<< Пред.           стр. 10 (из 11)           След. >>

Список литературы по разделу

 ния более "почетного" имени своей нации. В таких случаях вновь не только естественно проявляется идентификация с нацией как всеобщим и целым, но и это целое физически проступает в каждом из его представителей и материализуется в них.
 Национальная персонификация·
 Эта связь не в последнюю очередь выражается в склонности представлять нацию в человеческом облике, скажем в образе немецкого Михеля или французской Жанны д'Арк. Но не надо даже трудиться над разгадкой этих символов, чтобы узнать, что под ними кроется. Каждый монарх, в котором нация непосредственно узнает себя самое, ибо он ее персонифицирует, предлагает пример для такого рода размышлений. Это - важнейшая функция, которая еще осталась монархам в условиях современных демократий после того, как они полностью лишились своей власти. Но к этому сплаву материального и идеального отноеятся и другие национальные символы: знамена, гербы, штандарты и тому подобное. Ведь все это, с одной стороны, является чем-то материальным и все же, с другой, - воплощает в себе национальный дух. Идентификация с нацией никогда не выражается только духовно, но всегда также - физически.
 Все сказанное в полной мере имеет значение как для синхронных, так и для диахронных отношений нации. Ее диахронный аспект, однако, должен быть дополнен еще одним важным моментом феноменологии национальной идентификации.
 Прошлое и настоящее
 Для национальной идентификации - в соответствии с приведенными соображениями - имеет значение всякое значительное событие национальной истории и прошлого. Всякая забота о памятниках, всякое музейное или архивное хранение национально-значимых грамот, символов, знаков власти, гербов, печатей, королевских сокровищ суть такие же свидетельства, как и выделение национально значимых мест. Во всех этих предметах прошлых и частично исчезнувших эпох вновь проявляется единство идеального и материального. Все это материальные но-
 
 Глава 11. Феноменология •национальной идентификации 351
 |'сители идеальных значений, в них даже может быть ^сконцентрирован и осовременен целостный духовный о мир. Всякий автограф является примером этой мысли:
 Цдля того, кто не просто им обладает и видит в нем ? материальную ценность, но в своем владении руководствуется более глубоким мотивом, автограф не | просто являет собой сумму вещества и воспоминания, |но материал и воспоминание связываются в единство.
 • В этом предмете прошлое буквально присутствует и ^воплощается в действительность. Как однажды сказал й Леви-Строс, речь здесь идет о saveur diachronique, Is то есть словно о плотском ощущении вкуса прошло-
 * то: здесь -прошлое осовременивается. Всех, кто знает, й о чем здесь идет речь, это не может не затронуть. ' Здесь ощущается почти магическое очарование, которое проявляется в различной степени и может доходить до "священного потрясения".
 И здесь вновь то же самое - часть представляет целое. В автографе проступает не только то, что в нем непосредственно дано, но и более широкая связь, в которую он вовлечен. Рукописный оригинал стихотворения Гете представляет не просто творца этого произведения, весь Гете. словно резонирует с этим документом, и только из этого он получает свои ценность и значение. Мысленный эксперимент
 То, что речь здесь идет о чем-то большем, чем о Просто идеальном воспоминании и памяти, можно прояснить с помощью одного мысленного эксперимента. Попробуем представить себе, что государство по соображениям экономии устраняется от всякой заботы о "памятниках прошлого". Приостанавливается деятельность по их сохранению, закрываются национальные музеи, архивы, и остаются самое большое их копии и фотографии. Ни одно правительство не пережило бы подобных мероприятий. Но почему? В чем состояла бы здесь субстанциальная потеря? Ведь все, что было бы утеряно, являло лишь материальную и физическую современность, телесное выражение прошлой истории, или даже всего лишь ее обломков. Но ведь в этих частях, как уже говорилось, представлено целое. Если же граждане все-таки еди-
 
 352
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 негласно одобрили такое решение правительства, то это означало бы конец нации, которая ведь никогда не являет собой некую последовательность временных моментов. Конечно, объективно ее история, которая служит определением нации, никуда бы не исчезла, но прекратила бы свое существование та субъективная идентификация с нацией, которая обеспечивает ее живую действительность и предохраняет ее от того, чтобы быть только историей. Ибо сюда относится не только материальная память, которую мы можем сохранить и об ушедших в небытие нациях, но и буквально - телесное о-современивание •национальной истории и при-сутствие прошлого в репрезентативных, выражающих целое частях. Но все это-· лишь следствия того образа мыслей и рода представлений, в которых идеальное и материальное становятся неразрывным единством.
 Прошлое, однако, живет не только в памятниках, грамотах и тому подобном, но и "продолжает жить" в разного рода праздниках, восходящих к памяти прошлого. Речь может идти о том, что прошлое рассматривается как архетипическое событие, которое имеет конститутивное значение для национального сознания и заново возрождается в контексте этих праздников, так что своим духом воздействует на живущих, которые тем самым приобщаются к его действительности. С этой точки зрения, отдельные люди, правда, могут изменяться, но неизменны определяющие их праобразы и национальные первообразы. Я напомню в этой связи о моих соображениях по поводу ."Вильгельма Телля" Шиллера. Но особенно впечатляющие примеры предлагает античность. К этому, помимо всего прочего, относятся и панафинейские праздники в Афинах, где воспроизводилось рождение городской богини и подтверждалась несгибаемая жизненная сила и твердость государства. Но праздники, посвященные национальному прошлому, могут просто служить цели превращения исторической идентичности в живую действительность, не думая при этом об^архитепическом повторении образцов прошлого. Тогда вполне возможно ясное осознание исторической удаленности соответствующих событий, в
 
 Глава 11. Феноменология национальной идентификации 353
 которых не видят нечто нормообразующее. И все же это именно часть нашей истории, и, следовательно, оно включается в нашу идентичность. Как иначе понять то, что во времена величайшего национального самоотчуждения в Германии к всеобщему удивлению тысячи людей пришли на большую штуттгартскую выставку, посвященную эпохе правления династии Штауферов? Что в .коммунистической Венгрии возвращение из США короны Стефана было воспринято как национальное землетрясение? Так, прошлое нации оказывается телесным и современным также и там, где оно уже более не выполняет типическую функцию, как это имело место в панафинейских праздниках.
 Национально значимое место
 В этой связи обратим наш взгляд на места национального значения. Зачастую лишь надпись еще возвещает о том, какие исторически значимые события проигрывались в соответствующем месте. Ничто иное, возможно, об этом более не напоминает. Современность может полностью изменить внешнюю картину. Где рос лес, теперь поле, где было побережье, там простирается широкая равнина. Но это ничего не меняет в отношении к этому месту, о котором и идет речь. В данном случае мы не воспринимаем это так, как будто исчезло содержание и осталось лишь место. Напротив, содержание и место - здесь неразрывны. "Новое место" словно сдвигается со "старого", в сравнении со вторым оно кажется чем-то неважным, акцидентальным, а старое субстанциально все еще находится "здесь". Поэтому-то знаменательные свидетельства "старых" мест не могут быть просто перенесены куда-то. Меняя свое место, они теряют свою субстанциальную идентичность. (Представим себе, что собор св. Стефана в Вене был бы снесен и вновь выстроен в Нью-Йорке.) Предложенная феноменология национального сознания как внутренняя идентификация с национальной идентичностью, которая только и получает от нее плоть и кровь, превращаясь в живую действительность, была направлена на категориальное и структурное исследование того, как люди de facto ведут себя в этой связи, как они при
 
 354
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 этом мыслят, чувствуют, представляют, какой опыт у них формируется. Подобный анализ национальной идентификации в дополнение к анализу национальной идентичности являет собой решающую предпосылку предметной верификации понятия нации, и большим скандалом нынешней политической философии является то, что все это оставалось для нее белым пятном. Хотя многие и упрекают национальную идею в том, что она является мифом, но они не знают, что это такое и не в состоянии предметно судить об этом. Данная феноменология пока еще не позволяет вынести суждения по этому поводу, но являет собой его необходимую предпосылку. Нам однако предстоит сначала привести еще несколько соображений.
 
 355
 Глава двенадцатая
 МИФИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
 Все формы представлений и образы мышления, которые были выработаны в феноменологии национальной идентификации, носят в то же время мифический характер. То, что следует под этим понимать, я подробно объяснил в своей книге "Истина мифа", и поэтому должен здесь ограничиться некоторыми итоговыми замечаниями и указаниями.
 Структуры действительности
 Под мифом не следует понимать какой-либо цикл историй о богах и уж, конечно, миф не является чем-то недействительным или неистинным. Напротив, речь здесь идет об определенной разновидности опыта действительности. На этот опыт накладывает отпечаток определяющие и основополагающие категории и формы созерцания, примерно так, как это имеет место в научном исследовании, однако содержательно они коренным образом отличны от категорий научных. Поэтому можно говорить о различных старуктпураа; действительности - мифической и научной. (При этом существуют и многие другие, которые не имеют отношения к нашей теме). Действительность дана нам лишь настолько, насколько это позволяют подобные структуры. Они служат для того, чтобы упорядочивать и перерабатывать ее феномены. Без них мы не смогли бы даже ставить вопросы действительности о ее связях и реалиях. Без этих структур мы словно слепые. Здесь мы, следовательно, имеем дело с априори всякого возможного опыта внутри определенного аспекта действительности (скажем, с априори мифа или науки). Такого рода априори поэтому относится к тем рамочным условиям, которые излагались в девятой главе. Как там уже говорилось, речь при этом идет об онтологии: а именно, об ансамбле основных понятий, категорий и форм созерцания, которые опреде-
 
