<< Пред.           стр. 9 (из 11)           След. >>

Список литературы по разделу

 Цриятия объяснения. |^;.Можно было бы вновь попытаться прибегнуть к
 |^мощи психологии. Правда, историческое правило рредставляет собой подлинный принцип объяснения [Исторической науки, но ведь историческая наука (рльзуется услугами множества вспомогательных дис-Цнзлин, среди которых есть и психология. Последняя |(ожет оказаться полезной в трех отношениях. Во-||ервых, в том случае, когда историческое правило Цбязано своим появлением психологическому феноме-Ву, во-вторых, когда такое правило психологически
 
 330
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 интернализируется или отклоняется, и в-третьих если правило влечет за собой определенные психологические следствия. Все эти случаи могут иметь место, но как уже показало предшествующее изложение, ничто не оправдывает надежду, что исторические процессы в целом могут интерпретироваться психологически. Теперь рассмотрим эти три указанные возможности более подробно.
 Психологические обоснования
 Я начну с примера психологического возникновения исторической системы правил и выберу введение чекового обращения. Последнее может иметь своей причиной то, что таким образом облегчается оборот капиталов и усиливается склонность к капиталовложениям. Это бесспорно психологический фактор, который играет значительную роль в экономической сфере. И тем не менее правила чекового обращения или вообще регулятивная система современного рынка не являются чем-то психологическим, во всяком случае в смысле антропологической психологии, но представляют собой продукт сложных процессов, которые имеют указанное историческое происхождение и в уже разъясненном смысле должны быть описаны и объяснены в контексте динамики множеств систем. Даже если человек антропологически понимается как экономически определяемое существо, из этого еще не вытекает никакой специфической рыночной системы. Уже напоминания о различиях экономических теорий, о чем я уже писал, достаточно, чтобы ясно это осознать. Такое экономическое определение сущности человека столько же мало дает для объяснения определенной исторически данной рыночной системы, как знаменитый диалектический принцип перехода количественных изменений в изменения качественные дает для получения хотя бы одного единственного естественно-научного закона. Итак, где для объяснения возникновения некоторого правила применяются психологические элементы, скажем, при возникновении чекового обращения, там это может осуществиться лишь в контексте или в рамочных условиях исторической системы правил, внутри которой или при которой , психологический фактор оказывает свое влияние. Пси-
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 311
 ^гия, следовательно, предлагает в указанном слу-йлишь необходимые, но никак не достаточные овия требующих объяснения правил.
 Психологическая интернализация
 Йдесь я приведу один пример психологической Цйрнализации исторических правил. Дарение буке-Ццветов супруге приятеля, пригласившего вас в ней, - это обычай, а значит историческое прави-^ свойственное определенной общественной куль->е в определенное время. Сюда же относится и Еволика цветов, скажем эротическое значение роз (екоторой данной связи. Все это не имеет ничего ^го с психологией и связано с традицией или ЦЙвычками. Однако не только важно, чтобы прави-ЙВообще выполнялось, но и то, как оно выполня-Ци. Существует практически бесконечная шкала йдожностей и переходов - от холодной формаль-Вти, возможно, робкой сдержанности вплоть до ^дупредительного и очаровательного шарма жес-^уляции, соответствующих слов и тому подобного. Юэто уже нечто психологическое и зависит от рйхологической конституции лиц, задействованных ]|этой регулируемой игре. Правило - это схема. jpub ее психологическая интернализация наполня-I; ее жизнью. Итак, подобная интернализация мо-'быть чем-то чисто индивидуальным и личным, она уже содержит определенную типику. В пер-случае здесь заключен момент случайности, по-1льку она не имеет всеобщего значения, хотя эта тернализация и может вызывать общезначимые эследствия, как например, если страсть к некото-|й женщине влечет за собой значительные политические следствия. И все же, речь здесь ведь идет не рсамой страсти, которая определяет содержания ргих следствий. Вопреки всему она остается внешней |тому, и могла бы привести и к совсем иным результатам. (Вспомним здесь о драме Шиллера "Дон Кар-рос", где маркиз фон Поза должен констатировать, ||то Карлос интересуется не столько тем, что про-рйходит вокруг, сколько тем, как удовлетворить |явою любовь к Элизабет). И здесь, следовательно, Котя что-то и объясняется, но это происходит на
 
 312
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 основе случайного события, вызвавшего какое-то действие. Но случайное событие необъяснимо именно потому, что оно случайно. Если интернализация правила указывает на какую-то определенную типику, то речь здесь вновь заходит о некоторой всеобщей склонности, а значит, о правиле. Остановимся на нашем примере с цветами. Можно было бы указать, скажем, на так называемого кавалера старой школы, который владеет обычаями галантности с самым тонким изяществом. В этом случае интернализация сама становится правилом и не предлагает никакого обособленного принципа объяснения. И так же ведь и излучение политической личности основывается на психологически утонченном, наглядном и живом воплощении того порядка, который она представляет или делает вид, что представляет. Воздействие этой личности покоится на том, что в ней представлена тоска и стремление многих, хотя и не всех, - именно типическое (регулятивное) в рамках одного репрезентирующего эти желания индивида.
 Психологическое неприятие
 Если же говорится о чисто психологическом неприятии регулятивной системы, то здесь можно проследить аналогию с вышеизложенным. Если это отклонение основывается только лишь на зависти отдельного индивида к тем, кто эту систему воплощает, то здесь перед нами вновь нечто случайное, повлекшее весьма серьезные следствия. Если же мы имеем дело со всеобщим неприятием такого рода, который порождается, например, широкой завистью, широкой нуждой и лишениями, то и здесь остается открытым вопрос о том, что же в конечном счете из этого возникнет. То, в какой степени по видимости несовместимые состояния могут выдержать друг друга, может зависеть и от многих непсихологических, например, целерациональных, моральных, религиозных и других причин. Но трансформация подобных состояний содержательно не зависит от психологической конституции своих носителей, а может быть понята в своем специфическом облике вновь лишь исходя из контекста исторических правил, в которых живут эти носители. Но мы уже ответили на вопрос
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 313
 психологических следствиях систем правил и потому больше не будем на этом задерживаться. ;, Эти соображения о роле психологического фактора | рамках динамики национальных множеств систем опровергают широко бытующее заблуждение, будто |юди в своем мышлении, восприятии, ощущении, целании, в своих влечениях и страстях в конечном рете всегда остаются теми же самыми. Не удается достаточно категорически предостеречь от такого мо-1изма, особенно если он восходит к смелым спекуляциям, представляющим всю мировую историю то исхо-(Я из воли к власти, то из борьбы за существование. Яоистине речь здесь идет о всеобщих пустых антропо-КОгических формах, которые в определенной связи яогут оказаться и пригодными, но которые в отноше-ми к определенной исторической ситуации никогда мчего не выражают. Так, само собой разумеется, что и" таких способностях как память, рациональное мыш-ргёние, о специфически родовых структурах влечений в тому подобном можно говорить как. о статистических 1еличинах абсолютно независимо от какой бы то ни Было ситуации. Независимая от истории психология, Следовательно, обладает полным правом на существование и имеет фундаментальное значение. Но существуют также такие случаи, где, как было показано, |аеловеческая психология не может быть определена ^безотносительно к определенной системе отсчета, а '.именно, к синхронному множеству систем (ее культур-|.Яо-историческому положению), аналогично физике, где величины измерений могут задаваться лишь по отношению к данной системе координат, к данному порядку i измерений и т. д. В этой связи психология античного человека настолько же фундаментально отлична от (психологии человека средневекового, как последняя отличается от психологии ныне живущего человека.
 Итоги
 Еще раз подведем итоги. Ни историческое правило, I ни принадлежащая ему рациональная· связь не облада-; ют принудительной силой закона природы - нужно ? желать его выполнить. Его содержание часто не мо-; жет быть однозначно интерпретировано, и извлекаемые из него выводы, соответственно, оказываются
 
