<< Пред.           стр. 2 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу

  Лучший смысл человек может вырабатывать только в первой части колеса, пока первый элемент достигает цветения, вторая часть колеса - это "убыль первого", если там и встречаются завораживающие описания, то они всегда - примета близости "другого" мира. Именно поэтому, согласно Йейтсу, каждая цивилизация разбита на две фазы - нарастания и убывания. Греция и Рим, Византия и ее падение, Ренессанс и современность, это символы цветения и заката, именно потому, что во второй части колеса все больше правит "худшее". И именно поэтому, как указывает Йейтс, в истории происходит чередование, сначала цветет цивилизация "естественная" (Греция), затем "сверхъественная", (Византия), но всякий раз "противоположный элемент", чем бы он ни был, "худшим естеством" или "худшей религиозностью", будет временем угасания (наша цивилизация подходит сейчас к концу - Америка как новый эллинизм и завершение цикла).
  Совершенная человеческая форма, или один из ее "видов", является лишь раз, и только в этот момент расцвета культуры появляется "видение единого" или чувственная визуальность образа и подобия, хотя в конце колеса возможно и мистическое предчувствие будущего единства, противоположного нынешнему. Этот вид является моментом торжества одной противоположности и растворения второй без остатка в первой, так что здесь достигается подобие единства бытия, победитель является не только собой, но еще и присваивает себе по праву сильного "собственность" побежденного, на миг исчезают "худшие" смыслы-двойники. Плоть "одухотворяется" или же дух "воплощается". Это видение вечности.
  Обратное движение - движение распада: из точки концентрации одно отходит от другого, становится "за" другим", начинает встречаться "после" него, становится в ряд на общей плоскости: у победителя возникает худший смысл, который прерывает течение его лучшего смысла, его право на смысловое подчинение себе второго элемента, а у прежде побежденного возникает некий моральный "двойник", некое оправдание, доказательство своей правоты, требующее уравнения в правах. Разделенные "тенью" различия, или принципом "реальности", оба элемента начинают со-существовать, причем так, что встретиться им невозможно: "здесь" душа, "там" - тело, "здесь"
 
 ЙЕЙТС И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ КАНОН
 XXIX
 "черное" - "там" белое. А поскольку "здесь" и "там", "или-или", "это" и "то", четкое разграничение, начинают править всем, то внутренняя связь "оппозиций" истончается, и мир свойств распадается на мир вещей, разделенных и не связанных друг с другом ни ритмом, ни нанизывающим перетеканием, ни переходом друг в друга - только постоянством "здесь" и "там". Их порядок - порядок перечисления и чередования, учитывания, подсчета, переписи, статистики, экономики, государства, демократии, равенства, операций денежных эквивалентов и той религии, главный пафос которой - в морали.
 Для такого режима благодетелем является не вечность, а время:
 разнося противоположности, не давая им встречаться в одном и том же месте, оно становится условием жизни, переводя "смерть" в режим "смертности". В тусклом дневном свете смертности старость дряхла и убога, юность - глупа и наивна, загробная жизнь бесплотна и абстрактна до такой степени, что она вряд ли есть, мир пронизывается заботой, сожалением и сентиментальностью, и все идет своим чередом. Смертность есть тотальный взгляд извне, взгляд предельно отчужденный, жизнь остывает под этим взглядом и превращается в плоскую бытийную данность: "это есть это, а если станет тем - то уже не будет этим", "на двух стульях не усидишь"! Эта данность порождает "разум" и "здравый смысл". Они выдвигают собственную картину мира: это линеарное движение, и прогресс, ибо смена одной противоположности на другую постигается через отрицание, смененное оказывается "худшим", сменяющее - "лучшим", но лучшим, не абсолютно, а относительно, только до следующей смены.
 III Геополитика
 Именно эта оппозиция между ранним и поздним правит в отношениях Ирландии и Англии. Англия - оплот современной цивилизации, Ирландия - древняя страна воображения. Но Ирландия, в свою очередь, тоже разделяется на два враждующих лагеря; с одной стороны, Ирландия - это область борьбы католицизм и протестантство, религия Чуда и Авторитета и религия Разума и Морали, столь непохожие друг на друга, находясь в разладе, воюют. Тем не менее вместе они противостоят религии Воображения - народной религии визионеров и веселых святых, "деревенской Ирландии", где дух и плоть легко уживаются рядом, где разлад между оппозициями сменен на взаимодополнение, или свободную игру между ними.
  Чисто религиозная проблема старых богов, фэйри, решается деревенскими католиками весьма просто: это ангелы, не достаточно хорошие для Рая, но и не достаточно плохие для Ада, некие капризные силы, дарующие то благословение, то проклятие, - силы оппозиционные. За подобной теологической наивностью, на деле скрывается принципиальная черта волшебных существ: это некоторые срединные существа, оставшиеся между небом и преисподней, то есть
 
 XXX
 КСЕНИЯ ГОЛУБОВИЧ
 находящиеся в положении, соответствующем положению самой земли ("падшие - они тем не менее не пропащие, потому что они злые безо всякого злого умысла", - говорят крестьяне (с. 8)). А поскольку люди это и есть земные жители, то именно срединные духи больше всего и влияют на жизнь крестьян, а ангелы и бесы католицизма, спускаясь или подымаясь на землю Ирландии, тоже усваивают нечто от капризного и веселого их характера. Деревенская Ирландия оказывается центром, срединой, мироздания, местом сочетания противоположного, находящимся между его "низом" и "верхом" в универсуме построенном по вертикали. При явной, однако, доминанте "плотского", или "языческого", которое становится "одухотворенным" (отсюда и хрупкость, и существенность той грани, что отъединяет "фэй-ри" от падших ангелов).
  В мире современном при жестком свете реальности всякая вещь мыслится эгоистически, и всякий преследует собственный интерес, общество угнетает "социальная несправедливость", "борьба классов", а порядок навязывается как бы извне - "механически"; это порядок буржуазного общества, современности, цивилизации "полицейских, школьных учителей, фабрикантов, филантропов и банкиров", мир усредненный, а не срединный, мир горизонтальный, а не вертикальный, где порядок и норма навязываются извне. Где мир не сферичен а линеа-рен и дискретен. Это - Англия и "посеянная" Англией современная Ирландия. Здесь человек мыслит себя как совершенно ограниченное существо (как "индивида"), должное выбирать, выносить решения, спорить, отстаивать, доказывать что-то одно. Человек теряет свое благородство, которое состоит в древнем праве видеть правду как добра, так и зла. Приводя пример благородного отношения к "врагу" Йейтс воспоминает слова Джона 0'Лири, говорившего: "никогда не было дела настолько дурного, чтобы его не защищали хорошие люди по причинам, кажущимся им достойными" (с. 235). Или же поминает слова старика из Голуэя: "Судия улыбается одною и той же улыбкой и когда вознаграждает праведных, и когда обрекает вечному огню пропащих" (с. 8). Однонаправленность, прямолинейность, настырность свойственна режиму смертности, насаждающему ненависть и плохие манеры (синоним ограниченности), ибо смертность боится благородства, заключенного во внутреннем презрении к смерти, в отсутствии страха и в свободе вести себя согласно наилучшему, даже тому, которое противоположно. Смертный взгляд латентно присутствует в жизни и управляет ею, а потому для этого режима существования смерть - худшее из зол. Когда Йейтс в 1923 году получал Нобелевскую премию по литературе то весь шведский королевский двор отметил удивительное благородство манер поэта.
  Так, проблема государства, оказывается и проблемой самого "Я" человека, художника, поскольку именно он должен становиться "миро-восстановителем", побеждая в себе некое "дневное", "обыденное", "разрозненное" начало.
 
 ЙЕЙТС И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ КАНОН
 XXXI
  "Алкемон, ученик Пифагора, считал, что люди умирают потому, что никак не могут соединить свои начала и концы: змея их жизни не может удержать во рту своего хвоста", - пишет Йейтс (с. 358).
 IV Искусство
 "Возможно, я лучше, чем сам думаю; возможно, моя робость отчасти объясняется страхом заговорить плохо подобранными словами, -скажем, упрекнуть мистера Уэллса голосом Бульвер Литтона; а возможно, во мне сидит некий внутренний цензор, о каком говорят психоаналитики, - да, несомненно, такой цензор во мне есть. Теперь, когда я собрал воедино всю свою критическую прозу, многое кажется мне увертками, намеренным уходом в сторону" (с. 208). Так Йейтс объяснет то, почему даже когда говорят нечто, задевающее самые дорогие его убеждения, он предпочитает молчать. Дидактичный неправильный тон, раздраженный тон, как и "низовые слова", кажутся ему большей неправдой, чем неправильное мнение. Низовое, раздраженное есть "худшее", а худшее в искусстве должно молчать. Оно может быть названо "худшим", "заклеймено", так многие стихи и высказывания Йейтса полны яростью против мира, но сами по себе эти ярость и раздражение в их неочищенное(tm), а тем более демонстрация того, против чего они направлены, никогда не найдут места в поэзии и прозе Йейтса: худшее никогда не допустят к речи. Выражающие его слова велят ему молчать.
  Традиционное стихотворение по Йейтсу: это отделение "худшего" смысла каждой противоположности от ее лучшего смысла (мы сейчас не буде^ в подробностях разбирать его технику), и тонкое незаметное для читательского глаза парадоксальное свивание и отождествление лучших смыслов двух противоположностей, их как бы "взлет" над оставленным телом "худшего". Эту технику можно было бы назвать "алхимией", тем более что именно получение светоносного духовного андрогинного тела, преображенного бессмертного существования, и является подлинной задачей алхимика - его философским камнем.26
  Между лучшими и худшими возникает "дистанция", не существующая в режиме смертности - худшее полностью от лучшего отделяется -оно держится на расстоянии и эта дистанция между "лучшим" и "худшим" - есть в сущности, перечеркивание дистанции между противоположностями, сведение их воедно с помощью дистанцирования их от самих себя. "Любое искусство, сопряженное с творческим воображением, всегда пребывает от нас на некотором расстоянии, и это расстояние, раз навсегда выбранное, должно надежно отделять его от натиска остального мира, той отстраненности от жизни, которая делает правдоподобными необычные события, замысловатые слова" (с. 217).
 Интересно было бы в этой связи продумать и древнее цирковое искусство.
 
