многие исследователи писали о "нематериалистичес­ком" характере Октябрьской революции. Так, русский историк Р. Ю. Виппер отмечал в 1921 году, что до революции многие российские ученые отдавали дань "экономическому материализму". Но после Ок­тября говорить об "экономическом материализме", по его мнению, смешно. Раньше можно было думать, что миром движут экономичес­кие факторы, производительные силы, а не идеи. Но вот совершается революция, и к власти приходит "кучка людей", явившихся из-за гра­ницы. У них не было решительно никакой материальной силы, была только идея в голове и смелость в осуществлении этой идеи. Вот поче­му старая материалистическая наука претерпевает кризис: историк ре­волюционной эпохи не может не быть идеалистом*. В словах Виппера доля правды весома. До русских марксистов ученые исследовали то, что было, и то, что есть, на этой базе они формулировали гипотезы о том, что будет. Но никогда и нигде образованные ученые люди не брались превратить огромную страну в гигантскую лабораторию, чтобы проверить возможность функционирования гипотетической модели. Даже Петр I хотел реализовать в России то, что он воочию видел в Голландии и в других странах Европы. В России XX века эксперименты по реализации несуществующих моделей были проведены дважды**.
 Я бы не хотел вину за это возлагать на автора социально-экономи­ческой модели — К. Маркса. Вот уж кто действительно не виноват в том, что в России его учение стало "руководством к действию". К тому же то, что произошло в России и с Россией, очень мало походит на подлинный марксизм.
 Мне думается, что в политике большевистской партии и в первые годы Советской власти, и в период "сталинского социализма" марк­систского было гораздо меньше, чем исконно русского, но доведен­ного до крайностей, до абсурда.
 * Виппер Р. Ю. Кризис исторической науки.— Казань: Госиздат, 1921.— С. 1— 37. См. также: Гусейнов Р. Первые шаги советской экономической истории//Эко­номические науки, 1990.— № 7.— С. 66—73
 ** Это тестовая фраза для учащихся. А когда — второй раз?
 
 
 Ленин contra Маркс
 Напомню некоторые положения классического марксизма.
 — Социализм возможен лишь в том случае, если капиталистический способ производства исчерпает возможности самовоспроизводства, если произойдет действительная закупорка путей развития производитель­ных сил, сопровождающаяся резким ухудшением социально-экономи­ческого положения трудящихся масс. В. И. Ленин фактически игнори­ровал этот марксовский тезис. Капиталистические отношения в Рос­сии имели еще большие перспективы, производительные силы едва начали превращаться в комплекс, соответствующий индустриальной цивилизации, а Ленин уже готов был повести страну к "сияющим вер­шинам" будущего строя, при котором, по Марксу, производительные силы должны были продемонстрировать более высокий уровень раз­вития, нежели при капитализме. Увы, в течение всего периода "соци­алистического строительства" Россия так и не преодолела технико-тех­нологического отставания от западного мира.
 — Социализм возможен как всемирная система, то есть он может осуществиться только в том случае, если мир капитализма в целом "со­зрел" для социалистических преобразований. Не зря же сам Маркс со­здавал Первый Интернационал. Ленин, человек фанатично преданный идее мировой революции, все же решился начать революционные пре­образования в одной стране в странной уверенности, что "мировой пролетариат" тут же поддержит революционную Россию. Надежды эти оказались тщетными, а трудностей — больше, чем ожидалось.
 — Социальная революция пролетариата возможна в достаточно раз­витых социально-экономических организмах, основанных на относитель­но высоком уровне производительных сил. Взгляд В. И. Ленина имеет существенные отличия. Он считал относительно независимой политичес­кую революцию пролетариата, которая, в случае победы, может обес­печить надстроечные условия для социально-экономических преобра­зований Для Маркса важной была мощь рабочего класса, его количе­ственное преобладание в обществе. Для Ленина большее значение име­ла организованность рабочего класса и его способность вести за собой непролетарские слои трудящихся. Отсюда и феномен "пролетарской революции в крестьянской стране".
 — Маркс предполагал национализацию крупной капиталистичес­кой собственности, ее огосударствление только как первоначальный акт превращения государственной собственности в общественную. Иначе го­воря, Маркс не отождествлял процесс огосударствления с процессом обобществления, государственную собственность с собственностью общественной. Ленин более грубо подошел к вопросу. Для него госу­дарственная собственность и есть собственность общественная.
 — По Марксу, социализм тождественен демократии. Только в по­лемических статьях он пару раз обмолвился по поводу того, что в пе­реходный период от капитализма к социализму государство должно представлять собой диктатуру пролетариата. Ленин ухватился за этот полемический тезис и действительно установил в стране после рево­люции диктаторский режим, отголоски которого мы все чувствуем до сих пор. А что было делать, если власть была у подавляющего меньшин­ства народа? Как иначе удержаться у власти в крестьянской стране?
 — По Марксу, во всех экономических мероприятиях всегда надо иметь в виду главнейшие социальные цели: реализацию интересов трудя­щихся, постоянный рост их благосостояния, социальную справедливость в производстве, распределении и потреблении продуктов и достижение на этой основе подлинной экономической свободы личности. Для Ленина, как истинного российского правителя, интересы трудящихся по "ран­жиру" стояли ниже интересов государства — того государства, кото­рым он сам же и руководил.
 — Классическому теоретическому марксизму чужд социальный луддизм. В самом деле, если все общественное богатство при капитализме создано руками трудящихся, то, придя к власти, они не могут или не должны разрушать то, что ими же создано. По Марксу, сохранение всего богатства предшествующего развития — одна из позитивных за­дач пролетарской революции*. Но подобно тому, как отдельно взятый наследник не всегда может разумно распорядиться наследуемым иму­ществом, и "новое" общество тоже может растранжирить полученное или отнятое у предшественников богатство.
 Разберемся в структуре присвоенного русскими пролетариями (а точнее, большевиками) наследства.
 Во-первых, присваиваются все производительные силы старого обще­ства как в материально-веществен­ном, так и в общественном смыслах. В новом обществе функционируют старая рабочая сила, старые средства производства и старые организаци­онно-экономические общественные формы, определяющие степень обобществления, то есть степень разделения труда, его концентрации и централизации**. Присваиваются и такие важнейшие структурные части производительных сил как научно-технические достижения, производ­ственный и организационно-управ­ленческий опыт. К сожалению, на этот счет было много псевдореволю­ционных заблуждений:
 
 
 * Одно из оснований для неприятия капиталистического строя, по Марксу, есть то, что часть производительных сил периодически гибнет в период цикли­ческих кризисов. ** Если среди моих читателей есть преподаватели среднего и старшего поколе­ния, то у них сейчас возникнет ностальгия по старой марксистской лексике.
 
 
 большевики пытались унаследовать производ­ственно-технический и организаци­онно-управленческий опыт без его субъектных носителей. Но революционеры не смогли обойтись без при­влечения на свою сторону ученых, инженерно-технических кадров, "буржуазных спецов"* производственного управления, банковско-финансовой сферы, торговли (не говоря уже об армии, дипломатии, высшей школе, искусстве). Новый мир оказывается не таким уж и но­вым, если внимательно рассмотреть тот "человеческий материал", из которого он сделан.
 Особо бережным должно было быть отношение к унаследованному богатству в связи с тем, что уровень российских производительных сил был невысок, к тому же эти силы были затронуты военными разру­шениями. Революция осуществилась в условиях общенационального кризиса, то есть в такой момент, когда производительные силы или стагнируют или разрушаются. К тому же и старые собственники средств производства по определению не могли быть столь благора­зумны для того, чтобы лишиться своих богатств и власти без сопро­тивления. Издержки революционного насилия оказались значительны­ми.
 Исходя из собственных классовых позиций, В. И. Ленин считал, что только одна структурная часть производительных сил достойна вни­мания Советской власти — рабочая сила наемных работников. В марксистской концепции рабочие — главная производительная сила, и ради их сохранения большевистская власть позволяла себе экстраор­динарные меры типа "военного коммунизма". Когда в 1919 году К. Ка­утский и русские социал-демократы (меньшевики) развили всеевропейскую кампанию против политики продразверстки, В. И. Ленин применил такой аргумент в ее защиту: "Экономист Каутский забыл, что когда страна разорена войной и доведена до края гибели, то глав­ным, основным, коренным "экономическим условием" является "спа­сение рабочего"**. Только если рабочий класс будет спасен от голод­ной смерти, можно будет восстановить разрушенное хозяйство. Ленин считал "бессовестной политической демагогией" разговоры о равен­стве трудящихся вообще, если 60 крестьян имеют излишки продоволь­ствия, а 10 рабочих голодают. Тут надо говорить о "безусловной обя­занности 60-ти крестьян подчиниться решению рабочих и дать им, хотя бы даже в ссуду дать, излишки хлеба"***. Легко увидеть, что в дан­ном случае, выступая против "демагогии", Ленин сам демагогично го­ворил о "ссуде". Впрочем, невозвраты долгов — норма для России еще с давних дореволюционных времен****.
 Во-вторых, новая власть наследует определенные производственные отношения, возникшие совсем недавно в старой социально-экономи­ческой системе. Сам К. Маркс под материальными предпосылками соци­ализма понимал не только производительные силы, но и весь способ производства, то есть производительные силы в определенной обще­ственной форме. К. Маркс писал, что "если бы в этом обществе, как оно есть, не имелись налицо в скрытом виде материальные условия производства и соответствующие им отношения общения, необходи­мые для бесклассового общества, то все попытки взрыва были бы дон­кихотством"*****. Обратим внимание на то, что здесь речь идет не только о материальных условиях, но и об отношениях общения.
 
