<< Пред. стр. 3 (из 3) След. >>
Список литературы по разделу
Алхимия именовала себя духовной наукой, напрямую соотносилась с космологией и учением о спасении, а с другой стороны, в классификации искусств стояла рядом с музыкой - ибо и музыка, и алхимия целью своей имеют гармонию, а работают с длительностью - звука или процесса "химической варки"33.
Следуя за натурфилософами древности, алхимики полагали, что всякая сущность трехсоставна: в ней присутствуют тело, душа и дух. Тело, в свою очередь, состоит из четверицы элементов-стихий: земли, воды, воздуха и огня. Modus operandi алхимических практик заключается в том, что "дух растворяет тело, и путем этого растворения из тела извле-
31 Воете J. De signatura rerum, 7, §78.
32 Sheppard Harry J. European Alchemy in the Context of a Universal Definition// Die Alchemic in der europaischen Kultur- und Wssenschaftsgeschichte. Her. von Christoph MeineL Weisbaden: In Komission bei 0. Harrassowitz, 1986. S. 16 - 17.
33 Еще более явственно связь алхимии и музыки заявлена в трактате Миха-эля Майера Atalanta Fugiens ("Бегущая Аталанта", Франкфурт, 1617), являющемся своего рода "гипертекстом": трактат представляет собой собрание алхимических афоризмов, их изъяснение в стихах, музыкальных фуг, на мотив которых должен петься каждый из стихов, и аллегорических гравюр. "Бегущая" Аталанта (этот образ взят из древнего мифа о легконогой царевне, которая условием своего брака поставила то, что жених должен быть столь же искусен в беге, как и она) является здесь символом алхимического Меркурия. Убегающий от нее Гиппомен олицетворяет сульфур, а роняемые им вдоль дороги яблоки Гесперид - алхимическую соль, принцип "фиксирующей (т. е. - связывающей) любви" и равновесия. Каждое стихотворение состоит из трех строк, каждая фуга -поется на три голоса и повторяется трижды. Партия яблока ведет мелодию в дорийском ладу, восходя от доминанты (олицетворяющей, по Пифагору, солнце) к тонике (олицетворяющей землю). Две других партии -Аталанты и Гиппомена - образуют канон, вступая с различными интервалами. См.: Eigketboom С. Alchemical Music by Michael Maier// Alchemical Revisited. Proceedings of the International Conference on the History of Alchemy at the University of Groningen. 17-19 April, 1989. Ed. by Z. R. W. М. von Martels. Leiden - New York - Kobenhavn - Kuln: Е. J. Brill, 1989. P. 284. Нотация в современной записи представлена в издании: Maier Michael. Atalanta Fugiens. An edition of emblems, fugues and epigrams. Tr. and ed. by J.Godwin. Magnum Opus Hermetic Sourceworks 22. Phanes Press, 1989.
610
У Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
кается душа; тело претворяется в душу, а душа - в дух, и этот дух вновь соединяется с телом, даруя ему постоянство"34.
Растворение тела для его преображения необходимо, ибо все, сущее в мире, отмечено печатью Грехопадения15. Материя "распускается" до Materia Prima - состояния исходного Хаоса, в коем она пребывала в самом начале творения, еще чуждая дихотомии Добра и Зла, а затем оживляется духом - чтобы восстать в Славе и Совершенстве. При этом объектом алхимической практики является сам алхимик. Подобно Данте, совершающему восхождение к Райской Розе, алхимик должен пройти через духовную смерть, спуститься в Ад собственного духа, преобразить тот в горниле Чистилища и затем обрести райское, адамическое состояние.
Для этого есть два пути, один из них в алхимии называется "влажным", другой - "сухим". Идущие "влажным путем" "горят в воде": они очищаются внешним опытом страдания, обступающим их, подобно водам. Этот путь предполагает особую "фиксацию сознания", брошенного в горнило опыта: адепт проходит испытание страстями, покуда те не выгорят и не иссякнут, пожрав все, кроме "крупицы бессмертия". Так "внешний опыт" преображает "духовную сущность". Идущих "сухим путем" значительно меньше. На нем "преображение"происходит изнутри, адепт, особым образом "сбалансировав" свою природу, "воспламеняет ее" огнем духа, который, постепенно разгораясь, "затопляет" все его существо и трансмутирует "человека тленного" в человека Небесного36.
Протагонист Rosa Alchemica, зная кое-что о сути Великой Науки, обзаведясь алхимическим горном, постигнув, что же скрыто за покровом многоликих символов Великого Делания: "всех этих львов и драконов, орлов и воронов, росы и селитры", - сумел преодолеть первую часть пути, "растворив смертный мир". Легко понять, что речь идет о "влажной тропе", ибо внешние впечатления утратили власть над душой рассказчика, стали лишь видением, отблеском на зеркале сознания. Но при этом протагонист с горечью замечает, что "высшая мечта алхимика -преображение истомленного сердца в не ведающий усталости дух" -всё так же далека от него. Душа рассказчика в метафизическом смысле скитается в "промежуточном мире"за гранью смерти, проникнутом грезами, наваждениями, миражами сознаниями. Если внимательно читать первую главку йейтсовского рассказа, можно обнаружить, что в ней происходят странные вещи со временем. Йейтс начинает Rosa Alchemica с утверждения, что вещь с таким названием (то есть - именно эта вещь, которая и лежит перед читателем) была им уже опубликована... десять лет назад, еще до встречи с Майклом Робартесом, о которой, собственно, в Розе и говорится. Но тут же мы узнаем, что никакого опубликованного текста не было, - рассказчик лишь "предавался мечтам" о написанной
м Trismosin Solomon. Splendor Solis: Alchemical Treatises. London, 1920. P. 30.
35 Basile Valentine. Les douze clefs de la philosophiie (Traduction, Introduction, Notes et Explication des Images par Eugene Canseliet). Paris, 1956. P. 131 -132; Basil Valentine. The Twelve Keys / The Book of Lambspring and the Golden Tripod. Dyfed (Wales), 1987. P. 59.
36 Evola Julius. The hermetic tradition. Symbols and Teachings of the Royal Art. Rochester, 1995. P. 115-117.
А, НЕСТЕРОВ
611
книге, сидя у себя дома, в Дублине. Логико-временные связи здесь разрушены - ибо их просто нет в промежуточном мире, где ничто не обладает сущностью.
Майкл Робартес является к рассказчику подобно змею-искусителю, предлагая выход за пределы окружающего морока, а на самом деле -распахивая перед ним бездну. Христос раскрыл путь не за пределы этого мира, но к тому, что превыше его. Робартес же увлекает рассказчика -прочь. Недаром даже такой апологет алхимии, как Юлиус Эвола, утверждает, что алхимия берет свое начало от "нефелим" - тех, кто родился от Сынов Божиих, входивших к дочерям человеческим (Быт. 6,4)37.
Рассказчик реагирует на вкрадчивые речи Робартеса подобно Лютеру, которому явился Сатана: с той разницей, что если Лютер запустил в Искусителя чернильницей, то герой Rosa Alchemica готов использовать для этой цели алхимический сосуд - алембик, однако не находит в себе достаточно сил, и тот выпадает у него из рук
Рассказчику кажется, что вслед за этим наступает падение в бездну и познание "тайны сущего" и "причащение вечности".
Важно, что низвержение это начинается с того, что рассказчик "тонет" в зелени павлиньего оперения. У гностиков и восточной секты йе-зидов существовало почитание Ангела Павлина - Малаки-Тауза, олицетворявшего злого демиурга или падшего ангела, обрекшего мировую душу на воплощение в материи. У греков павлин Геры символизировал Космос - его распущенный хвост с "глазками" уподоблялся звездному небу с сияющими на нем светилами. Алхимическая символика павлина, проходящая через весь рассказ, наследует обеим этим традициям, особым образом акцентируя зеленый цвет павлиньего оперения. В алхимии зелень связана с "гниением", "putrifactio", - тем этапом, когда душа отделяется от тела. Однако многоцветье павлиньего хвоста символизирует для алхимика завершающую ее стадию, когда душа, отделенная от тела, которому дано было гнить - покуда распад не пожрет в нем все тленное, - теперь вновь возвращается оживить этот прах ("падает" или "низводится" в материю, порождая микрокосм - но уже "гармонизированный"). Стадия эта на языке алхимии называется cauda pavonis (павлиний хвост) или omnes colores (цветовое множество). В момент соединения "души" и "тела" алхимик наблюдает появление на поверхности материи делания многообразных цветовых переливов. В алхимии вслед за omnes colores начинается аНзеао - приведение к белизне, выбеливание, работа в белом.
Все алхимические аллюзии Йейтса четко выверены и не случайны. Мы уже говорили, что RosaAlhemica описывает "влажный путь". Если еще раз коснуться различия между "сухой" и "влажной" тропой, то на "оперативном уровне" алхимик, следующий "сухим путем", очищает материю
37 Evola Julius. The hermetic tradition. Symbols and Teachings of the Royal Art. Rochester, 1995. P. 6 - 7. Ср.: Быт. 6, 2 -4: "Тогда сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал. <...> В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божий стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди".
612
У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
и дух "Огнем Судного Дня", выжигающим печать грехопадения, тогда как адепт, следующий "влажным путем", возвращается к Хаосу до творения, погружается в "Воды бездны", над которыми в начале Книги Бытия носился Дух Божий, - и из них уже извлекает "Materia Prima", именующуюся также на языке алхимии "Бездной", "Ночью", "Госпожой нашей Изидой", "Меркуриальной водою". Именно с этим рядом связана символика йейтсовского рассказа: ночное путешествие, бушующее море, вдоль которого идут путники, аллюзии на трактат испанского мистика Сан Хуана де ла Круса Темная ночь души - и заключительный танец протагониста с "бессмертной, исполненной величия женщиной, чьи волосы были убраны черными лилиями, а плавные жесты казались исполненными мудростью, которая глубже, чем межзвездная тьма, - мудростью и любовью, равной любви, что реяла над водами в начале времен". Это -сама Черная Изида. Фулканелли, легендарный алхимик нашего столетия, которому, якобы, удалось получить Философский камень, в своей работе Тайны готических соборов указывает, что в герметическом символизме Изида "есть первичная земля, которую алхимик использует как основание в своей работе"".
Майкл Робартес действительно подводит героя рассказа к порогу посвящения в тайну алхимии и бессмертия. Алхимики, даже осознавая "люциферианский" источник своих знаний, говорили, что об успехе Opus Magnum можно говорить тогда, когда на поверхности "материи делания" явится знак "утренней звезды", "алхимической Денницы". Денница - светозарный ангел, изгнанный во тьму. Но алхимики предупреждали: "Тот, кто любовался утренней звездой, навсегда утратил способность видеть смысл, ибо был зачарован этим ложным светом и брошен в бездну... Герметической звездой любуются прежде всего в зеркале искусства, или Меркурия, перед тем как обнаружить ее в химическом небе39, где она светит гораздо скромнее".40 Обратим внимание, что в начале рассказа мы встречаемся со странным мотивом "раздробления зеркал", т. е. раздробления сознания. Тем самым герой рассказа не проходит инициации, оставаясь игрушкой демонических влияний. Исчезновение же Майкла Робартеса (и "воскрешение" его в более позднем Видении) можно трактовать и как "падение" в бездну, и как "освобождение", выход за пределы обусловленного существования. Отметим одну весьма многозначительную подробность - орден, в который Йейтс перешел из "Зари", назывался "Stella matutina", - та самая утренняя звезда, о которой мы только что говорили41.
38 Фулканелли. Тайны готических соборов. М., 1996. С. 56.
w Вдумавшись в эти слова, легко постичь смысл посвятительного имени Йейтса: "Demon est Deus inversus" - "Демон есть зеркальное отражение Божества", которое он принял при вступлении в "Зарю". Ср. также соответствующую главу в Тайной доктрине Е. П. Блаватской (Т. 1, Ч. 2, Отдел XI).
ю Канселье Э. Предисловие ко второму изданию Тайн готических соборов Фулканелли/ Фулканелли. Тайны готических соборов. М.. 1996. С. 15.
41 При этом название Ордена связано и с самоопределением Христа, данном Им в Апокалипсисе: "Я семь... звезда светлая и утренняя" (Откр. 22,16).
А. НЕСТЕРОВ
б13
Скрижали - второй текст в интересующей нас "мистической трилогии", и символика его связана с герметическим представлением о "сухом пути". Весь рассказ проникнут образами огня: бокал красного вина в ладони Оуэна Ахерна напоминает рассказчику "пламя, удерживаемое голой рукой", лики на картинах художников сиенской школы, копии которых висят у Ахерна дома, "подобны свету слабого пламени", - и за всем этим полыхает отблеск иного Пожара, когда, по словам пророка, "придет день, пылающий как печь" (Мал. 4,1), и, как говорит Евангелист Лука, Господь "очистит гумно Свое и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым"(Лк 3,1).
"Интригу" повествования задает якобы чудом сохранившийся трактат Иоахима Флорского Liber inducens in Evangelium aetenum - Введение в вечное Евангелие. Среди трудов самого Иоахима (1132 - 1201) такого сочинения не существовало, однако в 1252 г. Герар из Борго-Сан-Донни-но, считавший себя последователем Иоахима, выпустил сочинение Intro-ductorius ad Evangelium aetemum, спровоцировавшее волну негодования со стороны папского престола и осужденное Арльским собором в 1260 г.
Иоахим Флорский учил, что мир, согласно замыслу Божию, развивается от рабства к свободе, проходя через три эпохи, соответствующие трем ипостасям Троицы. "Первая из них, от Адама до Христа - эпоха Ветхого завета, люди которой живут по закону плоти и подчиняются Господу, как Раб господину. Вторая, от Христа до 1260 г., - эпоха Нового завета, осуществляющая переход к духовной жизни. Ее отношение к Богу выражается аналогией любви отца к сыну. Третья, от 1260 г. до конца света, - эра Святого Духа и свободной духовной любви, исключающей подчинение и основывающейся на непосредственном созерцании Бога"42. В каждом периоде Иоахим выделял 7 кризисов или "смятений" (tri-bulationes), соответствующих 7 дням недели и 7 печатям Апокалипсиса, раскрывающимся в этих "смятениях". Каждая новая эпоха не наступает внезапно, но вырастает внутри предыдущей, а начало нового периода наступает тогда, когда предыдущий находится в зените. Эпоха Отца окончилась раскрытием 7-й печати, "сладостным днем субботнего покоя" - сошествием на землю Сына человеческого. Сам Иоахим полагал, что ему выпало жить в 6 фазе эпохи Сына, а начало эпохи Духа он связывал с миссией св. Бернара.
Таковы историософкие построения реального Иоахима Флорского, аббата из Калабрии. Но у Йейтса они приобретают совсем иной смысл. Оуэн Ахерн проникнут "невероятной ненавистью к жизни". Для него искусство, будящее в человеке необузданные желания, лишь приближает тот Великий пожар, который уничтожит мир сей и спалит его. Сам Ахерн, с его аскетическим равнодушием к радостям жизни, ищет того, чтобы перешагнуть рамки обусловленного существования: если прибегать к языку алхимии, это адепт, идущий "сухим путем". Недаром он назван "наполовину воином, наполовину монахом".
Первый том "Вечного Евангелия", фигурирующего в йейтсовском рассказе, озаглавлен Fractura Tabularum - Обломки скрижалей. Из Ис-
ДоброхотовА. Л. Данте Алигьери. М., 1990. С. 24.
614
У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
хода и Второзакония известно, что на горе Синай Бог дал Моисею "две скрижали откровения, скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим" (Исх., 31, 18). Именно эти скрижали были разбиты. Про вторые же скрижали, которые и были положены в Храме, говорится, что "написал [Моисей] на скрижалях слова завета, десятословие" (Исх. 34, 28). Но тогда все "нечестивцы", помянутые в "Вечном Евангелии", - все они суть письмена Божий и 10 глав первого тома точно соответствуют 10 заповедям. В таком прочтении идея Иоахима о том, что история есть постепенное проявление Бога, ипостась за ипостасью, и впрямь становится ересью. Следует заметить, что роль "нарушителей заповедей" для Йейтса, видимо, каким-то образом соотносилась с учением реального Иоахима Флорского о "смятениях", через которые должна пройти каждая эпоха.
Название второго тома: Straminis Deflagratio - Сожжение соломы, отсылает к стиху из Исайи: "За то, как огонь съедает солому, и пламя истребляет сено, так истлеет корень их, и цвет их разнесется, как прах;
потому что они отвергли закон Господа Саваофа и презрели слово Свя-таго Израилева" (Ис. 5, 24). Этот том говорит, что считающееся в одних странах грехом вовсе не является таковым в иных, и о людях, восставших против понятия греха и "ставших, как звезды, что упали с одеяния Господа". Образ упавшей звезды сразу приводит на память Денницу, что был прекраснее всех ангелов Господних. Однако мысль Йейтса еще жестче - в той же книги пророка Исайи есть и пророчество об Иисусе:
"Кто воздвиг от востока мужа правды, призвал его следовать за собою, предал ему народы и покорил царей? Он обратил их мечом его в прах, луком его в солому, разносимую ветром" (Ис. 41, 2). С приходом Иисуса ветхозаветный Закон не теряет свою силу, но - обретает истинный смысл43. Однако в контексте псевдо-Иоахима Иисус оказывается нарушителем Закона - одним из "восставших" на него и более того, уравнивается с Люцифером. В некоторых алхимических трактатах можно встретить почти кощунственное изображение Змия, распятого на кресте, однако оно является не более чем рискованной, но все же не выходящей за рамки ортодоксии визуализацией того, что, поскольку Христос взял на Себя все грехи мира, в Его Лице распинается грех. Также в позднем богословии существовало и учение о "благом грехе", утверждавшее, что Первородный грех был "благословен", ибо без него не было бы прихода Спасителя. Но у Йейтса мы сталкиваемся с "химически-чистой" ересью, имеющей гностическое происхождение.
И наконец, третий том - Lex Secreta, Сокровенный Закон - раскрывает само "учение", исповедующие которое войдут в Царствие Небесное. И Оуэн Ахерн, намеренный "путешествовать... чтобы узнать все события и судьбы", а потом намеревающийся записать на своих скрижалях тайный закон и собрать учеников, и провозвестовать им Царство Святого Духа, тем самым берет на себя роль третьего законоучителя - то есть, Мессии. Немаловажно, что этому новому закону надлежит быть записанным на
w> Ср. при этом Мф. 5, 17: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить".
А. НЕСТЕРОВ
615
скрижалях из слоновой кости. У Гомера упоминаются двое ворот, стоящие у входа в Аид, через которые в мир людей являются сны. Одни ворота роговые, и через них являются сны пророческие и истинные, тогда как другие - из слоновой кости, и через них являются в мир обманные видения и кошмары. Здесь опять звучит тот же мотив морока и сна, что присутствовал sRosaAJchemica.
Подпавший под учение этого Вечного Евангелия Оуэн Ахерн совершает роковой шаг, ведущий его в бездну. Он возмечтал об уделе ангельском - и достиг его. Он "видел целое" - и "погубил свою душу, ибо смотрел глазами ангелов". Природа человека выше и сложнее ангельской природы. Ангелы лишь духовны - и не обладают свободой воли. Человек есть и дух, и плоть, и он свободен. По Воскресении, согласно учению Церкви, произойдет обожение плоти, две природы проникнут одна другую и обретут бессмертие. Оуэн Ахерн, ненавидевший жизнь - то есть материю в ее косности и несовершенстве, - бежал от человеческого удела к ангелическим мирам - и это было падением, грехом и предательством. Ибо он не возвысился, но умалился: "я понял, что не могу погрешить, потому что открыл закон собственного бытия и могу только выразить или не суметь выразить свое бытие,"- отринув плоть, отказавшись от назначенного человеку жребия, он утратил и свободу воли. Отказавшись со-участвовать в искуплении мира, он потерял и надежду на искупление. "Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, - каждого дело обнаружится;
ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть" (1 Кор. 3,12-13).
Следующий рассказ трилогии - Поклонение волхвов, как линза, собирающая разрозненные лучи света в пучок, соединяет темы, звучащие в Rosa Alchemica и Скрижалях. Собственно, весь цикл напоминает по форме музыкальную сонату, части которой могут исполняться независимо, но лишь вместе обретают свой истинный смысл.
Весь рассказ пронизан мотивами смерти. Сперва трое стариков узнают о смерти Майкла Робартеса. Потом, во время чтения Пятой эклоги Вергилия некий голос велит им отправляться в Париж, где "умирающая женщина откроет им тайные имена и тем преобразит мир". Упоминание Пятой эклоги в тексте, названном Поклонение волхвов, обретает особый смысл. Из всех античных поэтов Вергилий оказался наиболее близок христианскому сознанию, а Средние века даже считали его провозвестником рождения Христа, ибо в Четвертой эклоге поэт упоминает о деве и младенце, с рождением которого в мир снизойдут гармония и справедливость44. Но Йейтс упоминает совсем иной текст Вергилия -а именно: траурную элегию.
В Поклонении волхвов прекрасная женщина, обреченная смерти, рождает того, кто "имеет вид единорога и менее всего из всех живущих похож на человека, холоден, тверд и непорочен... Она не знает, что он ушел... Когда Бессмертные станут ниспровергать сегодняшнее и возвра-
44 Не в последнюю очередь именно поэтому Вергилий является проводником Данте в "Комедии".
616
У. Б. ЙЕЙТС: SUB ROSA MYSTICA
щать вчерашнее, никто не придет им на помощь, кроме того, кого сегодняшнее отвергло".
Единорог в христианской символике часто означал Христа, про Которого у апостола сказано: "Итак Он для вас, верующих, драгоценность, а для неверующих камень, который отвергли строители, но который сделался главою угла, камень протыкания и камень соблазна, о который они претыкаются, не покоряясь слову, на что они и оставлены" (1 Пет. 2, 7). Так же отвергнут Единорог и у Йейтса, но - Поклонению волхвов предшествуют Скрижали, с их парадоксально искаженной идеей наступления "эпохи третьего завета" и апологией "соблазна прекрасного". Акценты смещаются, а ключом ко всему пассажу об отверженном становятся слова "вчерашнее возвращается". История замыкается в круг вечного возвращения. Тот самый бесконечный лунарный цикл, о котором повествует Видение, последняя книга которого Голубь или лебедь, собственно, является не более, чем комментарием к фразе из нашего рассказа о том, что "новая Леда распахнет свое лоно лебедю и новый Ахилл придет под стены Трои".
Именно с лунными аспектами связывается Единорог в геральдике. Достаточно сказать, что знаменитая геральдическая пара45: единорог и лев, поддерживающие щит британского герба, олицетворяют соответственно лунное/женственное46 и солнечное/мужское начало, призванные уравновешивать друг друга. С другой стороны, представление о том, что усмирить единорога может лишь девственница, также указывает на лунно-женственную природу этого символа: подобное притягивается подобным.
В алхимии же Единорог символизировал собой Философский камень47, венец и цель Великого Делания. Именно в этом качестве он фигурирует на многих алхимических гравюрах, а связь этого образа с христианской символикой станет легко понятна, если мы обратимся к XX эмблеме из Rosarium philosophorum4*: на ней завершение Великого Делания и получение Философского камня олицетворяет Сам Христос, восстающий из гроба. Недаром о рождении его возвещает именно Гермес:
не только бог - "психопомп", пастырь мертвых, ведущий души в Аид, но и покровитель алхимии. При этом перед тем, как Гермес вселяется в од-
Некоторое представление о роли геральдики в системе герметических наук можно почерпнуть из: Головин Е. Лексикон/ Майринк Г. Ангел Западного окна. Спб, 1992. С. 476 - 523.
В этом отношении трактовка Единорога как символа "мужественной, проникающей природы spiritus mercurialise, встречающаяся у К. Г. Юнга, вызывает серьезные возражения. (См.: Юнг К. Г. Психология и алхимия. М., 1997. С. 427 - 431.) В ряде случаев Единорог обозначает "двойной активизированный Меркурий" - однако это понятие, фактически, эквивалентно Философскому камню. Более того, оно будет неразрывно связано с техниками "сухого пути", о которых известно довольно мало и которые Юнг практически не анализирует.
См.: PernetyA.-J. Dictionaire Mitho-Hermetique. Paris, 1787. Rosarium philosophorum. Secuncta pars alchimiae de lapide philosophico vero modo praeparando... Cum figuris rei perfectionem oscendentibus// De Alchimia. Vol. 2. Frankfort un Mein, 1550.
А. НЕСТЕРОВ
617
???? из стариков, дабы пророчествовать его устами, медиум у Йейтса кричит петухом. Эжен Канселье, ученик уже упоминавшегося нами Фул-канелли, в комментарии на Второй ключ трактата Василия Валентина Двенадцать ключей философии (заметим, что в Rosa Alchemica Йейтс ссылается именно на этот алхимический текст) пишет: "петух - живая, активная, полная движения часть материи... эмблема Меркурия у язычников и Воскресения в христианстве... этот петух может стать Философским камнем"49.
В первом рассказе трилогии протагонист отказывается от алхимического посвящения. Но уже в Скрижалях у рассказчика прорывается странная оговорка: он называет себя "наполовину посвященным в Орден Алхимической Розы". А значит, Поклонение волхвов есть повествование о законченной трансмутации и окончательном преображении протагониста и слияния его с миром ангелических сущностей. И в таком случае нарочито-двусмысленные финалы всех трех рассказов приобретают жутковатую определенность.
49 Василий Валентин. Двенадцать ключей мудрости. М., 1999. С. 83.
<< Пред. стр. 3 (из 3) След. >>
Список литературы по разделу