<< Пред.           стр. 2 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу

  Обратим внимание на то обстоятельство, что соотношение организмов (по биомассе) в экосреде подчиняется усредненным, но вполне определенным количественным пропорциям. Биомасса растений в биотопе примерно в 10 раз превосходит биомассу растительноядных животных, а биомасса растительноядных приблизительно в 5 раз превышает биомассу хищников[103]. Вспомним и еще одно обстоятельство. Уровень "прожорливости" у гоминид по сравнению с другими высшими млекопитающими вырос примерно вчетверо (в 3,8 раза, см. выше о постоянной Рубнера). Примерно в сопоставимых масштабах возросла продолжительность жизни гоминид и их способность демографически расти (упрощенно говоря, плотность населения у гоминид могла примерно вчетверо превосходить нормальную плотность населения для сопоставимых с гоминидами по размерам млекопитающих). Иными словами, рано или поздно гоминиды должны были прийти в состояние эколого-демографической перенаселенности. Лучше всего выжить могли те наши предки, которые бы сократили свою численность вчетверо (пропорционально возрастанию их постоянной Рубнера). Например, если бы они из разряда растительноядных перешли в разряд плотоядных животных, их численность автоматически упала бы впятеро, что и произвело бы нужный демографический эффект.
  Разумеется, в действительности никто никуда не "переходил". Просто у приматов есть потребность в белковой пище, и они способны до 3% рациона заполнять охотничьей добычей (павианы, шимпанзе). Далее, во время потепления Бибер I/II, как отмечалось, у гоминид возникло демографическое напряжение в их растительноядной эконише (см. выше). Некоторые гоминиды могли быть из нее вытеснены - они перешли от преобладающей растительноядности к питанию белковой пищей в больших масштабах, т.е. стали в известной мере хищниками. (Вообще-то человек и, вероятно, его хищные предки всегда были всеядны, но достоверные факты массовой охоты у наших предков говорят о том, что они все-таки были заметными хищниками; можно привести пример стоянки дю Кро-дю-Шарнье, или Солютре, во Франции, где с ориньяка до верхнего мадлена велась массовая добыча дикой лошади; есть и др. примеры). Став же хищниками, эти гоминиды сократились в численности, что немедленно было подхвачено естественным отбором в смысле закрепления плотоядных наклонностей у этих существ. Мы объясняем происхождение хищничества у гоминид нашей филетической линии именно таким образом. Вероятно, первыми хищниками были австралопитеки умелые. Следующим эпизодом их развития стало освоение коллективных орудий. Сразу же сделаем две оговорки.
  Во-первых, не все ученые верят в хищничество у ранних гоминид - предполагается, что они были скорее некрофагами (падальщиками)[104]. Б.Ф.Поршнев, в частности, считал, что экониша хищных слишком тесна, чтобы вместить таких слабых существ, как гоминиды. Однако экониша некрофагов как плотоядных животных отличается той же, если не большей теснотой. Другие авторы стремились исходить в основе из соображений здравого смысла: как слабые и тихоходные гоминиды могли стать активными хищниками? Однако столь же слабые шимпанзе способны к групповой охоте, дающей им определенную толику мясной пищи, пусть и в пределах, не выходящих за рамки 3% рациона[105]. Если провести логическую линию развития от коллективно охотящихся шимпанзе к достоверно известным коллективным охотникам палеолита (см. выше о стоянке Солютре), то будет просто нарушением правила Оккама включать в промежуток какой-то ничем не засвидетельствованный некрофагический эпизод.
  Во-вторых, все без исключения специалисты по антропогенезу, выясняя происхождение орудийной деятельности у гоминид, ориентируются на орудийную деятельность животных. Те же шимпанзе умеют отгонять хищников, бросая в них камни и палки, они умеют разбивать орехи камнями, удить термитов из термитника прутиками - во всем этом видны явные прототипы работы с каменными инструментами и обращения с метательным оружием, так что, на первый взгляд, гоминиды ничего особо нового не изобрели. Однако это в буквальном смысле поверхностная, внешняя сторона дела. В действительности гоминиды "изобрели" нечто небывалое, именно - средства коллективного производительного потребления, коллективные орудия.
  Дело в том, что у орудийных животных известны индивидуальные орудия (средства индивидуального производительного потребления) и искусственные сооружения коллективного, но непроизводительного назначения (средства коллективного непроизводительного потребления типа муравейников, плотин бобров, каменных "домиков" осьминогов и т.п.). Но ничего похожего на средства коллективного производительного потребления у животных не обнаружено[106], а это орудия, применяемые сообща и изготовленные сообразно устойчивой коллективной традиции (например, копья, применяемые в коллективной охоте или при защите от хищников; типичные рубящие орудия, применяемые при добыче растительной пищи или строительных материалов; характерные скребла, употребляемые в коллективе для выделки шкур, и т.п.; здесь важна типичность, общность средств и, разумеется, общность целей при их применении). Почему все это не характерно для животных, по-своему понятно.
  Средства индивидуального производительного потребления всегда эффективней (в момент зарождения), нежели коллективные. Индивидуальные орудия рассчитаны на особенности поведения особи, лучше отвечают ему и дают больший эффект. Напротив, средства коллективного производительного потребления, коллективные орудия, созданные в соответствии с общей традицией, рассчитаны на некоего обобщенного, среднего носителя, а потому и среднеэффективны. Эволюция не могла поддерживать подобного, а вот индивидуальные орудия всегда разрешала. Но тогда откуда коллективные орудия взялись у гоминид? Добавим, что, как мы увидим, у наших предков прогресс орудий обусловлен их коллективной природой. Это животным не свойственно. Поэтому их орудия пребывают в самой примитивной, начальной форме, что создает, в сущности, превратное впечатление о заведомой прогрессивности коллективных орудий человека по сравнению с индивидуальными орудиями животных. Подобная прогрессивность - явление историческое, вторичное, а начиналось все совсем не с выгодности орудий гоминид, если иметь в виду их прямое назначение. Будь орудия наших предков выгодны сами по себе уже в своей начальной, элементарной форме, эволюция давно бы снабдила ими всех животных.
  Это методологическое соображение, на наш взгляд, объясняет, почему исследования генезиса орудийной деятельности у наших предков в общем-то топчутся на месте. Повторимся. Этологи уверенно обнаруживают зачатки производительной, но индивидуальной орудийной деятельности у животных, в том числе у наших ближайших родичей, шимпанзе. Однако непонятно, почему последние, располагая орудиями, не создали технологической культуры человеческого типа (как и другие орудийные животные). Одновременно непонятно, почему же ее создали гоминиды. Обращения к охоте, некрофагии, собирательству здесь, разумеется, не работают, поскольку соответствующие наклонности широко известны у животных, но никаких технологий не дают. Для всех этих способов добычи пищи эволюция снабжает животных естественными органами (мощными челюстями, зубами и когтями, а также прочими телесными приспособлениями). И это обстоятельство, с точки зрения дарвинизма, достаточно объяснимо. Иными словами, гносеологическая картина выглядит неясной. Однако, как отмечалось выше, существуют методы ее разрешения.
  У животных не зарождается технологической культуры коллективных орудий потому, что эволюция разрешает (поощряет) лишь индивидуальные производительные орудия, а они, по определению, не годятся для создания коллективных технологий человеческого типа. Следовательно, эволюция разрешила гоминидам их коллективные орудия не по технологическим причинам, поскольку такие орудия в момент генезиса были малоэффективны по сравнению с индивидуальными. Тогда встает вопрос: что же могло "заинтересовать" эволюцию в малоэффективных первых коллективных орудиях гоминид?
  Обратим внимание на два обстоятельства. Во-первых, гоминиды были ненормально прожорливы (имели высокую постоянную Рубнера, см. выше). Это грозило им истощением ближайшей экосреды и экологическими затруднениями. Тогда малоэффективные коллективные орудия, искусственно снижая охотничьи потенции гоминид, могли оказаться им полезны в смысле ограничения их аппетитов. Это звучит, конечно, парадоксально, но, вероятно, лучше выживали те популяции гоминид, которые сдержанней относились к экосреде, а в этом им искусственно помогали коллективные орудия, что эволюция вполне поддерживала. Складывается такой сценарий. Некоторые гоминиды в целях сокращения своей численности переходят в разряд хищников (см. выше). Они, как и шимпанзе, способны создавать и использовать элементарные индивидуальные орудия и при этом, как и шимпанзе, охотятся коллективно. Далее стихийно элементарные орудия начинают применяться в коллективной охоте (камни, палки и т.п.; средства разделки добычи, затягивающие ее потребление и ограничивающие аппетиты гоминид; нормальный хищник добывает дичь и съедает, сколько сможет; люди поступают иначе: они долго возятся с добычей, разделывают ее, готовят и т.д., вместо того чтобы сразу отправиться на новую охоту и истощить экосреду - они ведь весьма прожорливы). Применение элементарных орудий в коллективных целях (охота, разделка общей добычи, выделка новых орудий для общих целей) переводит их в разряд коллективных орудий, средств коллективного производительного потребления, которые и могли так зародиться. Но, подчеркнем, причина их зарождения лежала не в повышении охотничьих потенций гоминид, а в их искусственном умеривании. С технологической точки зрения (см. выше об эффективности орудий), это вполне логично.
  Далее, во-вторых, гоминиды, помимо прожорливости, страдали тягой к увеличению плотности своего населения (они страдают этим и поныне). Экологически и эволюционно это в первом приближении невыгодно. Следовательно, эволюция должна была связать коллективную природу первых орудий гоминид с состоянием коллективности самих гоминид, т.е. с их демографией (проблемы социальных структур на этом этапе были еще не актуальны, хотя далее мы их коснемся). Здесь мы подходим к понятию "демографо-технологической зависимости".
  Если мысленно разделить степень сложности современных технологий на количество использующих их людей (на численность населения), получится крайне скромная величина первобытного порядка. Конечно, существуют изобретатели, ученые, мастера, лично владеющие технологическими навыками, несоизмеримыми с первобытными. Однако средний человек в системе современного разделения труда выполняет весьма ограниченный набор технологических операций, вдобавок не им изобретенных. Далее, масса людей (сферы культуры, обслуживания и т.п.) в технологическом отношении вообще ничем не занята. Наконец, имеется множество просто бездельников (извинимся за обыденный взгляд на вещи). Если сложить всех этих людей вместе и поделить на них сложность современных технологий, на каждого придется очень мало технологических дел, что сильно напоминает первобытное состояние, когда работали почти все трудоспособные, но умели мало. Этот парадоксальный взгляд на вещи в общем достаточно нагляден, если смотреть непредвзято.
  Углубляясь в прошлое по методу редукции, мы обнаруживаем все менее густое человеческое население, но и все более простые технологии. Так что, если делить степени сложности древних технологий на соответствующие демографические состояния, мы получим все те же ограниченные первобытные величины. Отсюда формулировка "демографо-технологической зависимости": между степенью сложности технологии и демографическим состоянием практикующего ее коллектива имеется количественное соответствие, благодаря которому на душу населения в истории всегда приходился ограниченный процент общих технологий.
  Эволюционно это объяснимо. Возьмем, в частности, самые первые простые технологии (доашельские), вполне обеспечивающие выживание их носителей. Упрощать такие технологии опасно для выживания, а усложнять - просто незачем для выживания и обременительно в смысле трудоемкости. На наш взгляд, именно такой баланс необходимого и достаточного в технологии и закрепила эволюция в древности в виде демографо-технологической зависимости и закрепила навсегда. Иными словами, демографо-технологическая зависимость, связанная с культурой коллективных орудий, служила как бы искусственным ограничителем плотностей населения древних гоминид. Если численность населения возрастала, а степень сложности технологии не менялась, процент степени сложности технологии, приходящийся на душу населения, падал, что ухудшало условия жизни.
  В самом деле, допустим, коллектив австралопитеков умелых (около 30 особей[107]) практиковал доашельскую индустрию, древнейшее точно датированное местонахождение которой известно в Када Гона (Эфиопия, возраст более 2,63 ± 0,5 миллиона лет назад по калий/аргону, или более 2,58 ± 0,23 миллиона лет назад по цирконам). Эта коллективная индустрия обеспечивала прожиточный минимум, но одновременно ограничивала хищнические возможности гоминид (см. выше). Представим, что такой коллектив австралопитеков умелых вдруг удвоился, а индустрия осталась прежней. Прожиточный минимум она обеспечивала бы по-старому, но и по-старому ограничивала охотничьи возможности гоминид, а в связи с ростом населения требовалось их расширение (проще сказать, более специализированная и массовая охота, более интенсивное собирательство и т.д.). За счет одного "человеческого фактора" производительность бы не возросла из-за экологических ограничений (пищи в округе больше не стало, а едоков, в том числе нетрудоспособных - детей и т.д., стало больше). Поясним это, так сказать, современным примером. Если лишить нас нынешних технологий (в том числе и сельскохозяйственных) и вооружить всех копьями, голодная смерть для большинства людей стала бы делом времени и не потому, что копья плохи, а потому, что экосреда не дала бы всем добычи. Для древних маломобильных гоминид ситуация была той же. Если у них увеличивались плотности населения, требовались более интенсивные промыслы и более эффективные орудия. Например, ашельское рубило при всей своей простоте все же лучше чопперов (односторонних рубящих отщепов) годилось для обработки древесины, копания и т.д.; следовательно, давало больше копий; следовательно, лучше обеспечивало охоту; следовательно, та становилась оснащенней и давала больше добычи. Масштабы улучшений здесь, конечно, ничтожны, но и прирост населения в древности был мал.
  Мы хотим сказать, что демографический рост населения уже в древности согласно демографо-технологической зависимости требовал и возрастания степени сложности технологии. Поначалу избытки населения африканских гоминид просто расселялись. Так орудийные гоминиды (вернее, их орудия) уже около 2,2 миллиона лет назад достигла Франции (Сен-Валье) и примерно тогда же Алтая (Улалинка, 2,3-1,8 миллиона лет назад). Затем, примерно 1,8-1,6 миллиона лет назад, от австралопитека умелого отделился человек прямоходящий (питекантроп), сразу стал бурно размножаться и расселяться, так что попал в Хорватию 1,6 миллиона лет назад (Шандалья I) и на Яву (Моджокерто, 1,9 ± 0,4 миллиона лет назад, если только это не был еще австралопитек умелый).
  Проще сказать, около 1,6 миллиона лет назад питекантроп в Восточной Африке (типа образца Нариокотоме III Кения, 1,6 миллиона лет назад) испытал своего рода демографический взрыв. Тогда было тепло (интерстадиал, потепление, Донау II/III, 1,79-1,6 миллиона лет назад), а потепления были эволюционно выгодны для гоминид (см. выше). Питекантроп сначала просто расселялся, но затем у него в Восточной Африке все-таки стали расти местные плотности населения и потребовалось усложнение технологии, что привело к первой в истории "ашельской технологической революции" (около 1,4 ± 0,2 миллиона лет назад в Олдувае, Танзания), впрочем, довольно скромной. Более яркие события разыгрались уже в истории современного подвида человека, "человека разумного разумного".
  По молекулярно-генетическим данным Р.Л.Канн, М.Стоункинга и А.К.Вилсона[108], современный человек произошел от некой женщины ("Евы" популярной литературы), которая жила в Африке во время, составляющее менее 1/25 возраста первых гоминид (т.е. 5 миллионов лет, по В.М.Саричу, см. выше), что датирует "Еву" в менее чем 200 тысяч лет (тогда было прохладно, начало ледниковой стадии Рисс III, 204-134 тысячи лет назад). Однако мы показали выше, что молекулярная эволюция гоминид была заторможена, так что отсчет следует вести от 9 миллионов лет (возраст гоминида из Баринго, Кения). Тогда возраст "Евы" составляет менее 360 тысяч лет (это теплый период Миндель/Рисс I, 362 - около 350 тысяч лет назад), что более свойственно гоминидам эволюционно. В предшествующее похолодание они сократились в численности, получили больше шансов на эволюцию (см. выше) и в начале последовавшего потепления (360 тысяч лет назад) дали новый подвид, нас. Затем наши прямые предки освоили Африку и вышли на Ближний Восток (например, в Мугарет-эль-Зуттие, Израиль, 148 тысяч лет назад по торий/урану; в Джебель Кафзех, Израиль, 100-90 тысяч лет назад, известны уже протокроманьонцы). Там они вяло обитали до потепления Вюрм II Мурсхофд (51000-46500 лет назад), но под его влиянием испытали верхнепалеолитический демографический взрыв, приведший ориньякского человека в Европу (пещера Бачо-Киро, Болгария, 50000 ± 9000, 4000 лет назад по оценке в 1 сигму, или более 43000 лет назад по 2 сигмам, радиокарбон), а вскоре и в Индонезию (Ниах грейт кейв, Калимантан, 41500 ± 100 лет назад по радиокарбону). Повторилась история раннего питекантропа, и следовало бы ожидать соответствующих технологических событий. Они действительно имели место. 50 тысяч лет назад началась верхнепалеолитическая технологическая революция, сопровождавшаяся переходом к прогрессивным орудиям на пластинах (именно такая ориньякская индустрия открыта в Бачо-Киро).
  Следующий демографический взрыв разразился на Ближнем Востоке на рубеже плейстоцена и голоцена 11700 лет назад (10200 по радиокарбону). Он сопровождался неолитической технологической революцией (докерамический неолит начинается с этой даты)[109]. Наконец, первый этап современного демографического взрыва в Западной Европе (XI - середина XVI вв.)[110] вызвал промышленную технологическую революцию, в условиях которой живем мы.
  Можно резонно возразить, что все эти хронологические корреляции - простые совпадения, а гоминиды и современный человек все эти революции "изобрели". Однако такое предположение односторонне и опирается на "ученые" схемы, рисующие историю человеческой технологии как некий поступательный процесс, опирающийся на новоявленные достижения. Отчасти это, разумеется, так и есть, но отчасти все было по-другому и замечательные технологические открытия могли тысячелетиями "лежать" невостребованными: они пускались в дело, когда в социуме происходили демографические взрывы и он нуждался в обогащении своей технологии. Т.е. люди (и древние гоминиды), даже имея на руках готовые новые технологии, решительно никак не влияли на технологическую революционизацию общества.