 * Сейчас трудно даже и догадаться, что такое "буржуазный спец". Специаль­ность, в принципе, социально и классово нейтральна.
 ** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 38.— С. 395.
 *** Там же.— С. 362.
 **** Помните великий рыночный принцип — выполняй свои обязательства!
 ***** Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.— Т. 46.— Ч. 1.— С. .103.
 
 
 Строго говоря, в момент совершения политической революции пролетариат наследует всю систему производственных отношений пре­дыдущего общества (назовем его капиталистическим, хотя для России, как мы выяснили, это неточно). Но с первого дня своего существова­ния как господствующего класса пролетариат начинает сознательную инвентаризацию этого наследства. Прежде всего уничтожается соци­альная основа отношений эксплуатации, которой (в концепции соци­алистов) является частная собственность крупного капитала на важ­нейшие средства производства. Но сокрушая крупную частную соб­ственность, пролетариат не должен уничтожать всю систему производ­ственных отношений. Посмотрим, что по этому поводу говорил сам В. И. Ленин: "Отличие социалистической революции от буржуазной состоит именно в том, что во втором случае есть готовые формы капиталистических отношений, а Советская власть — пролетарская — этих готовых отношений не получает, если не брать самых развитых форм капитализма, которые, в сущности, охватили небольшие вер­хушки промышленности и совсем мало еще затронули земледелие"*. Вчитаемся внимательно и увидим, что когда Ленин выступает с тео­ретических позиций, он признает, что в "небольших верхушках про­мышленности" и даже кое-где в земледелии все-таки появляются "го­товые формы" каких-то отношений, которые уже во всяком случае не капиталистические. По Марксу, сама задача социалистического пере­устройства общества возникает потому, что уже в условиях капитализ­ма можно наблюдать прообразы будущих отношений. Ведь "человече­ство ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может раз­решить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее ре­шения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в про­цессе становления"**.
 И марксистам, и критикам Маркса (разумеется, тем, кто его чи­тал) хорошо известно, что он, исследуя капитализм совершенной кон­куренции в период, когда буржуазному сознанию ничто не предвеща­ло грядущих неприятностей для системы, увидел в многообразных от­ношениях капиталистического базиса такие "мины", которые показа­ли изначально конфликтное состояние способа производства. Что это за "мины", что это за переходные отношения и соответствующие им институты, которые несут в себе семена будущего строя и которые пролетарская власть не только не должна разрушать, а, напротив,— пестовать, растить и преобразовывать в нужном для себя направлении?
 — Прежде всего, Маркс обращает внимание на ссудный капитал и кредитные институты, банки. Он прямо называет кредитную систему "переходной формой к новому способу производства"***, поскольку ссудный капиталист распоряжается общественным, а не собственным капиталом. Тем более не является собственником ссудного капитала лицо, использующее его. Частный характер капитала, таким образом, "снимается" уже при капитализме, что может стать причиной прогно­за его, капитала, уничтожения. Маркс весьма оптимистичен по пово­ду поведения будущих пролетарских вождей и считает, что "кредитная система послужит мощным рычагом во время перехода от капиталис­тического способа производства к способу производства ассоцииро­ванного труда", ведь в банковской системе дана "форма обществен­ного счетоводства и распределения средств производства в обществен­ном масштабе, но только форма"****. Маркс предполагал возможность и
 * Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 36.— С. 6—7.
 ** Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.— Т. 13.— С. 7. Сравните: "Вещи еще нет, когда она начинается, но в начале содержится не только ее ничто, но уже также и ее бытие".— Гегель Г. Ф. Энциклопедия философских наук.— М.: Мысль, 1974. -Т. 1.- С. 224.
 *** Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.- Т. 25.— ч.1.— С. 485.
 **** Там же.- Т. 25.- ч.2.- С. 156, 157.
 
 
 необходимость национализации банков, но он нигде не писал о возможно­сти национализации вкладов. Констатируем в этом месте, оставив пока в стороне выяснение причин, что люди, называвшие себя марксиста­ми, придя к власти, не стали прислушиваться к мнению учителя. В со­ветские времена кредитная система выродилась в конечном счете в го­сударственный орган по эмиссии и распределению денежных знаков, зачастую не подкрепленных товарными потоками. В других "коммунис­тических" странах дело доходило до физического уничтожения денег и банков. Ни в одном тексте Маркса нельзя найти рекомендаций по­добного рода действий.
 — Далее Маркс обращает внимание на акционерный капитал и ак­ционерные общества. Он считает, что "акционерные общества — пере­ходный пункт к превращению всех функций в процессе воспроизвод­ства, до сих пор еще связанных с собственностью на капитал, просто в функции ассоциированных производителей, в общественные функции"*. В акционерной форме капитала Маркс чувствовал направление, образ нового общественного устройства, способного существовать и воспроизводиться без частной капиталистической собственности. Как в нашей стране коммунисты обошлись с акционерной формой соб­ственности — общеизвестно. Формально и в советское время у нас су­ществовали некие подобия акционерных обществ (например, "Инту­рист"), но никто с конца 20-х годов не видел, не покупал, не прода­вал акции и не рисковал, вкладывая свои деньги в ценные бумаги. (Впрочем, риск был даже при приобретении облигаций государствен­ных займов. Советскому государству ничего не стоило подорвать к себе доверие, заморозив возвращение долга собственному населению. К со­жалению, необязательность остается в крови русских правителей и в период демократического строя.) Если большая часть трудового насе­ления так или иначе, персонально или коллективно, начинает реаль­но участвовать в формировании акционерной собственности, то в об­ществе происходят модификации качественного, содержательного по­рядка: трудящиеся перестают быть людьми, свободными от средств производства**.
 — В марксистской теории пролетариат, придя к власти, сознатель­но отбрасывает капиталистическое содержание банков и других кре­дитных институтов, акционерного капитала и даже монополий, но удерживает их переходную социальную форму и постепенно наполняет ее социалистическим содержанием. Процесс этот очень сложный и дли­тельный. Российские революционеры поторопились отбросить полез­ную для социализма форму вместе с капиталистическим содержанием. Хотя сам же Ленин (опять-таки в теории) писал, что большевики должны взять этот формальный "аппарат" готовым у капитализма, от­сечь только то, что изуродовано капиталом, демократизировать эти формы*. Ничего подобного на практике не было сделано.
 — К. Маркс внимательно рассматривает распространенное в запад­ном мире явление кооперативной собственности. Особенно интересуют Маркса кооперативные фабрики. В них рабочие уже не относятся к средствам производства как к чуждой им силе. Собственность перестает быть чуждой рабочему собственностью. Кооперативная фабрика дает доказательства тому,
 * Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.— Т. 25. Ч. 1 .— С. 480.
 ** Кстати, в Японии лишь 10 % акций принадлежат индивидуальным держате­лям. Большая часть ценных бумаг является собственностью инвестиционных бан­ков, страховых и доверительных компаний, разного рода фондов.— См.: МЭиМО, 1990.— № 3.— С. 113.
 *** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 34.— С. 307.
 
 
 что общество может обойтись без личности ка­питалиста как функционера производства. В кооперативной фабрике труд по надзору утрачивает свой антагонистический характер, так как управляющий оплачивается рабочими, а не является по отношению к ним представителем "чужого" капитала*. Кооперативная собственность, кажущаяся в условиях капитализма инородным телом, представляет со­бой объект конкурентного давления и современных корпораций. Но живучесть и разумность (в гегелевском смысле) кооперативных пред­приятий оказалась весьма высокой. В наше время в кооперативах за­падных стран состоят миллионы трудящихся**. Кооперативная собствен­ность как нельзя более соответствовала и артельному духу русских тру­дящихся. О. А. Платонов обнаружил, что "в России впервые в мире за­фиксированы факты рабочего самоуправления на предприятиях. Одно из известных, но не самых древних, свидетельств относится к 1803 году, когда на Красносельской бумажной фабрике близ Петербурга ра­бочие заключили с владельцем договор, по которому фабрика в тече­ние долгого срока находилась в управлении самих рабочих"***. Артель­ный подряд цехов или участков — достаточно распространенное явле­ние в России конца XIX века. И вновь мы вынуждены констатировать, что русский пролетариат, получив такое прекрасное наследство, не смог распорядиться им разумно, в соответствии с учением Маркса. Сказывался своеобразный классовый снобизм, требующий отказа от всего "капиталистического". В первые же месяцы существования Со­ветской власти отношения государства и кооперативов резко обостри­лись. Отдельные кооперативы закрывались и национализировались, а между тем местные Советы без старого кооперативного аппарата не могли справиться с распределением даже скудного запаса продуктов. Лишь весной 1918 года отношение к кооперативам было пересмотре но: 10 апреля 1918 года был принят декрет, который означал по су­ществу компромисс с "буржуазными" кооператорами. Осенью 1918 года кооперативы денационализировались и им возвращалось все ра­нее изъятое имущество. Но едва кооперативы стали оправляться, как в марте 1919 года начался процесс жесткой централизации всех коо­перативных организаций и их подчинения государству. Лишь Х съезд партии большевиков в 1921 году восстановил самостоятельность коо­перативов но кооперативный ренессанс в годы нэпа был тоже недо­лог. Коллективизация конца 20-х — начала 30-х годов свела на нет ко­оперативную собственность. Такого рода зигзаги политики в короткий исторический период показывают, что у большевиков долго не было четкой программной направленности по этому вопросу, а политичес­кие решения принимались исключительно из прагматических сиюми­нутных целей.
 Мы увидели, таким образом, что марксисты-практики весьма воль­но обходились с учением основателя. Но есть еще один сюжет, кото­рый должен быть освещен для того, чтобы понять: Маркса тоже есть в чем упрекнуть. Есть у Маркса одна идея, применив которую на прак­тике, его российские последователи превратили страну из потенциально богатой в перманентно бедную: это идея о необходимости ликвидации товарно-
 
 * Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.- Т. 25. Ч. 1.- С. 97, 425, 426.
 ** В Канаде в различных кооперативах, в том числе производственных, состоят 12 млн. человек при населении в 26 млн. человек. Если учесть только взрослое на­селение, то кооперативными отношениями охвачено более двух третей граждан Канады. В Швеции более половины всех семей являются членами системы потре­бительской кооперации, которая разворачивает и кооперативную промышленную деятельность. Даже в США, "цитадели капитализма", 11 тысяч промышленных фирм принадлежат кооперативам рабочих.
 *** Экономика русской цивилизации.— М.: Родник, 1995.— С. 19.
 
 
 денежных отношений. Сделаем оговорку: развитие товарно-де­нежных отношений при сохранении нетоварных форм хозяйствования в предшествующие исторические периоды не сделало Россию ни процвета­ющей, ни европейской. Возможно, что именно это обстоятельство при­вело большевиков к мысли, что стоимостные связи и отношения могут быть ликвидированы безболезненно для российской экономики.
 Итак, обратимся еще к одному "наследству", которое досталось российскому пролетариату от предыдущего строя, к товарному типу организации общественного производства и соответствующей ему сис­теме товарно-денежных отношений. Отношение большевиков к рыноч­ным категориям — пример метафизических подходов к действительно­сти, несмотря на то, что марксисты всегда кичились своей диалектичностью. Любой марксист знал, что капитализм развился как строй все­обще-товарный, что товар является "экономической клеточкой" бур­жуазного общества. Но, понимая это, марксисты очень часто делали вывод, ложный даже с точки зрения формальной (не говоря уже о диа­лектической) логики: если мы уничтожаем капитализм, значит мы унич­тожаем товар. В результате, вместо того, чтобы взять на вооружение товарно-денежные отношения как форму экономической связи, ты­сячелетиями формировавшуюся в человеческих обществах на разных ступенях развития цивилизации, в России попытались уничтожить эту форму связи до того, как развились другие формы, гипотетически мыслимые в марксистской теории — непосредственно общественные и планомерные. Товарно-денежные отношения отвергались скорее на не­которых этических основаниях как "нечистое" наследие капитализма. В этой точке зрения — очень много непосредственно от К. Маркса, не­истового врага рынка, стоимости и денег. Диалектик Маркс видел, что рынок не только разобщает людей, но и объединяет их*. Но там, где Маркс наблюдал единство и борьбу противоположностей, он всегда боль­ше интересовался борьбой, а не единством. Такого рода "специализация" и породила отрицание стоимостных связей в социалистическом обще­стве. А русские марксисты с удовольствием ухватились за эту мысль. В стране, где рыночные связи никогда не были всеобщими, где и капита­листические отношения были неразвитыми, отрицание товарно-денеж­ных отношений становится понятным и естественным.
 Мы не будем сейчас дискутировать по поводу того, возможны ли вообще так называемые "непосредственно общественные" отношения. Нам в данном случае достаточна констатация того, что большевики раз­рушали старые формы до того, как создавали новые. Отсюда — перма­нентная неэффективность советской экономики.
 Вехи
 Политическая революция большевиков победила быстро и относи­тельно легко, но ее гарантом, по мысли В. И. Ленина и его последо­вателей, могла стать лишь революция социально-экономическая. Но как конкретно проводить
 * "Чем больше мы углубляемся в историю, тем в большей степени индивиду­ум, а следовательно, и производящий индивидуум, выступает несамостоятельным, принадлежащим к более обширному целому. Лишь... в "гражданском обществе" раз­личные формы общественной связи выступают по отношению к отдельной лич­ности просто как средство для ее частных целей, как внешняя необходимость. Од­нако эпоха, которая порождает эту точку зрения — точку зрения обособленного одиночки,— есть как раз эпоха наиболее развитых общественных... связей".— Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.— Т. 12.— С. 710.
 
 ее — не знал никто. В арсенале большевиков не было практического опыта такого рода преобразований, поэтому опереться можно было только:
 — на теоретический багаж марксизма;
 — на сугубо прагматические решения с целью сохранения власти;
 — на усиленную социальную пропаганду и демагогию. Отдадим должное большевикам: с задачей они справились блестя­ще, делая с Россией, в зависимости от ситуации, что хотели. И — ска­жем откровенно — делали таким образом, что большинство граждан советской России верило, что так и нужно делать.
 Впрочем свой прагматизм Ленин не очень-то и скрывал: "Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов*), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим"*. Не скрывал Ленин и того, что именно конкретная социаль­но-политическая ситуация в данном месте в данное время толкнула его и его партию к взятию власти, к изгнанию классовых противников, к организации Советского государства с тем, чтобы потом на этой базе начать догонять другие народы.
 Но эта гонка была крайне тяжелым делом. Во-первых, наличные производительные силы были "не на ходу", не функционировали мно­гие промышленные предприятия, железные дороги. К лету 1918 года было закрыто 37 % промышленных предприятий в 33 губерниях, в стране оставалось всего 15 млн. пудов хлеба, надвигался голод. Во-вто­рых,— и это особенно важно для всей нашей истории — пролетарская революция произошла в крестьянской стране, как ни парадоксально зву­чит само сочетание этих слов. В 1913 году рабочие в России составляли 14,6 % самодеятельного населения, а крестьяне (без сельской буржуа­зии) — 66,7 %**. Само крестьянство было неоднородным. Летом 1918 года сам В.И. Ленин считал из 15 млн. крестьянских хозяйств — 10 млн. бедняцкими, около трех миллионов середняцкими. "Кулацкие" хозяй­ства составляли 13,5 % или около 2 млн. хозяйств***. Подчеркнем важ­ный момент: в первые годы Советской власти процесс "окрестьянивания" населения продолжался. В 1924 году в стране оставалось 10,4 % рабочих, доля крестьян поднялась (без "кулаков") до 76,7 %****. В том же году в деревне среди самодеятельного населения к пролетариату отно­силось 9,7 %, бедноте — 25,9, середнякам — 61,1 и "кулакам" - 3,3%*****.
 Вот в такой стране и в неспокойной политической обстановке предстояло сохранить точки индустриальной модернизации, развить производительные силы настолько, чтобы суметь обороняться от вне­шних опасностей и даже попытаться догнать далеко ушедший по пути индустриальной цивилизации Запад. В многоукладной и полуразрушен­ной России это можно было сделать, как всегда, только за счет ее граждан, за счет неисчислимых социальных жертв.
 
 * Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 45.— С. 376—377.
 ** Народное хозяйство СССР за 70 лет.— М.: Финансы и статистика, 1987.— С. 11.
 *** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 37.— С. 40.
 ****Народное хозяйство СССР за 70 лет.— М.: Финансы и статистика, 1987.— С. 11.
 ***** История социалистической экономики СССР..— М.: Наука, 1976.— Т.2.— С.360.
 
