<< Пред.           стр. 37 (из 284)           След. >>

Список литературы по разделу

 Хуан представил меня сначала индейцу, который был ближе ко мне.
  - Это Сильвио Мануэль, - сказал он мне. - он самый сильный и опасный
 воин моей партии и наиболее таинственный из всех.
  Черты Сильвио Мануэля как бы сошли с фресок майя. Его цвет лица был
 бледным, почти желтым. Мне подумалось, что он похож на китайца. Его
 раскосые, но без эпического изгиба глаза были большими, черными и
 блестящими. У него не было ни усов, ни бороды, зато бросались в глаза
 волосы, черные как смоль с блестками седины. Лицо украшали высокие скулы и
 полные губы. Он был невысоким, около 160 сантиметров, худощавым и
 жилистым, одетым в желтую спортивную рубашку, коричневые брюки и тонкий
 бежевый жакет. По одежде и манерам он выглядел как мексиканский
 американец.
  Я улыбнулся и протянул Сильвио Мануэлю руку, но он оставил этот жест
 без ответа и только небрежно кивнул.
  - А это Висенте Медрано, - сказал дон Хуан, поворачиваясь к другому
 мужчине. - это наиболее осведомленный и старейший из моих компаньонов.
 Старейший не по годам, а потому, что он был первым учеником моего
 бенефактора. Висенте кивнул мне так же небрежно, как и Сильвио Мануэль, и
 тоже не сказал ни слова.
  Он был немного выше Сильвио Мануэля, но по комплекции казался таким
 же худым. Его лицо было румяным, с аккуратно подрезанной бородкой и усами.
 Черты лица были почти нежными: тонкий, красиво очерченный нос, небольшой
 рот, утонченные губы. Густые темные брови контрастировали с седой бородой
 и усами. У него были коричневые глаза, блестящие и смешливые, несмотря на
 его хмурый вид.
  Одет он был консервативно: костюм из льняной полосатой ткани и
 рубашка с открытым воротом. Казалось, что он преднамеренно подчеркивал
 мексиканско-американское происхождение. Я догадался, что именно он был
 владельцем этого дома.
  В сравнении с ним дон Хуан выглядел как индейский пеон. Его
 соломенная шляпа, поношенные башмаки, старые брюки цвета хаки и
 рубашка-шотландка делали его похожим на садовника или подмастерье. Когда я
 увидел их троих вместе, у меня было такое впечатление, что дон Хуан
 переодет в чужую одежду. Мне пришло в голову странное сравнение, что дон
 хуан здесь старший офицер, выполняющий секретное задание, но несмотря на
 все свои старания он не может скрыть годами отточенную привычку
 командовать.
  У меня было такое чувство, что все они примерно одного и того же
 возраста, хотя дон Хуан выглядел намного старше остальных, и в то же время
 он казался бесконечно сильнее их.
  - Я думаю, вы уже знаете Карлоса - как величайшую индульгирующую
 личность, которую я когда-либо встречал, - сказал дон Хуан с ужасно
 серьезным видом. - еще более величайшую, чем наш бенефактор. Уверяю вас,
 что если и есть человек, воспринимающий индульгирование серьезно, так это
 он.
  Я засмеялся, но меня никто не поддержал. Хозяева смотрели на меня со
 странным блеском в глазах.
  - Я не сомневаюсь, что вы создадите памятное трио, - продолжал дон
 Хуан. - Старейший и наиболее осведомленный, наиболее опасный и сильный, и
 наиболее индульгирующий тип.
  Они по-прежнему не смеялись, внимательно изучая меня до тех пор, пока
 я не смутился. И тогда Висенте Медрано нарушил молчание.
  - Не знаю, зачем ты привел его в дом, - сказал он сухим, резким
 тоном. - От него мало пользы. Выгони его на задний двор.
  - И свяжи его, - добавил Сильвио Мануэль.
  Дон Хуан повернулся ко мне. - идем, - сказал он тихо, и быстрым
 кивком головы указал на заднюю часть дома.
  Было более чем ясно, что этим людям я не понравился. Я не знал, что
 сказать. Конечно, я был и рассержен и обижен, но эти чувства были тем, что
 рикошетом отскакивало от моего состояния повышенного сознания.
