<< Пред. стр. 175 (из 284) След. >>
Список литературы по разделу
ссадить его.
- Возвращайся, - сказал он, выходя из машины. - обязательно
возвращайся.
3. УТРАЧИВАНИЕ ВАЖНОСТИ САМОГО СЕБЯ
У меня была возможность обсудить свои два предыдущие визита к дону
Хуану с тем другом, который свел нас вместе. Его мнением было то, что я
теряю свое время. Я изложил ему до последней детали все наши разговоры. Он
считал, что я преувеличиваю и создаю романтический ореол тупой старой
развалине.
Однако, во мне было очень мало откликов для того, чтобы
романтизировать такого необычного старика. Я искренне чувствовал, что его
критика моей личности была серьезной подоплекой того, что он мне нравился.
Однако же, я должен был признать, что эта критика всегда была апропо /"к
месту"/ резко очерчена и правильна до последней буквы.
Стержнем моей проблемы на этот раз было нежелание признать то, что
дон Хуан способен разрушить все мои предубеждения о мире, и мое нежелание
согласиться с другом, который считал, что "старый индеец просто дурень".
Я чувствовал себя обязанным еще раз навестить его, прежде чем
составить о нем свое мнение.
Среда, 28 декабря 1960 года.
Как только я приехал к нему, он взял меня на прогулку в пустынный
чапараль. Он даже не взглянул на мешок с продуктами, которые я привез ему.
Казалось, он ожидал меня.
Мы шли в течение нескольких часов. Он не собирал, не показывал мне
никаких растений. Он учил меня, однако, "правильному способу ходьбы". Он
сказал, что я должен слегка подогнуть пальцы, когда я иду, для того, чтобы
я мог обращать внимание на дорогу и на окружающих. Он заявил, что мой
обычный способ ходьбы является уродующим, и что никогда не следует ничего
носить в руках. Если нужно нести какие-нибудь вещи, то следует
пользоваться рюкзаком или заплечной сумкой, или заплечным мешком. Его идея
состояла в том, что заставляя руки находиться в определенном положении,
можно иметь большую выносливость и лучше осознавать окружающее.
Я не видел причины спорить и подогнул пальцы так, как он сказал,
продолжая идти. Мое осознавание окружающего нисколько не изменилось, то же
самое было с моей выносливостью. Мы начали нашу прогулку утром и
остановились отдохнуть после полудня. Я обливался потом и хотел напиться
из фляжки, но он остановил меня, сказав, что лучше проглотить только один
глоток. Он сорвал немного листьев с небольшого желтого куста и пожевал. Он
дал немного листьев мне и заметил, что они прекрасны, а если я буду их
медленно жевать, то моя жажда исчезнет. Жажда не исчезла, но в то же время
я не чувствовал неудобств.
Он, казалось, прочел мои мысли и объяснил, что я не почувствовал
выгоды "правильного способа ходьбы" или же выгоды от жевания листьев,
потому что я молод и силен, а мое тело ничего не замечает, потому что оно
немного глупо.
Он засмеялся. Я не был в смешливом настроении, и это, казалось,
позабавило его еще больше. Он поправил свое предыдущее заявление, сказав,
что мое тело не то чтобы на самом деле глупое, но оно как бы спит.
В этот момент огромная ворона пролетела прямо над нами с карканьем.
Это меня испугало, и я начал смеяться. Я думал, что обстоятельства требуют
смеха, но, к моему великому удивлению, он сильно встряхнул мою руку и
заставил меня замолчать. У него было крайне серьезное выражение.
- Это была не шутка, - сказал он жестко, как если бы я знал, о чем он
говорит. Я попросил объяснения. Я сказал ему, что это неправильно, что мой
смех над вороной рассердил его, в то время, как мы ранее смеялись над
кофеваркой.
- То, что ты видел, была не просто ворона! - воскликнул он.
- Но я видел ее, и это была ворона, - настаивал я.
- Ты ничего не видел, дурак, - сказал он грубым голосом.
Его грубость была беспричинной. Я сказал ему, что я не люблю злить
людей, и, может быть, будет лучше, если я уйду, поскольку он, видимо, не в
настроении поддерживать компанию. Он неудержимо расхохотался, как если бы
я был клоун, разыгрывающий перед ним представление. Мое недовольство и
раздражение пропорционально росли.
- Ты очень жесток, - комментировал он. - ты принимаешь самого себя
слишком серьезно.
- Но разве ты не делаешь того же самого, - вставил я, - принимая
самого себя серьезно, когда ты рассердился на меня?
Он сказал, что сердиться на меня было самое далекое, что он только
мог придумать. Он взглянул на меня пронзительно.