  Можно опять же возразить, что современные сознательные технологические открытия меняют нашу технологическую культуру прямо на глазах. Это верно. Но все происходит в рамках процесса, стихийно запущенного промышленной машинной революцией, а вот ее явно никто не "изобретал". Точнее, некоторые образцы машин были изобретены еще в античности (театральные машины, паровая машина для открывания храмовых дверей в Александрии и т.п.; Архимед вообще изобрел чуть ли не лазер, во всяком случае нечто вроде "гиперболоида инженера Гарина"), но во многом замечательные античные люди оказались настолько недальновидны, что, имея на руках впечатляющие образцы машинной технологии, никакой машинной технологической революции произвести не сумели. Машины ожидали демографического взрыва в Западной Европе, когда потребовалось массовое производство, а обеспечить его можно было лишь машинным путем. Так что мы находимся далеко от начала стихийно запущенного процесса машинизации общества, наши изобретатели действуют по запрограммированным накатанным схемам все большей машинизации, автоматизации всевозможной техники, и такой принцип поведения в технологической сфере изобрели вовсе не они. Будь ситуация другой, промышленную революцию запустили бы еще древние греки (к их театральным и паровым машинам надо добавить электричество и телеграф у вавилонян и древних египтян времен Псамметиха III, 525 г. до н.э.), однако столь удивительную технику ее тогдашние обладатели применяли исключительно в театрах и храмах, что по сути было одним и тем же (театр произошел от храмовых действ, см. Гл. I, 2; Гл. II, 5).
  Можно по-разному объяснять слепоту обладателей современных технологий в античности, но мы видим свою задачу в том, чтобы объяснить, почему "спящие" прогрессивные технологии (открытые наверняка случайно) в определенный момент (демографические взрывы) бурно востребовались обществом. Данные на этот счет не ограничиваются машинной революцией и ее античными предпосылками. Сходное положение вещей наблюдалось с начала нашей технологической истории. Рассмотрим вкратце некоторые наиболее выпуклые факты[111].
  Основу "ашельской технологической революции", о которой речь шла выше, составляли приемы выделки двусторонне обработанных орудий, ашельских рубил, бифасов, которые уже в раннем ашеле средней части слоя II Олдувайского ущелья образовывали 53,2% от общего инвентаря (возраст - 1,4 ± 0,2 миллиона лет назад, носитель, надо думать, - питекантроп). Однако в принципе похожие орудия были известны и более ранним гоминидам. Речь идет о протобифасах, зачаточных формах двусторонне обработанных орудий, которые имелись в типичном олдовае, культуре австралопитека умелого, и составляли в слое I Олдувайского ущелья 1,3% инвентаря[112] (время оледенения Донау II, 1,84-1,79 миллиона лет назад). Что же помешало австралопитеку умелому усовершенствовать протобифасы до уровня бифасов и произвести "ашельскую технологическую революцию"? Во всяком случае не слабый интеллект (у античных греков он был современным, но они тоже не смогли распорядиться своими машинами разумно). Очевидно, демография австралопитека умелого была скромной. Пришедший ему на смену питекантроп испытал демографический взрыв (см. выше), это потребовало усложнения технологии, и протобифасы были доведены до настоящих бифасов, что усложнило уровень производства у питекантропа.
  Далее, основу верхнепалеолитической технологической революции составляли приемы выделки орудий из пластин (тонкие, экономичные сколы с каменного ядрища, в данном случае призматического нуклеуса, позволяющего получать много ножевидных пластин и массу орудий на их основе). Однако и здесь надо сказать, что пластину как тип орудия-заготовки изобрели вовсе не ориньякцы. Строго говоря, признаки пластинчатой техники появились уже у того же австралопитека умелого в эпоху оледенения Донау I: в местонахождении Омо 123 К, Эфиопия, возраст - 2,06/1,99-1,93 миллиона лет назад, представлены, помимо прочего, 1 пластина и 2 пластинки. Факт, разумеется, статистически ничтожный, но не вызывает сомнений, что австралопитек умелый держал в руках пластины и умел их получать, однако производить верхнепалеолитическую технологическую революцию не стал (причина та же - скромная демография). Более богато пластинчатая техника раскалывания представлена в рисских индустриях эпиашеля и верхнего ашеля (например, в Багаре, Франция) и в мустье (например, в Фонморе, Франция) - вообще в мустье пластины являлись нормальным элементом инвентаря, но основой индустрии не становились: мустьерцы предпочитали делать орудия из грубых и менее экономичных отщепов, что удивительно, если не учитывать нашу гипотезу о связи демографии с состоянием техники. Мустьерские неандертальцы были малочисленнее ориньякцев, что и позволило последним вытеснить неандертальцев с исторической сцены (собственно, из охотничьих угодий). Наконец, пластинчатая техника верхнепалеолитического облика хорошо выражена в ближневосточном преориньяке (с потепления Рисс/Бюрм, 134-110 тысяч лет назад), но и там до революции дело не дошло. Лишь когда современный человек испытал верхнепалеолитический демографический взрыв (см. выше), возникла нужда в усложнении технологии, ее основой прочно стали пластины и был создан настоящий ориньяк (50 тысяч лет назад). Дальше у людей все шло в том же духе.
  Основу неолитической технологической революции составляли в первую очередь навыки культивации съедобных растений и доместпкации съедобных животных (производящее хозяйство). Отсюда парадоксальный термин начального докерамического неолита (культурные растения и домашние животные появляются, но керамики еще нет; его начало на Ближнем Востоке относится в общем к началу голоцена, 11700 лет назад, или 10200 лет по радиокарбону; типичное местонахождение - протогород Иерихон в Иордании, где докерамический неолит А датирован календарно 11830-10010 лет назад, или 10300-8720 лет по радиокарбону). Может быть, причина неолитической революции заключалась в "изобретении" основ земледелия и скотоводства? На такой вопрос следует дать отрицательный ответ.
  Формально говоря, навыки производящего хозяйства свойственны вполне первобытным народам. Например, навыки примитивной агрокультуры хорошо известны у австралийских аборигенов[113]; столь же примитивные навыки животноводства есть у южноамериканских индейцев и, возможно, были у французских мадленцев (конец верхнего палеолита)[114]. Казалось бы, столь полезные навыки разумно развернуть в неолитическую революцию, однако упомянутые народы этого не делали и не делают. Очевидно, их умеренная демография не нуждается в подобном усложнении технологии добычи пищи. Зато во время окологолоценового демографического взрыва на Ближнем Востоке демография потребовала подобного усложнения технологии, что и привело к неолитической революции.
  О промышленной революции мы говорили выше. Добавим, что сама природа машинного производства является массовой (в принципе мало ограниченной: на станках можно тиражировать продукцию очень широко). А массовое производство явно обслуживает людей с высокими плотностями населения (что очевидно). Поэтому связь промышленной революции с западноевропейским демографическим взрывом является не просто хронологической - она субстанциональна, очень основательна. Аналогичным образом производящее хозяйство неолита явно понадобилось общинам с крупным населением. Из-за своих величин они, вероятно, были маломобильны, оседали на месте и нуждались в искусственном производстве пищи возле своих домов. Так что связь демографии с технологией и здесь не только хронологическая, но и субстанциональная, существенная. То же можно сказать о верхнепалеолитической технологической революции, отличающейся усвоением навыков массово тиражировать ножевидные пластины от ограниченного объема камня. Это тоже могло обслуживать разросшиеся коллективы.
  Важно подчеркнуть, что излагаемая гипотеза не приписывает технологиям решений задач по обеспечению какого-то нового, невиданного прежде образа жизни, что особенно существенно для первобытного материала, поскольку охотничье-собирательское хозяйство первобытности было типологически однообразно на протяжении всей своей истории. Добавим, что и неолитическое производящее хозяйство по части обеспечения инструментарием не слишком отличалось от предшествующего мезолитического. Мы хотим сказать, что гипотеза демографических всплесков как толчков для развития технологии, во-первых, не выходит за рамки достоверно известных фактов, а во-вторых, не требует "телеологических", упрощенно целесообразных (на уровне нужд индивидов) объяснений нашей технологической истории. Конечно, корреляция более сложных технологий с более высокими плотностями населения исторически была выгодна, поскольку помогала выживать сообществам наших предков, но отдельные индивиды ни раньше, ни теперь этого не осознавали и не осознают (например, современные люди твердо убеждены, что совершили промышленную революцию для оптимизации своей жизни, поскольку такая оптимизация налицо; по нашему же мнению, она является одним из побочных продуктов технологического развития, запрограммированного еще в эпоху австралопитека умелого).
  Коснемся вкратце проблемы "изобретения" новых технологий, ограничиваясь примерами, революционизировавшими нашу историю. "Ашельская технологическая революция" основывалась на производстве бифасов (см. вы ше), продолжившем производство протобифасов австралопитека умелого, но откуда они взялись у последнего? Основу его индустрии составляло изготовление сколов, отщепов с каменных ядрищ; то, что при этом оставалось от этих ядрищ, мы и принимаем за протобифасы, которые предстают, таким образом, побочным продуктом техники отщепов[115]. Сами отщепы по употреблении бросались, а ядрища переносились гоминидами с собой[116] (в числе так называемых манупортов). Так что австралопитек умелый, вероятно, около миллиона лет (2,6-1,6 миллиона лет назад) носил по своим стоянкам системообразующие элементы "ашельской революции", но ничего подобного не подозревал. Все это унаследовал питекантроп.
  За 200 тысяч лет (1,6-1,4 миллиона лет назад) он в связи с ростом своего населения (пусть и достаточно ограниченным) испытал нужду в орудиях многократного использования (отщепы были "одноразовыми", а ядрища-протобифасы - "многоразовыми"): "многоразовые" орудия проще оснащали выросший коллектив, и слепая естественная эволюция в конце концов выдавила это на поверхность. В ход, естественно, пошли "многоразовые" ядрища-протобифасы, которые после незначительного усовершенствования превратились в бифасы, что мы и воспринимаем как "ашельскую технологическую революцию".
  Пластины как побочный продукт техники отщепов тоже издавна находились в распоряжении гоминид (начиная с того же австралопитека умелого, см. выше). Но массовая техника их получения потребовалась лишь при верхнепалеолитическом демографическом взрыве, что привело к верхнепалеолитической технологической революции (здесь люди уложились в 60 тысяч лет: от Рисс/Вюрма, 134-110 тысяч лет назад, с его пластинчатым преориньяком до настоящего ориньяка Бачо-Киро, 50 тысяч лет назад, см. выше). Иными словами, никто технологических революций не изобретал: они основывались на случайных побочных достижениях предшествующих эпох. То же относится к неолитической технологической революции, поскольку сами по себе навыки ведения производящего хозяйства, очевидно, были хорошо известны и до неолита (см. выше), но как таковые игнорировались. То же относится и к современной машинной революции, поскольку машины были известны еще в античности.
  Не составляет исключения и самая современная эпоха. Наше современное состояние основывается на электронике и ядерной энергии (в том смысле, что именно эти области науки и практики активнее всего развиваются в военной сфере, а уж оттуда попадают в быт). Но как электроника и ядерная физика были изобретены? Последняя следующим образом: Беккерель забыл на пакете с фотопластинами соли урана, они из-за радиации засветились, и радиоактивность была открыта. Дальше пошла кропотливая рутинная работа, приведшая к современным теориям суперсимметрии и суперструн (элементарные частицы и их систематика; метод систематизации нащупан еще в Шумере, см. Гл. I, 5). С электроникой обстояло сложнее: электричество освоено в Вавилоне и древнем Египте (см. выше) и оставалось (в магнитных проявлениях) известным в античности и средневековье. Затем Вольта под влиянием Гальвани воспроизвел вавилонский гальванический элемент, и вновь пошла рутинная работа. Упорная работа с электричеством, естественно, дала новые сведения и их обработку: открытия Фарадея и математику Максвелла. Последняя приобрела у Лоренца парадоксальные черты, что привело Эйнштейна к теории относительности (если отвлечься от традиционного взгляда на предмет, то эта теория, применяя принцип относительности Галилея, называет следствия из уравнений Лоренца своими именами). В рамках этой же традиции лежат работы Планка, а за последними тянутся исследования по квантовой физике (суперструны здесь - конечная точка).
  Разумеется, масса этих замечательных открытий ослепляет, но мы, собственно, вели речь к простой идее, что они не свалились с неба, как не свалились с неба на питекантропа протобифасы. Видимо, технологическая история человечества достаточно однородна, однако вернемся к ее началам. Демографо-технологическая зависимость позволяет объективно объяснить общие технологические этапы нашей истории. Но последняя подразделяется еще на две существенные стадии: доцивилизованную (первобытную) и цивилизованную (городскую) эпохи, и мы попробуем показать, что цивилизация тоже не была изобретена людьми (придется несколько повториться, ср. Гл. I, 5).
  Вообще цивилизация как высшая стадия культурного развития имеет массу ценностных для человека черт, привлекавших внимание исследователей прошлого и современности[117]. Широко исследованы и социально-исторические условия генезиса первых городов[118]. Однако мы остановимся не на аксиологии цивилизации и не на конкретных обстоятельствах ее начала, а на закономерных, не зависящих от человека причинах ее возникновения, оставаясь в рамках более-менее правдоподобных гипотез.
  Цивилизацию (город) мы понимаем как предметную форму структуры общества разделенного труда[119]. Если перевести эту дефиницию в обыденные термины, то город представится организованным скопищем жилищ, фортификационных, административных, культовых, торговых, производственных и т.п. сооружений, элементов инфраструктуры вроде улиц, средств подачи энергии, воды, изъятия отходов и пр. - все это и есть предметные формы жизнедеятельности людей различных профессиональных групп и их конгломерата. Отличительная черта этих искусственных образований - жесткая привязка к месту, что, по определению, привязывает к месту обитающих в них людей. (Сразу оставим поверхностную мысль, что все это строится для удобства жизни: будь дело в удобствах, города бы строили уже дикари.) Возникает, конечно, вопрос: зачем социуму понадобилось привязывать цивилизованных людей к месту?
  В начале голоцена (11700 лет назад) на Ближнем Востоке обозначился упоминавшийся уже демографический взрыв. Собственно, он начался там несколько раньше: в конце плейстоцена, еще в мезолитическую эпоху. Об этом свидетельствуют существенные события нашей лингвистической истории. В Леванте (Израиль, Иордания, Ливан, Сирия) в мезолите обитали племена, говорившие на так называемом ностратическом праязыке, основы которого были последовательно реконструированы В.М.Иллич-Свитычем[120]. На рубеже местных мезолитических культур кебары и геометрической кебары (16 тысяч лет назад) эти племена распались (признак демографического роста) и носители эламо-дравидского и урало-алтайского праязыков отправились на восток, где их наречия дали начало языкам дравидской, уральской и алтайской семей. В Леванте же на рубеже культур геометрической кебары и натуфа (14300 лет назад) произошел очередной распад племен, говоривших на западноностратических праязыках: индоевропейцы и картвелы отправились на север (индоевропейцы - в Северное Причерноморье, а картвелы - в район Грузии, где на их наречии до сих пор говорят грузины и носители некоторых других языков; индоевропейцы же осуществили из Северного Причерноморья мощную конную экспансии в Европу и некоторые регионы Азии до Индии включительно; русские, немцы, англичане и мн. др. до сих пор говорят на их наречии)[121]. Предки семитохамитов вместе с натуфийской культурой (14300-11700 лет назад, даты календарные; по радиоуглероду 12450-10200) остались в Леванте (где их потомки, евреи и арабы, есть до сих пор), откуда уже в неолите предприняли экспансию в Аравию и Северную Африку (дав начало египетскому, берберским, чадским и омото-кушитским языкам)[122] . Нетрудно понять, что столь бурные, взрывные (в исторических масштабах) события свидетельствуют о демографическом взрыве, причем подчеркнем, что распространение указанных языков было запущено вовсе не неолитической революцией (как иногда думают[123]), а, наоборот, предшествовало ей, т.е. демографические события предшествовали технологическим, как мы предполагали в рамках гипотезы демографо-технологической зависимости (см. выше).
  Параллельно с ростом плотностей населения у людей росла и биопродуктивность окружающей их экосреды, что, собственно, и объясняет рост человеческих населений (см. выше; например, в позднем натуфе поселения Абу Хурейра в Сирии, 12800 лет назад календарно, или 11150 по радиоуглероду, население составляло 250 ± 50 человек, а в докерамическом неолите В там же, 10740-9130 лет назад календарно, или 9350-7950 по радиоуглероду, оно достигало уже 2500 ± 500 человек[124], хотя неолитическая революция еще только-только начиналась). Высокая численность человеческих коллективов нуждалась в новых технологиях, а высокая биопродуктивность среды благоприятствовала производящему хозяйству. Причем лучшие условия для него были в субтропиках, в частности на Ближнем Востоке.
  Дело в том, что в тропиках биопродуктивность среды, конечно, максимальна, но там же максимальны и скорости оборота веществ в природе, что не дает отложиться плодородным почвам (биосфера как бы сама себя съедает в быстрых темпах). В умеренном поясе скорости оборота веществ в природе низки, среда не успевает сама себя съесть, и там отлагаются богатые плодородные почвы (например, известные черноземы), однако в умеренном поясе одновременно скромна и биопродуктивность среды. Проще сказать, тропики и умеренная зона для зарождения земледелия были невыгодным вариантом. Напротив, в субтропиках при их средних скоростях оборота веществ в природе (есть плодородные почвы, особенно в долинах рек) и среднем уровне биопродуктивности среды (растительность относительно богата и достаточно скучена) условия для земледелия были самыми оптимальными, что и объясняет его зарождение именно в субтропиках. То обстоятельство, что это зарождение случилось именно в субтропиках Ближнего Востока, объясняется уже местным демографическим взрывом, о котором см. выше.
  Дальнейшие события пошли по древней схеме. Первобытные наклонности к возделыванию растений и выращиванию животных (см. выше) под влиянием демографического взрыва были поставлены "на поток", что вылилось в неолитическую технологическую революции, отвечающую новым демографическим реалиям. Как можно видеть, человек здесь опять ничего не изобретал специально.
  Далее, в рамках производящего хозяйства пошло разделение труда, которое в конце концов разбило общество на профессиональные группы. Эти группы имели различные производственные цели и интересы, что должно было разрывать социум. Для предотвращения подобного конца готовый распасться социум следовало привязать к месту и запереть в города, что и объясняет их возникновение. Подчеркнем, что и здесь человек мало что изобретал: он находился во власти слепых сил естественного отбора, и лучше всего выжили те сообщества, которые заперлись в города. Но и их они не изобретали.
  Жилища известны у приматов и у первобытных людей. Их просто следовало количественно увеличить и умножить в одном месте. Типичная техника цивилизованной архитектуры, не только растительные материалы (дерево и т.п.), но и кирпич, древнее самой цивилизации. Так в мезолитическую натуфийскую эпоху в поселении Бейда, Иордания, уже возводились постройки из сырцового кирпича, но городскую революцию это не вызывало. Она потребовалась с рождением настоящих профессиональных групп (признак общественного разделения труда) и служила не целям обустройства жизни (это было побочно, обыденно), а глубинным целям цементирования общества в городах как в своего рода добровольных загонах. Можно даже объяснить, почему социум боролся с возможными деструктивными последствиями разделения труда именно средствами жилищ и их скопищ - городов. Это только внешне дело состоит в привязке жилищ к месту и в помещении их в "загоны", крепостные стены. Существенней было другое.