 
 История экономики России прошла несколько этапов, различных по протяженности во времени и существенно различающихся по со­циально-экономическому содержанию и направлениям экономической политики.
 ПЕРВЫЙ ПЕРИОД (ноябрь 1917 — март 1918 года) по степени на­сыщенности социально-экономическими преобразованиями не имеет аналогов. Советская власть относительно легко и быстро победила по всей стране. Главный исторический вопрос экономики России — аг­рарный — решался в буржуазно-демократическом духе. Был принят
 эсеровский вариант Декрета о земле (25 октября 1917 года) с урав­нительным землепользованием социализированной земли. К сожале­нию, долго продержаться на буржуазно-демократическом этапе в де­ревне не удалось. Обострившийся продовольственный вопрос, отре­занные контрреволюцией от Советской республики самые хлебные районы страны, волна крестьянских мятежей, с одной стороны, эк­сцессы пролетарского давления на среднее крестьянство, на коопе­рацию, пренебрежение местных советов нуждами повседневной хо­зяйственной жизни крестьянства - с другой, привели к тому, что летом 1918 года и в деревне началась, так сказать, "Октябрьская революция", внешним проявлением которой стали подмена социали­зации земли ее национализацией и создание в июне 1918 года комите­тов бедноты. Компромисс с деревней был разрушен.
 Одновременно создавались новые органы управления экономикой. Новые организационные формы создавались с неимоверной быстро­той, но при этом забывалась необходимость использовать уже суще­ствующие переходные формы отношений и соответствующие им ин­ституты. Так, первоначально советская власть не предполагала массо­вой национализации частной собственности. Именно поэтому 14 (27) ноября 1917 года был введен рабочий контроль. Но эта компромисс­ная мера оказалась неэффективной в обстановке полнейшей хозяй­ственной анархии. Тогда новая власть организовала центральный орган государственного управления народным хозяйством: 5 (18) де­кабря 1917 года был образован ВСНХ. Образование ВСНХ Ленин свя­зывал с "действительным созданием единого хозяйственного плана"*, что было в то время абстрактной, сугубо рассудочной установкой.
 Экономико-организационное творчество первых руководителей хо­зяйственного "фронта" было обильным, декреты издавались без осо­бого плана, "классовая интуиция" во многом заменяла теоретические разработки, которых просто не было. Ю. Ларин, один из руководящих работников ВСНХ, например, не без тщеславия признавался в ста­тье, посвященной годовщине этого органа, что иной раз издавал на­роднохозяйственные декреты сам, без согласования с Президиумом ВСНХ и Совнаркомом**.
 Правительство очень часто переходило зыбкую границу между объективной необходимостью и "революционной" вседозволенностью в экономике. Но в мужестве, организационной цепкости, определен­ной гибкости и в экономическом воображении деятелям той эпохи нельзя отказать.
 Очень скоро стало ясно: экономическое строительство не может долго опираться на "классовую интуицию" и на простые марксист­ские схемы. Необходимо было хоть какое-то теоретическое обоснование экономической политики. В. И. Ленин пишет свою программную работу "Очередные задачи Советской власти"***.
  * Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 42.— С. 156.
 ** Ларин Ю. У колыбели//Народное хозяйство.— М., 1918.—№ 11—12.— С. 16-23.
 *** Объективно — очень интересная работа, советую почитать.
 
 
 Начался ВТОРОЙ ПЕРИОД (весна и лето 1918 года) — самый ко­роткий, но очень емкий этап экономической истории советской Рос­сии.
 "Обобществление производства на деле" — вот центральный пункт ленинской программы этого периода. Национализация промышленно­сти, стихийно начатая по инициативе местных советов с середины но­ября (по старому стилю) 1917 года, принципиально соответствовала ленинскому пониманию социализма. Но в марте 1918 года большевис­тская партия смещает центр тяжести экономической работы и проти­вопоставляет старым приемам национализации "методы постепенного перехода"*. Национализация продолжалась, но принимала более орга­низованный характер. Декрет от 29 июня 1918 года вносил в процесс национализации определенный порядок и систему. Дело в том, что на­ционализация до этого момента слабо сочеталась с организацией уче­та и контроля над всем тем общественным богатством, которое оказа­лось в руках советов.
 Программа весны 1918 года была довольно сдержанной. Организа­ция "всенародного учета и контроля"**, борьба с "мелкобуржуазной стихией" (эвфемизм Ленина, означавший в переводе "крестьянство") в блоке с "государственным капитализмом", использование "буржуаз­ных специалистов" в народном хозяйстве, борьба за дисциплину труда и новые формы соревнования в труде, установление новых организа­ционно-управленческих отношений — вот основные хозяйственные проблемы, разрешение которых привело бы к повышению производи­тельности труда в стране. Выдвинутые в "Очередных задачах Совет­ской власти", они нашли законодательное отражение в декрете ВЦИК от 29 апреля 1918 года, принятого, кстати, в упорной борьбе с "ле­выми коммунистами".
 Таким образом, весной 1918 года государство сделало попытку осу­ществить переход к новым общественным отношениям "с наибольшим ...приспособлением к существовавшим тогда отношениям, по возмож­ности постепенно и без особой ломки"***. Но эта программа экономи­ческой целесообразности не была реализована.
 Начались гражданская война и иностранная интервенция и вместе с ними ТРЕТИЙ ПЕРИОД (середина 1918 года — 1920 год) — жут­кий этап "военного коммунизма". "Военный коммунизм"— политика эк­страординарная, результат того порочного круга, о котором писал В. И. Ленин в "Великом почине": для устранения голода необходимо было повышение производительности труда, но, чтобы поднять произ­водительность труда, нужно было спастись от голода. Выйти из этого кру­га советское правительство смогло только методами чрезвычайными.
 Неверно думать, что большевистское правительство без раздумий решилось на крайние меры. Первые заметки Ленина о необходимости введения продовольственной разверстки относятся к маю — июню 1918 года, когда резко обострилось продовольственное положение****. Но законодательно продразверстка, как одна из экономических мер в си­стеме "военного
 
 * Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 44.— С. 198.
 ** Я до сих пор не представляю, как народ может что-то учитывать и контро­лировать. Это — дело профессионалов, а профессионалы должны дистанцировать-ся, от народа, иначе ничего не смогут проконтролировать. Утопизм ленинских ус­тановок первых лет революции бьет в глаза. А может это был не утопизм, а попу-лизм?
 *** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 44.— С. 202.
 **** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 36.— С. 391.
 
 
 Отъезд продотряда
 коммунизма", была оформлена лишь 11 января 1919 года. Правда, еще в марте 1919 года Ленин надеялся, что все образу­ется, что можно будет вернуться к компромиссной политике и по от­ношению к крестьянству, и даже по отношению к бывшим помещи­кам, которых можно будет привлечь в качестве специалистов и даже допустить в коммуны* (наивность или демагогичность этого предполо­жения бесподобны!).
 Система мер "военного коммунизма" делала невозможными нор­мальные рыночные отношения. Безусловная национализация всей част­ной собственности в городах, чрезвычайные меры борьбы со спекуляцией и саботажем, жесткая централизация всего хозяйственного управления посредством главков, натурализация экономических связей и уравнитель­ность натуральных выплат за обязательный труд — вот обстановка той поры. Увы, задачи укрепления собственной власти в тот момент стави­лись выше задач экономического возрождения. Но попробуйте поста­вить себя на место большевиков той поры. Разве вы поступили бы не так же? Раз уж власть оказалась в ваших руках...
 На два важнейших негативных последствия "военного коммунизма" обратим особое внимание.
 — В сфере экономики эта политика лишала крестьян хозяйственной заинтересованности, крестьянское хозяйство мертвело, а это делало проблематичным и дальнейшее развитие промышленности.
 — В сфере идеологии практика "военного коммунизма" породила левокоммунистическую иллюзию (и соответствующую большевистскую литературу**), что возможен непосредственный переход к коммунисти­ческому производству и распределению. Характерно, что в годы граж­данской войны понимание "военного коммунизма" как временной и экстраординарной меры не находило отражения ни в большевистской, ни в оппозиционной литературе. О чрезвычайности подобной политики сам В. И. Ленин стал говорить лишь в самом конце 1920 года в период перехода к нэпу. А тогда, в разгар войны,
 
 * Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 38.— С. 19. ** Гусейнов Р. Первые опыты научного освещения советской экономической ис­тории // Известия Сиб. отделения АН СССР. Серия общественных наук.— 1977.— № 1.— Вып. 1.- С. 142-151.
 
 
 программа, выработанная весной 1918 года, даже не вспоминалась.
 Я хотел бы восстановить справедливость в одном тонком вопросе. Был ли нэп неким "озарением вождя", толчком для которого послу­жил кронштадский мятеж (февраль — март 1921 года)? Или Ленин и раньше думал о необходимости сменить экономическую политику? Второе предположение более точно отражает ситуацию.
 Уже в октябре 1920 года, хотя война еще не кончилась, Ленин выдвигает задачу организации правильных экономических взаимоотно­шений города и деревни*. В ноябре он вновь подчеркивает необходи­мость дать крестьянам взамен хлеба соль, керосин и хотя бы в неболь­ших размерах мануфактуру, без чего "о социалистическом строитель­стве не может быть и речи"**. С декабря В. И. Ленин стал проводить аналогии между хозяйственным положением страны весной 1918 года и периодом завершения гражданской войны, напоминая, что резолю­ция ВЦИК от 29 апреля 1918 года, которая переносила все внимание на хозяйственное строительство, не была отменена и остается зако­ном***. Еще в ноябре 1920 года Ленин задумывается о переходе к про­дналогу, а 4 февраля 1921 года объявляет о приостановке разверстки в 13 губерниях России****. Через 4 дня он пишет черновой набросок тезисов о переходе к продовольственному налогу и разрешении продажи излишков в местном хозяйственном обороте*****. Идея нэпа действительно "витала в воздухе". Кронштадский мятеж лишь ускорил дело******.
 Этот нюанс был замечен некоторыми вдумчивыми исследователя­ми и в 20-х годах. Так, крупный экономист той поры В. П. Сарабьянов в работе 1923 года сделал весьма тонкое наблюдение, выделив неболь­шой, но очень характерный "переходный период" между "военным коммунизмом" и нэпом. Это период примерно с середины 1920 года до Х съезда партии большевиков (март 1921 года), когда местные орга­ны власти "нелегально", скрытно начинают оказывать сопротивление излишней опеке центра, сознательно срывают централизм заготовок и распределения, потихоньку начинают торговать, нарушать жесткую тарифную политику, выдавая премии рабочим. С точки зрения систе­мы "военного коммунизма" это были нарушения установленного по­рядка, но с точки зрения ближайших перспектив — знамения време­ни, показывающие, что закономерные процессы все равно так или иначе пробивают себе дорогу*******.
 Х съезд РКП(б) ознаменовал начало ЧЕТВЕРТОГО ПЕРИОДА со­ветской социально-экономической истории (с марта 1921 по, пример­но, 1928 год) — этапа новой экономической политики.
 