- То, что ты видел, не было согласием мира, - сказал он. - летящая
или каркающая ворона никогда не бывает согласием. Это был знак!
- Знак чего?
- Очень важное указание насчет тебя, - заметил он загадочно.
В этот самый момент ветер бросил сухую ветку прямо к нашим ногам.
- Вот это было согласием! - воскликнул он, и, взглянув на меня
сияющими глазами, залился смехом.
У меня было такое чувство, что он дразнит меня, создавая правила
странной игры по мере того, как мы продвигаемся. Поэтому, ему-то можно
было смеяться, но не мне. Мое недовольство опять полезло наверх, и я
сказал ему все, что думаю о нем. Он совсем не был задет или обижен. Он
хохотал, и его смех вызывал во мне еще больше недовольства и раздражения.
Я подумал, что он намеренно ставит меня в дурацкое положение. Я тут же
решил, что с меня довольно такой "полевой работы".
Я встал и сказал, что хочу идти назад к его дому, потому что я должен
ехать в Лос-Анжелес.
- Сядь, - сказал он повелительно. - ты обидчив, как старая леди. Ты
не можешь сейчас уехать, потому что мы еще не кончили.
Я ненавидел его. Я подумал, что он неприятнейший человек.
Он начал напевать идиотскую мексиканскую народную песню. Он явно
изображал какого-то популярного певца. Он удлинял некоторые слоги и
сокращал другие и превратил песню в совершеннейший фарс. Это было
настолько комично, что я расхохотался.
- Видишь, ты смеешься над глупой песней, - сказал он. - но тот
человек, который поет ее таким образом и те люди, которые платят за то,
чтобы его послушать, не смеются. Они считают это серьезным.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я. Я думал, что он намеренно
подобрал пример, чтобы сказать мне, что я смеялся над вороной из-за того,
что я не принимал ее серьезно, точно так же, как я не принимаю песню
серьезно. Но он опять надул меня. Он сказал, что я похож на этого певца и
тех людей, которым нравится его песня, мнительный и смертельно серьезный в
отношении всякой чепухи, за которую никто в здравом уме не даст ни гроша.
Он затем возвратился назад, как если бы для того, чтобы освежить свою
память. Повторив все, что он сказал раньше на тему "изучать растения", он
подчеркнул, с ударением, что если я действительно хочу учиться, то я
должен переделать большую часть своего поведения.
Мое чувство недовольства росло до такой степени, что мне уже
приходилось делать огромные усилия даже, чтобы делать заметки.
- Ты слишком серьезно себя принимаешь, - сказал он медленно. - ты
слишком чертовски важен в своих собственных глазах. Это должно быть
изменено! Ты так чертовски важен, что ты чувствуешь себя вправе
раздражаться всем. Ты так чертовски важен, что ты можешь себе позволить
уйти, если вещи не складываются так, как тебе бы хотелось. Я полагаю, ты
думаешь, все это показывает, что ты имеешь характер. Это чепуха! Ты слаб и
мнителен!
Я попытался изобразить протест, но он не поддался. Он указал, что за
всю мою жизнь я никогда ничего не закончил из-за чувства неуместной
важности, которую я связал с самим собой.
Я был ошеломлен уверенностью, с которой он делал свои заявления. Они
были правильны, конечно, и это заставило меня чувствовать не только
злость, но еще и угрозу.
- Важность самого себя - это другая вещь, которую следует бросить,
точно так же, как личную историю, - сказал он драматическим тоном.
Я действительно не хотел с ним спорить. Было очевидно, что я нахожусь
в ужасно невыгодном положении. Он не собирался идти назад к дому до тех
пор, пока не будет готов, а я не знал дорогу. Я вынужден был оставаться с
ним.
Он сделал странное и внезапное движение, как бы понюхал воздух вокруг
себя. Его голова слегка вздрагивала медленно и ритмично. Он, казалось, был
в состоянии необычайной алертности. Он повернулся и посмотрел на меня
взглядом, в котором были удивление и любопытство. Его глаза прошлись вверх
и вниз по моему телу, как бы разыскивая что-либо особенное. Затем он резко
поднялся и быстро пошел. Он почти бежал. Я следовал за ним. Он выдерживал
очень ускоренный шаг примерно в течение часа. Наконец, он остановился у
скалистого холма, и мы уселись в тени куста. Бег трусцой совершенно утомил
меня, хотя мое настроение улучшилось. Было очень странно, как я изменился.
Я чувствовал почти подъем в то время, как, когда мы начали бег трусцой,
после нашего спора, я был в ярости на него.
- Это очень странно, - сказал я, - но я действительно чувствую себя
хорошо.
Я услышал вдалеке карканье вороны. Он поднял палец к правому уху и
улыбнулся.