 356
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 ляют самые общие структуры бытия. Вопрос о том, возможно ли в разных онтологиях, то есть в различных формах рассмотрения действительности и опыта, выделить некоторую "истинную", скажем, научную - как в это повсеместно принято верить, - •будет обсужден ниже. Здесь я прежде всего хочу показать, что феноменология национальной идентификации позволяет интерпретировать ее как идентификацию мифическую.
 Пример греческого мифа
 Каковы же типические формы явления мифа? Чтобы ответить на этот вопрос, я воспользуюсь примером греческого мифа. Дело не только' в том, что всем он нам хорошо известен, но также и в том, что нет ни малейшего сомнения, что речь в данном случае действительно идет о мифе. ·
 , Боги
 Мифические боги - это индивиды, которые несут значение всеобщности. Они - персонификации архе-типических сил. Афродита - это воплощение любви, Арес - войны, Аполлон представляет глубочайшую мудрость, Дионисий - состояние опьянения. Конечно, все это лишь грубая схематизация, которая не вполне отвечает дифференциации того, что воплощено этими богами, дифференциации, которая свидетельствует о восприимчивости мифа именно к многообразию и разнообразию действительности. И поскольку подобные силы сливаются друг с другом и зависят друг от друга, то и представляющие их истории о божествах выказывают иногда почти лабирин-топодобную сеть многочисленных, доходящих до путаницы отношений. Но это ничего не меняет в том, что боги - это потенции действительности, и в них отражены ее силы. Не теряя из виду глубины их сущности, мы можем оперировать с их схематизация-ми как аббревиатурами.
 Итак, в чем же смысл того, что Афродита - богиня любви, а Марс - бог войны? Это значит:
 везде, где имеет место любовь и война, эти боги субстанциально присутствуют и определяют более или менее типическое протекание событий. В каждом
 
 Глава 12. Мифическая структура национальной идентичности 357
 1 отдельном индивиде, в каждом особенном человеке,
 , следовательно, действует всеобщее содержание божества. То же самое имеет значение и для природы. В каждом зернышке присутствует Деметра, в каждом
 ; пласте земли - Мать земли - Гея, в каждой роще живет Пан, а во всех источниках - те же нимфы. И
 ; здесь, всеобщее божества сплавлено с ним как с осо-бенным, то есть с личностью, а следовательно, обра-
 I зуется сплав целого и части. Ибо в каждом отдельном явлении, в котором действует и которое субстанциально проникнуто божеством, последнее присутствует как мифическое целое, которое в соответствии с упомянутой дифференцированностью определяется в многочисленных историях. Тем самым, отдельное явление в то же время постоянно пребывает в поле напряжения этого целого и может подвергаться всевозможным преобразованиям, которые, казалось, первоначально не имеют ничего непосредственно общего с данной связью. И, наконец, мы наталкиваемся здесь на единство идеального и материального: нет такого духовного, которое бы тотчас же не материализовалось в мифе. Ибо принцип персонификации, который как раз выражает его своеобразие, всегда формирует в нем некоторый облик, который, соответственно, может являться физически. Этот феномен греки называли "епифанией" (богоявлением). Подобное явление, правда, случается достаточно редко. Но действие божественных сил в отдельных явлениях все-таки постоянно принимает физические формы, выражается ли это в молнии, в смене времен года, счастливом или несчастливом исходе битвы или скрыто в святилищах. Так, божественное начало беспрестанно обращается к нам, но не на человеческом языке, а в своих знаках - иоменах.
 Архе
 Архетипическое всеобщее содержание божественной силы действует в более точном смысле так, что отдельное, в котором она присутствует, подчиняется определенному типу правил. Магия любви показывает столь же определенные образцы поведения, что и ратный труд, поведение мудреца, пьяницы и тому подобное. Так, архетипические истории богов понима-
 
 35S
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 ются как события, которые случились однажды в неопределенное время и неопределенном месте и повторяются повсеместно там, где проникнутый ими отдельный и смертный человек, как было описано, ведет себя типическим образом. Итак, речь идет об историях происхождения, о греческих архе, которые снова и снова врываются, в пространствено-временную действительность и накладывают на нее отпечаток в виде определенным образом протекающих событий. Ее повторение есть буквально - вос-произведение ее самой. Некогда Афина показала людям, как нужно выращивать и использовать оливы, Деметра показала, как возделывать пашню, и божество все еще субстанциально присутствует, где это происходит, и заклинается с помощью молитвы и жертвы. В этом смысле и панафинейские праздники - повторяющееся событие, где постоянно по-новому воспроизводится рождение богини и государства, что и определяет действительность: прошлое и настоящее образуют единство.
 Мифические места
 В мифе всегда мыслится целостность. Поэтому место здесь не отделено от своего содержания. Ландшафт, космос - это сферы богов и пространства их действий. Пространство - это не чистая форма, которая может вместить любое содержание. "Верх" - царство олимпийских богов, "низ" - подземное царство. На Востоке господствует Эос, на Юге - Нот, на Севере - властвует Борей, на Западе - царство Гесперид. Всякое место, где обитает бог, это теме-нос, священный регион, и поскольку там присутствует бог, он наполняет его своей наличной субстанцией. В этом смысле все места, в которых он обитает, являются идентичными. Омфалос же может почитаться повсеместно, ибо он, считавшийся "центром Земли", означал как раз непосредственное присутствие богини земли. Лишь в "профанном" воззрении такие места отличаются друг от друга и могут вбирать в себя различные содержания или менять их. То же самое имеет значение и для событий, протекающих в природе и человеческом мире. С "профанной" точки зрения весной регулярно расцветают разнообразные
 
 Глава 12. Мифическая структура национальной идентичности 359
 цветы, но божественная весна - всегда одна и та же, эта весна должна пониматься как божественный номен. "Профанный" мир субстанциально проникнут В мифическими пространством и временем, которые действуют в нем как "священное".
 Мифическое и национальное мышление
 Итак, все это действительно показывает, что мифическая и национальная идентификация демонстрируют одинаковые структуры. Содержание этой идентификации, естественно,, отличается от содержаний греческих мифов, которые я рассматривал здесь лишь в качестве примера, но стиль и формы мышления в обоих случаях одни и те же: единство всеобщего и особенного, целого и части, идеального и материального, настоящего и прошлого. Мифическое мышление, следовательно, не связано необходимо с определенным циклом историй о богах, напротив, его можно обнаружить везде: например, в искусстве (которое почти всегда является мифическим), да и в повседневной жизни. Человек ведет себя мифически в состоянии любви или перед лицом таких событий как рождение или смерть, в общении с природой или в обращении со значимыми для него предметами, и даже в монотеистическом богослужении, то есть там, где политеизм категорически неприемлем. Политеизм- это лишь особенная форма проявления, один из вариантов мифического мышления, и не может быть полностью с ним отождествлен. Но между национальной идентификацией и мифическим существуют, как уже было показано, и другие точки соприкосновения.
 Нация также есть персонификация и вневременный индивид всеобщего значения, хотя это и не делает ее божеством. Тот же, кто пытается все-таки представить ее в виде бога, далеко выходит за пределы того, что непосредственно подразумевается под национальной персонификацией. Мы снова имеем здесь дело с чисто структурным отношением. И тем не менее в этом скрывается еще и нуминозная компонента. Я уже указывал на то, что правильно понятая принадлежность к нации переживается как судьба. В представлении о судьбе в противоположность ее
 
 360
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 единственной альтернативе - случайности - уже заложено именно трансцендентное, фатальное стечение событий (Fuegung). (Случайность никогда бы не называли фатальным стечением, ибо последнее всегда подразумевает осмысленную целенаправленность.) Но нуминозная компонента выявляется здесь и в другой форме. Действенность прошлого как постоянно воспроизводящегося настоящего устойчива и вечна, что обнаруживается в выходе за пределы смертного, земного и преходящего. Вечность понимается не в абсолютном смысле - ей не обладали ведь и мифические боги, ибо про них рассказываются как истории об их происхождении, так и об угрожающей им или их действительной кончине (великий Пан - мертв!), а, пожалуй, в том смысле, что жизнь нации - неоглядна и выходит за пределы жизни многих поколений. Все национальные святилища, то есть такие, которые безо всякого пафоса можно назвать конститутивными элементам национального самопонимания, поистине рассматриваются в трансцендентном аспекте, который далеко превосходит непосредственно данный мир чувственных явлений. В современности прошлого, задающего смысл национальным святилищам, разомкнута цепь "профанной" каузальности, для которой характерна лишь серийно-счетная временная последовательность. Поэтому все эти святилища несут в себе послание судьбы и присутствие мертвых. Но это означает лишь одно - присутствие нуминозного.
 Итак, если тот род опыта, о котором я говорю, является феноменологическим фактом, то возникает вопрос: чего надо опасаться, если оно все-таки существует? Предположим, кому-то открывается такой опыт во время осмотра символов имперской власти в венской сокровищнице, при посещении Вартбурга, дома Гете в Веймаре и·' т. д. Разве это не является естественным и достойным всякого внимания, не будучи чем-то двусмысленным? Характерным примером того, как мифическое мышление столь же непроизвольным, сколь и последовательным образом может проявляться внутри демократических государственно-правовых представлений, предлагает преамбула
 