 
 
 
 
 * Ленин В. И. Полн. собр. соч.- Т. 41.- С. 359-360.
 ** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 42.— С. 27.
 *** Там же.- С. 138.
 **** Там же.- С. 51, 308. ***** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 42.- С. 333.
 ****** Это наблюдение подтверждается серьезными западными исследователями. См., например: Карр Э. История Советской России. — М.: Прогресс, 1990.— Кн. 1.- С. 747.
 ******* Сарабьянов В. Промышленность. — М.: ВСНХ, 1923.— С. 8—9.
 
 
 Вводя нэп "всерьез и надолго"*, Ленин вовсе не отказывался от строительства социализма, но он очень быстро преодолел левокомму-нистические иллюзии. "Нужна гораздо более длительная подготовка, более длительный темп"**,— вот главный урок из истории предшеству­ющего развития. Вопросом вопросов оставались взаимоотношения про­летарской власти с крестьянством. Теперь Ленин ставит проблему без обиняков: "интересы этих двух классов различны, мелкий земледелец не хочет того, чего хочет рабочий", следовательно, необходима комп­ромиссная система*** "сожительства" с мелкими земледельцами, без участия которых невозможно восстановление народного хозяйства и дальнейшее развитие страны.
 Проследим за логикой развития новой экономической политики.
 — Политический расчет большевиков в тот период требовал удов­летворения чаяний крестьян — основной массы населения. А главным требованием крестьян было восстановление свободного товарного оборо­та продуктов. Поэтому нэп — это политика восстановления товарно-денежных отношений в "коммунистической" стране.
 — Но поскольку промышленность государственного сектора в то время мало что могла предложить крестьянам в обмен на их продук­цию, в городе пришлось дать значительную свободу частному капита­лу. Частный капитал действительно восстанавливался, но восстанов­ление его было вынужденным следствием компромисса с крестьян­ством, а не с самим капиталом. До самой своей кончины Ленин счи­тал русскую буржуазию злейшим врагом большевистской власти. Не без оснований считал.
 — Новая экономическая политика — это политика реформистско­го типа. Это период государственного капитализма при Советской вла­сти, когда ни в коем случае не снижался уровень государственного контроля над рыночными силами, но рыночные силы зачастую оказы­вались сильнее государства. Поэтому рано или поздно обязательно встал бы вопрос — "кто — кого".
 — Чтобы быть готовым снова вернуть себе "утраченные" позиции*, Советская власть одновременно с нэпом начала формировать плановые органы. В феврале 1921 года была учреждена Государственная плано­вая комиссия (Госплан). В первое время в Госплане были сосредоточе­ны лучшие
 
 * Слова Н. Осинского, с одобрением встреченные Лениным.
 ** Ленин В. И. Полн. собр. соч.— Т. 43.— С. 13.
 *** Вообще вся обстановка нэпа обостряла и актуализировала проблему комп­ромиссного развития. Конфронтационное неприятие немарксистской идеологии и небольшевистской политики становилось анахронизмом. "Без союза с некоммунистами в самых различных областях деятельности ни о каком коммунистическом строительстве не может быть и речи",— говорил В.И.Ленин (Полн. собр. соч.— Т. 45.— С. 23). Даже в идеологической сфере, то есть там, где декларировалась не­возможность мирного сосуществования, появились компромиссные моменты. Так, В. И.Ленин в мае 1921 года предложил "не выпячивать вопроса о борьбе с рели­гией... и допустить, с рядом особо ограничительных условий, оставление в партии верующих, но заведомо честных и преданных коммунистов" (Полн. собр. соч.— Т. 54.— С. 440). В сложнейшем национальном вопросе Ленин неоднократно призы вал к политике уступок по отношению к "малым" нациям бывшей империи. И во внешнеполитической сфере стала побеждать идея компромисса и "мирного сожи­тельства". Поскольку ожидавшейся мировой пролетарской революции так и не произошло, то, считал Ленин, нам придется "капиталистам дать такие выгоды, которые заставят любое государство, как бы оно враждебно ни было по отноше­нию к нам, пойти на сделки и сношения с нами" (Полн. собр. соч.— Т. 45.— С. 307). Давайте посочувствуем этому человеку, ведь он был фанатом мировой ре­волюции. Каково ему было об этом говорить!
 *** К сожалению, свою действительную экономическую победу большевики считали поражением или, в лучшем случае, отступлением.
 
 
 
 силы экономистов-ученых. В. А. Базаров, Н. Д. Кондрать­ев, В. Г. Громан не противопоставляли план рынку. Напротив, они считали, что рынок и рыночная информация могут служить индика­торами верности или неверности принятых плановых решений. Резуль­таты сочетания макроэкономического планирования и развертывания рыночных сил были замечательными: в отличие от нынешней рефор­мы, в то время, при всех срывах и кризисах, экономика демонстриро­вала высокий темп роста. Только за один 1926/27 финансовый год при­рост промышленной продукции составил 18 %. В том же году были пре­одолены довоенные рубежи потребления пищевых продуктов, эконо­мика была практически восстановлена.
 — Поскольку рынок немыслим без стабильной денежной системы, в 1922—1924 годах была проведена эффективная денежная реформа, позволившая эмитировать новую советскую валюту — червонец, пол­ностью обеспеченный золотом, драгоценными металлами, иностран­ной валютой (на 25 %) и высоколиквидными товарами (на 75 %). Гос­банк свободно обменивал новые банкноты на иностранную валюту по твердому курсу. Одновременно воссоздавалась нормальная кредитная система, появилась сеть акционерных банков, страховых компаний, других финансовых институтов.
 — В 1925 году нэп утвердился и в деревне: была разрешена аренда земли и найм рабочей силы. Характерно, что и того и другого требова­ла беднейшая часть деревни. Ведь именно бедняки отдавали свою зем­лю в тайную аренду и тайком же подрабатывали в хозяйствах своих бо­гатых соседей.
 Казалось бы,— все идет хорошо, экономическая целесообразность восторжествовала, безработица сократилась. Живите и радуйтесь! Но не тут-то было.
 В 1928 году начался ПЯТЫЙ ПЕРИОД (1928—1985 годы) — са­мый длительный этап государственного социализма. Но это — осо­бый разговор.
 Возникновение экономики государственного социализма
 В нашей литературе встречались попытки объяснить прекращение новой экономической политики и переход к модели "сталинского со­циализма " исключительно субъективными причинами: намерениями руководителей большевистской партии и Советского государства, их амбициями, личностными качествами и даже болезнями. Обычный мо­тив такого рода публикаций сводился к тому, что "сталинский социа­лизм" был построен исключительно с помощью насилия, зиждился на насилии и практически не имел социальной базы. Мне кажется, что такого рода объяснения — сильное упрощение. Не меньшим упро­щением является попытка объяснить переход к политике государствен­ного социализма исключительно идеологическими мотивами, привер­женностью догмам марксизма. Мы уже видели, что большевики легко меняли и тактику, и стратегию в экономической политике, если это­го требовали интересы сохранения собственной власти.
 Добросовестный взгляд в историю требует более корректных объяс­нений российского феномена. Читатель уже понял, что для меня "го­сударственный социализм" и "сталинский социализм" — это синони­мы. Личностными качествами "вождя" очень трудно объяснить, каким образом эта модель сохранялась почти нетронутой еще 40 лет после смерти И. В. Сталина. Тут нужен иной — политико-экономический взгляд в историю. И прежде всего стоит еще раз взглянуть на социаль­но-классовую структуру советского общества середины 20-х годов XX века.
 