  Мы вышли на задний двор. Дон Хуан небрежно поднял кожаную веревку и
 обкрутил ее вокруг моей шеи с неимоверной скоростью. Его движения были так
 быстры и так проворны, что секундой позже, когда до меня дошло
 происходящее, дело было уже сделано. Я, как собака, был привязан за шею к
 одной из двух колонн из шлакоблоков, которые поддерживали тяжелую крышу
 задней веранды.
  Дон Хуан покачал головой, выказывая то ли смирение, то ли неверие, и
 вернулся в дом, едва я начал кричать, чтобы он развязал меня. Веревка,
 туго обкрученная вокруг моей шеи, мешала кричать так громко, как мне бы
 хотелось.
  Я не мог поверить тому, что случилось. Сдерживая гнев, я попытался
 
 развязать узел на моей шее. Он был таким маленьким, что кожаные полосы,
 казалось, склеились вместе. Стараясь раздвинуть их, я обломал свои ногти.
  Потом был приступ неконтролируемого гнева, и я рычал как обессиленный
 зверь. Я схватил веревку, накрутил ее на свои предплечья и, уперев ноги в
 колонну, рванулся изо всех сил. Но кожа оказалась слишком крепкой для моих
 мышц. Я почувствовал себя униженным и напуганным. Страх дал мне момент
 трезвости. Я знал, что позволил обманчивой ауре рассудительности дон Хуана
 обмануть себя.
  Я оценил свою ситуацию так объективно, как только мог, и не увидел
 иного средства спасения, как только перерезать кожаную веревку. Я начал
 бешено перетирать ее об острый угол колонны. Мне казалось, что если я
 успею разодрать веревку, прежде чем кто-нибудь из мужчин выйдет во двор, у
 меня появится возможность добежать до машины и удрать отсюда, чтобы
 никогда не возвращаться вновь.
  Я пыхтел и потел, я все тер и тер веревку, пока мне не осталось
 совсем немного. И вновь уперев ноги в колонну и обмотав веревку вокруг
 предплечий, я отчаянно рванул ее. Веревка лопнула, а сила рывка откинула
 меня на спину, и я кувырком влетел в дом.
  Когда я с треском влетел в открытую дверь, дон Хуан, Висенте и
 Сильвио Мануэль стояли посреди комнаты и аплодировали мне.
  - Какое драматичное возвращение, - сказал Висенте, помогая мне
 встать, - ты одурачил меня. Я не думал, что ты способен на такие вспышки.
  Дон Хуан подошел ко мне и развязал узел, освобождая мою шею от куска
 обмотанной веревки.
  Меня трясло от страха, напряжения и гнета. Дрожащим голосом я спросил
 дон Хуана, зачем он так издевается надо мной. Они засмеялись и на миг
 показались совсем не грозными.
  - Мы хотели проверить тебя и определить, к какому типу мужчин ты
 действительно относишься, - сказал дон Хуан.
  Он подвел меня к одной из кушеток и вежливо предложил присесть.
 Висенте и Сильвио Мануэль сели в кресла, а дон Хуан опустился на другую
 кушетку лицом ко мне.
  Я нервно рассмеялся, но больше не опасался за свою ситуацию, и не
 боялся дон Хуана и его друзей. Все трое смотрели на меня с откровенным
 любопытством. Висенте не мог перестать улыбаться, хотя и делал отчаянные
 усилия казаться серьезным. Сильвио Мануэль, рассматривая меня, ритмично
 потряхивал головой. Его глаза остановились на мне и были расфокусированы.
  - Мы связали тебя, - продолжал дон Хуан, - чтобы узнать, какой ты -
 ласковый, терпеливый, безжалостный или же хитрый. Мы не нашли в тебе ни
 одной из этих вещей. Скорее всего, ты просто выдающаяся индульгирующая
 личность, как я и говорил.
  - Если бы ты не индульгировал в своем неистовстве, ты, конечно же,
 заметил бы, что грозный узел на веревке вокруг твоей шеи был фальшивым.
 Это застежка. Висенте придумал этот узел, чтобы дурачить своих друзей.
  - Ты яростно разорвал веревку. Безусловно, ты не ласков, - сказал
 Сильвио Мануэль.