 XXX11
 КСЕНИЯ ГОЛУБОВИЧ
  Такое соединение противоположностей всегда напрямую связано с уничтожением режима смертности, "временности", или чередования противопложностей. Противостоя смертности, искусство выбирает смерть, отказываясь соблюдать дистанцию, оно играет самою дистанцией; произведение искусства, по сути, есть осторожнейшая "практика смерти": "изощренная техника искусства, по видимости воссоздающая своими средствами некую сверхчеловеческую жизнь, научили гораздо большее число людей, как умирать, нежели риторика или молитвослов" -пишет Йейтс (с. 226). Эта техника внутри произведения постепенно все больше сокращающая дистанцию, притя-гиаюващая противоположное, хитрыми перевивами мысли, внешне четкими ходами-метафорами, которые вдруг формируют в сознании читателя странную полноту смысла, открывая живое видение совершенного, делое очевидным - невероятное.
  Открытый смертью смысл оказывается настолько превосходящим смыслы обычные, что человек начинает применять его и в обыденности - тогда жизнь становится "благородной", "правильной", не с точки зрения морали, а с точки зрения собственного "внутреннего устава". Это некий высший баланс, высшая мерка, удерживаемый на пределе сил эквилибриум. Каждый жест человека, тогда, "говорит" сам за себя, его риторика глубока и метафизична, ее надо постигать, как слово о жизни, как ее правду (какой бы горькой и болезненной она ни была), как устав и установление, и после смерти он остается в нашем воображении как яркий "полнокровный" образ, как некая прекрасная, сильная и радикальная речь о благородстве и достоинстве человека, речь бессмертного, использующая смерть как стальную палочку для письма. Именно такую функцию возвращения человечества вовнутрь сердца бога искусство и выполняет во всех традиционных сообществах. А норма и есть ясное сияние наилучшего, мера и баланс, которые даются лишь тяжелейшим трудом. Высшее мастерство прячет труд и являет в простоте нечто невозможное -нормальность невероятного. Вот каноническое требование всякого искусства - искусства поэзии, жизни, войны, любви.
 V Критика
 Чтобы достичь этого каждый художник должен "найти маску, очертания которой позволят выразиться всему, в чем человек больше всего нуждается и, может быть, больше всего боится, - и только этому" (с. 183). Поскольку юность и старость противоположны, постольку в юности и старости будут две разных маски, два стиля27. Ранний стиль,
 В разные моменты возникают разные alter ego. В юности это безумный народный поэт Рыжий Харанахан, в более позднее время - Майкл Робар-тес, чей образ, как мы увидим в самом повествовании, очень трансформировался со времен своего первого появления
 
 ЙЕЙТС И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ КАНОН
 ХХХ111
 это стиль, когда все юное прекрасное стремится к развоплощению. Девизом Йейтса здесь становится фраза Вилье де Лиль Адана "что до жизни ее проживут за нас слуги"; смертность изживается в красоте и меланхолии. Поздний стиль - наоборот: то, что почти развоплощено стремится к воплощению, смертность изничтожается искусством и мощью парадокса. В момент смены стилей Йейтс пишет в одном из писем: "Конец прошлого века был полон странного желания выйти из формы к какой-то развоплощенной красоте, и теперь, мне кажется, наступает противоположный импульс. Вокруг себя и в себе самом я чувствую желание создавать формы, доводить реализацию красоты до предела"".
  Это новое движение происходит через критику раннего стиля. "Вы подменили смысл звуком, а мысль украшениями" (с. 346), - пишет Йейтс самому себе в Видении и переходит к тому, что теперь должно проступать "с кристальной ясностью". Но все это в сущности лишь затем, чтобы смочь идти не путем "убыли юности" (как Вордсворд "додря-хлевший до восьмого десятка, уважаемый и с выхолощенными мозгами" (с. 187)), а путем нарастания "старости", перемещаясь из романтической Ирландии в Византию, от прерафаэлитов к Микеланджело, от "желания и жалоб" к "силе и ярости", проживая "следующую" по счету, вторую, сверхъестественную юность: "И потому забыв, края родные,/ Я прибыл в град священный Византии" (Плавание в Византию, с. 595).
  В этом смысле модернисты, пришедшие после войны 1914 года, и считавшие всю Йейтсовскую систему оппозиций немыслимой абстракцией, лишенной реальности и даже совести, впервые провозгласили главенство ненормированного, деформированного принципа, важность позиции "обычного", комедийного или "низового" человека, и потому сделали запретное: они дали слово смертности, тому, что постепенно остается среди худшего, не признавая за лучшим права на речь. Объявляя себя жителями "старого мира", модернисты не переходили на сторону старости29. Они объявили худшее единственным модусом существования, а лучшее - почти не доступным человеку. Честность стала основным девизом модернизма, а стало быть и строгое тождество, и буквализм; модернисты считают, что жизнь поэта - жизнь обыкновенного человека, а стало быть, когда наступает старость, поэт не может хвастаться каким-то притоком сил, переходить на другую сторону бытия с помощью каких-то там сверхъестественных голосов, сил, посланников, чар. Говоря о "революции", совершенной Элиотом, Йейтс пишет: "Ни одного романтического слова или звучания, никаких воспоминаний ... отныне не допускалось.
 м The Letters ofW.B.Yeats,eu.A..^20.e,L., 1954.P.402.
 29 Знаменитая элиотовская фраза:"1 am old, I am old/ I shall wear the bottom of my trousers rolled", написана , когда поэту не было и тридцати. Позиция старости принимается Элиотом изначально, а бытовая подробность дает реальную картину худшего самого по себе, не способного к трансформации.
 
 XXXIV
 КСЕНИЯ ГОЛУБОВИЧ
 Поэзия должна походить на прозу, и обе должны вобрать современный им словарь; также не должно быть никакого особого сюжета. Тристан и Изольда были отныне не более подходящей темой, чем Пэддингтонский вокзал. Прошлое обмануло нас - примем же нестоящее настоящее" (с. 252). Модернисты оставляют мир в невозможности преображения, вместо Великого Мгновения, единой роящейся соты образов, они предлагают бесконечное дробление во временности, вместо точки конца - линию пребывания, вместо страстной речи - язык, во всех его частностях и подробностях. "Мы - это груда разбитых образов", - говорит Элиот, ибо в иконоборческим пафосе отказывается смотреть на образ, одевать "маску". Недаром Йейтс считал их наследниками викторианства, недром подчеркивал их английскость. Элиот, этот поздний поэт (по Йейтсу фаза 23), по-буддистски хочет забыть все образы, все подобия, все "связи" ради момента "реальности" Божественного, который есть свобода, внеоб-разная "точка" буквальности, совпадения, тождества. Именно этого и не захотел для себя Йейтс, выбирая в знаменитом Плавании в Византию форму золотой птицы (в сущности, драгоценного автомата), которая будет петь благородной византийской знати то, "что прошло, проходит и придет".
 Примечание о книге
 В этой книге представлен весь спектр размышлений Йейтса - вширь, вглубь, кросскультурно, личностно, вся эклектичная мозаика того, к чему имел отношение развиваемый им дискурс, а он имел отношение ко всем возможным оппозициям сразу. Эта книга никогда не составлялась Йейтсом, но выбор статей, эссе произведений весь продиктован темами его главного эссе Видение. Книга в основном следует хронологии жизни Йейтса, его юности и старости (от сказок о фэйри и передаче индивидуального опыта художника, (Фаза 15 - три "алхимических рассказа) к исследовательским статьям (рефлексия над собой), статьям о театре (введение опыта аудитории), филосфии, сенатским речам и до абстрактной сверхчувственной геометрии Видения, регистрирующей возможности человеческого опыта в целом;
 все это дублируется тремя пьесами из раннего, среднего и позднего периода, где все, затронутое в статьях, становится живым принципом действия. В конце же - наиболее загадочное стихотворение Йейтса Плавание в Византию, которое мы оставляем без комментария на волю воображения читателя. Все отступления от хронологии объясняются тематически, ибо каждая отдельная часть обладает отдельной структурой, и потому может начинаться как бы возвращением к ранее сказанному, тем более что при публикации своих эссе сам Йейтс мало придерживался хронологии: работа даже над старыми вещами продолжалась для него и в настоящем. Позиция рассказчика смещается вместе с предметом повествования, и в каждой фазе воссоздает-
 
 ЙЕЙТС И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ КАНОН
 XXXV
 ся вновь вся стереоскопия оппозиций, так что текст превращается не в изложение предмета, а в сложную систему показа моментов драгоценного смысла, правильного отношения, способного пронзить сознание.
  Это в каком-то смысле автобиография, но только занятая не перечислением фактов и случаев, расположенных в объективном времени, а устанавливающая замеры человеку, показывающая его как образ проживаемого времени, а время - как определенный рисунок и образец. Данте считал, что все его три книги нужно помнить наизусть, ибо восприятие их должно быть не линеарным, но одновременным. Так и у Йейтса, несмотря на линеарность повествования, все моменты общего движения должны соотнестись между собой; как хорошие художники, мы должны наблюдать развитие той или иной линии смысла сквозь время, как если бы создавали единовременный портрет лица. От обычного лица этот облик будет отличен тем, что черты доведены до совершенства, что каждая может открывать совершенно невероятную констелляцию смысла, будучи изменчивой и загадочной, многосмысленной, противоречивой, такой, которой в "реальности нет", что этот облик странен и необычен, и стар и юн, ибо он -произведение искусства. Эта книга - автопортрет Йейтса, выполненный самим мастером, который тем более отвечает законам символического искусства, что в нем нет прямой наррации, зеркального сходства. Это некое плетение из всего, что есть, во всех его сочетаниях, узор, который на расстоянии собирается в единый облик. Этот облик и есть маска или "автор" - тот, кто вненаходим, но всегда присутствует подобно некоему источнику света, освещающему все и вся в произведении.
  Он касается всего извне и изнутри, и все имеет существование, вес, плотность, объем, благодаря его прикосновению, и держась в бытии только им. Йейтс настаивает на том, что произведения имеют параметры телесности своего автора (см. о Бальзаке и его теории света в Луи Ломбер); отсюда и "качественность" авторских миров, один с другим не возможно спутать. "Автор" - это то, чем мы только должны стать и чем стать трудно. Такими авторами-масками были св. Франциск и Гамлет, Беатриче и Данте, Гамлет и Шекспир - авторы-произведения, маски, согласно которым собирался в единое мир и род человеческий, как в своем символе, различаясь потому, что Верховный Заклинатель, Управитель Всех является во Времени в разных обличьях, наделяя разных людей, нации, времена разными узорами-образцами, но всегда каноническими.
  Только освоив канон, или бесконечную, ибо самозамкнутую, речь-письмо человеческого рода, принуждающую к молчанию все "индивидуальное", человек становится "автором" и начинает говорить: сам, но не от себя. Бессмертные, ибо бесконечные, авторы - это члены алой "алхимической розы", к сонму которых Йейтс хотел быть причисленным, создавая свою "церковь поэтической традиции", когда "весь мир лишь шевеление их губ" (с. 106).
 