 
 Я не без опасений предлагаю свою версию: главной причиной воз­никновения и длительного существования сталинской модели государ­ственного социализма является крестьянский характер населения рес­публики, в которой осуществлялась пролетарская власть. С самого на­чала надо верно расставить акценты. Я ни в коем случае не пытаюсь обвинить крестьянство в сталинских деформациях российской эконо­мики. Мне не хотелось бы и морализировать по поводу крестьянского или пролетарского сознания. Речь может идти лишь об объективных различиях в социально-экономическом положении крестьян и рабочих,
 тех 10 % рабочих, которые стояли у власти в стране, где 80 % населе­ния были крестьянами.
 Крестьянство никогда в истории, даже ранней, не было однород­ной массой. Мы уже имели случай приводить статистику социального расслоения русской деревни накануне периода индустриализации. Бо­лее трети деревенского населения — это бедняки, ведущие хозяйство по преимуществу с отрицательным воспроизводством, и сельские про­летарии-батраки, вовсе безземельные. Эти люди весьма восприимчивы к идее благосостояния за чужой счет и готовы достичь его ценой не­долгой, но решительной борьбы, ценой мгновенного напряжения сил, политической атаки на богачей, к которым они приписывают и про­сто "справных" середняков. Взять у богатых, экспроприировать соб­ственников крупных капиталов и установить царство уравнительного счастья, в котором никому не дозволено выделяться из общей хотя и серой, но сытой массы. Такой бедняк, разоряющийся или уже разо­рившийся под ударами враждебного ему рынка, пойдет за Л. Троцким или за "ранним" Н. Бухариным периода его увлечения "левым комму­низмом" (1918—1920). Ему понятны леворадикальные идеи красногвар­дейской атаки на капитал, захвата, экспроприации. Он склонен к ле­вому экстремизму, он есть социальная база троцкизма, а троцкизм есть его идеология и практика.
 На другом полюсе социального спектра деревни мы видим действи­тельного богача, капиталиста, "кулака". "Кулака" новой, нэповской генерации (старых-то уже расстреляли в 1919 году), возникшего в ре­зультате дифференциации мелкотоварного хозяйства под воздействием стихийных рыночных сил. Если считать в "штуках", то их в деревне немного, всего около 4 % хозяйств. Но экономическая сила их, рас­смотренная "по капиталу", несравненно большая: именно они явля­лись главными нанимателями бедняцкой рабочей силы и арендатора­ми земли с того времени, как это было разрешено (и даже до этого разрешения). Они ведут расширенное воспроизводство. Эти люди удач­ливы в хозяйствовании и рыночной борьбе, им нежелательно вмеша­тельство властей в рыночную игру. Для них бедняк — неудачник и лен­тяй, который сам виноват в собственных несчастьях. К тому же бедняк не прочь прибрать к рукам нажитое им, "кулаком", богатство. Такой крепкий хозяин чутко прислушивается к идеологам "правого рефор­мизма" среди большевиков, ему нравятся статьи и речи "позднего" Н. Бухарина (1925—1928 годов), который ратует за нормальный воспроизводственный процесс, свободный рынок, создающий "равные условия" для всех.*
 И, наконец, основная масса российских крестьян — середняки, со­ставлявшие в 1924 году более 61 % хозяйств. Середняки — самая мас­совая, но
 * Здесь нет ошибки: И. И. Бухарин и в самом деле прошел странный зигзаго­образный путь от крайне левых позиций к крайне правым (в рамках русского боль­шевизма), а потом снова к крайне левым (с 1928 года). Он колебался, так сказать, вместе с партией, но всегда занимал в ней крайние позиции. Увы, участь его была столь же трагична, что и у настоящих оппозиционеров.
 и самая нестабильная часть крестьянства. Осуществляя про­стое воспроизводство, середняк хочет и не может разбогатеть и страш­но боится пролетаризации. Он мечется между ультра революционнос­тью бедняка и основательностью хозяйственного богатея. Середняк мо­жет блокироваться с бедняком в борьбе с кулаком, монополизировав­шим местный рынок. Но он может блокироваться и с кулаком против притязаний бедняков, сельских пролетариев и деревенских люмпенов*. Его перспективы туманны и неопределенны. Страх перед будущим, не­устойчивость социально-экономических и классовых позиций толкают его к поиску "сильной руки", "крепкой власти", "вождя", особенно такого, который обещает, что не позволит ему разориться, поможет в случае крайней опасности, защитит от несправедливых притязаний и кулака и бедняка. Этот крестьянин пойдет за тем олицетворением "вож­дизма", который, похоже, уверен в своей правоте, не робеет, "успеш­но" побеждает, а потом и уничтожает одного за другим своих против­ников слева и справа. Отсюда недалеко до вывода, что "вождь" и есть самый "правильный" и самый крепкий правитель. Он не угрожает эк­спроприацией земли как троцкистские сторонники "первоначального социалистического накопления". Нет, говорит он, Троцкий не прав, мы не будем отнимать землю у крестьян, мы будем крестьян коопери­ровать. Он не поддерживает кулаков, как бухаринцы. Нет, говорит он, Бухарин не прав, мы не будем работать на кулаков, мы, напротив, уничтожим кулаков как класс. И вообще, если вы пойдете за мной, жить станет лучше и веселей.
 Если сегодня ученым не всегда удается разобраться во всех перипе­тиях идейно-политической борьбы конца 20-х — начала 30-х годов, то крестьянину тех лет это было трудно сделать вдвойне. Ведь все круп­ные деятели большевистской партии выступали "за народ" и "за со­циализм", но один из них всегда как-то оказывался правильным бор­цом за справедливость, а другие — сходили со сцены с клеймом врагов. Этот-то внешний политический результат и сбивал с толку основную часть населения страны — среднее крестьянство. И хотя неизвестно, куда он приведет, но ему, "вождю", хотелось вверить свою судьбу, а вместе с ней и заботу о стабильности государства и народного хозяй­ства.
 * Вспомним замечательный образ Григория Мелехова из шолоховского "Тихо­го Дона" (хотя я не уверен, что современные студенты читают толстые романы), который в метаниях между различными социально-политическими силами рево­люционной поры так и не обрел самого себя, оставшись на распутье ни с чем.
 Шестидесятилетнее господство сталинизма без социальной базы — это теоретический абсурд. Сталинизм опирался на двоякого рода социальные силы.
 — Левая антибуржуазная и антикулацкая демагогия привлекала бедняцкую часть деревни и люмпенпролетарские слои. Не следует за­бывать, что в силу неразвитости промышленности, разоряющиеся крестьяне отнюдь не всегда становились пролетариями, они пополня­ли ряды деклассированных элементов города и деревни. Эти "генера­лы песчаных карьеров" имели не производительную, а потребитель­ную идеологию, а сталинская пропаганда давала им надежду на луч­шее будущее по крайней мере за счет нэпманов и "кулаков".
 — Среднее крестьянство в своей основной массе надеялось на "вождя", как раньше надеялось на царя, надеялось, что он поможет им отбиться от крайностей внутридеревенской борьбы. К тому же Ста­лин обещает вроде бы неплохие перспективы: жить артелью, чуть ли не общиной, хозяйствовать самостоятельно, выполняя лишь опреде­ленные налоговые обязательства перед государством. Государство обе­щает помощь в виде машино-тракторных станций, семян, агротехни­ческого и зооветеринарного обслуживания, кредитов. Бедняки войдут в колхоз и не будут больше враждовать, кулаков экспроприируют и вышлют — чем не жизнь! Перспективы были радужными: всем хотелось жить без борьбы, под заботливым крылышком государства, в стороне от крайностей конку­ренции и классовых схваток.
 Кто же знал, что все эти программные установки периода колхозизации обернутся такими бедствиями, которые не могли иметь место даже во время войн. Вряд ли кто из крестьянской массы обратил вни­мание на тот угрожающий факт, что в 1925 году, когда в деревне, ка­залось бы, раскрепостились нэпманские силы, руководство в полный голос заговорило о необходимости ускоренной индустриализации стра­ны. И тут же на практике встал вопрос о накоплениях. Пока троцкис­ты спорили с бухаринцами о том, где взять средства для инвестиций, Сталин прислушивался и ждал. Когда же он понял, что авторитет его укрепился, а в народе появилась вера в его непогрешимость, он при­нял решение: единственным поставщиком накоплений и рабочей силы для промышленности может быть только крестьянство. Стране нужна крупная индустрия и оборона, а раз так, то абстрактные гуманисти­ческие цели социализма могут подождать. Впрочем, даже в теорети­ческих работах о гуманизме социалистического строя Сталин писал с явной неохотой. Не в этом он видел основную цель своей деятельно­сти.
 Сталинизм победил. Оппозиционные силы, стравленные Сталиным друг с другом, не смогли оказать сопротивления. Власть безропотно была отдана Сталину, а он ее, не сомневаясь, взял.
 Политика ускоренного продвижения по пути строительства "ново­го общества" стала преобладать. Проблема темпа индустриального раз­вития приняла фетишистские формы. Благодаря невероятным усилиям народа были достигнуты действительно уникальные результаты. Темп был взвинчен такой, о котором в свое время не мечтал даже ярый сто­ронник "ускорения" Л. Д. Троцкий. Сравним темпы роста промышлен­ности по предложению троцкистов и реальные темпы "по Сталину*.
 Таблица 16. Капитальные вложения и среднегодовые темпы роста промышленности по прогнозам Троцкого и фактические ("по Сталину")
 Только за годы первой пятилетки (1928/29—1932/33) было введено 1500
 * По материалам: Ильин В. В., Панарин А. С., Ахиезер А. С. Реформы и контрре­формы в России.— М.: Изд-во МГУ, 1996.— С. 119—120.
 