 314
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 противоположными. Следовательно, решение принимается на основе воли. Далее, ни для какого правила не существует рационального последнего обоснования, не говоря уже о рационалистическом или абсолютном, оно может быть представлено только исторически, а значит, и самая страстная и убежденная приверженность ему не может таким способом- исходя лишь из самого правила - обосновываться абсолютно. Это еще более очевидно, если воздействие оказывают различные виды иррациональных феноменов (произвольного, патологического поведения и т. п.).
 Но все это также показывает, насколько недостаточно применяемое в этой связи понятие "воли". С ним ведь зачастую связывается лишь представление об автономном самосознании, свободе и тому подобном. Но об этом здесь не может быть и речи. Лучше было бы, например, сказать: воля, особенно, если она становится общим влечением, просто имеет место. То, что здесь подразумевается, как раз может быть уточнено на примере одного экстремального случая абсолютизации моральных принципов. (То, что их конкретные содержания тем не менее могут быть представлены лишь исторически, это совсем другое дело.) Уже Кант обратил внимание, что вопреки этой вере не может быть объяснено, почему люди часто решаются на совершение дурных поступков. Это так и все. Очевидно, речь здесь более не идет о чем-то действующем помимо воли человека (Hintergehbares). Можно сказать: "Я решаюсь совершить добро, потому что это добро". Но почему человек решает совершать добро, поскольку это добро, и напротив, не действует вопреки ему, этому нельзя подобрать никакого обоснования, и здесь безразлично, выводится ли противоречивым или некритическим образом это положение из того, что кто-то является добрым существом. (Противоречиво, по меньшей мере, в смысле Канта, поскольку тем самым исчезает свобода; некритично, поскольку никто не может о себе честно сказать, что он - хороший). Из всего этого следует:
 историческое объяснение словно парит над более глубоким основанием, которое более не доступно никакому рациональному объяснению.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 315
 Здесь я перехожу к Пятому тезису: недетерми-крованностъ динамики национального множества етем истолковывается как национальная судьба. по истолкование, как и национальная идентичность, ляется практическим постулатом. Наука желает ]("ъяснять. Фундаментальную в этом отношении кате-Орию исторических наук представляет собой истори-рское правило, а в естественных науках - закон Ьироды. Там, где нечто не может быть объяснено If через первое, ни через второе, оно вообще не Ьступно научному объяснению. Тогда говорят о слу-вйностгш. "Случайность" и "научно необъяснимое" - ,научной точки зрения логически эквивалентны. Под тим понимается, что истинностное значение пред-агкения не изменяется, если один из этих терминов вменяется на другой. Но это означает, что категория Случайности" остается эмпирически бессодержательной: то, что под нее подпадает, научно-то как раз и ••яе определено. Поэтому, когда о случайности гово-дят, будто она - такой же феноменом действитель-Цюсти, как историческое правило или закон природы, с просто с контрарным им содержанием, это ведет к аблуждению. Воистину, случайность не характери-уег никакую действительность, но лишь указывает л научную необъяснимость. Это проявляется и в ом, что возможны содержательно различные прави-а и законы, как, например, конституционные принципы и культовые ритуалы, закон гравитации и закон Преломления света, в то время как о случайности мы к?^сегда говорим лишь в одном и том же смысле. Из Цйтого следует, что при определении события как слу-1'чайного, поскольку оно принципиально недоступно |йаучному понятию объяснения, не могут быть исключены и иные, ненаучные объяснения8. В сфере исто-?рического мы тогда часто говорим о суоъбе. Говорят о ^Судьбоносном событии, судьбоносной битве, судьбоносном выборе и тому подобном, и такие выражения ?'можно найти чуть ли не в каждом учебнике истории.
 ; * Те случаи, где научное объяснение терпит неудачу в силу комплексности исследуемого феномена, в действительности не случайны.
 
 316
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 Идет ли здесь речь лишь о манере говорить (fa?on de parler)? Конечно, феномен вроде судьбы не может быть ни теоретически доказанным, ни опровергнутым, но практически это все же нечто большее, чем слепая вера. Это показывает феноменология процессов, которые отмечены этой особенностью.
 Проблема случайности
 Сначала в порядке эксперимента будем исходить из называния судьбы случайностью, к чему в наши дни вопреки очевидности имеется большая предрасположенность. Случайными иногда даже обозначались события самого высокого значения, как в личной, так и в общественной жизни. В научном и более точном рассмотрении речь при этом идет о пересечении событийных цепей, каждая из которых несет в себе объясняющую связь, но их совпадение остается необъяснимым. Пример: президент государства отправляется с государственным визитом (историческое правило). При отбытии происходит задержка из-за поломки его автомобиля (закон природы, или в том, насколько это касается ритуала прощания, - историческое правило). Во время проезда его поджидает подготовивший покушение идеологический фанатик (историческое правило), бомба которого, однако, взрывается до подъезда кортежа (закон природы). Итак, покушение срывается. И действительно: единственное, что здесь не может быть объяснено, это совпадение различных, самих по себе объяснимых событий. И все же слово "случайность" лишь в недостаточной степени характеризует тот способ, каким мы абсолютно непроизвольно воспринимаем нечто вроде этого. В подобных случаях мы говорим, что президенту посчастливилось, или, по меньшей мере, что своей жизнью он обязан "счастливой случайности". Но под "счастьем" здесь понимается судьбоносное стечение или стыковка событий. Речь при этом идет о глубоком, неискоренимом никаким научным образованием опыте того, что события такого рода мы переживаем именно так, а не иначе. Кто-то оказывается на волосок от несчастного случая в общественном транспорте и избегает опасности. "Как же мне посчастливилось!!!" - восклицает он, и в нем пробуждается неопределен-
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 317
 ; чувство благодарности. Но кому он благодарен? дую жизнь можно рассматривать как благословлен- , и удачей или постигаемую неудачами. Я однажды эглядывал серию фотографий, которые фиксирова-, людей лишь в мгновение их спортивных побед. В |ствительности, вероятно, никогда не молясь, они й сомнения принимали позу молящегося. Руки и У1яды были направлены к небу, или спортсмены (ились на корточки на землю, как если бы именно
 нее к ним устремлялось счастье. Даже самому вьному не гарантирована победа, если нет спортив-го счастья. Тот же, кто видит в этих позах лишь авистическую манеру поведения, тот утверждает •доказуемое, то есть то, что опыт судьбы основы-(ивтся лишь на силе воображения. Более того, он итает случайность реальной властью, в то время к она по сути лишь незнание, находящее выраже-йв иным, семантически ошибочным образом. ^Прежде я говорил о той "случайности", касаю-^йся сингулярных событий, которые оказывают воз-йствие и приводят к последствиям, при известных стоятельствах приобретающим существенное знание. Но я напомню об обосновании моего четвертого зиса, согласно которому историческое объяснение
 основе всеобщих правил словно парит над более "убоким основанием, более недоступному какой-либо ^циональной интерпретации. Это можно было сформулировать и следующим образом: даже то, что мо-йет быть исторически объяснено, в конечном счете, ^тается необъяснимым. Это просто происходит. ^едует ли идти столь далеко и здесь тоже огульно Оворить о случайности? Если такие явления как ис-ррическое становление греческого логоса, возникновение средневековой системы, Ренессанса, гуманизма, сами по себе демонстрирующие рациональность, Проистекали из необъяснимого более событийного Дласта, то есть из того слоя событий в котором при-ималось решение е пользу заимствования, призна-ия, развития регулятивных систем логоса, Средневековья и пр., следует ли тогда идти здесь дальше и вписывать этот слой событий как поле чистой случайности, а значит, сводить к ней, в конечном счете,
 
 318 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 всю мировую историю? Мы легко и охотно говорим об , "игре случая". Но не значит ли это, что это понятие, если его таким образом экстраполировать на необъятные области, должно быть преодолено?
 Нужно кое-что сказать со всей ясностью: если верно, что спекуляции о сплошной детерминации истории отвергаются правомерно (диалектически по Гегелю или по Марксу), то у нас не остается никакого иного выбора, кроме того, чтобы оперировать либо понятием случайности, либо понятием судьбы. Однако наш опыт осознанно или неосознанно решает в пользу судьбы. То, что это до сих пор не было осознанно, связано лишь с тем, что недостаточно ясно постигался принцип исторического объяснения, то есть историческое правило, в силу чего не замечали, что предпосылки всякого правила такого рода более не доступны рационализации. При описании и объяснении шахматных ходов легко забываются игроки, которые в нее играли. Каким бы прозрачным не было протекание игры само по себе, игроки могли бы играть и совсем по-другому, и даже не играть -вовсе.
 Судьба как гарантия смысла
 Понятие случайности не только не затрагивает наиболее глубокой человеческой действительности, но также и абсолютно бесплодно. Случайность врывается в человеческую жизнь как нечто совершенно слепое, которое изначально противится всякой возможности ее осмысленного понимания. В свою очередь, судьба, какой бы загадочной она не представлялась, какой бы не была она непостижимой, словно отсылает к сокрытым смысловым процессам. Судьба словно гарантирует смысл, а случайность - нет. Это так даже в том случае, когда на первый план выступают несчастье или злой рок. Судьба может быть упорядочена в рамках смысловой связи жизни, она предлагает утешение, надежду, силу даже в глубочайшем страдании, в то время как случайность выступает как нечто абсолютно чуждое, которое не может быть чем-то опосредовано и поэтому отбрасывает человека в бесплодную пустыню, из которой он не может вырваться и тогда, когда верит, что случайность принесет ему перелом и его мечты исполнятся.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 319
 оо выпавший ему на долю перелом осуществлялся Л в мире, по самой свой сущности лишенном смысла. т Я подвожу итог: историческая наука имеет дело с умя субстанциальными событийными пластами:
 ним, рационально объясняемым на основе истори-яских правил (и законов природы), и другим, который травным теоретическим правом можно характери-чйватъ как определяемый и случайностью, и судьбой. Представляется естественным и правомерным, что угорическая наука все-таки скорее склонна рассуж-|"ть о судьбе, хотя она и не особенно рефлектирует Ад этим обстоятельством. Правда, строго говоря, ЙЯй самым она преступает принципы научной онтоло-йи и метода, ибо более корректно было бы говорить р "научно необъяснимых событиях". Но с другой стороны, она сознает свою особую роль в формировании [Политического сознания, и прежде всего в национальном контексте, в силу чего она отныне обязана йггь частью политической жизни. Для политики, как Я' вообще для жизни, опыт судьбы все же является йе просто доказательным антропологическим феноменом, который стремятся заболтать искусственными Цйггеллектуальными аргументами. Вера в судьбу - |йто также и практический постулат.
 Г Судьба как постулат
 |/ Практический постулат - это служащая жизни и Цюкоящаяся на глубочайшем основании вера в осмысленный мир, который не брошен на произвол слепой 1п'ры случая. Выход за пределы науки, заключенный в 'Понятии судьбы, вытекая из вненаучных задач, также выпадающих на'долю исторической науки, есть лишь Минимальный выход. Всякая последующая возможная Конкретизация, путем, скажем, введения Бога или |бргов, окончательно взорвала бы границы науки. Принципиальное различие обнаруживается между тем, как |пишет историк-исследователь (к примеру, что в мара-Сфонской битве в конце концов была решена судьба ;всей Европы, к чему вряд ли кто-либо будет приди-траться), или как, например, Гомер, повествует об |вотдельных нуминозных событиях, в которых отража-Цтотся исторические процессы с мифической точки зре-: ния. Не понятие судьбы, а по-видимому, рассуждения
 