  Секунду они сидели в молчании, потом расхохотались.
  - У тебя нет ни безжалостности, ни хитрости, - продолжил дон Хуан. -
 если бы они у тебя были, ты легко бы расстегнул оба узла и убежал с ценной
 веревкой. У тебя нет и терпения. Имей его, ты скулил бы и кричал до тех
 пор, пока не увидел бы, что у стены лежат садовые ножницы, которыми можно
 перерезать веревку в два счета и уберечь себя от мук и перенапряжения.
  - Тебя нельзя научить быть неистовым и тупым. Ты уже такой. Но ты
 можешь научиться быть безжалостным, хитрым, терпеливым и ласковым.
  Дон Хуан объяснил мне, что безжалостность, хитрость, терпение и
 ласковость были сутью "выслеживания". Они были основаниями, которым, со
 всеми их ответвлениями, надо обучаться аккуратно и тщательно.
  Все это он, конечно, адресовал мне, но говоря, смотрел то на Висенте,
 то на Сильвио Мануэля, которые слушали его с величайшим вниманием и время
 от времени в согласии кивали головами.
  Он несколько раз подчеркнул, что обучение "выслеживанию" - одно из
 наиболее трудных дел, которые совершают маги. И он настаивал, что не имеет
 значения тот факт, что они сами обучают меня "выслеживанию", не имеет
 значения и то, что я верю в противоположное, есть только безупречность,
 которая диктует их поступки.
  - Будь уверен, мы знали, что делаем. Наш бенефактор, нагваль Хулиан,
 видел это, - сказал дон Хуан, и все трое взорвались таким шумным смехом,
 что я даже почувствовал себя неудобно. Я не знал, что и думать.
  Дон Хуан повторил, что очень важным пунктом для понимания было то,
 что для наблюдателя поведение магов могло показаться злым, хотя в
 действительности их поведение всегда остается безупречным.
  - Как ты можешь говорить об отличии, если находишься на одном конце
 связки маг-наблюдатель? - спросил я.
  - Злые поступки люди совершают для личной выгоды, - сказал он. -
 маги, наоборот, преследуют в своих действиях конечную цель, которая не
 имеет ничего общего с личной выгодой. Тот факт, что они наслаждаются
 своими поступками, нельзя оценивать как прибыль. Скорее всего, это
 состояние их характера. Обычный человек действует лишь в том случае, если
 есть шанс на прибыль. Воины говорят, что они действуют не ради выгоды, но
 для духа.
  Я задумался над этим. Действовать, не принимая в расчет выгоды, было
 для меня действительно чуждой концепцией. Я был воспитан, вкладывая
 деньги, надеяться на какое-нибудь вознаграждение, и это касалось всего,
 чем бы я не занимался.
  Должно быть, дон Хуан расценил мое молчание и задумчивость как
 скептицизм. Он засмеялся и посмотрел на своих товарищей.
  Взять нас четверых, например, - продолжал он. - ты веришь, что
 участвуя в этой ситуации, ты в конце концов получишь из нее какую-то
 пользу. Если ты рассердишься на нас или мы разочаруем тебя, ты начнешь
 мстить нам злыми поступками. Мы же, наоборот, не думаем о личной выгоде.
 Наши действия продиктованы безупречностью - мы не можем ни сердиться, ни
 разочаровываться относительно тебя.
  Дон Хуан улыбнулся и сказал мне, что с момента, когда мы встретились
 на автобусной станции, все, что он делал со мной, даже если так и не
 казалось, было продиктовано безупречностью. Он пояснил, что ему было
 необходимо поставить меня в беззащитную позицию и тем самым помочь мне
 войти в состояние повышенного сознания. Именно поэтому он и сказал мне
 тогда про раскрытую ширинку.
  - Это был способ встряхнуть тебя, - сказал он с усмешкой. - мы грубые
 индейцы, поэтому все наши встряски довольно примитивны. Чем более опытен
 воин, тем величественнее утонченность и разработка его толчков. И я должен
 признать, мы с размахом проявили нашу грубость, особенно когда посадили
 тебя на ошейник, как собаку.
  Все трое усмехнулись и засмеялись так тихо, словно в доме был кто-то
 еще, кому они не хотели мешать.
  Ужасно низким голосом дон Хуан произнес, что поскольку я нахожусь в
 состоянии повышенного сознания, я могу легко понять то, что он собирается
 рассказать мне об искусстве "выслеживания" и мастерстве "намерения". Он
 назвал их верховным торжеством старых и новых магов, первейшей вещью, с
 которой маги сталкивались тысячелетия назад, с которой они сталкиваются и
 сегодня. Он заявил, что "выслеживание" было началом, и прежде чем стать на
 путь воина, воины должны были научиться "выслеживать", далее они обучаются
 "намерению", и только потом могут передвигать свою точку сборки по своей
 воле.
  Я твердо знал, о чем он говорит. Я знал, не зная как, что
 передвижение точки сборки реально и выполнимо. Но не было слов объяснить
 то, что я знал. Я несколько раз пытался изложить им свое знание. А они
 смеялись над моими неудачами и уговаривали попробовать еще раз.
  - Как тебе понравится, если я произнесу это за тебя? - спросил дон
 Хуан. - я хотел бы отыскать те слова, которыми пользуешься ты, но не могу.
  По его взгляду я решил, что он серьезно просит моего разрешения.
 Ситуация казалась такой нелепой, что я рассмеялся.
  Дон Хуан, проявляя огромное терпение, спросил меня о том же еще раз,
 и я ответил следующим взрывом смеха. Их удивленные взгляды и тревога
 подсказали мне, что моя реакция была непонятна ими. Дон Хуан встал и
 высказал мнение, что я чересчур утомлен и мне пора вернуться в мир
 повседневной жизни.
  - Подожди, подожди, - попросил я. - со мной все в порядке. Я просто
 нашел забавным, что ты просишь у меня разрешения.
  - Я прошу твоего разрешения, - сказал дон Хуан. - поскольку ты
 единственный, кто может позволить выйти наружу тем словам, что скрыты
 внутри тебя. Мне кажется, я сделал ошибку, предлагая тебе понять больше,
 чем ты можешь. Слова потрясающе сильны и важны, они являются магической
 собственностью того, кто обладает ими.
  - У магов есть правило большого пальца: они говорят, что, чем глубже
 перемещение точки сборки, тем величественнее чувство полученного знания и
 того, что нет слов, объясняющих его. Иногда точка сборки обычных людей
 может двигаться без знания причины и даже без осознания этого с их
 стороны, если не считать того, что они лишаются дара речи, смущаются и
 становятся уклончивыми.
  Висенте перебил его и предложил, чтобы я остался с ними подольше. Дон
 Хуан согласился и повернулся ко мне лицом.
  - Самым первым принципом "выслеживания" является то, что воин
 "выслеживает" самого себя, - сказал он. - воин "выслеживает" себя
 безжалостно, хитро, терпеливо и ласково.
  Я хотел засмеяться, но он не дал мне времени. Очень кратко он
 определил "выслеживание" как искусство использования поведения по-новому
 для определенных целей. Он сказал, что обычным человеческим поведением в
 мире повседневной жизни была рутина. Любое поведение, нарушающее
 повседневный порядок, оказывает на наше полное существо совершенно
 необычный эффект. Именно этот необычный эффект маги и ищут, поскольку он
 кумулятивный.
  Он пояснил, что маги, видящие древних времен, первыми заметили,
 благодаря своему "видению", что необычное поведение заставляет точку
 сборки дрожать. Вскоре они обнаружили, что если необычное поведение
 практикуется систематично и целенаправленно, оно в конечном счете вызывает
 движение точки сборки.
  - Настоящим вызовом для этих магов-видящих, - продолжал дон Хуан, -
 было нахождение системы поведения, которая не была бы ни мелочной, ни
 причудливой, но сочетала бы в себе нравственность и чувство красоты,
 которые отличают магов-видящих от заурядных колдунов и ведьм.
  Он перестал говорить и все посмотрели на меня, отыскивая следы
 усталости в моих глазах и на моем лице.
  - Любой, кому удается передвинуть свою точку сборки в новую позицию,
 уже маг, - продолжил дон Хуан. - и из этой новой позиции он может делать
 любые добрые и плохие дела по отношению к своим собратьям. Следовательно,
 бытие мага подобно бытию сапожника или пекаря. Маги-видящие ищут того, как
 выйти за рамки этой позиции. А чтобы сделать это, им нужна нравственность
 и красота.