 
 новых промышленных предприятий. Объем продукции вырос в 3 раза, удельный вес промышленности в ВВП достиг 71 %. Была дос­тигнута технико-экономическая независимость страны, создано соб­ственное машиностроение. Доля производства средств производства в промышленности достигла 51 %. В колхозах было сосредоточено 61 % крестьянских хозяйств, 76 % всех посевов. Было создано почти 2,5 ты­сячи МТС с 150 тысячами тракторов. За пять лет учебными заведения­ми страны были подготовлены 170 тысяч специалистов с высшим об­разованием и 300 тысяч — со средним.
 Не менее впечатляющими были итоги второй пятилетки. Построе­но 4500 новых предприятий промышленности. Рост промышленной продукции — в 2 раза. Удельный вес промышленности в ВНП — 77 %. Доля тяжелой промышленности увеличилась до 58 %. В колхозах — 93 % крестьян и 99 % посевных площадей.
 За две пятилетки созданы новые для России отрасли, оснащенные довольно современной для того времени техникой,— автомобилестро­ительная, тракторная, нефтехимическая, авиационная.
 Вот бы остановиться на этом месте, показав замечательные преиму­щества государственного социализма, да еще напомнив, что западный мир в этот период был поражен "великой депрессией" 1929—1933 го­дов. Но мы уже говорили, что экономист не может рассматривать аб­солютные результаты без соотнесения их с затратами. За счет чего
 Первый советский автомобиль
 
 были достигнуты такие уникальные темпы? Как они отразились на жизни рядовых граждан и общества?
 Отвечая на эти воп­росы, невольно вспо­минаешь итоги великих преобразований Петра I и не менее великих его предшественников. Приведу лишь несколь­ко фактов в хронологической последователь­ности.
 — В 1927 году рабочих крупной промышленности во всем СССР было 2,3 млн. человек, а административный аппарат насчитывал 2 млн. чело­век, на содержание которого затрачивалось 2 млрд. рублей.
 — В первом же году первой пятилетки введена карточная система распределения хлеба, просуществовавшая до января 1935 года.
 — В июне 1929 года узаконена обязательность продажи государству "хлебных излишков " зажиточными крестьянами. У "кулаков " экспропри­ировано 3,5 млн. тонн зерна вопреки ранее данным гарантиям свободы продажи хлеба.
 — В 1930—1931 годах выдворено на поселение в неосвоенные районы 381 тысяча крестьянских семей (около 1,8 млн. человек), еще больше кре­стьян подверглись переселению в границах административных районов без высылки (в свое время Иван Грозный так искоренял новгородские вольно­сти, теперь "искоренялась " вольность крестьянская и производился зе­мельный передел в масштабах всей страны!).
 — К концу 1930 года 40 % капитальных вложений заморожено в не­завершенном строительстве.
 — Детская смертность в 1935—1939 годах превысила 20 %.
 — В 1931—1933 годах в стране разразился очередной голод. В тот же период экспортировано 70 млн. пудов зерна.
 — В 1931 году учреждается ГУЛАГ — главное управление лагерей.
 — В 1932 году принят закон, наказывающий длительными сроками лагерей или расстрелом за хищение колхозной собственности (закон о "пяти колосках").
 — В 1932 году введена единая паспортная система с обязательной пропиской граждан.
 — В январе 1933 года принята директива, запрещающая выезд крес­тьян из голодающих районов*.
 — В декабре 1939 года принято по­становление "О мероприятиях по улуч­шению трудовой дисциплины ", предпола­гающее увольнение с передачей дела в суд за 20 минут опоздания на работу. Запрещены увольнения и переходы с од­ного места работы на другое по иници­ативе самих работников. Чем не при­писные XVIII века!
 — В июне 1940 года принят указ о 8-часовом рабочем дне при семидневной рабочей неделе. Уход с работы и несоб­людение стандартов качества стали приравниваться к вредительству.
 Такого рода примеров можно най­ти множество. Страна приобретала мощь — люди превращались в "винти­ки" огромной бюрократической ма­шины. Промышленность бурно рос­ла — люди испытывали постоянный дефицит товаров первой необхо­димости. Страна оснащалась новейшим вооружением — люди дрожали от возможного увольнения из-за пустяка с последующими репрессия­ми.
 Люди, как всегда, жили и трудились ради государства. Государство многое давало людям: образование, здравоохранение, пенсии**. Но и держало их в постоянном подчинении и страхе. Древняя система госу­дарственного патернализма восторжествовала. Но сказать, что граж­дане сильно сопротивлялись, тоже нельзя. Государственный патерна­лизм комфортен.
 В результате интенсивных преобразований экономики в 1928—1940 го­дах в стране был создан мощный промышленный потенциал, сделаны зна­чительные шаги в сторону индустриальной цивилизации***. Но социально-экономическая форма не соответствовала содержанию. Капитализм был разрушен, но социализм в его классической модели не был создан. Ведь классическая модель предполагает три важнейших компонента социализма:
 — высокий уровень благосостояния населения;
 — высокую степень демократизма в гражданском обществе;
 
 * На отчетном собрании в Яблоненском сельсовете Гремяченского района Во­ронежской области в октябре 1936 г. выступила колхозница с требованием заме­нить записанное в Конституции "Кто не работает, тот не ест" словами "Кто ра­ботает, тот должен есть".- Попов В. Хлеб под большевиками//Новый мир, 1997.— №8-С.181
 ** Но далеко не всем! Пенсионная система не охватывала крестьян, "гвардия Октября", заслужившая повышенную пенсию, оказалась в лагерях или была рас­стреляна. Крестьяне формально были колхозными, а не государственными. Пас­порта крестьянам тоже практически не выдавались. Так что принадлежность к го­сударству сама была привилегией. Чем не опричнина и земщина, только XX века!
 *** И в 1940 году население нашей страны оставалось преимущественно сель­ским, 67,5 % населения жило в деревне. Лишь в 1961 году население городов и деревень примерно сравнялось.— Народное хозяйство СССР. 1922—1972 гг.— М.:
 Статистика, 1972.— С. 9; Народное хозяйство СССР за 70 лет.— М.: Финансы и статистика, 1987.— С. 373.
 
 
 высокий гуманизм отношении между людьми.
 В развитой форме ничего этого в России не было.
 Усеченная "модель социализма" во второй половине 30-х годов была объявлена подлинным социа­лизмом, что нашло свое отражение в Конституции СССР 1936 года. И вообще, раз "вождь" сказал, что это социализм, значит так тому и быть.
 
 На двадцатом году Советской власти трудящиеся, особенно рабо­чие, все еще жили надеждами на будущее. Когда же грянула Великая Отечественная война, все другие интересы, кроме единственного интереса — спасения Родины, ото-
 
 
 двинулись на второй план. Опыт первых пятилеток — мгновенной мо­билизации ресурсов в нужное время и в нужном месте — помог во вре­мя войны. Страна и народ выдер­жали трагический экзамен. И вмес­те со страной этот экзамен выдер­жал строй, который был в ней со­здан.
 Демагогия по поводу того, что наши воины защищали Родину, а не строй ничего не объясняет. В та­ком случае "чувство родины" ума­ляется до уровня инстинктов. Пусть этот строй не был подлинным со­циализмом (назовем его мягче — советским вариантом социализма, государственным социализмом), но он устраивал граждан нашей стра­ны, и именно его народ защитил в схватке с фашизмом.
 Пирамиды хозяйствования
 Сложившуюся в СССР (следовательно, и в России) систему цент­рализованного государственно-административного хозяйствования очень соблазнительно нарисовать в виде пирамиды "феодалоподобного" типа. В ее вершине находится "верховный правитель", воля кото­рого административно передается чиновничье-служилой бюрократии, к "условным держателям" хозяйственной власти, которые, независи­мо от трудящихся и вопреки их воле и интересам, принимают выгод­ные только для себя административные решения, принудительно на­вязываемые обществу.
 Но такое пирамидальное построение системы неверно отражает ре­алии российской экономики в 30—80-х годах*. Рассмотрим две модели субординированного хозяйствования (табл.17). Модель 1 отражает ту картину, которую хотели создать руководители советского государства. Модель 2, судя по всему, более реалистично отражает то, что действи­тельно получилось в практике макроэкономического хозяйствования.
 Предположим, что вся система хозяйствования имеет трехслойную структуру (в реальной жизни слоев было гораздо больше). Верхний слой — это сфера стратегического хозяйствования. В модели 1 она за­нимает небольшую по объему верхушку пирамиды. Здесь решаются немногие, но стратегической значимости макроэкономические дол­говременные задачи. Соответственно, хозяйствующих и управляющих лиц здесь немного. Но эти люди — суперпрофессионалы, хозяйствен­ная элита, облеченная огромной властью, но и огромной ответствен­ностью. Это люди, понимающие, что каждое правильное хозяйствен-
 Таблица 17. Модели субординированного хозяйствования
 Модель 1 Модель 2
 * Добавлю только, что в самой пирамидальности нет ничего плохого, если существует необходимость различать страты хозяйствования на макроуровне.
 