 Глава 12. Мифическая структура национальной идентичности 361
 прежнего Основного закона Федеративной Республики Германии и Договора об объединении между ней и ГДР. Прежняя преамбула начинается такими словами:
 Преамбула Основного закона
 "В сознании своей ответственности перед Богом и людьми, воодушевленный волей сохранить свое национальное и государственное единство ... чтобы придать государственной жизни на переходное время новый порядок ... немецкий народ принимает ... данный Основной закон. Он относится и к тем немцам, которым отказано в этом соучаствовать. Весь немецкий народ в свободном самоопределении оставляет в силе требование свободы и единства Германии". В этой формулировке, как на само собой разумеющееся, указывается на идентичность и единство немецкого народа, и из этого выводится право говорить так же и от имени тех, кому отказано в свободном волеизъявлении. При этом уже объективно предполагается мифическая идентичность особенного и всеобщего, части и целого. Если бы это было не так, если бы, следовательно, принадлежность нации была бы лишь вопросом субъективного произвола, как могли бы мы тогда себе позволить говорить таким образом? В торжественности языка, в обращении к Богу провозвещена общенациональная судьба всех немцев, из которой исключена всякая профанная каузальность и случайность.
 Измененная преамбула
 Изменения преамбулы, вызванные воссоединением Германии, заключались, с одной стороны, в том, чтобы убрать те пассажи, которые затрагивали временный характер переходного периода, а с другой стороны, в том, чтобы подчеркнуть значение романтической аксиомы, о которой подробно рассказывалось в предшествующих главах, а именно, того, что подлинное и плодотворное понимание национальной принадлежности вообще возможно лишь в связи и во взаимодействии с другими нациями, то есть как раз не может быть раскрыто в состоянии шовинистической ограниченности. Поэтому преамбула была дополнена следующим:
 
 362 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 "В сознании своей ответственности перед Богом и людьми, воодушевленный волей служения делу мира во всем мире в качестве равноправного члена объединенной Европы, немецкий народ в силу своей законодательной власти принимает этот Основной закон". В этом духе написан и оставшийся без изменений первый абзац статьи первой, где сказано:
 "Немецкий народ признает неизменные и неотчуждаемые права человека как основание всякой человеческой общности, мира и справедливости в мире"1.
 Договор об объединении
 В этой связи важно также обратить внимание на "континуальность немецкой истории" в преамбуле Договора об объединении между Федеративной Республикой Германии и бывшей ГДР. Это еще раз прояснит подразумеваемый в преамбуле Основного закона смысл речи о немецком народе. Он понимается как надвременный индивид, который понимает и определяет себя посредством своей истории, придавая ей вечно живую действенность и реальность.
 Проект преамбулы
 То, что мое толкование нашего Основного закона действительно витало перед взором его отцов-основателей, можно убедиться из стенографического отчета Парламентского Совета от 1948 года. С особенной ясностью это выразил Томас Хейс, который позднее стал первым федеральным президентом Федеративной Республики Германии, и не может быть никаких сомнений в его либеральном, просветительском и государственно-правовом образе мыслей. Он предостерег от опасности изложения в стиле "исторической редакционной статьи", что лишило бы преамбулу достоинства непреходящего и вневременного, и продолжал: "В теологии идет речь о нуминозном, о чем-то таинственном и знаковом. И что-то от нуминозного должно содержаться в Преамбуле, только ради Бога - не в самой конституции, так как это затемнит
 ' Последовавшее в этом месте указание на достоинство человека, конечно, имеет своим источником скорее метафизику Немецкого идеализма: на чем мы сейчас не можем останавливаться.
 
 Глава 12. Мифическая структура национальной идентичности 363
 | правовые вещи; но возвышенный язык, торжественность слова, музыкальный ритм предложений должны остаться. Преамбула должна обладать магией слова. Можно говорить даже о профанной литургии, которая должна найти свое место в таком государ-
 I ственном Основном законе. Но нуминозное исчезает при таких обозначениях мест как Бонн, таких обозначений дат как первое сентября 1948 года, и таких названий как "Парламентский Совет". Парламентский Совет - это весьма милое название, но это ведь собственно мимолетное историческое название и маркирует лишь историческую ситуацию. Все это лишено Сакрального"2.
 ' Parlamentarischer Rat. Grundgesetz fur die Bundesrepublik Deutschland, Entwurfe. Bonn, 1948-1949. S. 75.
 
 364
 Глава тринадцатая
 ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПРАВОМЕРНОСТЬ МИФИЧЕСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО СОЗНАНИЯ
 Феноменология культурной и политической действительности - это одно, а оправдание этой действительности - другое. Здесь так же бесполезно указывать на то, что в мифическом национальном сознании речь идет об антропологической конституции человека, как на то, что его первородно-греховная (adamitische) конституция может служить ему извинением. Мы также не может удовольствоваться теоремой, по которой государство, - в особенности же современное, основывающееся на народном суверенитете, то есть, государство демократическое, - лишенное национальных связующих сил, рано или поздно будет разрушено в результате воздействий центробежных сил. Ведь вполне возможно, что миф, служащий основанием данных связующих сил, - просто фикция. И разве могло бы практически и долгосрочно функционировать то, что теоретически развенчивается как иллюзия?
 Нынешнее неприятие всего мифического, а тем самым, интуитивно· - и национального сознания, вызвано преимущественно двумя причинами, одна из которых - историческая, а другая - имеет теоретическую природу, что скорее относится к философии.
 Исторический отказ от мифа
 Историческая причина лежит в том страшном опыте, сформировавшемся в политических мифах недавнего прошлого. Это касается не только фашизма, который явно исповедовал политический миф, но и ста-линистских режимов бывших государств Восточного блока, где было удачно применено учение Жоржа Сореля о том, как придать политическим программам мифическое облачение'. Что же касается фашизма, то в его учении, как я уже показал в разделе о Чембер-лене, речь поистине идет совсем не о мифе, а о не
 George Sorel. Uber Gewalt.
 
 Глава 13. Онтологическая правомерность...
 365
 выдерживающей критики научной теории рас и о ее специальном приложении о превосходстве германской расы над всеми остальными. В крайнем случае можно говорить о псевдомифе, как я уже показал в мое книге "Истина мифа", где руководствовался анализом Р. Барта2. Сталинистские псевдомифы, однако, могут быть распознаны как таковые уже благодаря тому, что они проистекают из политической демагогической воли и, тем самым, лишены как раз той исторической непроизвольности и внутренней обязательности, которые характерны для каждого подлинного мифа. Относительный успех, который могут иметь псеводмифы, конечно, основывается на том, что они сумели использовать наличный мифический потенциал, антропологически заложенный в людях. Но в действительности речь при этом все же идет о хитроумном обмане, который рано или поздно становится явным. К сожалению зачастую лишь довольно поздно народам открывается то, какому злоупотреблению подверглась их любовь к отечеству, национальным культам и тому подобному. Это открывается - когда они уже давно перестали бессильно взирать на эту дурную игру и с отвращением отвернулись от навязанной им мифической помпы, которой окружили их власть имущие. В остальном я бы в этой связи хотел напомнить, что не только миф, но и наука не защищена от злоупотреблений, о которых сегодня уже твердит весь мир. И помимо псевдомифов существуют ведь и псевдонаучные идеологии. Сюда относятся, - перечислим лишь некоторые, - догматический марксизм-ленинизм и так называемый позитивистский сциентизм, проистекающий из современной веры в науку. Тот, кто предостерегает от опасностей, исходящих от реальных мифических отношений, не имеет права упускать из вида угрозу, которая исходит и от науки как одного из возможных средств разрушения мира. Но подобно тому, как такое злоупотребление наукой не может служить основанием для отказа от нее самой, так же и возможные опасности мифического мышления не дают нам права судить на этой основе о самом мифе.
 2 Barthes R. Mythen des Alltags, Frankfurt/M., 1975.
 
 366 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 Теоретический отказ от мифа
 Какие же теоретические основания привели к столь распространенному ныне неприятию мифического национального сознания? Каковы источники возрождающегося и непререкаемого Просвещения в современной политической философии, чему я здесь уже привел несколько характерных примеров? Почему они как огня боятся понятия "нация", так что в их трудах оно не попадает даже в предметный указатель? И все это вопреки тому, что оно неизменно раскрывается в невиданной рпрЗ(tm)4иткпЮ эффективности, и со времени революций в Восточной Европе вновь драматически доказало непреходящую витальность и притягательность. Почему "нация" стала для них чем-то вроде белого пятна, чем-то таким, на что они даже не смотрят или более не желают смотреть?
 Теоретические основания этого следует искать в утверждении, будто миф был опровергнут Просвещением и тем самым окончательно преодолен. Миф, поэтому, рассматривается как пережиток прошлых эпох человечества, как мертвая история, и согласно этому пониманию его нельзя пробудить к жизни. Для этих исследователей он вообще потерял тематический характер. Но почему же он считается теоретически опровергнутым? Потому что общепризнано, что Просвещение созвучно человеческому разуму, сво-бодным от предпосылок опыту х рациональности, в то время как миф отождествляется с наивным ослеплением и невежеством, но в особенности с иррациональным отношением к миру. Поэтому, согласно этим философам, он более не может быть воспринят современным человеком.
 Просвещение, невзирая на упомянутую критику науки, опирается на научную онтологию, которая во всем отлична от онтологии мифа3. Основополагающие целостные представления мифа взрываются наукой, всеобщее и особенное, целое и часть не могут более рассматриваться как единство, но жестко отделяются друг от друга. Соответственно возникают абсолютно иные пространственно-временные представления. Всякое воздействие трансцендентных прообразов исключается точно так же, как и мысль о власти судь
 