 ДУША СВЯЩЕННИКА·
 В прежние времена были в Ирландии изрядные школы, где научались разным наукам, и даже бедный из бедных знал тогда больше, чем нные-многие из благородных сейчас. А что же до священников, они были ученее всех, так что слава об Ирландии обошла весь свет, и многие ч\·жестранные короли за обыкновение брали посылать сыновей в далекий путь в Ирландию набираться учености в ирландских школах.
  И вот, в одной их них учился в это время мальчик, который стал дивом для всех из-за своего ума. Его родители были простые труженики, и, конечно, бедные; но юный-то юный и бедный-то бедный, а ни один господский сын не мог с ни сравняться в учености. Посрамлены бывали даже учителя, попробуют они его учить, а он им скажет такое, о чем они никогда не слыхали, и укажет им на их незнание. Особо он был силен в ведении спора, и вот будет гнуть свое, пока не докажет, что черное - это белое, а потом, когда ты уступишь, поскольку его не переговоришь, он перевернет наоборот и покажет, что белое и есть черное, а может, и вообще никакого цвета на свете нет. Когда он подрос, его бедные отец с матерью были так им горды, что решили сделать его священником, что и сделали наконец, хотя едва не умерли с голоду, добывая деньги. И что ж, другого такого ученого человека в Ирландии не было, и спорить он бьм силен как никогда, так что никому было перед ним не устоять. Пытались даже епископы беседовать с ним, но он им разом показал, что они не знают ровно ничего.
  А в те времена не было школьных учителей и учили людей священники; и раз уж он был умнейшим человеком в Ирландии, то чужеземные короли посылали к нему своих сыновей до тех пор, пока ему было куда их усаживать. Так что он весьма загордился и стал забывать, как он был мал, и, что хуже всего, даже стал забывать Бога, который сделал его тем, кто он есть. И обуяла его гордыня спорить, так что слово за слово, и он доказал, что чистилища нет, а потом, что нет ада и нету рая и что Бога нет; и наконец, что нет у человека души и он не лучше, чем собака какая или корова, и когда он умирает, тут ему и конец.
  "Кто-нибудь видел душу? -говаривал он. - Если сумеете мне какую-нибудь показать, я уверую".
 
 4 У в ЙЕЙТС
  На это никто не мог ничего ответить; и наконец все они стали думать, что раз нет никакого мира иного, то каждый может делать, что захочет в этом, и священник давал им пример, взявши молодую красивую девушку в жены. Но поскольку ни один священник, ни один епископ не взялся их венчать, ему пришлось самому совершить над собою обряд. Вышел грех превеликий, но никто не посмел и слова сказать, ведь все королевские сыновья держали его сторону и прибили бы каждого, кто бы только попробовал прекратить эти мерзости. Бедняги - все они верили ему и считали каждое его слово за истину. Так и расходились его взгляды, и весь мир поворачивался ко злу, когда однажды ночью с небес сошел ангел и сказал священнику, что жить ему осталось двадцать четыре часа - и все. Тот задрожал и стал просить хотя бы о малой отсрочке.
 Но ангел был суров и сказал, что этому не бывать. "На что тебе нужно время, греховодник?" - сказал ангел. "О владыка, смилуйся над моей бедной душой", - упрашивал тот. "Ого, так у тебя есть душа? - отвечал ангел. - Помилуй, да откуда ты знаешь?"
  "Она так и трепещет во мне, едва ты появился. Как я мог, глупец такой, не подумать о ней раньше!".
  "Правда, что глупец, - сказал ангел. - Какой был прок от всей твоей учености, если она не открыла тебе, что у тебя есть душа?"
  "О владыка, если мне предстоит умереть, скажи, скоро ли я попаду в рай?" - спросил священник.
 "Никогда, - отвечал ангел, - ты отрицал, что есть рай." "Тогда нельзя ли мне оказаться в чистилище, владыка?" "Чистилище ты тоже отрицал; ты должен прямиком отправляться в ад", - сказал ангел.
  "Но я отрицал и ад, владыка, - отвечал священник, - так что туда меня тоже нельзя отправлять".
 Ангел пришел в легкое замешательство2.
  "Ну ладно, - сказал он, - вот, что я могу для тебя сделать. Или ты можешь жить на земле еще сотню лет, вкушая все какие ни есть наслаждения, и потом будешь навек ввергнут во ад; или ты можешь через двадцать четыре часа умереть в наиужаснейших муках и пройти через чистилище, оставаясь там до Судного дня, если только ты сумеешь найти одного-единственного верующего и верою стяжать себе милость и спасение своей душе".
 Священнику и пяти минут не понадобилось, на чем порешить. "Я выбираю смерть через двадцать четыре часа, - сказал он, -чтобы спасти наконец свою душу".
  На это ангел дал ему наставления, как поступать, и оставил его. Тогда священник сразу же пошел в большую комнату, где сидели все его грамотеи и королевские сыновья, взывая к ним:
 
 ДУША СВЯЩЕННИКА .5
  "Скажите же по правде и не бойтесь говорить мне поперек. Говорите мне то, во что верите. Есть у человека душа?"
  "Учитель, - отвечали те, - когда-то мы верили, что у человека есть душа· но благодаря твоей науке больше мы в это не верим. Ада нет, и рая нет, и Бога нет. В это мы верим, ведь этому ты нас научил".
  Тогда священник стал бледным от страха и вскричал: "Слышите, чему я вас учил - это ложь. Бог есть, и у человека есть бессмертная душа. Теперь я верю в то, что раньше отрицал".
  Но голос священника потонул в возгласах хохота, поскольку они думали, что он всего лишь натаскивает их на спор.
  "Докажи, учитель, - кричали они, - докажи. Кто когда-нибудь видел Бога? Кто когда-нибудь видел душу?"
  Вся комната пришла в движение от их смеха.
  Священник изготовился отвечать им, но не мог вымолвить ни слова; все его красноречие, вся его сила доводов оставили его, и он только и мог, что ломая руки кричать: "Бог есть, Бог есть, Боже, помилуй мою душу!"
  И все они стали потешаться над ним и повторять его же слова, которым он их учил: "Покажи нам его, покажи нам твоего Бога!"
  И он бросился от них прочь, стеная от муки, поскольку понял, что ни в ком не было веры, и как же ему бьио тогда спасти свою душу?
  Тут он вспомнил свою жену.
  "Она окажется верующей, - говорил он себе. - Женщины никогда не отказываются от Бога".
  Он пошел к ней; но она сказала, что верит лишь в то, чему он ее научил. И что добрая жена перво-наперво и превыше всего на земле и небе должна верить своему мужу.
  Тогда его обуяло отчаяние, и он ринулся из дому и стал спрашивать каждого встречного-поперечного, верит ли он. Но у всех был один и тот же ответ "Мы верим только в то, чему ты нас учил", ведь его учение разошлось по всей стране из конца в конец.
  Туг он полуобезумел от страха, ведь время уходило. И в уединенном месте он бросился наземь, рыдая и стеная от ужаса, ведь приближался час, когда ему предстояло умереть.
  Тут-то и проходил мимо малый ребенок.
  "Спаси вас Бог", - сказал ему этот ребенок.
  Священник подскочил на месте.
  "Дитя, ты веруешь в Бога?" - спросил он.
  <·Я пришел из далекой страны, чтобы узнать о Нем, - отвечал ребенок. - Ваша честь не покажет мне самую лучшую школу, какая есть в здешних местах?"
  "Самая лучшая школа и самый лучший учитель здесь неподалеку", - сказал священник и назвал свое имя.
  <· 1 олько не к этому человеку, - отвечал ребенок, - ведь как мне го-
 4 Зак.2294
 
 6
 У Б ЙЕЙТС
 ворят, он отрицает Бога и рай и ад, и даже то, что у человека есть душа, потому, что ее не видно; но я бы быстро его осадил".
  Священник так и впился в него глазами, задавая вопрос: "Как?"
  "А так, - сказал ребенок, - я бы попросил у него, пусть он покажет мне свою жизнь, если он верит, что у него есть жизнь".
  "Но он не может, дитя мое, - сказал священник, - жизнь нельзя увидеть, она у нас есть, но она невидима".
  "Тогда, раз у нас есть жизнь, хотя на нее нельзя поглядеть, может' быть у нас есть и душа, хоть и невидимая", - отвечал ребенок.
  Когда священник услышал такие слова, он упал перед ним на колени, плача от радости, ибо знал теперь, что спас свою душу; наконец он встретил того, кто верует. И он поведал ребенку свою историю: всю свою нечестивость, и гордыню, и хулы на Бога; и как явился ему ангел и указал ему единственный путь спасения, верою и молитвами верующего.
  "Теперь, - сказал он ребенку, - возьми перочинный ножик и всади мне его в грудь и до тех пор рази им плоть, пока мое лицо не побелеет бледностью смерти. Тогда приглядывайся - как стану я умирать, живая живинка выпорхнет из моего тела, и знай, что моя душа воспарила ко Господу. И когда ты это увидишь, поспеши, и побеги в мою, школу и созови всех моих учеников, чтобы они пошли и посмотрели, что душа их учителя покинула тело и что все, чему он их учил, ложь, ибо есть Бог, карающий за грехи, и рай и ад, и у человека есть бессмертная душа, и ей уготовано вечное блаженство или мука".
  "Я помолюсь, чтобы снискать храбрости и свершить это дело", -сказал ребенок.
  И он встал на колени и начал молиться. Помолясь, он взялся за ножик и ударил им священника в грудь и раз за разом разил, пока не исполосовал всю грудь; но священник все не угасал, ведь он не мог умереть, пока не исполнился его срок Наконец как будто смертная мука стихла, и лицо его застыло в неподвижности смерти.
  Тогда ребенок, пристально следивший за ним, увидел, как нечто красивое и живое с четырьмя белыми как снег крылышками отделилось от мертвого тела в воздух и запорхало вокруг его головы.
  Тогда он побежал призвать учеников; и когда они увидели, все поняли, что это душа их учителя, и в изумлении и благоговении они следили за ней, пока она не скрылась с глаз за облаками
 И это была первая бабочка, какую когда-либо видели в Ирландии;
 и теперь все знают, что бабочки - это души умерших, ожидающие чистилища, чтобы мукой обрести очищение и покой.
  Но школы Ирландии изрядно опустели с той поры, поскольку стали говорить, дескать, что толку ехать в такую даль за наукой, если мудрейший человек в Ирландии все не знал, есть ли у него душа, пока едва ее не потерял; а спасся, наконец, простою верою малого ребенка?
 