 
 ное решение сразу же отразится благими последствиями на всем об­ществе, а каждая ошибка чревата общественными несчастьями. В ус­ловиях демократического правового государства за ошибки отвечает тот, кто их совершает, поэтому в сферу стратегического хозяйство­вания попадают не просто квалифицированные, но и очень муже­ственные люди (Напомню, что речь идет о желательной, а не реаль­но существовавшей модели.)
 Средний слой — это сфера тактического хозяйствования. Здесь больше управленческих и хозяйственных функций, соответственно и больше хозяйствующих субъектов. Здесь принимаются среднесрочные решения отраслевого или локально-территориального уровня. Сфера воздействия субъектов достаточно широка, но уже, чем на верхнем уровне. Их решения отражаются на всем народном хозяйстве, но не не­посредственно, а опосредовано, через отрасль или территорию.
 Наконец, третий слой, занимающий нижний этаж у основания пи­рамиды,— это сфера оперативного хозяйствования* на уровне первич­ных ячеек. Здесь огромная армия хозяйствующих субъектов, но с огра­ниченными функциями. Здесь больше свободы для альтернативных ре­шений. Ошибки отражаются непосредственно лишь на судьбе отдель­ного предприятия, затрагивая макроэкономику зачастую в виде сла­бых возмущений, если, конечно, отдельное предприятие не является монополистом в производстве того или иного продукта. В этой сфере гораздо больше возможностей самоуправления, хозяйственного расче­та, самостоятельности горизонтальных связей, инициативного реше­ния многообразных технико-технологических, ассортиментных, но­менклатурных вопросов, коллективно-групповых социальных проблем.
 В желательном варианте каждый субъект хозяйствования делает свое дело, сознательно манипулируя своим объектом присущими этой сфере инструментами и методами. Каждое нижестоящее хозяйствую­щее звено, с одной стороны, приобретает большую свободу действий, ибо чем ниже оно расположено в многослойной пирамиде, тем мень­ше степень риска от неверных решений его субъекта, а с другой сто­роны — эта свобода ограничена необходимостью реализовать страте­гические и тактические цели, поставленные "сверху". Чем выше хо­зяйственное звено, тем рискованнее для всего общества его решения, тем осмотрительнее должен быть субъект, тем меньше свободы альтер­нативных решений, с одной стороны, ибо решения не могут не учи­тывать все многообразие общественных интересов, и в то же время тем независимее, а следовательно, ответственнее, должны быть эти реше­ния, с другой стороны.
 Таковой рисовалась противоречивая, но оптимальная пирамида хо­зяйствования в ее желательном варианте.
 Теперь взглянем на реально существовавшую пирамиду, изображен­ную в модели 2. Она оказывается перевернутой вниз головой и стоящей на весьма шатком острие. Исторически сложилось так, что верхние эшелоны хозяйственной власти все более и более сосредоточивали в своих руках не только стратегические, но и тактические и даже опера­тивные решения. Известны примеры совсем недавнего прошлого, когда на высших ступенях политического и экономического руководства нашей страны принимались
 * Если у вас возникла ассоциация с военной терминологией, то она не мо­жет быть аналогичной. Для военных субординация понятий стратегия, тактика и оперативное искусство несколько иная.
 
 
 решения даже по ассортиментным вопросам*.
 Разберемся в причинах, приведших к формированию жестко цент­рализованной и бюрократизированной системы хозяйствования в на­шей стране.
 1. Это все тот же крестьянский фон, на котором формировались органы пролетарской хозяйственной власти. Крестьяне с их микроэко­номическим мышлением всегда были достаточно индифферентны к проблемам макроэкономического свойства, если они не касались их непосредственно. Здесь опять-таки не нужно морализировать, а следу­ет просто констатировать факт, подчеркнуть лишь объективную сто­рону положения мелких хозяев.
 2. В нашей стране исторически складывалось слишком много экст­ремальных ситуаций, требовавших мгновенной мобилизации ограни­ченных ресурсов для решения чрезвычайных задач. Это и порождало сверхцентрализацию решений.
 3. Свою роль сыграло то обстоятельство, что в нашей стране слиш­ком узок был слой инженерно-технической и управленческой интел­лигенции. В это трудно поверить, но еще к началу третьей пятилетки в промышленности работало всего 24,2 тысячи инженеров и техников со специальным образованием, что составляло 0,9 % к общему числу работающих**. Понятно, что лучшие инженерные и управленческие кадры в условиях развернувшейся индустриализации вынужденно со­средоточивались в центральных наркоматах и ведомствах. На местах действовал институт выдвиженцев из рабочих и партийных функцио­неров. Это были мужественные люди, преданные делу социальные но­ваторы, но для управления крупным индустриальным производством этого было мало. Естественно, что руководители предприятий и стро­ек и работники центральных аппаратов управления поддерживали друг с другом постоянную оперативную связь. Центр контролировал каж дый шаг новоявленных управленцев, которые, в свою очередь, не рис­ковали принимать самостоятельных технико-технологических и эконо­мических решений. В результате централизация еще более усугублялась, приобретала непробиваемую инерционность. К тому же физическое уничтожение части лучших научно-технических сил в годы репрессий сделало невозможной какую-либо иную ситуацию.
 4. Жесткая централизация была освящена идеологически: среди ру­ководителей большевистской партии и государства долгое время оста­валось господствующим представление о социалистической экономике как о единой фабрике, управляемой из единого центра. Идеи хозрас­чета и коммерческой самостоятельности, намерения развивать коопе­ративную собственность в Советской России, к которым пришел В. И. Ленин в последние годы жизни, так и не были реализованы.
 
 * В 80-е годы в бытность Н. И. Рыжкова премьер-министром СССР, по теле­видению раз в неделю показывали заседания Совета Министров. Интереснейшее было зрелище, особенно когда, например, высший стратегический орган управ­ления страной вполне серьезно, с дебатами, решал вопрос о вывозе помидоров из Узбекистана в связи с нехваткой тарной дощечки (это не шутка!).
 ** История социалистической экономики СССР. — М.: Наука, 1977.— Т.З.— С. 132. Для сравнения: в 1989 году в промышленности было занято 36414 тыс. че­ловек. Из них специалистов с высшим и средним специальным образованием — 9571,4 тыс. (26,3%). Персонал управления в промышленности (1988) составлял 11,7 % занятых. - Народное хозяйство СССР в 1989г.- С. 48, 51, 61.
 
 
 Раз сформировавшись, сверхцентрализация оказалась весьма инер­ционной и каменеющей системой. В результате появилось несколько крайне нежелательных следствий, с наибольшей полнотой выявивших­ся еще в середине 70-х годов:
 — сосредоточив в своих руках массу неадекватных хозяйственных функций, верхние эшелоны власти количественно разбухли, а качествен­но оказались малоэффективны, неповоротливы и бюрократизированы;
 — решая текущие тактические и оперативные задачи, верхние субъекты и органы хозяйствования не успевали заниматься делами стра­тегическими и деквалифицировались;
 — на тактическом и оперативном уровнях появились значительные "управленческие пустоты ", когда хозяйствующие субъекты формально су­ществовали, а реальных хозяйственных функций у них не оказывалось;
 — теряя сначала функции, потом квалификацию, а следом и желание самостоятельно и рискованно хозяйствовать, субъекты нижних этажей хозяйствования стали небескорыстно делегировать ответственность все выше по пирамидальным слоям, сохраняя за собой лишь внешнюю атрибутику власти с соответствующими доходами и привилегиями;
 — пирамида хозяйствования оказалась весьма неэффективной, ибо зыбкость точки опоры требовала не столько действий, сколько баланси­рования и беспрестанных поисков подпорок.
 Взглянем еще раз на модель 2. Чтобы она стояла более 60 лет, ее должны были поддерживать мощные политические, идеологические и репрессивные подпорки (которые при этом назывались правоохрани­тельными органами). Когда в середине 80-х годов, не справившись с махиной надвигающихся проблем, сами центральные власти страны стали демонтировать одно за другим сначала идеологические, потом политические, и, наконец, репрессивные подпорки, "пирамидальная экономика" не легла спокойно на бок, чтобы в будущем встать на "за­конное" основание, не стала перестраиваться, не показала своей спо­собности к действительному реформированию. Она просто рухнула.
 Подумаем вместе!
 1. Эволюцию большевистских взглядов на социалистическую эконо­мику интересно проследить на примере творчества Н. И. Бухарина. По­пробуйте написать реферат на эту тему, обязательно используя его про­изведения "Экономика переходного периода" (1920), "О новой экономи­ческой политике и наших задачах" и "Текущий момент и основы нашей политики" (1925), "Записки экономиста" (1928), "К вопросу о закономерно­стях переходного периода" (1928), "Этюды" (1932).
 2. Мы выяснили, что социалистическая экономика в Советской Рос­сии не соответствовала модели К. Маркса. А можно ли было завершить социалистическое строительство в России, если бы большевистские ли­деры взяли за основу дух и букву Марксова учения?
 3. История знает попытку построить социализм на основе груп­повой собственности трудящихся и рыночной экономики. Такого рода попытка была осуществлена в послевоенной Югославии. Но и этот "рыночный социализм" тоже распался. Как вы думаете, почему?
 4. Если бы социалистический эксперимент сегодня был повторен, нашлись бы в России такие силы, которые рискнули на новую деструк­цию по отношению к рыночной экономике?
 
 
 Приложение 6
 Хронологический обзор
 ИНДУСТРИАЛЬНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ 1917-1998 гг.
 

<< Пред.           стр. 7 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу