<< Пред. стр. 23 (из 37) След. >>
Список литературы по разделу
Всю фактическую сторону библейского повествования Додд по
существу лишает всякого значения, ибо определенный непосредственный
смысл этого повествования он растворяет в мнимо глубокомысленном
"символистском" словоизвержении. Библия, говорит он, - не кинофильм,
"это волнующая картина; это драма, или, если хотите, это музыкальная
симфония..."[C.H. Dodd, The Bible to-day, p. 27.] Все это говорится
только для того, чтобы освободить защитников религии от необходимости
давать прямой ответ на вопросы о смысле явно бессмысленных библейских
повествований.
Скажем, надо ответить верующему на вопрос, как понимать, что кит
проглотил Иону и через три дня выплюнул его живым. Во-первых, у кита
очень маленькая глотка, в которую человеку никак не пролезть;
во-вторых, Иона, если бы и был проглочен китом, немедленно задохся бы
в его пищеводе и желудке... Но Додд объясняет: кит - не кит и вообще
даже не зоологическое понятие; "кажется возможным, что автор книги
Ионы имел в виду восстановление еврейского народа после его падения
при вавилонском завоевании"[Ibid., p. 17.].
Когда однажды спросили известного православного церковника
митрополита Филарета, как это кит мог проглотить Иону, Филарет
ответил: "Если бы в Священном Писании было сказано, что, наоборот,
Иона проглотил кита, все равно этому надо было верить и ни о чем не
спрашивать". Додд применяет, как мы видим, более тонкие приемы, но
цель у него та же: заставить людей верить в святость и непогрешимость
Библии, хотя абсолютная несостоятельность подавляющего большинства ее
сказаний бросается в глаза.
К аллегорическому или символическому истолкованию Библии Додд
прибегает и в вопросах морали, причем доходит до удивительного
произвола и софистики. Приведем один пример этого рода.
Он приводит библейский текст, в котором пророк Самуил от имени
бога приказывает царю Саулу: "Теперь иди и порази Амалика (и Иерима),
и истреби все, что у него... и не давай пощады ему, но предай смерти
от мужа до жены, от отрока до грудного младенца"[I книга Царств, гл.
XV, ст. 3.]. Казалось бы, совершенно ясное приказание, тем более что
дальше рассказывается, как оно было выполнено и как Саул "народ весь
истребил мечом"[Там же. ст. 8.], но при этом оставил в живых царя
амаликитян Агата, что вызвало страшный гнев бога и его пророка. Но для
Додда не существует очевидности. Его "нравственное чувство
возмущается" при нормальном истолковании этого библейского текста,
обнаруживающего бесчеловечность ветхозаветной морали. Он признает,
что, когда такие библейские предписания принимаются людьми всерьез,
они "имеют катастрофические последствия для моральных решений и
действий христиан"; в качестве иллюстраций тут же приводятся
исторические примеры жестокостей, чинившихся кромвелевскими войсками в
период английской буржуазной революции или войсками Симона Монфора при
подавлении альбигойцев. Что же, выходит, надо признать, что Библия
вдохновляла самые жестокие и бесчеловечные нравы в истории
человечества?!
Защитник религии, конечно, не может пойти на такое признание.
Оказывается, все надо понимать совсем по-другому, чем сказано в
Библии. Амаликитяне - совсем не амаликитяне, женщины и дети - вовсе не
женщины и дети; люди, которых бог приказывает беспощадно истреблять -
не люди, а "духовные силы зла", находящиеся в нашем сердце; с ними мы
находимся в непримиримой борьбе и должны их уничтожать. "При таком
восприятии, - утверждает в заключение хитроумный богослов, - все
повествование не только становится безвредным, но приобретает
назидательность"[C.H. Dodd, The Bible to-day, p. 28.]. Один только
вопрос остается открытым: какие существуют основания к тому, чтобы так
изменять весь смысл текста Библии? По какому праву можно вкладывать в
совершенно ясный текст абсолютно не соответствующий ему смысл?
*"Демифологизация" библейских текстов* Последним словом
аллегорического или символического толкования Библии явился лозунг
демифологизации библейских сказаний, провозглашенный недавно
протестантским богословом Рудольфом Бультманом. По поводу этого
лозунга в богословской и вообще в буржуазной литературе был поднят
большой шум. После выхода в 1948 г. основной работы Бультмана "Керигма
и миф" в буржуазной печати даже утверждали, что по своему значению это
событие не уступает такому, как выход в свет книги Д. Штрауса "Жизнь
Иисуса". Что же проповедует Бультман своей пресловутой
демифологизацией?
Он требует отделять керигму (по-гречески керигма означает
провозглашение, проповедь, благую миссию - Heilsbot-schaft) от мифа.
Керигму христианского вероучения следует, по его мнению, принимать и
исповедовать, а мифы - отбросить. Это не значит, что надо отказаться
от Библии как священной книги; она остается таковой, но понимать ее
следует не в мифологическом смысле, ее сказания и легенды надо
трактовать не как сообщения об определенных событиях, имевших
когда-либо место, а в некоем ином смысле.
Мифология, по Бультману, применяет образно-художественные приемы
для выражения "другого мира в терминах этого мира, божественного - в
терминах человеческой жизни, потустороннего - в терминах
посюстороннего". Нельзя считать, что эти приемы точно рассказывают об
исторических событиях так, как последние происходили. И то, что
рассказывается в Библии о действиях бога, надо понимать "не
мифологически, а аналогически", по аналогии с некими другими
событиями. "Мифологию Нового Завета следует рассматривать не со
стороны ее объективирующего содержания представлений
(Vorstellungsgehalt), но со стороны соответствующего этим
представлениям понимания существования (Existenzverstandnis); при
таком понимании истина утверждает веру, которая не обязывает к
признанию картины мира, изображенной в Новом Завете"[Rudolf Bultmann,
Kerygma und Mythos, B. I, Hamburg-Volksdorf 1948, S. 16; цит. по
книге: "Denker und Deuter im heutigen Europa, herausgegeben von Hans
Schwerte und Wilhelm Spengler", Hamburg 1954, S. 83.].
Если понимать Библию не мифологически, а аналогически, то, как
утверждает Бультман, открывается возможность "демифологизировать"
библейские сказания, "сбросить их мифологическую оболочку". При таком
подходе "парадоксы новозаветного учения приводятся к полному решению".
Бультман неоднократно перечисляет ряд весьма конфузных противоречий и
парадоксов, имеющих место в Новом Завете, причем делает вид, что его
"демифологизация" полностью разъясняет их к вящей славе божией и в
соответствии с истиной. На самом деле, конечно, ни та, ни другая цели
не достигаются.
Бультман прямо говорит о своем стремлении найти такую "истину",
которая, не противореча Библии, в то же время не обязывала бы к
признанию тех очевидно несостоятельных библейских легенд, с которыми в
настоящее время трудно согласится даже верующему. Но так как примирить
Библию с истиной невозможно, то богослову приходится прибегать к
словесному туману, в котором делаются неуловимыми ясные очертания
действительной истины. В самом деле, по аналогии с чем следует
толковать библейские сказания? Либо со сказаниями других религий, либо
с некими мистическими "истинами веры", смысл которых вообще недоступен
здравому человеческому разуму. Первое решение Бультман, безусловно, с
негодованием отбросил бы, второе же, видимо, и составляет суть его
концепции. Но во всех случаях эта "новейшая" концепция ничем
существенным не отличается от других разновидностей аллегоризма.
В приведенной выше цитате из книги Бультмана обращает на себя
внимание употребление терминологии, характерной для современной
буржуазной философской школы экзистенциализма. Это не случайно, ибо по
своим философским взглядам Бультман действительно примыкает к
экзистенциалистам. И читатель не должен удивляться поэтому туманности
его точки зрения. Когда он говорит, что в библейских мифах важно не
"объективирующее содержание представлений", а "соответствующее этим
представлениям понимание существования", то он этим только повторяет
идеалистические выверты экзистенциалистов о том, что "существование" -
это не бытие, не объективная реальность, а прежде всего субъективное
сознание человеком его собственного существования. Сами
экзистенциалисты говорят, что эта центральная категория их философии
не поддается более или менее определенному разъяснению и что они
вообще не стремятся к ясности в формулировке своих взглядов. При таких
исходных позициях мистика Филона, Тертуллиана и Бернара Клервосского
при истолковании Библии заменяется или, пожалуй, дополняется не менее
темной и по существу бессмысленной мистикой Ясперса, Габриэля Марселя
и других экзистенциалистов.
Автор лозунга демифологизации стремится отделить Библию от
мифологии всех остальных религий земного шара, показать, что
библейские мифы представляют собой нечто принципиально иное, чем,
например, древнегреческие или ассиро-вавилонские. Но сделать он этого
никак не может. Почему, в самом деле, не демифологизировать любое из
сказаний об Осирисе и Исиде, об Иштар и Мардуке, почему и им нельзя
придать "аналогический" смысл? Произвольность этих приемов совершенно
очевидна. С другой стороны, интересно отметить, что лозунг
демифологизации вызывает явную настороженность со стороны христианских
церковников и богословов. Так, например, в критической статье,
посвященной работам Бультмана, английский богослов Рональд Хепборн
обличает теорию демифологизации последнего в том, что принятое им
"направление мысли заставляет его говорить уклончиво и двусмысленно о
библейских сказаниях"[Ronald W. Hepburn, Demythologizing and the
Problem of Validity, "New Essays in Philosophical Theology, ed. by
Antony Flew and Alasdair Macintyre", London 1955, p. 232.]. Путь
"аналогического", т.е. аллегорического, толкования Библии церковь
всегда считала опасным и чреватым тяжелыми еретическими последствиями.
*Аллегоризм в прошлом* Сам по себе этот путь отнюдь не нов. К
нему, как мы видели, прибегал еще в I веке н.э. иудейский богослов
Филон Александрийский, чтобы сделать Ветхий Завет по возможности
приемлемым для образованных греков и других язычников, которые
смеялись над наивностью библейских сказаний. Находясь под влиянием
греческой идеалистической философии, Филон шел очень далеко в
аллегорическом толковании библейских легенд. Он строил самые натянутые
и искусственные объяснения библейских мифов о построении Каином
города, о преследованиях, которым жена Авраама Сарра подвергала свою
рабыню Агарь, о смешении языков во время сооружения вавилонской башни
и т.д. Четыре ручья райского сада Филон требовал трактовать как четыре
добродетели благочестивого человека; пять городов Содома превратились
у него в пять чувств; страна, из которой ушел Авраам, оказалась
человеческим телом, а родственники, которых он покинул, - членами
этого тела. Таинственный смысл придавал Филон числам; столкнувшись с
числом 4, 6 или 7, он немедленно начинал выискивать, что бы оно
значило, притом, конечно, не в действительном смысле, а в вымышленном,
символическом.
Еврейские раввины в дальнейшем вообще дали удивительные по своей
нелепости образцы казуистического толкования Ветхого Завета. На
протяжении веков они придумывали всевозможные хитросплетения,
приписывая произвольное значение отдельным буквам, а особенно числам,
переставляя отдельные буквы, слова и фразы, вводя буквы и целые слова
из алфавитов других народов и т.д. Оправдание этому нашлось в их же
утверждении о том, что каждый текст Ветхого Завета имеет 70 различных
значений. Даже сам бог, утверждали они, каждый день не менее трех
часов занимается изучением этих значений...
Многие христианские церковники пошли по тому же пути в
истолковании как Ветхого, так и Нового Завета, Климент Александрийский
(умер ок. 215 г.), например, утверждал, что трехдневное путешествие
Авраама к горе Мория следует понимать только как прохождение душою
трех этапов на пути к познанию бога. Описанное в евангелиях чудо
насыщения 5 тысяч человек пятью хлебами и несколькими рыбами оказались
у Климента легко объяснимым таким способом: здесь Иисус насыщал людей
не хлебом и рыбами, а своим учением. Подобно, мол, тому как рыбы
зарождаются в волнах моря, так и учение Христа возникло в волнах
язычества. Что же касается хлеба, то он, как говорится в евангелиях,
был ячменный, а ячмень созревает раньше пшеницы; точно так же
проповедь Христа имела место раньше, чем появились евангелия... Разве
не ясно, что таким способом можно из всего, что угодно, сделать все,
что угодно?!
Христианский богослов III века Ориген утверждал, что библейское
повествование о земном рае также следует понимать иносказательно.
Таким же образом он пытался толковать легенду о сотворении Евы из
ребра Адама. Много споров было среди богословов на тему о том, следует
понимать буквально или иносказательно слова евангелия от Иоанна:
"Иисус дунул, и говорит... примите духа святого"[Евангелие от Иоанна,
гл. XX, ст. 22.]. Ведь в этом тексте святой дух трактуется в самом
материальном смысле, как дыхание, исходившее изо рта Христа! Еще
большие споры вызывало истолкование слов, приписываемых евангелиями
Христу: "приимите, ядите; сие есть тело мое" и "пейте... сие есть
кровь моя". Было много таких богословов и церковных деятелей, которых
коробила очевидная нелепость прямого смысла этих слов: кусок хлеба
после произнесения определенной формулы превращается в кусок богова
тела, а глоток вина - в богову кровь... Они предлагали и это понимать
иносказательно как образ.
Интересно, однако, отметить, что церковь очень часто не шла на
такие "вольные" толкования Библии. Резкий отпор давали им такие
церковные авторитеты, как Иероним; церковные соборы принимали
специальные решения, осуждавшие аллегорическое истолкование Библии.
Так, например, V вселенский собор не только осудил, но и предал
анафеме некоего Федора Мопсуетского, в частности, за то, что он
аллегорически толковал текст о святом духе, исходящем из Христова рта.
Аллегорическое толкование превращения ("пресуществления") хлеба и вина
в тело и кровь было осуждено VII вселенским собором.
Однако, в одном случае церковники всех христианских
вероисповеданий полностью приемлют аллегорическое толкование. Это
относится к "Песни Песней". Как известно, в этом библейском
произведении описываются интимные отношения двух влюбленных, притом с
натуралистическими подробностями, вплоть до неприличных. Оказывается,
что в "Песне Песней" изображено не что иное, как любовь Иисуса Христа
к своей церкви. Правда, невозможно понять, зачем было так красочно
описывать колени церкви, ее грудь и живот, ее ноги и зубы, волосы и
уста, как не понятно и то, что именно из церковных установлений
следует понимать под тем или иным анатомическим обозначением или
почему роман Христа и церкви происходит на ложе из зелени. Зато явно
непристойному месту Библии придан вполне благочестивый вид.
По вопросу о том, следует ли тому или иному библейскому тексту
придавать точный или аллегорический смысл, между церковниками
различных вероисповеданий и даже одних и тех же вероисповеданий всегда
был полный разнобой.
Мы уже говорили выше об обсуждении аллегоризма официальными
церковными инстанциями, в том числе церковными соборами. Основатели
протестантизма Лютер и Кальвин категорически требовали буквального
понимания Библии. Лютер, например, писал, что Моисей "выразился просто
и ясно и его следует понимать без всяких аллегорий и метафор", а
поэтому "мир со всеми его созданиями был сотворен в шесть дней"[См.
Э.Д. Уайт, Борьба религии с наукой, М. 1932, стр. 16,22.]. Другие
церковники утверждали, что во многих случаях точное истолкование
библейского текста просто невозможно и что необходимо придумывать
аллегорические объяснения. Но этой почве часто вспыхивала острая
борьба между разными группами духовенства и богословов. Особенно
усложнилось положение в этом отношении в последнее столетие.
*Модернизм и фундаментализм* Еще в прошлом веке появилось
течение, которое именуется модернизмом. Оно требует приспособления
библейских и прочих религиозных учений к научным данным и вообще к
здравому смыслу. Аллегорическое толкование Библии может, с точки
зрения модернистов, кое-что дать в этом отношении. Модернизм
распространился как в различных вероисповеданиях христианства, так и в
иудейской религии. При этом модернисты тоже не единодушны, среди них
много разногласий, которые все вращаются вокруг вопроса о том, до
каких пределов можно доходить в уступках здравому смыслу. Это очень
острый для них вопрос, связанный с тем, что они должны лавировать
между двумя опасностями: слишком много уступить - значит пожертвовать
Библией, так как тогда ничего не останется от ее сказаний и легенд;
мало уступить - значит оставить в силе все библейские противоречия,
неувязки и несуразности, т.е. опять-таки не суметь защитить ее от
критики. По существу задача, которую модернисты ставят перед собой в
истолковании Библии, неразрешима.
Даже католическая церковь, которая на протяжении столетий
горделиво повторяла, что она "Semper eadem" - всегда одна и та же,
занялась в вопросе об истолковании библейских повествований сложным и
хитрым маневрированием.
На протяжении последнего полустолетия Ватикан в различных
документах - папских энцикликах, решениях и письмах Библейской
комиссии[Отметим такие документы католической церкви, как решение
Библейской комиссии от 1906 г. о моисеевом авторстве Пятикнижия, ее
решение от 1909 г. "Об историческом характере первых трех глав книги
Бытия", энциклику папы Бенедикта XV "Spiritus paraclitus" от 1920 г.,
энциклику папы Пия XII от 1950 г. и, наконец, речь этого папы перед
ватиканской Академией наук от ноября 1951 г.] - неоднократно пытается
осторожно нащупать пути, на которых можно было бы, не разрушая ореола
святости и богодухновенности Библии, отказаться от тех ее положений,
которые в свете современной науки выглядят особенно диковинно.
Многословно и туманно говорится в этих документах о специфичности
древневосточных литературных жанров, о склонности семитических авторов
древности к "гиперболическим формам речи и даже парадоксальным
выражениям, которые служат тому, чтобы некоторые вещи сильней
запечатлевались в нашем сознании"[Messenger E. C., Der Ursprung der
Menschen nach dem Buche genesis, в сборнике: "Gott, Mensch,
Universum", herausgegeben von Jacques de Bivort de la Saudee Craz
1956, S. 217.]. Буквальная истинность некоторых мест Библии признается
"не необходимой и не во всех случаях гарантируемой". Нередко
повторяется, что библейские повествования "направлены к мышлению
малоразвитых людей" и поэтому имеют форму "образной речи". Все эти
приемы должны дать понять, что церковь не настаивает на признании
точного смысла некоторых библейских положений и по существу не
возражает против аллегорического их истолкования. Есть, однако,
некоторые пункты, по которым она никак не соглашается идти на какие бы
то ни было уступки.
Еще в письме Библейской комиссии от 1909 г. были сформулированы
четыре таких пункта, признанные "основными истинами христианской
религии": 1) сотворение всех вещей богом в начале времен; 2) отдельное
сотворение человека; 3) сотворение первой женщины из первого мужчины;
4) единство человеческого рода[См. там же, стр. 221.]. Выступая в 1951
г. с речью перед ватиканской Академией наук, папа Пий XII опять
сформулировал те пункты, которые церковь "твердо устанавливает без
какой бы то ни было возможности аллегорического истолкования"[Там же,
стр. 222.]. Это значит, что церковники идут на уступки в тех случаях,
<< Пред. стр. 23 (из 37) След. >>
Список литературы по разделу