 АРИСТОТЕЛЬ-КНИЖНИК
 Приятель, умевший разговорить дровосека как никто- другой, пошел недавно проведать его старушку-жену. Она живет в хижине у самого леса и набита старинными байками не меньше, чем ее муж. На этот раз она было заговорила о Гобане', легендарном кузнеце, и его мудрости, но потом сказала: "Аристотель-книжник тоже был куда какой мудрый и уж какой умудренный, но разве пчелы не перемудрили его под конец? Он хотел знать, как они строят соты, и он чуть не две недели убил, глядя на них, и так и не углядел, чтобы они это делали. Тогда он устроил улей со стеклянной крышкой, накрыл их этой крышкой и думал, все будет видно. Но когда пришел и приложился глазом к стеклу - было черно как в горшке, пчелы все стекло залепили воском, он как был слеп, так и остался. Так поделом его еще не затыкали за пояс, сказал он. Научили-таки его уму-разуму!".
 
 БРОДЯЧИЕ ФЭЙРИ
 Ирландское слово, обозначающее "фэйри", это шихог - уменьшительное от ши в банши. Фэйри - это дини ши (волшебный народ).
  Кто они такие? "Они падшие ангелы, те, что не были достаточно добрые, чтобы спастись, и не были достаточно злые, чтобы пропасть", - говорят в народе. "Земные божества", - гласит Книга Арма'. "Боги языческой Ирландии, - говорят ирландские знатоки древностей, - Туата де Данани, Племена богини Дану2, которые, больше не подкрепляемые молитвами и приношениями, умалялись в народном воображении, пока в них не осталось росту всего несколько пядей".
  И в доказательство приведут вам то, что предводители фэйри носят имена древних героев Племени Дану, что те места, где они, главным образом, собираются, - это могильные курганы племени Дану, -и что Туата Де Данани звались также слуа-ши [их сиды] - волшебное воинство, илимаркра ши - поезд3 фэйри.
  С другой стороны, многое свидетельствует за то, что это падшие ангелы. Взять для примера, натуру этих созданий, их своенравие, повадку по добру обходиться с добрыми, по худу - с худыми, их наделенность всеми прекрасами, кроме одной, - совести, постоянства. Этих существ, которых до того просто задеть, что нельзя ни в какую много о них говорить и ни за что называть иначе, как "доброродиями" или еще даон махи, что по-английски значит добрых людей; и однако которым до того легко угодить - и они вовсю расстараются и отвадят от вас злую судьбу, если с вечера им оставлять на подоконнике молока. Больше всего нам скажет о них народное представление, говоря, что падшие - они тем не менее не пропащие, потому что они злые безо всякого злого умысла.
  "Земные" ли они "божества"? Возможно. Много поэтов и все мистики и писатели оккультных книг во все времена и во всех краях утверждали, что позади видимого встает порядок за порядком сознательных сущностей, не с небесных кругов, а от земли, которые не имеют врожденного облика, но меняются по своей прихоти или разумению того, кто их видит. Нельзя двинуть рукой без того, чтобы не оказать действия на несметное их число или не обратить действия на себя. Видимый мир это просто их
 
 БРОДЯЧИЕ ФЭЙРИ
 9
 оболочка. Мы оказываемся среди них во сне и вступаем с ними в игру и в битву. Возможно, они людские души в горниле - эти создания прихоти.
  Не надо думать, что фэйри - это вечно малютки. В них все своенравно, даже их рост. Похоже, они принимают тот вид и размер, какие по нраву. Главное, чем они занимаются, это гулянка, драка, любовь и самая прекрасная музыка. Среди них есть только один работяга -лепракаун - башмачник. Возможно, они снашивают свои башмаки от плясок Около деревни Баллисодаре живет бабенка, которая провела у них семь лет. Когда она воротилась домой, у нее на ногах не осталось пальцев - она их напрочь поотплясала.
  Они справляют три больших кануна в году: весеннее равноденствие, летний солнцеворот и осеннее равноденствие. Каждый седьмой год на весеннее равноденствие они затевают повсеместную драку, но больше всего на "Плейн-а-Бон" (где бы оно там ни находилось), поскольку жатва, лучшие ее колоски, принадлежит им. Один старик рассказывал мне, что однажды видел их драку: они снесли всю солому с крыши в самый ее разгар. Если бы кто-то еще оказался поблизости, он бы просто увидел, как, проносясь, сильный ветер все взвихрил в воздух. Когда листья и солома вихрем кружатся на ветру, это фэйри, и мужик-земледел, скинув шапку, здравствует: "Дай им Бог!"
  В канун летнего солнцеворота, когда на каждом крутогоре зажигают костры в честь св. Иоанна, у фэйри бывает самое веселье, и порой они похищают себе в жены красивых человеческих дочерей.
  В канун осеннего равноденствия у них бывает самая хмурь, ведь в соответствии со старым гэльским счислением это первая ночь зимьГ*. Этой ночью они пляшут с призраками, и всё пука - морок, мара, и ведьмы наводят чары, и девушки накрывают на стол угощение во имя дьявола, чтобы в окно пришел призрачный двойник их будущего возлюбленного и отведал их угощения. После осеннего равноденствия ежевика делается нехорошая, потому что ее попортило марой.
  Когда они злятся, то своими волшебными дротиками вводят в столбняк людей и скотину.
  Когда они радуются, они поют. Многие бедные девушки слышали их и исчахли и умерли из-за любви к их пению.
  Множество старых красивых мелодий Ирландии - это просто их музыка, подслушанная украдкой. Умный поселянин не станет напевать "красотка доит корову" вблизи от кургана фэйри, ведь они ревнивы и не любят слушать свои песни из нескладных смертных уст. Кэролан, последний из бардов Ирландии, заснул на кургане, и впредь с тех пор напевы фэйри звучали у него в голове и сделали его тем великим человеком, каким он и был.
  Умирают ли они? Блейк видел, как хоронили одного из фэйри; но у нас в Ирландии говорят, что они бессмертны5.
 
 О ВОЛШЕБНЫХ И НАРОДНЫХ ИСТОРИЯХ ИРЛАНДИИ
 Доктор Корбетт, епископ Оксфорда и Норвича, давно оплакал кончину английских фэйри. "Во времена королевы Марии, - писал он, -
 Когда Том приходил домой с поля, А Сие за подойником шла, То шум подымали великий они И спорились все дела".
 А теперь, во времена Джеймса, они ушли-пропали, ведь они "старого толка", и "их песни им были за Лее, Мария". Они еще встречаются в Ирландии, даря дарами добрых и изводя зловредных. "Видели вы когда-нибудь фею или что-нибудь вроде?" - спросил я у старика из графства Слайго1. "Ну не докука ли мне от них", - был ответ. "Здешние рыбаки знают что-нибудь про русалок?" - спросил я деревенскую женщину в графстве Дублин. "Да уж, не любят они их видеть, - отвечала она, - ведь те всегда приносят плохую погоду". "Вот человек, который верит в привидения", - сказал иностранный капитан дальнего плавания, кивая на моего знакомого лоцмана. "Там вон, - лоцман показал на свою родную деревню Россес2, - их в каждом доме по нескольку". Наверняка, тот уже старый и препочтенный догматик. Дух Времени, так и не заставил внимать своему голосу у таможилов. Вскорости, поскольку он с недавних пор приобрел чахлый вид, его чин по чину забросают могильной землей, и другой, старый и препочтенный, произродится на его место, и вовек будет слыхом о нем не слыхать у таможилов, и вслед за ним будет другой, и за этим другим - иной. Это, поистине, вопрос, бывает ли в кои-то веки слыхать о ком-либо из этих важных персон за стенами газетных редакций, аудиторий и гостиных и городских рестораций, и больше ли это Дух Времени, нежели пена у рта, во всякий век. Как бы там ни было, целое полчище подобных персон кельта сильно не переменит. Гиральд Камбрийский' обнаружил, что в народе с западных островов4 не без язычества. "Сколько есть-бывает богов?" - спросил некий священник совсем
 
 О ВОЛШЕБНЫХ И НАРОДНЫХ ИСТОРИЯХ .
 11
 недавно какого-то человека с острова Иннистор5. "На Иннисторе один есть; но места тут, кажись, много", - сказал человек, и священник всплеснул в ужасе руками, как и Гиральд каких-то веков семь назад. Имейте в виду, я этого человека не виню; гораздо лучше верить во многих богов, чем не верить ни в одного или думать, что есть только один, но что он малость сентиментален, не приспособлен и не создан для XIX-ro века. Кельт и его кромлехи, его каирны6 - они особенно не меняются, правда, разбирает сомнение, меняется ли вообще кто-то когда бы то ни было. Несмотря на толпу тех, кто отрицает, и тех, кто утверждает, мудрецов и учителей, у большинства из нас все та же неприязнь к тому, чтобы за столом усаживалось тринадцать сотрапезников, чтобы нам передавали соль, чтобы приходилось пройти под лестницей или чтобы видеть одинокую сороку, егозящую своим пестрым хвостом. Находятся, конечно, истинные дети света, обратившие лице свое против всего этого, истребившие все это в себе; но даже газетчик, замани ты его в полночь на кладбище, поверит в призраков, поскольку духов видит каждый, кого поглубже ни колупни. Но кельт духовидец и без-колупания.
  Однако надо заметить, что, если ты чужак, тебя никто не ждет с рассказами о привидениях и преданиями о волшебном народе, даже и в западной деревне. Ты должен ловко взяться за дело и завести дружбу с детьми и стариками; с теми, кто не придавлен одной лишь денной стороной бытия, и теми, над кем ее гнет все меньше и не сегодня-завтра уберется совсем. Старые женщины самые сведущие, но их не так-то просто разговорить, потому что волшебный народ большие скрытники и терпеть не могут, чтобы о них судачили; а разве мало историй о старухах, которых чуть не до смерти защипали или которых сделало невладелыми проклятье фэйри?
  Когда выбраны сети и раскурены трубки, тогда какой-нибудь древний скопидом историй отмыкает свои уста, ведя свой рассказ под поскрипывание снастей. Ночь в канун святых праздников тоже изрядное время, и много историй можно было услышать в прежние дни на бдениях по покойнику. Но священничество обратило лице7 свое против поминальных бдений.
  В Местном обзоре Ирландии пишется, что, бывало, сказители собирались вместе повечеру, и, если чье-то повествование отличалось от прочих, тогда каждый сказывал свое, и дело решалось большинством голосов, и тот, у кого рассказ расходился с другими, должен бьи впредь придерживаться их приговора. Таким образом предания передавались настолько точно, что длинная история Дейрдре" рассказывалась в десятых годах нашего века почти слово в слово так же, как и в стариннейших рукописях из Дублинского Королевского общества. Разнились они только в одном месте, и тут очевидно было, что
 
