<< Пред. стр. 1 (из 6) След. >>
Список литературы по разделу
Российская Академия Наук
Институт философии
КРИЗИСНЫЙ СОЦИУМ.
НАШЕ ОБЩЕСТВО
В ТРЕХ ИЗМЕРЕНИЯХ
Москва
1994
ББК 15.5
К-82
В авторской редакции
член-корреспондент РАН Н.И.Лапин,
канд.филос.наук Л.А.Беляева
Рецензенты:
доктора филос. наук: А.Г.Здравомыслов, В.Г.Федотова
К-82 Кризисный социум. Наше общество в трех
измерениях. - М., 1994. - 245 с.
В книге анализируются актуальные проблемы развития современной России, переживающей глубокий экономический, политический, социокультурный кризис. Рассмотрены место России в общецивилизационном пространстве, динамика ценностных ориентаций населения, проблемы изменения социальной структуры общества в переходный период.
ISBN 5-201-01861-0 ИФРАН, 1994
CОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ. КРИЗИСНЫЙ СОЦИУМ И МНОГОМЕРНОСТЬ ИСТОРИИ... 3
РАЗДЕЛ I. ГДЕ МЫ НАХОДИМСЯ? НА ПУТЯХ МОДЕРНИЗАЦИИ.. 12
Глава 1. Цивилизационный контекст:от традиционного к современному обществу.. 12
1.1. Цивилизационный подход. 13
1.2. Рынок как универсальный способ интеграции общества. 14
1.3. Отличия современного общества от традиционного. 17
Глава 2. Россия - СССР - Россия: модернизация вдогонку. 20
2.1. Россия - СССР. Раскрестьянивание через коллективизацию и огосударствление.. 20
2.2. СССР: военно-государственная индустриализация 24
2.3. Модернизация и социальная структура 30
2.4. Рынок и государство как механизмы модернизации. 37
Глава 3. Модернизация и глубинный конфликт ценностей в России.. 40
3.1. От "морально-политического единства" к конфликту ценностей.. 40
3.2. Конфликт ценностей - проблема развития... 44
3.3. Социокультурный подход к изучению конфликта ценностей. 48
3.4. Ценностное содержание динамики российского общества. 53
РАЗДЕЛ II. ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ? ПАТОЛОГИЧЕСКИЙ СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ КРИЗИС58
Глава 4. Кризис отчужденного бытия.. 59
4.1. Превращенная реальность 60
4.2. Тотальное отчуждение.. 63
4.3. Патологический социокультурный кризис.. 69
Глава 5. Динамика кризиса и ценности... 74
5.1. Эмпирические характеристики кризиса, его динамика. 74
5.2. Ценности и ценностные суждения. 90
5.3. Ценностные позиции. 99
5.4. Ценности как компоненты социокультурной эволюции 105
Глава 6. Кризисные этносы.. 132
6.1. Типология малочисленных народов и проблемы их социокультурного развития133
6.2. Народы Севера: проблемы выживания в условиях кризиса... 147
Глава 7. Феномен катастрофы. 157
7.1. Предчувствия и образы... 158
7.2. Поиск понятия, опыт типологии 160
7.3. Экзистенциальный риск.. 167
7.4. Патология помощи... 170
7.5. Стрессовые решения 173
РАЗДЕЛ III. К ЧЕМУ МЫ ДВИЖЕМСЯ? СУБЪЕКТЫ И ТЕНДЕНЦИИ ИЗМЕНЕНИЙ... 176
Глава 8. Новый облик субъектов социальной активности 176
8.1. Субъекты социальной активности и социальная структура кризисного общества176
8.2. Идеально-типический подход к проблеме.. 183
8.3. Построение квадранта социально-исторических типов.. 185
8.4. Экономические и политические ориентиры: типология и оценка настоящего 187
8.5. Исторические ориентиры: типология и оценка прошлого. 188
8.6. Социально-исторические типы и ценностные макропозиции.. 189
8.7. Методологическое значение социальной типологии.. 191
8.8. Социальные типы и цивилизационный процесс... 193
Глава 9. Формирование среднего слоя. Российская специфика. 200
9.1. Средний слой - новый элемент социальной структуры российского общества... 200
9.2. Проблемы, социальная база формированиясреднего слоя в России.. 213
9.3. Рыночная экономика и средний слой.. 225
9.4. В ожидании рынка 228
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ИЗ КРИЗИСА - К СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ РЕФОРМАЦИИ?.. 236
введение
кризисный социум и многомерность истории
Вновь тяжкие годы выпали на долю России. Но если прежде внутренние смуты сопряжены были с внешними военными нашествиями, то ныне нет видимых силовых влияний извне, что, конечно, не исключает влияний политических, экономических и культурных. Российский исторический процесс натолкнулся на некий внутренний барьер, ставший пределом его движения в прежнем направлении. Перед этим пределом поднялась своего рода историческая волна, со спадом которой обрушивается прежний порядок и пока не ясны очертания нового.
"Рухнула империя", - говорят одни со страхом и горечью, другие с радостью и надеждой, третьи в растерянности. Да, более тысячи лет история России была историей колонизации, обживания и собирания обширных территорий славянами, преимущественно русскими. Последние, впрочем, не вытесняли и не уничтожали прежнее население этих территорий, как нередко происходило в мировой истории, а взаимодействовали с ним, образуя многоэтнический симбиоз, из которого росла своеобразная цивилизация, связующая Запад с Востоком. В.О.Ключевский в Курсе русской истории выделил четыре периода такой колонизации, обозначив их по территориям, в которых сосредоточивалась в разные времена главная масса русского народонаселения: 1) Русь Днепровская, городовая, торговая (с VIII до XIII в.); 2) Русь Верхневолжская, удельно-княжеская, вольно-земледельческая ( с XIII до середины XV в.); 3) Русь Великая (включая Донскую и Средневолжскую), Московская, царско-боярская, военно-земледельческая - период великорусский (с половины XV до начала XVII в.); период всероссийский (вся Восточно-европейская равнина и далеко от нее на юг и восток - за Кавказ, Каспий и Урал, до Тихого океана), императорско-дворянский, крепостного хозяйства, земледельческого и фабрично-заводского (с начала XVII до половины XIX в.).
За такую периодизацию упрекали В.О.Ключевского в эклектизме, но вернее было бы адресовать этот упрек самой истории России. А ее историк, по сути дела, оставил место для еще одного, пятого по счету, но не названного им по содержанию периода: с половины XIX до ...(?). К пониманию смысла этого периода историк шел от факта ненормального соотношения между величием достигнутого Россией международного положения и слабым внутренним ее ростом, низким уровнем духовных и материальных средств, которыми обладал ее народ. Из этого несоответствия следовало, что русскому и другим народам России предстоит теперь "напряженно работать над самим собой, развивать свои умственные и нравственные силы, с особенной заботливостью устанавливать свои общественные отношения" (В.О.Ключевский, 1987). Сегодня мы бы добавили - предстоит сформировать гражданское общество.
Движение в этом направлении началось с отмены в 1861г. крепостного права и провозглашения в 1884 г. земской реформы. Трудно, преодолевая сопротивление реакционных помещиков и чиновников, возникало общество свободных граждан, несущих равные по закону государственные и общественные повинности. Пошел в рост отечественный и иностранный капитал - торговый, промышленный, финансовый. В полный голос стали говорить российские судьи и адвокаты, цивилизованное правосознание запало в душу народа. Набирала практический опыт и влияние в общественном сознании экономическая и социальная наука, общечеловеческую соборность обосновывала русская философия. Блистательных высот достигли русская литература и искусство. Так длилось полвека.
Начало XX в. открыло новый этап в борьбе империй за передел мира. Российский император Николай II и его правительство оказались не на высоте основного требования того периода российской истории: отказываясь от внешней агрессии, сосредоточить внимание на прогрессе внутренней жизни страны. Вместо этого Россия втянулась в войну с Японией и проиграла ее. Затем наступила первая мировая война, в ходе которой рухнула сама династия Романовых.
Неокрепшие внутренние силы страны стали предпосылкой внешних ее поражений. А эти поражения, наложившись на внутренние слабости, сделали Россию самым уязвимым звеном в исторической эволюции западной цивилизации, которая и прервалась на этом огромном социокультурном пространстве в октябре 1917 г. Приход к власти большевиков означал разрыв с основными традициями России и впервые после татаро-монгольского нашествия поставил ее перед крахом.
Если война с Японией положила предел процессу российской колонизации на востоке, то война с Германией продолжила тот же процесс с другого конца - деколонизацию части российских территорий, идущей с запада. Октябрьская революция сделала этот процесс историческим фактом: сначала от России отпали Финляндия, Польша и прибалтийские территории, а затем, в ходе гражданской войны, стало распадаться обширное всероссийское пространство (отделялись азиатские и кавказские территории, даже исторически более укорененные пространства России - Украина, Сибирь, Дальний Восток). Возник исторический прецедент сужения границ России до Великороссии и даже Верхневолжской Руси.
Ценой невероятного истощения внутренних сил народа советская власть в итоге гражданской войны почти полностью восстановила былое всероссийское пространство. Этот процесс получил продолжение перед второй мировой войной и по ее итогам: в состав СССР были включены западные части Украины и Белоруссии, балтийские республики, южная часть Сахалина и северные Курильские острова. После войны Советский Союз стал одной из двух сверхдержав мира.
Однако, подспудно нарастали кризисные процессы. В 70-х годах они приняли форму "застоя", а к середине 80-х годов стал очевиден всеобщий кризис великой державы. В 1991 г. кризис завершился социально-политической катастрофой мирового значения: СССР не стало. На его руинах возникли 15 суверенных государств, а Российская Федерация - лишь одно из них. Правда, и в новом качестве она остается самым большим государственным образованием, по периферии которого располагаются остальные 14. Но налицо обвальный процесс деколонизации значительной части всероссийских территорий. Этот процесс проникает и внутрь Великороссии, угрожая дальнейшим ее разложением на "суверенные национальные территории".
Ныне Российская Федерация, как историческая преемница России всех периодов ее бытия, обретает новую возможность сосредоточить силы на развитии внутренних способностей русского и других образующих ее народов. Она пытается вырваться из пут прошлого, чтобы обустроить иное будущее. Но у субъектов нынешних общественных изменений нет четкого понимания сути ее недавнего прошлого и настоящего.
Дело не просто в субъективных качествах нынешних российских лидеров. Ситуация, в которой оказалось наше общество, во многом сродни той ситуации, которую во второй половине XIX в. пережили многие страны Запада и начала переживать послереформенная Россия. Эмиль Дюркгейм обозначил ее как смену механической солидарности, характеризовавшей общества сегментарного типа, где индивид поглощен группой, часть - целым, органической солидарностью обществ, основанных на разделении труда, где индивиды самостоятельны и группируются в соответствии со спецификой своей деятельности.
В "Заключении" книги "О разделении общественного труда", вышедшей в свет 100 лет назад (в 1893 г.), Дюркгейм так резюмировал эту ситуацию: "За небольшой промежуток времени в структуре наших обществ произошли глубокие изменения; они освободились от сегментарного типа со скоростью и в масштабах, подобных которым нельзя найти в истории. Поэтому нравственность, соответствующая этому типу, испытала регресс, но другая не развилась достаточно быстро, чтобы заполнить пустоту, оставленную прежней нравственностью в наших сознаниях. Наша вера поколеблена; традиция потеряла свою власть; индивидуальное суждение освободилось от коллективного. Но, с другой стороны, у функций, разъединившихся в ходе переворота, еще не было времени для взаимного приспособления, новая жизнь, как бы сразу вырвавшаяся наружу, еще не смогла полностью организоваться, причем организоваться прежде всего так, чтобы удовлетворить потребность в справедливости, овладевшую нашими сердцами"1.
В современной России общественный переворот, в ходе которого утверждается новое положение индивида по отношению к государству и другим институтам, совершается еще быстрее. Поэтому у функций, разъединившихся в ходе этого переворота, совсем не было времени для их взаимного приспособления. Наше время предстает, по преимуществу, как время вопросов, большинство из которых остается без ответов. Тем нужнее поиск этих ответов, чему и посвящена данная книга.
Многие согласны, что наше общество - переходного типа. Но от чего, к чему и как осуществляется переход? Размышляя об этом, мы с удивлением обнаруживаем, что наша жизнь бедна ясными, понятными каждому и разделяемыми большинством ориентирами. Зато она изобилует такими социальными связями, которые в XIX в. Карл Маркс называл "превращенными формами", а Мераб Мамардашвили совсем недавно расшифровал их как особого рода детерминизмы - "превращенности действия". Дело в том, что на определенных уровнях сложной социальной системы ее внутренние отношения так превращаются, что их подлинное содержание оказывается скрыто от наблюдателя. За три четверти века в советском обществе возникло столько социальных превращений, что оно оказалось трудно проницаемым для наблюдения как извне, так и изнутри. Сложилась тотально превращенная, замкнутая в себе реальность, своего рода социальный черный ящик. Вот почему это общество получило разноречивые оценки, а задача "просветления" этого черного ящика остается весьма актуальной.
Исходным при решении данной задачи является факт всеобъемлющего кризиса советского, а ныне и нашего российского общества. Исследование глубинных оснований кризиса привело к обнаружению факта тотального отчуждения, сама возможность которого после ликвидации частной собственности на средства производства исключалась доминирующей марксистской теорией и идеологией. Именно на основе отчуждения человека стало неизбежным самоотчуждение общества от развития, обусловившее всеобщий его кризис. В конце 80-х годов он рос лавинообразно, так что к 1991 г. не осталось ни одной сферы общественной жизни, в которой не наблюдалось бы его разрушительное действие.
Но дело не только в масштабах кризиса, а в его характере. Различные попытки разрешить кризис или выйти из него обнаружили высокую его устойчивость, наличие скрытого внутри него механизма самовосстановления и самовоспроизводства. На каждое действие по его преодолению возникало нейтрализующее противодействие, создававшее очередную тупиковую ситуацию. Переживаемый нашим обществом кризис как бы заключает в себе порок заколдованного круга. По отношению к нормальному саморазвитию большинства общественных кризисов он выступает как патологический.
Основания такого кризиса лежат весьма глубоко под превращенными формами общественных связей. Они заключаются и в характере социальных отношений, и в специфике культуры, и в своеобразии взаимодействия социальных отношений и культуры. Как показывают содержащиеся в книге результаты исследований, наше общество оказалось в состоянии патологического социокультурного кризиса.
Это и есть кризисный социум. Он служит формой для разложения определенного типа социальных отношений, достигшего завершающей стадии своего развития. Одновременно это и первоначальная, еще не адекватная форма возникновения качественно иной социальной системы.
Патологичность кризиса вовсе не означает безысходности происходящих в обществе процессов, однозначной заданности его настоящего и будущего. Социальный мир, как и природный, многомерен. Специфическую предпосылку его многомерности составляет природа человека - универсально многомерного существа, воплощающего в себе противоречивое единство биологического, культурного и социального. Благодаря этому человек становится мерой всех вещей и в своей универсальности выступает как высшая цель и смысл истории. В то же время человек - внутренне противоречивое существо, в котором постоянно противоборствуют различные начала (например, рациональное и иррациональное). Глубоко противоречиво и его положение в обществе: стремление каждого индивида к независимости (свободе) наталкивается на противоположную тенденцию усиления взаимной зависимости, отчуждения множеств индивидов. Личная зависимость или независимость индивидов - исторически исходный и одновременно высший, гуманистический критерий типологии различных форм общества. А движение от отчуждения к свободе человека - один из главных ориентиров исторических процессов.
Ныне мы стремимся преодолеть одномерность в самих себе и в нашем обществе, но первые же шаги в этом направлении вызвали растерянность в связи с обнаружившейся неясностью местоположения российского общества в современном историческом пространстве. Предстоит определить это место, уяснить реальную сложность нашего состояния и движения в контексте человеческой цивилизации, не впадая при этом в панику из-за постигающих нас разочарований.
Решению этих задач препятствует укоренившееся в советском обществе сведение сущности человека к социально-экономическим отношениям, что давно уже позволило оппонентам марксизма бросать обвинения в игнорировании личности. Столь же укоренилось и сведение содержания культуры к функциям духовной надстройки над материальным базисом. Глубинное основание этой двойной редукции составляет догматическое отношение к марксовой теории общественно-исторической формации. Оно препятствует адекватному восприятию результатов социально-философских исследований, полученных в XX столетии в области культуры и философской антропологии. Эти результаты побуждают полнее представить основания исторического процесса, в равной мере учитывать не только социально-экономическое, но и иные основания измерения истории.
Что считать такими основаниями? Речь идет об атрибутивных качествах человеческого мира, его истории: подобно тому, как размерность природного мира определяется через характеристики пространства и времени, выступающих в качестве форм и способов его бытия, так и размерность человеческого мира следует определять через характеристики соответствующих форм и способов бытия индивидов, социальных групп, обществ, всего человечества.
На наш взгляд, можно выделить три специфические формы (способа) человеческого бытия: положение индивида в обществе как целостной системе - свободное или же зависимое, отчужденное его положение; качество деятельности человека, характер культуры как совокупности способов и результатов деятельности - репродуктивная, рутинная или же продуктивная, инновационная деятельность (соответственно - традиционная или же модернистская культура); тип социальности, социально-экономических отношений между людьми в процессах их трудовой деятельности - известная пятичленка от первобытно-общинных до социалистических отношений. В совокупности они образуют трехмерное человеческое пространство.
Кроме того, очевидны два социоприродных измерения бытия человека: социоэкологическое пространство или социально нагруженное пространство природы как среда жизнедеятельности, предпосылка, результат и граница развития человека и всего человечества; социальное время, т.е. продолжительность и специфические ритмы индивидуальной и коллективной жизни людей, соотнесенные с природными и космическими ритмами и пронизывающие все формы социального пространства.
Эти пять измерений истории в совокупности и каждое из них в отдельности охватывают материальные и духовные компоненты соответствующих форм и способов бытия индивидов и человеческих общностей. Внутри каждой из форм человеческого бытия прослеживается детерминация, направленная от материальных компонентов к духовным, а также обратное воздействие последних на первые. Что касается связей между самими формами бытия, то они имеют иной характер: это связи взаимодействия, а не однонаправленной детерминации. Ни одно из выделенных измерений истории не выводится из какого-либо другого и не сводится к нему; в противном случае выделение его в качестве самостоятельного было бы необоснованным.
Введение нескольких измерений, взаимосвязанных в целостную систему, позволяет выявить новые грани материалистического монизма в истории. Прежде всего - имманентную его историчность. Ведь исторична сама взаимосвязь форм (измерений) человеческого бытия: удельный вес, место и функция каждой из них в их совокупности меняются от одного исторического этапа к другому. На одном этапе в жизни народа, всего человечества могут выступать в качестве наиболее влиятельных одни формы бытия (например, социально-экономическое измерение истории), а на другом - иные (например, деятельностно-культурное измерение).
Многомерный подход позволяет преодолеть линейно-формационное изображение истории, вернуть ей реалистическое многоцветье. Правда, становится труднее обнаружить закономерную повторяемость в истории. Но это нормальное затруднение в процессе познания.
Человека волнует не только прошлое и настоящее. Всех нас мучает вопрос: "Что дальше?" Беда российской общественной мысли, до сих пор непреодоленная, состоит в склонности к утопическим представлениям о будущем. Попустительствуя этому, наши государственные чиновники с гораздо большей готовностью предоставляют средства на конструирование очередных прогнозов, нежели на исследование реальных тенденций жизни общества. Хотя именно уяснение этих тенденций и позволяет прикоснуться к будущему, не отдаляясь от действительности.
Есть два способа изучения таких тенденций. Один из них состоит в том, чтобы понять, к чему сегодня стремятся реальные субъекты социальных действий, каковы их ценностные ориентации. Другой способ - выявление внутренней логики социальных процессов, влияющих на действия субъектов, диагноз возможных позитивных и негативных их последствий для широких слоев населения. Сочетание результатов, полученных двумя способами, дает максимум реалистичной информации для суждений о ближайшем будущем.
В соответствии со всем сказанным выше, в трех разделах данной книги обсуждаются три основные группы вопросов:
1. Где мы находимся? Иными словами, каково место нашего общества в многомерном пространстве, на его путях и перепутьях.
2. Что с нами происходит? Речь идет о больных проблемах современного этапа нашей жизни, характеризуемого как патологический социокультурный кризис.
3. К чему мы движемся? Здесь рассматриваются проблемы становления новых социальных субъектов.
Конечно, каждая из этих групп вопросов заслуживает специальной книги, и не одной. Авторы не претендуют на полноту их разработки, а лишь стремятся к взаимосвязанной их постановке. По сути дела, речь идет о трех измерениях нашего общества - глобальном, страновом, субъектном, - жизненно значимых для каждого человека в трех его ипостасях: как члена мирового сообщества, гражданина своей страны, духовно и предметно активной личности.
Надеемся, такая постановка проблем будет интересна нашим читателям, найдет отклик в их умах и сердцах.
***
Книгу написали следующие авторы: введение, главы 4 и 5 (кроме параграфа 5.2), заключение - член-корреспондент РАН Н.И.Лапин; главу 1 - кандидаты философских наук В.И.Антонюк, А.А.Игнатьев, В.Г.Погорецкий; главу 2 - кандидат философских наук Э.М.Коржева; главу 3 - кандидат философских наук С.Я.Матвеева; параграф 5.2 - кандидат социологических наук В.Ю.Копылова; главу 6 - кандидат философских наук В.Г.Бабаков; главу 7 - доктор философских наук А.И.Пригожин; главу 8 - кандидат философских наук В.В.Колбановский; главу 9 - кандидат философских наук Л.А.Беляева.
Замысел книги принадлежит Н.И.Лапину, который и осуществил ее составление. Общее редактирование книги выполнили Л.А.Беляева и Н.А.Лапин.
Авторы и редакторы благодарят рецензентов - докторов философских наук А.Г.Здравомыслова и В.Г.Федотову - за ценные замечания, которые помогли усовершенствовать ряд глав и книгу в целом. Мы признательны младшему научному сотруднику Института философии РАН И.Е.Ахваткиной за выполненную ею научно-вспомогательную работу по подготовке книги.
Издание книги осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, осуществляемой в рамках проекта "Динамика ценностей населения реформируемой России".
раздел I
где мы находимся?
на путях модернизации
Глава 1. Цивилизационный контекст:
от традиционного к современному обществу
Люди не могут существовать без психологических, социальных, экономических связей, без объединения в социокультурные общности. Но формы общности меняются, а масштабы их возрастают.
Человечество - постоянно становящаяся общность, которая переходит от состояния "суммарного" единства, географической разобщенности, слабых торговых связей, основанных на различии природных условий, к общности более сложной, с более сильными и прочными связями. В наше время человечество является общностью нового типа: существует мировая экономика, основанная на мировом разделении труда, новых интеграционных связях; научно-техническая революция стала в той или иной мере достоянием всех стран; складываются политические союзы и политические организации мирового значения (например, ООН); современные средства транспорта и связи создали информационное единство мира и сделали различные части мира досягаемыми для значительной части его населения. Симптомом становления человечества как современной глобальной общности стали и глобальные проблемы, названные так потому, что свойственны практически всем странам мира и могут быть решены лишь совместными усилиями всего человечества.
1.1. Цивилизационный подход
Исследование процессов и механизмов, связывающих отдельные общества в сложно организованную глобальную систему, является одним из наиболее актуальных направлений современной социальной мысли. Предпосылки этого направления формировались давно, но лишь за последние два-три десятилетия они трансформировались в исследовательский подход, оказавшийся весьма продуктивным при изучении самых различных феноменов: от тенденций экономического развития, характерных для так называемых "периферийных" обществ, до разнообразных линейных и циклических структур, определяющих развитие глобальной системы как целого. Этот подход может быть охарактеризован как цивилизационный. Он концентрирует внимание на переходе обществ из традиционной цивилизации в современную. Под современной цивилизацией понимается глобальная система на нынешнем этапе ее развития, в единстве всех ее сторон и уровней, как социокультурная целостность. Ее специфику можно лучше понять в противопоставлении с цивилизацией другого типа, называемой "традиционным обществом".
В 80-х годах XIX в. несколько мыслителей почти одновременно высказали близкие идеи, касающиеся макроформационных типов обществ. К.Маркс высказал эту идею в связи с анализом "азиатского способа производства" и перспектив русской общины, тем самым выделив формы, имеющие устойчивый характер и существующие на протяжении тысячелетий. Ф.Теннис различил в истории два типа социальных связей и форм социальной организации: "общность" ("община") и "общество". Э.Дюркгейм дифференцировал "механическую" и "органическую" солидарность в зависимости от состояния общественного разделения труда.
Такая близость типологий не случайна. Она объясняется сделанными в то время открытиями в области этнографии, культурной и социальной антропологии, истории первобытных ("примитивных") народов. Эти открытия помогли увидеть гигантскую разницу в типах взаимоотношений людей древней и современной истории, что и получило закрепление в терминах "традиционного" и "современного" обществ. Первый тип общества функционирует на основе норм традиции: он воспроизводит прежние свои структуры, отторгает радикальные инновации, дает успех тем индивидам, которые следуют устоявшимся традициям и поддерживают их сохранение. Второй, современный тип общества функционирует на основе иного, рыночного социального механизма, который обусловливает постоянное изменение способов и результатов деятельности, форм социальной организации, сулит успех тем индивидам, которые проявляют инициативу, становятся субъектами модернизации общества.
Рассмотрим различия между этими типами обществ в одном методологическом аспекте: с точки зрения используемых ими механизмов регулирования социального поведения. Главное противопоставление современного и традиционного обществ проходит по линии рынок - традиция, ритуал.
1.2. Рынок как универсальный способ интеграции общества
Что касается обществ современного типа, то здесь основным пространством, где индивид или группа людей могут преследовать свои частные интересы, является рынок. Он ориентирует субъекта на выполнение единой для всех функции и тем подчиняет его поведение некоторым императивам. Сегодня у нас понятие рынка связывают лишь с чисто экономическими отношениями. Однако для его виднейшего теоретика Адама Смита рынок является универсальным интегративным механизмом, ориентирующим не только производство и распределение материальных благ, но и любые социальные роли: динамика предложения и спроса, удачи и неудачи в преследовании частных интересов служили эффективной, доступной непосредственному переживанию и рефлексии моделью повседневного поведения. В обществе, функционирование которого определяется подобного рода механизмами, могут с одинаковым успехом практиковаться любые виды деятельности - от чернокнижия до сексуальных услуг, не говоря уже о науке, - лишь бы их субъект, личность или общность, следовали "законам рынка" - чисто стохастическим, стихийно складывающимся моделям дискурса, объединяющим разрозненные частные интересы в целостную систему. Само понятие рынка Адам Смит связывал не столько с формами хозяйственного обмена, сколько с особого рода субъектом - "экономическим человеком". Для такого субъекта динамика предложения и спроса или ее обобщенное выражение в этических, теологических и философских доктринах, представляющих мир как поприще для достижения частных интересов, является универсальным и безусловным императивом повседневного поведения в хозяйстве, политической и духовной сферах жизни, благодаря которому западное общество вообще возможно. Поэтому его специфические императивы переживаются личностью или общностью в качестве естественных и само собой разумеющихся целей, с которыми заведомо должны быть согласованы любые частные интересы.
Иначе обстоит дело в традиционных, или восточных, обществах, где преобладающие структуры дискурса в первую очередь определяет традиция, некий универсальный образ действий, разделяемых личностью или общностью в качестве естественного и само собой разумеющегося пути к достижению каких угодно частных целей. Подобно рынку, традиция является не просто бытовым или хозяйственным институтом, но универсальным интегративным механизмом, организующим любые социальные роли в соответствии с определенными императивами поведения, все равно - идет ли речь о взаимодействии с реальностью, отношениях себе подобными или внутренней рациональности самого субъекта. В обществе, которое интегрировано подобного рода механизмами, любая проблемная ситуация переживается либо как прямое повторение прецедента, с которым ранее уже сталкивались другие носители традиции, либо как заведомо разрешимая при заданных традицией ограничениях на средства и стратегию действий. Если традиция продуктивна, т.е. предполагает достаточно широкие возможности для реализации частных интересов, то наперед заданный ею господствующий образ действий как бы уже воплощает любую возможную рациональность, которая сохраняет значение сакральной ценности даже в тех случаях, когда частные интересы субъекта, вообще говоря, могли бы предполагать инакомыслие. В классическом "восточном" обществе традиция определяет ту единственную и само собой разумеющуюся форму, в которой личность или общность может выразить свои частные интересы, а это делает невозможным (и даже немыслимым) их переживание в качестве рациональной цели, предмета внутренней рефлексии или же внешнего принуждения.
Человек традиционного общества вовсе не лишен частных интересов, однако возможности их выражения здесь ограничены всеобщим сакральным порядком, который устанавливает традиция: непосредственно, путем регламентации поведения конкретными предписаниями и запретами, или косвенным образом, устанавливая некие стандартные формы личностной идентичности и объединения с себе подобными (социальные роли, предписанные модели действия или общепринятые когнитивные клише). Можно сказать, что человек традиционного общества, какие бы частные интересы он ни преследовал, прежде всего занят поддержанием всеобщего сакрального порядка - это определяет и непосредственные цели, и конечный смысл его действий, вследствие чего обусловливает перспективу его повседневного житейского успеха, становится исходной и универсальной предпосылкой для достижения устойчивой личностной идентичности признанного социального статуса.
В отличие от этого, человек современного "западного" общества занят совсем другим - непосредственные цели и конечный смысл его действий определяют успех или неудача на рынке, поэтому исходной и универсальной предпосылкой для достижения личностной идентичности или социального признания в данном случае оказывается рациональное действие, направленное на согласование частных интересов с динамикой спроса и предложения. Строго говоря, никаких других императивов поведения в обществе "западного" типа нет, оно не предполагает ни конкретных предписаний и запретов (что создает достаточно устойчивые предпосылки для эрозии норм морали и права), ни каких-либо стандартных форм личностной идентичности и социальной интеграции (которые здесь всегда остаются проблемой), поэтому и многообразие частных интересов здесь ограничено только одним - наличием или отсутствием возможности реализовать свои частные интересы на рынке.
В обоих случаях действующие императивы поведения так или иначе обеспечивают перспективу житейского успеха. Однако успех достигается на существенно разных условиях, что влечет за собой и существенные различия в структурах сознания, моделях повседневного или специализированного дискурса. Дискурс традиционного общества прежде всего акцентирует путь, ведущий к цели, т.е. способ действий, его средства, ресурсы или форму, которые здесь даже могут приобретать характер сакральной ценности; отсюда многообразные повседневные максимы типа "не высовывайся", "будь как все" или "веди себя как положено". Напротив, дискурс современного общества в первую очередь акцентирует сами цели действия, т.е. ту функцию, на осуществление которой оно направлено, или те эффекты, которых оно реально достигает; отсюда повседневные максимы типа "делать дело", "оставить след" или "быть полезным членом общества", также легко соотносимые с ценностями сакрального плана. Это, разумеется, только идеализированные модели, которые в реальности так или иначе объединены, однако они выражают некоторые фундаментальные различия между императивами поведения в традиционном и современном обществах, хорошо подтверждаемые этнографическими данными.
На практике различия между дискурсом традиционного и современного общества можно проследить и в языке, исследуя его категориальные структуры, однако наиболее полно и отчетливо его воплощают повседневные, массовые конфессиональные конфликты. В традиционном обществе самой эффективной конфессиональной гарантией личностной идентичности или социального признания является ритуал, некий стандартный способ поведения, который и рассматривается как предмет откровения, сакральная ценность. Напротив, в современном "западном" обществе наиболее эффективной гарантией личностной идентичности и социального статуса становится призвание, т.е. некое рациональное знание, которое также переживается как сакральная ценность, предмет трансцедентального откровения. По этой причине наиболее распространенные конфессиональные конфликты традиционного общества в основном связаны с проблемой благочестия, тогда как в современном они преимущественно касаются свободы воли.
1.3. Отличия современного общества от традиционного
К основным характеристикам традиционных обществ относится прежде всего высокая степень социальной однородности. Она связана с тем, что члены традиционного общества заняты "одним и тем же", ибо общественного разделения труда не существует или оно очень слабо. Поэтому и социальная структура очень проста: общество представляет собой множество автономных индивидов или семей, своего рода "биологических ячеек", живущих на одной территории. Это классический вариант патриархального, или крестьянского общества, где каждое хозяйство кормит само себя, а то, что связывает их в обществе, непосредственно не вытекает из условий их повседневной жизни, носит внеэкономический характер. Такая интеграция осуществляется преимущественно государством. Сильные имперские государства, опирающиеся на бюрократические структуры, довольно типичны для традиционных обществ, особенно восточного типа.
Традиционное крестьянское хозяйство базируется, так сказать, на геоприродных алгоритмах. Оно действует как своеобразное автоматизированное производство, в котором человек - действительно элемент природного механизма. Из поколения в поколение он включен в некоторый природный цикл, не будучи ни творцом, ни конструктором, ни "промотором" этого цикла. Отсюда постоянное воспроизводство одной и той же рутины.
Традиционное общество, поскольку оно выступает как единое целое, содержит некие культурные алгоритмы, унифицированные формы сознания, фиксированные и отчужденные от индивидуального сознания и индивидуальных действий. Самая простая форма фиксации - это всеохватывающий ритуал. Есть племена, где тотальный ритуал охватывает буквально всю жизнь: хозяйственную, социальную, интимную. Он обычно существует в виде священных тестов, знаний старейшин, жрецов.
Социальная однородность атомизированных индивидов и кодифицированная традиция в дальнейшем приобретают более дифференцированные и сложные формы. Они могут воспроизводиться не только на почве крестьянского труда и крестьянской семьи, но и на базе других форм производительного труда и социального существования, в том числе городских. С этой точки зрения, то, что называется бюрократией, есть трансформированная структура традиционного общества: тот же атомизированный и унифицированный субъект, с одной стороны, и универсальный алгоритм - с другой.
Традиционное общество в принципе обладает феноменальной устойчивостью, это самое прочное образование, которое когда-либо создавал человек. К тому же, это единственная до сих пор форма человеческого общества, которая была реализована в полной мере.
В Западной Европе традиционное общество продолжало существовать до начала нового времени. Позднее средневековье - это все еще традиционное общество, хотя и видоизмененное. Здесь уже нет явного тотального ритуала, социальная структура более дифференцирована, чем прежде. Продолжают существовать унифицированные алгоритмы поведения. Правящая элита немногочисленна, король остается наместником бога на земле, хотя авторитет его и ослаблен. Постепенно происходит отделение церковного авторитета от государственной власти, хотя религия и церковь как наиболее яркое воплощение ритуализации общества еще долго сохраняет свою роль в обществе.
С XIIвека в Западной Европе начинает формироваться новое, рыночное общество, которое затем и было названо "современным". Рыночное общество характеризуется следующими чертами. Прежде всего - очень высокой степенью социальной неоднородности. В противоположность традиционному обществу, где все одинаковы и потому заменимы, в развитом рыночном обществе - все незаменимы, потому что каждый индивид или каждая социальная группа выполняют уникальные профессиональные и социальные функции благодаря общественному разделению труда. Далее, рыночное общество фиксирует цели поведения или даже его функции, оставляя свободными формы поведения. Рынок стимулирует поведение инновативное, где каждый индивид, чтобы социально выжить, должен каждый день изобретать что-то новое, предлагать на рынок новый товар, новую стратегию, новые ценности. Чем более инновативен человек, тем сильнее отклоняется он от среднего стандарта, тем лучше вписывается в систему социального разделения труда как носитель чего-то необходимого, что есть только у него.
Рыночное общество стало основой современной западной цивилизации. Рынок усложнил общественное разделение труда и соответствующую ему социальную структуру. Адекватной ему политической формой является демократия. Рынок способствует преодолению ритуализации и мифологизации, открывает дорогу секуляризации, хотя и не требует преодоления религии. Одним из следствий и проявлений создаваемой рынком инновативной культуры и непрерывно ускоряемого темпа социальной жизни, равно как и фактором этого динамизма, стало бурное развитие науки, особенно наук о природе, технических наук, технологий производства, что также характерно для современного общества. Таким образом, с рынком меняются социальные институты, социальные структуры, системы ценностей, типы личностей.
Естественно, столь радикальные преобразования общества одного типа в общество другого типа занимают исторически значительное время. Становление капитализма и прохождение его ранних фаз заняло в Западной Европе и Америке 200-300 лет.
Однако эти страны, несмотря на их роль авангарда в становлении "современного" общества, составляют лишь небольшую часть человечества. Именно этим объясняется актуальность проблемы "традиционное - современное общество", которая состоит в том, что для человечества этот переход далеко не завершен, и разные страны находятся на разных стадиях, ступенях такого перехода. Современный мир находится в состоянии растянутого во времени и глобального по масштабу перерастания общества традиционного типа в общество современного типа. Каждая страна может быть вписана в этот фон, "глобальный контекст", и таким образом может быть определено ее место в данном процессе, а ее внутреннее состояние - описано в категориях такого перехода.
Глава 2. Россия - СССР - Россия: модернизация вдогонку
Если попытаться определить тип общества, которое существовало в СССР, то следовало бы, на наш взгляд, сказать следующее: СССР представлял собой индустриальное общество, возникшее в результате вторичной модернизации, которая обладает рядом особенностей. Она осуществляется главным образом под давлением внешних факторов и имеет слабо выраженные эндогенные стимулы и источники развития. Она насаждается государством, использующим авторитарные и тоталитарные методы, которые в принципе не соответствуют задачам непрерывной модернизации1.
2.1. Россия - СССР. Раскрестьянивание через коллективизацию и огосударствление
Традиционную цивилизацию называют также "крестьянской", потому что крестьяне не только абсолютно преобладают в обществе, но и определяют тип ведения хозяйства, образ жизни, быт, социальную психологию, культуру общества.
В конце прошлого века Россия была крестьянской страной. Крестьяне составляли 85% населения, сельское хозяйство было главной отраслью экономики, главным источником доходов как внутренних, так и внешних (давало треть доходов от экспорта).
К концу века распад этого общества уже набрал силу. Его первой вехой стала реформа 1861 года, отмена крепостного права. Однако, крестьяне фактически еще долго оставались в крепостной зависимости. Государство выкупило на 80% землю у помещиков, и теперь крестьянин отбывал повинности уже перед государством, "отрабатывая" полученную землю. С другой стороны, земля была частично передана "миру", и за нее деньги помещикам платила уже община, которая внимательно следила за тем, чтобы каждый крестьянин, не уклоняясь, нес свое "тягло". Понадобилась еще одна реформа - столыпинская, которая стала следующей вехой на пути преобразования крестьянской цивилизации в России2.
Согласно серии царских указов, подготовленных П.А.Столыпиным, отменялись все выкупные платежи, и земельный надел, которым крестьянин пользовался, поступал в его частную собственность. Одновременно крестьянин получил свободу передвижения и поступления на работу. Чтобы ослабить зависимость от "мира", общины (последняя все же сохранялась), поощрялось хуторское поселение крестьян. Были приняты и другие меры по развитию независимого крестьянского хозяйства, например, переселение крестьян в Сибирь на свободные земли.
Столыпин сделал ставку на семейно-трудовое крестьянское хозяйство как естественную основу и столбовую дорогу сельскохозяйственной деятельности. (Позднее эту простую мысль пришлось специально доказывать3). Но поскольку множество хозяйств были слабыми, выжил только крепкий мужик, а многие крестьяне разорились.
Столыпинская реформа сопровождалась некоторыми издержками, но в целом была удачной и придала динамизм крестьянскому хозяйству. Результат незамедлил сказаться: уровень сельскохозяйственного производства, достигнутый в 1913 году, был так высок, что вновь был достигнут лишь в 1926 году и долго еще служил точкой отсчета.
Таким образом, реформа Столыпина может рассматриваться как важнейший этап модернизации российского общества, где экономические и социальные преобразования должны были открыть путь техническому обновлению.
Следующий этап преобразования сельского, крестьянского хозяйства наступил после революции. Он был трагичен для крестьянства и страны в целом и на этапе военного коммунизма и продразверстки, и затем, после небольшой передышки, связанной с введением нэпа, на этапе коллективизации. Именно коллективизация, прошедшая под знаком раскулачивания крепких крестьянских хозяйств, массовые репрессии против крестьян, осуществлявшиеся посредством насильственного образования колхозов с нарушением всех принципов нормальной кооперации, не зря получила сегодня название "раскрестьянивания". Речь идет уже не о модернизации, а о ее противоположности.
Этот этап напоминал английский вариант раскрестьянивания: так называемое "огораживание", т.е. насильственный сгон крестьян с земли с последующей насильственной урбанизацией и пролетаризацией крестьянства. В СССР "огораживание" заменили ссылками и лагерями. Последствия такой модернизации известны: стране был нанесен огромный демографический ущерб. По некоторым расчетам, 14,5 млн. крестьян умерли в результате голода и репрессий4. Об экономическом ущербе говорят такие данные: поголовье крупного рогатого скота сократилось с 1928 по 1933-1934 гг. почти вдвое; среднегодовые темпы прироста сельскохозяйственного производства составляли за период с 1929 по 1938 год 1%; только в 50-е годы был достигнут уровень 1913 года производства сельскохозяйственной продукции на душу населения, и только со второй половины 50-х годов уровень 1913 года стал превышаться устойчиво по основным показателям (валовой сбор зерна, поголовье скота, производство мяса)5.
Серьезно о технической модернизации сельского хозяйства можно говорить лишь применительно к послевоенному периоду. При значительном насыщении сельского хозяйства современной техникой в нем все же сохранялся тяжелый ручной труд (до 70%) из-за некомплектности и плохого использования техники. Результат - низкая производительность труда в целом. В СССР в 1990 году было занято в сельском хозяйстве 22 млн. чел. (20% общей занятости). Это больше, чем во всех странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), включающей США, Канаду, Австралию. Но произведено продукции было в 5 раз меньше, чем в этих странах. Соответственно, производительность труда в советском сельском хозяйстве составляла 20% от среднего уровня стран ОЭСР и 10% от уровня США6. Все это означает, что даже в техническом отношении сельское хозяйство в СССР далеко не стало хозяйством современного типа. А сегодня, когда Россия находится в состоянии кризиса и увеличивать продукцию сельского хозяйства необходимо буквально любой ценой, тенденция к натуральному крестьянскому хозяйству может усилиться. Крупные товарные фермерские хозяйства, которые могли бы стать конкурентами колхозам и совхозам, насчитываются единицами. Изменения позитивного плана коснулись, главным образом, личных подсобных хозяйств, где в последние годы возросли поголовье скота и производство овощей, несколько компенсировавшие падение производства в общественных хозяйствах. Но ЛПХ способны прокормить, в лучшем случае, своих владельцев и их городских родственников. Горожане и сами вынуждены превращаться в "крестьян по воскресеньям", что не способствует развитию общественного разделения труда и связанного с ним рынка.
Социальная сущность коллективизации как модернизации должна быть переосмыслена. Если отмена крепостного права и столыпинская реформа расширяли действие института частной собственности - на землю, орудия труда, произведенный продукт, - втягивая крестьянство в рыночные отношения, то национализация земли после Октябрьской революции вновь изымала землю из рыночного оборота. Долгое время в государственной собственности находились и основные средства производства - машинно-тракторные станции. Позднее техника была выкуплена колхозами, что не всегда и теперь радует крестьян из-за ножниц между низкими ценами на сельскохозяйственную продукцию и высокими - на сельхозтехнику. Даже произведенная продукция не всегда становится собственностью производителя, как индивидуального, так и коллективного, чему свидетельство - продразверстка, плановые поставки государству, высокое налогообложение. Все это дает основание заключить, что в социальном плане коллективизация была возвращением к традиционному обществу. Экономическое бесправие крестьянства закреплялось паспортной системой, лишавшей крестьян свободы перемещения и переселения. Последнее допускалось лишь как организованный государством набор рабочей силы. Теперь стали общеизвестными факты насилия над крестьянами, "рукотворного" голода, факты восстаний и других форм сопротивления коллективизации. Крестьяне мучительно приспосабливались к коллективным формам хозяйствования, даже не смотря на глубокие корни общинности. Однако фактом является то, что сегодня крестьяне (а не только председатели колхозов) в значительной своей части против разрушения колхозов и совхозов, к которым за полвека они адаптировались. Причины этого и экономические (отсутствие подворий, техники и т.п.), и социально-психологические: страх перед общим разрушением хозяйства; нежелание ломать привычное равновесие между работой в общественном и личном хозяйстве; отношение к государству как гаранту социальных благ (детсады, клубы, жилищное строительство на селе, социальная помощь) и т.д. Рынок же, особенно купля-продажа земли, страшат своей непредсказуемостью, стихией, социальными катаклизмами ("черный передел"), угрозой потерять и то, что имеешь.
История социально-экономических отношений в нашей стране подтверждает мысль о том, что модернизация вдогонку усиливает роль государства, которое на время оказывается заменой рынку, берет на себя его регулятивные функции.
2.2. СССР: военно-государственная индустриализация
Расставание с крестьянской цивилизацией, ее разрушение - только часть процесса становления общества современного типа. Не менее важна и конструктивная его часть - процесс индустриализации.
Обычно индустриализацией у нас называли политику советской власти 20 - 30-х годов, направленную на осуществление перехода от аграрной и аграрно-индустриальной структуры экономики к экономике индустриального типа по показателям роли промышленности в создании валового национального продукта и национального дохода, доле занятых в промышленности, работающих с использованием машин и механизмов и т.д. Но все эти процессы начались раньше. Следует напомнить, что Россия конца XIX - начала XX веков уже вступила на этот путь и продвигалась по нему довольно успешно. Об этом свидетельствует, в частности, увеличение протяженности железных дорог с 1890 по 1913 год в полтора раза7. Еще важнее, что этот показатель с учетом численности населения оказался в России очень близким соответствующему показателю для Европы, где на 388 млн. жителей приходилось 204 тыс.км. железных дорог, а в России - на 131 млн. населения 63 тыс.км. железных дорог. Таким образом, на каждую тысячу населения в Европе приходилось 0,52 км, в России - 0,48 км8.
Если темпы индустриализации России были неплохими, то стартовые позиции все же более низкими по сравнению с Западной Европой и тем более с Северной Америкой: например, добыча угля в России составляла 16 млн. тонн, а в США - 245 млн. тонн на начало века. Так возникла проблема "догона" и вторичной модернизации. Но вряд ли тогда она воспринималась в общественном сознании как потеря престижа, уничижение национального достоинства или отказ от самобытного развития. Не следует драматизировать: вторичную модернизацию совершает абсолютное большинство стран и только единицы из них - лидеры технического прогресса - осуществляют первичную модернизацию.
Этап вторичной модернизации был в дореволюционной России относительно успешным, но кратковременным. Он был прерван первой мировой войной, революциями и гражданской войной и возобновлен лишь во второй половине 20-х годов. Предвоенный уровень производства удалось восстановить лишь 1928 году.
Индустриализация, которая развернулась в СССР в 20 - 30-е годы, также носила вторичный характер. И дело не только в отставании как таковом. Добавились новые политико-идеологические факторы. Считалось, что страна строит социализм и, как новый общественный строй, он "опережает" капитализм. Это усиливает конфликт между ними. Социализм должен доказать и реализовать свои преимущества в условиях враждебного окружения и угрозы войны. "Догон" ассоциировался с выживанием, и это наложило отпечаток на характер индустриализации. Она носила вынужденный характер, совершалась под внешним давлением, с преобладанием экзогенных факторов. Когда надежды на мировую революцию не оправдались, возникла идея враждебного капиталистического окружения, которая во многом способствовала форсированной индустриализации с применением любых средств накопления капитала: "первоначального социалистического накопления" за счет крестьянства, принудительного труда в системе ГУЛАГа и др. И сейчас историки спорят о том, была ли угроза войны в 20 - 30-е годы реальной для СССР или идеологический пресс нужен был преимущественно для достижения внутренних целей. Так или иначе, модернизация пошла по пути преимущественного развития военной промышленности, которая ассоциировалась с тяжелой промышленностью. В дальнейшем военная угроза стала реальной и вылилась в войну, но и после второй мировой войны индустриализация, которая вошла в зрелую стадию, продолжала осуществляться в милитаризованном варианте, что создавало дополнительные экономические трудности для страны с низким уровнем жизни населения. И сегодня мы страдаем от того, что производство средств потребления остается неразвитым, а конверсия военного производства, в свою очередь, требует новых крупных затрат. Таким образом, фактор внешнего давления, реального или мифического, со временем из мобилизующего стал тормозящим.
Другой чертой индустриализации в СССР стал ее тотально государственный, этатистский характер. В 20-30-е годы страна переживала раннеиндустриальную стадию развития. Для нее характерны ручной труд, в лучшем случае при машинах и механизмах, и низкая квалификация работника, практически не имеющего предварительной подготовки. За таким работником требуется жесткий внешний контроль. Это стало предпосылкой возникновения такой социотехнической системы, прежде всего на уровне отдельного предприятия, в которой все работают как "винтики" одного механизма, принимаемые решения носят директивный характер, отклонения от них не допускаются. К тому же жесткая производственная дисциплина дополнялась усиленной идеологической обработкой.
Как социотехническая эта система свойственна определенному этапу развития ряда стран (отсюда тэйлоризм). Но в СССР она в стрессовой социальной ситуации была перенесена на общество в целом и стала одной из предпосылок бюрократического типа хозяйственного управления, получившего в последнее время название "административно-командной системы". Такая система почти не пользуется экономическими рычагами, индивид в ней практически перестает быть субъектом экономической деятельности, поскольку не принимает никаких решений. Субъектом становится государство в целом. Постоянно по всякому поводу поступают директивы с самого высокого уровня, а работник из инициативного превращается в конформного исполнителя.
Таким образом, индустриализация в СССР приобрела характер милитарной и этатистской, диктуемой государством. Эти особенности усиливали установку на "догон", и без того свойственную странам, переживающим вторичную модернизацию. В отдельные периоды идея "догона" приобретала статус государственной политики. Так, по настоянию Н.С.Хрущева, показатели экономического развития США фактически были положены в основу Программы КПСС и соответствующих пятилетних планов в качестве ориентира для достижения. Когда же Программа оказалась невыполненной, идея догона также была дискредитирована и снята как лозунг, но не могла исчезнуть по существу. Более того, падение "железного занавеса", постепенное расширение доступа к зарубежной информации, поездки все большего числа советских людей за границу закрепили за развитыми странами роль эталонов развития.
Модернизация вдогонку в нашей стране затянулась и превратилась в ставшее хроническим "догоняние". Впрочем, в разные периоды дело обстояло по-разному. Так, проведенные в США в конце 50-х годов исследования советской экономики привели их авторов к выводам, что "Россия переживает чрезвычайно быстрый экономический рост на протяжении последнего десятилетия" и что "советский экономический вызов реален и опасен..."9. Первая половина 60-х годов была успешной и привела к росту уровня жизни, о чем люди старшего поколения знают по собственному опыту. Затем усилилось отставание, превратившееся в жесткий кризис. Система административного управления исчерпала свой "срок годности", но не была своевременно заменена эффективными социально-экономическими и политическими механизмами, соответствующим потребностям интенсивной модернизации. В результате сегодня серьезной угрозой для страны стал "феномен слаборазвитости", т.е. усиления отставания, несмотря на прилагаемые усилия догнать развитые страны.
Возникает вопрос, можно ли более детально, качественно и количественно, оценить наше отставание? Разумеется, соответствующие анализы и расчеты делались неоднократно. Согласно некоторым из них, СССР занимал в 1985 г. 68-е место по показателю валового внутреннего продукта на душу населения, что составляло 39,9% от уровня США10. Существует и более содержательный способ соотнесения с мировым развитием, основанный на концепции длинных волн Н.Д.Кондратьева11.
Н.Д.Кондратьев назвал открытые им 50-летние волны экономического развития циклами экономической конъюнктуры. Теперь они получили более широкую интерпретацию и рассматриваются как длинные волны научно-технического прогресса. Считается, что, начиная с первой промышленной революции, современные индустриальные страны прошли уже четыре волны, и страны-лидеры открывают пятую. Каждая волна имеет свои ключевые технологии, на развитие которых расходуются основные средства и которые формируют в конечном счете структуру отраслей экономики. Так, первая волна характеризовалась механизацией ткачества, вторая - дешевым углем и паровым двигателем на транспорте, третья - развитием металлургии и машиностроения. Четвертая волна, которую сегодня переживает большинство стран мира, основана на дешевой нефти и электроемких материалах, характеризуется нефтепереработкой, развитием химической промышленности, развитым автомобилестроением. Ей соответствует определенная организация производства: конвейер, специализированная рабочая сила средней квалификации и т.д.
Для пятой волны ключевым является развитие микроэлектроники, новых информационных средств и соответствующих производств и инфраструктуры, характерна потребность в высококвалифицированной рабочей силе, а также отказ от универсального и массового производства в пользу разнообразия и гибкости. Пятая волна - это информатизация общества. В эту фазу вступили США, Япония, Германия и другие развитые страны.
В 70 - 80-е годы в СССР наиболее быстрыми темпами развивались такие отрасли, как нефтедобыча, прокат черных металлов, автомобилестроение, химическая промышленность, т.е. типичные для четвертой волны научно-технического прогресса. Но развитые страны тогда переживали глубокий структурный кризис, который ознаменовал перестройку экономики при входе в пятую волну. Следовательно, отставание СССР от развитых стран составляло полуволну, или 20-25 лет. При этом надо учитывать содержательные различия между волнами. Так, считается, что пятая волна знаменует собой "постиндустриальное" общество, где не столько промышленность, сколько наука и информация определяют основные стороны жизни общества, а это уже новое "качество".
Догон как таковой вряд ли возможен, поскольку динамизм каждой следующей фазы развития выше предыдущей. В итоге он оборачивается феноменом слаборазвитости. Надо заново, по-иному поставить проблему. "Догон" в современном смысле коррелирует с "открытостью" систем, зон, границ, культуры. Не повторение пройденного пути, а вхождение в современную цивилизацию здесь и сегодня, по разным направлениям.
Непрерывная техническая модернизация внутренне и органично связана с проблемой рынка как принципиально инновативного механизма, который ускоряет обновление производства через прямую заинтересованность работника в результатах труда и конкуренцию производителей на рынках сбыта. Однако здесь не может быть гарантий успеха, ведь рынок порождает и механизмы блокировки конкурентов, монополизм, на нем происходит жестокая борьба. Можно привести примеры индустриализации в условиях господства рыночных отношений, которая, тем не менее, была малоуспешной, затяжной и не привела к догону, и другие примеры - успешной модернизации вдогонку, проходящей в условиях авторитарных режимов, ограничивающих свободу рынка (Южная Корея, Чили).
Выше говорилось об этатистском характере советской индустриализации. В ней мотивация строилась как довольно сложное образование, включающее прямые и косвенные, материальные и "моральные" (духовные, идеологические) стимулы. Прямое материальное стимулирование было довольно ограниченным, в результате зарплата - а с нею и производительность - имели "потолок", а рабочая сила была очень дешева. Систему материального стимулирования, которая постоянно оказывалась малоэффективной, дополняла развитая сеть общественных (государственных) фондов, через которые шло удовлетворение значительной части потребностей населения (бюджетное финансирование образования, медицины, культуры и т.д.). Как заметил однажды Е.Т.Гайдар, для страны среднего уровня экономического развития мы имели весьма развитую социальную сферу, что являлось нашим немалым достижением, которое следует сохранить. Надо сказать, что на известной стадии (экономический подъем 60-х годов) развитые капиталистические страны воспользовались нашим опытом и встали на путь создания разнообразных социальных программ. И сегодня, когда основная масса населения России, как показал апрельский ( 1993 г. ) референдум, поддерживает курс на развитие рыночной экономики, существуют значительные слои, которые высоко оценивают гуманистический смысл распределения благ через общегосударственные фонды.
Таким образом, индустриализация, как и другие модернизационные процессы, может осуществляться в рамках абсолютного господства государственной собственности и соответствующих ей распределительных отношений, следовательно, в условиях отсутствия свободного рынка. Но нельзя не признать, что, имея значительные научно-технические достижения в отдельных областях, особенно военных, страна не смогла решить в целом проблему догона. Она была и остается в лучшем случае среднеразвитой страной, а в настоящее время находится перед реальной угрозой нисхождения в состав "третьего мира". Отсюда и стремление удержаться в "цивилизованном" мире (или войти в него?) с помощью использования механизмов рынка, на которых этот мир основан.
2.3. Модернизация и социальная структура
Каждый этап развития общества имеет свою социальную структуру: специфический состав социальных групп и соотношение между ними. Так, на смену крестьянству, абсолютно преобладающему в традиционном обществе, приходят предприниматели и рабочие в индустриальном обществе, а с развитием научно-индустриального производства, сфер услуг и культуры резко возрастает численность специалистов и их роль. Для переходного общества характерна гетерогенная структура с элементами технических укладов от до- и раннеиндустриального до научно-индустриального. Это особенно относится к тем подструктурам, которые непосредственно детерминируются научно-техническим развитием - отраслевой и квалификационно-должностной.
Приведем некоторые данные.
Структура ВНП в США и СССР формировалась в 1989 г. по вкладу, который вносили в него различные отрасли и занятые в них, следующим образом (в процентах):12
Таблица 1.
США СССР
ВНП Занятость ВНП Занятость
Промышленность 24 22,0 34 29,2
Сельское хозяйство 2 2,9 18 18,5
Строительство 5 6,6 10 9,1
Транспорт и связь 6 6,4 6 9,2
Торговля 16 20,8 12 7,9
Сфера услуг 47 40,7 20 24,1
Как показывает таблица 1, отраслевая структура занятости в СССР не представляется особенно отсталой и соответствует мировым тенденциям развития (в динамике это более очевидно). Одновременно видна и стадия развития СССР - индустриальная, в то время как в США - постиндустриальная.
Но и индустриальная фаза в СССР была не вполне завершена. Это видно, если обратиться к показателям характера труда рабочих промышленности. По степени механизации их труда они делились на группы:13
Таблица 2.
% к итогу
1979 1985 1989
всего рабочих, в том числе: 100 100 100
работающих при помощи машин и
механизмов, а также по наблюдению
за работой автоматов 46 50 52
вручную при машинах и механизмах и
не при машинах и механизмах 41 36 34
по ремонту и наладке машин и механизмов 13 14 14
Состояние этого показателя удручающее: треть ручного труда в промышленности и низкие темпы его преодоления говорят сами за себя.
Группа специалистов привлекает особое внимание как та, с которой связаны перспективы научно-технического прогресса. Численность специалистов с высшим и средним специальным образованием в расчете на 1000 занятых в промышленности, на транспорте и в связи составляла соответственно в СССР 179, 107, 138 человек против 250, 228, 336 человек в США (начало 80-х годов)14. Эта характеристика должна быть интерпретирована в том же плане: как проявление закономерностей индустриального развития, но и известного отставания, о чем уже шла речь.
Социально-профессиональная, профессионально-квалификационная и отраслевая подструктуры советского общества детально изучались социологами на протяжении длительного времени15, и по крайней мере, часть авторов приходила к трезвым и критическим выводам относительно состояния страны, в том числе переходного и проблем ее социальной структуры. Понятно, что более важным срезом социальной структуры является анализ социальной дифференциации и социальной иерархии, обусловленных отношениями собственности и власти. Именно в интерпретации этих проблем было больше всего идеологических запретов раньше и формируется более всего новых подходов теперь.
Пожалуй, важнейшим теоретическим положением, носившим характер идеологической догмы, было утверждение, что наше общество движется к достижению социальной однородности, а значит и стиранию классовых различий, построению бесклассового общества. Поскольку речь идет не о мечте, а о реальности, то уместно задать вопрос - так ли это было? А если так, то "хорошо" ли это? Но прежде чем перейти к анализу данных, напомним, что социальная структура с высокой степенью социальной однородности низших групп присуща именно традиционному обществу, как характерна для него и закрытость социальной структуры, низкий динамизм: социальные перемещения не исключаются, но крайне затруднены, поскольку юридически закрепляются "перегородки" между группами, превращая их в касты, сословия. Напротив, современное, индустриальное и постиндустриальное рыночное общество характеризуется, хотя и довольно высокой дифференциацией, но большой открытостью, высокой мобильностью, в том числе и вертикальной, что обеспечивается наличием разного рода "лифтов" с высокой степенью доступности.
Высшие классы всегда относительно малочисленны, пройти всю социальную лестницу за одну жизнь могут лишь единицы, остальная же масса активных людей, которые стремятся реализовать свой потенциал и получить дополнительные блага, продвигается на более короткие дистанции. Эдесь и формируются средние слои, социальной функцией которых является поддержание динамизма социальной структуры, придание ей, с одной стороны, открытости, с другой - устойчивости.
Вертикальные потоки направляются не только вверх, но и вниз, и здесь средние слои вновь оказываются стабилизаторами: они спасают от чрезмерной маргинализации, деклассирования, образования многочисленного социального низа, склонного к экстремизму и асоциальному поведению. Средние слои, таким образом, выполняют важные позитивные функции. Рост уровня и качества жизни массовых средних слоев стал формой исторического прогресса. Одним из первых это заметил Ортега-и-Гассет.
Какое же место между социальными структурами, одна из которых символизирует "прошлое", а другая - "будущее", заняла наша страна? Видимо, тезис о существовавшем движении в направлении к социальной однородности должен быть, если не оспорен, то по меньшей мере переосмыслен, в том числе и в связи с описанием перехода от общества традиционного типа к современному обществу, как должно быть пересмотрено и отношение к средним слоям.
Нельзя сказать, что движения к "однородности" не было вовсе: по некоторым критериям "стирание различий" действительно происходило. Например, равное отношение к собственности на средства производства имело место для большинства населения, но оборачивалось отчуждением от собственности всех трудящихся классов, что сказывалось на производительности, дисциплине труда, приводило к ослаблению стимулов деятельности, а тем самым к деклассированию групп, маргинализации и в конечном счете разрушению социальной структуры16.
Несомненно, происходило также сближение в оплате труда массовых социальных групп, например, инженеров и рабочих, что рассматривалось как признак "социальной однородности". Если принять зарплату рабочих за 100%, то зарплата инженеров менялась по отношению к первой следующим образом: 1940 г. - 215%; 1965 г. - 146%; 1980 г. - 115%17 (во Франции в это время соотношение было 1 : 3,2). В результате такой однородности в СССР возникли проблемы инженерного труда, которых не знал Запад: недоиспользование инженеров на производстве в их прямых функциях при перегрузке неспецифическими функциями, плохая организация и низкая отдача инженерного труда и, как следствие, падение престижа инженерного труда, отлив молодежи из соответствующих вузов, ухудшение подготовки инженеров. Такие проблемы инженерного корпуса вряд ли могли способствовать успеху модернизации производства.
То же можно сказать о зарплате в сфере образования, медицины и других областях.
Стремление к социальной однородности в силу политических и идеологических установок приводило к ликвидации всех более или менее элитарных групп: рабочей аристократии в среде рабочих, интеллектуальной элиты как "буржуазной" прослойки в среде интеллигенции. В результате ухудшались социальные качества этих групп, уменьшалась профессионально-квалификационная, должностная и прочая дифференциация между этими группами. Структура оказалась слишком плоской, чтобы создавать стимулы к труду и продвижению. Это наносило ущерб социальному динамизму общества. Одним из последствий этого процесса стало усиление самовоспроизводства, т.е. "закрытости" ряда социальных групп, например, интеллигенции, как защитная реакция на их размывание. Обобщая все эти процессы, Т.И.Заславская и Р.В.Рывкина прямо ставят на одну социальную ступень специалистов, служащих, квалифицированных и неквалифицированных рабочих, называя это "горизонтальным срезом" профессионально-должностной подструктуры18.
Социальная однородность низших, или основных классов общества уживалась с немалой, но малоизвестной, тщательно скрываемой дифференциацией по уровню и качеству жизни расположенных по вертикали социальных групп ("вертикальный срез").
О "номенклатуре" как "новом классе" советского общества впервые заговорили на Западе в 50 - 60-е годы19. Но эта группа была так "засекречена", что сказать что-либо достоверное о ней в СССР стало возможно лишь в последние годы. Но и сегодня номенклатура сохраняет свою кастовость и закрытость, все больше становится как бы "теневой структурой".
Главный источник существования и силы номенклатуры - не собственность, но власть. Последняя давала номенклатуре права и возможности неконтролируемого распоряжения государственной и партийной собственностью и пользования ею в форме привилегий.
Известен состав номенклатуры: это работники органов государственного управления высшего ранга, т.е. собственно бюрократический слой; высшие руководители производства, НИИ, КБ, или "технократия", призванная играть в процессах модернизации решающую роль; наконец, партийные и советские работники, группа, которая сегодня оценивается как "особая система элитарно-иерархической власти, существовавшая наряду с государственной властью или даже вместо нее"20.
Номенклатура - в принципе "закрытая" группа. Она пополнялась под жестким контролем за соблюдением определеных критериев. Главными из них были социальное происхождение, партийная принадлежность, тип карьеры. Так, свыше 80% секретарей ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов, председателей Советов министров, краевых и областных исполкомов и около 70% министров и председателей Госкомитетов СССР начинали свою деятельность рабочими и крестьянами21. Членство в партии было для номенклатуры обязательно. Занятие партийных должностей - главный лифт для формирования этого слоя.
Какова же была дифференциация между группами, расположенными по горизонтали и по вертикали? Это и сейчас сказать трудно, т.к. обнародована лишь незначительная часть информации. Поэтому для обыденного сознания вопрос сводится к привилегиям, а последние - к "дачам". Некоторые расчеты, похожие на "раскопки", произведенные, например, А.С.Зайченко, показывают, что дифференциация по доходам между номенклатурой и горизонтальными группами в СССР мало отличалась от разницы в доходах между 10% высших и 10% низших групп по доходам в США22.
Но главная проблема состояла в том, что высший класс страны, который в идеале состоит из менеджеров высокого ранга и крупных политических деятелей, крупных ученых-администраторов и необходим обществу как одна из мощных модернизационных сил, по способу формирования и функционирования превратился в паразитический слой общества и имел тенденцию превратиться в наследственную элиту. Беда нашего общества - в неэффективности и безответственности его высшего класса.
Описанная социальная структура - плоская, "однородная" по горизонтали система групп и малодоступная, расположенная по вертикали управленческая элита - напоминают структуру традиционного или раннеиндустриального общества, разумеется в новых условиях. Не так ли?
Выше говорилось, что "средние классы" - примета современного общества и его социальной структуры. Были ли они в СССР?
Если средние классы отрицались нашей социологией применительно к западному обществу, то тем более считалось, что их у нас нет. И не без основания. Конечно, всегда можно рассчитать средние места по шкале профессий, уровню образования и зарплате, но это номинальные группы. Реальными они становятся тогда, когда превращаются в субъектов социального действия, осознают свои специфические интересы, создают свой способ организации, выполняют определенные функции по отношению к индивиду, группам, обществу в целом. И все же, согласно А.Зайченко и другим ученым, средние слои у нас зарождались. Их величину перед перестройкой оценивают в 11-13%. Их признаки - наличие автомобиля, кооперативной квартиры, дачи и престижной домашней техники длительного использования. Зайченко утверждает, что половина среднеобеспеченных слоев паразитировала на дефиците, т.е. имела отношение к теневой экономике. В то же время описываемый этими признаками средний класс составлял в Венгрии 40-50%, а в ГДР - 50-70%.
Перестройка способствовала разрушению старых структур и формированию новых. Она создала новые социальные "лифты", усилила доступнось существовавших ранее, создала новые восходящие, как, впрочем, и нисходящие потоки. Неудивительно, что при этом усилилась дифференциация по доходам и уровню жизни, но и социальная лестница стала намного более многоступенчатой.
Логично было бы предположить, что решающим фактором в этом процессе усложнения социальной структуры и образования новых социальных слоев и новой дифференциации станет провозглашенный плюрализм форм собственности и соответствующие законы, т.е. становление рыночных отношений. Но статистика распределения занятости по формам собственности - от занятости на госпредприятиях до занятых в сфере частного и индивидуального предпринимательства (фермеры, ЛПХ, ИТД, работающие по договору) - показывает, что все новые формы за вычетом государственной и колхозно-кооперативной собственности вобрали в себя лишь 7,7% занятых в 1990 году и 14,1% в 1991 году23. Это очень немного, на наш взгляд, чтобы вызвать серьезные сдвиги. Однако есть еще теневая экономика, которая рассчитывается экспертно. Занятость в ней оценивается на конец 80-х годов в 30 млн.чел., т.е. 25% от общей занятости бывшего СССР24.
Таким образом, процесс формирования новых структур начался, но кризисное, нестабильное состояние общества, пережитки тоталитаризма в виде бюрократизации (старой и новой), историческое отставание на пути превращения в современное постиндустриальное общество накладывают на него печать так называемых "нецивилизованных", а на самом деле раннекапиталистических форм. "Переход" продолжается.
2.4. Рынок и государство как механизмы модернизации
Модернизационные процессы, описанные выше, получили новые стимулы к развитию в процессе перестройки. Оказалось невозможным просто ускорить научно-технический прогресс при сохранении старых механизмов планово-государственного управления. Модернизация пошла вглубь. Ее логика привела к необходимости восстановления механизмов рыночной экономики как наиболее адекватных процессам непрерывной модернизации. Государство не могло больше оставаться тоталитарным. Изменения в соотношении этих двух механизмов регулирования - рынка и государства - стало одной из главных причин экономического спада и обострения политической борьбы. Хотели лишь "вписаться" в современную цивилизацию, быть "не хуже других", а оказались перед лицом рынка, универсального механизма с его законами, большими экономическими возможностями, но и с не меньшими социальными опасностями.
При всех различиях рыночного и государственного регулирования хозяйства, оба эти механизма регулирования не находятся в соотношении "или-или", более того, они всегда сосуществуют. Возможны следующие наиболее типичные их сочетания и взаимодействия. Первый случай: "рынок без берегов", господство экономической стихии, размеры государства минимальны. Второй случай, тоже крайний: государство целиком берет на себя регулирование экономических связей и делает это административными, внеэкономическими методами. Между крайними случаями возможны различные сочетания рыночного регулирования и государственного управления.
Это не только "идеальные типы". Они имеют исторические аналоги. Так, на ранних стадиях капитализма господствовал известный принцип "laisser faire, laisser passer", т.е. принцип экономической, ничем не ограниченной, индивидуалистически понятой свободы действий собственников. В капитализме XX века сложились формы так называемого "регулируемого рынка", т.е. в той или иной форме удачно сочетающие рыночное саморегулирование с умеренным и ограниченным государственным вмешательством в экономику. XX век дал также достаточное количество примеров авторитарных и даже тоталитарных режимов, которые являются воплощением второго варианта - административного управления экономикой.
В общей форме можно сказать, что все отстававшие в своем развитии страны, начиная с Советской России 20-х годов, возлагали надежды на социализм. Последний ассоциировался с всемерным огосударствлением экономики, с приматом государственного распределения и перераспределения благ и, более того, с отказом от товарно-денежных отношений, ограничением или даже уничтожением рынка, взамен которого вводилось централизованное планирование.
Практика такого государственного хозяйствования при установке на всемерное свертывание рынка к настоящему времени уже, видимо, окончательно ответила на вопрос о возможностях государства заменить рынок. Планирование из центра, тем более директивное, жесткое планирование по натуральным показателям, просто невозможно в современной сложной и масштабной экономике, ибо невозможно проследить судьбу 25 млн. показателей, связаных между собой миллионами прямых и косвенных зависимостей. Возникающие диспропорции носят характер не случайных отклонений в результате ошибок, они - закономерность. Рынка же, который смог бы их сбалансировать с помощью механизмов спроса и предложения, не только нет, но с ним борются. В результате "год от года диспропорции нарастают и влекут за собой такие потери, которых не знает ни одна рыночная экономика даже в период самых глубоких кризисов"25. Рано или поздно складывается парадоксальная ситуация: сверхцентрализованное планирование приводит к тому, что экономика развивается не только стихийно, но и анархично, становится неуправляемой.
Эта ситуация низкой эффективности государственной собственности повсеместна и этим пренебречь уже нельзя. В развитых странах на государственных предприятиях отмечают снижение качества продукции, мотивации к инновациям, риску, падение производительности труда. Часть стран третьего мира также надеялась войти в современную индустриальную цивилизацию с помощью социализма, более близкого им по традициям общинности и коллективизма и способного, как ожидалось, смягчить социальную цену и ускорить ликвидацию слаборазвитости. Применялась классическая схема государственного управления экономикой: обобществление сельского хозяйства, национализация промышленности, уничтожение или ограничение рынка, введение всеобъемлющей плановой централизованной системы т.д. Однако нынешнее разочарование связано именно с тем, что гораздо быстрее экономический рост происходит в странах, втянутых в процесс капиталистического развития.
Последние используют плюрализм форм собственности для того, чтобы своевременно корректировать, особенно в периоды кризисов, управление и давать преимущества то частному сектору с его экономической эффективностью, то государственному - с его социальными программами. Именно на этот путь совмещения различных форм собственности и максимального использования возможностей каждой из них сегодняшняя Россия и пытается перейти. Но путь этот, естественно, мучительный, т.к. требует не только радикальных экономических, но и всех прочих - правовых, культурных и т.д. - преобразований, включая изменение мировоззрения, идеологии, систем ценностей, психологических установок, мотивации и т.д.
Таким образом, модернизация не может быть понята чисто сциентически - как научно-технический прогресс. В лучшем случае таковым она является в странах непрерывной, "первичной" модернизации, когда остальные сферы жизнедеятельности общества также модернизируются стихийно, постоянно, непрерывно. В условиях "модернизации вдогонку" такие перемены носят взрывной, революционный характер, вызывают кризис, что мы и испытываем на себе.
Сохраняется ли возможность для выбора пути? Говорят, альтернативы развития сохраняются всегда. Это не совсем верно, т.к. в истории чередуются "открытые" и "закрытые" периоды развития, т.е. периоды, действительно открывающие возможности выбора альтернатив, вариантов развития и другие периоды, когда выбор сделан и начинается процесс реализации избранного. Конечно, и здесь "варианты" путей сохраняются, но, видимо, на другом уровне - на уровне выбора конкретных форм преобразований, последовательности решений, жесткости или мягкости курса и т.д.
Представляется, что выбор пути в России уже сделан. Модернизация вдогонку началась в России давно - по крайней мере, в конце прошлого века, и проходила разные этапы. Сегодняшний - один из самых радикальных.
Глава 3. Модернизация и глубинный конфликт ценностей в России
Среди множества проблем, стоящих перед нашим обществом и соответственно перед наукой, едва ли не наиболее важная - проблема неких скрытых "пороков" развития. Пока модернизация в России как один из видов "догоняющего" развития слишком часто обращается в неорганический процесс, порождающий перманентную дезорганизацию. Это происходит потому, что ее обычно сводят к освоению готовых культурных образцов, преимущественно к заимствованию технических новшеств. Однако модернизация - прежде всего социальный и культурный процесс, включающий упорную работу по созданию новых ценностей и смыслов, новой системы ценностей.
3.1. От "морально-политического единства" к конфликту ценностей
Отринутая ныне идеология содержала в качестве своего важнейшего представления идею "морально-политического единства" общества, чем пыталась обеспечить у большинства его членов ценностный консенсус относительно важнейших вопросов общественного бытия, системность мировоззрения как элемент стабильности сознания, устойчивости "социально-психологического самочувствия". Отказавшись от этой официальной доктрины, общество тем самым открыло для себя существующее и существовавшее всегда разнообразие ценностей.
Разнообразие ценностей - естественное состояние человеческих сообществ. Как и остальные базовые элементы человеческого существования, разнообразие ценностей принципиально амбивалентно и потенциально содержит возможность позитивных и негативных интерпретаций и процессов. Особым случаем ценностного разнообразия является наличие в современных обществах традиционных ценностей и структур, сложившихся на доиндустриальной стадии их развития, иногда совершенно архаичных по своему содержанию. В принципе, сосуществование (даже в современных обществах, например, в США) традиционных и модернизированных форм и элементов - обычное дело1. Тем более обычной такая ситуация является для развивающихся обществ, где массив традиционных ценностей значительно больше, вплоть до того, что модернизированные элементы иногда существуют как "анклавы" - вкрапления среди моря традиционных структур. Некоторым развивающимся обществам удалось использовать культурную "архаику" как ресурс для модернизации, "встроить", вписать ценностные комплексы, сложившиеся в условиях докапиталистического развития, в модернизационные процессы и контексты. Факт утилизации древнего культурного опыта постоянно будоражит наше сознание, в чем одна из причин удивления достижениями недавно еще отсталых новых индустриальных стран Азии, не говоря уже о вырвавшейся вперед Японии. В общем-то, как это ни странно, иногда для целей развития может быть использован неопределенно широкий диапазон привлекаемых культурных элементов, иными словами, в определенных условиях все, что имеется в наличии, как будто, может быть превращено в ресурс, в "строительный материал" для достижения поставленной цели. В одних случаях в качестве такого ресурса пытаются использовать сохранившиеся обычаи, традиции, привычки, в других - сырье, материальное богатство, в третьих - людей, превращаемых в средство осуществления "исторической задачи", в четвертых - "мотором" модернизации предстают самоэксплуатация, самосовершенствование, самодисциплина, конкурентные отношения и т.д. В конечном итоге используется то, чего, как кажется, достаточно, что есть в избытке. Однако цель, как всегда, отнють не безразлична к средствам ее достижения. Для успешной модернизации общества необходима определенная иерархия базовых ценностей. Фундаментальные ценности должны не только свидетельствовать о готовности общества к переменам, которые несет с собой модернизация, стремлении достаточного числа социальных групп взять на себя задачу выступить субъектами изменений, но также достаточно реалистическое представление о цели движения, о способах ее достижения. Теоретики модернизации показали, что изменение в процессе модернизации совершается только тогда, когда на каждой из предшествовавших стадий создается определенная комбинация факторов, подобно тому как на производстве возможно получить конечный продукт лишь соблюдая последовательность технологических операций2. Т.Парсонс, специально исследовавший проблему эволюционных универсалий, сумел выделить определенный порядок развития, включающий десять подобных универсалий, соответствующих примитивным, переходным и модернизированным обществам3. Особенно важным является то, что теоретические конструкции Парсонса оказалось возможным эмпирически обосновать, что было сделано американскими социологами Г.Баком и Э.Джекобсоном. Последние изучили 50 обществ, показав, что "социальное изменение имеет определенную структуру или последовательность... эволюционных стадий, через которую проходит большинство общества"4. Таким образом, определяющим является соотношение традиционных элементов и ростков модернизированных структур, ценностное содержание процессов их взаимодействия, последовательность в накоплении новых качеств, позволяющая в конце концов достичь меньших напряжений в процессе развития, большей органичности социальных изменений, не утерять системное качество на пути модернизации. Столь же важным может считаться само представление о модернизации как осознанной цели, учитывая, что вполне возможны достаточно серьезные социальные изменения, включающие элементы модернизации, где последняя выступает как неотрефлексированный результат массовых социальных процессов. Модернизация как осознанная цель общественного развития зависима от сложившихся в обществе представлений о ценности личности.
Чем более сильны в обществе традиционные элементы, тем сильнее тенденция направить модернизационные процессы на достижение целей, лежащих вне конкретного реального человека. Всю историю Советской России человек использовался как средство для неких более высоких целей. И индустриализация, ради которой был перебит хребет крестьянству, и декларированные цели построения социализма и коммунизма, содержали ту антигуманистическую ориентацию, которая более свидетельствовала о сохранении традиционной для доиндустриальных обществ иерархии базовых ценностей, чем о действительной модернизации.
Извращенным оказалось в нашем обществе и второе важнейшее отношение, определяющее развитие - отношение в обществе к реальному факту общественного расслоения. Как показал в упомянутой работе Т.Парсонс, последовательное накопление эволюционных универсалий на этапе перехода от примитивных к переходным обществам включает обязательную культурную легитимизацию социальной стратификации. Без такой легитимизации обществу постоянно угрожают уравнительные тенденции и процессы, которые не только противоречат задачам модернизации, но и в конечном счете способны сокрушить даже сословность, никакого отношения к модернизации не имеющую.
Крах российской государственности в 1917 году, архаизировавший общество, сопровождался однако выдвижением на общесоциальный уровень культурных ценностей глубочайшего прошлого. До сих пор основная масса населения не нашла в себе сил для признания культурной ценности торговли, в результате чего деятельность в этой сфере остается нравственно необеспеченной, постоянно вновь и вновь извращаемой. На общесоциальном уровне пока еще господствует распределительная экономика, а идеальный культурный образ народного хозяйства до 1985 г. сохранял черты крестьянского двора во главе с хозяином-патриархом. Массовое сознание постоянно давало себя успокаивать комфортным представлением о бесклассовом обществе, где все согласны трудиться "в общий котел" и передавать распределительные функции власти. При этом массовое сознание закрывало глаза на неизбежность возникновения групп, выполняющих роль неких распределяющих псевдосословий. Однако эти реальные агенты распределительной системы допускались лишь в той степени, пока не замечались массовым сознанием, т.е. опять-таки они не получили санкции общества. И сегодняшнее возмущение общества новыми псевдосословиями, их привилегиями амбивалентно. Остается надеяться, что уж на этот раз оно предпочтет признать необходимость социальной стратификации, отвечающей реальностям современных развитых обществ. Ключевым в этом процессе, естественно, является культурная легитимация предпринимателей, новых для нашего общества форм деятельности, утверждающих ценности свободы экономического творчества, самостоятельности и ответственности.
Все это свидетельствует о том, что российское общество, согласившись на плюрализм как условие гласности и продвигаясь все далее к полноценной свободе слова, еще далеко от той толерантности к разнообразию ценностей, которая позволит укрепиться нормам демократического общежития в повседневной жизни. Дав возможность разнообразию проявить себя во всех сферах общества, тайному стать явным, шепоту - обратиться в крик, оно стоит перед опасностью превращения этого разнообразия в битву монологов, где каждый лучше всех слышит именно себя самого и пытается утвердить свой монолог над всеми остальными. Вырвавшееся на просторы публичности ранее подавленное, скрытое ценностное разнообразие нашей жизни в этих условиях все еще грозит превратиться в поляризованный мир, где из-за релятивизации ценностей нарастает социальная напряженность, накапливается дисбаланс между ценностями, поддерживаемыми значительным большинством членов общества, и реальными социальными процессами, в нем разворачивающимися. Подобная ситуация чревата столкновением ценностей, их конфликтом.
3.2. Конфликт ценностей - проблема развития
Конфликт ценностей, как показывает анализ социокультурной ситуации последних лет, - одна из ключевых проблем переходного периода. Позитивные возможности культурного разнонообразия реализуют себя в условиях стабильного демократического общества, где давно уже установились "общие правила игры", консенсус относительно основных ценностей. Конфликт ценностей в переходных ситуациях, напротив, приобретает чаще всего негативный смысл прежде всего из-за отсутствия такого консенсуса. Ценностная многоголосица демократического общества "закована" в достаточно жесткую структуру законов, демократических правил и институтов, повседневно тщательно поддерживаемых в общественной жизни на всех ее уровнях. Именно поэтому она может превращаться в ресурс, используемый на благо общества. Такая структурированная многоголосица - дозированное многообразие - свободна лишь в добровольно принимаемых или навязываемых ей рамках стабильной экономической, политической и культурной жизни. В иных условиях начинают доминировать деструктивные свойства ценностного разнообразия, тем более опасные, что в условиях слабой структурированности общества сохраняется возможность выплескивания на верхние этажи общественной иерархии случайных элементов этого разнообразия. Отсюда угроза его превращения в значимый дестабилизирующий фактор, постоянно потрясающий общество, усиливающийся в условиях нелигитимности социальной стратификации, несформированности классовых интересов, анархичности политической жизни, дезориентации управляющих структур. Все эти моменты присутствуют в нашем обществе. Тем самым конфликт ценностей означает для нас возможность социальных потрясений, политической нестабильности, кризиса культурных оснований общества.
Многое зависит от представления о естественности или искусственности модернизации как процесса общественного развития. С одной стороны, оценка модернизации как искусственного, навязанного, "насильного" развития постоянно сопровождает у нас процессы модернизации. Так происходит, начиная от Петра I, навязывавшего предпринимателям собственность, до нынешнего поколения потенциальных собственников, например, колхозников, которые пока не имеют условий для свободного труда, независимости и риска. Навязанная модернизация оборачивается прежде всего своей негативной стороной - извращением сложившихся структур и разрушением, деградацией. С другой стороны, где граница естественного и искусственного? В некотором смысле культура вообще есть нечто искусственное, противостоящее "естественной" природе, о чем было известно уже античным софистам. Модернизация вполне может представать как процесс, лишенный катастрофизма и апокалиптических ожиданий.
Выход за рамки локальных деревенских миров сотен миллионов крестьян, включение в мировое хозяйство десятков развивающихся стран Азии, Латинской Америки, Африки давным-давно проблематизировали эту ситуацию. Долгий исторический путь пролег от того времени, когда человечество осознало потрясающее разнообразие культур и цивилизаций, до сегодняшнего дня, когда это разнообразие предстает уже не как момент симпатий или антипатий, этнографического интереса, эстетического любования, но как необходимость взаимной работы представителей различных культур над общими проблемами, как совместный труд на одних и тех же предприятиях, как оптимизация экономических и политических связей, наконец, как единая задача сохранения планеты в условиях нарастания глобальных проблем.
В западной науке эта ситуация исследуется начиная со второй половины XIX века как проблема классической социологии и, в частности, разрабатываемой ею теории модернизации, осмысляющей трансформацию традиционных ценностей, структур, отношений в модернизированные, "современные". За прошлый и нынешний века она успела сложиться в развитое направление, включающее множество концепций, имеющих методологическое, теоретическое и прикладное значение. Проблемы модернизации разрабатывали такие крупнейшие ученые, как М.Вебер, Э.Дюркгейм, К.Маркс, Р.Парк, Ф.Теннис, Г.Беккер, М.Леви, Т.Парсонс, У.Ростоу, Дж.Грегор, Р.Рэдфилд, С.Эйзенштадт, Д.Ношемейер, Г.Алмонд, А.Гершенкрон, Б.Мур и многие другие. В их концепциях накоплен огромный теоретический опыт анализа процессов перехода от традиционного к индустриальному обществу, выявлены различные возможности, возникающие на этом пути, общие закономерности и особенности, связанные со спецификой общества и страны, переживающей модернизацию.
По крайней мере с конца 60-х гг. теория модернизации подвергается ожесточенной леворадикальной, в том числе марксистской и неомарксистской критике. Несмотря на это она в целом устояла. Концептуальное углубление теории модернизации, обогащение ее новым опытом, особенно успешной модернизации социальных институтов, политической культуры, социальных отношений, эволюция нравственности в сторону ценностей гражданского общества, правового государства, либеральных свобод способны придать новое дыхание идеям модернизации. Их противопоставление концепциям зависимого развития, слаборазвитости, миросиcтемному подходу не абсолютное. Сама идея модернизации, т.е. постоянного обновления, не прерываемой ни на миг динамики традиций и инноваций, где преобладает ценностная ориентация на продвижение по пути качественного совершенствования, на реформы и прогрессивное развитие отнюдь не утеряла своей привлекательности. Либеральные ценности, которыми вдохновляется теория модернизации, по-прежнему живы, как и направленность обществ на ненасильственные изменения эволюционного типа.
О том, что теория модернизации претендует на роль общей теории общественного развития, свидетельствует ее применимость для обществ различного типа, начиная от анализа трансформаций доиндустриальных структур в Англии, до многочисленных объяснений катастрофического пути к политической модернизации в Германии и Италии и бесчисленных исследований, посвященных модернизации стран "третьего мира".
Обращение отечественной общественной науки к концепциям модернизации при изучении процессов социальных и культурных изменений в России до последнего времени либо не осуществлялось, либо осуществлялось в неявной форме. Вместе с тем имеет несомненный смысл обсудить возможности этой теории для анализа современных проблем России, в том числе конфликта ценностей. Это представляется тем более уместным, что основной пласт зарубежной исторической и политологической литературы прямо или косвенно связан с использованием идей теории модернизации. Историки, изучающие роль государства, бюрократии, взаимоотношения различных ведомств и инcтитутов, сословий, социальных слоев в России главное внимание уделяют проблеме реформ, попыткам модернизации - экономической, социальной, политической, обсуждению возможностей правящей элиты в России XIX - начала XX вв. избежать революции путем направленной гибкой системы постепенных изменений. В работах зарубежных специалистов большое внимание уделено судьбе самодержавия, проанализированы значительные пласты исторических документов, материалов, позволяющие сделать множество ценных выводов и наблюдений, сформировать ряд общих взглядов на недостатки управления, способствовавшие взрыву 1917 г., на историческую вину бюрократии, дворянства, интеллигенции, тех или иных политических деятелей, не сумевших достаточно гибко и маневренно обойти многочисленные рифы, ставшие на пути модернизации в России5.
Вместе с тем эти ценные работы остаются в большинстве своем все-таки взглядом извне. В целом им недостает опоры на "большую теорию", ибо при всей значимости используемых этими учеными концепций модернизации последние методологически и понятийно не были достаточно заглублены в специфику российских проблем. Европейский взгляд на проблемы отечественного общественного развития поневоле расставляет иные акценты, выделяет подчас не самое главное. И оценка эта обусловлена вовсе не стремлением отгородиться от мировой науки, созданных в ее рамках социологических и политологических теорий, но скорее необходимостью дальнейшего углубления научного знания, учитывающего оригинальный опыт различного типа обществ, в том числе российского. Недостаточны для объяснения отечественных проблем не только "западнические" работы, в которых можно при желании обнаружить специфически европоцентристскую интерпретацию проблем модернизации. Недостаточны для понимания проблем модернизации России и те многочисленные конкретно-страновые разработки теории модернизации, которые возникли как вывод из изучения конкретных регионов и обществ "третьего мира". Собственно, можно сказать и иначе. И теоретические работы, возникшие как обобщение социального развития западных обществ, и востоковедческие работы, осмысляющие процессы "догоняющего" развития в "третьем мире", до известного предела чрезвычайно важны и полезны. Их значение прежде всего в том, что они позволяют осмыслить антропологические параметры общественного развития, его общие закономерности, те характеристики, которые могут быть определены как универсалии. Большой смысл этих работ также в том, что они дают возможность обсудить цивилизационные, стадиально-типологические черты, объединяющие общества в группы со сходным набором характеристик. Однако эти работы не могут ответить на те вопросы, что связаны с культурно-самобытными, уникальными чертами российского общества. В то же время вне осмысления этих черт анализ проблем общественного развития России всегда будет представать переводом "чужого" текста, может быть интересным, ярким, но всегда неточным. Поэтому освоение концептуального содержания, накопленного в работах по теории модернизации, не освобождает нас от попыток углубления методологического инструментария, основанного на изучении специфики российского общества, от выявления тех ключевых проблем, которые показывают свою первостепенность именно в связи с изучением общественного развития России. Возможно, в конечном итоге к теориям, разрабатываемым западной социальной наукой, будут добавлены лишь некоторые оттенки, создана лишь некая новая версия теории модернизации (если мы, конечно, не поставим себе задачи, требующие отказа от научного способа осмысления мира). Эта новая версия теории модернизации должна будет обладать лишь тем дополнительным качеством, которое связано с направленностью на собственный объект - российское общество.
3.3. Социокультурный подход к изучению конфликта ценностей
Важное достоинство теорий модернизации эаключается в том, что они направлены на поиск внутренних движущих сил модернизации в конкретном обществе. Эта задача во всей ее полноте стоит перед исследованием проблем модернизации в России. На фоне драматического опыта развития страны эта проблема приобретает эдесь особенно сложный характер. Важнейшую движущую силу модернизации в России, как и в других странах, следует искать в постоянно возникающих в обществе противоречиях, конфликтах, в том числе конфликте ценностей.
Тема конфликта ценностей до последнего времени не была интересна отечественному обществознанию. Теоретическое содержание этой проблемы мистифицировалось и в таком виде выносилось вовне, во "враждебный" капиталистический мир. Собственно теория классовой борьбы, антагонистических противоречий, противостоящих друг другу мировых систем и была той иллюзорной формой представлений о конфликте, частным случаем которой был и конфликт ценностей. Кроме того, теория классовой борьбы собственно не оставляла места изучению конфликта ценностей, так как апеллировала к понятию интереса, чем вульгаризировала проблему, низводя проблему ценностей к грубо-утилитарным ссылкам на выгоду, чисто материальный экономический интерес. Отказ от подобного упрощенного подхода, естественно, не означает автоматического избавления от мистифицирования проблемы, хотя и на другой лад.
Остается опасность прямого приложения к анализу конфликта ценностей в России западных понятий социологической науки, сложившихся в условиях общества, не знающего той формы этого конфликта, которая сложилась у нас (не случаен, например, структурный функционализм; в частности, Т.Парсонс а также М.Вебер, В.Петерс, Э.Дюркгейм считали, что социальная система складывается на базе общих для всех ее членов ценностей и норм). Кроме того, применяя понятия, возникшие на базе изучения социальных явлений общества, находящегося на более поздней стадии развития, к обществу, где подобных явлений еще попросту нет, мы несомненно "вчитываем" в эти процессы содержание, которое там отсутствует. Объясняем, например, доэкономические отношения через категории развитых товарно-денежных отношений; с помощью понятий, сложившихся в элитарной культуре, пытаемся объяснить массовые процессы, хотя обыденное сознание пользуется совсем другими понятиями и не знает элитарных интерпретаций и т.д. К счастью, при осмыслении проблемы конфликта ценностей имеется возможность опереться на отечественную философскую традицию, которая всегда считала эту проблему ключевой для общественного развития России и выработала понятие, "схватывающее" отечественную специфику.
Речь идет об интерпретациях раскола в русской культуре, отмечаемого многими мыслителями. Раскол можно рассматривать как особую специфическую форму конфликта. Масштабы и значение раскола таковы, что его существование ставит под вопрос западное представление о наличии в обществе единой системы ценностей, лежащих в основе социальной системы.
Тема расколов в российском обществе, поляризации культур, разрыва между основными субкультурами общества звучала у И.Киреевского, Бердяева, Федотова; об этом писали В.О. Ключевский, Г.Фроловский, А.Белый и другие. Поляризация ценностей, вплоть до взаимного непонимания, разрыва коммуникаций внутри общества, образования в нем "двух цивилизаций" отмечалась А.М.Панченко, Г.М.Прохоровым, Б.А.Успенским, Н.С.Эйдельманом, А.С.Ахиезером, Ю.С.Пивоваровым. Этот фундаментальный факт должен быть положен в основание анализа проблем общественного развития страны, что в результате приводит к совершенно своеобразной теоретической интерпретации особенностей ее исторической динамики.
Конфликт ценностей как одно из проявлений раскола может быть описан как некий эмпирический факт. Часто такие описания касаются того исторического момента развития общества, который связан с петровскими реформами6. Вместе с тем раскол может быть представлен как понятие теоретическое, как некоторое методологическое основание особого подхода, формирующегося на опыте осмысления специфики общества в России.
Речь идет о складывающимся у нас в стране социокультурном подходе к обществу, к общественным процессам, к их движущим силам. Этот подход в своей основе дает объяснение процессов в обществе, которое может рассматриваться как методологическое основание для анализа процессов любого уровня конкретности. Раскол, согласно этой теории, есть "патологическое состояние социальной системы, большого общества, характеризуемое острым застойным противоречием между культурой и социальными отношениями, распадом всеобщности, культурного основания общественного воспроизводства". Он выступает как "постоянно угрожающий интеграции общества конфликт по крайней мере двух субкультур", которые "вызывают друг у друга дискомфортное состояние и характеризуется отсутствием в обществе массового нравственного идеала, который мог бы реально обеспечить нравственное и организационное единство"7. Господство раскола - следствие недостаточной способности общества обеспечить единство культуры и социальных отношений, необходимое для эффективного общественного воспроизводства. В свою очередь, механизм их согласования связан со способностью общества осваивать новшества, перерабатывать их, отвечая таким образом на постоянный "вызов", постоянные возмущения, идущие из среды. Недостаточная способность осваивать новшества может оторвать одну часть общества от другой, нарушив коммуникацию между ними. А.С.Хомяков писал, что "общее просвещение, проявляемое только в постоянном круговращении мысли (подобно кровообращению в человеческом теле), становится невозможным при раздвоении в мысленном строении общества". Неадекватные интерпретации новой информации приводят к возникновению нефункциональных социальных отношений, институтов (например, если царь интерпретируется как батюшка, то перед нами случай неадекватной экстраполяции на государственность семейных отношений, результатом чего не может не быть извращение государства как социального института, базирующегося на иллюзорной основе). Постепенно развиваясь как историческое явление, некая "болезнь" общества, за века своего существования расколу удалось овладеть социальным организмом до всей его глубины, пронизать все поры общества. Многие мучительные колебания, "пульсация" общества, метания из одной крайности в другую, "замкнутые круги", бросающие Россию от попыток ускорения модернизации в глубокий застой и вновь по тому же пути, попытки искоренить зло, отсечь "виновную" часть общества связаны с неспособностью избавиться от раскола. Общество вынуждено приспосабливаться к нему, что вызывает рост дезорганизации, формирование неэффективных социальных отношений и типов организаций (например индустриализацию, проводимую путем активизации традиционных элементов культуры, причем преодоление подобного положения возможно лишь при условии гармонизации взаимосвязи между культурой и реальностями социальной жизни, т.е. достижения соответствия между символическими культурными интерпретациями и организацией, между ценностями и структурами, формами, в которых находят реальное воплощение идеальные культурные проекты. Иными словами, должно быть достигнуто соответствие между сложным современным индустриальным обществом с множеством специализированных ролей, мощной дифференциацией и ментальными структурами. Пока общественное сознание остается подвержено мифам, фобиям, иррациональным всплескам, ценностям, идущим из архаических глубин истории, вся организация современного индустриального, должного опираться на разум и науку общества остается под угрозой. Древние ценности должны получать современные интерпретации, необходимые для осуществления большого уровня единства, глубинного консенсуса, более ясного осознания рациональных основ социальной жизни. В ином случае существование общества обеспечивается колоссальными напряжениями всего населения, массовыми жертвами, усилиями отдельных групп, привлечением дополнительных ресурсов то ли в виде выкачивания из страны ее богатства и их растранжиривания, то ли помощи извне, импорта не нами созданной технологии, то ли террором, после которого следует крайнее изнеможение всех социальных и нравственных сил. Именно раскол, глубокое расхождение в понимании самой природы общества и социального действия, роли и места человека в мире, личности в обществе, целей общественного развития смог породить удивительный тип советского витка модернизации, объединивший модернизаторскую энергию бюрократии с социальной мощью крестьянской утопии.
Социокультурный подход, складывающийся сейчас в отечественной философии, нацелен на изучение социокультурной динамики в российском обществе. В рамках этого подхода осмысливается специфика конфликта ценностей в России, его роль в российской модернизации. Рассматривая ценностное содержание культуры как феномен духовной жизни, такой подход требует соотнесения ценностей с реальным общественным субъектом на всех его основных уровнях: общесоциальном, групповом и личностном. Краеугольное требование социокультурного подхода - сосредоточение на анализе массовых социальных процессов как основном объекте изучения, понимаемом как источник и почва всех видов групповых и личностных форм социальных процессов.
Этот подход требует безусловного помещения рассматриваемых тенденций в целостные контексты, т.е. постоянного учета их места в массовых социальных процессах, их общераспространенности либо уникальности. Вместе с тем этот подход не обязывает приводить количественные характеристики, статистические данные и т.д. и в этом смысле отличается от социологического. Социокультурный подход ориентирован прежде всего на качественный анализ. Его задача - сформировать идеальный образ, обобщенный "портрет" социального явления, однако, естественно, сохраняя верность всех количественных масштабов и пропорций. Кроме того социакультурный подход требует помещения изучаемого явления во временную шкалу, однако он отличается от исторического тем, что не достигает конкретности исторических описаний. Важнейшее требование такого подхода - постоянное выстраивание иерархии уровней, направленных на достижение конкретности получаемых результатов, их доведения до уровня характеристик реального субъекта социального действия. В отличие от культурологического анализа такой подход нацелен на осмысление противоречия между культурой и социальными отношениями, т.е. изучает не собственно характеристики того или иного типа сознания, но момент столкновения последнего с социальной реальностью, воплощения культурного проекта, иными словами, переход человеческих представлений в реальную организацию жизни общества. В отличие от политологии социокультурный подход меньше направлен на изучение действий политических лидеров, элит, меньше интересуется политическими решениями и не склонен преувеличивать возможности властвующего субъекта. Он отрицает способность политических решений определяющим образом влиять на социальные процессы. Политическая же культура, с позиций этого подхода, - это прежде всего массовые представления о власти, ее субъектах, нормах, нравах и обычаях, определяющих политическое поведение.
3.4. Ценностное содержание динамики российского общества
На основании изложенных методологических предпосылок появляется возможность интерпретации динамики ценностей, обусловливающей массовые социальные процессы. Согласно этому подходу, традиционные ценности, в 1917 году "выплеснувшиеся" вверх из-за крушения российской государственности, удерживались на общесоциальном уровне до 1985 года, несмотря на неадекватность современным условиям. Социокультурный подход позволяет видеть в этом результат инерции прошлого культурного опыта, глубокую стадиально-типологическую обусловленность общественной динамики. Согласно подобной интерпретации Россия принадлежит к промежуточному, переходному типу общества, где значительные пласты традиционной, статического типа культуры по крайней мере со времен петровских реформ сталкивались с ростками динамичной ранне-индустриальной. Потревоженный, разрушенный в 1861 г. традиционализм нес ценности сохранения устойчивости, защищенности, комфортности жизни в рамках локальных миров - крестьянских натуральных и полунатуральных хозяйств и содержал древние ориентации на адаптацию к внешней среде - природной и социальной, упования на неограниченную сакральную монархическую власть. Традиционалистский ценностный комплекс пронизывался и постепенно размывался также идущим из народной почвы утилитаризмом. Этот процесс был и остается нацеленным в будущее, он в потенции содержал возможность модернизации в ее органическом варианте, т.е. модернизации как процесса развития. Ранний неразвитый утилитаризм включал постоянно возрастающие требования, обращенные к государству как источнику потребительских благ и ресурсов, но обеспечивал также и развитие производительных форм деятельности, включал в культуру ценности товарно-денежных отношений.
Внутренние импульсы к развитию, обеспечиваемые идущим из народной почвы утилитаризмом, однако, не были достаточны для целей модернизации, особенно ускоренной. После 1917 года она приобрела уродливые формы, фактически обратилась против самих модернизирующих слоев, против ростков буржуазной культуры, товарно-денежных отношений, высших форм научного и художественного творчества и оказалась во власти традиционалистских ценностей, активизировавшихся в обществе в результате усиленных и неоднократных попыток их искоренить. Это вызвало взаиморазрушение как конструктивных инноваций в культуре, образе жизни, организации производства, так и сложившихся традиционных социально-культурных укладов, форм производства и образов жизни.
Социальный катаклизм 1917 года произошел на этапе, когда особенно обострились противоречия, вызванные быстрыми и неравномерными сдвигами в хозяйственных укладах и социально-экономических формах жизни. Упадок высших слоев традиционного общества в России, слабость буржуазии, ее подчиненность государству обескровили общество. Оборотная сторона его недостаточной модернизированности проявилась в конфликтности и одновременно слабости интеллигенции, выдвинувшей конкурирующие и подчас исключающие друг друга идейные, мировоззренческие, социально-политические концепции, где, однако, господствовала идея радикальных социальных изменений. Недостаточность предпринимательства, обмена, экономической инициативы в обществе, неспособность правящей элиты последовательно провести в жизнь требования модернизации сильно усложнили ситуацию8. Не смогли гармонизировать эти процессы и новые социальные слои, выступившие на арену политической жизни после 1917 года. Развязанная, освобожденная от пресса государственности социальная энергия миллионов не "канализировалась" в сторону поддержания и развития ценностей самостоятельной, саморазвивающейся, ответственной личности. Модернизация развертывалась согласно логике, продуцируемой массовыми ценностями, сформировавшимися к этому периоду.
Типичный носитель массовых ценностей к тому времени сохранил часть черт, идущих от традиционализма, хотя и частично разрушенного послереформенными процессами XIX -начала XX в., и часть черт почвенного утилитаризма, недостаточных для утверждения в стране господства рыночных отношений. В условиях "обесструктуривания" общества (бурный миграционный процесс вынес из села в город за 1917 - 1982 гг. 142,6 млн. человек!)9 подобное сочетание ценностей способствовало быстрому усвоению новых форм жизни, т.е. достигнутого к тому времени уровня производства, внешних элементов городского образа жизни. Это свидетельствовало о значительной способности миллионов к творческой культурной работе по освоению новых для них культурных образцов. Вместе с тем этот массовый процесс освоения культуры имел определенные рамки, за которые могли выйти только отдельные выдающиеся люди. В целом же он препятствовал развитию более сложных форм труда, деятельности, творчества. Более того, в результате конфликтного взаимодействия, "сшибки" ценностей, произошло упрощение культуры и социальных отношений, усилилась враждебность к носителям более сложных форм труда. Иными словами, освоение на массовом уровне отдельных элементов индустриальной культуры и городского образа жизни сопровождалось уничтожением модернизированных выше этого уровня культурных форм. Высшей целью модернизации, как известно, стало сильное государство, что в общем согласовывалось с давно утвердившейся в России традицией. Однако дело не ограничивается имперскими амбициями и соображениями политиков. Главной причиной выдвижения сильного государства как высшей ценности модернизации в России был социально-психологический механизм отождествления личности с государством как воплощением собственной силы этой личности. В конечном итоге утверждение государственной собственности на все богатства страны, ее отождествление с общенародной было результатом отождествления всех и каждого с государством, дававшего иллюзию могущества и защищенности человека, растворившегося в соборном целом. Отчасти это, видимо, было компенсацией, заменой потерянного чувства разрушенной традиционной общности, утраты естественной связи, соединявшей людей в их локальных мирах. Подобная замена оказалась необходимой из-за недостаточной готовности личности к существованию вне этих связей и была, несомненно, свидетельством незрелости, невыработанности личности, ее страха перед автономным существованием в новых условиях модернизирующегося общества.
Согласно развиваемым нами представлениям, конфликт ценностей в нашем обществе - выражение его промежуточного, переходного состояния: между статичным и динамичным социальным воспроизводством, между архаичной личностью и личностью, склонной к прогрессу, развитию, к поддержке системы ценностей, утвердившей себя в модернизированных обществах. Это приводит к выводу о принадлежности России к особому типу промежуточной цивилизации, что говорит о качественном своеобразии, самобытности социального целого, недостаточности сведения особенности развивающихся здесь процессов к некоторому из описанных случаев модернизации, например, "частичной". Своеобразие промежуточной цивилизации обусловлено типами личностной культуры и субкультур, сложившихся в обществе, соотношением массовых постиндустриальных, развитых индустриальных и раннеиндустриальных, а то и просто архаичных ценностей, которые до сих пор бросали российское общество в путь по "замкнутому кругу" и сейчас еще угрожают срывом прогрессивных реформ, препятствуя переходу России к интенсивному динамичному общественному воспроизводству.
Таким образом, модернизация в России имеет глубокую специфику, связанную, в частности, с тем, что общество "раскололось", поляризовалось, а ценностное разнообразие обратилось не только в конфликт ценностей, но в конфликтное столкновение цивилизационных типов. Эти процессы глубоко раскололи личность и, фактически, основной проблемой модернизации является "расколотый" человек современного российского общества. Человек, который до сих пор хотел жить в современном обществе, исповедуя архаичные ценности, сочетая ответственность на уровне своего рабочего места и собственной квартиры с желанием пользоваться новейшей техникой и технологией. Этот человек по-прежнему сомневается в ценности личности и уповает на силу архаичного, почти племенного "Мы", на силу авторитета. Вместе с тем, если традиционных общностей в их первозданном виде уже давно не существует, то сейчас рухнул последний оплот традиционалистского авторитарного сознания - сильное авторитарное государство, воплощение силы этой личности. Поэтому, если тема конфликта культур, столкновения ценностей - это тема встречи архаичной личности с современной, тема противоречивости господствующего до последних лет в России типа личности, застрявшей на пороге в современность, то сейчас мы попадаем в новую ситуацию, ситуацию решительного сдвига в сторону ценностей модернизированных обществ. Возможности достижения более органичной модернизации, а следовательно и более безболезненного развития - в способности человека сегодня гармонизировать свой внутренний мир, продвинуться вместе с обществом по пути к "нормальной" культуре, к ее основным ценностям.
раздел II
Что с нами происходит?
ПАТОЛОГИЧЕСКИЙ социокультурный кризис
В первом разделе показано, что российское общество, рассматриваемое в цивилизационном контексте, находится на путях модернизации, переходя от традиционного общества к современному, рыночному и демократическому. Суть перехода состоит, во-первых, в формировании рыночных отношений, понимаемых в широком смысле: не только экономических, но социальных и политических. Они включают становление индивида, обладающего экономической и политической самостоятельностью по отношению к государству, т.е. члена гражданского общества. Это предполагает, во-вторых, формирование правового государства, ограниченного в своих действиях по отношению к индивидам демократическими законами, нормами общественного договора между самими индивидами.
Это сложный переход, занимающий длительное время. По своей природе он является социокультурным: захватывает всю сферу социальности, понимаемой как совокупность экономических, социально-групповых, политических, идеологических и иных отношений между людьми в их разнообразной деятельности, а также культуру как совокупность способов и результатов их деятельности. Такого рода переход означает кризис прежней социальности и вызревание новых отношений между индивидами. Нередко он оказывается сопряжен с кризисом культуры и тогда протекает весьма драматично, затрагивает сами основы бытия этносов.
В современной России наблюдается весь спектр кризисных процессов: социальных, культурных, этнических. Сплетаясь, они образуют патологический социокультурный кризис, который рождает грозный феномен катастрофы.
В предыдущей главе дана характеристика одного из вариантов социокультурного подхода, согласно которому в России сложилась промежуточная цивилизация, осложненная расколом. "Раскол не позволяет обществу как перейти к либеральной цивилизации, так и вернуться к традиционной. Отсюда постоянные мучительные пароксизмы общества...", шараханья от ценностей одной цивилизации к ценностям другой1. За кажущейся хаотичностью метаний обнаруживается определенная логика, принимающая форму глобальных инверсионных циклов истории российского общества. Эти циклы держат под постоянной угрозой краха интеграцию общества, государственность страны.
Однако раскол культуры - не единственное основание такой угрозы, не универсальный ключ к тайнам российской истории. Существуют и иные, социально-исторические основания. Как уже отмечено во введении, по В.О.Ключевскому, более тысячи лет история России была историей колонизации, обживания и собирания обширных территорий славянами, преимущественно русскими. Но от достигнутого Россией величия международного положения отставал, "не шел в уровень" внутренний рост русского и других ее народов: "Мы еще не начинали жить в полную меру своих народных сил, чувствуемых, но еще не вполне развернувшихся"2.
Во второй половине XIX века начался активный рост внутренних сил российского народа. Но в XX веке он вновь был сдержан имперскими амбициями властей: царских, ввязавшихся в две непосильные войны (с Японией и Германией), а затем и большевистских, осуществивших ради сохранения своей диктатуры тотальное отчуждение человека. Последнее длительное время было далеко не очевидным, но вышло наружу по мере развития кризиса отчужденного бытия и соответствовавших ему форм сознания.
Глава 4. Кризис отчужденного бытия
Сформировавшаяся после 1917 г. общественная система была достаточно сложной, выполняла различные функции и имела многоуровневую структуру. На определенных ее уровнях произошли вытеснения, замещения одних элементов другими, подчас противоположными по значению. Эти уровни "являются" наблюдателю в превращенной форме. Но это не просто форма, а особого рода детерминизмы - превращенности действия3.
За три четверти века сформировалось так много подобных превращений, что советское общество в целом стало напоминать своего рода черный ящик, содержание которого не поддавалось наблюдению ни извне, ни изнутри.
4.1. Превращенная реальность
Гласность, утвердившаяся в СССР во второй половине 80-х годов, смыла пропагандистские румяна и другую идеологическую косметику с фасада советского общества, обнажила его поведенческие изъяны, за которыми стали проступать и сущностные его пороки. Советские люди (и не только они) были потрясены обнародованными фактами, переворачивавшими сложившиеся представления о своей стране, все мировосприятие.
"Все во имя человека, ради его блага" - эта и подобные ей установки "реального социализма" были впечатаны в сознание миллионов советских людей. Они утверждались не только благодаря повседневной деятельности всеохватывающей пропагандистской машины. За ними стояли определенные реальности: почти гарантированное рабочее место (вспомним многочисленные объявления "требуются..., требуются...", поражавшие наблюдателей из стран рыночной экономики) и зарплата, позволяющая быть сытым, обутым и одетым; бесплатное образование и медицинское обслуживание, а для многих горожан - и жилье. Разве это не забота о человеке, внушающая гордость за социалистическую Отчизну?
Каково же было после этого узнать, что правоохранительные органы, призванные охранять главное право человека - право на жизнь, заместились карательными органами, вплоть до 1953 года осуществлявшими под руководством партийно-государственной номенклатуры массовое истребление сограждан. Жертвы красного террора и гражданской войны, продразверсток и коллективизации, процессов над "врагами народа" и внепроцессуальных самосудов "троек" и иных "чрезвычаек", репрессии целых народов по подозрению в пособничестве внешнему врагу - это не десятки случайных ошибок, а миллионы преднамеренно погубленных и десятки миллионов исковерканных человеческих жизней. Все до единого процессы над "врагами народа" были фальсифицированы, а действительными, без кавычек, врагами нашего народа оказались прежде высокочтимые, высокостоящие организаторы этих процессов. Гуманные декларации оказались иллюзорными декорациями, а мифы об оборотнях стали реальностью.
Такой же была судьба красивых слов "Человек проходит как хозяин необъятной родины своей" из популярной песни, которую по праздникам люди пели в семейном кругу, а не только на демонстрациях. Да, оборудование и средства труда на государственных предприятиях не только были объявлены, но считались многими действительно общественной, общенародной собственностью, высшим достижением социального прогресса, преддверием коммунистического обобществления. Экономисты обосновывали "хозяйственные отношения" между работниками этих предприятий, а социологи демонстрировали возрастающую роль интереса работников к содержанию труда. И это было так в самой действительности.
Но на более глубоких ее уровнях шли иные процессы. Формировалось отчуждение человека от труда и его результатов. До нецивилизованного уровня опустилась доля заработной платы в создаваемой работником прибыли. Распространилось отношение к средствам труда как к ничейным, которые "плохо лежат" и поэтому их можно унести домой; другой аргумент "несунов": "Если я хозяин или сохозяин на производстве, то почему бы не взять то, что мне нужно". За впечатляющими цифрами о росте затрат на мероприятия по технике безопасности скрывался еще больший рост производственного травматизма и профессиональных заболеваний, высокая катастрофичность, аварийность и антиэкологичность всего производства в стране. Челябинская и чернобыльская катастрофы атомных установок, гибель устья Волги и усыхание Арала, столкновения и другие аварии поездов, пароходов, автомобилей и самолетов, взрывы горючих веществ, случайные и сознательные сбросы вредных отходов в атмосферу, реки и озера, пожары и просто разрушения библиотек, музеев и других хранилищ духовных ценностей нашего народа и всего человечества - все это давно стало нашей повседневностью. Как и хроническая авария всего нашего сельского хозяйства - нехватка продовольствия при ежегодных массовых потерях его в поле, на дороге и "базах хранения", ставших, по сути, базами утраты - грубыми символами нашей превращенной реальности.
Конституция (Основной закон) СССР декларировала советское общество как общество подлинной демократии, где вся власть принадлежит народу, который осуществляет свою власть через Советы народных депутатов как политическую основу СССР. При этом КПСС определялась как руководящая и направляющая сила советского общества, ядро его политической системы, государственных и общественных организаций (статья 6).
По сути лишь последнее положение соответствовало действительности. Формально Верховный Совет СССР был высшим органом государственной власти в стране. Но фактически он стал инструментом проведения в жизнь решений Политбюро ЦК КПСС. Так же обстояло дело и в республиках, а особенно приниженным было положение Верховного Совета РСФСР. Стремясь держать все процессы в обществе под своим непосредственным контролем, партийные органы в центре и на местах подменяли советские и хозяйственные органы. Исполнительский аппарат партийных органов, особенно центральный, чрезвычайно разросся, а методы его работы оказались засекречены не только от населения, но и от большинства членов партии, кроме работников партаппарата. Под его непосредственным воздействием в Советах исполнительский аппарат фактически командовал законодательными органами; в сознании населения Исполком воспринимался как более высокая власть, нежели Совет (не случайно на вывесках у входа крупными буквами писалось слово "ИСПОЛКОМ", а мелкими "совета депутатов трудящихся"). Следственный аппарат слился с прокурорским надзором и диктовал решения судьям. Извращены оказались и нормы права: дозволено лишь то, что разрешено законом; признание обвиняемого признавалось как достаточное доказательство его вины.
Словом, во всех структурах власти их форма демонстрировала нормальное, исконное их предназначение, содержание же их деятельности и складывавшихся внутри их отношений оказывалось превращенным - замещенным или перевернутым. Рядовые члены общества, превозносимые в речах и на плакатах, на деле оказались отчуждены от участия в политическом и хозяйственном управлении. Вместо того, чтобы возноситься до положения субъектов управления, они довольствовались ролью пассивных объектов управленческих процессов.
Подытоживая, можно заключить, что в 70 - 80-е годы советское общество представало взору наблюдателей как тотально превращенное. Одни принимали эту видимость за подлинность, другие констатировали его закрытость, лишь немногие догадывались, из чего же состоит этот социальный черный ящик. Перестройка стимулировала процессы самопознания населением подлинного содержания своего бытия и сознания. Просветление черного ящика стало важнейшей задачей социальных наук в стране.
4.2. Тотальное отчуждение
<< Пред. стр. 1 (из 6) След. >>
Список литературы по разделу