 Глава 13. Онтологическая правомерность...
 367
 бы. Предметные отношения и последовательности событий рассматриваются только как следствия про-фанной каузальности или исторических правил, а также и как результат слепого, бессмысленного и никак не объяснимого случая.
 Утверждение Просвещения о научной опровергну-тости мифа может быть сведено к утверждению, будто научная онтология является истинной, а онтология мифа - ложна. Если упомянутые мифические |;, категории и структуры суть чистые порождения фан-Ц тазии и не имеют отношения к действительности, то Ц таковыми будут и все основанные на этом отдельные | высказывания мифа. Но можно ли это действительно доказать? Способно ли Просвещение таким способом действительно разоблачить миф как неслыханную, длящуюся тысячелетиями историческую фикцию или иллюзию?
 Верификация мифической онтологии Ответ гласит: нет. Если не ссылаться на особые откровения, переживания очевидности и тому подобное, а подобно философам Просвещения придерживаться научных оснований аргументации, то для этого' способа аргументирования, а значит, и для аргументов против мифа и е пользу науки существует только две возможности: опереться либо на опыт, | либо на логику.
 Но в пользу какой-либо онтологии не может быть принято решение на основе опыта, поскольку чистого опыта не существует, но только лишь та или иная онтология определяет, что под ним следует понимать. Если по этому поводу принимается решение, то уже вся совокупная действительность начинает рассматриваться в определенном аспекте, как раз и зависящем от онтологии. Из этого вытекает, что различные аспекты этого рода выявляют также совершенно разные измерения действительности и всякое непосредственное сравнение между ними становится невозможным. Но на этом преимущественно и основы-
 3 Для подробного анализа и подробного сравнения обеих онтологии сравните: Хюбнер К. Критика научного разума (М., 1994); а также "Истина мифа" (М., 1996).
 
 368
 К. Хюбпер. Нация: от забвения к возвращению
 вается заблуждение просвещенческой критики мифа, так что миф сначала проецируется на онтологическую плоскость науки, а потом с триумфом доказывается неспособность мифа достичь того, что достигается наукой. Как будто в мифе речь не идет о чем-то совершенно ,ином, как будто в нем не устанавливаются принципиально другие цели, намерения, интенциональности и предметы познания! Если геолог рассматривает ландшафт с точки зрения возможного залегания полезных ископаемых, разве мы имеем право утверждать, что ему открывается настоящая действительность, в то время как художник, пытающийся постичь духовную сущность этого ландшафта и его отношение к человеку, оперирует лишь с фантомом? Или если бы мы стали отрицать, что и сам человек может рассматриваться, например, как в анатомическом аспекте, так и в аспекте его нравственного бытия.
 Однако помимо опытных средств и логические средства также оказываются здесь бессильными. Логика ничего не говорит о самой действительности, а лишь учит извлекать корректные заключения из установленных предпосылок, безразлично, являются ли они - взятые сами по себе -ложными или истинными. В предшествующих разделах уже было многократно показано, что рациональность означает всего лишь логическое мышление и поэтому не может производить никаких собственных содержаний, и не замечать этого - самое существенное заблуждение рационализма. Разум, о котором столь охотно говорили просветители, никоим образом не является разумом человеческой природы вообще, который лишь начиная с эпохи Просвещения полностью восторжествовал и благодаря своим адептам якобы окончательно пришел к самому себе. Напротив, это лишь разум определенного образца, которому слепо доверились просветители; это всего лишь - разум научного мышления.
 Догма Просвещения
 Поэтому философия Просвещения в целом покоится на теоретико-познавательной и философско-науч-ной догме абсолютизированной научной онтологии и
 
 Глава 13. Онтологическая правомерность...
 369
 отождествленного с ней разума. Этой догме следует возразить так: существуют мифические разум и онтология, а также и мифическая форма опыта, в то время как рациональность является чисто формальной логической способностью и во всех аспектах действительности действует одинаковым образом. И там, и здесь на основе онтологических предпосылок осуществляется логический вывод, и homo sapiens во все времена "размышлял" одинаково хорошо,, но лишь о других содержаниях и предметах.
 Онтология - это система опыта. Поэтому миф, вопреки все еще широко распространенному мнению, является такой же системой опыта, как и наука, но лишь с совершенно иным содержанием. И поскольку о такой системе, как показано, не может быть высказано суждения ни на основе логики, ни на основе опыта, то основания, на котором выстраивается просвещенческая критика мифа, оказываются фикцией.
 Итак, предшествующие соображения показывают, что как оправдание или обоснование мифа, так и оправдание или обоснование науки являются равно-возможными. Суждение о каждом из них может быть вынесено только исходя из них самих. В этом смысле можно говорить лишь об имманентной критике мифа и имманентной критике науки. Например, упомянутое разоблачение определенных мифов как псевдомифов свидетельствует об этом точно так же, как и научная критика определенных научных теорий. Но если здесь и нельзя говорить о теоретическом оправдании и обосновании, то все же имеет смысл высказываться о таком же праве мифа на существование, какое признается и за наукой. Это право состоит в том, что нет никакой теоретической инстанции, которая могла бы оспаривать предпосылки, которые только и делают ее возможной.
 Практические оправдания
 Быть может, существует что-то вроде практического обоснования7 В этой связи часто указывают на большие успехи, которые были достигнуты в науке, в особенности же в области естественных наук и техники. И все же, отвлекаясь от того, что согласно
 
 370
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 всеобщему принципу теории науки, которые я не буду здесь подробно обсуждать, успехи не свидетельствуют об истине обеспечивших их научных теорий, мы не имеем права забывать, что эти научные успехи и цели никак не обнаруживаются в целевых установках мифа. И здесь напрашивается аналогия с искусством: разве мы судим о нем по стандартам научных успехов? Разве в его связь с действительностью мы верим потому, что оно способно эти успехи продемонстрировать или как-то к ним стремится? И все же этот пример не должен вести к тому недоразумению, будто и миф, возможно, всего лишь эстетический феномен и поэтому не несет в себе никакой связи с практической жизнью. Мифические культуры могли на свой манер - мифически - овладевать всей полнотой практической жизни, а значит, и ее материальными сторонами и даже достигали удивительных технических результатов в рамках установленных для них целей, не обладая ни малейшим понятием о тех категориальных представлениях науки, скажем, каузальности как законе природы (это понятие было сформулировано лишь в эпоху Галилея). В данной связи я, прежде всего, отсылаю к здесь уже многократно упомянутому мифическому национальному сознанию, которое имеет основополагающее практическое значение для культурной и политической жизни, в особенности современного государства.
 Релятивизм
 Я хотел бы еще раз категорически возразить против того, будто бы равноправие различных онтологических систем является релятивизмом. О релятивизме можно говорить лишь в том случае, если подобные системы различным образом интерпретируют тождественное и не имеет значения, какую интерпретацию мы выбираем. Здесь же речь идет о том или ином измерении и аспекте действительности. Разве можно назвать релятивизмом, если один предмет рассматривается с его различных' сторон, - то сзади, то спереди и т. д.? Подобные аспекты действительности не противоречат друг другу, а наоборот, друг друга дополняют. Но если задаться вопросом, как возможно, что различные онтологические истолкования мира
 
 Глава 13. Онтологическая правомерность...
 371
 подменяют друг друга в глобальном масштабе, так что мы сегодня говорим о вытеснении мифического мышления таким, которое сформировано наукой, то я напомню о том, что говорилось в предшествующих разделах о диахронном развитии систем правил и структурированных множествах систем. Научное объяснение исторического вытеснения мифа относилось бы тогда к области феноменов, которая опирается на некое необъяснимое основание. Как я показал, это - следствие самого понятия научного объяснения. Для мифа, напротив, главным основанием является Нуминозное и Судьба. В остальном, - как бы не объяснялось всемирно-историческое событие этого вытеснения, - мы всегда при этом должны пользоваться определенной онтологией и вытекающим из нее понятием объяснения, будь это научное или мифическое объяснение. Ни первое, ни второе не является теоретически необходимым.
 Но также выясняется, что вопреки этому вытеснению мифическим мышление и представления неизменно продолжают живо проявляться в искусстве, религии и почти во всяком важном экзистенциальном опыте и, наконец, в национальной идентификации. Ни одно научное объяснение не способно что-либо здесь решительно изменить. Но познание того, что всякое усилие по разоблачению мифа нации как некоторой фикции или иллюзии исторического масштаба обречено на неудачу, возвращает нам свободу беспрепятственно раскрывать то, что изначально - осознанно или неосознанно - определяло нашу жизнь.
 Я подвожу итог: национальная идея, как она здесь понимается, освобожденная от ее националистических, шовинистических или расистских искажений и включенная в связь с другой соответствующей национальной идеей, - доказывает свою бесспорность как в своем научном, так и в мифическом аспекте. Ее практически-политическая необходимость для современного, основанного на демократии и народном суверенитете государства, - которое, следовательно, зависит от определения понятий народа и нации, - тем самым обнаруживает свое теоретическое основание и правомерность.
 
 372
 Гггава четырнадцатая
 ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ КРИТИЧЕСКОЕ РАССМОТРЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ РОМАНТИЗМА
 Научные категории структурированных исторических системных множеств и исторических систем правил, равноправие различных онтологии, проясненное теоретико-познавательным образом, и связанный с этим аспектный характер действительности, а значит, правомерность мифических форм опыта, определение мифической онтологии через ее сравнение с онтологией научной и, наконец, вытекающее отсюда понимание мифической природы национального сознания, - все это я привожу для того, чтобы придать глубинной субстанциальной идее политической философии классического романтизма новую форму, адекватную современной системе идей. Некоторые представления этой философии, напротив, оказались частью слишком узкими, частью ошибочными. Сюда относятся романтические понятия нации и народа, отождествленные с этнически гомогенными образованиями, а также различные романтические взгляды на идентичность нации. И все-таки в политической философии романтики проступил еще один, конститутивный элемент национального сознания, к которому я должен еще раз обратиться. Речь идет о сословном членении национального общества.
 Вопрос о сословиях
 Политическая философия романтизма выстраивала тесную связь между сословным делением и национальным сознанием. Вспомним об учении А. Мюллера, в котором дворянство репрезентировало историческую устойчивость нации, а буржуазия - меняющиеся и временные условия ее явления. Это и было собственно причиной выдвижения требования сохранять конституционную монархию, если это было возможным.
 Сословия исчезали вследствие промышленной революции, хотя в отдельных профессиональных груп-
 
 Глаеа 14. Заключительное критическое рассмотрение...
 373
 ,пах и профессиональных кастах все еще сохранялись организационные формы, напоминающие сословные. Сегодня они выступают в форме больших объединений. Можно вспомнить различные профсоюзы, союзы предпринимателей, отраслевые объединения и палаты, скажем, торговые, сельскохозяйственные палаты, союзы врачей и тому подобное. Для вступления в такие - подобные сословным - собрания учитываются определенные квалификационные требования, и существуют суды чести, которые могут принимать решения об исключении из таких объединений. Обязательные вступительные взносы формируют совместный капитал, их членам выделяются кредиты, образуются кооперативные производства и так далее. Внутри профессиональных групп регулируются рабочее время, тарифы, гонорары, ведутся переговоры о нормах и типах производимых продуктов.
 Решающее различие между нынешними профессиональными кастами и теми сословиями, которые в эпоху Мюллера конституировали государство, состоит в том, что эти профессиональные слои в соответствии с постоянно меняющимися потребностями современного индустриального общества предлагают широкое многообразие свободных и раскрепощенных производственных отношений, которое едва ли можно привести к упорядоченной систематике а 1а Мюллер. Поэтому они, как моменты расчленяющегося органического Целого, не могут своей структурой снова и снова приспосабливаться к его 'узловому пункту.
 Правда, это еще не означает, что мюллеровская систематика сословий прямо-таки несовместима с современным государством. Ее каркас сегодня повсеместно сохранился там, где мы, как, например, в многочисленных европейских странах, в том числе в Англии, классической демократической стране, имеем дело с конституционной монархией. Во всех этих странах вопреки всей гибкости и динамике современных профессиональных групп все еще сохранятся разделение на дворянское и третье сословия, и хотя дворянство и лишилось почти всех своих прежних функций, оно все же обладает важнейшей: неизменно
 
 374
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 играет как раз ту роль, которая ему отводилась Мюллером, а именно, в своих выдающихся личностях представляет нечто надвременное и историческую устойчивость нации. Для существования нынешних королевских домов и аристократии в государствах с демократическим устройством вообще нет никакого другого основания.
 Это, правда, ничего не меняет в том историческом опыте, что сословное государство Мюллера, как и предпочитаемая им конституционная монархия, не являются необходимым условием национальной идентичности или идентификации. Необходимым условием этого является только укорененность государства в его национальной истории и связанном с ней представлении о надвременной, общей судьбе. Если Англия может служить примером современной конституционной монархии, то Франция предлагает другой пример. Чем была бы Франция без чувственного воплощения своих многочисленных национальных символов, разнообразных монументов, национальных культовых мест, своих праздников в память об исторических событиях?
 Национальная экономия Мюллера
 Здесь, однако, будет уместно еще раз критически рассмотреть романтическую национальную экономию А. Мюллера в связи с романтической идеей сословий, что мы прежде лишь излагали, не вступая в дискуссию.
 С одной стороны, экономика в техническую эпоху играет несравненно большую роль, чем когда-либо, а с другой, в ходе ее развития в направлении свободного рыночного хозяйства она, кажется, все более и более подрывает все национальные границы. Нынешнее потребительское общество самым тесным образом связано с рыночными процессами и глубоко затрагивает жизнь каждого отдельного человека. Значит ли это, что отрытая романтикой конституция человека, являющего собой одновременно нечто индивидуальное и национально всеобщее, должна быть скорректирована в той мере, в какой в этом всеобщем национальное все более вытесняется интернациональным? Не приводит ли рынок к однообразию чело-
 
 Глава 14. Заключительное критическое рассмотрение... 375
 века, и не является ли это еще одним косвенным свидетельством необходимости угасания национального сознания в современном мире?
 Мюллеровское учение о меновой стоимости (которая всегда выражает одновременно объективное и субъективное, гражданское и личное, никогда не бывает статичной, может определяться лишь в ходе ее потребления), его идея об источнике меновой стоимости, о товаре и деньгах, о разделении труда и свободном рынке, - все это и сегодня в своей существенной части может рассматриваться как общее достояние. Ему едва ли можно возразить даже там, где он указывает на аналогию между языком и деньгами как фундаментальными общественными средствами коммуникации и выводит из этого определенные заключения: подобно тому, как язык одновременно сохраняет и приводит в движение капитал опыта и знаний, так и деньги оказываются двигателем товарного и вещного капитала. Но при этом, согласно Мюллеру, язык, дух, опыт, знание являют собой медиум стоимости вещей, - безразлично представлены ли эти вещи чем-то духовным или физическим. Он, превзойдя в этом Адама Смита, правомерно указал на 'значение духовного капитала, содержащегося в книгах, произведениях искусства, библиотеках, школах; университетах, газетах, рынках и тому подобном.
 Но романтический элемент его учения о хозяйстве выступает только тогда, когда для обозначения духовного содержания, определяющего меновую стоимость, потребности и продукты, он использует выражение "национальная мудрость" и "национальный дух". Вспомним, что именно "национальное чувство" пропитывало собой и определяло, по его мнению, все великие национальные фонды, деньги и труд. Тот же самый национальный дух действует в отношении спроса и предложения. Так, экономика несет на себе печать национального духа, и он придает ей особенное очарование и привлекательность. Поэтому, согласно Мюллеру, постоянный рост создаваемых меновых стоимостей - это неистощимое воплощение духовных и физических сил нации. И говоря о ее
 
 376
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 благосостоянии, нужно, согласно Мюллеру, подразумевать лишь совокупность материальных и духовных благ, материальных и духовных способностей. Решающим, в конечном счете, оказывается духовный потенциал, поскольку только здесь потребность, меновая стоимость, и имущество имеют свои подлинные корни.
 И все-таки Мюллер был весьма далек от того, чтобы говорить лишь о национальном народном хозяйстве, скажем, о закрытом торговом государстве в смысле Фихте. Напротив, к аксиомам его философии принадлежит положение о том, что подлинная национальная идентичность вообще возможна .и может быть осознана лишь во взаимодействии с идентичнос-тями других наций. Если для него народное хозяйство является субстанциальным выражением национального духа, то последовательно его можно воплотить лишь во взаимодействии с другими национальными экономиками. Свободная экономика, за которую он решительно выступает, должна, следовательно, развиваться не только внутри государства, но и в контесте его внешней политики. Большой доход, который в силу этого будет приносить торговля, в то же время станет огромной прибылью для нации в целом.
 Национальная экономика сегодня
 Конечно, верно, что интернализация торговли приняла сегодня такие масштабы, что ее национальные черты практически отходят на задний план. Однако они не исчезают бесследно. Иностранные инвестиции, совместные предприятия, оффшорные рынки, международные займы и ценные бумаги, фьючерсные сделки и так далее, могут быть обращены на пользу и приносить доход отечественной индустрии, которая несет в себе нечто индивидуальное. Это имеет отношение, например, к индустрии моды и одежды с ее вершинами во Франции и Италии, далее к пищевой промышленности, особенную привлекательность которой как раз и придает фольклорная окраска. Стоит упомянуть далее производство украшений и ремесло, выпуск книг, где можно увидеть выраженные национальные разли-
 
 Глова 14. Заключительное критическое рассмотрение... 377
 чия, да и, конечно, вообще все то, что появляется на культурном секторе рынка. Всякое обычное хождение за покупками в чужой стране непроизвольно принуждает к сравнению с собственными продуктами и одновременно излучает то очарование, которое иной национальный мир всегда оказывает на людей. Важно и то, как обращаются с товаром. Например, жизнь восточного базара показывает ментальность, которая существенно отличается от ментальности северного европейца, но различия такого рода имеются и внутри самих европейских стран. Вообще этикетка "Made in" имеет неоценимое значение. Разве американские перекрестки не выражают что-то от американского образа ясизни? Разве в той солидности и прочности, которая присуща дизайну "Мерседеса", не выражено нечто такое, что весь мир ощущает как типично немецкую черту? И не проглядывает ли в "Ситроене" что-то "типично" французское? Но подобные наблюдения должны учитывать и производственный трудовой стиль. Разве не заметно то своеобразие отношений, которые формируют к "своему" предприятию владелец, управляющий или рабочий? -g
 Чтобы все это еще раз уточнить, рассмотрим
 несколько примеров. В Италии предприниматель - в определенной культурно-исторической ситуации - как "Padrone" играет гораздо более заметну^о роль, чем в Германии, где на передний план все более выступает управляющий. В этой связи стоит напомнить о том экономическом правиле, что в результате накопления валюты в некотором бурно развивающемся хозяйстве за границей постепенно возрастает количество закупаемых товаров, которые там дешевле или лучшего качества, так что в конечном счете отмирают соответствующие отрасли отечественной индустрии, что пропорционально усиливает развитие зарубежных. Не способствуют ли последние национальной идентификации? Стоит вспомнить и о распространяемых в некоторых странах призывах покупать национальные продукты. Даже в США, где понимание свободной торговли, быть может, выражено сильнее, чем во всем остальном
 
 378
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 мире, знакомы с лозунгом' "Покупайте американское!". Такие требования, несомненно, являются экономически ложными, но ни в коем случае не должны истолковываться как обязательно шовинистические, они лишь выражают национальный образ мысли, который требует прежде всего поддерживать отечественные марки и земляков. И, наконец: разве любая экономическая сфера, которая неразрывно связана с языком, всегда должна также оставаться замкнутой в его границах? Вспомним хотя бы о широкой сфере средств массовой информации. В остальном всякое явление гражданской жизни предполагает определенную форму организации, которая всегда имеет и свою необходимую экономическую сторону. Но ясно, что такие организационные формы обусловлены, прежде всего, национально и выступают в национальной форме.
 Интернационализация
 Этим мы, конечно, нисколько не отрицаем интернационализации широкой сферы производства и соответствующих ей потребностей, как и широкую интернационализацию производственных отношений, способов производства, и тому подобного. С одной стороны, в различных странах все активнее покупаются одинаковые продукты не только потому, что благодаря хорошо функционирующей международной торговле хороший продукт лучше купить в определенном секторе, но и потому, что вследствие массовых передвижений и путешествий все более однородными становятся субъективные потребительские предпочтения. Вспомним о таких ведущих на рынке продуктах как IBM-совместимый компьютер, о всеобщей популярности, которую вызывают "фаст фуд", джинсы, кока-кола и так далее. Оборотная сторона этого состоит в том, что определенные товары постепенно исчезают из торговли. Насколько при этом страдают глубоко укорененные национальные привычки жизни, сегодня показывает мировое сравнение ванных комнат. Они практически повсеместно устраиваются в американском стиле - с душем как непременным атрибутом.
 
 Глава 14. Заключительное критическое рассмотрение...
 379
 "Но, с другой стороны, именно поступательно ^развивающаяся интернализация торговли оказывает воздействие на укрепление национально-экономических особенностей. И здесь мы вновь приведем несколько примеров. Германия пользуется славой в про-^иаводстве особенно технически выверенных, солид-|яЫх и прочных изделий. Но этот "имидж" был осознан немцами именно в рамках мировой торговли. Это при-^вело к тому, что немецкие фирмы специализируются и получают выгоду как раз от этих национальных качеств. В известном смысле такая национальная спе-Я цифика подвергается значительным колебаниям. С .другой стороны, итальянские машиностроители це-s нятся как гибкие, быстро реагирующие техники, ко-! торые, производя практичные и привлекательные в ценовом отношении продукты, сумели приспособиться к требованиям рынка. Также и эта национальная слава ими полностью осознается и накладывает отпечаток на организацию их предприятий. Какие национальные перспективы сотрудничества вытекают из этой связи, показывает индустрия моды. Итальянская мода во всем мире рассматривается как авангардистская. Постепенно итальянцы настолько срослись с этим мнением, что их продукты все более отрывались от вкусов "нормальных" потребителей. Тем самым они уступили некоторые части рынка немецким фирмам, которые сумели связать немецкую традицию менее оригинальной, но зато более практичной моды с итальянским духом. Итальянская и немецкая мода развивались в таких дополнительных друг другу направлениях. Для обозначения процессов, которые имеют своим следствием определенные "формы имиджа" продуктов, предприятий и даже национальных экономик, современное учение о народном хозяйстве применяет особенное выражение: говорят о позиционировании.
 Национальное позиционирование
 Национальное позиционирование полностью осознается и становится желаемым результатом, благодаря чему предприятие отличает себя от конкурентов и занимает прибыльную нишу. Подведем итог:
 если на основе антропологических, исторических,
 
 380
 К. Хюбнер. Нация: ото забвения к возвращению
 философских и других оснований невозможно отрицать значение национального фактора, если он продолжает оставаться конститутивным элементом всего государственно организованного общества, то 'не существует и такой национальной экономики - существенной части национальной жизни, которая не испытывала бы на себе его воздействия. Но это влияние - еще раз вспомним здесь Мюллера - осуществляется в постоянном взаимодействии и непрерывном противостоянии с другими национальными экономиками.
 
 381
 Глава пятнадцатая НАЦИЯ И ЕВРОПА. ПЕРСПЕКТИВА
 Как мы видели, вершиной труда Мюллера стало требование включения отдельных наций в более вы-
 |t сокое сообщество государств - в виде конкретного европейского союза, а не абстрактной утопии человечества. Обсуждение о мюллеровских представлениях подводит к вопросу, как сегодня на развиваемом здесь теоретическом основании может быть определено от-
 | ношение нации и Европы. Европейская идея Мюллера Попытаемся еще раз связно представить мюлле-ровскую дедукцию "Европейской идеи". Государство нуждается во внутренних связующих силах национального сознания. Но к этому сознанию субстанциально относится и связь с интегративными силами других наций. Лишь во взаимодействии, плодотворном обмене, конкуренции нация может прийти к своему полному раскрытию. Лучшим основанием для этого является мир и регулируемая, упорядоченная кооперация при одновременном сохранении собственной сущности. Единая и объединенная Европа, следовательно, необходима уже именно потому, что она является интегральной составной частью самой национальной идентичности и гарантом ее сохранения. Здесь важно, чтобы, с одной стороны, нации не растворялись в Европе, а с другой, чтобы внутренние связующие силы единой Европы выстраивались аналогично внутренним силам каждой отдельной нации. Другими словами, нация и Европа должны дополнять друг друга. Европа - интегральная составная часть каждой из своих наций, и каждая из ее наций - интегральная составная часть Европы.
 Это описанное Мюллером отношение можно перевести в следующую форму: аналогично многократно здесь описанным особенностям многонационального государства сознание европейской нации вбирает в себя сознание наций, ей принадлежащих, при пол-
 
 382
 К. Хчрбнер. Нация: от забвения к возвращению
 ном его сохранении, и наоборот, последнее сохраняется как раз потому, что вступает в сознание европейское. И действительно: чем бы были немцы без французов и итальянцев? И чем бы были последние без всех остальных европейских наций? Ни политическая, ни культурная история любой из них не может быть отделена от истории целого, которое называется Европой.
 Мюллер по праву оспаривает, будто торговля или человеческие права могут образовывать достаточное или также просто подходящее начало для требуемого и обоснованного общеевропейского сознания. Торговля не порождает из себя самой подобного сознания в форме эгоцентрической "системы потребностей", но напротив, как уже показано, волей неволей определяется этим всеобщим духом. Что же касается классической формулировки прав человека, то их принципом является абстрактный индивидуализм, не учитывающий двойственной природы человека, который, с одной стороны, является индивидуальностью и личностью, а с другой, обнаруживает свою идентичность в национальном целом. Поэтому конкретное право человека в противоположность абстрактному состоит в свободе каждого человека обладать как своим собственным, так и национальным бытием.
 Хартия ООН
 В требовании самоопределения народов, которое выдвигает сегодня первая и пятьдесят пятая статьи хартии ООН, Мюллер увидел бы подлинное основание человеческих прав. Лишь на этой основе, по его мнению, свобода совести, вероисповедания, правовое государство могли бы найти конкретное воплощение. Национальное бытие, в том числе и в виде европейского сознания, должно быть предпосылкой того, чтобы права человека обрели общезначимый смысл.
 Но вопрос как раз в том, на что должны опереться необходимые для единства Европы связующие силы. Какая же общая идея должна лежать в их основе, идея, которая была бы аналогична духу той или иной входящих в нее наций?
 
 Глава 15. Нация и Европа. Перспектива
 383
 Мюллер полагает, что эта идея обнаруживается в христианстве. Подобно тому, как нация вообще может понять себя только во взаимодействии с другими
 ! дациями, так и в христианской религии она понимает себя в качестве члена охватывающего ее человечества. В этом смысле национальная идея и идея человечества образуют у него диалектическую связь. Христианство показывает людям их связанность - как на основе общечеловеческой судьбы, так и на основе веры в общего Бога, которому равно близки все на-
 | роды. Из этого Мюллер в конечном счете выводит
 |, политическую роль церкви и международное значение сословия священников. Он осознанно привязывает к этому идею средневековой универсальной империи, которая никогда не была единым униформистс-ким государством. Однако порядок в ее провинциях пронизывала общая идея, образующая свод над всеми
 ,'' входящими племенами и нациями.
 Против этой попытки обоснования европейского национального духа могут быть приведены два напрашивающихся возражения. Во-первых, христианство более не является общеевропейской реалией. (Во времена Мюллера неевропейские государства еще не играли достойной упоминания роли). И, во-вторых, на этом континенте христианство не имеет прежней, когда-то ей свойственной власти. Поэтому было бы бесперспективно придавать сегодняшней церкви то повышенное политическое значение, которое ей приписывал Мюллер, что с его позиции было вполне естественным. Итак, мы должны отказаться от надежды обнаружить в христианстве искомое специфическое внутреннее сознание единой Европы, что было возможно прежде. Европейские институты
 В чем же тогда состоит это единое сознание? Ведь немало людей вообще в нем сомневаются1. С другой стороны, уже последовали необратимые шаги в направлении к объединенной Европе. Я назову хотя бы важнейшие из ее учреждений, а именно, Европейский валютный союз. Комиссию Европейского Сообще-
 Ср.: Mine A. La Grande illusion. Paris, 1989.
 
 384 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 ства. Европейский Совет Министров, Европарламент, Совет Европы, Европейский Суд. Произошел отказ от многих национальных суверенных прав в пользу Европейского сообщества. Согласно опросам, большая часть европейцев видит в нем единственный путь к защите "национальной, исторической и культурной идентичности" и требует "действительного объединения европейских стран"2. Но здесь уже было указано, что его первоначальные по преимуществу экономические основания не могут рассматриваться как достаточные. Также и растущее сопротивление стремлению к централизации и униформизму, проявляющемуся в деле европейского объединения, ни в коем случае не имеет лишь экономических причин, а коренится именно в сознании угрозы, что культурная и духовная сторона может раствориться в экономике. В культурном и духовном аспектах Европа может пониматься лишь как единство в многообразии, как целое, образующее свод над многочисленными культурными ликами Европы. В конце своей жизни Жан Моне, один из творцов современной европейской мысли сказал:
 "Если можно было бы в мире начать все с начала, я бы начал с культуры".
 Комиссия ЕС
 Комиссия ЕС, задача которой состоит в налаживании политических, военных, экономических и духовных связей, широко известна. В европейском знамени и гимне для мифа Европы пытаются найти такую же опору, на какой всегда основывался и миф национальный. И в Заявлении о принципах Европейской Комиссии, которое относится к так называемым Единым европейским актам от 1987, выдвигается требование "Усиления развития европейского общества"3. Повсюду заметны усилия рассматривать Европу как нечто большее, чем внешний союз с ограниченным целями, ощущается - жизненно важная - потребность в более глубокой, духовной связанности, но
 2 Euro-Barometer. Nr. 27. S. 23.
 3 In: EG-Kommission: Bulletin der Europaischen Gemeinschaft, Beilage. 1/87. S. 5-28.
 
 Глава 15. Нация и Европа. Перспектива
 385
 то, в чем она собственно состоит, об этом есть лишь смутные представления.
 При всем том для такого эпохального дела объединения какое же фундаментальное значение имела бы ясная и прозрачная концепция этого процесса! Но до сих пор отсутствует настоятельно необходимая для этого философская рефлексия, поскольку нынешние политические философы в своем слепом топтании на почве классического Просвещения хотя и много говорят об индивиде и его правах, но едва ли задумываются об изначально предпосланных ему, необходимых для формирования общности, национальных и исторических отношениях. И здесь снова мстит за себя то обстоятельство, что были полностью оборваны все нити, соединяющие нас с романтизмом. Ибо ключом к духовному значению Европы является понимание национальной идеи, которая только и может быть положена в ее основу. Кто не способен раскрыть сущность национальной связи, тому закрыт доступ и к сущности той более высокой связанности, которая не только обеспечивает внешнее единство Европы, но обосновывает его во всей глубине.
 Европейская национальная идея
 Европа, рассматриваемая не только как внешнее, но и как внутреннее единство, не может означать ничего другого, кроме великого многонационального государства, структура которого, и на это я уже многократно указывал, состоит в том, что надстраивающаяся национальная идея, а именно, идея единого многонационального государства, заступает на место идеи отдельной нации в группе связанных в нем наций. Но это не означает снятия национальной идеи. Лишь в такой "супранациональной идее" может состоять та идентичность, которая всегда образует предпосылку для внутренней идентификации с подобным политическим образованием и, тем самым, для тех внутренних связующих сил, которые только и обеспечивают его устойчивость и существование. Итак, подобно тому, как в многонациональном /государстве компонента всеобщего состоит в двойственной природе каждого отдельного из его граждан - с одной стороны, в его более узкой национальной
 
 386
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 принадлежности, с другой стороны, в более широкой (скажем, и как немца, и как швейцарца), - так же обстоит дело и в объединенной Европе, которая стремится и должна стремиться стать чем-то большим, чем просто системой общей торговли и союзом. Здесь каждый гражданин мог бы идентифицировать себя как со своей нацией, так и с Европой.
 Непосредственный опыт такой многослойности можно легко испытать. Например, если немец отправляется в другую европейскую страну, то чаще всего он быстро осознает свою немецкую идентичность, независимо от того, насколько он ей действительно отвечает. Если же он отправляется, скажем, в Америку, Африку или на Восток, то ощущает себя европейцем:
 на передний план при этом выступают более общие культурные различия4. -И все же эта заложенная в каждом отдельном человеке компонента всеобщего допускает и более глубокое истолкование. Ведь здесь выявляется и влияние его малой родины, его рода-племени. Так, при более близком рассмотрении даже самое однородное государство выказывает черты государства многонационального. Живое политическое
 4 В данной связи особенно показательным является то обстоятельство: что сознание "быть европейцем" частично проступает именно в экономической сфере. Так, к примеру, процесс потребления в США оказывается в высшей степени инновативным, а в Европе, напротив, - скорее консервативным. Такие продукты как микроволновая печь, плеер, fast food, баночное пиво и многое другое в Европе завоевывали рынок значительное медленнее, чем в США. Также на цели и ценностные представления в США сильнейший отпечаток накладывает "американская мечта" быстрого накопления денег и богатства. Это ведет к тому, что в планировании, инвестициях и других действиях учитываются в основном краткосрочные перспективы, в то время как в Европе скорее - среднесрочные, а в Японии долгосрочные перспективы. Американские фирмы публикуют свои финансовые отчеты каждый квартал и оказываются под большим давлением необходимости повышать свою прибыль. Поэтому так редки инвестиции в будущий рост, которые снижают первоначальную прибыль. Например, плохо развивается система сбыта, поскольку она требует начальных затрат, а не увеличивает оборот и не приносит прибыль. В США в отличие от Европы на первом 'плане находится принцип достижений, который оттесняет на задний план социальные интересы сотрудников, традиции и тому подобное. С этим связано то, что в американских фирмах принцип помощи пожилым играет значительно меньшую роль, чем в Европе. В первую очередь расчет делается на динамичность молодежи.
 
 Глава 15. Нация и Европа. Перспектива
 387
 бытие действительно развивается лишь там, где эта многослойная идентичность беспрепятственно раскрывается во всей своей полноте и индивидуальности. Если эту разложимую на различные элементы компоненту всеобщего каждого отдельного человека сравнить с концентрическими кругами, которым сопоставлены, например, такие обозначения как саксы, немцы и европейцы, то придется признать, что, как правило, интенсивность обсуждаемой идентификации убывает по мере движения от центра к периферии. Но даже отвлекаясь от того, что это не отменяет ее наличия, имеется достаточно исторических примеров того, что временами эта интенсивность может смещаться и от центра к периферии. Прежде всего, это происходит в часы опасности. Когда однажды у ворот Вены появились турки, европейское чувство общности пробудилось с новой силой и оттеснило отдельные интересы на задний план. Но это чувство общности как раз и является идентификацией с определенной идентичностью, в данном случае как раз с европейской.
 Человечество
 Становится очевидным, как трудно будет выстроить идентификацию со всем человечеством. "Человечество" - это идея, неизвестная в древности и впервые получившая распространение в греческой философии, затем в христианстве и, наконец, в Просвещении. Несомненно, и эта идея ныне выказывает политическую действенность, и не только в вопросе о правах человека, но и в том всеобщем чувстве солидарности, которое особенно ярко проявляется в катастрофах - в каком бы уголке мира они не происходили. И все же, - вновь прибегая к образу концентрических кругов, - она занимает место на самой крайней периферии. Этим представлениям, неизбежно получающим оттенок утопии, скажем, в смысле мирового правительства, мы поэтому не будем посвящать слишком много нашего внимания, а, напротив, удовольствуемся тем, что будем выстраивать наш собственный национальный и европейский дом.
 Итак, возвращаемся к нашему рассмотрению. Из него вытекает, что правильно понятая идея единой
 
 388 К. Хюбнер. Нация: ото забвения к возвращению
 Европы должна базироваться на принципах "объективной идентичности" и "субъективной идентификации" с данной идентичностью.
 Как мы видели, это взаимодействие между нациями является конститутивным для сознания идентичности всякой из участвующих в этом наций. В данном случае это взаимодействие исторически проявляется в виде взаимозависимости европейских наций. Каждая из них - это интегральная часть целого, а именно, Европы. Но это целое вообще может быть понято лишь в свете собственной идеи идентичности, как определенное целое, а тем самым, как неповторимая индивидуальность.
 Если же идентичность и неповторимая историческая индивидуальность Европы понимается по аналогии с' идентичностью нации, то было бы вполне логично, если на Европу мы перенесем и все остальные, характеризующие нацию категориальные структуры. И Европа в данном виде может быть осмыслена в рамках как синхронной, так и диахронной регулятивной идеи структурированного системного множества, и динамика ее исторического развития восприниматься как судьба. Быть европейцем - не является ли это судьбой в том же смысле, что и принадлежать к некоторой нации?
 Миф нации и Европа
 Но тогда мифическое сознание накладывает свой отпечаток на идентификацию с европейской идентичностью в том же самом, уже установленном смысле, как это происходит и с национальной идентификацией. В результате мы приходим к следующему: в особенных исторических рамочных условиях нашего континента миф нации неразрывно связан с мифом Европы. И правомерность первого обосновывается также как и правомерность второго. Еще раз процитируем Ортегу-и-Гассета: "Если мы в порядке эксперимента представим себе, чем мы являемся в качестве "национального явления", если мы попробуем снять с немца его одеяние в виде всех его нравов, мыслей и чувств, которые он перенял от других стран этой части Земли, то мы со смущением увидим, сколь невозможна уже такая форма существования. Четыре
 