 12
 У. Б. ЙЕЙТС
 ошибка в рукописи - переписчик выпустил абзац по забывчивости. Но эта точность, скорее, есть в сказках и песнях бардов, нежели в легендах о фэйри, поскольку эти последние изрядно друг с другом расходятся, обычно будучи приурочены к какой-нибудь соседней деревне или местной знаменитости, посещаемой фэйри. В каждом графстве есть обычно семейство или один человек, которые, как полагают, попали в милость или впали в немилость, особенно у призраков, как Хэкеты из замка Хэкет, Голуэй, ведущие свой род от фэйри, или Джон-о'-Дэли из Лисаделль9, Слайго, написавший Эйлин Арун, песнь, которую украли шотландцы и назвали Робин Адэр и которую Гендель хотел написать больше, чем все свои оратории, и <·0'Донахью" из Керри'. Истории и легенды собирались вокруг таких людей, иногда даже ради этого покидая более древних героев. Особенно их притягивало к поэтам, поскольку поэзия в Ирландии всегда была таинственно связана с магией.
  Эти народные предания преисполнены простоты и музыкальности, ведь это литература тех, для кого каждый эпизод, возникающий в старой рутине рождения, любви, боли и смерти, неизменен из века в век; кто все пропитывает сердечными соками; для кого все есть символ. Это у них тот заступ, над которым с начала времен гнулся человек. У людей из городов есть только машина, и она несет вульгарность и прозу. У тех мало что происходит, и события долгой жизни они могут перелистывать, посиживая у комелька. У нас же смысл не успевает накопиться ни в чем и происходит слишком много вещей, чтобы даже большое сердце могло их объять. Говорят, самые красноречивые люди на свете - это арабы, у которых нет ничего, кроме голого праха пустыни и опаленной наготы неба. "Мудрость низошла на три вещи, - говорит их речение, - руку китайца, мозги француза и язык араба". В этом и есть, как я понимаю, смысл той простоты, которой так нынче взыскуют поэты и которую не обрести ни за какие деньги.
  Самая большая достопримечательность и само воплощение фигуры сказителя среди моих знакомых - это некий Пэдди Флинн, ясноглазый маленький старичок, который живет в одной комнате под худой крышей в деревне Б., "оно самое то место для красивого - т.е. волшебного народа - во всем графстве Слайго", по его словам, хотя другие приписывают эту честь Драмхеру или Драмклиффу10. Очень набожный старик, к тому же! Случись ему войти в благочестивый настрой, у вас может оказаться досуг для изучения его странной физиономии и всклокоченной шевелюры, прежде чем он приступит к житью-бытью фэйри или начнет пересказывать старые байки о Ко-лумкилле", чего он сказал, например, своей мамаше. "Мамаша, каково нынче здравствуется? - Пуще хворается! - Завтра вам пуще хворать",
 Он жил какое-то время в Дублине и слышал ее тогда.
 
 О ВОЛШЕБНЫХ И НАРОДНЫХ ИСТОРИЯХ .
 13
 на другой день: "Мамаша, каково нынче здравствуется?" - "Пуще хворается!" - "Завтра вам пуще хворать"; и на следующий: "Мамаша, каково нынче здравствуется?" - "Лучше здравствуется, хвала Господу!" -"Завтра вам лучше здравствовать". В таковой непочтительной манере он расскажет вам о насаждаемой Колумкилле веселости духа. Потом он, очень похоже, собьется на свою любимую тему - о том, как Судия улыбается одною и той же улыбкой и когда вознаграждает праведных, и когда обрекает вечному огню пропащих. Весьма утешительным представляется это Пэдди Флинну, эта печальная апокалиптическая веселость Судии. Не то, чтобы и его веселость казалась очень земной - хотя это и очень осязательная веселость.
  Когда я увидел его впервые, он готовил себе грибы; в другой раз он спал под забором, улыбаясь во сне. Несомненно, некая радость не вполне от этого косного мира светится в этих глазах - быстрых, как глаза кролика, - среди множественности морщин, ведь Пэдди Флинн очень стар. Во всей их веселости есть печаль, - печаль, которая со-причастна их радости, неплотская печаль чисто инстинктивных натур и любого животного. В тройном одиночестве - возраста, чудаковатости и почти полной глухоты - ходит он по деревне, где его донимает детвора.
  Что касается подлинности его духозрения, то тут не все согласны друг с другом. Однажды мы разговаривали о банши. "Я видел, как оно, - сказал Пэдди Флинн, - внизу у самой воды дубасило реку руками". Пэдди-то и был тем, кто сказал, что фэйри ему докучают.
  Не то, чтобы Скептик так уж редко встречался в этих западных деревнях. Я обнаружил его однажды утром, когда он вязал снопы на своем с носовой платок лоскутке поля. Большая разница с Пэдди Флинном: скепсис в каждой складочке на лице, да еще и человек езжалый, чему свидетельство татуированный во все предплечье инде-ец-могавк. "Путешествующие, - говорит священник по соседству, качая на его счет головой и цитируя Фому Кемпийского", - редко приходят праведны". Я заговорил с этим Скептиком о привидениях. "Привидения! - сказал он. - Нет ничего такого и не бывает. Но волшебный народ - это само собой разумеется: ведь дьявол, когда пал с небес, забрал с собой блаженных и поселил их в запустелых местах. Они-то и есть фэйри. Но их становится мало, потому что время их истекло, вишь, и они возвращаются. А привидения - нет, не бывает. Я те еще кое-что скажу, во что я не верю - в адский огонь, потому что, -понижая голос, - его просто придумали, чтобы дать работу священникам и проповедникам". Вслед за чем этот столь исполненный просвещенности человек возвратился к вязанию снопов.
  Различные собиратели ирландского фольклора имеют, с нашей точки зрения, одну огромную заслугу и, с точки зрения других, один
 
 14
 У. Б. ЙЕЙТС
 огромный изъян. Они сделали свое дело скорее литературой, чем наукой, и повествуют нам скорее об ирландских земледелах, чем о первобытной религии человечества, или за чем там еще фольклористы бродят с места на место. Чтобы их сочли за ученых, им нужно было бы все свои тексты свести в графы - вроде счетов бакалейщика - с наименованием предметов: "король фэйри", "королева". Вместо этого они уловили самый голос народа, биение самой жизни, каждый привносил то, что в его время было самым заметным. Крокер и Ло-вер13, напичканные понятиями о шалой ирландской знати, видели все в юмористическом свете. Литературный посыл в Ирландии их времен исходил от класса, который - в основном из политических соображений - не принимал населения всерьез и воображал страну Аркадией для юмориста; ее странность, ее мрак, ее трагедия - они им были неведомы. То, что они сделали, не было полной фальсификацией; они просто раздули образ безалаберного мужика, чаще всего встречающегося среди лодочников, извозчиков и мужской прислуги, до образа целой нации и создали опереточного ирландца. Писатели '48-го и голод14 в совокупности проткнули эту их дутую величину. В их совместной работе были порыв и поверхностность господствующего и праздного класса, а у Крокера все тронуто красивостью - мягкой красивостью Аркадии. Карлтон15, по происхождению земледел, во многих своих рассказах - я имел возможность дать лишь некоторые, самые незначительные, - особенно в рассказах о привидениях, ведет себя гораздо серьезнее, несмотря на весь свой юмор. Кеннеди16, старый книгопродавец в Дублине, который, похоже, обладал чем-то вроде подлинной веры в волшебный народ, следующий по времени. У него куда меньше литературных способностей, но он замечательно точен, часто буквально дословно передавая рассказанную историю. Но лучшая книга со времен Крокера - это Старинные легенды" леди Уайльд. Весь юмор уступает в них место сильному чувству и чуткости. Это сокровенная сердцевина кельта в те моменты, к которым он проникся любовью за долгие годы гонений, когда, как в подушки, уходя в дремы и внимая в сумерках волшебным балладам, отдается он думам о душе и о мертвых. Это и есть кельт - правда, кельт грезящий.
  Кроме этих есть еще два важных автора, которые пока еще ничего не издали в формате книги, - мисс Легация Маклинток и мистер Дуглас Хайд18. Мисс Маклинток точно и красиво пользуется полушотландским диалектом Ольстера, мистер Дуглас Хайд занят сейчас подготовкой тома сказок на гэльском, слово в слово записанных от говорящих на гэльском языке жителей Роскоммона и Голуэйа19. Он, возможно, заслуживает самого полного доверия среди всех. Он знает нацию досконально. Другие видят некий срез жизни Ирландии; ему понятны все ее составные части. Его произведения не смешные и не мрачные; это просто сама жизнь. Я надеюсь, некоторые свои записи
 
 О ВОЛШЕБНЫХ И НАРОДНЫХ ИСТОРИЯХ ...
 15
 он переложит в баллады, ведь он последний из бардов типа Уолша и Калланана20, творчество которых будто припахивает торфяным дымком. А это приводит на ум брошюры народных баллад и преданий. Их, побуревших от торфяного дыма, можно найти на полках в домах;
 их продают на каждом шагу, или продавали, разносчики, но их не найти ни в одной городской библиотеке Сассенаха". Королевские волшебные повести. Сказки страны Фаль и Легенды о фэйри - вот народная литература о волшебном народе.
  Здесь даются некоторые стихотворные образцы литературы о фэйри. Больше сходства с поэзией Шотландии, чем Англии. Персонажи английской литературы о волшебном народе в большинстве случаев попросту смертные в красивых личинах. В таких фэйри никто никогда не верил. Это романтические пустышки из Прованса. Им никто никогда не оставлял свежего молока на пороге.
  Что касается моего собственного участия в этой книге, я пытался представить в ней, насколько позволяет такое малое количество страниц, все ирландские народные верования. Читатель, возможно, убедится, что ни в одном из моих примечаний я не дал рационального объяснения ни единому гоблину. За защитой я обращаюсь к словам Сократа:
 "Федр: Скажи мне, Сократ, здесь ли где-то, с Илиса, Борей, по преданию, похитил Орифию22? Сократ: Да, по преданию.
 Федр: Не отсюда ли? Речка в этом месте такая славная, чистая, прозрачная, что здесь на берегу как раз и резвиться девушкам. Сократ: Нет, место ниже по реке на два-три стадия, где у нас переход к святилищу Агры23: там и есть жертвенник Борею. Федр: Не обратил внимания. Но скажи, ради Зевса, Сократ, сам ты веришь в истинность этого сказания? Сократ: Если бы я не верил, подобно мудрецам, ничего в этом не было бы странного - я стал бы тогда мудрствовать и сказал бы, что порывом Борея сбросило Орифию, когда она резвилась с Фармакеей24 на прибрежных скалах; о такой ее кончине и сложилось предание, будто она была похищена Бореем. Или он похитил ее с холма Арея25? Ведь есть и такое предание - что она была похищена там, а не здесь.
 Впрочем, я-то, Федр, считаю, что подобные толкования хотя и привлекательны, но это дело человека особых способностей; трудов у него будет много, и не по чему другому, а из-за того, что вслед за тем придется ему восстанавливать подлинный вид гиппокентав-ров, потом химер26 и нахлынет на него целая орава всяких горгон и пегасов и несметное скопище разных других нелепых чудовищ. Если кто, не веря в них со своей доморощенной мудростью приступит к правдоподобному объяснению каждого вида, ему понадобится много досуга. У меня же для этого досуга нет вовсе.
 