- Это был знак, - сказал он.
Небольшой камень покатился вниз, издав хрустящий звук, когда он упал
в чапараль.
Он громко рассмеялся и указал пальцем в сторону звука.
- А это было согласие, - сказал он. Затем он спросил меня,
действительно ли я готов к разговору о моей важности самого себя. Я
рассмеялся. Мое чувство злости, казалось, было настолько далеко, что я
даже не мог понять, каким образом я рассердился на него.
- Я не могу понять, что случается со мной, - сказал я. - то я злюсь,
а теперь я не знаю, почему я больше не злюсь.
- Мир вокруг нас очень загадочен, - сказал он. - он нелегко выдает
свои секреты.
Мне нравились его загадочные заявления. Они были вызывающими и
непонятными. Я не мог определить, то ли они были заполнены скрытым
смыслом, то ли они были просто откровенной чепухой.
- Если ты когда-нибудь приедешь назад, сюда в пустыню, - Сказал он, -
держись подальше от того каменистого холма, где мы остановились сегодня.
Беги от него, как от чумы.
- Почему? В чем дело?
- Сейчас не время объяснять это. Сейчас мы озабочены утрачиванием
важности самого себя. До тех пор, пока ты чувствуешь, что ты являешься
самой важной вещью в мире, ты не можешь в действительности воспринимать
мир вокруг себя. Ты как лошадь с шорами. Все, что ты видишь, - это ты сам
вне всего остального.
Он рассматривал меня секунду.
- Я собираюсь поговорить с моим дружком здесь, - сказал он, указывая
на небольшое растение. Он встал на колени и начал ласкать растение и
говорить с ним. Сначала я не понимал, что он говорит, но затем он поменял
языки и стал говорить с растением на испанском. Некоторое время он говорил
всякую бессмыслицу. Затем он поднялся.
- Не имеет значения, что ты говоришь растению, - сказал он. - ты
можешь даже просто придумывать слова. Что важно, так это чувство симпатии
к нему и обращение с ним, как с равным.
Он объяснил, что человек, который собирает растения, каждый раз
должен извиняться за то, что он берет их, и должен заверить их, что
когда-нибудь его собственное тело будет служить для них пищей.
- Так что в общем, растения и мы сами равны, - сказал он. - ни мы, ни
они не являются ни более важными, ни менее важными.
- Давай поговорим с маленьким растением, - сказал он. - скажи ему,
что ты не чувствуешь больше собственной важности.
Я пошел настолько далеко, что встал перед растением на колени. Я не
мог заставить себя говорить с ним. Я ощутил себя смешным и рассмеялся.
Однако, я не был сердит.
Дон Хуан погладил меня по спине и сказал, что все в порядке, что, по
крайней мере, я сохранил свое хорошее настроение.
- Начиная с этого времени, разговаривай с маленькими растениями, -
сказал он. - разговаривай до тех пор, пока ты не потеряешь всякое чувство
важности. Разговаривай с ними до тех пор, пока ты не сможешь этого делать
в присутствии других.
- Иди вон в те холмы и попрактикуйся сам.
Я спросил, будет ли правильным говорить с растениями молча, в уме.
Он засмеялся и погладил меня по голове.
- Нет, - сказал он. - ты должен говорить им громким и чистым голосом,
если ты хочешь, чтобы они тебе ответили.
Я пошел в то место, которое он указал, смеясь про себя над его
эксцентричностью. Я даже попытался разговаривать с растениями, но мое
чувство, что я смешон, пересиливало все.
После того, как я думал, что прошло достаточно времени ожидания, я
вернулся назад туда, где находился дон Хуан. У меня была уверенность, что
он знает, что я не говорил с растениями.
Он не смотрел на меня. Он сделал мне знак сесть с ним рядом.
- Следи за мной внимательно, - сказал он. - я сейчас буду говорить с
моим маленьким другом.
Он стал на колени перед небольшим растением и в течение нескольких
минут он двигал и раскачивал свое тело, говоря и смеясь при этом.
Я думал, что он сошел с ума.
- Это маленькое растение сказало мне, чтобы я рассказал тебе, что оно
пригодно для еды, - сказал он, поднимаясь с колен. - оно сказало, что
горсть таких растений сохраняет человеку здоровье. Оно сказало также, что
целая полянка таких растений растет вон там.
Дон Хуан указал в сторону склона холма примерно в четырехстах метрах
в стороне.
- Пойдем, посмотрим, - сказал он.
Я рассмеялся над его странностями. Я был уверен, что он найдет
растения, потому что он был экспертом в знании местности и знал, где
растут съедобные и лекарственные растения.
По пути к этому месту он сказал мне невзначай, что мне следовало бы
заметить это растение, потому что оно одновременно являлось как пищей, так
и лекарством.
Я спросил его полушутя, уж не растение ли ему сказало об этом. Он
покачал головой из стороны в сторону.
- Ах! - воскликнул он, смеясь. - твоя умность делает тебя более
глупым, чем я думал. Как может маленькое растение сказать мне сейчас то,
что я знал всю жизнь?
Затем он продолжал объяснять, что он знал досконально различные
особенности этого растения, и что это растение только что сказало ему, что
в том месте, на которое он указал, их растет целая полянка, и что оно не
имеет ничего против, если он мне это расскажет.
Прибыв на склон холма, я обнаружил целые заросли таких же растений. Я
хотел рассмеяться, но он не дал мне времени. Он хотел, чтобы я
поблагодарил эти заросли растений. Я мучительно чувствовал самого себя и
не мог заставить себя это сделать.
Он доброжелательно улыбнулся и сделал еще одно из своих загадочных
заявлений. Он повторил его три или четыре раза, как бы давая мне время
уловить его значение.
- Мир вокруг нас - загадка, - сказал он. - и люди ничуть не лучше,
чем что-либо еще. Если маленькое растение искренне с нами, мы должны
поблагодарить его, или оно, возможно, не даст нам уйти.
То, как он на меня взглянул, говоря мне это, бросило меня в озноб. Я
поспешно наклонился над растениями и сказал "спасибо" громким голосом.
Он начал смеяться контролируемыми и спокойными раскатами. Мы ходили
еще целый час, а затем направились назад к его дому. Один раз я отстал, и
он был вынужден меня ждать. Он проверил мои пальцы: держу ли я их
подогнутыми? Я этого не делал. Он сказал мне повелительно, что всегда,
когда я гуляю с ним, я должен соблюдать и копировать его манеры или же не
приходить вовсе.
- Я не могу ждать тебя, как будто ты ребенок, - сказал он укоряющим
тоном.
Это заявление бросило меня в глубины раздражения и замешательства.
Как это может быть возможным, что такой старый человек может ходить
намного лучше, чем я? Я считал себя сильным и атлетом, и, однако же, он
действительно должен был ждать, чтобы я догонял его.
Я подогнул мои пальцы и, как это ни странно, я был способен
выдерживать его ужасающий шаг без всяких усилий. Фактически временами я
чувствовал, что мои руки тащат меня вперед.
Я чувствовал подъем. Я ощущал себя счастливо, оттого что иду
беззаботно со странным старым индейцем. Я начал разговаривать и несколько
раз спросил его, не покажет ли он мне растение пейота. Он взглянул на меня
и не сказал ни слова.
4. СМЕРТЬ - СОВЕТЧИК
Среда, 25 января 1961 года
- Ты меня когда-нибудь будешь учить о пейоте? - спросил я.
Он не ответил, а также, как он делал и раньше, просто посмотрел на
меня, как будто я был безумец.
Я уже поднимал эту тему в случайных разговорах с ним несколько раз и
раньше, и каждый раз он делал гримасу и качал головой. Это не было
утвердительным или отрицательным жестом, скорее, это был жест отчаяния и
неверия.
Он резко поднялся. Мы сидели на земле перед его домом. Почти
незаметный кивок его головы был приглашением следовать за ним.
Мы пошли в пустынный чапараль в южном направлении. Пока мы шли, он
неоднократно упоминал о том, что я должен осознавать бесполезность моей
важности самого себя и моей личной истории.
- Твои друзья, - сказал он, резко поворачиваясь ко мне, - Те, кто
знал тебя долгое время, ты должен их бросить, и быстро.
Я подумал, что он сумасшедший, и его настойчивость - это идиотизм, но
ничего не сказал. Он пристально посмотрел на меня и стал смеяться.
После долгой прогулки мы, наконец, остановились. Я уже собирался
сесть и отдохнуть, но он сказал, чтобы я еще прошел 50 метров и поговорил
с полянкой растений громким и ясным голосом. Я чувствовал в себе
неловкость и сопротивление. Его чудные требования были более, чем я мог
вынести, и я сказал ему еще раз, что я не могу говорить с растениями,
потому что я чувствую себя смешным. Его единственным замечанием было то,
что мое чувство важности самого себя безгранично. Он, казалось, внезапно
что-то решил и сказал, что мне не надо разговаривать с растениями до тех
пор, пока я не почувствую, что для меня это легко и естественно.
- Ты хочешь изучать их и в то же время ты не хочешь делать никакой
работы, - обвинил он. - что ты стараешься делать?
Моим объяснением было то, что я хотел достоверной информации об
<< Пред. стр. 175 (из 284) След. >>
Список литературы по разделу