 Глава 15. Нация и Европа. Перспектива.
 389
 пятых всего, что мы имеем, это европейская система идей"5. Насколько тесно смыкаются друг с другом национальные и европейские идентичность и иденти-|. фикация, но не менее глубоко срослись и укорененные в них мифические представления!
 Если все же есть сомнения в будущей силе общеевропейского сознания, в достаточной привлекательности европейского мифа, то это зависит не от того, что оно не имеет в себе реального fundamentum in re (основания в самих вещах), а не в последнюю очередь от того, что философская рефлексия полностью игнорирует это вопрос. Этот дефицит рефлексии не только заставляет людей почти забыть, что дух нации является непременным источником их жизни, но оставляет это поле тем, кто во имя мнимо прогрессивной идеи человечества высмеивает якобы консервативные речи о так называемых "европейских ценностях". Идея Европы лишается, таким образом, своего субстанциального содержания и прямо-таки выворачивается наизнанку: она служит лишь в качестве козырной карты против мнимой ограниченности национального мышления. Так, выдвигаются требования отказаться от культурного своеобразия, и не только европейского, и построить так называемое мультикультурное общество, в котором должно быть перемешано и по возможности релятивировано всякое многообразие.
 Опасности мульгикультуры
 Вопрос состоит в том, какая еще охватывающая идея может в этом случае опосредовать связующие силы, без которых Европа вообще неспособна длительное время существовать как целое. Однако без такой идеи это целое теряет все свое значение. Оно не сможет определенным образом выделить себя из остального мира. Далее: культурное смешение привело бы к тому, что ни один из его элементов не достиг полноценного раскрытия, если вообще все они, в конце концов, не растворятся бесследно в этом выдохшемся месиве. Люди потеряли бы свою идентич-
 д Ortega у Gasset J. Der Aufstand der Massen. Stuttgart, 1952. S. 19.
 
 390
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 ность, не получив взамен никакой по настоящему новой, ибо в этом случае человек не принадлежал бы ни первой, ни второй. Здесь уместно привести серьезные сомнения в том, что таким образом можно было бы хотя бы укрепить национальную терпимость, на что, очевидно, и возлагаются надежды. Потеря идентичности приводит к неврозам, а неврозы, как известно, не особенно хорошая основа мирного сосуществования. Исторический опыт учит: совместная жизнь различных культур в узком пространстве всегда была постоянным запалом, приводящим к новым и новым взрывам. Так мы не достигнем желаемой толерантности. Отказавшись от предубеждений и изучая ислам со стороны, можно восхищаться этой религией, сегодня снова беспокоящей Европу. Действительно, вопреки всем противоположностям Европа во многом обязана именно исламу! Но что из этого выйдет, если, скажем, христиане, иудеи и мусульмане должны будут ютиться на узком пространстве, ежедневно вступая в духовные, материальные и физические контакты, в полной мере показывает Ближний Восток. Отчасти это приводит лишь к фанатической ненависти, отчасти к безразличию и релятивизму, что в конце концов ведет к потере всей жизненной энергии.
 Живая Европа, посредством внутренних сил и судьбы связанная в общность, со всей толерантностью хранящая свое многообразие, защищающая свою историческую идентичность так же, как и идентичность своих граждан" поощряющая столь же мирную, сколь и плодотворную внутреннюю конкуренцию, никогда не станет "мультикультурной", по крайней мере в тбм смысле, в каком это понимают те, которые пытаются проводить политику под этим новым лозунгом и провозвестить конец наций и национальных государств. Требование мультикультурного общества в конечном счете сводится лишь к тому, чтобы в пустопорожнем резонерстве человек потерял бы свои собственные корни и рассматривал культуру не как образ жиИни, а всего лишь как интеллектуальную игру. Поэтому толерантность, которая делает возможной распространение этой игры, в своей основе оказывается лишь безразличием. Но толерантность жизни, о которой здесь
 
 Глава 15. Нация и Европа. Перспектива
 391
 говорю я, покоится на терпимом отношении к другому в познании того, что глубина и уверенность в себе действительно может быть осознана лишь в сопоставлении и взаимном оплодотворении с другим, в познании того, что право обоих оказывается для этого необходимой предпосылкой. Лишь этот род толерантности предохраняет субстанциальное бытие и самостоятельность того, что они защищают. Но самостоятельность, которая опирается только на так называемое критическое сознание, не заслуживает этого названия. Напротив, это было бы лишь стебельком на ветру.
 Европейское историческое сознание Но возвратимся к идее "Европы". Ее идентичность сегодня более не понимается как мифическая в смысле античности или как религиозная идентичность в смысле Средневековья. Напротив, как мы видели, она стала предметом научного рассмотрения. Современный человек, живущий в Научную эпоху, в своей национальной идее опирается на национальную историю как науку, которую он изучал в школе. И формируемая им идея Европы может быть укоренена лишь в европейской истории. Лишь там он обнаруживает ту выходящую за национальные границы европейскую идентичность, с которой он может себя идентифицировать. Правда, эта идентификация, помимо отпечатка, накладываемого на нее эпохой науки, становится необходимой и возможной лишь на основе мифического сознания. Фбкпвб сегодня научно познаваемая история нации и ее необходимое дополнение в виде истории Европы, которую окружает миф с полным на то основанием, и современная политическая конструкция должна отвечать этому духовному основанию, если она хочет верно отображать ту историческую ситуацию, которую мы сегодня имеем.
 Учение об идеях, христианство, историческое сознание Этим я еще раз хочу возвратиться к началу книги. Абстрактное политическое мышление на основе эпохального недоразумения имеет свое историческое происхождение в утопии Платона и Града Божьего Августина. На основе недоразумения -- поскольку утопия Платона как раз в его своеобразной иронии хоте-
 
 392
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 ла предостеречь от того, чтобы политические конструкции проектировались без учета метафизической конституции сущности человека, которую он видел в напряжении между зыбкой почвой явления и влечением (Эросом) к вечным идеям; а также - поскольку августинова идея Града Божьего должна рассматриваться только как никогда недостижимая Полярная Звезда, на которую должен ориентироваться земной и тем самым подверженный бренности плоти всякий политический проект. Сегодня мы в качестве всеобщего несущего основания, из которого должно вытекать конкретное политическое мышление, не можем принять ни платоново учение об идеях, ни учение Августина о христианстве. Это мышление, напротив, раскрывается для современного человека в сознании историчности, соответствующем его миру научных представлений, который в то же время выводит за свои пределы, указывая на нуминозное содержание мифа. Платон хотел, чтобы внимание к учению об идеях направляло политику. Августин - чтобы политика ориентировалась на христианское учение. Но мы должны в понятом таким образом историческом и мифическом представлении видеть истоки современной политики. Из этого источника должно проистекать всякое конкретное политическое мышление, из этого источника оно должно выводиться с учетом особенных, данных сегодня рамочных условий.
 Видение Де Голля
 Как это конкретно происходит, может в чем-то поведать философ, но он ни в коем случае более не несет за это единоличную ответственность. Так, из непосредственно названных духовных оснований мне кажется уместным проследить деголлевское видение "Европы отечеств" с демократической и государственно-правовой конституцией - но то, как это видение может быть конкретно осуществлено, для этого требуются также исторические, юридические, экономические и другие соображения.
 Европейская конституция
 Это может быть разъяснено на примере предложенной В. Вейденфельдом Конституции будущей Ев-
 
 Гдаво 15. Нация и Европа. Перспектива
 393
 ропы6. Каждый гражданин Европы должен был бы обладать национальным и европейским гражданством. Должно быть образовано европейское правительство наподобие Совета Европы в виде собрания глав правительств европейских стран. Квалифицированным большинством должен быть выбран европейский президент, который представлял бы вовне Европейский Союз как федерацию суверенных государств, занимался бы аккредитацией иностранных послов и тому подобным. Каждый член собрания брал бы на себя определенные европейские компетенции. Далее, по аналогии с Конституцией Германской Империи от 1871 года, была бы принята конституция Европы, определявшая систему двух палат. Наподобие бывших рейхстага и бундесрата формируются Европейский парламент и Европейский Совет Федерации. Европейский парламент представлял бы союзные идеи, а Совет - идеи федеративные. Каждый гражданин обладал бы пассивным и активным избирательным правом и участвовал в выборах в Европейский парламент. В Совете Федерации должны были бы заседать уполномоченные отдельных европейских государств - в соответствии с размерами их стран. Для принятия законов было бы необходимо одобрение обеих палат. В остальном задачи Федерации оставались бы ограниченными теми небольшими темами, с которыми нельзя разобраться в национальных рамках в отсутствие содействия всех остальных. Суверенность отдельных государств следовало бы учитывать в самом широком объеме.
 Здесь не место подвергать проверке предложение Вейденфельда. Оно должно послужить лишь моделью, на которой можно изучить различные уровни аргументации. В основе этого целого лежит философская идея Европы, как она здесь была развита. Это касается как идеи союза, так и идеи федерации суверенных государств. Но это затрагивает и его демократическое и государственно-правовое устройство
 6 Weidenfeld W. Die Schlusselrolle der deutsch-franzosischen Zusam-menarbeit iiir den Fortschritt Europas, in: Bisfcup R. (Hrsg.), Europa - Einheit in der Vielheit. Bern, 1988.
 
 394

<< Пред.           стр. 10 (из 11)           След. >>

Список литературы по разделу