 S! А-Нестеров ю У; Д. Йейтс: Sub Rosa Mystica
 "-я говорю об этом. только для того, чтобы показать, в каких границах я рассматриваю деятельность Йейтса. Различие во взглядах, возражения и даже протесты могут касаться только доктрины, а это черезвычай-но важные проблемы.
 Т.С.Элиот.Йейтс.
 Я верую в в практику и философию того, что мы договорились называть магией-
 У. Б. Йейтс, Магия.
 Представим себе, что вы читаете своего рода Curriculum Vitae:
 1885 г. (по другим сведениям - 1886 г.) - будучи студентом "Школы искусств" в Дублине, основывает в столице Ирландии ложу "Герметического общества".
 1888 - становится членом Лондонского Теософского общества (его эзотерической ветви, руководимой в ту пору Е.Блаватской и А.Бейли). 1890 - вступает в "Герметический орден Золотой Зари". 1893 - получает посвящение во "внутренний круг" Ордена. 1900 - становится Императором Лондонской ложи "Золотой зари". 1903 - являясь одним из инициаторов раскола "Герметического ордена...", переходит в другую эзотерическую организацию, возникшую на его обломках, - "Stella Matutina", где вплоть до 1920 г. остается одним из самых активных членов. 1914 - принимает на себя обязанности Императора в "Stella Matutina".
 Что это - жизнь мага и оккультиста? Или "всего лишь" - литератора и поэта? Ибо именно как поэт и литератор этот человек широко известен. Даже удостоился Нобелевской премии. Его имя - Уильям Батлер Йейтс. Менее известно посвятительное имя, под которым он вступил в "Золотую Зарю": Demon estDeus inversus, и довольно смутно известны практики и цели Ордена, как и ряда других оккультных и эзотерических организаций, с которыми Йейтс был связан. И все же - можно ли оторвать одно от другого? Можно ли понять его тексты, оторвав те от системы, к которой на протяжении почти всей жизни принадлежал их автор?
 Закат империй, как правило, начинался с того, что метрополия капиту-
 
 600
 У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
 лировала перед соблазном экзотических периферийных верований, и поклонники самых странных культов наводняли столицы, торгуя бессмертием, поклоняясь неведомым богам и стеная о тщете всего сущего.
  Британская империя отнюдь не была исключением. Путешественники и чиновники, отставные военные и ориентологи, возвращавшиеся из Индии и с Ближнего Востока, из Александрии и Каира, привозили с собой новый уклад жизни, новые привычки и новые верования. Статуэтки медитирующего Будды и танцующего Шивы-Разрушителя, зеленоглазые кошки богини Баст и арабские миниатюры не только украшали каминные полочки респектабельных английских поместий - они требовали вслушаться в стоящие за ними учения, провоцировали интерес, выступая безмолвными, но очень настойчивыми миссионерами.
  Это они подготовили ту почву, на которой возрос успех оккультных восточных сект, заполонивших в 1890-ые гг. Англию.
  Неудивительно, что различные эзотерические и оккультные кружки искателей "вечной мудрости" множились в Англии один за другим, едва ли не в геометрической прогрессии.
  Однако "Герметический орден Золотой Зари" занимает в истории европейского оккультизма особое место. Тайнознатцы и маги всех мастей и сегодня говорят об особой эффективности ритуалов и практик "Золотой зари". А исследователи европейской культуры с недоумением отмечают, что среди адептов этого ордена было необычайно много ра-финированнейших интеллектуалов, оставивших весьма заметный след в совсем иных областях жизни1.
  Реальная, документально фиксируемая история "Золотой Зари" начинается в марте 1888 года, когда во время весеннего солнцестояния состоялось посвящение в Орден первых девяти членов, среди которых была и Мина Бергсон, сестра известного философа, вскорости ставшая женой МакГрегора Мэтерса.
  К "Золотой заре" присоединяются новые и новые адепты, среди которых: поэт У.Б.Йейтс2, писатели Олджернон Блэквуд3, Дион Форчун4 (добрая знакомая тещи поэта Эзры ПауНда, Оливии Шекспир5), Эвелин
 ' На русском языке о "Золотой заре" см., в частности: Гюйо Луи. Писатели-фантасты "Золотой зари"// Волшебная гора. III. М., 1995. С. 233 - 242. Заметим, что в этой работе встречается ряд фактических неточностей; Нестеров А., Стефанов Ю. Алхимическая тинктура Артура Макена// Контекст-9. Литературно-философский альманах. Вып. 4. М., 1999. С. 153 - 195.
 2 Вступил в январе 1890 г., в январе 1893 получает посвящение во внутренний Орден, 27 апреля 1900 г. принимает на себя обязанности "Императора" Ордена.
 3 Вступил в Орден 30 октября 1900 г., посвятительное имя - Umbram fugit veritas ("Истина бежит тени" - лат.). 16 апреля 1904 г. из Ордена вышел.
 4 Точная дата вступления неизвестна. Считается, что ряд практик, описанных в ее оккультных трактатах и романах, в частности, в книгах "Психическая самозащита" и "Дитя Луны", существующих в русском переводе, непосредственно восходят к "Золотой Заре".
 5 Заметим, что Оливия Шекспир была также дружна с Флоренс Фарр - ими даже написаны в соавторстве две пьесы "с древнеегипетским колоритом":
 
 А НЕСТЕРОВ
 601
 Андерхилл,6 президент Королевской академии Джеральд Келли7, возлюбленная Бернарда Шоу актриса Флоренс Фарр', Констанция Мэри Уайльд, жена великого писателя9, Мод Гон10 - муза Йейтса..."
  Йейтс, вступая в Орден, достаточно хорошо был знаком с оккультизмом и освобождался от регламентированного изучения ряда дисциплин, которые должны были познать неофиты, прежде чем получить посвящение.
  Среди 26 обязательных тем мы встречаем: общую теорию и различные аспекты алхимического символизма; происхождение и формирование планетарных символов; двадцать два отношения между сефирами Каббалистического древа и их связь с 22 буквами еврейского алфавита;
 тридцать два аспекта мира Йецира; каббалистические названия трех составляющих души; имена Ангелов; имена Олимпийских планетарных духов; колоду Таро; символы талисманов и их происхождение; имена Гениев геомантических фигур и пр.12
  Особое значение в практиках "Зари" занимали астральные путешествия, совершаемые в ходе медитации над картами Таттва. Эти карты символически олицетворяют собой пять стихий: желтый квадрат, Привита, соответствует Земле; серебряный полумесяц, Апас, - Воде; голубой круг, Вайу, - Воздуху; красный треугольник, Теджас, - Огню; и черное яйцо, Акаша, - Духу. Тридцать комбинаций этих символов дают воз-
 Farr Florence and Shakespear Olivia. The Behold of Hator and The Srine of Golden Hawk. Groydon, 1901.
 6 Вступила в "Независимый и реформированный Орден" А.Э. Уайта 17 июня 1904 г. Посвятительное имя - "Quaerens lucem" ("Взыскующая света" -лат.). В начале века ее "мистические романы" пользовались в Англии большим успехом.
 7 Келли состоял членом Эдинбургского отделения Ордена, известного как Храм Изиды. Посвятительное имя - "Eritis similes Deo" ("Будете подобны Богу" - лат.).
 8 Вступила в июле 1890 под именем "Sapientia Sapienti dono data" ("Мудрость, данная в дар мудрому" - лат.), через год получила 5°=6° степень посвящения. В "Заре" более всего увлекалась практической алхимией, чем вызывала неодобрение Матерса, тяготевшего к каббалистике.
 9 Вступила 13 ноября 1888. Посвятительное имя - "Qui patitur vincit" ("Побеждает терпящий" - лат.).
 10 Вступила в ноябре 1891. Посвятительное имя - "Per ingem ad lucem" ("Через огонь - к свету" - лат.).
 " С "регистрационными списками" членов ордена, сохранившихся в архивах "Зари", можно ознакомиться в кн.: Gilbert RA. The Golden Dawn Companion. Wellingborough, 1986. Заметим, что среди членов Ордена часто называют писателей Сакса Ромера и Ратвена Тодда, однако тому нет никаких документальных свидетельств. Не состоял в "Заре" и Брэм Стокер, -автор знаменитого "Дракулы" - однако он близко дружил с известным специалистом по средневековому праву Джоном У. Бродай-Иннз, который был "Императором" Эдинбургского ответвления Ордена. Едва не стал членом Ордена Артур Конан-Дойл; Пуллен-Барри приглашал его вступить в "Зарю", однако почтенный лорд предпочел предаваться занятиям спиритизмом - см. Conan Doyle A. Early Psychic Experiences// Pear-son's Magasine. March 1924. P. 201 - 214.
 12 Gilbert RA. The Golden Dawn Companion. Wellingborough, 1986. P. 92 - 93.
 