  Опасное для единства социума разделение труда развилось вследствие прогресса технологических навыков (одни люди сеяли и пасли, другие занимались ремесленничеством, третьи торговали, четвертые всем этим руководили и организовывали религиозные мероприятия - все занимались разным, стали непохожими и уживались вместе с трудом). Технологические же навыки прогрессировали под влиянием развития средств производства (куда как предметы труда входили и одомашненные животные и растения; орудия ухода за ними, возделывания и т.д. составляли уже средства труда). Средства производства у людей, в социально-философской терминологии, квалифицируются как средства коллективного производительного потребления (о них см. выше). Именно их развитие, самодвижение под влиянием демографии раскололо общество на профессиональные группы. Чтобы как-то сцементировать эти группы, социум должен был слепо воспользоваться чем-то другим, не средствами коллективного производительного потребления (которые в данном случае только все портили). А что еще из способного обобщать людей было у человека на руках? Очевидно, средства коллективного, но непроизводительного потребления, ведущими из которых являлись жилища.
  Именно они в результате стихийной эволюции были использованы в деле консолидации общества, состоящего из профессиональных групп. При этом ведущими должны были стать не всякие жилые искусственные сооружения, а те, что дальше отстояли от средств коллективного производительного потребления, т.е. были минимально производительными; естественно, они одновременно должны были быть максимально коллективными. Разного рода рабочие места (мастерские, разделочные, амбары, хлевы, даже рынки) здесь не годились: они были тесно связаны с производством. Жилища как таковые с производством были связаны слабее (хотя домашнее производство тоже бытовало), однако жилища были слишком индивидуальны (в упоминавшемся начальном Иерихоне с его башней и стеной жилища были преимущественно однокомнатными, явно семейными, т.е. индивидуальными). Административные сооружения (резиденции вождей) также являлись чересчур специализированными. Оставались лишь культовые и фортификационные сооружения, которые к производству не имели прямого отношения (храмовое хозяйство появилось позже) и в то же время требовались всем членам общины.
  Именно эти средства коллективного непроизводительного потребления (храмы и фортификации) закономерно стали затравкой, системообразующими элементами первых городов. Шумер пошел по пути организации городов вокруг храмов, Микены и Тиринф - вокруг крепостей, прочие раннегородские социумы тоже шли по одному из этих двух основных путей (хотя культовые места имелись, разумеется, во всех городах). Как видим, подобный ход генезиса ранних городов был далеко не случаен, хотя природа их закономерного становления, естественно, оставалась за кадром восприятия обыденного человека. Он просто слепо скучивался вокруг храмов или в крепостях, прирастал к месту и сохранял целостность своего расколотого общества разделенного труда. Социум это устраивало (т.е. он успешно выживал), а что думали о своей привязанной скученной жизни отдельные люди, было неважно (собственно, они едва ли что-то особенное думали: у них еще не было индивидуального самосознания, см. Гл. I, 5; Гл. II, 2).
  Как видим, человек в своей истории, как первобытной, так и цивилизованной, действовал наподобие слепого автомата, подчиняющегося стихийным нуждам социума. Мы гордимся своей цивилизацией, а чем здесь гордиться, если это коварный социум запер нас в города, чтобы не развалиться. Иными словами, материальная история человечества показывает людей как все время программируемых автоматов, не властных над своей судьбой. Теперь самое время обратиться к сопровождающей эту историю духовной культуре, сделав два предварительных пояснения.
  Во-первых, согласно изложенной гипотезе наши предки на протяжении всей своей орудийной истории находились под давлением демографо-технологической зависимости. Их консервативные популяции обходились технологиями определенной степени сложности и не стремились совершенствовать свой инструментарий, а случайные перспективные технологические открытия до срока игнорировались. Конкретные технологии успешно обслуживали общины с определенными плотностями населения и по-своему контролировали их численность: когда она возрастала естественным путем и технологии становились недостаточными, избыток населения просто отселялся. Это обстоятельство хорошо согласуется с тем фактом, что гоминиды на протяжении всей своей истории были склонны к поэтапным, но масштабным миграциям. Так преашельская культура переносилась из Африки в Евразию; различные стадии ашеля следовали тем же путем; верхнепалеолитическая техника распространилась с Ближнего Востока в Европу; неолитическое производящее хозяйство последовало ее примеру; наконец, в начале первого этапа современного демографического взрыва в Западной Европе (XI в.) первым движением общества стала экспансия на Восток (крестовые походы).
  Однако временами принцип отселения избытков населения переставал срабатывать, локальные численности популяций гоминид все же возрастали, и старые технологии оказывались недостаточными. Тогда они обогащались введением в постоянный технологический репертуар старых "спящих" открытий - технология усложнялась, но не под влиянием изобретательской деятельности, а под влиянием демографического роста. В социально-философских терминах это означало, что развитие личного элемента производительных сил (демографии гоминид) влекло за собой развитие их вещного элемента (технологий). Здесь мы сталкиваемся с принципом самодвижения, саморазвития производительных сил и средств коллективного производительного потребления: в основе лежала не чья-то предумы-шленная установка, а древняя демографо-технологическая зависимость.
  Новые, более сложные технологии обычно более специализированы, чем старые, поскольку чем больше орудий, тем уже их назначение (в противном случае орудия неотличимы друг от друга и их множественность просто не нужна). Более специализированные орудия всегда более производительны, поскольку сконцентрированы на своих узких функциях и лучше отвечают им. Следовательно, всякое усложнение человеческой технологии, начиная с ашеля, сопровождалось ростом производительности труда и сокращением необходимого для жизни рабочего времени. Представление, что дикари влачат жалкое существование и не могут отвлечься от поисков пищи, является вымыслом. Напротив, известно, что наиболее отсталые современные народы (например, южноафриканские бушмены и австралийские аборигены) имеют впечатляющие показатели эффективности добычи пищи. Эти охотники и собиратели в среднем тратят на ее изыскание всего один день из четырех, в то время как, например, павианы, гориллы, шимпанзе заняты поисками корма непрерывно (само собой, за вычетом отдыха и др. естественных занятий)[125]. У примитивных земледельцев - папуасов Новой Гвинеи - этот показатель еще выше: в среднем они могут работать один день из десяти. (Разумеется, они делают это чаще, но по времени добывают пищу значительно меньше, чем высшие приматы.) Первые всплески производительности труда начались, видимо, у ашельского питекантропа, если не раньше, и здесь возникала одна важная проблема.
  Технологии выше описанным путем контролировали, пока возможно, демографию гоминид, для чего те обзавелись ими (технологиями) на заре истории, став непохожими на прочих животных. Но в таком случае технологический образ жизни, ограничивая численность древних общин, одновременно сплачивал, консолидировал их, ставил коллективные связи гоминид в зависимость от себя. Разумеется, у гоминид сохранялись и сохраняются нормальные животные инстинкты общения (тяга держаться вместе, жить в условиях общественной структуры по закону Дж.Крука, см. Гл. I, 5; вместе продолжать род, растить потомство и т.п.). Однако эти инстинкты расширились и дополнились технологическими навыками обеспечивать материальную жизнь коллективными орудийными действиями. Эта новая форма коллективности представляет собой не что иное, как социальные связи в специфически человеческом смысле слова. В усложненной форме они существуют и поныне.
  Во-вторых, в момент роста производительности труда при переходе к новым, более специализированным технологиям эти социальные связи попадали под угрозу. В самом деле, допустим, ашельский питекантроп испытал рост производительности труда и сокращение необходимого для жизни рабочего времени. У него, следовательно, появилось активное время, не занятое практическими заботами. В эпизоды свободного времени технологический образ жизни замирал, делать было нечего, и гоминиды в практическом отношении переставали нуждаться друг в друге. Если это повторялось систематически (а, надо думать, так и было), в свободное время социальные связи гоминид забывались и ослаблялись. Кончиться это должно было плохо. Праздное свободное время расшатывало напряженную налаженную социальную структуру гоминид, и все общины "праздных гоминид" должны были ослабеть, распасться и вымереть. Выжили совсем другие.
  На наш взгляд, в таких условиях выжили те общины гоминид, которые стихийно научились занимать свое праздное время дополнительными формами общения непроизводственного характера. Животным это чуждо. Хищники, например львы, тоже охотятся не круглые сутки, но зато они 18 часов спят, а проснувшись, тут же включаются в полезное охотничье и пр. общение. Гоминиды в свободное время бодрствовали, бездельничали и расшатывали свои коллективы. Поэтому заполнение этого свободного времени прагматически ненужным общением было жизненно важно. Вот для этого общения гоминиды на базе животных предпосылок и вновь обретенных технологических навыков и освоили то, что мы называем вторичными общественными структурами, культурным общением и т.п. Повторяем, прагматически культура в первом приближении человечеству никогда не была нужна. Но незримо для гоминид она социализировала их свободное время и спасала общины от расшатывания (т.е. глубинно, в сущности, она была нужна и для полезного дела, только незримого). Выжили те общины гоминид, которые освоили культуру, а менее удачливые не дошли до наших дней.
  Иными словами, культурное общение, а затем и его психологическое преломление, духовная культура, возникли вполне закономерно, но отнюдь не по воле людей и не для того, чтобы их облагородить. Дело шло об элементарном биологическом выживании, и культура внедрялась путем древнего естественного отбора. Так что наши разного рода "категорические императивы" навязаны не свыше, а низкой (в аксиологическом смысле) биологической селекцией. Особого биологизаторства здесь нет, поскольку мы повсеместно подчеркивали, что человеческие технологии и культура как следствие их развития - это исключительное достояние человеческого рода, и оно в животном мире не встречается. С другой стороны, мы ищем рационального объяснения генезиса духовной жизни, а потому вынуждены обращаться к фактам из материальной жизни, истории и предыстории (в том числе животной). О том, как прививалась культура гоминидам, речь пойдет в следующих параграфах.
  Генезис языка
  В генезисе языка как нигде в рамках вторичных общественных структур видно, насколько начало социального явления отличается от его конца (собственно, не от конца, а от современного состояния). Прежде всего оставим в стороне идею, что развитие человеческого языка и мышления было вызвано нуждами познания природы. Зачатки языка и мышления имеются и у животных, нужды постижения природы - надо думать, тоже, а человеческого мышления не возникает. Видимо, история вербальной мысли у наших предков была не столь прямолинейна.
  Мы хотим обратить внимание на то обстоятельство, что современные языки, равно как и их древние формы, независимо от содержания вербальных сообщений (а они зачастую мало существенны, порой просто вздорны) в любом случае обслуживают общение людей. Проще сказать, современные когнитивные функции языка - явление историческое и сравнительно новое (по историческим меркам), а коммуникативная функция языка, по-видимому, является для него извечной, следовательно, изначальной. Несколько повторяясь (см. Гл. I, 5), попробуем представить, для чего социуму могли потребоваться языковые навыки его членов.
  Как говорилось выше (Гл. II, 1), перспективные человеческие сообщества довольно рано встали на технологический путь развития, дающий им поэтапный рост производительности труда и определенное высвобождение активного времени от производственных забот, а это время требовалось социализировать, занимать каким-то общением, чтобы поддерживать неубывающую целостность социума. По нашему мнению, вербальное общение и стало одной из форм подобной социализации, К его возникновению имелись предпосылки.
  Во-первых, сигнализация звуками и телодвижениями (в том числе жестами) в зачаточной форме хорошо представлена у животных, в том числе у наших родичей шимпанзе. Во-вторых, уже на ранних стадиях своей технологической истории гоминиды, видимо, освоили определенный "словарь" технологических жестов. У человека при жестикуляции (и других действиях) обычно господствует правая рука (у правшей). Центр управления этой рукой находится в левом полушарии головного мозга, где он связан с речевыми центрами, зонами Брока и Вернике. При возбуждении последних (когда мы говорим) возбуждение автоматически передается в моторную кору, управляющую правой рукой (зоны Брока и Вернике примыкают к ней с двух сторон[126]). Поэтому люди (особенно легко возбудимые) назойливо жестикулируют при разговорах (ведущую роль играет правая рука, а левая ей помогает). Обрисованные обстоятельства характеризуют мозг как асимметричный (разговаривать умеет лишь левое полушарие, и оно же управляет ведущей правой рукой).
  Простая логика подсказывает, что в истории гоминид развитие подобной асимметричности шло вполне определенным путем. Освоив орудийную деятельность и предавшись ей систематически, гоминиды усвоили ведущую функцию правой руки и спровоцировали соответствующую специализацию левого полушария головного мозга. (Праворукость, судя по ориентации обработки орудий, появилась еще у австралопитека умелого[127].) Дальнейшие события уже имели отношение к генезису языка. Если гоминиды обучали друг друга изготовлять орудия (а так, по-видимому, и было), то они демонстрировали нужные приемы жестами, что могло сформировать их определенный технологический "словарь" и закрепиться в функциях коры левого полушария (вероятно, верхней части зоны Вернике, контролирующей все аспекты речи[128]). В нейрофизиологическом отношении это не так трудно представить, как может показаться.
  В самом деле, сейчас стало известно, что шимпанзе относительно легко обучаются человеческому языку жестов (амслену) и обучаются легче всего, когда им руки просто складывают в нужный жест[129]. Их родственник австралопитек умелый должен был иметь схожие способности, правда, задачи у него были сложнее: ему требовалось не усвоить, а разработать язык жестов. Данные о жестикулирующих шимпанзе подсказывают, как он к этому пришел. Видимо, австралопитеки умелые, обучая друг друга технологиям, складывали и направляли руки соплеменников нужным образом, а отсюда уже возникли жесты технологического языка.
  Однако сам по себе такой язык не универсален - он мало отличается от целевой сигнализации животных (у них это сигналы опасности, корма, сексуального поведения, положительных или отрицательных эмоций по отношению друг к другу и т.п., а у австралопитеков умелых добавились сигналы, связанные с выделкой орудий: нового здесь мало, язык узко ограничен). Поэтому встает вопрос, не как гоминиды научились говорить (например, жестами), а как они научились говорить универсально, на любые .доступные им темы. Это обстоятельство заметно отличает людей от животных. Представим следующую картину.
  Человек прямоходящий (питекантроп) получает в наследие от австралопитека умелого вместе с технологиями и навыки технологического языка жестов. Затем в связи с "ашельской революцией" у него cneциализируются орудия, растет производительностъ труда и высвобождается толика нерабочего праздного времени, которое требуется заполнить неким общением. (Мы датируем события ашелем исходя из наличного археологического материала; если будут открыты более ранние революционные преобразования технологии, даты придется удревнить.)
  Питекантроп интеллектуально был слеп и не выбирал, чем ему социализировать свободное время. В его распоряжении имелись навыки жестового языкового общения (о других навыках общения речь пойдет в следующих параграфах). Следовательно, подобное общение требовалось количественно развернуть. Конечно, питекантроп здесь ничего не "изобретал". Просто лучше выживали те его общины, члены которых в свободное время, вместо того чтобы предаваться праздности в чистом виде, занимали друг друга жестикуляцией, общаясь жестовым языком. Репертуар нужных для этого жестов должен был возрасти, заложив начало универсального человеческого словаря.
  В распоряжении питекантропа, как и в распоряжении многих животных, имелся и определенный набор звуковых сигналов (он есть, наприм., у шимпанзе). Надо думать, по модели жестового языка эти сигналы тоже были вовлечены в непроизводственное общение, положив начало вербальному языку и функционально закрепившись в тех же зонах Вернике и Брока (последняя связана с управлением артикуляцией звуков: языком, челюстями, глоткой[130]). Проще сказать, перспективные гоминиды, вместо того чтобы бездельничать в свободное время и расшатывать социальную структуру своих сообществ, активно общались жестами и звуками.
  Первыми вербальными словами, вероятно, были дескриптивные, звукоподражательные выражения на базе гортанных выдохов, мычания и т.п. Конечно, до реконструкции древнейшего словаря современного человека еще далеко, но кое-какие факты имеются. Например, по-ностратически (см. выше. Гл. II, 1) глагол "становиться, быть" звучал как *На, а по-америндски (праязык почти всех американских индейцев) - как *?а "быть, делать". Европеоиды (в том числе предки ностратов) отделились от монголоидов (в том числе индейцев) около 120 тысяч лет назад (дата вытекает из математической обработки данных Г.Л.Хить и Б.Кейты[131] по дерматоглифике, отпечаткам пальцев и ладоней, представителей современных рас; они по-разному отличаются, и можно представить, насколько отличаются от отпечатков пальцев "Евы" и ее соплеменников; если те жили 360 тысяч лет назад, то европеоиды обособились 120 тысяч лет назад). Следовательно, более 120 тысяч лет назад предки европеоидов, австралоидов и монголоидов имели в языке корень *?а "быть". Но это выражение представляет собой простой гортанный выдох и может быть гораздо древнее. Имеются и другие примеры (*mali "глотать, сосать", *piha "острие" и др.).
  Далее, гипотеза о том, что древнейшие формы языка служили целям социализации свободного времени, позволяет объяснить количественный прогресс и качественную универсализацию языка. Производительность труда у гоминид в истории постоянно росла и высвобождала все больше свободного времени, подлежащего социализации. Вообще-то, на какие темы говорить в таких целях, было неважно, но гоминиды, конечно, обсуждали то, что попадало в поле их зрения: быт (всякого рода сплетни), производственные отношения (охота, собирательство и др. виды работ), непроизводственные отношения (ритуалы, зачатки нравственных взаимодействий вроде взаимопомощи или ее отсутствия, занятия искусством и т.п.). Такая картина напоминает типичную обыденную тематику современных людей, но в зачаточном виде она мыслима и для древних. Важно, собственно, не то, о чем именно говорили гоминиды, а то, что они при этом общались. Их непроизводственное общение количественно должно было расти, а это требовало все больше разговоров. Расширение последних нуждалось в умножении тем бесед, а последнее медленно превращало словарь древнейшего языка в универсальный: раз было безразлично, о чем говорить, то говорить можно было обо всем, а подобная задача и вела к формирования языка как универсального средства общения.
  В этой связи отметим, что "языки" животных, равно как и чисто технологический язык жестов у первых гоминид, из-за своей специализации с такой задачей справиться бы не могли. Напротив, гипотеза языка как средства заполнения свободного времени общением объясняет универсализацию языка достаточно логично. Однако подчеркнем, что у первобытных людей мышления в нашем понимании еще не было. Мышление современного человека, - это нечто другое.
  Оно произошло от древних речей вслух. Поэтому у современного человека, когда он думает "про себя", незаметно и беззвучно колеблются голосовые связки. Т.е. размышляющий человек в действительности говорит, разве что неслышно. Эти внутренние мысленные разговоры осуществляются следующим путем. У человека, как отмечалось, умеет разговаривать лишь левое полушарие голодного мозга, но слышат и понимают речь оба полушария. Иными словами, когда человек думает, его левое полушарие беседует с правым, что и создает у человека иллюзию присутствия в голове второго Я, которое слушает размышления (слушает на деле не второе Я, а второе, правое, полушарие). Навыки подобной внутренней речи лежат в основе человеческого самосознания, т.е. способности обсудить и проанализировать с самим собой свое бытие, что первобытные люди делали разве что только вслух. Встает вопрос: зачем цивилизованному человеку понадобились навыки самосознании?
  Мы уже отмечали (Гл. I,5), что здесь все началось с действительного разделения труда. Цивилизованное общество разделенного труда нуждалось в координации своего поведения, чем занимались разного рода администраторы (правители, жрецы, писцы, если ориентироваться на шумерские реалии, а они были типичны для ранней цивилизации). Такие задачи еще не требовали самосознания, способности к внутренней речи: первобытные вожди достигали аналогичных целей, обходясь речами вслух. Однако в условиях разделенного труда профессиональная группа администраторов оказалась как бы "наедине с собой": она не только должна была управлять своим обществом, но вдобавок нуждалась в средствах управления самой собой (в частности, в планировании мероприятии по управлению другими профессиональными группами и т.п.). В таких условиях администраторы перенесли навыки по управлению другими социальными группами на самих себя и постепенно стали саморегулирующимися.
  Осуществлялось это, надо думать, средствами разговоров, обращаемых администраторами к самим себе. Надобность в громогласии при таких разговорах отпадала, и они постепенно перешли в неслышную форму собеседований полушарий головного мозга. Так, вероятно, было "изобретено" самосознание в современной его форме (напомним, что оно и по сей день несет отпечаток древнего генезиса от речей вслух в виде неслышных колебаний голосовых связок при размышлениях). Предметной формой подобных неслышных разговоров стало письмо (предметная форма самосознания), которое поначалу отражало типичную тематику вождей и писцов (военно-политические и хозяйственные документы). Письменная форма неслышных разговоров понадобилась писцам, чтобы сделать их достоянием коллег по профессиональной группе, т.е. в целях общения.
  Из изложенного краткого экскурса в историю языка видно, что он возник стихийно и в очень специфичных целях - целях праздного общения. Туда же ведут и истоки человеческого мышления. Однако мышление современного человека переросло рамки задач праздного общения: оно способно открывать сущности вещей, изобретать новые технологии и предметы, вообще играть очень заметную роль в материальной жизни общества. Поэтому встает вопрос: откуда взялись подобные незаурядные свойства мышления?
  При антропоцентристском взгляде на вещи современный человеческий интеллект зачастую, конечно, выглядит лишенным непосредственных земных основ (взять хотя бы открытие на "кончике пера" теории относительности, о которой речь шла в Гл. I, 5, неэвклидовой геометрии, античной атомистики и т.п.). Поэтому у наблюдателя невольно складывается впечатление о человеке как о вольном интеллектуальном творце (распространенное обыденное убеждение). Однако попробуем поставить небольшой мысленный эксперимент, связанный с обсуждаемым предметом.
  Представим себе некий суперкомпьютер будущих поколений, снабженный навыками универсального человеческого языка, и мысленно запустим его в свободный поиск по части операций с терминами, словами нашего языка. Такой компьютер чисто механически, используя правила логики и научных методов, сможет получить все возможные комбинации из известных терминов, новые термины для обозначения невиданных комбинаций и новые комбинации с участием новых терминов. Проще сказать, он получит огромный массив высказываний, большая часть которых, конечно, вряд ли будет иметь смысл. Однако среди этих механически полученных высказываний наверняка появятся искусственные описания открытий, к которым человечество еще едва подходит.
  Разумеется, компьютер будет не способен отделить свои перспективные механические описания от заведомо бессмысленных. Но его можно снабдить земными основами: снабдить органами труда и эксперимента, снабдить нашими технологиями и, главное, основами нашей социальной жизни (снабдить компьютерами-коллегами с человеческими социальными программами, описанными в предыдущей главе, или просто смоделировать все это в компьютерной памяти). Тогда наш гипотетический суперкомпьютер, вооруженный земными основами социальной жизни, сможет вычленять из массы своих искусственных высказываний те, которые логично продолжают реальные научные традиции, проверять все это в экспериментальной практике и выделять осмысленные комбинации выражений из массива бессмысленных. В данном пункте мысленного эсперимента компьютер начнет нам очень кого-то напоминать.
  В самом деле, творческие ученые действуют, в сущности, по описанной схеме, только заведомо сокращенной. Ученый сразу отталкивается от реальной научной традиции и не создает моря искусственных высказываний. Вдобавок в его распоряжении находятся реалии технологосоциальной практики. Например, Гаусс, Больяй и Лобачевский, примитивно говоря, взяли и отменили для себя пятый постулат Эвклида (о параллельных прямых, которых в земных условиях может быть лишь пара для трех точек). Потом они построили искусственные системы высказываний, игнорирующих пятый постулат, и получили свои варианты неэвклидовой геометрии (это лишь потом стало известно, что в физических условиях, отличных от земных, неэвклидовы геометрии могут описывать реальность). Примерно так же Лоренц обошелся с уравнениями Максвелла, а Эйнштейн - с уравнениями Лоренца. (Указанные достижения по части неэвклидовых геометрий и теории относительности кажутся людям сенсационным и главных образом потому, что они не согласовывались с нашим чисто животным, автоматическим убеждением в абсолютности пространства и времени.) Примеры можно продолжить: из них состоит вся перспективная наука.
  Можно заметить, что наш гипотетический суперкомпьютер, помимо перспективных высказываний, должен был получать массу бессмысленных, а человеческая наука как будто их избегает. Однако это не так: целые отрасли человеческого знания пошли "в корзину". В значительной степени бессмысленными механическими высказываниями оказались вся алхимия (полезные открытия в ней спорадичны, количественно ничтожны на фоне диковинных рассуждений о "философских камнях", "драконах" и т.п.), вся астрология (то же соотношение диковинного и реалистического), вся физика "мирового эфира", "флогистона" и т.д. Практически в любой науке есть "подвалы", заполненные бессмысленными отходами серьезной научной деятельности.
  Мы ведем к тому, что интеллектуальный человек даже в такой чисто человеческой области деятельности, как наука, в принципе мало отличается от действующего суперкомпьютера нашего мысленного эксперимента. Это объясняет, откуда у человечества брались открытия, опережающие свое время. Например, квадратные уравнения в фараоновском Египте (о практическом их применении не могло быть и речи), египетский же телеграф и вавилонское электричество, эллинистическая паровая машина, атомы Левкиппа и Демокрита (физики у них, конечно, было мало, но сам атомистический принцип пережил свое время), разного рода изобретения Леонардо да Винчи, элементарные законы генетики Менделя (на сорок лет забытые) и т.п. Авторы всех этих достижений, видимо, действовали на манер эвристического компьютера, который мы описали выше, и получили ряд искусственных перспективных описании, обгоняющих свое время.
  Конечно, встает вопрос: что могло превратить человека в живой "эвристический компьютер"? Ответ напрашивается сам собой. Первобытный социум, как предполагалось выше, снабдил своих членов языковыми навыками для расширяющегося праздного общения в свободное время. Мы подчеркивали, что тематика подобного лингвистического общения, в принципе, была безразлична - главное состояло в том, чтобы гоминиды беседовали друг с другом, общались. Это заложило основы универсального человеческого словаря, во всяком случае не слишком ограниченного тематически, хотя поначалу такой словарь составляли термины, отражающие денотаты практической жизни и наличных социальных отношений вторичного характера (например, ритуалы, нравственность, искусство и т.п.). Но зарождение универсального (в перспективе) словаря было запущено.
  Далее, в эпоху ранних цивилизаций на этот словарь наложился научный метод обобщений. Вообще-то в известном смысле обобщать способны даже кодоны (информационные единицы) генетического кода и разного рода сигналы животных (типа сигнала "опасность", т.е. "опасное вообще", например "хищник", и т.п.). Однако у человека обобщающие функции языка опять же в целях его расширения для социализации свободного времени были поставлены "на поток".
  Конечно, это происходило не абстрактно, и научный метод обобщений был открыт на почве вполне земной жизни. В Шумере писцы составляли учебные списки родственных денотатов (животных, растений, людей разных занятий и т.п.; см. Гл. I, 5). Каждый такой список был готовой материальной затравкой для систематизации и обобщения. Результаты поначалу были крайне скромны (содержание учебных списков банально), однако таким конкретным путем был открыт научный метод: разделить доступные для наблюдения объекты (анализ), найти похожие объекты (систематизация) и свести их вместе (синтез) в список, а затем дать ему название (индукция). Нетрудно видеть, что заглавия подобных списков отражали эмпирические сущности вещей, сущности первого порядка. Обобщение подобных списков (точнее, их мысленных аналогов) породило в греческой Малой Азии теоретические сущности, сущности второго порядка, которые в греческой натурфилософии углубились уже до аналогов понятия материи (Фалес и т.д.) и единого закона всех законов природы (Гераклит). Однако, как можно видеть, все эти методологические научные достижения были получены не в результате некоего инсайта, а вполне последовательным механическим путем - благодаря универсальным возможностям человеческого языка, которые имеют тоже не потустороннюю, а социальную природу (см. выше), причем самого скромного назначения (по сути, занимать праздных людей).
  Современная самосознательная наука (о происхождении самосознания см. выше; оно сначала возникло у деятелей умственного труда, администраторов, а затем уже распространилось на все общество, да и то в известных объемах даже ныне) - современная самосознательная наука применяет научный метод обобщений уже традиционно, профессионально и целенаправленно. Но объединение этого метода с универсальными возможностями языка и превращает действующих ученых в выше описанный живой эвристический компьютер. Кстати сказать, у последнего шансы нащупать что-то полезное были бы невелики (масса паразитических, побочных, бессмысленных выражений, которые он получал бы механически). Это объясняет, почему в многочисленном научном мире, творящем массу научных высказываний, перспективные ученые появляются редко (субъекты, способные выделить из массы возможных научных высказываний высказывания, наиболее логично продолжающие перспективные научные традиции, примеры - Коперник, Лобачевский, Эйнштейн и т.д.; эти гении строго отнеслись к наличному в науке материалу, т.е. применили к нему метод научного обобщения и интерпретации наиболее механически, строго).
  Мы попытались набросать гипотетическую модель возникновения и развития языка, интеллекта и научного мышления, конечно, чтобы показать, что даже в этих высоких сферах человека можно рассматривать как живой запрограммированный автомат - запрограммированный реальной историей социума. Если спуститься из этих сфер ближе к быту, картина окажется гораздо проще.
  Говорящий человек (следовательно, и мыслящий) в быту уже не применяет научных методов, ничего особенного не открывает, но разговаривает с себе подобными удивительно много и упорно. Казалось бы, что это просто нелепо (не секрет, что большинство человеческих разговоров бессодержательно, несущественно). Однако ситуация все же не так проста. Сам человек, конечно, воображает, что, изъясняясь, он самовыражается. Хотелось бы спросить: зачем? Но это малоперспективно. В лучшем случае самовыражения помогают человеку (политику, ученому, просто рядовому индивиду) уточнить и улучшить свое место в мире, т.е. в социальной иерархии, животную, запрограммированную природу которой мы разбирали в Гл. I, 6. Существенней, видимо, другое.
  Вербально самовыражающийся человек действует не в пустыне: он обращается к себе подобным, не важно, в устной или письменной форме (слова произносятся для слушателя, книги пишутся для читателя и т.п.). Содержание речей при этом второстепенно (с социально-исторической точки зрения). Главное - занять аудиторию (опять же не важно чем: сплетнями ли, книгами о магах и вампирах и прочим вздором). А вот итог подобных вербальных упражнений уже не банален и не вздорен. В результате речевого общения люди заполняют свое свободное время не чем попало, а разными формами социализации. Наша производительность труда и дальше будет расти - следовательно, высвободит еще больше свободного времени. Здесь универсальные возможности человеческого языка неизменно будут находить приложение для социализации свободного времени, для чего, собственно, наши предки и обзавелись универсальными языковыми возможностями. Слепому, но желающему выжить, т.е. сохранить свою целостность, социуму это крайне важно. Незримо это важно и для отдельного социального человека (хотя он это мало осознает, он просто самовыражается).
  Выводы из сказанного лежат на поверхности. Говорящий (мыслящий) человек был запрограммирован на употребление универсального языка в глубокой древности. Он пользуется своим языком вполне автоматически: в быту это просто очевидно, а в науке раскрывается путем специального анализа (см. выше). Универсальный язык теоретически способен описать всю Вселенную со всеми ее глубинами (см. выше об эвристическом компьютере). Поэтому упорные занятия языковыми упражнениями всегда будут порождать ученых, нащупавших в кабинете или в лаборатории нечто полезное, отражающее реальность. Но это тоже будет заведомо запрограммированным действием, которое можно предвидеть уже сейчас. Мы вовсе не склоняемся к какому-то лингвистическому позитивизму (это несколько другое). Мы вели речь к тому, что в наиболее существенных лингвистических проявлениях человек предстает все же как живой автомат, имеющий мало выбора, как себя вести (он разговаривает для социализации, открытия делает механически и т.д.). Все это - не какой-то недостаток человека, а следствие его древней социальной жизни, запрограммированости социумом, что человек не изобретал, а безвольно усваивал. Возможно, есть иные формы существования, но нам навязана такая.
  Генезис религиозных представлений
  Одним из радикальных отличий человека от животных является религия, что издавна затрудняло анализ ее генезиса. Традиционные ответы на вопрос о генезисе религиозных верований нас не устраивают. В самом деле, если высшие существа или существо действительно реальны, то не земному человеку о них судить в том смысле, что боги или Бог внедряли веру в себя среди людей (подобное предположение просто кощунственно, см. Гл. I, 4). Психологические варианты решения проблемы, по-видимому, наивны: якобы вера была "изобретена", чтобы слабый человек психологически мог на что-то опереться в трудную минуту (это убеждение подсказывается верующему человеку интроспекцией над самим собой). Однако животные не менее слабы, чем человек, но никаких религий не изобретают. Мы предпочитаем прагматический взгляд на вещи, опирающийся на здравый смысл и социально-исторические соображения.
  Религия, несомненно, в чем-то полезна, только эта полезность должна обслуживать прежде всего не отдельных эфемерных индивидов, а долговечный социум. Религиозные отношения людей - это часть вторичной структуры общества, так что здесь сразу всплывает гипотеза насчет того, что вторичные общественные структуры были усвоены нашими предками для социализации своего праздного времени. Действительно, если отвлечься от духовной стороны верований, сразу бросается в глаза, что материальная религиозная жизнь в любом случае представляет из себя род человеческого праздного общения, причем независимо от того, имеем ли мы дело с язычеством или монотеизмом, и независимо от того, какие конфессии монотеизма рассматриваем. "Вечное" в религии - вовсе не объект веры (эти объекты разнообразны в истории), а способность веры служить поводом для праздного общения. Надо думать, у социального первобытного человека поначалу сложились формы религиозного общения, а потом уж за ним закрепились поводы духовного характера, когда были "изобретены" духовные существа (разного рода божества, много позже - единый Бог). Подчеркнем, что в своих рассуждениях мы вовсе не предаемся примитивному атеизму (который обосновать, видимо, невозможно в силу специфики потустороннего объекта веры - о нем судить трудно как в позитивном, так и в негативном плане). Мы лишь стремимся выявить социальную полезность религиозного общения и соответственно религиозных верований.
  У гоминид довольно рано стала расти производительность труда, высвобождающая праздное время (см. Гл. II, 1). Праздное время грозило расшатать социальную структуру древних общин, так что его следовало заполнить общением непроизводственного свойства. Выжили те общины, которые стихийно это осуществили, и для праздного общения они, конечно, не изобретали что-то невиданное, а использовали свои наличные биологические и технологические навыки (например, жестовый технологический язык, см. Гл. II, 2). Среди биологических предпосылок к непроизводственному общению у гоминид имелись "ритуальные". Напомним, родичи гоминид - шимпанзе - охотно предаются таким проторитуалам, как "танец дождя" или "карнавал" (см. Гл. I, 4). Существо этих проторитуалов находит ближайшие аналогии в этнографии людей.
  Так "танец дождя" у шимпанзе (с приближением грозы обезьяны возбужденно приплясывают, размахивая ветками), похоже, состоит в родстве с обрядом вызывания дождя, который в примитивных человеческих обществах был распространен универсально[132]. Логично предположить, что навыки проведения этого обряда гоминиды прямо унаследовали от обезьяньих предков. Аналогично "карнавал" у шимпанзе (при встрече групп обезьян те возбужденно приветствуют друг друга шумными возгласами, обнимают, похлопывают друг друга по спине, "целуются", собственно, чмокаются, как наши лидеры при встречах да и вообще многие люди; обмениваются рукопожатиями, пританцовывают, сотрясают ветви деревьев, издают барабанную дробь ударами ладоней и подошв по стволам деревьев - наши встречи с музыкой; к тому же эта барабанная дробь, разносясь на большие расстояния, как у современных африканцев, обычно сигнализирует об обилии пищи, служит звуковой связью с соседними группами шимпанзе) - этот "карнавал" у шимпанзе весьма напоминает австралийский обряд Кунапипи (встреча групп аборигенов в сезон изобилия пищи, сопровождающаяся пением, танцем, шумом и т.д.[133], т.е. примерно так же, как у шимпанзе). Напрашивается мысль, что и обряды типа Кунапипи гоминиды унаследовали от обезьян.
  В отличие от последних гоминиды развернули эти обряды, ввели их в традицию и заполнили ими праздное время. Далее по модели таких обрядов формировались новые, но во всех случаях ничего невиданного не "изобреталось". Однако отнюдь не все новые обряды формировались на базе биологических предпосылок - те задали лишь модель обряда, а его характер мог определяться и другими источниками в материальной жизни. Гоминиды, нуждающиеся в праздном обрядовом общении, были технологическими существами и умели систематически обращаться со средствами (орудиями) и предметами труда (в частности, животными как объектами охоты). Логично было бы ждать, что и технологические навыки гоминид будут вовлечены в дело заполнения их праздного времени общением, поскольку технологические занятия носили коллективный характер и надо было лишь избавить их от прагматической составляющей (т.е. вместо того чтобы коллективно делать орудия и охотиться, следовало все это коллективно инсценировать). Что толкнуло гоминид к подобному достижению, видимо, понятно.
  Изготовление орудий как прелюдия охоты и, конечно, сама охота вызывали мощный эмоциональный отклик на базе пищевых рефлексов, рефлексов преследования добычи и овладения ей и т.д. Гоминидами здесь двигали слепые эмоции, а социум все это поощрял в интересах своей целостности. Как бы то ни было, но на досуге гоминиды (буквально от нечего делать) стали инсценировать эмоционально приятные сцены обращения с орудиями и сцены охоты. Орудийные инсценировки переросли в то, что мы называем магией, а комментарии к охотничьим инсценировкам породили анималистическую мифологию. Конечно, поначалу она была не мифом в нашем понимании, а всего лишь языковыми обозначениями основных промысловых животных и охотничьих действий (так анималистическая мифология, отраженная в изобразительном искусстве франко-кантабрийского типа у людей нашего подвида и, вероятно, неандертальцев[134] в Евразии основывалась на образах лошади, бизона, горного козла и некоторых других промысловых животных). Однако таким образом была нащупана сама модель мифа, рассказа о бытии существ, связанных с общиной, а далее средства универсализирующегося языка автоматически обогатили этих существ разного рода антропоморфными отношениями (кто кого родил, кто что сделал на чисто человеческий манер и т.д.). Важно подчеркнуть, что магия и мифология не свалились к гоминидам с неба, а выросли из материальной жизни, стереотипы которой инсценировались в праздное время. В рамках анималистической мифологии могли зародиться и тотемистические представления, поскольку они также мифичны, разве что тотемом уже могло служить все что угодно (см. Гл. I, 4), а круг образов анималистической мифологии был ограничен. Природа такого расширения образов связана с нуждой в заполнении праздного времени обрядами и мифическими разговорами - чем больше было тематики, тем лучше.
  Надо думать, из обрядовых магических упражнений со средствами труда родились начала фетишизма, почитания камней, орудий и т.п. Однако в связи с нуждами богато заполнять свободное время круг фетишей расширился (аналогично кругу тотемов), так что этнографический фетишизм уже затрагивал самые разные предметы.
  В основе анималистической мифологии лежали представления о животных, живых существах. Обращаясь с их предметными воплощениями (пластическими и графическими изображениями, а также с тотемными эмблемами), гоминиды имели дело с предметами-дубликатами живых существ, душ животных. Наши древние предки были не сильны в теологии, и для них предмет-дубликат мифологического животного служил одушевленным предметом в нашем понимании. Так могли возникнуть предпосылки анимизма, но сверхъестественный характер духовных существ, видимо, был "открыт" иначе.
  Высшие обезьяны (орангутаны, гориллы) порой склонны погребать своих умерших сородичей[135]. Гоминиды, слепо ищущие непроизводственных форм общения, конечно, должны были развить свои биологические предпосылки совершать коллективно погребения и выработать из них коллективный погребальный ритуал. Социальная нужда в последнем была та же, что и в прочих ритуалах (см. выше), но здесь важнее другое. Систематически coздaвая погребения, гоминиды собственными руками творили предметную форму "того света", потустороннего (загробного) мира, так что и трансцендентное они не "изобрели", а унаследовали от обезьян. Разумеется, представления о потустороннем мире у современного человека несколько богаче, но не намного: это тот же подземный мир ("тот свет") и небеса (горний мир, представления о котором родились из погребальной практики кремации, когда покойник в виде дыма частично отправлялся на "тот свет" в высь).
  Мы хотим сказать, что представления о трансцендентном, потустороннем мире возникли у гоминид не в голове, а в материальной жизни в виде погребального культа. Поначалу "тот свет" был просто могилой (что понятно и отвечает религиозным представлениям всех времен). Затем праздные лингвистические рассуждения о "том свете" снабдили его в языке дополнительными предикатами, превратив в развернутый образ. Однако этот образ трансцендентен лишь по названию: в действительности трансцендентный мир - это место, где обитают всякие невидимые существа (поначалу зарытые в землю покойники, потом духовные существа вообще, но во всех случаях они "обитали", "находились" в неком локусе, как человек находился в своей земной общине и окружающей среде; т.е. природа трансцендентного мира очень антропоморфна и лишь по названию отличается от природы земных обиталищ).
  "Открыв" потусторонний мир и помещая туда умерших соплеменников и разные предметы (погребальные приношения), древние гоминиды сообщали всему этому потустороннее существование, отличное от обыденного земного. Рассуждая об этом загробном (в буквальном смысле) существовании, гоминиды столкнулись с темой трансцендентных существ и предметов. Если предметы и раньше были связаны с духовными существами (душами животных, см. выше), то в таких контекстах эти духовные существа вдобавок приобретали качества трансцендентного (загробного). Таким путем души предметов и покойников могли приобрести в языке качества потустороннего существования и превратиться (опять же на словах) в духов, самостоятельных духовных существ анимизма. Со временем обозначающие их термины послужили источником наших обозначений для божеств, духов и т.п. Иными словами, основы религиозных представлений рождались не на небесах, а в рамках сложной земной социальной жизни. Надобностъ же в этих представлениях в конечном счете сводилась к нуждам социализации праздного времени: оно заполнялось общением в виде религиозных ритуалов (оно, учитывая древность анималистической мифологии, не во всем было магическим вопреки Дж.Дж.Фрэзеру[136]) и соответственно разговорами на разные религиозные темы.
  То обстоятельство, что подобные разговоры были, в сущности, фантастическими, а ритуальное общение - прагматически бессмысленным, социум ничуть не интересовало. Главное состояло в том, что религиозные формы общения всегда являлись прежде всего общением, которое занимало и сплачивало общину в праздное время. Излишне добавлять, что социум, конечно, не "интересовался" положением дел с религией. Просто успешнее выживали те общины, которые находили, чем себя занять и социализировать в свободное время. При этом они ничего не "изобретали" - они использовали биологические предпосылки ритуального поведения, дополняли его инсценировкой технологического поведения и сопровождали все это языковыми комментариями (мифами, рассуждениями о духовных существах и т.п.), родившимися по выше описанной схеме. Связь "богословских" разговоров с ритуалами этнографически достоверна, поскольку миф - это "рассказанный или пропетый обряд"[137].
  Возраст человеческих ритуалов значителен. Опредмечивающие анималистическую мифологию скульптурные изображения животных, принадлежащие неандертальцам, датируются Рисс/Вюрмом, 134-110 тысяч лет назад (например, в Богутлу, Армения); тот же возраст имеют и древнейшие погребения (например, в нижних слоях грота Киик-Коба в Крыму, 111 тысяч лет назад). Однако в искусстве франко-кантабрийских стилей мифологические анималистические образы были тесно связаны с календарными пометками, а те гораздо древнее (Странска скала в Чехии, около 730 тысяч лет назад). В этой связи следует заметить, чти изобретение лунного календаря и арифметического счета произошло у гоминид не из нужд практической жизни (такие нужды есть и у животных, но календаря и счета не возникает). Можно думать, что, введя ритуалы в традицию, гоминиды их как-то упорядочивали, в том числе и во времени, откуда и возникла нужда в календаре (календарная привязка обрядов к сезонам известна у австралийских аборигенов[138]; привязка обрядов к датам месяца представлена в "Книге мумии" этрусков, изобретателей бога Создателя Ветхого завета, см. Гл. I, 4; наконец, тщательно хронометрированы все христианские обряды; но такая практика, видимо, изобретена еще питекантропом 730 тысяч лет назад).
  Возраст вероятных амулетов-фетишей несколько меньше (например, нуммулит с календарным крестом со стоянки Тата, Венгрия, Вюрм I Брёруп, 100-92 тысячи лет назад, 95 ± 10 тысяч лет по урану; клык жеребца с пятью календарными насечками, который мог быть подвеской, датируемый в гроте Пролом II, Крым, Вюрмом II В 2, 54-51 тысяча лет назад). В качестве тотемных эмблем можно рассматривать череп слона рядом с большими костями и бивнем, выстроенными в линию, из местонахождения Амброна (Испания, Миндель II, 383-362 тысячи лет назад), а также черепа волка у входов двух хижин в гроте дю Лазаре (Франция, конец Рисса III, 204-134 тысячи лет назад; там волчьи черепа оставили антенеандертальцы, пренеандертальцы). Наконец, в магических обрядах австралийских аборигенов весьма популярны кристаллы кварца[139]; вполне возможно, что магическое назначение имели неутилитарные призмы из кварца со стоянки синантропов в Нижней пещере Чжоукоудянь (Китай, рубеж Минделя I - Минделя 1/II, 460 тысяч лет назад по палеомагнетизму), а также фрагменты кварцита со следами полировки со стоянки Бечов (Чехия, интер-Рисс, 262-204 тысячи лет назад). Приведенные факты показывают, что основные формы первобытных верований известны достаточно давно, свойственны неандертальцам и даже питекантропам, а потому никак не связаны с интеллектом современного типа. Это вполне объяснимо, если видеть источник этих верований не в голове, а в социальном общении гоминид.
  В своих рассуждениях мы вовсе не стремились свести сложные ритуалы и религиозные представления современного человека к примитивным обрядам и верованиям первобытности, хотя их генетическая связь напрашивается. Мы лишь хотели показать, что фантастические религии и бессмысленные ритуалы на деле вoвce не бесполезны. Они запрограммированы древним развитием социума и выполняют важную роль по социализации людей. Что при этом думают люди о своих религиозных убеждениях и привычках, играет малосущественную роль. Главное состоит в том, что эти убеждения и привычки веками побуждали людей к общению и придавали ему конкретную форму.
  Религиозный человек в таком случае выглядит как запрограммированный автомат, и это ни хорошо и ни плохо. Это просто социально полезно - прежде всего, естественно, социуму, но вторично и отдельным индивидам. В таком смысле рождение религии выглядит закономерным этапом развития общества и не нуждается в потусторонних истолкованиях. Сама тяга к их выдвижению объясняется тем обстоятельством, что стихийные цели социума глубоко чужды отдельным людям, не улавливаются ими и на словах замещаются всевозможными вымыслами, что, впрочем, религиозной жизни отнюдь не вредит. Как мы увидим дальше, аналогичное положение дел имело место и в других сферах вторичных общественных структур (большая древность, непонятное для людей назначение и, конечно, разные вымыслы на этот счет).
  Генезис нравственности
  В отличие от ситуации с религией утверждать, что человек - это единственное на планете нравственное существо, можно лишь с определенными оговорками (как это ни удивительно). Конечно, даже высшие животные не располагают вербальной системой нравственных понятий, т.е. они не рассуждают на моральные темы, что, как и другие системы рассуждений, на планете действительно свойственно лишь человеку (см. Гл. II, 2). Однако дело здесь сложнее.
  Высшим животным присущи определенные побуждения (эмоции) и поступки, близко напоминающие некоторые нравственные чувства и действия людей. В части различных форм взаимопомощи у животных и людей сходство тут налицо. Можно, разумеется, заметить, что взаимопомощь у человека - это одно, а у животных - совсем другое, но такие рассуждения не историчны и возвращают нас к малоперспективным идеям насчет того, что мораль "изобретена" людьми, дана им свыше и т.п. Подобный подход не слишком научен. Рациональнее было бы объяснить, как и почему зачатки животного альтруистического поведения развились у наших предков в целую развернутую систему.
  Сразу отметим, что здесь имеются две неравновесные сферы рассмотрения. Во-первых, у людей имеется масса альтруистичных наклонностей, отраженных в понятиях самоотверженности, справедливости, дружбы, следования высшим социальным целям и т.д. Во-вторых, имеется значительная область нравственного поведения, связанного с отношениями полов и заботой о потомстве. Эти подразделения поведенческих стереотипов отчасти условны и не исчерпывают всей сферы нравственного, однако они дают существенный материал для исторического анализа.
  В сфере отношений полов и заботы о потомстве человек ушел от животных не так уж далеко. И это понятно, поскольку продолжение рода в основе - все же биологический процесс и его социальное оформление явно вторично. В деле заботы о потомстве человек, как общеизвестно, во многом напоминает тех животных, которым свойственны различные формы заботы о детенышах. Здесь в общем комментарии излишни. Надо лишь заметить, что люди заботятся о потомстве не в природных условиях, а в сло-жном социальном окружении различных общественных институтов. Тут задействованы медицина, воспитательные и образовательные учреждения, системы социальной защиты и т.п. Как такового у животных этого нет. Однако нетрудно заметить, что медицина и социальная защита в крупномасштабной, сильно развитой форме продолжают элементы поведения, средствами которого и животные заботятся друг о друге.
  Разумеется, количественные и качественные отличия тут налицо, но сама затравка соответствующих форм социального поведения берет начало от проблесков альтруизма у животных. Так китообразные и хоботные, например, если не лечат друг друга, то оказывают "первую помощь" пострадавшим сородичам. Скрадывающие хищники (например, кошачьи, которым вреден "негигиеничный" запах на охоте), а также приматы (которые "гигиенически" обыскивают друг друга) дают зачаточные примеры "гигиенического" поведения. Мы хотим сказать, что медицину гоминиды, вообще-то говоря, не изобрели - они лишь вырастили ее ничтожные начатки до невиданных масштабов.
  Элементы воспитания и коллективной защиты себе подобных также имеются у животных, так что и тут гoминиды выступали не изобретателями, а разработчиками некоторых известных поведенческих стереотипов. О том, почему гоминиды это сделали, а прочие животные - нет, мы подробнее поговорим в теме альтруизма.
  В области взаимоотношения полов люди и их предки тоже ничего не изобретали. Напомним закон Дж.Крука (см. Гл. I, 5), согласно которому у коллективных животных, обитающих в похожих природных условиях, складываются сходные структуры сообществ. Этот закон имеет довольно наглядное экологическое объяснение.
  Когда обезьяны живут в пустынных условиях, где мало пищи, им эволюционно выгодно избавиться от лишних ртов. Чтобы продолжить род и не вымереть, им требуется сохранить всех самок с детенышами, а также некоторую толику самцов, необходимых для размножения. Прочие самцы изгоняются (силовыми и т.п. методами). В итоге получается сообщество нескольких могущественных самцов, окруженных гаремами самок. Здесь мы видим ясные зачатки не только гаремных семей, но и патрилинейности (патриархата). Добавим, что в зоопарках, где приматы не свободны в добыче корма, они воспринимают обстановку как пустынную (это, разумеется, иллюзия, но обезьяны чувствуют себя так). Поэтому в зоопарках возникает аналогичная конкуренция самцов и, как следствие, элементы гаремности, патрилинейности и иерархии животных. Человек, зажив в городах при цивилизации, попал как бы в зоопарк (говорим метафорически, см. Гл. II, 1). Поэтому у цивилизованных людей повсеместно распространены социальная иерархия, патриархат, гаремы (в высших эшелонах ранних цивилизаций, от древнего Египта до Хеттского царства) или устойчивые парные семьи как редуцированные гаремы (в "цивилизованных" цивилизациях вроде западноевропейской). Следовательно, когда мы видим гаремы в исламских обществах (вышедших со своей идеологией из аравийской пустыни) или парную семью в современной Европе, мы наблюдаем вовсе не нравственные брачные установки, а действие закона Крука.
  Напротив, там, где много пищи (тропический лес), приматам незачем избавляться от лишних ртов: там сосуществуют все самцы, и все они имеют доступ к самкам (с некоторым предпочтением для доминирующих субъектов, но в целом такой доступ имеют все). Здесь мы наблюдаем аналог промискуитета. Далее, у обезьян большую роль играет связь детеныша с матерью, а матери - с доминирующим самцом. В результате доминирование порой приобретается самцами не в драках (хотя они тоже есть), а через связь с матерью, как бы наследуется через нее. Здесь мы наблюдаем аналог матрилинейности, матриархата. Поэтому матрилинейный промискуитет - тоже ни нравственен, ни безнравственен, а просто реализует закон Крука.
  В прочих природных условиях у обезьян встречаются и несколько иные отношения по продолжению рода (все подобные структуры стад известны в этнографии и у людей). Но мы лишь ведем речь к тому, что кровнородственные отношения у людей в истории определялись вовсе не нравственностью, а этологическим законом Дж.Крука. Люди, поддаваясь этому закону, лишь объявляли свои кровнородственные отношения нормой, а чужие - нонсенсом, что лишний раз показывает, что люди весьма плохо понимали, в каком социуме живут.
  В иных сферах нравственного поведения моральный человек находится во власти разного рода альтруистичных наклонностей. Например, принцип: поступай с себе подобным, как с самим собой (Библия, Кант), - это смесь справедливости и самоотверженности, т.е. подавления эгоизма. То и другое альтруистично. Забота о соплеменниках, о родине - альтруистична тоже, равно как и самоотверженная дружба, беззаветное служение общественным идеалам и установкам и т.п. Вообще нравственное поведение, мораль, можно определить как следование социальным идеалам и стереотипам, при котором эгоизм подавляется. В такой дефиниции нравственность, очевидно, во многом совпадает с альтруизмом.
  Происхождение последнего как типа поведения уводит нас в недра животного мира, где разного рода формы альтруистичного, самоотверженного поведения особей обусловлены так называемым групповым естественным отбором, когда особь в интересах процветания группы себе подобных (своего стада, своих родичей и т.п.) пренебрегает индивидуальными интересами собственного выживания: воздерживается от размножения, жертвует собой, заботится не только о себе, но и о себе подобных, делится пищей и т.д.[140]. Аналогичный отбор применительно к сообществам гоминид Ю.И.Семенов называл биосоциальным отбором (в связи с тем, что коллективы гоминид не просто существовали, но еще и трудились)[141].
  В таких условиях проявления альтруизма у гоминид должны были быть весьма древними. Действительно, некоторые ископаемые гоминиды из-за травм или болезней не могли существовать без альтруистической поддержки соплеменников. Таков был неандерталец Шанидар I (из пещеры Шанидар в Ираке, вершина слоя Д, Вюрм II Мурсхофд, 46900 ± 1500 лет назад), прогрессивный неандерталец или пренеандерталец из Шале в Словакии (древнее Вюрма, т.е. более 110 тысяч лет назад), ранний представитель человека современного типа из Мугарет-эль-Зуттие в Израиле (Рисс III, 148 тысяч лет назад по торий/урану), питекантроп I из Триниля на Яве (Гюнц/Миндель В I, 710 тысяч лет назад), а также самка питекантропа KNM-ER 1808 из Кооби-Фора в Кении (возрастом более 1,5 миллиона лет назад)[142]. Т.е. альтруизм у гоминид был не моложе человека прямоходящего, и это объяснимо. Рассмотрим следующий сценарий.
  Поведение коллективных животных строится на балансе эгоизма и альтруизма. Эгоизм - это продукт индивидуального естественного отбора, и он помогает особи в личном выживании (обеспечении себя пищей и потомством, уклонении от опасностей и прочих обстоятельствах, помогающих выжить индивидуальному генотипу и продолжиться во времени). Альтруизм, напротив, - продукт группового отбора, позволяющего выжить сообществу родственных особей (здесь они способны помогать друг другу даже в ущерб себе, что благоприятствует выживанию их общего родственного генотипа). У гоминид этот баланс стал нарушаться в пользу альтруизма. Причина подобного явления могла быть такой.
  Эгоизм вообще требуется в первую очередь в сугубо материальной жизни: например, при обеспечении особью себя пищей и т.п. Но у питекантропа, как мы предполагали (см. Гл. II, 1), в связи с "ашельской технологической революцией" произошел рост производительности труда и острая нужда в эгоистичном поведении несколько ослабла. Одновременно появилось праздное время, которое следовало заполнить некими формами непрагматичного общения. Общение у животных может строиться как на агрессии (например, на борьбе за доминирование в сообществе), так и на альтруизме, который, по определению, направляет животных на "бескорыстное" общение друг с другом, так как взаимопомощь и забота особей о себе подобных - это тоже формы общения.
  Иными словами, питекантроп, столкнувшись с необходимостью заполнить общением свое свободное время, неизбежно должен был пустить в ход все свои наклонности к непрагматическому общению и в том числе к общению альтруистическому. Проще сказать, человек прямоходящий, вместо того чтобы бездельничать в праздное время, стал уделять больше альтруистичного внимания соплеменникам: заботиться о них (строго говоря, от нечего делать), вести себя более коммуникабельно, альтруистично, т.е. нравственно. Начиналось это, видимо, с малого, что свойственно и животным, но по мере роста свободного времени разрасталось тоже. Так что альтруистичные формы поведения входили в устойчивую привычку к нравственному общению, институциализировались. Лучше всего выживали те сообщества гоминид, у которых это складывалось успешней.
  Далее, гоминиды все больше говорили друг с другом на разные темы, связанные с праздным общением (см. Гл. II, 2). Поэтому в сферу их внимания естественным путем попадало и альтруистичное поведение: они обсуждали его друг с другом, вырабатывали термины для обозначения такого поведения (забота, сочувствие, дружба и т.п.) и тем самым закладывали основы словаря нравственности, который породил у наших философов вопросы о происхождении нравственных терминов, т.е. моральных понятий. Происхождение, как мы видим, было вполне земным, хотя и благовидным, альтруистичным.
  Однако этот альтруизм послужил нашим предкам, обществу вообще не для каких-то возвышенных задач, а для сохранения целостности их сообществ путем заполнения свободного времени альтруистичным общением. В конечном счете это было прагматично: в интересах социума, а значит, и отдельных его членов.
  Можно резюмировать в этой связи, что наши предки были просто запрограммированы на нравственные формы поведения и моральные разговоры на соответствующие темы. Их программировали не свыше - это осуществил древний социум в процессе естественного отбора своих общин. В таком ракурсе вечные моральные ценности представляются не "вечными ценностями" в буквальном смысле слова, а прагматическими ценностями для социума и лишь затем для отдельных индивидов. Сами они в сфере морали оставались все теми же исполнительными автоматами, как мы постулировали в Гл. I, и такое предположение находит вполне определенное социально-историческое подкрепление.
  Генезис искусства
  После всего сказанного в настоящей и предшествующей главах логично думать, что искусство развилось у наших предков также в интересах социализации свободного времени (см. Гл. I, 2). В самом деле, любое искусство является формой общения или поводом для него. Однако хотелось бы еще раз остановиться на обстоятельствах генезиса искусства в свете предположений, изложенных выше (Гл. II, 1).
  Положим, ранний питекантроп действительно обзавелся известным объемом свободного времени и вынужден был занимать его непроизводственным общением. Очевидно, тогда в дело пошли все его естественные и социальные задатки к последнему, и их возможно учесть: выше говорилось о языке, религии и нравственности, а здесь речь пойдет об искусстве.
  Конечно, встает вопрос: почему бы питекантропу было не занять свое свободное время, например, одними праздными разговорами? Но ведь последним нужны темы, а следовательно, новые формы праздного социального бытия: те же религия, нравственность и искусство, поскольку обсуждать вербально он мог лишь что-то близкое быту своих общин, а не описывать словами, к примеру, природные явления. Тогда почему он не ограничился какой-то одной формой своих вторичных общественных структур? Религией, или нравственностью, или искусством, в частности. Видимо, их ранние формы были слишком бедны, чтобы дать пищу для разнообразных разговоров. Кроме того, питекантроп ничего не изобретал: он имел определенные биосоциальные предпосылки и слепо пускал их в ход. Все, чем он располагал в смысле биосоциальных предпосылок, легло в основу его вторичных общественных структур. Вот почему они так ограничены у человечества: их основу действительно составляют вербальные формы общения, верования, мораль и искусство, а более ничем особым человечество не располагает (наука, например, - это специфическая разновидность вербального общения, по крайней мере в момент генезиса, о чем речь шла в Гл. II, 2).
  Ранний питекантроп, видимо, умел говорить: от австралопитека умелого ему достался технологический язык жестов, а уже около 730 тысяч лет назад человек прямоходящий располагал вербальным языком, о чем свидетельствует существование у него календаря, предполагающего, очевидно, вербальную речь (см. Гл. II, 3, а также далее). Как он мог пользоваться речью, мы разбирали выше: видимо, занимался бытовыми сплетнями, мифотворчеством и морализаторством (для этих современных терминов надо сделать понятную скидку на древность и элементарность обсуждаемых предметов). Но систематические занятия сплетнями рано или поздно должны были привести к повторяемости их тем, а последние - сложиться в элементарные бытовые сюжеты, что совершенно независимо от воли и сознания питекантропа могло снабдить его устным творчеством сперва бытового, а затем и эпического характера. Эпос питекантропа едва ли был гомеровским, но героическую историю каких-нибудь кочевий, рискованных охот, конкуренции за территорию с соседями и т.п. отражать вполне мог, пусть и немногосложно.
  Далее, это устное творчество, скрестившись с начальной мифологией, могло обогатиться от нее чертами, которые мы называем фантастическими. Это объясняет появление жанра первобытных сказок, а также обычного в эпосе фантастического элемента. Но в таком качестве носители раннего эпоса механически обзаводились навыками художественной фантазии: они рассказывали друг другу не только то, что видели, но и то, что не наблюдали, - мифологические элементы. В самой ранней доступной анализу мифологии - в мифологии франко-кантабрийского типа уже могли существовать представления о Коне-Солнце, Быке-Земле и Горном козле-Небе (последний мог быть и Оленем, и Мамонтом - эти животные дублировали друг друга), причем Мамонт-Небо мог стоять на Быке-Земле (вариант: Черепахе-Земле), что объясняет происхождение ранних исторических космогоний[143]. Однако в данном случае для нас важно не конкретное содержание мифов, а то обстоятельство, что они могли наделить создателей первых эпосов толикой фантазии, сделать их творцами.
  Наконец, разговоры на нравственные темы (пусть и элементарнейшие) должны были обогатить устное творчество толикой дидактики, без которой немыслимо литературное творчество (во всяком случае нам не известно ни одного литературного произведения, где прямо или в подтексте не содержалось бы морализаторства). Сочетание поучительности, фантазии и устной бытовой основы ("социальная тематика") способно было сделать устные опыты питекантропа подлинным зародышем всей человеческой литературы, всецело сохраняющей эти древние достижения.
  Такая ранняя устная "литература" родилась отнюдь не в целях создания прекрасного на словах. Она концентрированно затрагивала нравственную, религиозную и социальную (бытовую) тематику, а потому служила притягательным поводом для речевого общения. Это, видимо, было первично, а художественное мастерство (собственно, умение создавать прекрасное) формировалось уже из практики подобного устного творчества (кому-то оно давалось лучше, и он становился предтечей аэдов, бардов, скальдов и т.п., вплоть до современных писателей). Занятно отметить, что если проанализировать выдающееся творчество, например, Ф.М.Достоевского, то мы найдем в нем как краеугольные камни все ту же нравственную, религиозную и социальную тематику, что указывает на весьма древние истоки лучших литературных достижений современного человечества. Это ни хорошо и ни плохо - это указывает лишь на преемственность в человеческой истории. Однако искусство древних людей не ограничивалось протолитературой.
  Можно предполагать, что достаточно давно у гоминид возникли вокал, хореография и музыкальная культура (точнее, их зачатки). Предпосылки к тому имеются уже у высших приматов. Так зачатки ритмичного вокала есть у горилл (сосредоточенное упорядоченное уханье "в небо")[144], что наверняка было присуще также древним гоминидам и послужило биологической основой их вокалической культуры. Далее, у шимпанзе имеются наклонности колотить по полым досковидным корням железных деревьев, "подобно тому как африканцы бьют в барабаны"[145]. Нет оснований не предполагать того же у гоминид. Сразу отметим, что костяные "ударные инструменты" идентифицированы в Межириче на Украине (Вюрм IV Дриас I В, 15245 ± 1080 лет назад), и в свете приведенных данных о шимпанзе ясно, как они возникли. Но, раз возникнув, музыкальная культура, разрастаясь, уже не ограничивалась только ударными: в гроте де Труа-Фрер-2 во Франции (Вюрм IV Дриас I С, 13900 ± 120 лет назад) имеется наскальное изображение музыкального лука (древнейший струнный инструмент, от которого мог произойти мезолитический охотничий лук). Известны также костяные свистульки из фаланг животных (древнейшие духовные инструменты, даже если они имели сигнальное охотничье назначение) - они встречаются, например, в Бокштайншмиде в Германии (слой 3, Рисс/Вюрм, 134-110 тысяч лет назад), в четырех слоях грота Пролом II в Крыму (Вюрм II В, 59-51 тысяча лет назад; Вюрм II С, 46500-39000 лет назад). Наконец, как упоминалось выше (Гл. I, 4; Гл. II, 3), шимпанзе склонны к радостным приплясываниям в виде "танца дождя", что могло быть свойственно и гоминидам: древнейшие приплясывающие "колдуны" изображены в упоминавшемся гроте де Труа-Фрер-2, а также в гротта делл'Аддаура на Сицилии (Вюрм IV Дриас III, 10800-10200 лет назад).
  Иными словами, основные составляющие современной музыкальной культуры (собственно, музыка, вокал и танцы) возникли еще в палеолите и судя по их биологическим предпосылкам могли как-то оформиться уже у раннего питекантропа. Все эти занятия, конечно, в прагматическом отношении были бессмысленны, однако они занимали древние сообщества гоминид общением, т.е. в действительности полезным делом для социализации их общин. О чем пели древние гоминиды, сказать трудно, но, учитывая, что миф - это рассказанный или пропетый обряд[146], можно думать, что первые песни гоминид отражали их ритуалы и соответственно мифологию. Позже репертуар способен был расшириться до бытовых и эпических тем (аналогично устному творчеству), что полностью предопределило вокальный репертуар современного человечества (религиозное, бытовое и героическое пение - иных тем нам не известно).
  Аналогичным образом обстояло дело и с генезисом театральной (следовательно, и кинематографической) культуры человечества. Древние языки не различали театральных и религиозных исполнителей (например, этрусское слово "танаса" означало не только театрального актера, но и участника священного обряда, причем последнее было первично). Это обстоятельство понятно: генезис современной театральной культуры имеет религиозные истоки, и его ход, очевидно, был таков.
  Древние питекантропы, подобно шимпанзе, предавались на досуге ритуалам типа "карнавала" или "танца дождя" (о них см. Гл. I, 4; Гл. II, 3). Это было, конечно, не театральное представление, а магический обряд. Потом подобные обряды разрастались (пропорционально росту свободного времени) и были донесены людьми до цивилизованных эпох, когда такие обряды переросли в форму религиозных представлений, мистерий. Они известны уже в Шумере - например, мистерия "священного брака", сцены которой сохранились на оттисках печатей из Архаического Ура в Ираке (2900-2615 до н.э.)[147]; обряд совершался в присутствии арфисток и певчих. Поскольку в Уре почитался бог Наннар (Месяц, синебородый бык с большими рогами), игравший его роль правитель представлялся в бычьей маске, а его партнерша жрица-эн надевала головной убор в виде коровьих рогов и ушей. Похожие мистерии разыгрывались и в минойском Кноссе на Крите, откуда дошли до древних греков. Последние, собственно, и произвели с религиозными мистериями трансформацию, давшую современный театр. У истоков греческой трагедии находился дифирамб - хоровая песнь, еще связанная с культом бога Диониса (хоровая лирика Ариона, около 600 до н.э.). Феспид в 534 г. до н.э. дополнил хор актером-декламатором, пояснявшим ход представления, т.е. по-своему скрестил мистерию с литературой. Затем Эсхил (525-456 до н.э.) ввел второго актера, а Софокл (496-406 до н.э.) - третьего, что сделало возможным драматическое представление, независимое от хора. Все это пошло от дионисийских мистерий, у самых отдаленных истоков которых стоял питекантроп с его "танцем дождя".
  Чтобы замкнуть круг основных типов художественного творчества человечества, необходимо затронуть изобразительное искусство. Сразу отметим, что ничего подобного ему у животных нет. Австралийские беседочники (птицы семейства шалашниковых отряда воробьиных), конечно, украшают площадку вокруг своих брачных шалашей для привлечения самок, а вороны тащат к себе блестящие предметы, но эти обстоятельства относятся к предпосылкам архитектурного дизайна у гоминид (см. Гл. I, 2), а вовсе не к предпосылкам человеческого изобразительного искусства. Его природа была, на наш взгляд, другой, скорее технологической.
  Первыми произведениями изобразительного искусства, в нашем современном понимании, были, вероятно, примитивные скульптуры из камня, кремневая пластика. Они представляли собой обколотые отщепы, в которых угадываются смутные очертания фигур животных. Это замечательное открытие сделано Э.Е.Фрадкиным[148]. Находки подобной скульптуры, по наличным данным, начинаются с позднего ашеля Богутлу в Армении (вероятно, Рисс/Вюрм, 134-110 тысяч лет назад)[149], продолжаются в мустье и присутствуют в верхнем палеолите наряду с более развитыми художественными формами. В принципе подобная архаичная кремневая пластика может быть и древнее, но в коллекциях она смешивается с отщепами, как было и с образцами Э.Е.Фрадкина. Если следовать его логике (а она убедительна), то возникновение первых скульптурных изображений было следствием технологического процесса: в сложнофигурном отщепе какие-то древние мастера усмотрели сходство с фигурами животных, и это открытие привилось. Иными словами, не существовало неких древних скульпторов, которые захотели и создали скульптуру. Напротив, она уже готовой случайно попала в руки гоминидам как побочный продукт их технологической деятельности. Опять же в принципе это могло произойти очень давно - возможно, еще во времена питекантропа.
  Что надоумило гоминид разглядеть в своих отщепах силуэты животных - вопрос другой (Э.Е.Фрадкин склонялся к эстетическим побуждениям, что неубедительно - откуда они взялись?). У гоминид издавна бытовала анималистическая мифология (см. Гл. II, 3), так что животные занимали видное место не только в их практической, но и культурной жизни. Видимо, запрограммированность на животных в последнем качестве позволила гоминидам на досуге усмотреть в отщепах анималистические фигурки, после чего те перешли в разряд предметных форм древнейшей мифологии. Эстетическое же отношение к этим изобразительным формам развилось вторично как нюанс священных чувств к культовым предметам, откуда у людей до сих пор циркулируют в общем точные представления о "священном искусстве". Лишь с разрастанием свободного времени, уже в цивилизованную эпоху, занятия искусством стали эстетической самоцелью, хотя по-прежнему базируются на малопонятных священных чувствах прекрасного. В свете религиозного происхождения искусства природа подобных чувств проясняется. Занимаясь религиозным искусством, гоминиды получили в правом полушарии головного мозга набор рефлексов, квалифицируемых современными людьми как святые чувства прекрасного. С развитием светского искусства эти рефлексы выплеснулись за рамки религиозной сферы и стали непонятны в смысле своего происхождения. То же относится к чувствам прекрасного в сфере кино, театра, музыкальной культуры: они все ведут происхождение от рефлексов, задействованных в древних ритуалах (см. выше), а потому в светской жизни кажутся уже свалившимися с неба, но здесь мы, видимо, преувеличиваем - видимо, эти чувства родились в "танцах дождя" и "карнавалах".
  Происхождение пластического искусства, в свете открытий и соображений Э.Е.Фрадкина, представляется в общем понятным: источник -технология. Но с графическим искусством ситуация сложнее. Примитивные графические образы животных зафиксированы уже в мустье[150]. Это все те же персонажи анималистической мифологии франко-кантабрийского типа: лошадь в Пронятине на Украине (Вюрм II А, 78-67 тысяч лет назад), олень в Молодове I на Украине (слой 2, Вюрм II А, но культура несколько более поздняя, нежели в Пронятине) и медведь в Чокурче II в Крыму (Вюрм II Дюрнтен, 67-59 тысяч лет назад). Понятно, что мустьерские художники переносили в графику образы кремневой пластики, но как они изобрели само графическое искусство?
  Здесь нам придется сделать отступление. В изобразительном искусстве верхнего палеолита наряду с изображениями животных (они преобладали) и людей (их было много меньше) существовала чрезвычайно развитая система изобразительных знаков. Она распадалась на две группы. Во-первых, имелись многочисленные пунктуации и ряды черт; во-вторых, присутствовали сложные и разнообразные фигуры знаков (стрелы, квадраты, круги и многое другое). Анализируя некоторые группы пунктуаций, А.Маршак показал, что они, вероятно, отвечали лунным фазам и, следовательно, их создатели имели представление о лунном календаре. В то же время Б.А.Фролов, анализируя системы черт и пунктуаций, показал их счетное назначение - следовательно, их создатели владели арифметическим счетом[151]. Что именно считал древний человек, становилось понятным в свете изысканий А.Маршака: древние считали дни лунного месяца. Иногда количество учтенных дней охватывало много таких месяцев.
  Опираясь на указанные открытия, мы статистически проанализировали знаковую систему наскального франко-кантабрийского искусства и показали, что сложные знаки символизировали сами лунные месяцы, а дробные пунктуации и черты - соответственно их даты[152]. По этой причине счетные знаки (черты и пунктуации) образовывали с фигурными так называемые парные знаки (число - месяц). Одновременно было показано, что такая календарная система начиналась задолго до верхнего палеолита. Древнейший парный знак виден на орудии из кости дикого быка (местонахождение Вертешсёллёш в Венгрии, Миндель I/II, 459-383 тысячи лет назад): это четырехколенный зигзаг, сопровождаемый одной чертой (по нашим представлениям, первое марта, месяца начала половодья). Но календарные знаки, видимо, были древнее. В местонахождении Странска скала в Чехии (Гюнц/Миндель II, 736-718 тысяч лет назад, точнее несколько меньше 730 тысяч лет назад по палеомагнетизму) на позвонке слона было нанесено 7 правильных радиальных зарубок (седьмое число месяца, когда были сделаны зарубки). И в Вертешсёллёше (где жил "человек прямоходящий или разумный древневенгерский"), и в Странской скале действующим лицом являлся питекантроп, и встает вопрос: как он пришел к указанному графическому творчеству?
  Сам по себе календарь, очевидно, хронометрировал обряды (см. Гл. II, 3), поскольку в наскальном верхнепалеолитическом искусстве календарные знаки постоянно сопровождали мифологических животных. Оленя из мустьерской Молодовы I (см. выше) обильные знаки сопровождали тоже. Мысль о прагматическом назначении древнейшего календаря - например, охотничьем - следует оставить, поскольку охотящиеся животные хорошо обходятся без календаря, а древний человек, надо полагать, был не хуже. Однако как у питекантропа календарь обрел предметную форму, стал предметом графики?
  Мы полагаем, что здесь дело тоже состояло в образцах практической жизни. Следы снятия мяса инструментами с костей очень часто напоминают типичные календарные ряды черт. Древнейший образец - параллельные черты на кости из Сензель во Франции (Гюнц I, 1,3 миллиона лет назад по калий/аргону). Такие следы чисто практической деятельности возникали систематически: их оставалось только пересчитать и применить в календарных целях. Древний человек считать умел, владел календарем и, вероятно, когда-то это сделал, а после стал наносить следы снятия мяса на кость преднамеренно, т.е. овладел графическим творчеством, поскольку издавна владел навыками наносить на предметы следы ударов орудиями. В дальнейшем он применил графические знаковые способности к изображению кремневых скульптур. Это, разумеется, гипотеза, но она близка к реальной жизни и опирается на конкретные факты.
  Светская составляющая во франко-кантабрийском искусстве была развита слабо. Правда, предметы порой орнаментировались и снабжались резными изображениями животных, но орнаменты обычно воспроизводили календарные мотивы, а животные отражали мифологических персонажей. Это понятно: человек изображал то, чем жил духовно. В неолите появляются уже сцены охот и военных столкновений (правда, нам не известно, реальные ли это сцены или мифологические - здесь нужен отдельный статистический анализ, который еще предстоит: если светские сцены систематически повторялись, встает вопрос об их мифологической природе). Однако по-настоящему светское искусство зажило своей жизнью в цивилизованную эпоху древнего Египта и Шумера, когда появились изображения деяний реальных правителей, жизни рядовых людей и т.д.
  Как можно видеть из изложенного, истоки всех основных форм искусств современного человека (литература, музыка, театр, кино, изобразительное искусство, фотография, см. Гл. I, 2) вполне определенно уходят корнями в первобытность, когда их зачатки были освоены. Это произошло не по эстетико-эмоциональным мотивам, а в основном в связи с религиозной жизнью, и мистики здесь искать не следует. Религиозные отношения были важной системой общения в праздное время. Предметные художественные формы, отражающие религиозные представления, во-первых, обслуживали их, а во-вторых, сами могли служить поводом для праздного общения: художники творили не для себя, а для аудитории.
  Таким образом, генезис искусства можно рассматривать как одну из форм программирования гоминид древним социумом в своих интересах. Люди при этом наслаждались прагматически бесполезными художественными предметами, испытывали священные чувства прекрасного и т.д. Т.е. вели себя как слепые автоматы: они полагали (говорим условно), что просто наслаждаются, а на деле цементировали собой, своим общением, своими эмоциями социум. Основную задачу искусства, наверное, следует видеть именно в этом, а различные субъективные соображения людей насчет искусства лишь сильнее заставляют их общаться по его поводу. Если живым автоматом был древний питекантроп, то почему бы не считать тем же современного человека, который основы своей духовной жизни вовсе не изобрел, а получил в наследство от питекантропа-автомата.
 
 Заключение
  В заключение хотелось бы обратить внимание на следующие обстоятельства. Конечно, в монографии не затронуто и десятой доли духовной жизни современного и, вероятно, древнего человека. Полный охват проблем здесь был бы неподъемной задачей. Ее мы перед собой не ставили. Нам лишь хотелось показать саму возможность единообразного, унитарного метода объяснения природы духовной жизни людей, ее происхождения и назначения. Поэтому мы выделили основные, магистральные ветви духовной жизни человечества в их развитии: интеллектуальные, религиозные, нравственные и эстетические ценности, которые, следует признать, составляют основу современной культурной личности.
  Происхождение и назначение этих духовных ценностей мы последовательно связывали с потребностями социума в общении на базе этих ценностей. Может сложиться впечатление, что такой подход попросту однобок. Однако это не совсем так. Сама возможность логично вывести генезис и функционирование указанных ценностей из вполне определенных нужд социума в общении показывает, что примененный нами социально-исторический метод объяснений работает достаточно универсально: он приложим к очень непохожим сторонам духовной жизни человека и, как мы предполагаем, может быть приложен и к тем отраслям духовной жизни, которые мы специально не затрагивали (здесь возможна масса дробных примеров от блатного фольклора до назначения компьютерной сети Интернет: все так или иначе может быть объяснено из потребностей социума в праздном общении). По этой причине мы рискнем считать свою методологическую задачу скорее выполненной, чем нет.
  В итоге применения изложенного социально-исторического метода объяснения природы духовной жизни человека у нас сложилась вполне определенная картина человеческого духа при взгляде на него как бы со стороны: не с точки зрения мнений индивида о своем назначении в мире, а с точки зрения социума, нуждающегося в индивидах со вполне определенными духовными свойствами (проще сказать, разнообразными рефлексами, поддерживающими то, что мы называем духовой жизнью). Само собой, ни один нормальный индивид не станет смотреть на себя как на пешку, так сказать, в руках социума. И это проистекает даже не из понятных амбиций человека, а из того, что его личная инициатива по самоанализу жестко запрограммирована тем же социумом и парализована в тех частях, которые могли бы помешать человеку быть "пешкой".
  В самом деле, представим себе, что человечество вдруг перестало обыденно суетиться, остановилось, задумалось о себе и обнаружило, что оно никакое не вольное человечество, а автоматический живой механизм, играющий исключительно в пользу целостности социума. Если бы человечество в это еще и поверило по-настоящему, то бурно жить никому бы уже не захотелось. Последнее обстоятельство вредно для процветания социума, и он путем слепого естественного отбора давно парализовал подобные размышления и самооценки. Всем хорошо известно, какая скука посещает аудиторию, когда к ней обращаются с вопросами о смысле жизни и тому подобной, так сказать, ахинее. Действительно, есть ли смысл жизни, нет ли его, а жить как-то надо. В последнем обстоятельстве человек очень ярко проявляется как запрограммированный автомат, заблокированный от ненужных вопросов - заблокированный не мистически, а конкретным историческим развитием и порожденными им привычками, которым мы и посвятили монографию.
  Другой вопрос. Мы стремились показать, что основные духовные ценности человека представляют собой, в сущности, набор эмоциональных и вербальных программ, которыми заряжается мозг личности, чтобы сделать ее все время общающейся, даже когда это прагматически излишне, - общающейся в интересах целостности социума. Частью эти программы унаследованы в зачатках из животного прошлого человека, частью выработаны уже в рамках общества. Но всегда подхвачены и развиты социумом в своих, а не в субъективно человеческих интересах (если предположить, что у человека могли бы в принципе появиться интересы, расходящиеся с нуждами социума; таких мы не наблюдаем, поскольку социум давно заблокировал саму возможность их появления: сообщества с асоциальными интересами сами давно бы распались и исчезли). В таком ракурсе человек действительно выглядит как своего рода социальный автомат. Дело не в том, что человек автоматичен потому, что, например, умственно слаб, а в том, что он всей силой своего духа выполняет не какие-то собственные задачи, а задачи социума, которые принимает за свои.
  Здесь возникает вопрос: собственно, ну и что? Пусть человек - социальный автомат, но он сжился с такой ролью и ему нравится ее играть. Свобода состоит не в том, чтобы выбирать что попало, а то, что выгодно и приятно из массы каких-то иных вариантов. Человеку, несомненно, выгодно быть социальным автоматом, так что, выступая в его роли, он сделал не такой уж плохой выбор. Все это так, но в действительности человек здесь никакого выбора не делал и даже не догадывается о его возможности: он просто вылеплен (запрограммирован) историей социума и продолжает ее в заведенном духе, а вовсе не творит.
  Конечно, все это достаточно абстрактно, но возникает мировоззренческий аспект проблемы. Признаемся, мы всегда с осторожностью относились к некоторым философским саморефлексиям над собой и наблюдениям над близкими. Например, отдавая дань философско-литературному дару Ницше, но подходя к его выкладкам с научных позиций, нельзя не удивиться пассажам о "сверхчеловеках" и т.п.[153]. Конечно, человек, пользуясь своими вербальными возможностями говорить много (см. Гл. II, 2), может объявить себя в перспективе кем угодно, вплоть до "сверхчеловека", но что это дает для понимания природы реальных людей? (Извинимся за примитивный и приземленный взгляд на вещи.)
  Человек в момент рождения представляет собой в общем "табула раса", "чистый лист", на котором можно написать что угодно. Сказанное - вовсе не домысел и не метафора. Известные примеры с Homo ferus, "маугли" (т.е. человеческими детьми, воспитанными животными)[154], показывают, что человека можно превратить в подобие волка или медведя по привычкам, и при этом в нем не будет ничего собственно человеческого в смысле духовности. Точно так же обращается с людьми и социум, только программирует их не как волков или медведей (хотя и мог бы при надобности), а как полезные себе социальные автоматы. Это осуществляется опять же не мистически, а средствами традиционной системы воспитания. Дальше, в зрелом возрасте, включается система программирования различными общественными стереотипами и институтами, из которых в современном мире ярче всего выглядят средства массовой информации. Не только рекламой, но и всем своим содержанием они систематически штемпелюют мозги аудитории, подпитывая социальные программы современников. Содержание СМИ здесь не важно - важно, что новости, комментарии, реклама, художественная часть делают всех людей одинаково ориентированными в социальной действительности, а следовательно, очень пригодными для общения друг с другом. (Разумеется, журналисты и вообще деятели СМИ ни о чем подобном не помышляют, поскольку сами действуют автоматически - хотят быть нужными аудитории, т.е. опять-таки общаться с ней, порождая в ней волны вторичного общения, что субъективно воспринимается журналистами как творческий и коммерческий успех; на деле это успех по социализации людей, и социум все это терпит и поощряет).
  Вырваться из такого круга социализации крайне трудно, и даже частичные примеры духовно свободных людей в истории редки и скандальны. Например, можно вспомнить, какой фурор произвело в английском обществе индивидуалистическое "Паломничество Чайльд Гарольда" Байрона. Последний в силу медицинских и семейных причин сызмальства был относительно изолирован от положенного ему социального круга (был нищим лордом)[155], а потому социализировался вяло, видел социум со стороны и соответственно себя как бы вне социума, что и послужило вполне материальной предпосылкой развития крайне индивидуалистического мышления (к сожалению, не научного, а поэтического). Но вообще такие примеры - исключительная редкость. В частности, киников, сознательно эпатировавших общество, сюда привлекать не следует: они были вполне социализированы и играли именно на извращении стереотипов социализации. В массе же встречается средний человек как социальный автомат.
  Можно вспомнить недавние примеры отечественной истории времен Сталина. Ведь с точки зрения здравого смысла не укладывается в голове, каким образом у целой нации (а исключения носят не асоциальный, а нравственно-политический, т.е. социальный, но иначе ориентированный характер) - каким образом у целой нации мог сложиться не только стереотип беззаветной любви к вождю, который с ней не очень церемонился, но и стереотип принятия, так сказать, "походного" быта даже в мирное время[156]. Парадокс объясняется тем, что человека можно надолго запрограммировать как угодно, если только это не вредит целостности социума, а с последней у державника Сталина все обстояло оптимально. Как видим, наши социально-исторические объяснения, на первый взгляд, далекие от жизни, могут работать и на актуальном материале (собственно, мы здесь ничего особо нового не сказали - разве что ввели мрачные страницы истории в какой-то рационально объясняемый исторический контекст).
  Другим позитивным моментом настоящей работы можно было бы считать последовательную линию, видимо, логичных построений, объясняющих, что все основные формы духовной культуры пришли к человеку не из неких трансцендентных сфер и даже не были им изобретены, а достались от биосоциальных предпосылок ранних гоминид. Эти формы духовной культуры в дальнейшем развивались не самостоятельно, а под влиянием стихийно совершенствующейся технологии (в соответствии с демографо-технологической зависимостью), роста производительности труда и свободного времени, которое и были призваны заполнять с целью социализации. Если человек при этом выглядел как запрограммированный автомат, то это - субъективное впечатление автора.
  Человек и, главное, его общество, вероятно, - наиболее сложные образования в известном нам уголке Вселенной. В них сплетены все формы взаимодействия материи: физическая, химическая, биологическая и социальная. Для сложных образований характерно и сложное поведение. Поэтому попытки свести поведение социального человека к сложным, но, по сути, однотипным программам нельзя считать сколь-нибудь исчерпывающими. Возможно, новые исследования, новые взгляды на человека позволят отвергнуть, изменить или усложнить нарисованную нами картину, которую, таким образом, следует считать всего лишь одним, но отнюдь не единственным способом подхода к пониманию человека.
 
 
 
  [1] Разбор и критику характерных учений см.: Григорьян Б.Т. Философская антропология: крит. очерк. М., 1982. 188 с.; Кимелев Ю.А. Современная буржуазная философско-религиозная антропология. М., 1985. 143 с.; Буржуазная философская антропология XX века. М., 1986. 295 с.; Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. XIX век. М., 1995. 528 с.; и др.
  [2] См.: Биология человека /Дж.Харрисон, Дж.Уайнер, Дж.Тэннер, Н.Барникот, В.Рейнолд. М., 1979. С. 18-19.
  [3] Ср.: Лосев А.Ф. Гомер. М., 1960. С. 29-35.
  [4] Берндт Р.М., Берндт К.Х. Мир первых австралийцев. М., 1981. С. 260.
  [5] cм.: Leroi-Gourhan A. Les religions de la prehistoire: (Pale olithlque). Paris, 1964. P. 85; Idem. Prehistoire de l?art occidental. Paris, 1965. P. 67-68, 146-148.
  [6] Марри Дж.Д. Отчего у леопарда пятна на шкуре // В мире науки. 1988. № 5. С. 46-54.
  [7] См.: Фоули Р. Еще один неповторимый вид: Экологические аспекты эволюции человека. М., 1990. С. 16О-161, табл. 6.1 (где австралопитек умелый фигурирует как Homo sp.).
  [8] См.: Берндт P.М., Берндт К.Х. Указ. соч. С. 204, 208, 210, 215, 218, 344-345.
  [9] См.: Там же. С. 215.
  [10] См.: Кларк Дж.Д. Доисторическая Африка. М., 1977. С. 65.
  [11] См.: Пидопличко И.Г. Позднепалеолитические жилища из костей мамонта на Украине. Киев, 1969. С. 111-144; Гладких М.И., Корниец Н.Л., Соффер О. Жилища из костей мамонта на Русской paвнинe // В мире науки. 1985, № 1. С. 68-74.
  [12] См.: Клягин Н.В. Происхождение цивилизации: (соц.-филос. аспект). М., 1996. С. 211.
  [13] См., например: Жордания И.М. Народное многоголосие, этногенез и расогенез // Сов. Этнография. 1988. № 2. С. 24-33.
  [14] См.: Шаллер Дж.Б. Год под знаком гориллы. М., 1968. 246 с.; Лавик-Гудолл Дж. ван. В тени человека. М., 1974. 207 с.
  [15] Отметим, что шимпанзе во время своих "карнавалов" не только издают "барабанную дробь", но и пританцовывают и обмениваются шумными возгласами, так что генезис танцевальной культуры и вокала у людей следует искать еще в их обезьяньем прошлом.
  [16] Общее представление о современном американском кинематографе дает, например, энциклопедический справочник: Кино. 1001 фильм США: Информация, рецензии, новинки видеопроката, жанры, алфавитный указатель... /Сост. Г.И.Рябцев. Мн., 1996. 608 с. Для сравнения сюжетов и проблем см., например: Касинский А.В. Фильмы, герои, время: (Некоторые тенденции развития современного белорусского киноискусства). Мн., 1975. 160 с.; Аннинский Л.А. Зеркало экрана. Мн., 1977. 150 с.; Караганов А.В. Советское кино: проблемы и поиски. М., 1977. 215 с.; Толстых В.И. Сократ и мы: Разные очерки на одну и ту же тему. М., 1981. С. 165-316; и др.
  [17] См.: Миры Роберта Шекли: В 8 кн. Рига, 1994. Кн. 8. С. 72-117.
  [18] См.: Тайн P. Телохранитель. Бахман Р. Бегущий человек. Рига, 1993. С. 211-444.
  [19] Подробнее об альтруизме у животных см., например: Дьюсбери Д. Поведение животных: Сравнит. аспекты. М., 1981. С. 56-58; Пианка Э. Эволюционная экология. М., 1981. С. 187-190; Меннинг 0. Поведение животных: Вводный курс. М., 1982. С. 235-240, 330-332; ср.: Эфроимсон В.П. Эволюционно-генетическое происхождение альтруистических эмоций // Научная мысль. Вестн. Агентства печати "Новости" (АПН). М., 1968. Вып. 11. С. 27-41.
  [20] См.: Шаллер Дж.Б. Указ. соч.; Лавик-Гудолл Дж. ван. Указ. соч.
  [21] См.: Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. М., 1981. С. 25.
  [22] См.: Шаллер Дж.Б. Указ. соч. С. 166.
  [23] См.: Там же. С. 168.
  [24] См.: Там же, С. 180.
  [25] См.: Там же. С .178.