  Он сказал, что для магов "выслеживание" служит фундаментом, на
 котором строится все, что они делают.
  - Некоторые маги возражают против термина "выслеживание", - продолжал
 он, - но название пришло от того, что оно влечет за собой тайное
 поведение.
  - Его также называют искусством красться, но этот термин в равной
 степени неудачен. Мы сами, из-за нашего невоинственного темперамента,
 называем его искусством контролируемой глупости. Ты можешь называть его
 как хочешь. Но мы продолжаем использовать термин "выслеживание", потому
 что легче сказать "сталкер", как говорил мой бенефактор, чем неуклюжее
 "творец контролируемой глупости".
  При упоминании их бенефактора они засмеялись, как дети.
  Я отлично понимал его. У меня не было ни вопросов, ни сомнений. Было
 лишь чувство, что я должен держаться за каждое слово дон Хуана, чтобы
 сказанное осело во мне. Иначе мои мысли побегут впереди него.
  Я заметил, что мои глаза были зафиксированы на движении его губ, в то
 время как слух фиксировался на звучании слов. И как только я понял это, то
 уже не мог больше следовать ему. Моя концентрация нарушилась. Дон Хуан
 продолжал говорить, но я не слушал его. Я поражался невообразимой
 возможности жить постоянно в повышенном сознании. Я спрашивал себя, какова
 ценность выживания? Можно ли оценивать ситуации лучше? Быть быстрее, чем
 обычный человек, или, возможно, быть умнее?
  Дон Хуан внезапно перестал говорить и спросил меня, о чем я
 задумался.
  - Ах, ты так практичен, - прокомментировал он после того, как я
 рассказал ему о моих мечтаниях. - я думал, что в повышенном сознании твой
 темперамент станет более артистичным, более мистичным.
  Дон Хуан повернулся к Висенте и попросил его ответить на мои вопросы.
 Висенте прочистил горло и потер руки об свои штаны. Он производил ясное
 впечатление страданий человека на грани испуга. Мне стало жалко его. Мысли
 завертелись клубком. И когда я услышал его заикание, в мою голову ворвался
 образ - образ, который всегда возникал у меня при виде робости моего отца,
 его боязни людей. Но прежде чем я успел поддаться этому образу, глаза
 Висенте вспыхнули с какой-о необычайной внутренней яркостью. Он уставился
 на меня с комично серьезным лицом и заговорил авторитетно, в профессорской
 манере.
  - Отвечаю на твой вопрос, - сказал он. - В повышенном сознании нет
 ценности выживания, иначе в нем оказалась бы вся человеческая раса. Люди
 бегут от него, поскольку войти в него очень трудно. И все же всегда
 существует маловероятная возможность того, что обычный человек может войти
 в такое состояние. Когда это происходит, он обычно преуспевает в смущении,
 порою даже непоправимо.
  Все трое разразились хохотом.
  - Маги говорят, что повышенное сознание является главным входом в
 "намерение", - сказал дон Хуан. - и они именно так его и используют.
 Подумай над этим.
  Я по очереди осмотрел каждого из них. Мой рот был открыт, и я
 чувствовал, что если оставлю его открытым, то в конце концов смогу
 разрешить загадку. Я закрыл глаза, и ответ пришел ко мне. Я почувствовал
 это. Я не думал о нем. Я не мог бы выразить его словами, как бы сильно не
 старался.
  - Хорошо, хорошо, - сказал дон Хуан, - ты настиг другое решение
 магов, причем самостоятельно, но у тебя еще нет той энергии, чтобы
 подравнять его и выразить в словах.
  Ощущение, переживаемое мной, было более чем просто неумение выражать
 свои мысли, оно было подобно переживанию того, что я забыл давным-давно:
 когда я не знал, что же я чувствую, потому что еще не научился говорить, и
 следовательно, не имел средств претворять свои чувства в мысли.
  - Размышление и точное выражение того, что ты хочешь сказать, требует

<< Пред.           стр. 37 (из 284)           След. >>

Список литературы по разделу