 602
 У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
 можность постигать стихии во всем многообразии их аспектов и вызывать различные видения. Так, наложение голубого круга Вайу на желтый квадрат Привита позволяет созерцать проявление стихии Земли в ее максимально подвижном, активном аспекте и т. д.13 Адептами "Зари" была разработана особая техника медитации на карты Таттва, так называемый "Ритуал U: Тайное Знание о Малом мире или Микрокосме, коим является Человек".14
  Судя по всему, именно эти практики "Зари" в первую очередь и привлекали людей творческих. Дело в том, что Орден предлагал им особые техники "расширения воображения".
  До 1892 г. члены Ордена занимались исключительно Духовной философией, изучая герметические науки, и не прибегая к каким-либо магическим практикам. Как объяснил Мэтерс Йейтсу: "Мы даем вам лишь символы... ибо уважаем вашу свободу"15.
  Однако "Заря", вопреки утверждаемым в начале ее существования целям, все больше и больше скатывается к магическим практикам. В декабре 1891 г. происходит реформирование всей структуры и деятельности Ордена. С этого момента Орден делится на Внешний и Внутренний круг. И если члены Внешнего круга "просто" изучали символику тайных наук, то Внутренний круг, прежде всего Мэтерс и Кроули, посвятили себя ритуальной магии.
  В 1903 г. происходит раскол ордена: Йейтс, придерживающийся христианской ориентации и не желающий иметь что-либо общее с сатанизмом, добивается отстранения Мэтерса (который, хотя формально и был одним из руководителей "Зари", все больше и больше "плясал под дудку" "Великого Зверя" Кроули). Мэтерс создает собственную группу "Альфа-Омега", однако при этом из Ордена выделяется еще несколько фракций: "Независимый и Очищенный Орден Rosae Rubae ct Aureae Crusicus" Артура Эдварда Уайта16, основанный 7 ноября 1903 г. семью членами "Зари" (с этой организацией был позже связан друг Дж. Р. Р. Толкиена и К С. Льюиса писатель-мистик Чарльз Уилльямс), "The Innel Light" ("Утренний свет") Дион Форчун, "Stella Matutina" ("Утренняя звезда"), одним из руководителей которой был Йейтс, и "Astrum Argentum" ("Серебряная звезда") Алистера Кроули (осн. в 1907 г.).
 Йейтс, отдавший магическим практикам почти сорок лет жизни, во многих своих вещах пытался зафиксировать и выразить тот мистический опыт, к которому он прикоснулся. Одни его тексты, такие, как Rosa Alchemica или Поклонение волхвов, - почти незамутненная фиксация этого опыта, другие, как Per arnica silentiae luna или Видение, черпают в
 " King F., Skinner S. The Techniques of High Magic. London, 1981. P. 54 - 59.
 14 Gilbert RA Golden Dawn. Twilight of the Magicians. Wellingborough, 1983. P. 130.
 15 ConanDoyleA.Op.cit.P.209
 16 Некоторое представление о характере этого Ордена и отдельных моментах его истории можно получить в: Hermetic Papers by EA.Waie. Ed. by RAGilbert. Wellingborough, 1987. См. особо: Р. 137 - 144.
 
 А. НЕСТЕРОВ
 603
 этом опыте структурирующие их идеи и образы, которые потом "транспонируются" в иную систему: магия - в эстетику, теургия - в художественное творчество.
  Йейтс говорит, что текст Видения появился на свет в результате расшифровки и осмысления информации, исходящей от неких "наставников", зафиксированной методом автоматического письма. Со ссылками на невидимых махатм мы встречаемся у Е. П. Блаватской в Разоблаченной Изиде и Тайной доктрине, и у ее ученицы, не менее, если не более, известной в английских теософских кругах, - Алисы Бейли, чьи сочинения представляют собой пояснения к откровениям, таинственным путем полученным ею от некого "тибетца". Так что тут Йейтс, прошедший через "Теософское общество", находится в русле вполне определенной мистической традиции, причем носящей явно выраженный "английский" привкус: речь у него идет не об озарении, как у немца Бё-ме или ряда французских алхимиков, типа Никола Фламмеля, а о комментарии к полученному "тайнознатцем" "инструктажу".
 "Доктринальная" часть Видения начинается цитатой из Эмпедокла:
 "Когда Распря достигла самого дна/ Вихря, а в середине круговерти оказалась Любовь,/ Тогда в ней все это [= видимый мир] сходится вместе, чтобы быть Одним-единственным,/ Не сразу, но добровольно собираясь одно отсюда, другое оттуда..." (В 35)17. До нас дошли лишь фрагменты Эмпедокла, разбросанные по трудам философов античности да боровшихся с античной философией Отцов Церкви. Чему он учил на самом деле, установить вряд ли возможно, однако Диоген Лаэртский (VIII, 76), причисляя его к пифагорейцам, говорит следующее: "Воззрения его таковы: элементов четыре: огонь, вода, земля и воздух, и еще Любовь, которой они соединяются, и Распря, которой они разделяются"18.
  Судя по фрагментам приписываемой Эмпедоклу поэмы Очищения, тот верил в переселение душ. Так, Порфирий говорит, что "судьба и природа перевоплощения наречены Эмпедоклом "богиней", которая "одевает ... плоти" и переоблачает души. Богиня.../ Одевающая [души] в чужую рубашку плоти"19.
  Ипполит (Опровержение, VII, 29) замечает, что Эмпедокл "богом называет Одно и божественное Единство, в котором он пребывал прежде, чем бьи отторгнут Ненавистью и родился в этом мире множества, соответствующем мирострою Ненависти. <"Повинуясь бешеной> Ненависти", говорит он, называя "бешеной", беспорядочной и неустойчивой <"Ненавистью"> демиурга этого космоса. Именно в этом состоит осуждение и принуждение душ, которые Ненависть отрывает от Одного и творит, и создает <".>, называя "долговечными демонами" души, так как они бессмертны и живут долгий век.. Души "сменяют" тело за телом, -их переселяет и наказывает Ненависть, не давая им оставаться в Одном"20.
 17 Фрагменты ранних греческих философов, ч. I. "От эпических теокосмо-гоний до возникновения атомистики". Пер. и подготовка А. В. Лебедева. М.,'1989.С.Э58.
 18 Ibid, С. 356.
 19 Ibid-, С. 408.
 20 Ibid., С. 405.
 
 604
 У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
  Перед нами космогония, в основе которой лежат четыре первоэлемента-стихии - земля, вода, воздух и огонь, два антагонистических принципа - Любовь и Распря, и при этом присутствует метемпсихоз. Распря, в интерпретации Ипполита, заставляет Единое раздробиться на множественное, тогда как Любовь пытается вернуть эти осколки к Единому. Называя Распрю демиургом, Ипполит явно держит в уме учение гностиков, согласно которому все мироздание - не более, чем произведение злого Творца. В несколько измененном виде это же учение встречается и в поздней Каббале, особенно - у Исаака Лурии, причем такие знатоки истории еврейской мистики, как Гершом Шолем, говорят, что некоторые аспекты системы Лурии необычайно схожи с гностическим учением Василида и коптской Книгой великого Логоса11. Для Йейтса, немного знакомого с "христианской каббалой" по Пико делла Мирандоле и Кнорру фон Розенроту (во всяком случае, обоих этих авторов он упоминает на страницах Видения), греческий философ-досократик выступал лишь одним из первых выразителей мистической доктрины, так или иначе пронесенной через всю историю западного "тайнознания", - а потому вполне логично было начать Видение именно с отсылки к нему.
  Души, отделившиеся от Единого и падшие в мир, оказываются подчинены его законам - законам подлунной сферы, которой довлеет ночное светило. Находясь вне Единого, мир обречен пульсировать в бесконечном повторе: змей будет вечно кусать свой хвост. Видение представляет собой трактат о законах кругового перевоплощения души, подчиняющегося лунному циклу. Разработкой темы циклических законов, управляющих перевоплощениями, занимался Платон, однако наибольшее внимание уделили ей неоплатоники: Нумений, Плотин и Порфи-рий. Именно у неоплатоников заимствует Йейтс учение о нисхождение Единого в материю, диалектику Единого и Иного, представление о Мировой душе - Anima Mundi - и даймонах22.
 21 Шолем Г. Основные течения в еврейской мистике. Т. II. Иерусалим, 1984. С. 83 - 84.
 22 С упоминанием о даймоне (откуда русское - "демон") мы встречаемся в Пире Платона, где в речи Диотимы развертывается концепция Эроса-даймона, выступающего посредником между богами и людьми. Согласно учению, оформившемуся уже у последователей Платона, божество не общается напрямую с человеком, ибо природа их различна: природа божественная - бессмертна и неизменна и не подвержена страстям, природа же человеческая - смертна и изменчива, непостоянна, подвержена страстям. Занимая промежуточное положение между этими двумя полюсами, будучи, с одной стороны, бессмертными, а с другой стороны - способными изменяться и испытывать воздействие страстей, демоны служат вестниками между миром богов и миром людей. В эпоху так называемого Среднего платонизма, представления о демонах, вступающих в общение с человеком, сделались вполне обыденными. Вероятно, сыграло свою роль и то, что в римской мифологии, с которой греки столкнулись примерно в это же время, существовало представление о личном "гении" (а это и будет переводом на латинский язык слова "демон") каждого человека. [Благодарим И. И. Ковалеву за уточнение некоторых аспектов платонической демонологии]. О демонах писали Плутарх, Максим Тирский,
 
 А. НЕСТЕРОВ
 605
  Теме воплощения душ посвящен знаменитый неоплатонический трактат: Пегцера нимф Порфирия, упоминаемая Йейтсом в Видении. Трактат написан как философско-символический комментарий к XIII песни Одиссеи. Одиссей, вернувшийся на Итаку, высаживается в гавани Форкия, неподалеку от святилища нимф. Святилище это представляет собой "прелестную, полную мрака пещеру.../ Людям один только вход, обращенный на север, доступен./ Вход, обращенный на юг, - для бессмертных богов. И дорогой/ Этой люди не ходят: она для богов лишь открыта".23 "Порфирий толкует эту пещеру в недрах земли как космос, средоточие мировых потенций. Нимфы-наяды святилища - это души, нисходящие в мир становления и соединенные с влагой - источниками вод, ибо "для души становление во влаге представлялось не смертью, а наслаждением". Пурпурные ткани, которые ткут на станках нимфы, - это "сотканная из крови плоть", облекающая кости (камень) и приобщающая душу к телесной материи"24. Через два входа души снисходят в мир и исходят из него. "Север принадлежит душам; нисходящим к рождению, и правильно сказано, что ворота пещеры, обращенные к северу, доступны людям, южные же доступны не богам, но людям, восходящим к богам. Поэтому поэт говорит, что этот путь - не богов, но бессмертных, что является общим обозначением душ или сущностей самих по себе или бессмертных по своей сути"25. В известной мере Порфирий следует здесь за Нумением, писавшим о круговороте душ, берущем начало в Млечном пути, когда души нисходят по небесным сферам на землю, "падая в материю" и приобщаясь ко злу, проходят круг земных воплощений и, освободившись, вновь восходят наверх.
  Нумений точно указывает космическое соответствие двух входов в "пещеру воплощения", определяя их как "небесные врата", которыми могут быть только две крайние точки неба, где застывает Солнце во время солнцестояния: тропик зимы, пролегающий под знаком Козерога, и тропик лета, под знаком Рака. Спуск при рождении души или ее восхож-
 Апулей, Плотин посвятил этой теме трактат О демоне в нас, получившем нас в удел (Эн. III, 4). Развивая мысль Платона о преджизненном выборе душами своей судьбы на земле (Республика, ? б17а - 621 Ь), Плотин называет демоном тот тип земной жизни, который мы выбираем перед воплощением на земле, или род нашего земного существования, который является для нас "внутренним руководящим началом". Даймон "сопровождает нас в течение всей нашей жизни, а, когда приходит смерть, помогает определить принцип нашего нового воплощения, исходя из того образа жизни, который мы вели", - говорится у Плотина (Плотин. Эннеа-ды. Киев, 1995. С. 74). Йейтс, в той или иной мере сливает все эти представления воедино, говоря, что Даймон - наше конкретное воплощение, истинность которого обретается лишь в борьбе с невидимым противником - нашим "анти-я", которое, при том, и есть мы сами.
 23 Одиссея,Х1й, 103,109-112. (Пер. В. Вересаева)
 24 А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Последние века. Книга I. М., 1988.
  С. 95. 21 Порфирий. О пещере нимф. Пер. В. Черниговского/ Плутарх. Исида и
  Осирис. Киев, 1996. С. 222 - 223.
 