  [26] См.: Там же. С. 182.
  [27] Обзор см.: Кулешова О.Д. Десмонд Моррис и его книги // Этнопсихолингвистика. М., 1988. С. 153-162.
  [28] Это божество этруски, вероятно, называли Tecvm "Текум, Создатель". Его имя представлено на "дневной", благоприятной, стороне бронзовой модели гадательной печени из Пьяченцы (cм.: Pallottino М. Testimonia linguae etruscae. Firenze, 1954. P. 89. ? 719a).
  [29] См.: Трофимова Н.К. Религиозно-мифологическая картина мира этрусков. Новосибирск, 1980. С. 36; Немировский А.И. Этруски: От мифа к истории. М., 1983. С. 169-171.
  [30] См.: Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества: Доисторический эгейский мир. М., 1958. С. 170-171; Дьяконов И.М. Предыстория армянского народа: История Армянского нагорья с 1500 по 500 гг. до н.э.: Хурриты, лувийцы, протоармяне. Ереван, 1968. С. 102-104.
  [31] См.: Берндт Р.М., Берндт К.Х. Указ. соч. С. 162, 164, 170.
  [32] См.: Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989. С. 210-211.
  [33] О "душах предметов" см.: Там же. С. 337-352.
  [34] См.: Шаллер Дж.Б. Указ. соч. С. 167, 217.
  [35] Тайлор Э.Б. Указ. соч. С. 337.
  [36] См.: Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. 2-е изд. М., 1983. С. 53-64.
  [37] Ср.: Донских O.A. Происхождение языка как философская проблема. Новосибирск, 1984. С. 124-125.
  [38] См.: Линден Ю. Указ. соч. С. 15, 29.
  [39] Ci.: Hewes G.W. Primate communication and the gestural origin of language // Current anthropology. 1973. Vol. 14. № 1-2. P. 5-12.
  [40] Разбор абстрактной трудовой теории происхождения языка см.: Донских 0.А. Указ. соч. С. 100-112.
  [41] См.: тот Н. Первая технология // В мире науки. 1987. № 6. С. 86-87.
  [42] См.: Гешвинд Н. Специализация человеческого мозга // Мозг. М., 1982. С. 224.
  [43] См.: Томсон Дж. Указ. соч. С. 446.
  [44] См.: Берндт Р.М., Берндт К.Х. Указ. соч. С. 260.
  [45] См.: Там же. С. 220.
  [46] Там же. С. 191.
  [47] См.: Jaynes J. The origin of consciousness in the breakdown of the bicameral mind. Boston, 1976. 467 p. (Подробное изложение концепции Дж.Джейнса см.: Клягин Н.В. Реферат: Дж.Джейн. Происхождение сознания при распаде двухпалатного мозга. Бостон. США, 1976. 467 с. // Цивилизация и общественное развитие человека. М., 1989. С. 146-159).
  [48] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 85.
  [49] См.: Jaynes J. Ор. cit. P. 204-222.
  [50] cм.: Crook J.H. The socio-ecology of primates // Social behavior in birds and mammals. L.; N. Y., 1970. P. 103-166.
  [51] См.: Вишневский А.Г. Воспроизводство населения и общество: История, современность, взгляд в будущее. М., 1982. С. 67-71.
  [52] См.: Дьяконов И.М. Научные представления на древнем Востоке (Шумер, Вавилония, Передняя Азия) // очерки истории естественнонаучных знаний в древности. М., 1982. С. 59-119; Коростовцев М.А. Наука древнего Египта // Там же. С. 120-130; История древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. I. Месопотамия. М., 1983. С. 310-311; История древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. II. Передняя Азия, Египет. М., 1988. С. 308; Кликс Ф. Пробуждающееся мышление: У истоков человеческого интеллекта. М., 1983. С. 211-236; Оппенхейм А. Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации. 2 изд., испр. и доп. М., 1990. С. 229-265.
  [53] См.: Schmand-Besserat D. From tokens to tablets: a re-evaluation of the so-called "Numerical Tablets" // Vlsible language. Cleveland, 1981. Vol. 15. ? 4. P. 323.
  [58] См.: Эделмен Дж., Маунткасл В. Разумный мозг: Кортикальная организация и селекция групп в теории высших функций головного мозга. М., 1981. С. 19-20.
  [59] См., например: Жизнь животных: В 6 т. Млекопитающие, или звери. Т. 6. М., 1971. С. 23-24.
  [60] См., например: Кларк Дж.Д. Указ. соч. С. 133-134; Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории: (Пробл. палеопсихологии). М., 1974. С. 330.
  [61] Cм.: Leroi-Gourhan A. Dictionnaire de la Prehistoire. Paris, 1988. P. 8.
  [62] См., например: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVI вв. Т. 1. М., 1986. 622 с.; Т. 2. 1988. 632 с.; Т. 3. 1992. 679 с.
  [63] См.: История древнего Востока. Ч. I. С. 182-188.
  [64] См.: Там же. С. 234-238.
  [65] См.: Там же. С. 168.
  [66] См.: Там же. С. 265.
  [67] Увлекательный рассказ об этом см.: Фантастические способности животных... /Автор-сост. П.Н.Кочеткова. Мн., 1997. С. 285-322.
  [68] См.: Аристотель. Политика // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1983. С. 378.
  [69] Обзор позиций см.: Бутовская М.Л. Перспективы использования этологических материалов и методов в антропологии и этнографии // Сов. Этнография. 1988. № 5. С. 26-37; Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. У истоков человеческого общества: Поведенческие аспекты эволюции человека. М., 1993. С. 7-24.
  [70] Ср.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990. С. 235.
  [71] См.: Фрейд З. Я и Оно // Фрейд З. Психология бессознательного: Сб. произведений. М., 1989. С. 436-439.
  [72] См.: Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. Указ. соч. С. 88.
  [73] Ср.: Бутовская М.Л. Указ. соч. С. 33.
  [74] См.: Лавджой К.О. Эволюция выпрямленного способа передвижения у человека // В мире науки. 1989. № 1. С. 64-72.
  [75] См.: Габуния Л.К. Вымирание древних рептилий и млекопитающих. Тбилиси, 1969. С. 45-46; см. также: Диксон Д. Динозавры: Иллюстрированная энциклопедия. М., 1994. 144 с.
  [76] См.: Жизнь животных: В 6 т. Птицы. Т. 5. М., 1970. С. 52-53.
  [77] См.: там же. Млекопитающие, или звери. М., 1971. Т. 6. С. 370; Соколов В.Е. Систематика млекопитающих (китообразные, хищные, ластоногие, ...). М., 1979. С. 249-251.
  [78] См.: Зимы нашей планеты: Земля подо льдом. М., 1982. С. 21-24.
  [79] См.: Оно С. Генетические механизмы прогрессивной эволюции. М., 1973. С. 174-191.
  [80] См.: Альварес У., Азаро Ф. Удар из космоса // В мире науки. 1990. № 12. С. 32-39; Куртийо В.Э. Вулканическое извержение // Там же. С. 39-47.
  [81] См.: Давиташвили Л.Ш. Причины вымирания организмов. М., 1969. 440 с.
  [82] См.: Зимы нашей планеты. С. 32-33.
  [83] См.: Габуния Л.К. Указ. соч. С. 53; Диксон Д. Указ. соч. С. 32-33.
  [84] См.: Монин А.С., Шишков Ю.А. История климата. Л., 1979. С. 222-223.
  [85] См.: Шторх Г. Млекопитающие островной Европы // В мире науки 1992. ? 4. С. 34.
  [86] См.: Sarich V.M. The origin of the hominids: An immunoligical approach // Respectives on human evolution. N. Y., 1968. Vol. 1. P. 94-121; Wilson A.C., Sarich V.M. A molecular time scale for human evolution // Proceedings of the National Academy of Sciences. Washington, 1969. Vol. 63. № 4. P. 1088-1093; пионером был В.М.Сарич (см.: Вилсон А.К. Молекулярные основы эволюции // В мире науки. 1985. ? 12. С. 127-128).
  [87] См.: Leakey R.E. Hominids in Africa // American scientist. 1976. Vol. 64. № 2. P. 174.
  [88] См.: Аршавский И.А. К проблеме продолжительности жизни человека в свете данных сравнительного онтогенеза // Вопр. Антропологии. 1962. Вып. 12. С. 73, 89; Шмидт-Ниельсен К. Размеры животных: почему они так важны? М., 1987. С. 159-163.
  [89] См.: Mann A.E. The palaeodemography of australopithecus. Berkeley, (s.a.). P. 164.
  [90] См.: Оно С. Указ. соч. С. 96-97.
  [91] См.: Зубов А.А. Некоторые данные одонтологии к проблеме эволюции человека и его рас // Проблемы эволюции человека и его рас. М., 1968. С. 65-67.
  [92] См.: Одум Ю. Основы экологии. М., 1975. С. 243-258; Тимофеев-Ресовский Н.В., Воронцов Н.Н., Яблоков А.В. Краткий очерк теории эволюции. 2 изд., перераб. М., 1977. С. 62-72.
  [93] См.: Фоули Р. Еще один неповторимый вид: Экологические аспекты эволюции человека. М., 1990. С. 180, 182 табл. 6.8.
  [94] См.: Файнберг Л.А. У истоков социогенеза: от стада обезьян к общине древних людей. М., 1980. С. 70-72.
  [95] См.: Серебрянный Л.Р. Древнее оледенение и жизнь. М., 1980. С. 74-96.
  [96] См.: Биология человека / Дж.Харрисон, Дж.Уайнер, Дж.Тэннер, Н.Барникот, В.Рейнолдс. М., 1979. С. 50-51.
  [97] См.: Оно С. Указ. соч. С. 174.
  [98] См.: Биология человека. С. 27.
  [99] См.: Оно С. Указ. соч. С. 69-70.
  [100] См.: Там же. С. 92-98.
  [101] См.: Фоули Р. Указ. соч. С. 40, 45, 223, 293.
  [102] См., например: Skelton R.R., McHenry H.M., Drawhorn G.M. Phylogenetic analysis of early hominids // Current anthropology, 1986. Vol. 27. № 1. P. 31-32.
  [103] См.: Одум Ю. Указ. соч. С. 86-87.
  [104] См., например: Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории: (Пробл. палеопсихологии). М., 1974. С. 107-113; Блюменшайн Р.Дж., Кавалло Дж.А. Гоминиды-падальщики и эволюция человека // В мире науки. 1992. № 11-12. С. 176-183; и др. - обзор точек зрения см.: Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. У истоков человеческого общества: Поведенческие аспекты эволюции человека. М., 1993. С. 180-195.
  [105] См.: Файнберг Л.А. Указ. соч. С. 70-72; Фоули Р. Указ. соч. С. 180, 182 табл. 6.8; Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. Указ. соч. С. 183.
  [106] См.: Шовен Р. Поведение животных. М., 1972. 487 с.; Хайнд Р. Поведение животных: Синтез этологии и сравнительной психологии. М., 1975. 855 с.; Крушинский Л.В. Биологические основы рассудочной деятельности: Эволюционный и физиолого-генетический аспекты поведения. М., 1977. 271 с.; Дьюсбери Д. Поведение животных: Сравнительные аспекты. М., 1981. 479 с.; Меннинг О. Поведение животных: Вводный курс. М., 1982. 360 с.; Эрман Л., Парсонс П. Генетика поведения и эволюция. М., 1984. 566 с.; и др.
  [107] См.: Кларк Дж.Д. Доисторическая Африка. М., 1977. С. 65; Файнберг Л.А. Указ. соч. С. 121.
  [108] См.: Cann R.L., Stoneking M., Wilson A.C. Mitochondrial DNA and human evolution // Nature. 1987. Vol. 325. № 6099. P. 31-36.
  [109] Подробнее см: Клягин Н.В. Происхождение цивилизации (социально-философский аспект). М., 1996. С. 62-77.
  [110] См.: Вишневский А.Г. Воспроизводство населения и общество: История, современность, взгляд в будущее. М., 1982. С. 67-71.
  [111] Сведения об упоминающихся археологических культурах можно найти в изданиях: Bordes F. Levalloisien et Mousterien // Bulletin de la Societe Prehistorique francaise. 1953. T. 50. ? 4. P. 226-233; Idem. Essai de classification des industries "mousteriennes" // Bulletin de la Societe Prehistorique franccaise, 1953. T. 50. ? 7-8. P. 457-466; Bourdier F. Prehistoire de France. Paris, 1967. 412 p.; Leakey M.D. Cultural patterns in the Olduva; sequence // After the Australopithecines: Stratigraphy, ecology, and culture change in the Middle Pleistocene /Ed. K.W.Butzer, G.L1. Isaac. The Hague; Paris, 1975. P. 477-493; Lumley H. de. Cultural evolution in France in its paleoecological setting during the Middle Pleistocene // After the Australopithecines. P. 745-808; La prehistoire francaise: Les civilisations paleolithiques et mesolithiques de la France. Publie a l'occasion du IXe Congres de l'UISPP, Nice, 1976. Paris, 1976. T. 1. Part. I-II. 1521 (+18) p.; Klark J.D., Kurashina H. Hominid occupation of the East-Central Highlands of Ethiopia in the Plio-Pleistocene // Nature. 1979. Vol. 282. ? 5734. P. 33-39; Excavation in the Bacho Kiro cave (Bulgaria): Final report. Warszawa, 1982. 178 p.; La prehistoria /A.Leroi-Gourhan, G.Bailloud, J.Chavaillon, A.Laming-Emperaire et al. Barcelona, 1987. 331 p.; Leroi-Gourhan A. Dictionnaire de la prehistoire. Paris, 1988. 1222 p.
  [112] См.: Leakey M.D. Op. cit. P. 483 fig. 3. P. 487 fig. 4.
  [113] См.: Берндт Р.М., Берндт К.Х. Мир первых австралийцев. М., 1981. С. 76.
  [114] См.: Линдблад Я. Человек - ты, я и первозданный. М., 1991. С. 28-32.
  [115] См.: Тот Н. Первая технология // В мире науки. 1987. № 6. С. 85.
  [116] См.: Там же. C. 87.
  [117] См.: Морган Л.Т. Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934. С. 9-29; Межуев В.М. Культура и история: (Пробл. культуры в филос.-ист. теории марксизма). М., 1977. С. 30-37; Мчедлов М.П. Социализм - становление нового типа цивилизации. М., 1980. С. 17-96; Новикова Л.И. Цивилизация и культура в историческом процессе // Вопр. философии. 1982. № 10. С. 56-60; и др.
  [118] См., например: Сайко Э.В. Древнейший город: Природа и генезис (Ближний Восток. IV - II тыс. до н.э.). М., 1996. 207 с.
  [119] Подробнее см.: Клягин Н.В. Указ. соч. С. 85-87.
  [120] См.: Иллич-Свитыч В.М. Материалы к сравнительному словарю ностратических языков (индоевропейский, алтайский, уральский, дравидский, картвельский, семитохамитский) // Этимология. 1965. Материалы и исследования по индоевропейским и др. языкам. М., 1967. С. 321-373; Он же. Соответствия смычных в ностратических языках // Этимология. 1966. Проблемы лингвогеографии и межъязыковых контактов. М., 1968. С. 304-355; Он же. Опыт сравнения ностратических языков (семитохамитский, картвельский, индоевропейский, уральский, дравидийский, алтайский): Введение. Сравнительный словарь (Ь - К). М., 1971. /Т. 1/. 370 с.; Он же. Опыт сравнения ностратических языков... Сравнительный словарь (1 - 3). Указатели. М., 1976. Т. 2. 156 с.
  [121] Здесь много дискуссионного; подробнее см.: Клягин Н.В. Указ. соч. С. 62-77.
  [122] См.: Милитарев А.Ю., Пейрос И.И., Шнирельман В.А. Методологические проблемы лингвоархеологических реконструкций этногенеза. Приложение 1: Милитарев А.Ю., Шнирельман В.А. Проблема происхождения афразийцев // Сов. этнография. 1988. № 4. С. 32-35.
  [123] См., например: Ренфрю К. Происхождение индоевропейских языков // В мире науки. 1989. № 12. С. 72-81.
  [124] См.: Легг Э.Дж., Роули-Конуи П.А. Массовая охота на джейранов в каменном веке на территории Сирии // В мире науки. 1987. № 10. С. 62-64.
  [125] См.: Шаллер Дж.Б. Год под знаком гориллы. М., 1968. С. 177-187; Биология человека. С. 491; Кабо В.Р. Первобытное общество и природа // Общество и природа: Исторические этапы и формы взаимодействия. М., 1981. С. 151-153.
  [126] См.: Гешвинд Н. Специализация человеческого мозга // Мозг. М., 1982. С. 222-225.
  [127] См.: Тот Н. Указ. соч. С. 86-87.
  [128] См.: Гешвинд Н. Указ. соч. С. 225.
  [129] См.: Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. М., 1981. С. 29.
  [130] См.: Гешвинд Н. Указ. соч. С. 222.
  [131] См.: Хить Г.Л., Кейта Б. О дерматоглифической дивергенции основных расовых ветвей человечества // Расы и народы: Ежегодник. Современные этнические и расовые проблемы. М., 1981. Вып. 11. С. 25-39.
  [132] См.: Токарев С.А. Ранние формы религии и их развитие. М., 1961 . С. 21.
  [133] См.: Берндт Р.М., Берндт К.Х. Указ. соч. С. 214-219.
  [134] Подробнее см.: Клягин Н.В. Указ. соч. С. 191-218.
  [135] См.: Шаллер Дж.Б. Указ. соч. С. 167, 217.
  [136] См.: Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. 2 изд. М., 1983. С. 39, 53-64.
  [137] Берндт Р.М., Берндт К.Х. Указ. соч. С. 220.
  [138] См.: Там же. С. 208, 214-216.
  [139] См.: Там же. С. 229, 232, 23З, 243; Фрэзер Дж.Дж. Указ. соч. С. 43-44, 78.
  [140] О групповом отборе см., например: Дьюсбери Д. Указ. соч. С. 56-57, 339; Пианка Э. Эволюционная экология. М., 1981. С. 187-190; Меннинг О. Указ. соч. С. 235, 330.
  [141] См.: Семенов Ю.И. Как возникло человечество. М., 1966. С. 262-275; критику см.: История первобытного общества: Общие вопросы: Проблемы антропосоциогенеза. М., 1983. С. 202.
  [142] См.: Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. Указ. соч. С. 199.
  [143] Подробнее см.: Клягин Н.В. Указ. соч. С. 191-218.
  [144] См.: Шаллер Дж.Б. Указ. соч. С. 209.

<< Пред.           стр. 2 (из 3)           След. >>

Список литературы по разделу