 320
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 о Боге и божествах демаркируют научное и мифическое изложение истории. Если ученый историк говорит о судьбе, он движется в буферной зоне: там, где начинается миф и заканчивается история. Миф и наука перекрываются в своих областях. Мифическое, тем самым, становится уже интегральной составной частью научно-исторического мышления.
 4. КРИТИКА РОМАНТИЧЕСКОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
 Идея структурированного системного множества оказывается аналитическим уточнением романтической идеи национального общего духа (esprit general). Но при это выясняется, какие трудности - в синхронном или диахронном развертывании национальных системных множеств - встают на пути обнаружения той формы идентичности, которая основывается на единых сущностных признаках нации. Одно из основных заблуждений романтического мышления состояло именно в том, что "национальная идентичность" была отождествлена с "универсально едиными сущностными признаками". В этом смысле это мышление развивало различные национальные типы идентичности, которые я теперь по порядку и рассмотрю.
 Первый романтический тип идентичности состоит в выдергивании некоторой особой исторической эпохи, где, как полагают, еще можно встретить подлинную форму немецкой сущности. Так, иногда обращаются к XVI столетию, которое представлено такими личностями как Гетц фон Берлихинген, Ганс Сакс, Фауст и т. д. Ведь "фаустовское" и сегодня все еще продолжают связывать с "немецкой сущностью". С другой стороны, под впечатлением выхода в свет "Песни о Нибе-лунгах", благодаря К. X. Миллеру, и песен миннизин-геров, благодаря И. И. Бодмеру, обратили внимание и на более раннее прошлое. Сюда же относятся собрания немецких сказок, саг и народных книг.
 Ахим фон Арним
 Общую интенцию всех этих усилий сформулировал А. фон Арним в своем эссе "О народных песнях", которое сопровождало изданное К. Брентано собрание "Волшебный рог мальчика". В народной поэзии, -
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 321
 нечаст он, - живет мудрость, "удостоверенная элетиями, открытая книга"9. Речь идет о том, "что ..разует богатство всего нашего народа, что форми-'ует его собственное живое внутреннее искусство, Сань долгих эпох и могучих сил, народные веру и вание, что сопровождает его в радости и смерти:
 "всни, саги, вести, поговорки, истории, пророчества И .мелодии. Мы хотим всем это передать, все то, что ((хранилось в ходе многолетней огранки его брилли-j^tob, что не затупилось, а преобразовывалось и втаптывалось, все стыки и фрагменты, - всеобщее намение великого нового немецкого народа, надгро-яе над прошлым, светлый знак настоящего, признак едущего... Что здесь живет и будет жить, что при-декает жизнь, это не от прошлого и не от настоя-(его, это было и будет. Это никогда не может быть теряно, ибо это есть. Но оно может развертываться долгое время, и в особенности, если мы нуждаемся в |ем, усердно размышляем и осмысливаем его. Есть 'Удущее и прошлое духа, как и его настоящее. А без вух первых, откуда взяться настоящему?"" Кстати, •нвледующее замечание к "Волшебному рогу мальчика" |у>казывает, насколько Гете соглашался с Арнимом:
 Ц(Этот вид поэзии, который мы издавна имеем обыкновение именовать народными песнями, но не потому, fyro они собственно сочинены народом или для народа, а потому, что они постигают и несут в себе нечто &толь согласованное и дельное, что усваивается ядром и древом наций, приноравливается к нему и тем "..^амым растет и множится, и такого же рода эта Поэзия - настолько подлинная, что другой такой не
 Цуожет быть"". | И все же, вопреки всем этим утверждениям, труд-
 ,j;1BO понять, что же в этой "бриллиантовой огранке" Ц'немецкой сущности может рассматриваться как нацио-Цйальная константа, как "национальное древо". (Гёте, Правда, пишет о нацилгс, но ясно, что подразумевает он не всеобщее в них, а нечто специфическое для той
 " Цит. по: DarmstSdter Ausgabe vom Jahre. 1957. S. 885. 10 Ibid. S. 886. " Ibid. S. 892.
 
 322
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 или иной нации). Упомянутые личности, считавшиеся тогда типично немецкими, не могли безоговорочно и однозначно отождествляться с Нибелунгами, минни-зингерами и, уж конечно, с современными немцами, а что касается песен из "Волшебного рога мальчика", то здесь, вопреки мнению Гете и, кстати, Гейне, который полагал, ,что ощущает в них сердцебиение немецкого народа, речь идет о качественно различных, отчасти искаженных, отчасти труднопонятных текстах, которым не был свойственен ни единый стиль, ни единый дух. И Ф. Шлегель не сильно ошибался, когда назвал это стилем "уличного мальчишества" (Gassenjungiana).
 Якоб Гримм
 Второй романтический идеальный тип опирается на гипотезу национального прамифа, из которого выводится духовная эволюция некоторой нации. Это представление, как уже было показано, в поэтической форме проявилось в шиллеровском "Вильгельме Телле". Но наиболее отчетливо оно выразилось у Я. Гримма. Он, правда, полагает, что известные глубинные мифические представления разделяют чуть ли все народы, однако каждая нация придает им специфический колорит и развивает их на свой манер. Примером служит сказание о Телле, которое широко распространилось и выступает в различных вариантах; нам же оно известно, прежде всего, в ее швейцарской обработке. Все эти варианты, согласно Гримму, восходят к первоначальной простоте, отразившей "чистую или завуалированную мысль...". Последняя обладает таким богатством и такой силой, что "в разных языках и сагах она преломляется бесконечными лучами"12. "Какое развитие претерпела эпическая жизнь от божественной идеи к следующим временам, в которых она (идея), возрожденная тысячекратно, проникала в человеческую поэзию!"13. По Гримму, из поэзии мифа как из широко разветвленного древа произрастает целостная, неподложная национальная жизнь. Это же он пытался показать в многочисленных
 12 Grimm J. Von Ubereinstimmung der alten Sagen... Bd. 4. S. 83.
 13 Ibid. S. 84.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 323
 бтальных исследованиях в области права, эпоса и ационального толкования истории, на чем мы не ожет здесь подробно останавливаться. В основном в .дм, что касается прамифа, речь идет об идее, хотя |римм, насколько я понимаю, нигде не заявляет об гом категорически. Эта идея нигде не выявляется 1ма по себе, но всегда принимает особый облик нутри определенного национального мира.
 Гримм пишет: "Ни один поэт не смог бы петь на ееобщем языке, с помощью всеобщей мифологии мы щ лишились наших песен, так сказать, нашей теле-вой радости в жизни, и поэтому, если мы хотим сследовать всеобщее и вечное, следует действитель-о оставить в покое и неприкосновенности все осо-,"ое, отеческое, домашнее... По моему мнению, можно Определенно установить, что каждый настоящий человек носит в себе двойственность эпоса - божественную и человеческую. Первая возвышает поэзию Яад чистой историей (в которой зачастую сожжена Всякая чувственность и сохранились лишь голые сте-|ш), вторая вновь питает чувственность тем, что не вставляет ее без исторического фона, и придает ей Юежий запах земли..." Так, взаимно "освежают и пи-"уают" друг друга миф и история14. Следовательно, не ррамиф непосредственно определяет национальную Сущность, не миф как абстрактная идея, а национально конкретизированный миф, заключенный в пра-^е, историческом понимании, эпосе и вообще в разнообразных формах национальной жизни. И Гримм |полагает, что в этом он увидел тот духовный субстрат, в котором нация обнаруживает свою идентичность.
 Итак, никак нельзя отрицать что, что Гримм с
 'большой научной основательностью показал действительность национальных мифов в многообразных ответвлениях национальной жизни вплоть до самых 'конкретных деталей. Но жалобы романтиков, в том ?числе и Гримма, обращены ведь не к тому, что | немцы давно перестали чувствовать и мыслить в "подлинности" своих мифов. Разве речь у них идет о
 " ibid. s. 85.
 
 324
 К. Хюбмр. Нация: от забвения к возвращению
 прошлом? Перестанут ли немцы быть немцами, если означенные мифические источники более не определяют их духовную действительность? Не образует ли это отпадение от мифа такую же часть немецкой истории, какую образовывала принадлежность к нему? Не говоря уже о сомнительности и даже опасности установления абсолютных масштабов для рассмотрения немцев как немцев, для отклонения от них всего ненемецкого. Правильный романтический тезис, что национальная идентичность невозможна вне живого вовлечения истории в национальное настоящее, - это одно. Сомнительная склонность к возвышению, даже абсолютизации прошлого, - это другое.
 Третий романтический тип идентичности состоит в том понимании, что национальная сущность проявляет свойства энтелехии: некой выраженной формы, которая развивается и живет. Выдающимися представителями этого воззрения были В. Гумбольдт и И. Геррес. Так как в этой связи о Гумбольдте уже говорилось, остановимся ненадолго на взглядах Гер-реса.
 И. Геррес
 По его мнению, внешняя форма нации изменяема и смертна, но это не относится к ее "типу", который "неосознанно присутствует внутри всех влечений к формообразованию". "Мы понимаем, что дух отцов еще покоится в их внуках, что еще не пришел новый народ, бастард соседних народностей, и не выстроил новый храм"15. "Если нельзя отрицать, что каждый самостоятельный народ помимо всеобщих черт обладает еще и своеобразием, отраженным во всей его истории, всех его представителях и его .наличном бытии; далее, если всякий, кто собственно принадлежит этому народу, несет в себе его всеобщий родовой характер, и, умея выразить себя для всех через внешние узы общего языка, он через внутреннюю симпатию мыслью и чувством проникает в это целое, - тогда и все проясненное и очищенное своеобразие, самостоятельно произведенное каждым от-
 15 Gorres J. Deutschland und die Revolution. 1819. S. 87.
 
 Глава. 10. Научный взгляд на национальную идею
 325
 (иьяым человеком, должно гармонировать с тем, ?, порождает историю в целом. Это (человеческое ^образие) не принижает роли истории, но созна-ьыо действует в ее смысле"". То, что здесь фик-уется как своеобразие, Геррес называет "внутрен-| принципом нации"17. Его действие пронизывает Йвую эволюцию нации. Нельзя слишком жестко, пе-||тично или догматично придерживаться этого |(иципа, но невозможно и отказаться от него. В Ком нужно уметь распознать старое18. По сравнено с другими, уже рассмотренными романтическими вами идентичности, представление о внутреннем Каципе, в образе цветка наглядно выражающем |у нацию, ибо она подобно ему раскрывается по Э"еобразным законам и при этом приспосабливается Пленяющимся условиям, добавляет лишь абстракт-fte понятие, к которому сводится все то, что долж-Ц; формулироваться в форме конкретного мифа или |г> многочисленных отдельных проявлений. Но в них рдакретных мифах) это понятие должно быть удос-рверено. Если они, как это и имеет место, подвергается сомнению, сомнительным становится и понятие. уак, во всех трех рассмотренных типах идентично-Ги речь в основном идет об одном и том же, хотя это |>щее непосредственно проступает лишь в третьем
 lane.
 К Л. Ранке |f Четвертый ро-мактический тип идентичности
 Представлен главным образом именами А.Мюллера, pi. Ранке и Ф. Савиньи. Мюллер отклонил жесткое определение сущности нации на том основании, что рво не может быть представлено понятием, а напротив, является идеей. Под этим он подразумевал, что Нацию следует рассматривать в ее исторической ди-
 J " Ibid. S. 90.
 с " Ibid. S. 91. ||·'< " И. Геррес никогда не упускал из вида единство и родство европей-
 рй ских народов и утверждал романтическую аксиому национальной Цлгерпимости. Поэтому он не принял итоги Венского Конгресса и выдви-Цаул требование европейской Республики, в которой, правда, объеди-|i1 ненная Германия должна была бы занимать устойчивое центральное
 . положение.
 
 326
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 намике, в то время как понятие сделало ее чем-то окостеневшим, чем она не является. В ней, правда, продолжает жить прошлое, но оно вовлечено в преодоление настоящего и поэтому подвержено изменению. С другой стороны, в современности оно действует подобно ферменту, который участвует во все более активных процессах брожения в котле непрерывной переплавки национальной субстанции.
 Совсем иначе это видит Ранке. "Кто хочет, - пишет он, - сформулировать в понятии или слове, что значит - немецкое? Кто хочет назвать по имени гения нашего столетия, гения прошлого и будущего? х'9 Кто бы не попытался это сделать, следствием будет окостенение, догматика и национальная узколобость. Следует остерегаться "вывешивать знамя воображаемой немецкости. Это вызовет лишь другой фантом, искушающий нас другими ложными путями". Национальный гений действует скорее неосознанно и раскрывается в тишине, так что напрасно ломать • голову над тем, что такое немецкая сущность. Напротив, на основании сознательного, национального образа мыслей нужно ставить практические задачи истории: "Мы будем действовать в согласии с нашим Отечеством и нашими предками лишь в том случае, если мы, являясь немцами, обратимся к нашему делу со всеми нашими способностями и со всем нашим знанием попробуем преодолеть наличные трудности, не кивая на других"20.
 СвВИНЬИ
 Эти общие представления Ранке уточняются у Са-виньи на особенном поле правоведения. В так называемом споре о кодификации он со всей решительностью выступил против А. Ф. Тибо, который требовал для Германии принятия кодекса в духе Просвещения и на основе естественного права. Этот кодекс должен был определять право, значимое для всех других народов и во все времена. Напротив, Савиньи противопоставил этому понимание народа как особенной
 " Ranke L. Ober die Trennung und die Einheit Deutschlands, in:
 Werke. Leipzig, 1887. Bd. 49. S. 172. " Ibid.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 327
 индивидуальности, чья правовая идея проистекает из fero внутреннего единства21. Подлинное право, соот-(ютственно, не произрастает из произвольного установления, а является чем-то таким, что ведет к раскрытию подлинного духа нации через внутренние Силы, действующие втихомолку. Поэтому оно должно органически развиваться: в нем не может и не должно быть ни абсолютного начала, ни абсолютного |сонца. Оно всегда возникает из чего-то уже существующего, глубоко укорененного и тем самым сохраняет в себе связь поколений22.
 г Традиция и эволюция
 • С одной стороны, мы обнаруживаем здесь старые романтические представления. С другой, однако, от (Поисков национальной сущности акцент смещается, ^скорее, в сторону поступательной эволюции. При этом йВ качестве модели Савиньи служило римское право. Первоначально оно коренилось в представлениях народной веры, в нравах и обычаях. Особенно показательно это проявлялось в правовом поле брака и ^собственности. В ходе непрерывного накопления опыта в меняющихся исторических условиях посте-'пенно формировалось правовое сословие, а именно, ^сословие юристов, благодаря чему наряду с "естественным" возникло и "ученое право"23. В результанте появилось преобразованное право, в котором, ? однако, везде еще вполне проглядывали следы первоначального права. По Савиньи, мнение, что на-| стоящее во всем превосходит прошлое, является ^"порочным предрассудком"24, поэтому всякий фраг-1 мент правового учения следует прослеживать вплоть |до его исторических корней. Как следствие, "развивается органический принцип, на основе которого 1 то, что еще несет в себе жизнь, само собой отделяется от того, что уже отмерло и принадлежит лишь
 21 Savigny W. Beruf unserer Zeit fur Gesetzgebung und Rechts-wissenschaft, in: Н. Hattenhauer, Hrsg. Thibaout und Savigny. Munchen, |; 1973. S. 102.
 " Ibid. S. 163. 23 Ibid. S. 104. " Ibid. S. 123.
 
 328
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 истории"28. Этот исторический смысл Савиньи полагает единственной защитой от самообмана, который беспрестанно повторяется как в отдельных людях, так и в целых народах и эпохах, "ибо именно то, что свойственно только нам, мы принимаем как общечеловеческое"26.
 Римское право и право немецких земель (Landrechf) Итак, исходя из этой точки зрения, Савиньи отбрасывает распространенное среди романтиков и свойственное также Мюллеру мнение, что применение римского права в Германии означает импорт чужеродного тела. Воистину это право давно уже вошло в общенациональный немецкий опыт и более неотделимо от него. Как устойчивая составляющая немецкой истории оно, по мнению Савиньи, отчасти определяет и немецкую идентичность27. И все-таки никак нельзя говорить о его неограниченном господстве в немецких правовых представлениях. Еще живет старое право немецких земель, рожденное отдельными племенами немецкого народа. Здесь с помощью исторического метода следует отделить живое от мертвого и тем самым определенным образом модифицировать как наличное римское право, так и наличное право немецких земель. Поэтому Савиньи решительно отметает упрек, будто бы он является реакционером. Ведьему важно, наоборот, преобразовать старое в новое в их плодотворном, исторически-эволюционном отношении, а не просто отказаться от старого в просвещенческом стиле tabula rasa.
 Мюллер, Ранке и Савиньи как представители четвертого типа идентичности приблизились к истине, но не сумели выразить ее "в понятии". Поскольку для этого было недостаточно ни бесструктурной идеи Миллера, ни видения эволюционного, национального духа Ранке, ни прецендентного рассмотрения особенного случая, а именно, юриспруденции, у Савиньи. Следующий раздел должен показать, как эти слабости могли быть преодолены.
 " Ibid. S. 166. " Ibid. S. 113. 27 Ibid. S. 119.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 329
 5. СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ |Э ИДЕНТИЧНОСТИ НА ОСНОВЕ СИНХРОННЫХ И ДИАХРОННЫХ |$ СИСТЕМНЫХ МНОЖЕСТВ. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ РАССМОТРЕНИЕ
 у, Сцепление системных множеств
 |? Вернемся к идее национального системного множества, из которого будем исходить. Поразмыслим еперь о теоретическом описании подобного множе-гва в том аспекте, чтобы в непрерывной конъюнкции ч правил и регулятивных систем обеспечить все эти .е элементы численными значениями из ряда 1,2,3 и и1?.д. Мы можем здесь пренебречь тем обстоятельством, Цгго речь практически идет о бесконечном ряде. Для данной связи уже будет достаточным, если системы, Названные выше узловыми пунктами, будут внесены .л этот список, и, исходя из них, в согласии с регулятивным принципом системного множества мы бы все алее проникали в разветвленную сеть зависимых руг от друга и несовместимых друг с другом, проти-оречивых элементов. В диахронном рассмотрении то ведет к утверждению, что некоторые элементы-у равила системного множества сохраняются или раскрываются, а другие претерпевают изменения или |Даже полностью .выпадают под воздействием определенных узловых пунктов. Все изменения, вызванные ^нестабильностью системного множества, в большей ййли меньшей степени влекут за собой участие всей Системы. В результате из системного множества S jkbk следствие выводится диахронное системное мно-Джество S'. Сохранившиеся, но вошедшие в новый Цконтекст элементы множества S получают внутри Цмножества S' новые численные значения 2", 5", 7" .(прежде это были числа 2, 5, 7). Преобразованным ^элементам приписываются цифры 4'", 6'", 8'", а эле-| менты 1, 3, 9 вообще выпадают из множества. Итак, |мы получаем новое множество S' с элементами Г, |2", 3', 4'", 5", 6'", 7", 8'", 9'. Я называю это ;сцеплением диахронних системных множеств. i Образно говоря, каждая эпоха пользуется матери-; алом прошлого примерно так, как древние каменные ("обломки или руины использовались для возведения новых домов. Я напоминаю о том, что архитектурные части античных храмов в Средневековье использова-
 
 330
 К. Хчобнер. Нация: от забвения к возвращению
 ли для возведения христианских церквей. Иногда они оставались неизменными, иногда меняли форму, но в каждом случае их можно было отчетливо распознать. Но даже там, где они оставались неизменными, мы видим, что они согласовывались с изменившейся смысловой связью, с абсолютно другим явлением, благодаря чему они выполняли ранее чуждые им функции. Савиньи опирается на тот же самый принцип сцепления, когда показывает, как римское право проникало в немецкое право отдельных племен и земель, и как оба они развивались.
 Национальная идентичность не имеет сущности
 Теперь мы собрали все элементы для решения проблемы национальной идентичности, как она предстает в научном видении. На первый взгляд это выглядит так, как будто анализ синхронных и диахронных системных множеств еще более обостряет вопрос о национальной идентичности. Если рассматривать синхронные противоречия сами по себе, то невозможно прийти ни к какой идентичности, и то же самое имеет место, если при всем сцеплении отдельных диахронных шагов рассматривать лишь вытекающие из этого существенные преобразования. В конечном счете целые миры отделяют средневековых немцев от немцев сегодняшних. Итак, в действительности не существует никакого эмпирического свидетельства существования идентичной национальной сущности в том смысле, как это грезилось некоторым романтикам.
 Это заблуждение имело фатальные последствия. Оно не только облегчило жизнь их критикам, почувствовавших прилив мужества особенно благодаря результатам веберовского анализа, но и позволило некоторым их сторонникам поддаться искушению и установить определенные масштабы для немецкого и ненемецкого. В конце концов, дело даже дошло до введения разделения на "хороших" и "плохих" немцев.
 И все же анализ как синхронних, так и диахронних системных множеств следует рассматривать в связи с уже антропологически обоснованным практическим постулатом национальной идентичности. Эта идентич-
 
 Глова 10. Научный взгляд на национальную идею
 331
 \
 |^ость вообще артикулируется и конкретизируется Гдопиь на .материале подобных системных множеств. |Снова напрашивается аналогия с тождеством личности. |Жизнь человека, взятая сама по себе, не выказывает ^никакой идентичности. (Поэтому в некоторых культу-прах жизненные этапы и рассматриваются как нечто Субстанционально и абсолютно отдельное.) И все же, рассматривая биографию человека, мы говорим, что |рри всех своих противоречиях и самых радикальных ^изменениях это был именно он. Лишь так выявляется i|ero-. априорно предпосланная идентичность. Его иден-ртификационный признак - это его собственная сингулярная биография.
 й Нация, история, судьба , Подводя итог, в указанном смысле можно заявить:
 нацию определяет ее история. Ее история - точно к; такая же артикуляция априорно установленного со-Ц..'знания идентичности, какой биография отдельного Ц человека является для его тождества. Но уже в пред-Ц? шествующем рассмотрении было показано, что в ос-| нове этой истории лежит рационализируемый пласт, | который во всеобъемлющей с-мыслоотнесеккой жиз-I ненной связи открывается нам как "судьба". Поэтому это определение может быть уточнено еще и следующим образом: нация как общая судьба определяется
 своей историей. ·
 Все это можно понимать как подробный комментарий к интуитивному видению Э. Ренана, который в -. докладе от 1882 г. на тему "Что такое нация" пред-|; ставил тезис, согласно которому нация покоится на i;, идее общенациональной истории, связанных с ней ' воспоминаниях об общих страданиях, а также на воле I к сохранению этой связи: "Существование нации - (' это постоянный плебисцит"28. Плебисцит, поскольку судьбу невозможно· предвидеть или ею распоряжаться, а значит, непроизвольное стремление нации к себе самой может вновь оказаться парализованной или исчезнуть. Так, к примеру, воссоединение Германии 1990 г. явилось плебисцитом против политических
 2" CEvres completes, Hrsg. von Calman-Livl. Bd. I. P., 1947.
 
 332
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 сил, привыкших вообще изымать слово "нация" из своего лексикона.
 Однако в свете этого результата, к которому подвело нас данное системно-теоретическое рассмотрение, выявляется также и ограниченная правота первого из уже рассмотренных романтических типов идентичности. В рамках этого типа как раз уравнивались идентичность нации и идентичность ее сущности, что привело к крушению попытки усмотреть в великих фигурах прошлого - Гетце, Саксе или Фаусте, - нечто типично немецкое. С другой стороны, речь здесь идет о фигурах, которые наложили зримый отпечаток как на синхронные системные множества и их узловые пункты, так и на их диахронние изменения, и тем самым воплотили в себе выдающиеся элементы немецкой истории. Но если нация определяется через ее историю, то и эти фигуры являют собой существенные элементы национальной идентичности. Аналогичное справедливо и для всего того, что унаследовано нами в немецких сказках, сагах, народных песнях, мифах, собранных романтиками. Речевой оборот "типично немецкое" получает этот добрый смысл, если мы эксплицируем его следующим образом: "значительным образом проступающее внутри индивидуальной и неповторимой немецкой истории и поэтому характерное для нее явление". Поэтому-то упомянутые личности продолжают принадлежать немецкой идентичности даже тогда, когда содержания синхронного системного множества стали совсем другими.
 Интуитивное, так сказать, наивное национальное сознание, которое и сегодня нередко отбрасывается, если не сказать - презирается как смутное, нелогическое, иррациональное, фиктивное и окончательно устаревшее, при этом полностью выдерживает научную верификацию и анализ и может быть спокойно сохранено. Тем не менее, его содержание еще до конца не исследовано. Но прежде чем продолжить мой анализ, я должен обсудить еще один, последний романтический тип идентичности, о котором до сих пор не заходила речь. Ему будет посвящен следующий раздел.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 333
 ЕЩЕ ОДИН РОМАНТИЧЕСКИЙ ТИП НАЦИОНАЛЬНОЙ ДЕНТИЧНОСТИ
 Экскурс о языке
 Внутри всякого национального системного множе-ia регулятивная система языка без сомнения вы-|(ияет несущую функцию. В диахронном видении I· к тому же по своей устойчивости превосходит все Цгие системы правил, хотя в более или менее |госрочной перспективе и она подвергается измене-йм. Итак, неудивительно, что Гердер, Фихте, Гум-Й(ьдт и Якоб Гримм пытались обнаружить искомую (Иностную идентичность преимущественно в языке, ?которого и вытекает еще один романтический тип
 |ентичности.
 ^Философия языка у Гумбольдта
 у-Я ограничусь здесь рассмотрением тех романтиков, |горые одновременно были признанными специали-рами в области языкознания. Согласно Гумбольдту, |зличие наций "в самом чистом и значимом виде Выражается в их языках", хотя и надо признать, что Ы имеем пока "смутное понятие о том способе, |даим язык нации одновременно становится масшта-рм и средством ее образования"29. Всякий язык, по умбольдту, в действительности является средством рдения мира30, хотя это и не исчерпывает его опре-^ления, включающего и способность вчувствования, ( которого не следует отказываться^1. Так, доричес-ий стиль Гумбольдт попытался связать с эпической оеческой поэзией, ионический - с поэзией лиричес-врй, а аттический отождествить с греческой прозой. |зыки, по его мнению, различаются по своей яснос-'л, чувственной выразительности и форме, которую а придает мыслям. Избыток логики и ясности приво-ит к трезвой бессодержательности. Излишек впечат-рвйтельности ведет к высокопарности и глупости. Языковая неповоротливость тормозит течение мысли, Преувеличенная гибкость лишает его чувственной на-
 ц- __"__^
 ; " Humbotdt W. х. Gesammelte Schritten. Berlin, 1903. Bd. 3. S. 290.
 r M Humboldt W. v. Uber den Nationalcharakter der Sprachen, in:
 fWerke, Bd. 3, Darmstadt, s. 64. 31 Ibid. S. 65.
 
 334 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 глядности. Но язык определяет и видение вещей:
 подобно художнику "язык изображает предмет в той или другой преобладающей цветовой форме"32. Соответственно и понятие не может быть свободным от языка.
 Язык как видение мира
 "Слово, которое только и превращает понятие в индивида мира идей, пролагает к нему путь от сущности бытия... Когда слово превращает в представление объект, оно заставляет его, пусть зачастую и незаметно, производить ощущение, присущее одновременно и природе слова, и природе объекта, и непрерывный мыслительный поток в человеке сопровождается столь же непрерывной последовательностью ощущений, которая первоначально определяется только представленными объектами, - по интенсивности и цвету - и далее, природой слов и языка. Объект, явление которого в душе сопровождают постоянно и равномерно возвращающиеся впечатления, индивидуализированные посредством языка, благодаря этому сам по себе входит в представление в модифицированном виде"33. Из этого Гумбольдт одновременно выводит, что объективное содержание истины вообще имеет своим источником "совокупную силу субъективной индивидуальности" языка. Чистая объективность выявляется прежде всего в сравнении языков, но она, кроме того, всегда укоренена и в "субъективности" определенного языка34. Выражения различных языков строго равнозначны лишь в том случае, если подразумеваемые ими предметы доступны чистому конструированию, то есть не содержат ничего сверх того, что было в них вложено. Сюда относятся в основном научные термины, в особенности понятия математики. Во всех остальных случаях предметы с помощью языковых средств различными способами заимствуются из действительности. Так, существует сплошной индивидуально-языковой аспект предметов, который, с одной стороны определяется
 " Ibid. S. 79.
 " Ibid. Bd. 4. S. 23.
 " Ibid. S. 27.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 335
 ерез образование слов, а с другой стороны, - через иособ, "каким слово откликается на предмет"35. Осо-внное значение в этой связи получает то или иное тношение грамматики и обозначения. Последствия Ыражаются в тончайшем, выработанном в образова-Ии воздействии духа36. "Именно то, в чем прежде сего высвечивается различие характера языков, вы-йжает настроение духа, вид мышления и ощуще-|и1я"37. Наиболее отчетливо это проступает в устном ^зыке и поэзии, и вообще там, где требуются не элько когнитивные свойства человека, но его. "не-елимые силы". "Лишь из этого рода познания излу-ается на все прочее свет и теплота... Нация, не маходящая центрального пункта "своего формирования" в принадлежащих* этому познанию поэзии, философии и истории, скоро лишается благотворного обратного воздействия языка"38.
 ; Эргом и знергеия
 Язык для Гумбольдта - это не просто лишь нечто данное, устойчивое, но понимается им в постоянном движении. По его мнению, язык - не только эргон, или дело, но и энергейя, или деятельность. Поэтому цйго последнее определение должно быть генетическим38. "Разбивка на слова и правила - это лишь |мертвый механизм научного расчленения"40. И все же, 'согласно Гумбольдту, в языке сохраняется нечто по-;стоянное и однородное, так что его история должна Охарактеризоваться как эволюция. Это постоянное и ^однородное Гумбольдт называет формой языка41. "Ха-|рактерная форма языка присуща всякому отдельному, даже мельчайшему элементу. Каждый из них, ^каким бы незаметным он не был в отдельности, катким-то образом получает через нее свое определение. \ Поскольку язык, в каком бы облике он не восприни-| мался, всегда отмечен духовным дыханием рацио-
 35 Ibid.
 M Ibid. Bd. 3. S. 79.
 37 Ibid. S. 80.
 3" Ibid. Bd. 4. S. 27.
 " Ibid. Bd. 2. S. 45.
 w Ibid.
 " Ibid. S. 46.
 
 336
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 нально-индивидуальной жизни, ... в нем всегда остается что-то нераспознанное, и как раз в ускользнувшем и состоит единство и дыхание (Odem) жизни"42. Это "дуновение" окружает целое, проникая во все его части. Поэтому тот, кто учит язык и говорит им, согласно Гумбольдту, получает в распоряжение его внутренний смысл. Последний - это внутренний руководящий принцип, который повсеместно распространяет свой управляющий импульс". В конце концов, этот смысл основывается на том, что язык органически строится по законам аналогии. Всякая ассимиляция нового, все, что проникает в язык, преодолевается подобным образом. Все осуществляется с помощью "интеллектуального инстинкта" разума.
 Язык как целостность
 Из этого Гумбольдт выводит, что язык как целостность должен уже с самого начала существовать стихийно. Язык нельзя выдумать или выстроить из отдельных изолированных элементов. Язык может возникнуть только единовременно. Этому не противоречит и его постепенно возрастающая дифференциация, обогащение, развитие. Тем не менее это может осуществляться лишь таким образом, "чтобы его организм как закон обуславливал функции 'мыслительной силы и тем самым первое слово уже предполагало и озвучивало весь язык"14. В этом смысле язык никогда не был творением человека (скажем, результатом соглашения по установлению условных знаков), но является необъяснимым чудом45.
 Эволюция языка
 Эволюция языка, по Гумбольдту, демонстрирует расцвет, застой и упадок, хотя и последний, как верит Гумбольдт, может породить новый жизненный принцип46. Так, например, постепенно сглаживается флексия, уступая место упрощенному логизму. Гумбольдт наблюдает "недостаток основанного на звуке
 " Ibid. S. 47.
 " Ibid. S. 250.
 41 Ibid. Bd. 4. S. 14.
 " Ibid. Bd. 3. S. 295.
 " Ibid. Bd. 7. S. 160.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 337
 Чувства поэтического очарования ... это есть, следовательно, переход от более чувственной к более интеллектуальной настроенности души, благодаря чему и Преобразуется язык. И все-таки главные причины не |всегда проистекают из изысканной природы, ... от при-[роды менее чувствительное и музыкально нетренированное неразвитое ухо питает безразличие по отношению к языковому принципу звучания. Равным [.образом и ведущее практическое направление языка |навязывает сокращения, отказ от союзов, краткие йформы всякого рода, поскольку человек, нацеливаюсь лишь на понимание, пренебрегает всем не являю-
 ^эдимся для этого необходимым"47. ^ Но это эволюционное изменение языка, языка как ' организма, как чего-то целостного, развивающегося [ согласно своей внутренней форме, расцветающего и преходящего, - это ли не энтелехия? И, наконец, й если Гумбольдт, как уже сказано, сравнил жизнь и 1дух некоторой нации с развитием цветка, то не в ; языке ли становится осязаемым и показательным i внутренний принцип этого цветка, а именно, его сущ-
 ъ ностная идентичность?
 Прежде чем я на это отвечу, бросим еще один короткий взгляд на развитие языкознания после Гумбольдта, что позволит осознать все значение и могущество его философии языка. Якоб Гримм также разделял эту философию, которой он и руководствовался в своих многочисленных и богатых содержанием специальных филологических исследованиях. Он тоже указывает на действующий в языке принцип строения и таинственное чудо его власти над людьми. Так, в этой связи он вспоминает, например, о великих поэтах Средневековья, которые великолепно владели языком, хотя им была и неведома его грамматика. Однако и после Гримма и Гумбольдта мы видим перед собой непрерывный ряд великих исследователей языка, ощущавших связь языка и нации, Я назову Г. И. Асколи, Ф. Н. Финка и Л. Вейгербера. И. Штенцель исследовал взаимовлияния между греческим языком и образованием понятий в греческой философии. В. Вунд проследил
 " Ibid. Bd. 7. S. 160 f.
 
 338
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 корреляции между языковыми и мыслительными формами, языком и духом, сначала в общем, в различных типах языка, а затем и в отдельных национальных языках, воспользовавшись при этом романтическим понятием народной души.
 Ф. де Соссюр
 В различении де Соссюра между langage и paroie узнается гумбольдтовское различие эргона и энергейи. Langage - это укорененная в "коллективном сознании" система правил, а о parole речь заходит в том случае, если эта система приходит к своему живому, непрерывному и поступательному, динамическому раскрытию. Диахронное развитие языка происходит, по его мнению, неосознанно, оно не рефлексируется коллективным сознанием, которое не ощущает в нем настоятельной потребности. Соссюр, правда, отклонял романтическое понятие народного духа, но это следует понимать, скорее, исходя из духа его времени и его биографии. Уже в ходе обсуждения дюркгеймовского понятия коллективного сознания я показал, что под ним в более общем случае, с которым мы как раз и имеем дело, следует понимать национальный дух. В остальном у Соссюра имеются свидетельства, что перед его взором витало интуитивное представление о диахронной структуре .языка, который весьма близок используемому мной понятию диахронного системного множества. Я цитирую: "Языковые преобразования никогда не осуществляются в системе целого, но в одном или другом из его элементов... Всякое преобразование хотя и оказывает обратное действие на систему, но начальное событие воздействует лишь на один пункт, оно не имеет никакого внутреннего отношения к тем следствиям, которые могут вытекать из этого для этих связей"48.
 Альтернативы Гумбольдту
 Со времени Гумбольдта языкознание, конечно, двигалось не только в заданном им впервые направлении, да и Соссюр радикально отличается от него, поскольку гораздо больше внимания уделяет струк-
 " Lommel н. Н. Grundfragen der allgemeinen Sprachwissenschaft, ubers. Berlin, 1931. S. 103.
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 339
 Натурным особенностям языка, чем его. духовному кор-
 •реляту. Тем самым он следовал тенденции, которая быстро распространилась еще в предшествующем |столетии и состояла в попытках большего или мень-|шего применения метода естественных наук к язы-|, кознанию. Язык и его развитие пытались истолковать я в рамках естественных законов, например, звуковые смещения (Lautverschiebungen) объяснялись физиологически (Ф. Бопп, А. Ф. Потт) или различия между изолирующими, агглютинирующими и флективными языками полагались следствиями дарвиновской эволюции, закончившейся, в конечном счет, победой
 •флективных языков (А. Шлейхер). Высшего пункта |, естественно-научное направление исследования дос-Цтигло 'у так называемых младограмматиков (Э. Сивере, Ц К. Вернер), пытавшихся объяснить гумбольтовский язык-эргон преимущественно на основе физиологических, физических и психологических законов. Я далее упомяну Л. Блумфильда, который увидел в языке прежде всего системы сигналов и функций раздражения. Языкознание он, следовательно, понимал бихевиористски, полагая, что тем самым ему можно | придать форму, доступную для точного и строгого систематического исследования. Современный структурализм хотя и освободился от такой редукции к более или менее выраженным естественно-научным методам, однако продолжает следовать в указанном направлении в той мере, в какой он настаивает на исключительной "телесности" языка, то есть, грубо говоря, уделяет внимание только лишь его синтаксической форме, но не учитывает сферу значений и ее духовные содержания, полагая их смутными или постигаемыми лишь спекулятивно. Он интересуется лишь звуковыми правилами, фонемами, элементами слов и их классами (предлогами, существительными, наречиями, глаголами и пр.), проверяет, какие из них присутствуют в различных языках, а какие - нет, исследует позиции слов, их контекстуальное положение и так далее. Поистине тот жесткий спор, который разгорелся между гумбольдтовским и естественно-научным языкознанием, столь же бессмыслен как, скажем, спор о понятии силы между Лейбницем
 
 340
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 и картезианцами. Здесь, как и там, говорят о разных вещах, имеют перед, своим взором отличные друг от друга предметы, отчего противники и не представляют противоположных мнений, но в сущности целят мимо друг друга.
 Язык имеет, с одной стороны, духовную и национальную сторону, а с другой, у него есть и телесно-естественно-научная и также структурная сторона. Тем не менее естественно-научный и структуралистский способы рассмотрения, при всем признании их больших заслуг и значимых познаний, ухватили лишь краешек того глубочайшего и широчайшего целого, которым является язык. Но отношение к этому обширному целому как не существующему из-за того, что оно будто бы не поддается четкой и точной формулировке является лишь следствием того же самого заблуждения, которое мы уже встречали у тех, кто отрицал национальную идентичность. Я поэтому не буду больше на этом останавливаться. Тем самым, естественно, не следует соглашаться со всем, что утверждалось Гумбольдтом и его сторонниками. Речь идет лишь об общей правоте его философии.
 Н. ХомскиЯ
 Наконец, и противоположности языкознания пришли к некому синтезу, а именно были объединены в так называемой генеративной грамматике Хомского. Не останавливаясь на его сложной языковой теории, укажем лишь на то, что хотя Хомский и перенял от Гумбольдта много существенного и продолжил его дело, но при этом он все же сохраняет верность тем "точным" методам, в которых угрожает раствориться чувственная сторона и существенные элементы языка - тот бесконечно важный для Гумбольта "остаток". Действительное, а не только заявленное опосредование между основной идеей Гумбольдта и теми, кто ориентировался на парадигму точных наук, было бы достигнуто лишь в том случае, если из структурных -форм, выведенных Хомским для объяснения "языковой компетенции" (то есть способности овладеть некоторым языком) с логической последовательностью проистекала бы та форма миросозерцания,
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею
 341
 |которая определяет дух национальных носителей это-
 Sro языка.
 i Я сомневаюсь, что может быть действительно зафиксирована подобная возможность. Но если бы и с 'Этой стороны Гумбольдт получил бы неожиданную ^поддержку, благодаря чему его философия языка ^оказалась бы широко обоснованной теорией, разве это было бы решающим аргументом для гипотезы {национальной идентичности? Нашли бы мы тогда действительно нечто такое, что напоминало бы внутренний закон и принцип нации? / Язык как национальный медиум
 Язык - это медиум, в котором движется всякий є национальный дух. Поэтому он является его необходимым условием. Исходя из него, мы в состоянии объяснить лишь возможность формирования некоторого содержания в том или ином языке. Напротив, исходя из единства языка, в котором развивается мир идей, не может быть выведено его содержания. Бесконечные различия, противоречия и несовместимость й могут проистекать из бесконечной глубины языка. По-; этому проблема национальной идентичности, как и проблема тождества личности, не может быть решена с помощью языка. Образно можно было бы сказать, язык - это мать. Но рожденное из ее лона, как бы оно не походило на свою родительницу, жи-, вет своей собственной жизнью, далеко выходящей за пределы материнского влияния. Правда, нельзя отрицать, что происхождение от матери тоже участвует в формировании идентичности, но себя самого обретают не только в этом. Надо также учитывать и отношение национального тождества и родного языка. В рамках этого может быть обосновано, что Две нации могут говорить на одном языке и все же не
 являются идентичными.
 Язык как медиум национального духа не только определяет его, но получает от него и обратное воздействие. Диахронные изменения системного множества имеют своим следствием и преобразование языка. Ведь сам язык - это интегральная, всегда значимая регулятивная система и элемент этого множества. Я напомню уже приведенный пример, предложенный
 
 342
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 самим Гумбольдтом. Шлифовку языка в смысле его прогрессирующей логизации он связал с возрастающем утилитаризмом и беспрестанной рационализацией мышления, что остужает поэтическое начало языка. То, что речь здесь все же не идет о чисто имманентном, так сказать, механически протекающем языковом процессе, но об обратном воздействии духовного развития на язык, просвечивает уже в том, что рационализирующее мышление пришло из эпохи барокко, где язык проявлял качества необузданности и неестественности. Лишь постепенно его захватило новое течение, но только сегодня, в неком роде фазового смещения, он кажется полностью стал пропитан тем логическим духом. (Кстати, это еще один пример диахронной структуры системных множеств). Синхронний национальный дух, следовательно, находится в непосредственной взаимосвязи лишь с тонкой структурой языка, в то время как ведущие линии его формальных принципов играют при этом лишь опосредованную роль. Ведь в этой тонкой структуре отражаются и те жизненные возрасты языка, которые усматривал Гумбольдт, причем в данной связи безразлично, принимается ли "эсхатологическое" истолкование или представление о простой последовательной смене фаз развития. Эта тонкая структура, следовательно, имеет чрезвычайное значение, и она как раз не обладает той искомой сущностной идентичностью.
 Маргнн Люгер
 Эти отношения могут быть проиллюстрированы еще одним конкретным примером: влиянием Мартина Лютера. Каждый знает, что он совершил для немецкого языка и насколько значительно его влияние и сегодня. Немецкий был его родным языком. Он, следовательно, говоря словами Гумбольдта, уже имел перед собой его "характерные формы", но придал ему ту тонкую структуру, которую мы имеем ввиду, когда произносим "Лютеровский немецкий". Поэтому и немецкий протестантизм выказывает колорит, который среди прочего отмечен свойствами этого языка. И тем не менее, содержания протестантизма не растворяются в нем, отчего и стало возможным усвоение их другими наци-
 
 Глава 10. Научный взгляд на национальную идею 343
 ; ями, где они в свою очередь приобрели особенный | колорит. Впрочем, сегодня предпринимаются усилия 1 перевести Лютеровскую библию на новый немецкий - изменение времен, изменение содержаний, развитие языка, развитие национального Духа! (Однако можно .усомниться в том, что немецкий протестантизм приобретет этом больше, чем потеряет).
 Пример Лютера показывает и то, как язык в известных случаях выходит за пределы своего обще-,го назначения и становится узловым пунктом национального системного множества. Его критика католицизма открыла ему роль родного языка в интимном г общении с Богом. Тогда к нему пробудился всеобщий | интерес. Регулятивная система языка начинала все больше и больше преобразовывать и другие элементы системного множества: литургию, повседневное общение людей друг с другом, систему образования, политику, литературу, науку, национальное самосознание. Я ни' в коей мере не хочу утверждать, что протестантизм Лютера был единственным источником этого повсеместно наступающего изменения, ему способствовало многое. Но по меньшей мере то участие, которое из него исходило, можно уверенно проследить в переплетении национального системного множества.
 Язык и нация
 Итак, язык, с одной стороны, является элементом национального системного множества наравне с другими, хотя и всегда выполняет в нем несущую функцию. Однако в известных ситуациях он может выходить на передний план. Если это случается, он, правда, занимает свое новое положение в той синхронной форме, к которой как раз в данный момент привело его диахронное развитие. То, что происходило в эпоху Лютера, повторяется в XVII и XVIII столетии, когда предпринимаются усилия для защиты от чуждого французского влияния. Или в XIX веке, когда славянские нации связали свое национальное пробуждение с новым открытием собственного языка. В качестве примера я назову Йозефа Домбровского, которому обязан своим появлением чешский литературный язык. И сегодня мы можем наблюдать, как, на-
 
 344 К. Хюбнер. Нация; от забвения к возвращению
 пример, в Советском Союзе осознание значения своего собственного языка становится средством национального сопротивления угнетению.
 Ретроспективный взгляд
 Итак, когда программа романтизма направляла усилия на объяснение и эмпирическое обоснование идентичности нации посредством идентичности ее сущности, она терпела неудачу: эту сущностную идентичность нельзя представить в виде особых эпох или выдающихся личностей. Ее нельзя обнаружить и в некотором прамифе или органическом, подобном энтелехии, своеобразном принципе, в особенности в языке. Там же, где эта программа руководствуется представлением, что нация определяется динамической идеей, свободной от сужающей ее понятийности, она сохраняет свое значение. Точный смысл этого представления в его краткой формулировке оказывается следующим: нация определяется своей историей как общая судьба. Изложение этой главы состояло в научном обосновании и экспликации этого положения.
 Следует добавить, что мы глубоко обязаны самому романтизму даже там, где он потерпел поражение. Как это часто бывает, глубинное заблуждение одновременно влекло за собой богатые познавательные результаты. Они высветили давно уже скрытые от глаз сокровища национального прошлого в народных книгах, сагах, сказках и древних эпосах, которые послужили не последним источником лингвистики, весьма разветвленной ныне науки. Столь распространенная ныне склонность защищаться от всего того, что может быть как-то связано с романтизмом, есть поэтому ни что иное как предрассудок, основанный на невежестве и недомыслии.
 
 Глава одиннадцатая ФЕНОМЕНОЛОГИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИФИКАЦИИ
 Глава одиннадцатая ФЕНОМЕНОЛОГИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИФИКАЦИИ
 Прежде мы анализировали лишь то, что наука должна понимать под идентичностью нации, и то, насколько последняя может быть обоснована. Речь, следовательно, шла об исследовании нации как объекта, то есть, о внешнем способе рассмотрения. Если же теперь рассматривать ее изнутри, то следует задаться вопросом: в чем состоит идентификация людей с их нацией, какому внутреннему опыту она соответствует? При этом окажется, что с этой внутренней точки зрения идентичность нации получает иной смысл, а значит, требует привлечения совершенно иных форм мышления и категорий, неведомых науке. Выработку этих категорий и связанного с ними внутреннего опыта человека я называю феноменологией национальной идентификации. Термин "феноменология" должен показать преждевременность какого бы то ни было суждения об этой идентификации и в особенности суждения о том, насколько она оправдана. Речь об этом пойдет позже.
 Нация как судьба
 Идентификация с некоторой нацией не является актом воли или свободного решения. Это - судьба. (Я уже выторговал себе право говорить в этом отношении о судьбе, и поэтому больше на этом не останавливаюсь.) Человек со своим родным языком, детством и юностью, которые накладывают на него неизгладимый отпечаток, самим фактом своего рождения принадлежит своей нации, безразлично, идет ли речь о нациях мононационального или многонационального государства, либо о культурной нации, (И эти различные возможности уже получили многократное разъяснение). Итак, его судьбинная идентификация оказывается многослойной. Даже в случаях изменения национальной принадлежности, судбинная связь со своим происхождением остается незыблемой. Однако и новая идентификация, впоследствии как-то заме-
 
 346
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению
 щающая предыдущую, ощущается как связь, порожденная судьбой, если при этом речь действительно идет об идентификации, о переплавке собственной сущности, а не о простом акте внешнего принуждения или оппортунизме, короче говоря, о чем-то более или менее произвольном. Обоснованная антропологически, судьбинная привязанность людей к некоторой нации оказывается настолько сильной, что, прежде чем покинуть родину и государство, они уже готовы принять на себя великое страдание. И представление философов современного Просвещения, согласно которому в конечном счете именно государственный строй их страны является источником верности ей (конституционный патриотизм) абсолютно чуждо действительности. Человек покидает свою страну ради лучшей жизни, но с тяжелым сердцем. Он скорее попытается воспроизвести свою Родину на новом месте. Государства это не магазины, поджидающие покупателей.
 Вытеснение национального
 Эта внутренняя и глубокая привязанность к нации и родине нередко остается неосознанной, и даже может вытесняться, как это, особенно в последние годы, имело место в Германии. Тогда внутренний национальный опыт может быть утерян, вытеснен из узлового пункта национального системного множества на периферию. И все же он не исчезнет совсем. Это также трудно, как трудно бывает отрицать факт Своего происхождения, которое вопреки всем изменениям и новому опыту накладывает свой отпечаток на всю жизнь. В вытесненном состоянии оно зачастую выливается в самую странную форму: даже в годы глубочайшего национального самозабвения в послевоенной Германии можно было наблюдать, как прорывалось национальное сознание в непосредственном, наглядно постигаемом национальном сравнении, а именно, в спортивных состязаниях. Национальное сознание наличествует всегда, пусть и в латентной форме, и не может быть искоренено, а реакция на его вытеснение или даже подавление может привести к опасному взрыву. В общем, оно способно погибнуть лишь естественным, а не насильственным обра-
 
 Глава 11. Феноменология национальной идентификации 347
 зом. С другой стороны, внешнее давление, скорее, усиливает его. Правда, всегда найдутся люди, у которых почти полностью отсутствует опыт их национальной принадлежности, уничтоженный в результате идеологических потрясений. Но это не свидетельствует против общего антропологического определения этой принадлежности, подобно тому, как из полного угасания полового влечения у некоторых людей еще не вытекает отрицание конститутивного значения этого влечения для человеческого рода.
 Общее и особенное
 Отдельный человек осознанно или неосознанно идентифицирует себя с нацией как всеобщим, со всем тем, что свойственно его согражданам. Всякий отдельный немец или француз отличает себя от своих земляков, и тем не менее всем им вместе присущи качества быть немцами или французами. Но что же это означает? Это значит, что особенное (отдельный человек) и всеобщее (нация) в этом случае не отличаются друг от друга, но образуют сплав. (Я, гражданин N, являюсь немцем). Всякий в полном объеме причастен общей национальной идентичности, и если это так, он как особенное неотличим об всеобщего. (Поскольку любая часть красной поверхности сама является красной). К слову сказать, это так лишь в данном отношении, ибо в другой связи вновь проступают его особенные свойства.
 Целое и честь
 Нация понимается как целостность, на это указывает и регулятивная идея ее системного множества. Идентификация с нацией есть, следовательно, отождествление с ней как с целостностью. В непосредственной практической жизни эта осознанная идентификация осуществляется, правда, лишь с частью нации, а именно с тем, что прямо находится перед глазами, или же с тем, что человеку нравится в ней, что управляет его языком, мышлением поведением, и, наконец, с тем, к чему он формирует доверительно близкое отношение. Однако в сцеплении и переплетении национального системного множества части никак нельзя отделить от целого, они находятся с
 
 348 К. Хюбкер. Нация: от забвения к возвращению
 ним в явной и неявной связи. Нацию нельзя представлять по частям, также как личность не может существовать лишь фрагментарно. Невозможно извлечь что-то из данной идентификации и не отказаться от целого. Так, и внутренние расхождения, противоположности, несовместимости и отношение к ним - все это является частью идентификации с целым. Но почему же мы должны противостоять ему, занимать по отношению к нему какую-то позицию, из-за него страдать? Почему все это с такой неизбежностью нас затрагивает? Подобно тому, как отдельный человек не может идентифицировать себя лишь с тем, что ему в себе нравится, и в противном случае неизбежно теряет свою идентификацию, так и мы не можем отказаться от своей нации, даже если чего-то в ней не принимаем. Мы автоматически берем это на себя как наши собственные тяготы и наши собственные страдания. Идентификация с нацией означает, что всякий ее феномен, всякое открывающееся в ней новое, до сих пор неизвестное, - неважно прошлое или настоящее, - непроизвольно включается в идентификационный процесс, безразлично к тому, как к этому относится отдельный человек. Гордость национальными достижениями, боль национального позора (заслуженная или незаслуженная) суть ни что иное, как явления этой глубочайшей, зачастую весьма затемненной связи идентичности или идентификации.
 Коллективная вина
 Актуальным .примером этого служит проблема коллективной ответственности немцев за преступления национал-социалистов. Тот, кто требует признания этой вины, обязательно идентифицирует себя с нацией, понимает себя как часть, которая в то же время оказывается сплавленной с целым. Правда, зачастую признание коллективной вины требуют как раз от тех, кто и знать ничего не хочет о нации. Очевидное противоречие! С другой стороны, эта вина будто бы снимается утверждением, что существует только индивидуальная ответственность. В действительности же речь при этом идет о различных понятиях вины, которые вовсе не противоречат друг другу. В одном
 
 Глава 11. Феноменология национальной идентификации 349
 случае - это морально-юридическое понятие, в дру-( гом, как это позже будет показано, мифическое1. В ^остальном же еще и сегодня продолжающиеся дебаты по этому вопросу ничего не меняют в том, что каждый, кто осознает себя немцем, неизбежно ощущает чувство стыда от того, что случилось "во имя немцев", и так же непроизвольно ощущает экзистенциальную приподнятость там, где он, как принадлежащий нации, видит ее выдающийся вклад в человеческую культуру. Все это означает, что в данном представлении он причастен целостности нации, осознавая себя именно такой его частью, в которой он как часть совпадает с ней как с целым и более не может быть выделен из нее. И это, - несмотря на то, что данное целое никогда не дано ему непосредственно, но всегда лишь - в своих фрагментах. Оно, скорее, являет потенциал, отдельные элементы которого .могут в любое мгновение явиться ему и актуализироваться, например, в виде новооткрытого факта исторического исследования. Здесь снова проявляется конституция нации как регулятивной идеи.
 Идеальное и материальное
 К единству всеобщего и особенного, целого и части, характерного для идентификации с нацией, должно быть добавлено единство идеального и материального. Общий дух есть нечто идеальное, но нация существует и физически. Если целое потенциально присутствует в отдельном, если в нем всеобщие свойства нации переплавляются в особенные качества индивидуальности, то каждый в этом смысле становится ее персонификацией - пусть и в различной мере. Соответствующий опыт приобретает всякий, кто чувствовал себя наблюдаемым за границей в качестве немца, англичанина и пытался вести себя в соответствии со своей ролью представителя нации, какой бы незначительной она ни была. Многие из нас с чувством неловкости переживали, как неприятно выделяются немецкие гости в иностранных отелях. Поэтому иной раз начинаешь прилагать усилия для созда-
 ' Ср.: Groll K.-M. Wie lange haften wir fur Hitler? Dusseldorf, 1980.
 
 350
 К. Хюбнер. Нация: от забвения к возвращению

<< Пред.           стр. 9 (из 11)           След. >>

Список литературы по разделу