 606
 У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
 дение к Богу неизбежно должны проходить через одни из них26. По свидетельству Прокла, Нумений строго разделил роль этих врат: через врата Рака происходит падение душ на землю; через врата Козерога - восхождение души в эфир". На земной сфере Тропик Рака будет представлен самой северной параллелью, а Тропик Козерога - самой южной, на которых стоит солнце в зените во время летнего и зимнего солнцестояний. При этом врата зимнего солнцестояния, знак Козерога, соответствуют северу года, а врата летнего солнцестояния - югу.
  По сути, "космическая пещера" есть место, где бытие манифестирует себя. Бытие, манифестированное здесь в каком-либо состоянии - скажем, в облике человека, - покидает "пещеру" через одни из врат, - какие именно, зависит от духовного уровня, достигнутого в период существования здесь. Это могут быть "врата людей", когда сущность должна будет еще раз вернуться к манифестированному состоянию, что естественно олицетворяется повторным входом в "космическую пещеру". В другом случае, когда речь идет о "вратах богов", возвращения в манифестированный мир более не происходит. Одни из этих врат являются и входом, и выходом, тогда как через другие осуществляется окончательный исход из мира проявлений; обладающая бытием сущность, вошедшая через "врата людей", когда цель действительно достигнута, покидает мир манифестаций через "врата богов", - пишет Рене Генон в работе Солнечные ??????2*.
  Если мы внимательно посмотрим на гравюры, которыми Йейтс иллюстрирует свои построения в трактате Видение, мы обнаружим, что конец его лунного цикла воплощений - фазы, где возможен выход за пределы Колеса, - соответствуют именно Козерогу, - но в конце грядущего Великого года. Реальный же лунный цикл Йейтса сдвинут на 90° относительно солярно-зодиакального круга. Последний имеет своей вершиной Восток и знак Овна. В средневековых манускриптах и на гравюрах эпохи Возрождения часто можно встретить изображение человека, стоящего в этом круге (кстати, знаменитый рисунок Леонардо, изображающий идеальные пропорции человека, восходит именно к такого рода иконографии). Иногда эта человеческая фигура (особенно в трактатах по медицинской астрологии) изображена наподобие некого коллажа Арчимбольдо - она составлена из символов самих зодиакальных созвездий: Овен образует ее голову, Телец - шею, Рак - грудь, Близнецы
 26 Заметим, что в Одиссее (XXIV, 11 - 14 ) о душах умерших, ведомых Гермесом в царство Аида сказано: "и вел их/ Эрмий, в бедах покровитель к пределам тумана и тленья;/ Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана,/ мимо ворот Гелиосовых, мимо престолов, где боги/ Сна обитают..." (Пер. В. А. Жуковского). Упомянутые здесь "Гелиосовы врата" - несомненно, все те же солнечные врата нахождения души. Этим наблюдением мы обязаны И. И. Ковалевой.
 27 См. Guenon Rene. The Symbolism of the Zodiac Among the Pythagoreans/
  Guenon Rene. Fundamental Symbols. The Universal Language of Sacred
  Science. Cambridge, 1995. P. 162 - 166. 2" Guenon Rene. The Solistical Gates/ Guenon Rene. Fundamental Symbols. The
  Universal Language of Sacred Science. Cambridge, 1995. P. P. 159 - 162.
 
 А. НЕСТЕРОВ
 607
 - руки, и т. д. - в точном соответствии с последовательностью созвездий. Собственно, это еще один образ Небесного Человека, Адама Кадмо-на. Йейтс говорит, что "человек на солнечном колесе стоит вертикально", тогда как на данном ему "наставниками" лунном колесе он "лежит горизонтально, подобно спящему", чем еще раз подчеркивается, что система Видения описывает лишь "мытарства падшей в материю души" через цепь перевоплощений. Так, Якоб Бёме писал, что "сон Адама олицетворяет первое падение человека: Адам отделяется от мира божественного и "мнит себя" погруженным в природу, чем себя унижает - и через это становится земным человеком"29. Отсюда - и специфическая, отличная от общепринятой ориентация осей на гравюрах, иллюстрирующих йейтсовский трактат. Метафизические горизонты Видения ограничиваются описанием циклических законов, действующих в мире проявлений. Это подтверждается еще и тем, что на "посмертном" солярном колесе, где душа развоплощается, вертикальный человек оказывается стоящим вверх ногами, его "голова" оказывается в тех "воротах", через которые души вновь возвращаются в мир.
  28 фаз йейтсовского круга вовсе не равны 28 дням обычного лунного месяца, а являют собой символические длительности, соотносимые с "Великом годом" Платона. Это обнаруживается при астрологической проверке дат рождений тех людей, которые, по Йейтсу, являют собой "типическое воплощение" соответствующей фазы: ни одна из них не приходится на указываемый Йейтсом лунный день. (Так, если взять примеры для 22 фазы: Флобер рождается в 18-й лунный день, Сведен-борг - в 26-й, Достоевский - в 6-й, Дарвин - в 28-й30). Йейтс сам формулирует, что перед нами "просто классификация, а не символизм". Однако рассмотрение все той же гравюры позволяет обнаружить заявленный в ее структуре принцип, дающий возможность вернуться к древнейшим символикам, не вступая с ними в противоречие.
  На гравюре на лунарный круг наложены символы четырех перво-стихий (сверху вниз, слева направо: Огонь, Воздух, Вода, Земля) и изображения четырех мастей Малого аркана карт Таро. Согласно легенде, .колода Таро возникла в Египте и в концентрированном виде включает в себя все учение "древней мудрости". Колода состоит из двух Арканов -Большого, включающего в себя 22 карты (точнее - 21 карту и не имеющую номера карту Шута) и в символических образах раскрывающего взаимоотношения микрокосма человека и макрокосма мироздания, и Малого, состоящего из 56 карт, разделенных на четыре масти и символически раскрывающих различные состояния души человеческой. При этом четыре масти Малого Аркана, имеющих свои традиционные названия, соотносятся с четырьмя первостихиями, четырьмя буквами Тет-раграмматона - Имени Божиего, четырьмя сторонами света, четырьмя темпераментами человека и т. д. Масти имеют свои названия: жезлы соотносятся с огнем, мечи - с воздухом, кубки - с водой, а пентакли - с
 29 Элиаде М, "Мефистофель и Андрогин"/ Элиаде М. Азиатская алхимия. М., 1998.С. 396.
 30 Выражаем благодарность К. Мелик-Ахназаровой и Ф. Рожанскому за астрологические консультации и расчеты.
 
 608
 У Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYST1CA
 землей. Каждая масть состоит из четырех "фигурных карт": короля, дамы, рыцаря и пажа и "номерных карт": от 10 до туза. В каждой из мастей король вновь символизирует огненное начало, дама - водное, рыцарь -стихию воздуха, а паж - землю. Туз вновь будет означать огонь, двойка - воду, тройка - воздух, четверка - землю. Четвертое начало, совмещая в себе три первых, служит основанием нового квадрата, так что четверка одновременно будет символизировать первую стихию, пятерка - вторую, и т. д. Жезлы и мечи символизируют активность и энергию, кубки и пентакли - пассивность и объективность. Жезлы и кубки при этом соотносятся с благоприятными и гармоничными аспектами, мечи и пентакли - с неблагоприятными и дисгармоничными.
  Тем самым мы вновь видим в Малом аркане Таро уже знакомую нам систему четырех эмпедокловых элементов и двух управляющих ими принципов - Любви и Распри.
  В герметических практиках Таро применяется для описания "композиции" индивидуальной человеческой души и ее "бытийной ситуации". Символические изображения, представленные на каждой карте, служат своеобразной "дверью", позволяющей "восходить к умопостигаемым мирам" и соотносить индивидуальное существование с бытием всего Мироздания, определяя "местоположение души в топографии Космоса". 56 карт Малого аркана точно соответствуют 28-дневному лунному циклу. Удвоение, с которым мы при этом сталкиваемся, объясняется тем, что издревле у Луны предполагается наличие второй, темной, невидимой ипостаси - Черной Луны (Черная Изида египтян, Геката греков и т. д.), иногда называемой в астрологии Лилит.
  Если наложить Четыре Способности: Волю, Маску, Разум и Тело Судьбы, как они описаны Йейтсом в Видении, - на четыре масти Малого аркана Таро, то мы увидим, что соответствие будет полным. Если читатель, знакомый с Таро, разложит колоду в соответствии с описанием Йейтса, он легко увидит в образно-символической форме все то же, что пытается выразить текст Видения. При этом те законы порождения квадратов в Таро, о которых мы бегло сказали выше, легко объяснят законы порождения Масок одной Фазы из состояний иных Фаз и т. д. Йейтс оперирует с лунарным кругом.
 С выходом же за пределы законов, действующих в мире проявлений, мы встречаемся в другом, более раннем цикле Йейтса: трилогии, образованной Rosa Alcbemica, Скрижалями и Поклонением волхвов. Все три рассказа проникнуты алхимической образностью и опираются на весьма стройную и исполненную особого вида красоты систему знания, которая, являясь разработанным набором практик, создала символический язык, призванный дать искателю представление об определенных видах духовного опыта, - опыта, лежащего вне сферы словесного описания, и лишь частично "уловляемого" в слове и образе.
 В своей работе De signatura rerum - О тонной сути вещей - Якоб Бёме писал: "Между рождением в вечность, то есть исцелением от со-
 
 А. НЕСТЕРОВ
 609
 стояния грехопадения, и обретением Философского камня нет никакой разницы".31
  Алхимия была "искусством высвобождения отдельных фрагментов Мироздания из ограниченности существования во времени и достиж-ния совершенства, которое для металлов мыслилось как золото, а для человека - долголетие, затем - бессмертие и, наконец, искупление".32
  Искомый алхимиками Философский Камень есть духовная субстанция, преображающая в первую очередь самое существо адепта, в результате чего он достигает "Райского, адамического состояния" и обретает бессмертие, выходя тем самым за пределы "падшего мира". Что до трансмутации металлов и превращения их в "наше золото" (понимаемое скорее как символ бессмертия) - они являются всего лишь подтверждением способности превращать "тленное в нетленное".

<< Пред.           стр. 2 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу