КУДРОВ В МОН КРАХ СОВEТСКОЙ МОДEЛИ ЭКОНОМИКИ М 2000 133 С 2

С началом индустриализации в стране был введён механизм "ножниц цен", в соответствии с которым административно назначаемые цены на промышленные товары для села и сельского хозяйства росли, а цены на сельскохозяйственные продукты снижались. За счёт крестьян проводилась широкомасштабная индустриализация, строились гигантские заводы, крестьянин трудился всё больше, но получал всё меньше.
Одновременно раскручивалась и инфляция. Так, в 1930 г. денежная масса в стране увеличилась на 45%, что было вдвое больше прироста производства промышленных изделий потребительского назначения. В результате, крестьяне отказывались продавать зерно и другие сельскохозяйственные продукты государству, за что и были ликвидированы Сталиным, как класс.
На этом фоне на селе развернулась гигантская по своему размаху насильственная коллективизация 25 млн. крестьянских хозяйств ("эта зверская затея", как говорил Б.Бруцкус), придуманная и разработанная ещё раньше Л.Троцким. Крестьяне на деле лишались своего единственного преимущества, заключавшегося в личной заинтересованности в результатах своего труда, привязанности к своему земельному наделу. И поскольку крестьяне оказали сопротивление, стали резать скот (потери крупного рогатого скота за годы коллективизации составили свыше 16 млн. голов), против них были использованы, помимо общего административного давления, ещё два рычага прямого геноцида: раскулачивание и искусственная организация голода в 1932 и 1933 гг.(повторения голода 1921-1922 гг., спровоцированного политикой "военного коммунизма")12. Создание социалистических государственных латифундий в сельском хозяйстве сразу же гарантировало снабжение хлебом государства (в самих колхозах оплата труда до 1966 г. производилась в натуре, т.е. в трудоднях), хотя урожайность зерна пшеницы практически не превышала уровень 1913 г. (8 ц. с га). Заработали планы заготовок сельхозпродуктов (ностальгическое воспоминание о продразверстке) и радостные рапорта об их выполнении и перевыполнении. Колхозы и лагеря конкретно воплощали в себе старые идеи большевиков о трудовых армиях. В процессе раскулачивания было изгнано на поселение ("лишенцы") или отправлено в ГУЛАГ ("зэки") не менее 5 млн. самых работящих и квалифицированных крестьян. Вместе с акциями по организации голода это привело к гибели примерно 10 млн. человек, при вполне достаточном урожае и значительном экспорте зерна.
Как свидетельствует Л.Троцкий, в самый разгар сплошной коллективизации и голода в деревне жена Сталина, Н.Аллилуева, видимо, под влиянием своего отца, настаивала на необходимости перемены политики в деревне. Кроме того, мать Аллилуевой, тесно связанная с деревней, постоянно рассказывала ей о тех ужасах, которые там творятся. Н.Аллилуева говорила об этом Сталину, который запретил ей встречаться с матерью и принимать ее в Кремле. Аллилуева встречалась с ней в городе, и настроения ее все укреплялись. Однажды на вечеринке, не то у Ворошилова, не то у Горького, Н.Аллилуева осмелилась выступить против Сталина, и он публично обложил ее матом. Придя домой, она покончила с собой13.
Индустриализация и коллективизация привели к запланированному расширению государственной собственности, социализации (коммунизации) экономики, дали в руки руководства страны невиданные доселе ресурсы и возможности делать так, как оно считает нужным. На базе советской модели экономики (СМЭ) в стране была создана мощная материально-техническая база, основанная на сверхмонополизме и сверхконцентрации производства и управления в руках министерств, Госплана и прежде всего ЦК ВКП(б), на предприятиях-гигантах в промышленности и агрофабриках в виде колхозов и совхозов в сельском хозяйстве. Всё это наследство потом станет почти непреодолимым препятствием для всех попыток реальных рыночных преобразований.
Тем не менее не приходится забывать, что эта гигантская концентрация власти в одних руках дополнялась ещё одним важным элементом - расширением функций органов безопасности, НКВД, созданием всесоюзной "устрашилки" - ГУЛАГа, куда отправляли всех недовольных или потенциально несогласных. НКВД имел свои ячейки или своих представителей во всех управленческих структурах, во всех более или менее значимых субъектах общественной жизни страны, осуществляя тотальную слежку за людьми. В концлагерях и тюрьмах за годы советской власти погибло не менее 20 млн. человек14. А это значит, что значительная часть советского общества состояла из людей, которые доносили, обвиняли, допрашивали, судили, сажали, охраняли, этапировали и расстреливали миллионы невинных людей, т.е. соучаствовали в преступлениях. И за всё это ответственность несёт не только Сталин и партия, но и всё общество, весь народ.
В 1936 г. на фоне всех этих преступлений и тотального правового беспредела в стране была принята весьма демократическая Конституция, которая не имела никакого отношения к реальной действительности.
А в Германии в это время набирал силу фашизм. По своему смыслу и духу сталинизм, а точнее весь наш реальный социализм, начиная с Ленина, был предтечей, а потом и в тесной связи с развитием фашизма. Когда ещё Гитлер не был у власти в Германии и фашизм реально победил только в Италии, наш старый русский политик В.Шульгин написал (1926 г.), что "фашизм и коммунизм (ленинизм) два родных брата"15. Именно этим объясняется трогательная любовь Сталина к Гитлеру в 30-е годы, его вера в надёжность и союзничество последнего для нашей страны. Именно Сталин, ВКП(б) и Коминтерн в начале 30-х годов активно выступали против объединения всех антифашистских сил в Германии. Немецкие социал-демократы - главные противники Гитлера - были объявлены "социал-фашистами", правоуклонистами и главной опасностью в развитии прогрессивных общественных процессов в Германии, что и освободило фашистам и их вождю Гитлеру дорогу к власти в 1933 г.
На деле же коммунизм, или "реальный социализм", оказался намного хуже фашизма. Известный разведчик и писатель М.Любимов полагает, например, что "сталинские "органы" в известном смысле перещеголяли гестапо: последнее в основном расправлялось с "чужаками" - евреями, славянами и прочими неарийцами, чекисты же пропускали через мясорубку свой собственный народ и преуспели в этом"16. По имеющимся сводным данным, жертвами государственных репрессий и терроризма с октября 1917 по 1959 гг. стали 66,7 млн.человек17. Это, так сказать, прямые потери. Если же учесть и потери косвенные (неродившиеся дети), то эта цифра перевалит за 100 млн. человек. Академик Н.Петраков всё социалистическое строительство в СССР оценивает, как "экономический эксперимент ценою 150 миллионов жизней". Именно эти слова стали подзаголовком его известной книги "Русская рулетка".
Упор на тяжелую промышленность в процессе индустриализации страны был неразрывно связан с милитаризацией экономики, с подготовкой к будущей войне с перспективой ее перерастания в мировую революцию - главную цель большевизма. Строились тракторные заводы, готовые выпускать не только трактора, но и танки, получило серьезное развитие самолетостроение, производство обычного стрелкового оружия. Начало второй мировой войны Советский Союз встретил по существу в рядах гитлеровской коалиции, став союзником фашистской Германии. Пакт Молотова-Риббентропа от 23 августа 1939 г. создавал надежный тыл для нападения Германии на Польшу, а затем её войне с Францией и Великобританией. Существует мнение, что без советских поставок Гитлер вообще вряд ли бы начал войну в 1939 г.
Начиная с февраля 1940 г., когда между Москвой и Берлином было подписано торговое соглашение, одной только нефти СССР продал Германии 1 млн. тонн. Но, кроме того, поставлялись черные металлы, хром, марганец, фосфаты, медь, олово, никель, каучук, а также пшеница и соевые бобы. СССР в значительной мере свёл на нет и эффект от морской блокады Германии и, кроме того, закупал для неё сырье в третьих странах. Сталин хотел перехитрить Гитлера и направить Германию на войну с Францией и Великобританией, тем самым ослабив систему капитализма. На этом пути ему виделись радужные перспективы для мировой революции. Но он жестоко просчитался: гитлеровская Германия в конце концов напала на Советский Союз.
Тем не менее производство в стране росло, жизненный уровень населения после снижения в начале 30-х гг. стал повышаться, и перед войной плановая система обеспечивала довольно сносную реальную зарплату, сносный (без излишков и экстравагантностей) товарный набор для семьи, что вместе с отсутствием безработицы, бесплатностью образования, медицинского обслуживания и другими сферами общественного потребления создавало у большинства людей впечатление достигнутого достатка и чувство удовлетворения.
Похоже, что правители были вполне удовлетворены тем, что многие советские люди на их глазах превращались в послушных, счастливых и обманутых иллюзиями идиотов. Они были подвергнуты всеобщему идеологическому и властному гипнозу харизматического лидера, отвечали ему верностью и послушанием, боялись отступить от правил и поплатиться за это суровым наказанием, принимали повседневный контроль над собой и поддерживали новую ("самую передовую в мире") власть, живя по существу в уравнительной нищете, полагая, что это вполне достойный уровень жизни.
Надо признать: народ в большинстве своём поддерживал Сталина и созданный им режим, подобно тому, как он поддерживал большевиков в годы гражданской войны. Этот режим в социальном плане опирался на поддержку беднейших слоёв населения, на люмпенов, питавших иллюзии по поводу получения для себя каких-то благ за счёт богатых. Им импонировали простые лозунги, бесплатность образования и здравоохранения, а уничтожение бывших буржуев, кулаков, лавочников, ремесленников и интеллигенции не воспринималось ими как преступление, скорее, как справедливость. Из простых людей к тому же вербовались и послушные начальники, инженеры, преподаватели, учёные. А общий уровень жизни был сер и беден. Лишь через несколько лет миллионы советских солдат и офицеров побывают как победители в Германии, в странах Восточной Европы и воочию убедятся, что советские стандарты экономической и человеческой жизни на порядок ниже капиталистических, в том числе на примере фашистской Германии. И через много-много лет писатель А.Приставкин скажет и спросит нас: "Давайте-ка прежде всего, родимые, всенародно покаемся. Сколь много мы помогли, когда избивали на наших глазах праведных, ну хоть того же Сахарова, да и просто честных граждан? Писали ли мы письма протеста? Выходили ли на улицу, чтобы защитить слабых?"18
В то же время с самого первого своего шага советская модель экономики заработала не только как модель экстенсивного экономического роста, но и как классическая модель ресурсопожирания. Она, как молох, требовала все больше и больше рабочей силы, земли, сырья, основных фондов, капвложений, денег, наконец. Началось все со строительства крупных и даже гигантских предприятий, расширения промышленности на Восток, затем к этому добавилось освоение целины, новых нефте-и газоносных месторождений и кончилось массированным импортом зерна и огромным заимствованием средств у Запада.
Для своего существования советская экономика требовала опережающих темпов роста капвложений и основных фондов. В результате всегда росли капитало-и фондоёмкость производства, первое подразделение общественного производства и группа А промышленности обгоняли в своем развитии второе подразделение и группу Б промышленности. В течение большей части экономической истории СССР норма накопления росла и достигла 40% национального дохода страны, чего не было и не могло быть в мире19. Материалоёмкость производства была столь высока, что любые сравнения со странами с рыночной экономикой оказывались попросту одиозными. Так, по расчётам, проведенным в ИМЭМО, даже в 80-х годах оказывалось, что СССР потреблял сырья и энергии в расчете на единицу конечной продукции в 1,6-2,1 раза больше, чем США20. Производственный аппарат страны рос количественно, но насыщался низкопроизводительными станками и быстро устаревал, что вело к снижению его производительности в расчете на единицу станочного парка или выпуска продукции.
В начале 60-х годов еще сохранялась эйфория по поводу наших возможностей в области научно-технического прогресса (НТП), но затем эффективность НТП в СССР стала постоянно снижаться, что начало отражаться даже на техническом уровне военной техники. Сельское хозяйство, которое в 30-е годы официально считалось чуть ли не самым механизированным и передовым в мире, оказалось в принципе неспособным прокормить свой народ. Начался растущий импорт зерна (в обмен на растущий экспорт нефти и газа), достигший к середине 80-х гг. 44 млн.т. в год21. Крупные заимствования валюты на Западе при М.Горбачёве довели внешний долг страны до 80 млрд. долл. Экономическая система СССР достигла своей полной несостоятельности и развалилась. Но вернемся к анализу процесса формирования советской модели экономики.
Индустриализация и коллективизация в СССР сопровождались расширением и укреплением управленческого аппарата, созданием большевистской элиты послеленинского поколения - советской номенклатуры. Ядром номенклатуры стали руководящие работники партаппарата, но в неё входили и руководящие работники хозяйственных, военных и общественных организаций, к которым присоединились органы НКВД. Общая численность советской номенклатуры, ставшей на деле эксплуататорским классом, не превышала 2 млн. человек22. Эта социальная группа имела невиданные привилегии за государственный счёт, особенно в части использования общественных фондов потребления - квартиры, дачи, автомобили с шофёрами, санатории, поликлиники, больницы, конверты с деньгами помимо зарплаты, продуктовые пайки в спецраспределителях ("кормушках") и т.д. Она имела доступ к специальной информации, поездкам за границу за государственный счёт и т.д.
Помятуя сталинский лозунг "Кадры решают всё!", партия особенно заботилась о социальном клонировании, воспроизводстве советской номенклатуры. Для этого были созданы специальные школы и даже академии. "Начальники" часто были весьма похожи друг на друга в одежде, в манере разговора и общении с людьми, в умении "быть на высоте" и т.д.
В социальном отношении строй, созданный Сталиным, опирался на олигархическую номенклатурную верхушку общества (до 2 млн. человек), которая не стояла в очередях, была хорошо обеспечена. Далее шли 20-25 млн. человек, занимавших среднюю прослойку, и свыше 150 млн. человек - обычный люд, который нещадно эксплуатировался. Разрыв между реальными доходами представителей первой и третьей группы достигал 60 раз, а если из последней взять жителей ГУЛАГа, то многие сотни раз. Одномоментно в ГУЛАГе находилось до 15 млн. человек. Поэтому говорить, по большому счету, о преодолении социального неравенства при социализме не приходится. На деле оно многократно возросло.
Яркую характеристику советского чиновничества дал Л.Троцкий. Ещё в 1932 г. он писал: (Советский) "чиновник меньше всего похож на бесплотного духа. Он ест, пьёт, размножается и заводит себе изрядный живот. Он командует зычным голосом, подбирает снизу верных людей, соблюдает верность начальству, запрещает себя критиковать и в этом видит самую суть генеральной линии. Таких чиновников несколько миллионов, - несколько миллионов! - больше, чем промышленных рабочих в период Октябрьской революции. Большинство этих чиновников никогда не участвовали в классовой борьбе, связанной с жертвами и опасностями. Эти люди в преобладающей массе своей политически родились уже в качестве правящего слоя. За их спиною стоит государственная власть. Она обеспечивает их существование, значительно поднимая их над окружающей массой. Они не знают опасности безработицы, если умеют держать руки по швам. Самые грубые ошибки им прощаются, если они согласны выполнить в нужную минуту роль козла отпущения, сняв ответственность с ближайшего начальства"23.
Скажу более: советская номенклатура лишь прикрывалась марксизмом-ленинизмом, как фиговым листком. На деле же она преследовала максимальное удовлетворение своих постоянно растущих и очень конкретных личных потребностей, которые, как оказывалось, были практически безграничны. Огромная страна с огромным потенциалом и работала на них, на укрепление их власти и благополучия.
К этому следует добавить, что советская номенклатура отличалась низкой культурой, низким уровнем образования и интеллектуального развития. Школы рабочей молодёжи, рабфаки, коммунистические университеты готовили "идейно подготовленных", но малообразованных специалистов и управленцев. Образовательщина, полуинтеллигентность, малокультурность, маловоспитанность и другие "прелести" стали типичными чертами советской номенклатуры. Прав Н.Шмелёв, который пишет: "Режим создавали люмпены. Кого ни возьми, у лидера заочное образование, у других - ветеринарное училище, как у Орджоникидзе или Поскрёбышева. Общий образ - недоучка. Судите по результату, а не числу написанных книг. Не случайно первый удар они нанесли по высоколобым, по тем, кто мог противостоять им в силу образования и воспитания"24.
Достаточно ёмкую и оригинальную характеристику советской правящей элиты даёт академик Н.Петраков, знающий её не понаслышке: "Партийный инкубатор большевиков тиражировал руководителей, обладавших одними и теми же чертами.
Их перечень невелик:
* политический инфантилизм, самовнушённое (а затем внушаемое ближайшим окружением) убеждение в знании основных пружин власти, общественного развития локальных и мировых тенденций. Короче - мнимая интеллектуальная самодостаточность;
* барское отношение к своим соратникам и сотрудникам, атрофия понимания различия между слугой и государственным служащим;
* информационная замкнутость, зависимость от целенаправленно фильтруемой информации;
* физическая зависимость от спецслужб, постепенно трансформирующаяся в потерю чувства политического самосохранения;
* нарастающее презрение к общественному мнению;
* фетиш демагогии, как орудия власти над массами"25.
А в сфере культуры, литературы и искусства шли свои разрушительные процессы.
На протяжении 20-х годов в советской литературе и искусстве господствовал плюрализм, существовали и соревновались между собой разные творческие подходы и направления. Поражало обилие творческих индивидуальностей и талантов. Но уже с конца этого десятилетия (1928 и 1929 гг.) началось партийное наступление на свободу творчества, прямое вмешательство руководства страны в жизнь и деятельность советских писателей, музыкантов, художников. Была поставлена прямая задача: партия выдаёт специальный заказ, а деятели литературы, культуры и искусства должны его выполнять. Партия напрямую руководит творческими работниками, последние должны подчиняться.
Прямым административным вмешательством в литературный процесс стала повседневная работа Главлита, Главреперткома, государственных издательств и т.д.
Сталин поставил задачу перевоспитать писателей и художников, заставить их служить новому строю, новым хозяевам страны. В литературе главным проводником такой линии в конце 20-х годов становится РАПП, запрещены или самораспустились все иные группы и литературные течения ("Леф", ЛЦК и др.), которые процветали в прежние годы. Начались кампании по проработке известных писателей, стремившихся сохранить свою свободу. Они были направлены, в частности, против М.Булгакова, Е.Замятина, Б.Пильняка.
В обществе утверждалось представление о творческом процессе, как о якобы постоянно нуждающемся в опеке, в указаниях и контроле сверху. Эта тенденция развивалась и контроль ужесточался. В 1932 г. РАПП был ликвидирован и затем заменен Союзом советских писателей, ставшим своеобразной казармой и даже ГУЛАГом для нескольких поколений советских писателей. Союз советских писателей "внедрял" социалистический реализм, "воспитывал" своих членов, исключал из своей организации. А в стране всё ужесточался режим нескончаемых гонений и арестов неугодных.
Итак, покончив с оппозицией и упрятав в ГУЛАГ всех потенциально непокорных, Сталин стал абсолютным диктатором и властителем огромной страны, всего, что в ней находилось. Повсюду и во всем интересы вождя и новой советской элиты отождествлялись с государственными интересами. Культ вождя, который берёт на себя ответственность по созданию передового общественного строя, ведёт народ к светлому будущему, которое обеспечит ему процветание, обеспечивает защиту от врагов и т.д., т.е. культ отца нации, стал со временем гражданской религией, одним из устоев "реального социализма" в стране. При этом коммунистическую партию, или партию большевиков, Сталин рассматривал как орден меченосцев, орудие укрепления своей власти и реализации коммунистических идеалов.
В беседе с представителем КПГ В.Герцогом еще в феврале 1925 г. он говорил, что партия должна рассматривать себя, "как высшую форму классового объединения пролетариата, призванную руководить всеми остальными формами пролетарских организаций ... (При этом необходимо), чтобы каждый шаг партии и каждое ее выступление естественно вели к революционизированию масс, к подготовке и воспитанию широких масс рабочего класса в духе революции... чтобы партия умела сочетать в своей работе непримиримую революционность с коренными интересами пролетарской революции... чтобы партия систематически улучшала социальный состав своих организаций и очищала себя от разлагающих оппортунистических элементов ... чтобы партия выработала железную пролетарскую дисциплину, выросшую на основе идейной спаянности, ясности целей движения, единства практических действий..."26.
В хозяйственной жизни страны всё возрастающую роль играло директивное централизованное планирование, которое охватывало с каждым годом нарастающее число продуктов, услуг и сфер экономической и иной деятельности. План завязывал в один кулак все производство, всех работников, всех потребителей, определял перспективы развития страны. Не сам человек или его семья стали определять, что ему производить, потреблять, покупать, а план, спущенный сверху. Такое идеалистическое представление о государстве и партии, которые якобы заранее и намного лучше любого жителя страны знают, что ему нужно, сочеталось с другим не менее утопическим представлением о самом человеке, который якобы должен прежде всего преследовать не свои личные интересы, а служить интересам государства и общества, быть чуждым частной собственности и ожидать всеобщего счастья и благополучия в отдаленном коммунистическом будущем. На фоне социальных трудностей в стране и строгостей на производстве утопический коммунистический рай представлялся в предельно розовом свете. При этом плановая экономика, как мы помним, стала опираться не на мелкие и средние предприятия, а на крупные и предельно крупные. Вся экономическая система страны, включая структуру производства и производственного аппарата, механизмы хозяйственных связей, стереотипы поведения людей и т.д. формировались без учёта рыночных ориентиров, а лишь в расчёте на государственное распределение ресурсов и планово-административные целеуказания и контроль.
Всё сказанное дополнялось сплошной идеологизацией науки, образования, производственной и всякой иной деятельности. В соответствии с наукой всех наук - марксизмом-ленинизмом - в основе реального социализма лежит только одна форма собственности, а именно - общественная, или государственная. Что, кому и как производить, решает научно-обоснованный план, составленный самыми грамотными в мире экономистами и плановиками. По какой цене продавать - решают государственные органы ценообразования. Коммерческие банки не нужны, так как все госпредприятия финансируются из госбюджета. В экономике страны преимущественное развитие по плану получает не продукция, нужная людям, а средства производства, особенно тяжелая промышленность.
Достигается якобы гармония в структуре производства, его техническом аппарате и занятости. И целью провозглашалось удовлетворение всех потребностей населения. "Преимущества" плановой системы упрямо вдалбливались в сознание людей, которым не позволялось подвергать их сомнению. Марксизм-ленинизм превратился в государственную идеологию, в своего рода катехизис с набором обязательных (и часто примитивных) формулировок. Эта "тотальная наука" определяла тем не менее все стороны советской жизни.
Общественные науки вообще были объявлены "партийными науками", призванными защищать интересы рабочего класса (читай: номенклатуры) и мировой революции. По существу, создавалась система псевдонаук, обслуживающих правителей страны. Сталин особо поощрял многие псевдонауки и многих псевдоучёных. Самыми яркими примерами этого являются Лысенко в биологии, Минц и Федосеев в философии и т.д. Сталин поощрял многочисленные публикации не только поэм, романов и од, восхвалявших его и его дела, но и подобного же рода "научных трудов". Более того, уже в 30-е годы он сам стал высшим авторитетом в любой отрасли науки и виде искусства.
Образовавшийся дефицит большинства товаров, скрытая инфляция и поразительная неэффективность производства в советские времена, сознательная ложь в статистике, как правило, не подвергались исследованиям и научному обсуждению. Партийная идеология стала большевистской религией, которой должны были служить все граждане страны, включая ученых. А чтобы не было никаких отклонений, была сформирована жесточайшая цензура и проводились гонения на уклонистов и отщепенцев, которые быстро исчезали не только с работы, но и из жизни. Отклики прежних гонений слышны и до сих пор.
Сразу же после войны зародилась иллюзия, что в благодарность за непомерные жертвы и победу в войне Сталин дарует стране демократию и свободу. Однако страх перед возможностью привнесения в СССР заразительных идей и примеров из западной жизни, почерпнутых советскими солдатами и офицерами, находившимися в 1945-1948 гг. в странах Европы (по примеру восстания декабристов в 1825 г.), побудил "вождя народов" вновь вернуться к террору.
Подавление первых ощущений возможного пришествия свободы и новой жизни началось уже вскоре после окончания войны. В августе 1946 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград"". Жертвами стали такие удивительные писатели, как М.Зощенко и А.Ахматова. В постановлении говорилось, что эти люди "тянули советскую литературу в болото безыдейности, беспринципности, формализма, низкопоклонства перед гниющей, упадочной буржуазной культурой"27. Это постановление в обязательном порядке изучали и одобряли на партийных собраниях, в учебных заведениях по всей стране.
Затем последовали аресты и суды над рядом учёных, убийство Михоэлса, кампания против космополитов и евреев. Но в это же время (январь 1948 г.) было принято ещё одно важное постановление ЦК ВКП(б). Теперь уже по композиторам Мурадели, Шостаковичу и Прокофьеву, которые были объявлены сторонниками "антинародного формалистического направления в музыке, как проявления буржуазного влияния, проповедующего безыдейность, преклонение перед разлагающейся буржуазной культурой Запада"28.
В 1948 г. началась кампания лысенковцев, поддержанная лично Сталиным, против "реакционной генетики". Ещё до войны был арестован и затем погиб в тюрьме гениальный биолог, академик Н.И.Вавилов - главный оппонент Т.Лысенко. Теперь уничтожению подверглось целое направление в науке, многие учёные были изгнаны с работы. В 1949 г. - знаменитое "ленинградское дело", по которому было расстреляно около 200 человек, в том числе Н.Вознесенский, А.Кузнецов. В 1952 г. - "дело врачей". В официальном сообщении по этому сфабрикованному делу говорилось, что "органами государственной безопасности... раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза... Шпионы, отравители, убийцы, продавшиеся иностранным разведкам, надев на себя маску профессоров-врачей... используя оказываемое им доверие, творили свое чёрное дело..."29.
Это было начало для решения вопроса о массовой депортации евреев в Сибирь, где уже была сформирована Еврейская автономная область. Но смерть тирана помешала осуществить эти замыслы, хотя уже спешно строились новые бараки в ГУЛАГе, заготавливались товарные вагоны, составлялись списки потенциальных "врагов народа". После смерти Сталина 5 марта 1953 г. уже 4 апреля в газетах появилось официальное сообщение МВД о том, что все обвинения, выдвинутые по "делу врачей", "являются ложными, а документальные данные, на которые опирались работники следствия, несостоятельны".
В конце 1952 г. появилась последняя работа Сталина - "Экономические проблемы социализма в СССР". В ней доказывалось, что товарное производство при социализме - "особого рода" и существует лишь потому, что в экономике СССР ещё не всё было огосударствлено. Где государственная собственность, там нет и не может быть товарного производства. И по мере развития обобществления производства, в частности, перерастания колхозов в совхозы, товарное производство будет заменяться прямым продуктообменом. Такой вывод не оставлял надежд на рост эффективности производства в условиях "реального социализма".
Теперь можно подойти к определению сути созданной в СССР экономической модели. Эта модель нерыночной, командно-административной экономики, экономики тоталитарного государства со сверхцентрализованным управлением сверху вниз, заменившим собой традиционные горизонтальные рыночные связи. Советская модель экономики включает в себя следующие составляющие элементы:
- однопартийная система с полным контролем со стороны партийных органов всех сторон экономической и социальной жизни страны;
- государственная собственность на средства производства;
- централизованное управление и планирование экономики;
- наличие правящей номенклатуры - чиновников особого советского типа, преданных идее и вышестоящему начальству, готовых на любую "туфту" во имя достижения заданных показателей и удачного рапортования;
- строгая приверженность государственной идеологии и широкая пропаганда "преимуществ и успехов" реального социализма;
- изоляция от всего мира, внешняя торговля на базе государственной монополии.
Власть - это главное дело и главная забота системы реального социализма, которую создал Сталин30. Она проводилась в жизнь с помощью четкой и ясной, как в армии, иерархии управленческого аппарата: по партийной линии - Генеральный секретарь, Политбюро, ЦК ВКП(б), республиканские, областные и районные партийные комитеты (все они занимались управлением, в том числе и экономикой, дублируя органы хозяйственного управления), парткомы во всех организациях; по хозяйственной линии - Совмин, Госплан, министерства и предприятия; по линии так называемой безопасности, а точнее тотальной слежки - НКВД (потом МГБ, КГБ), который имел свои ячейки и тайных агентов во всех иных управленческих структурах, во всех без исключения субъектах общественной жизни страны.
Так, лозунг об освобождении трудящихся от эксплуатации капиталом на деле обернулся неизмеримо более жестокой эксплуатацией народа государством и партией. Ведь именно в условиях реального социализма человек зависел от государства и партии буквально во всем - в работе, в образовании, в мышлении, в регламентации образа жизни и частной жизни. Государство - единственный работодатель и инвестор, от него никуда не уйти. Даже обычные человеческие ценности - порядочность, честность - стали рассматриваться через призму классового подхода и большевистских идеалов: порядочно то, что выгодно делу социализма, делу партии и революции во всем мире. Под прикрытием такого подхода можно было красть, убивать, издеваться над людьми, предавать, изгонять из собственных жилищ.
Все три иерархии вертикального централизованного управления были тесно взаимосвязаны. При этом НКВД по заданию партии на деле стал цепным псом руководителей и номенклатуры, следил за тем, что думает и говорит народ, преследовал многих людей не только за их убеждения, но и просто за неосторожно оброненное слово. По существу шёл процесс кегебизации всей страны. Это низшая форма социальной организации общества, для которой самое страшное - это нормальная человеческая жизнь в условиях гласности, реального осуществления прав человека. Это враждебная человеку общественная форма, одна из самых несправедливых в истории человечества.
Создание СМЭ базировалось на ликвидации частной собственности и предпринимательства и создании на их месте чуть ли не всеохватной государственной собственности, огромного бюрократического аппарата управления и планирования. Государственная собственность означала прежде всего её обезличивание, создание атмосферы всеобщей внутренней незаинтересованности и ожиданий указаний от начальства. Замена частных предпринимателей госаппаратом означала переход от экономики конкурентной и инициативной к экономике приказов и послушания. Внутренние, эндогенные, стимулы или побудительные силы были заменены силами внешними, экзогенными, приказными. Росли обезличенные фонды, масштабы неиспользуемых ресурсов, все финансирование осуществлялось из госбюджета, не работали экономические рычаги и стимулы, все стали бегать за "дефицитом". Производить "дефицит" было очень выгодно.
Аккумулируемые государством огромные финансовые ресурсы направлялись на строительство гигантских предприятий, "строек коммунизма", на общественные фонды потребления при поддержании средней заработной платы на низком уровне. При этом государственные ресурсы были ориентированы на выпуск продукции, качество и ассортимент которой не получал общественного признания, как это делается на основе рыночного механизма спроса и предложения. Они просто были результатом субъективных командных решений сверху, выдаваемых якобы за решения, имеющие общественно-необходимый характер. Общественная рациональность и экономичность производства также не были присущи СМЭ. Экономическая система социализма не давала никаких сигналов хозяйствующим субъектам, что производить и потреблять, распределение получаемых доходов не зависело от результатов производства и определялось совсем другими факторами.
Верхи такой системы всегда ожидали, что хозяйствующие субъекты будут себя вести так, как предписывают плановые задания и приказы соответствующих министерств и ведомств. Когда же оказывалось, что эти ожидания не оправдываются, то считалось, что виновна не система, а люди. Получалось, что система-то хорошая, а вот люди никуда не годятся.
В нормальных же условиях хозяйство страны двигают внутренние мотивированные предприниматели и менеджеры. Именно они конкретно распоряжаются имеющимися факторами производства и комбинируют их взаимодействие так, чтобы производить пользующуюся спросом продукцию с наименьшими затратами. Когда спрос на эту продукцию начинает насыщаться, они же должны найти новую, назревающую потребность и вновь рациональные способы её удовлетворения. В числе последних все нарастающую роль приобретают нововведения.
Построенная же у нас СМЭ, вся экономическая и общественная система на деле оказались несостоятельными. Эта модель и эта система исходили из того, что число экзогенно, "телеологически" задаются соответствующие параметры производства и распределения продукции и весь народ существует лишь для того, чтобы производить сталь, уголь, цемент, машины, зерно и другую продукцию, строить новые заводы и фабрики. На деле же и по глубинному смыслу сам экономический механизм должен заинтересовывать людей в производстве и НТП, и люди сами должны решать, где им работать, что производить и покупать, куда девать свои сбережения и иметь ли собственность в качестве гарантии личного благосостояния и свободы.
Следствием созданной в СССР экономической модели стали снижение трудовой мотивации, хищническое отношение к ничьей собственности, развитие теневой экономики, отсутствие органического научно-технического прогресса, растущая зависимость от западных технических новшеств, перенакопление экономики излишками ресурсов труда, капитала и материалов, рост дефицита и т.д. Но самое страшное - это порча людей. Людей такая система делала несамостоятельными, отучала их думать и анализировать, приучала к послушанию и даже холопству, к постоянному ожиданию команды сверху, к безответственности и безынициативности. Наоборот, начальники сплошь и рядом теряли профессионализм, занимались "общим руководством" и всяческим угождением вышестоящим инстанциям, умело приспосабливались к выживанию. Номенклатурные привилегии верхов стимулировали массовый карьеризм, приспособленчество, стремление залезть повыше по социальной лестнице, не считаясь со средствами.
В свою очередь сама номенклатура со временем все больше отходила от своих утопических целеполаганий ("догнать Америку", построить коммунизм к 1980 г. и т.д.) и все больше сосредотачивалась исключительно на собственных интересах. И Сталин, и созданная им экономическая модель вполне устраивали новую советскую номенклатуру. Но централизованное государственное планирование производства и распределения продукции создало на деле не только самую громоздкую, но и самую неэффективную систему, породившую невиданную расточительность факторов производства и принудительный труд.
Апогеем в демонстрации "преимуществ" сталинской модели экономики стал период брежневизма, или застоя (1964-1982 гг.), когда заложенные в этой модели принципы и административные механизмы стали давать те реальные результаты, которые рано или поздно они и должны были дать.
Это - отторжение всех попыток реальных рыночных реформ и перехода к интенсификации производства. Это - апатия к научно-техническому прогрессу. Это - превращение власти как в центре, так и на местах в узкие группы "единомышленников", защищающих нетленные "социалистические ценности" Это - неостановимое снижение эффективности производства, темпов его роста, нарастание социального недовольства и зависимости от помощи Запада.
Справедливости ради, надо сказать, что в 60-70ые годы под руководством А.Косыгина были сделаны две важные попытки осуществления рыночных реформ (1965 и 1979 гг.). Много говорилось о переводе государственных предприятий на полный хозрасчёт, о необходимости ориентации производства на такие показатели, как прибыль и рентабельность, о правах предприятий на свободную реализацию сверхплановой продукции и т.д. Однако отраслевые министерства не поступились своей властью и сделали всё, чтобы предприятия не получили слишком много экономической свободы.
Основные идеи косыгинских реформ были реализованы в годы горбачёвской перестройки. Всё это привело к развитию рыночных отношений, интеграции рыночных механизмов в плановую систему и даже к ликвидации Госплана СССР. Однако это не создало настоящего рынка, не привело к отказу от СМЭ, а лишь стимулировало развитие по ложному пути - по пути "рыночного социализма".
Но не приходится забывать, что попытка Чехословакии в 1968 г. пойти по пути "рыночного социализма", по пути построения "социализма с человеческим лицом" закончилась крахом. Более того, в связи с событиями в Чехословакии и в СССР прекратились попытки частичных реформ, возникла реальная опасность официальной реабилитации Сталина и его преступлений. Общество находилось в ожидании возврата к прежним дохрущёвским временам.
А ситуация в экономике всё ухудшалась. 70-е годы вновь продемонстрировали неспособность "реального социализма" к трансформации, а его руководителей к проведению реальных реформ, темпы роста производства снижались, социальные проблемы накапливались. Бывший помощник Л.Брежнева А.Черняев вспоминает 80-е годы: "Экономика страны производила совершенно безнадежное впечатление. С продовольствием становилось все хуже и хуже. Особенно ощутимо это было после "олимпийского изобилия". Очереди удлинились. Но не было ни сыра, ни муки, ни капусты, ни моркови, ни свеклы, ни картошки. И это в сентябре! Колбасу, как только она появлялась на прилавках, растаскивали иногородние... Что наш "реальный социализм" погряз в тяжелейшем морально-экономическом кризисе, свидетельствовало такое, казалось, немыслимое с 20-х годов явление, как забастовки"31.
Скука, унылость и серость были характерными чертами внутриполитической ситуации в обществе. Делать вид, что работаешь, а также делать вид, что платишь за труд - было обычной практикой на производстве. В стране процветали беспринципность, нетребовательность, всепрощенчество и пустословие. Но при этом продолжалось преследование инакомыслия, диссидентов, церкви и т.д.
Из колхозов уходили последние признаки кооперативных отношений, которые заменялись огосударствлением, превращением колхозов в совхозы, усилением бюрократического командования и ухудшением качества работы. Официально считалось, что колхозная форма собственности является низшей по сравнению с государственной и поскорее надо "стирать грани" между колхозами и совхозами. А колхозники превращались постепенно в наёмных рабочих, все более оторванных от своей земли. Разбазаривание ресурсов и нарастающая неэффективность во всём хозяйстве страны стали нормой повседневной жизни.
Напомню известные факты. Почти 1/3 урожая уже постоянно и ежегодно уходила в потери, 1/3 занятой рабочей силы представляла собой скрытую безработицу, т.к. практически не работала, хотя и получала зарплату, размеры теневой экономики достигали 25% ВНП. Приписки выпуска продукции получили широкое распространение и в ряде случаев (например, в Узбекистане) достигали непомерных масштабов. Ненужных товаров, вообще не пользующихся спросом, выпускалось до 25% всего производства32. Вот что пишет по этому поводу бывший министр экономики РФ Я.Уринсон: (Советские) "предприятия не умели работать на платёжеспособный спрос. Долгие десятилетия они производили товары только по плану, причем часть этих товаров по плану же и реализовывалась, а другая или шла на склад, или просто уничтожалась. Я долгое время работал в ГВЦ Госплана СССР, и до сих пор помню, как в конце каждого года создавались комиссии, которые делали сводку товаров, подлежащих уничтожению. Цифры достигали фантастических размеров, например, по обуви, по мужским пальто с меховыми воротниками и т.д. Нереализованные запасы свозились в одно место, создавались специальные комиссии из представителей Госплана, ЦСУ, министерств, местных партийных органов и сжигалось, разбивалось, уничтожалось огромное количество разных продуктов. Также всем хорошо известны и имевшие тогда место потери в первую очередь сельхозпродукции. По дороге от поля до стола потребителя терялось около трети урожая. Таким образом, значительная часть товарной массы, как оказывалось, входила в совокупный общественный продукт, учитывалась в его объёмах, но по сути товарной массой не являлась, не имела реальной рыночной цены"33.
Примерно половина рабочих в промышленности была занята ручным трудом. Объем незавершенного строительства достигал величины годовых капвложений. Размах коррупции и иных злоупотреблений (например, валютных) получил огромные размеры. Многие заводы и даже отрасли были планово-убыточными и сидели на дотациях. Общественные фонды потребления могли существовать только за счёт недооплаты труда в сфере материального производства. Государственные финансы находились в катастрофическом положении.
Но ситуация все ухудшалась. В 1982 г. производительность труда в народном хозяйстве уже была на 1/3 ниже, чем в среднем в 1966-1976 гг., среднегодовой прирост ВНП в 1975-1985 гг. был равен лишь половине его прироста в 1960-1975 гг., эффективность производства (факторная производительность) в 1981-1985 гг. также была равна 50% от уровня 1975-1980 гг.34. С конца 70-х годов по реальному счету началось снижение объемов производимого ВНП, которое продолжалось практически более 20 лет, вплоть до 1999 г. Советская система и СМЭ постепенно превращались в орудие самосохранения и обеспечения собственной стабильности. И похоже, Запад понял, что "реальный социализм" умирает своей естественной смертью.
В годы горбачёвской перестройки также не удалось преодолеть неблагоприятных тенденций, связанных с угасанием советской экономики. Вот что пишет об этом периоде бывший соратник Б.Н.Ельцина М.Полторанин: "В принципе мы, как и шестидесятники, не стремились к радикальной революции: всё к чёрту снести, все основы социализма разрушить. Нет, мы говорили, что есть базовые принципы и нужно их держаться, но эти базовые принципы надо очистить от шелухи, коросты, которые покрыли здоровое тело партии за десятилетия. Ведь ни для кого не секрет, что процветали коррупция, кумовство, клановость. Шутка шуткой, а в ней была правда, когда говорили, что партийные работники начали построение коммунизма каждый персонально для себя"35.
В годы "реального социализма" при правлении Л.Брежнева советская экономика почти уже и не работала, проблемы не решались, бесхозяйственность и коррупция правящих кругов расцветали пышным цветом. Атмосфера безответственности и вседозволенности, самовосхваления и торжества посредственности стала обычной чертой "социалистического образа жизни".
Парадокс в том, что марксизм учил тому, что развитие производительных сил является мотором общественного и экономического прогресса, но на деле он привёл к формированию тоталитарной экономической модели без конкуренции и рынка, без мотивации к труду и НТП. Марксизм учил и тому, что мелкие предприятия постепенно исчезают и остаются лишь крупные и крупнейшие, как наиболее эффективные. Многие советские экономисты обращали внимание на чрезмерно большой, далекий от оптимального размер промышленных предприятий. Так, по последним данным в 1996 г. из 5885 видов машиностроительной продукции 5120, или 87%, выпускались одним производителем; из всей номенклатуры продукции 30-40% её видов производилось только одним предприятием или объединением; средний размер промышленного предприятия был в 10 раз больше, чем в США36. Крупные предприятия становились все менее управляемыми и более неэффективными, неспособными быстро воспринимать достижения развития науки и техники. Это ещё более усугубляло неэффективность СМЭ. Всё очевиднее становился тот факт, что СМЭ могла работать лишь при крайне неэффективном использовании и перенакоплении всех ресурсов. Лень и имитация работы во многих случаях стали нормой советской трудовой "этики", а производительный, эффективный и честный труд встречался всё реже и реже.
На базе несрабатываемости экономической модели "реального социализма", замедления темпов экономического роста и нарастания трудностей в социальной и экономической жизни общества вызревал необратимый процесс широкого социального напряжения, недовольства значительной части советских людей условиями труда и жизни. Как пишет первый заместитель председателя КГБ Ф.Бобков, уже "в конце пятидесятых годов в разных городах вспыхивали волнения по всевозможным поводам. Чаще всего они были направлены против действий милиции, но иногда толпа громила и помещения райкомов и обкомов партии. Потом массовые беспорядки стали возникать чуть ли не каждый год, в них втягивались тысячи людей. Нередко в наведении порядка участвовали подразделения Советской Армии...".
Тем не менее КГБ продолжал оставаться гигантской организацией, огромным оплотом "реального социализма", созданного в нашей стране. По словам бывшего председателя КГБ В.Бакатина, в 1991 г. численность сотрудников этой организации составляла 720 тыс. человек, включая погранвойска (220 тыс. человек)37. Это больше, чем в США, больше, чем во всей Западной Европе. КГБ имел свои НИИ, вузы, силы специального назначения - дивизии, диверсионные и особые подразделения типа "Альфа", "Каскад", "Зенит". Но главное, он имел несметную армию тайных осведомителей, так называемых стукачей. По имеющимся оценкам, возможно, 30% взрослого населения страны сотрудничало в этом качестве с КГБ38. И когда СССР уже стал разваливаться под влиянием внутренних противоречий, нарастания национально-освободительного движения в республиках, КГБ возглавил подготовку и проведение августовского путча 1991 г., чтобы не дать стране встать на путь свободного экономического и политического развития. Вот что писал бывший гекечепист и Председатель КГБ СССР В.Крючков ещё в декабре 1990 г. в своей докладной записке М.Горбачёву: "С учётом особенностей структуры экономики СССР, невосприятия значительной частью граждан даже примитивных форм рыночных отношений требует большой осмотрительности, осторожности и выверенности каждый последующий шаг при решении проблемы перехода к рынку. Расчёт на форсированное внедрение рыночных отношений может обойтись стране непомерно дорого... Анализ сложившейся ситуации требует серьёзного критического осмысления того, насколько адекватны сформулированные почти шесть лет назад понятия демократизации и гласности их нынешнему практическому воплощению. Нельзя не видеть, что на определенном этапе антисоциалистические круги осуществили подмену их содержания, навязывают обществу видение перестройки не как обновления социализма, а как неизбежное возвращение в "русло мировой цивилизации" - капитализма"39.
Всё это очень созвучно нынешним настроениям оппозиции реформам в российском обществе, которая не прочь восстановить старую СМЭ. Вспомним, что после неудачного августовского путча в 1991 г., ареста организаторов ГКЧП во главе с реальным его руководителем В.Крючковым и запретом КПСС образовался вакуум на стороне политической оппозиции. Однако постепенно этот вакуум заполнялся новой крепнущей оппозицией сначала во главе с Р.Хасбулатовым, затем Г.Зюгановым.
В годы брежневизма, казалось, что страна совсем утратила силы и способности к развитию. Но советская экономическая наука и особенно партийная пропаганда по-прежнему взахлёб выявляли успехи и преимущества социализма как общественной системы, успехи и преимущества его экономической модели.
К сожалению, советская экономическая наука ни разу не сказала, что выбор сталинской экономической модели для нашей страны был огромной политической и экономической ошибкой. Наибольшее, на что эта наука оказалась способна, уже после смерти Сталина, точнее с начала 60-х годов, - предлагать эту модель по-разному корректировать, улучшать, совершенствовать, насыщая какими-то элементами рынка, и направлять в сторону формирования так называемого "рыночного социализма". Эта наука никогда не предлагала сложившуюся при Сталине экономическую модель разрушить или отказаться от неё, что предлагали в 60-80-е годы отдельные польские и венгерские экономисты. Права академик Т.Заславская, когда отметила, что советская экономическая наука "оказалась бессильной понять подлинную природу советского общества, закономерности и механизм его развития, чрезмерно идеологизированное общественное сознание во многом утратило способность к критике, перестало отличать ложь от истины, стало очень консервативным"40. И не менее прав академик С.Шаталин, который также честно признал, что "многие наши представления о социалистической экономике, её неотъемлемых чертах были попросту ложными. Их следует пересмотреть"41. Речь идёт о "научном" приукрашивании образа социализма и его экономики, столь типичном для советской экономической науки.
Советская экономическая наука, кроме того, имела прямую установку на укрепление культа личности любого очередного генсека в партии и вождя в стране, на развитие и пропаганду марксистско-ленинской идеологии. В результате и Ленин, и Сталин стали у нас религиозными символами, вездесущими и бессмертными образами, которые живы и до сих пор. Они выполняют свою роль, влияют на значительную часть нашего общества, как образы отцов-покровителей, защитников простых людей и т.д. Этот "призрак коммунизма" тоже нуждается в глубокой научной оценке.
И это все происходило даже тогда, когда вокруг нас в странах Запада уже шла научно-техническая революция, рыночная система поднялась на очень высокий уровень, став базой значительного повышения жизненного уровня людей, ускорения разработок новой техники, развития интеграционных процессов, а в таких социалистических странах, как Венгрия и Югославия (потом к ним присоединилась Польша), начали с упоением строить "рыночный социализм" ("гуляш-социализм", как потом определят те же венгры), от которого они затем отказались. Но наша советская экономическая наука явно плелась в хвосте этих объективных процессов и порой принципиально противилась им.
А между тем именно советская экономическая практика, в период НЭПа уже в 20-30-е годы породила на Западе, несмотря на его принципиальное отторжение социализма, поток идей, получивших потом оформление в виде концепции "рыночного социализма". Одним из основателей этой концепции стал известный польский экономист О.Ланге, выпустивший в середине 30-х годов ряд работ по этому вопросу. Против него уже тогда резко выступили Л.Мизес и Ф.Хайек.
О.Ланге считал, что при социализме государство может устанавливать равновесные цены, использовать рыночные механизмы, в частности, самоокупаемость. В СССР в то время об этом не было и речи, а если кто и заикался, например, о хозрасчете, то его немедленно убирали. Но после войны польские, венгерские и югославские экономисты стали активно развивать идеи Ланге, они получили отражение в хозяйственном управлении их стран и перекочевали в СССР. Тем не менее "рыночный социализм" оказался ложной целью и нигде не только не закрепился, но и не сохранился. Жизнь убедительно показала, что "рыночный социализм" - это промежуточность и нестабильность, это пламя и лед, постоянная внутренняя противоречивость. Даже самые ярые сторонники "рыночного социализма" в сегодняшних Польше и Венгрии перешли на сторону концепции реального рынка в условиях смешанной экономики. В нашей же стране эти идеи претерпели расцвет в годы горбачевской перестройки, да и сейчас их сторонников пока еще довольно много. Однако растет число и сторонников "народного капитализма", эффективного, гибкого с четкой социальной ориентацией.
Тем не менее все, что произошло с нами в советские времена, и октябрьский переворот 1917 г., и "военный коммунизм", и советский тоталитаризм, начиная с 30-х годов, было предвидено и предсказано, как уже говорилось, многими учёными и политическими деятелями, в частности, Г.В.Плехановым. Еще в июле 1917 г. он писал: "Требуемая Лениным диктатура пролетариата и крестьянства была бы большим несчастьем для нашей страны, так как при нынешних условиях она породила бы анархию... Перспектива гражданской войны должна приводить в содрогание каждого сознательного революционера наших дней... Когда сторонники Ленина начинают гражданскую войну, демократическое большинство обязано защищать свою позицию и своё правительство... Проклятие тем, которые начинают гражданскую войну в эту тяжелую для России годину"42.
В мае 1917 г. он писал: "Не во всякое данное время можно перестроить общество на социалистической основе. Социалистический строй предполагает по крайней мере два непременных условия: 1) высокую степень развития производительных сил (так называемой техники); 2) весьма высокий уровень сознательности в трудящемся населении страны. Там, где отсутствуют эти два необходимых условия, не может быть и речи об организации социалистического способа производства. Если бы рабочие попытались организовать его при отсутствии указанных условий, то из их попытки не вышло бы ничего хорошего. Им удалось бы организовать только голод... Неизбежным следствием "организации голода" явился бы жестокий экономический кризис, после которого рабочие оказались бы в положении гораздо более невыгодном, чем то, в котором находились они до своей попытки"43.
И теперь по прошествии многих десятилетий, когда реальный социализм отодвинут в угол современной истории, когда он уже практически исчез из современной Европы, потерпел сокрушительное поражение в России, хотя и оставил в ней свои следы, но еще живет в Китае, Северной Корее и на Кубе, следует дать принципиальную оценку предвидению Г.В.Плеханова. Г.Плеханов отмечал у большевиков отход от марксизма, утопизм, ностальгическое стремление к захвату власти, наплевательское отношение к судьбам страны и её народу, анархизм, сектантство, демагогичность и многое, многое другое. Он предупреждал о грядущей катастрофе. И он, а не Ленин и большевики, оказался прав. Он смотрел намного дальше, был мудрее, его прогноз подтвердила сама жизнь.
Итак, та модель хозяйствования, которая была создана в бывшем Советском Союзе, коренным образом отличалась от традиционной рыночной. В отличие от последней, где государство регулирует деятельность хозяйствующих объектов лишь косвенным путём с помощью кредитно-денежной, финансовой политики, социалистическая, точнее сталинская, модель хозяйствования построена на прямом администрировании, жёсткой централизации управления, что лишает хозяйствующие объекты права и возможности решать, что и когда производить, кому и по какой цене продавать.
При капитализме это важнейшее, основанное на частной собственности, право, определяющее свободу выбора предпринимателя, даёт ему явное преимущество перед социализмом, так как решение принимается производителями на основе объективных критериев, а не указаний "сверху", исходя из рыночных сигналов, т.е. учёта интересов потребителей, которые, будучи главным и определяющим участником рыночных отношений, формируют общественно-необходимую полезность и реальную цену произведённых товаров и услуг. Происходит реальное удовлетворение потребностей в сфере производства. При этом, приняв решение производить тот или иной товар, предприниматель добровольно соглашается выполнить все законы, принятые государством, косвенно или даже прямо регулирующие условия его деятельности, т.е. практически в чём-то лишающих его полной свободы (налоги, стандарты, техника безопасности, экологические нормы и т.д.), но не запрещающих ему выполнять избранный им вид предпринимательской деятельности, конечным результатом которой является прибыль.
Что же касается социализма, то существующая при нём жёсткая регламентация деятельности предприятий, основанная на централизованном планировании и управлении, ведёт к выпуску товаров и услуг, общественно необходимая полезность которых порой лишь в малой степени может быть признана обществом. Следует учесть также, что в связи с присущей социалистической модели хозяйствования высокой степени монополизации, отсутствием внутренней и внешней конкуренции вообще теряются объективные ценностные ориентиры для производства продукции. Именно с этим и связан огромный спад производства в России после отмены централизованного планирования и особенно с 1992 г. в период системной трансформации. Реальному спросу многие избыточные производства недавнего социалистического прошлого просто не соответствуют.
Одним из следствий такой модели хозяйствования стало отсутствие при социализме мотивации исполнителей управленческих решений в сфере производства - рабочих и работников администрации. Это неизбежно вело к низкой производительности труда, низкому качеству выпускаемой продукции. Запланированный уровень производства поддерживался политикой "кнута и пряника" в основном за счёт политического и идеологического давления (угроза наказания, лишения каких-либо благ, например, очереди на квартиру, автомобиль, партийные взыскания и т.д.). Именно этим силовым давлением и объясняется в значительной мере тот факт, что социалистическая модель хозяйствования не развалилась раньше и просуществовала более 70 лет.
Модель хозяйствования, созданная в бывшем СССР, имела и адекватную ей систему управления, которая, в свою очередь, базировалась на своего рода управленческой утопии: якобы возможности управлять всем и вся из одного центра. Утопия эта сформировалась, судя по всему, сначала на основе феодальных взглядов и установок на абсолютную власть. Позднее она стала следствием технологического детерминизма, проводящего полную аналогию между человеческим обществом и технической системой. Свой вклад здесь внесла и экономическая кибернетика, использовавшаяся для обоснования усиления централизованного начала в управлении на основе возможностей ЭВМ, подогрева ложной идеи о практической возможности замены рынка искусственной системой так называемого оптимального функционирования экономики (СОФЭ).
Несмотря на регулярно декларируемую вторичность средств, т.е. методов управления, по отношению к целям (повышение благосостояния народа), на деле соотношение между ними было как раз обратным. Тип, способ управления стали фактически самоцелью. Достижение запланированных целей объявлялось возможным не любыми средствами, а на основе вполне конкретной модели централизованного государственного управления. Организационная основа этой системы была скопирована с административных структур старой военно-феодальной России и распространена на все без исключения сферы человеческой деятельности. Для систем такого типа характерно использование линейных структур с резким преобладанием вертикальных отношений (руководство - подчинение) над горизонтальными (сотрудничество). Распределение прав и ответственности на всех уровнях сводилось к концентрации полномочий у вышестоящих звеньев системы, что приводило к несоответствию прав и ответственности прежде всего в основном звене хозяйственной системы, т.е. на производственных предприятиях. Подобный разрыв сковывал, лишал реальных производителей свободы маневра, столь необходимой для эффективной работы.
Важной особенностью такой системы управления является неразвитость свободных аналитических функций и низовых подразделений, их слабая роль в принятии решений. Перегрузка высшего эшелона управления текущими задачами руководства всеми отраслями экономики и иными сферами жизни отодвигает общие и перспективные задачи на второй план. Отсюда отсутствие реальной стратегии социально-экономического развития, непродуманность многих народнохозяйственных решений, принятых без учёта экологических, социальных, экономических и даже географических факторов.
Система сверхцентрализованного управления уже сама по себе предполагает негибкость и низкую адаптивность к новым задачам и прежде всего к НТП. Жёсткая иерархическая структура с формализованным разделением функций в сочетании с распределением уравнительного типа создаёт организационные и экономические барьеры выдвижению новых идей и их практической реализации. В частности, регламентация процесса создания и внедрения новых технологий и отсутствие рыночных механизмов ставят новатора в зависимость от уже существующих структур, в большинстве своём в этих технологиях не заинтересованных. Особенно пагубна зависимость НТП от командной системы материально-технического снабжения.
Негибкость системы управления при социализме проявляется и в её неспособности к применению программно-целевых методов, требующих гибкого и оперативного взаимодействия всех звеньев управления. Явные неудачи в решении таких чрезвычайных задач, как устранение последствий чернобыльской катастрофы или землетрясения в Армении (эти последствия не устранены и до сих пор), показывают крайне низкую эффективность системы при любых попытках оперативно координировать свои действия, даже при руководстве с самого высшего уровня. В тех случаях, когда программы выполнялись, это происходило на основе создания долговременных линейно- программных структур, идентичных линейно-функциональным (ГлавБАМстрой, Комиссия по Западно-Сибирскому комплексу), действовавших на правах министерств, главков и т.д.
Неэффективность гиперцентрализованной системы управления проявлялась не только при решении новых задач, но и в низкой способности к реализации задач обычных, традиционных. Преобладание властных, административных отношений над экономическими при недостатке прав у исполнителей приводило к низкой исполнительской дисциплине. Отсутствие встроенных экономических стимулов в известной мере компенсировалось механизмами контроля и управления. При этом истинным "нововведением" стало многократное дублирование структур власти и контроля, особенно в экономике. Наряду с ведомственным руководством и контролем каждое предприятие руководилось партийными и региональными властями, контролировалось партийным и народным контролем, подразделениями КГБ, МВД, ЦСУ, Минфина, Госбанка, различными инспекциями и т.д. Число различных субъектов руководства и контроля над каждым предприятием могло составить более десятка. Вместе с тем такое обилие контроля побуждало предприятия к уменьшению собственной меры ответственности, к делегированию её вышестоящим органам власти, что способствовало лишь возрастанию степени неуправляемости.
Ход развития концепций и практики хозяйствования в странах с рыночной экономикой за последние 50 лет свидетельствует о том, что идея централизованного управления непродуктивна не только на макроэкономическом, но и на фирменном уровне. Реорганизации, проводимые в рамках американских, западноевропейских и японских корпораций, неизменно преследовали цели повышения самостоятельности и ответственности филиалов, отделений и предприятий, разгрузки общефирменного уровня, принятия решений, вытекающих из текущих, оперативных задач, перехода от отношений иерархического типа к партнерским.
Аналогичные тенденции прослеживаются и на уровне предприятий, цехов и даже участков. Опыт самостоятельных сборочных бригад, зародившийся на шведской фирме "Вольво" и получивший распространение во многих странах, движение "кружков качества", появившееся в Японии и охватившее весь промышленно развитый мир, ряд других не менее важных новаций сводятся главным образом к отказу от жёсткого распределения функций и заданий. Условия работы бригад, групп, цехов, предприятий, лабораторий и других подразделений крупных фирм намеренно делаются приближёнными к условиям работы индивидуальных предпринимателей, мелких и средних фирм. Дается максимум самостоятельности в выборе средств и методов достижения поставленных целей, в то время как круг задаваемых сверху показателей сужается до минимума.
Подобные тенденции неразрывно связаны с НТП, ведут к диверсификации рынка, увеличению ассортимента выпускаемой продукции, появлению большого числа специализированных компаний и расширению специализации существующих. Экономика становится всё более сложным объектом для управления как на макро-, так и на микроуровне. В связи с этим появилась тенденция к ограничению круга регулируемых сверху параметров разумным минимумом как в случае отношений государства с бизнесом в целом, так и в случае отношений фирм с собственными отделениями и предприятиями. В обоих случаях отношения "верх - низ" постепенно приобретают характер партнёрства, обмена услугами.
Всё сказанное говорит о том, что отставание от стран с рыночной экономикой и крах социализма были заранее запрограммированы неверным выбором как модели хозяйствования, так и системы управления. Этот выбор противопоставил социализм всем новациям в области управления, современным тенденциям ускорения и обогащения НТП. Поиск путей эффективности возможен лишь на основе отхода от тупиковой модели, на путях развития демократии и рыночной экономики, разработки новой модели хозяйствования и управления с учётом реальных тенденций развития мировой экономики, современного НТП.
Великий тоталитарный Советский Союз мог построить гигантскую по своим размерам экономику, создать мировую социалистическую систему, победить в великой войне могучую тоталитарную фашистскую Германию. Но он не сумел выжить в мирном экономическом соревновании с Западом, не достиг необходимого уровня эффективности производства и жизни для советских людей, не проявил способности к восприятию не только всего нового, но и просто нормальной мирной жизни. Лишь в условиях войн, социальных переворотов и иных чрезвычайных обстоятельств он мог быстро концентрировать в одной крепкой руке все свои силы и ресурсы и достигать задаваемых результатов. Но с уходом или прекращением действия чрезвычайных обстоятельств неизбежно наступали застой и серость. Историческая несостоятельность СМЭ, глубинная экономическая несостоятельность самого строя "реального социализма", в конце концов, взяли верх.

4. Централизованное
планирование

Помимо государственной, или общественной, собственности на средства производства централизованное планирование было наиболее существенным признаком СМЭ, всей экономики "реального социализма". Согласно К.Марксу, при социализме "общественная анархия производства заменится общественно-планомерным регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности"1. В.Ленин мыслил жёстче. В докладе на VII съезде партии он говорил об "организации учёта, контроля над крупнейшими предприятиями, превращении всего государственного экономического механизма в единую крупную машину"2. План Ленин считал "второй программой партии", средством реализации целей и задач, стоящих перед большевиками.
На базе этих идей в нашей стране впервые в мировой практике государство стало непосредственным организатором и руководителем всего производства в стране, рынок оказался ненужным и был заменен планом. Планирование стало важным инструментом всего партийного руководства экономикой и страной в целом. Считалось, что оно позволяет сознательно использовать объективный экономический закон планомерного, пропорционального развития. На деле же централизованное планирование стало олицетворять абсолютную власть партии и руководства страны над её экономикой и всей общественной жизнью. Точнее: план и планирование стали на деле мощным орудием этой власти, её важной сутью.
В декабре 1917 г. был создан первый государственный орган централизованного руководства народным хозяйством страны - Высший совет народного хозяйства (ВСНХ). Вскоре была создана и сеть местных (губернских) СНХ. С самого начала своей деятельности они приступили и к планированию производства отдельных видов продукции (топливо, металл), а затем и к составлению годовых планов с разбивкой по отраслям. Однако главной задачей ВСНХ было оперативное руководство отраслями и предприятиями, поэтому встал вопрос о создании специального органа по разработке государственных планов.
По инициативе В.И.Ленина в 1920 г. была сформирована большая комиссия с участием крупных учёных, составившая первый комплексный перспективный план на 10-15 лет - план ГОЭЛРО (Государственный план электрификации России) с целью создания в стране мощной промышленно-энергетической базы. При разработке этого плана за основу был взят проект электрификации всей России, разработанный ещё до октябрьского переворота 1917 г. профессором Вернадским. На основе плана ГОЭЛРО в феврале 1921 г. была образована Государственная общеплановая комиссия (Госплан), сосредоточившая в своих руках разработку народнохозяйственных планов.
Начиная с плана ГОЭЛРО стало расти число планируемых показателей, планируемых подконтрольных государству товаров и услуг. Этот процесс прекратился лишь в середине 50-х годов, когда уже стало совсем очевидно, что страна в условиях всё усиливающегося контроля и регламентации сверху больше развиваться просто не может. Темпы роста экономики стали сокращаться, рост же всех видов затрат начал опережать рост конечных результатов, возник эффект самопожирания.
Процесс расширения степени охвата планированием из одного центра всего и вся достиг необъятных размеров, стал поистине всеохватным и соединил в себе не только собственно планирование, но и управление, и контроль. Более того, централизованное планирование стало важнейшей частью не только механизма управления экономикой и обществом, но и политической системы абсолютистского государства "реального социализма". Оно было призвано реализовывать на практике не только экономические, но и политические цели партийного и государственного руководства страны.
Следует отметить две черты этого инструмента советской власти: директивный характер плановых производственных заданий и натурально-вещественный, нерыночный, или бартерный, способ распределения и перераспределения произведённой продукции. Считалось, что государственный план в социалистической экономике - это закон. Нежелательны были не только невыполнение, но и перевыполнение плановых заданий, ибо в обоих случаях нарушалась задаваемая сверху пропорциональность в экономике.
Главная цель планирования - определение объемов выпуска продукции в натуральном выражении, валового выпуска в стоимостном выражении, а также темпов и пропорций в развитии советской экономики. Темпы должны быть максимальными, ибо лишь тогда можно было говорить не только о серьёзных успехах в развитии экономики, но и о создании нового, более прогрессивного по сравнению с капитализмом общества, а заодно и иметь основания превозносить советских руководителей и достижения нового общественного строя. Поэтому для поддержания высоких темпов роста экономики всё время акцент делался не на потребление населения, а на накопление, на повышение его доли в национальном доходе страны, на развитие производства не предметов потребления, а средств производства, тяжелой промышленности, т.е. на производство ради производства. Именно здесь советские руководители видели источник для своей славы и политического преуспевания. Но на деле всё это со временем стало приводить к перепроизводству средств производства, недопотреблению населения, форсированному приоритетному развитию военно-промышленного комплекса, к остаточному методу обеспечения жизненного уровня населения и социальных потребностей всего общества и в конечном счёте к прогрессирующему замедлению роста эффективности производства, темпов роста последнего, углублению диспропорций, к массированным внешним займам, импорту продовольствия и к развалу советской плановой экономики.
Уже в феврале 1926 г. на съезде Президиумов госпланов были определены следующие главные функции централизованного планирования: 1) разработка генерального плана реконструкции народного хозяйства на перспективу в 10-15 лет; 2) составление пятилетнего плана; 3) разработка контрольных цифр на ближайший хозяйственный год. Иными словами, речь шла о создании системы планов, состоящей из долгосрочных, среднесрочных и текущих планов. Акцент делался, естественно, на годовое и пятилетнее планирование. С течением времени эта система развивалась и дополнялась новыми элементами.
В практике централизованного планирования важную роль играла система показателей, которая охватывала все отрасли и сферы советской экономики и общества. В эту систему входили показатели различного вида: 1) натуральные, 2) стоимостные, 3) качества и ассортимента продукции, 4) издержек производства и обращения, 5) потребления населения, 6) динамики развития производства, 7) технического прогресса, 8) занятости и социальных расходов.
Натуральные показатели плана охватывали огромную часть общественного производства страны и выражались в обычных мерах веса, количества, длины, объема и т.д. Стоимостные выражались в рублях и включали в себя прежде всего совокупный общественный продукт, национальный доход, капвложения, основные фонды, фонд заработной платы, валовую и товарную продукцию, которые обычно оценивались как в текущих, так и в сопоставимых ценах.
Тем не менее главным показателем плана был показатель валовой (затем товарной) продукции, включавший в себя огромный повторный счёт материальных затрат на всех стадиях переработки сырья, от его добычи до выпуска конечной продукции. Именно "вал" был главной установкой, которую получали все предприятия сверху и по плану. "Вал" означал лишь одно: изготовление всего и вся как можно больше. Перевыполнение плана поощрялось премиями. Одновременно считалось, что с помощью именно этого показателя (он не применялся и не применяется в международной статистике и статистике западных стран) можно увязать между собой все основные пропорции общественного производства. При этом умалчивалось то обстоятельство, что показатель валовой продукции искажал реальную картину эффективности и структуры производства в пользу материалоёмких отраслей.
В процессе работы над планом ГОЭЛРО разрабатывались лишь отдельные отраслевые планы, конкретные плановые задания устанавливались по небольшому числу показателей. Этот план включал 6 разделов: 1) электрификация и единый народнохозяйственный план, 2) электрификация и топливоснабжение, 3) электрификация и водная энергия, 4) электрификация и сельское хозяйство, 5) электрификация и транспорт, 6) электрификация и промышленность.
В плане развития промышленности СССР были установлены задания по производству 20 важнейших видов продукции, в частности, чугуна, стали, железной руды, меди, алюминия, угля, нефти, торфа, цемента и кирпичей. В этом плане было выделено 8 отраслей - добыча топлива, горное дело, металлургия и металлообрабатывающая, текстильная, пищевая, стройматериалы, бумажная и химическая. По каждой из этих отраслей устанавливались задания по общему объёму производства в стоимостном выражении, численности рабочих в тысячах человек и по мощности двигателей в тысячах лошадиных сил.
По мере развития экономики и практики централизованного планирования расширялись сфера и масштабы этой деятельности, росло количество плановых заданий и соответственно число плановых показателей. В первом пятилетнем плане (1928-1932 гг.) было уже три основных раздела: 1) производственная программа по промышленности (около полусотни отраслей), сельскому хозяйству, строительству и транспорту, 2) социально-экономический блок (потребление и накопление, обобществление, труд, социально-культурное строительство, финансовый план), 3) территориальный аспект плана.
Во втором пятилетнем плане (1932-1937 гг.) было уже 13 разделов, появились задания по капвложениям и основным фондам, по себестоимости, товарообороту и т.д. План по промышленности охватил уже 120 отраслей, резко расширился его территориальный разрез, постоянно росло число планируемых показателей. Этот процесс продолжался в третьей пятилетке (1937-1941 гг.), в годы войны и в первые послевоенные годы.
В 1953 г. номенклатура промышленной продукции по плану производства и плану материально-технического снабжения более чем вдвое превышала номенклатуру на 1940 г., а число показателей по плану капитального строительства возросло в 3 раза3.
После смерти И.Сталина начался процесс эрозии классической СМЭ, системы централизованного планирования, появились попытки реформ с использованием рыночных механизмов. В 1957 г. по инициативе Н.Хрущёва была проведена кардинальная реформа управления в стране, связанная с переходом на территориальный принцип управления, знаменовавший ликвидацию многих отраслевых министерств и формирование совнархозов. Это влекло за собой ослабление централизации в планировании, увеличение роли советов министерств союзных и автономных республик, а также совнархозов, которым была передана подавляющая часть показателей плана, утвердившихся прежде всего в народнохозяйственном плане. В процессе этого перераспределения в плане осталось меньшее число показателей. Так, количество показателей, задания по которым утверждены в народнохозяйственном плане на 1962 г., уменьшилось по сравнению с планом на 1953 г. в 7 раз, а по сравнению с планом на 1957 г. почти в 3 раза4.
После 1964 г., когда вновь была восстановлена отраслевая система управления хозяйством, число плановых показателей и сфера централизованного планирования вновь значительно возросли и расширились. Однако наступили уже новые времена, политическая послесталинская либерализация, происходило и смягчение централизации, и жёсткости в планировании. Начались попытки реформирования советской экономики.
В начале 60-х годов возникла дискуссия по проблемам, связанным с совершенствованием системы централизованного планирования. Она выявила ряд принципиальных недостатков прежней системы. Участники дискуссии быстро разделились на "рыночников" и "нерыночников". О некоторых из них речь уже шла в предыдущем разделе. Здесь же я хочу обратиться к критике сложившейся в начале 60-х годов системы планирования, которую дал академик В.С.Немчинов.
В своей работе, изданной в 1964 г., он указывает на следующие недостатки этой системы5.
1. Плановые задания систематически запаздывают и предприятия в течение первого квартала каждого года "не имеют необходимой плановой ориентировки".
2. Планы не носят стабильного характера, постоянно изменяются и уточняются. В результате отдельные руководители ухитряются "выбить" из центра выгодные для них корректировки плана и легко перевыполнять "уточнённые задания", получая при этом вознаграждение за "перевыполнение" плана.
3. Существует разрыв между отраслевыми и территориальными планами. Крупные районы и области не имеют сводных планов, низовые, республиканские и общесоюзные планы существуют в значительной степени самостоятельно, изолированно друг от друга, они не интегрированы в систему единого народнохозяйственного плана.
4. Всё планирование в СССР ведётся от достигнутого уровня, что позволяет хитроумным хозяйственникам на низовом уровне не раскрывать плановым органам все производственные возможности своих предприятий и легко "перевыполнять" план. Практически предприятия не заинтересованы в напряжённом плане, всячески скрывают свой производственный потенциал.
5. Планирование органически связано с перманентной дефицитностью материальных ресурсов. Это отражается и на дефиците многих конечных продуктов, особенно предметов потребления, порождает очереди и спекуляцию товарами первой необходимости.
6. Многочисленность плановых показателей, спускаемых из центра на места, приводит к подрыву хозрасчёта, ответственности, инициативы со стороны самих предприятий.
7. Практика централизованного планирования не ориентирована на конечный хозяйственный результат, ибо нацелена прежде всего на валовую продукцию, в которой отражаются все промежуточные стадии производства и не отражается реальный вклад предприятий в создание того или иного продукта. Мало внимания уделяется планированию качественных показателей производства, например, рентабельности и фондоотдаче.
8. В общую систему планирования не включена как её органическая часть система планового ценообразования. Цены оторваны от планирования производства и снабжения. Более того, цены, деньги, кредит, страхование, прибыль - эти экономические рычаги весьма слабо и зачастую неумело используются планированием для регулирования хозяйственной жизни.
9. Практика централизованного планирования не удовлетворяет и требованиям научной организации управления народным хозяйством, ибо система плановых нормативов (нормы трудоёмкости, расходования сырья на единицу изделия, выхода продукции с единицы оборудования, удельных капвложений и т.д.) находится в неудовлетворительном состоянии. В распоряжении планирующих органов нет свода плановых нормативов, нет даже единой системы плановой документации, нет унифицированной системы техпромфинпланов.
Нетрудно увидеть, что академик Немчинов не был противником централизованного планирования, не выступал за переход к рынку, к рыночной экономике, как более рациональной и эффективной, а заботился о совершенствовании нерыночной системы. В те годы это была единственно возможная позиция, которая могла появиться в открытой печати или в открытой дискуссии. Вместе с тем академик Немчинов в той же работе вносит важные предложения по внедрению элементов рыночного механизма в централизованное планирование. Он пишет: "В руководстве экономическим развитием должно быть достигнуто единство планомерного управления народным хозяйством и рентабельного ведения производства на предприятии. Такое единство исключает любое противопоставление плана и рентабельности... В процессе планомерного руководства общественным производством весьма существенное значение имеет также использование материальных стимулов, позволяющих заинтересовать коллективы трудящихся в результатах хозяйственной деятельности их предприятий"6. В одной из газетных статей академик Немчинов указал, что "мы имеем дело с явной недооценкой закона стоимости и стоимостных показателей... Целесообразно создать в экономических районах оптовые базы, которые будут предоставлять предприятиям необходимые им товары..."7. Он с явной симпатией относился к идее "о переходе материально-технического снабжения на рельсы государственной торговли, об установлении прямых хозяйственных связей между поставщиками и потребителями"8 и выступал за постепенную ликвидацию системы фондированного через Госснаб СССР снабжения. Более того, акад. Немчинов выдвинул идею хозрасчётной системы планирования. По его мысли, предприятия должны подавать в плановые органы свои предложения об условиях, на которых они будут выполнять госзаказ на поставку продукции с конкретным указанием цены, ассортимента, качества и сроков поставки. В свою очередь, хозяйственные и плановые органы размещают эти госзаказы с учётом эффективности производства поставщиков, отдавая предпочтение тем, кто даёт наиболее предпочтительный вариант9.
Однако в принципе, согласно марксизму-ленинизму, при социализме прежние естественные рыночные инструменты в экономике должны быть заменены искусственными нерыночными, плановыми инструментами. Как отмечалось ещё на XII съезде РКП(б) в 1923 г., "в своём окончательном развитии плановые методы должны подчинить себе рынок и тем самым упразднить его"10. Эта идея развивалась в течение ряда десятилетий.
В своей последней работе "Экономические проблемы социализма в СССР" И.Сталин писал: "Мы, марксисты, исходим из известного марксистского положения о том, что переход от социализма к коммунизму и коммунистический принцип распределения продуктов по потребностям исключают всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары, а вместе с тем и превращение их в стоимость"11. Далее он предлагает "зачатки продуктообмена" развить в "широкую систему продуктообмена" и вводить её "неуклонно, без колебаний, шаг за шагом сокращая сферу действия товарного обращения и расширяя сферу продуктообмена"12. Вместе с тем взаимоотношения между планом и рынком, планом и товарно-денежными отношениями в советской экономической истории не были стабильными и постоянно менялись.
В годы "военного коммунизма" его сторонники напрочь отвергали вообще какие-либо товарно-денежные отношения. План и рынок они считали попросту взаимоисключающими понятиями. Такой же была и позиция Ленина в то время. Считалось, что никаких объективных экономических законов не существует, а государство диктатуры пролетариата само создаёт экономические законы.
В годы НЭПа многие советские экономисты вновь пришли к признанию объективной необходимости товарно-денежных отношений, в обществе заговорили о необходимости сочетания плана и рынка. Госплан СССР начал изучать рыночную конъюнктуру и стал рассматривать рынок как важный фактор всей плановой работы, что и дало импульс для разработки концепции "рыночного социализма" в последующем.
Но с ликвидацией НЭПа в стране началось быстрое свёртывание товарно-денежных отношений, и главным показателем плана стала натура, вал. Хозрасчёт и частный сектор были ликвидированы, произведённый на государственных предприятиях продукт изымался государством в административном порядке, предметы потребления стали распределяться среди населения по карточкам, а средства производства по системе централизованного материально-технического снабжения. Родилась система фондирования - наделения предприятий государственными фондами (основными и оборотными). Последние предприятиям не принадлежали.
В экономической литературе вновь возобладала позиция полного отрицания товарно-денежных отношений при социализме. Считалось, что при социализме нет и не может быть проблемы рынка, спрос и предложение для экономики значения не имеют, нет и закона стоимости.
Более того, несмотря на наличие денег и цен, в советской экономической науке 30-х годов отрицалась стоимостная природа при социализме не только товара, но и денег, и цен. Функция денег сводилась лишь к счётной операции, хозрасчет рассматривался с точки зрения доведения планового задания до отдельного предприятия, цеха, рабочего места. И хотя учёт затрат и произведённой продукции вёлся в стоимостном выражении, он носил сугубо формальный характер и его существование объяснялось часто технической невозможностью перевода этих показателей в натуральное выражение. Роль закона стоимости выполнял и Госплан, и другие государственные учреждения13.
Как и в годы "военного коммунизма", планомерность противопоставлялась закону стоимости, план - рынку. Укреплялось мнение, что товарно-денежные отношения в принципе чужды социализму, что даже если они кое-где и существуют, то, как уже говорилось, это всего лишь пережиток капитализма, который вскоре отомрёт.
Так было до начала 50-х годов. Но затем представления стали меняться, пошёл разговор о наличии при социализме объективных экономических законов, в частности, закона стоимости (хотя и "особого рода"). С началом первых робких попыток экономических реформ в 50-х годах и особенно начиная с 60-х годов стал укрепляться взгляд на необходимость сочетания плана и рыночных механизмов. Этот процесс стимулировался опытом экономического развития других социалистических стран. Однако он не отменил планово-распределительную, командную модель экономики. И при этом не обходилось без требований "ограничить" товарно-рыночные отношения, как противостоящие планомерному развитию народного хозяйства.
Уже с начала 60-х годов, когда началось брожение умов по части фрагментарного использования рыночных механизмов в процессе централизованного планирования, антирыночники всегда предупреждали, что товарно-денежные отношения в принципе несовместимы с планом. Они подчёркивали, что эти отношения носят стихийный характер и не позволяют устанавливать необходимые пропорции в социалистической экономике, что в условиях социализма общество подчиняет производство своим потребностям лишь на основе централизованного планирования и другого способа для этого просто не существует14.
Подобной же оценки придерживался и М.Горбачёв, который в одном из своих выступлений в 1985 г. говорил: "Не рынок, не стихийные силы конкуренции, а прежде всего план должен определять основные формы развития народного хозяйства... Надо чётко определить, что планировать на союзном уровне, что на уровне союзной республики, области, министерства"15.
Важным вопросом в системе централизованного планирования был вопрос ценообразования. Цены устанавливались в административном порядке, как твёрдые, представляя собой норматив длительного действия. Не имело значения, каково качество одних и тех же товаров, производимых в разных районах и предприятиях страны, какова потребность в них. Такие цены не могли выполнять функцию экономического стимула, способствовать росту эффективности производства или формированию оптимальных пропорций в экономике страны. Они были тормозом в её развитии. Такие цены (как и фондирование ресурсов) не могли стать реальной базой для хозрасчёта и опосредовать прямые договорные отношения между предприятиями, о чём в те времена много говорилось.
Однако в те годы советские экономисты, как правило, поддерживали практику установления административных цен и видели в этом "преимущество" советской экономики над рыночной. Так, даже такой известный "рыночник", как Н.Петраков, писал в 1971 г.: "...Если в капиталистическом товарном хозяйстве цена формируется автоматически, то в сознательно управляемой экономической системе оценка каждого продукта или ресурса должна либо определяться непосредственно плановыми органами, либо контролироваться ими... В социалистической экономике от планового работника требуется определить уровень цен в момент составления плана, т.е. в известной мере предвосхитить действия производственных ячеек хозяйственной системы, попытаться направить их деятельность с помощью цен в нужном обществу направлении"16. Такая практика берёт своё начало из периода "военного коммунизма" и последующей дискуссии, в которой троцкисты и "телеологи" выступали за установление цен на продукцию государственной промышленности, исходя из субъективных представлений плановых и административных советских органов.
Но вернёмся к характеристике механизма и сущностных сторон системы централизованного планирования в бывшем СССР.
Практика централизованного планирования опиралась на балансовый метод, на составление целой системы стоимостных, трудовых и материальных плановых балансов, а также сводного планового баланса народного хозяйства СССР. Эти балансы были призваны заменить собой механизм товарно-денежных отношений, отношений спроса и предложения в нормальной рыночной экономике.
Стоимостные балансы впервые стали составляться для первого пятилетнего плана. Это были сводный финансовый план, или государственный бюджет страны, финансовые планы отраслей народного хозяйства, кредитные планы и баланс доходов и расходов населения. Стоимостные балансы использовались для обоснования темпов роста и структуры производства и потребления, для централизованного распределения совокупного общественного продукта и национального дохода, планирования объёма и структуры капвложений и показателей уровня жизни населения.
Балансы трудовых ресурсов берут свое начало с плана ГОЭЛРО, где впервые были сделаны оценки потребности хозяйства страны в рабочей силе. Сформировавшаяся с течением времени довольно разветвлённая система трудовых балансов имела целью увязать планы производства с ресурсами рабочей силы, включая ресурсы квалифицированных кадров. Эти балансы увязывали рассчитываемую потребность в рабочей силе с планом подготовки кадров высшей и средней квалификации, определяли распределение рабочей силы по отраслям и экономическим районам страны.
Материальные балансы также стали составляться ещё при разработке плана ГОЭЛРО и впоследствии охватили значительную часть производимой продукции в натуральном выражении. Они рассматривались как основной плановый инструмент установления правильных пропорций между отраслями народного хозяйства и промышленности взамен товарно-денежного механизма соотношения между спросом и предложением, который, как считалось, ведёт к бесхозяйственности, анархии производства, рыночной стихии.
Этот, "единственно научный подход", как тогда многие думали, привёл к разработке ежегодно на уровне Госплана СССР около 2000 таких балансов, в том числе 1500 балансов оборудования, а на уровне отраслевых министерств 15000 материальных балансов. Главная цель, которая преследовалась во всей этой титанической работе, - выявить потребности предприятий и отраслей в той или иной продукции, наметить направления потоков межотраслевых производственных связей, что рыночный механизм определяет, можно сказать, автоматически без планов и сонма плановиков и чиновников, взявшихся руководить всей экономикой, во всех её мелочах.
На этом строительство гигантского планового монстра не заканчивается. Постоянно формировалась и к середине 60-х годов была сформирована обширная нормативная база коэффициентов материало-, фондо-, капитало-и трудоёмкости, которая использовалась при составлении планов. Как писал руководитель Отдела баланса народного хозяйства Госплана СССР М.Бор, "плановые нормы представляют собой директивные задания, определяющие максимально допустимую и объективно необходимую величину затрат живого труда (нормы рабочего времени), а равно овеществленного труда (нормы расхода материалов, энергии и топлива, использования оборудования и т.п.) на единицу продукции или выполняемых работ, либо необходимые размеры отвлечения продукции от текущего потребления для образования материальных запасов, обеспечивающих бесперебойность процесса воспроизводства"17. Нормировались не только расходы произведённых ресурсов, но и складские запасы, а также отходы и потери. Все эти нормы "стали орудием действенного контроля за производством и потреблением, средством мобилизации ресурсов в интересах наиболее полного, всестороннего удовлетворения потребностей общества"18. Не приходится забывать, что ни о каком "наиболее полном и всестороннем удовлетворении потребностей" в условиях "реального социализма" с его централизованно планируемой, командно-административной экономикой говорить не приходится. Мы создали экономику дефицита, и это реальный факт, который породили все те балансы и нормы, призванные заменить собой рыночные механизмы.
Система всеобщего дефицита характеризовалась ещё и тем обстоятельством, что на деле государственные предприятия были заинтересованы в том, чтобы получить как можно меньший план производства и как можно более максимальный план по обеспечению производства материальными и денежными ресурсами (по инвестициям, сырью, заработной плате, численности работников). Одновременно предприятия не были заинтересованы в отыскании путей наиболее эффективного использования ресурсов, в их сохранении, бережном расходовании, высвобождении и передаче другим предприятиям, испытывающим потребность в них. Предприятия были лишены возможности маневрировать своими ресурсами, перераспределять их между собой в интересах повышения эффективности производства. Всё это лишь усугубляло дефицит.
Помимо производственных планов существовали и финансовые планы. Практически планирование финансов осуществляло Министерство финансов СССР. Оно составляло планы союзных и республиканских министерств, других государственных ведомств. Эти планы включали в себя показатели прибылей, амортизационных отчислений, доходов и расходов бюджета, прироста оборотных средств и т.д. При этом в условиях административного ценообразования всегда существовало большое количество планово-убыточных предприятий.
Венцом балансовой работы были разработки планового баланса народного хозяйства СССР (БНХ). Первый полный БНХ был составлен лишь перед войной. Он включал в себя балансы совокупного общественного продукта, национального дохода, фондов накопления и потребления, сырья, трудовых ресурсов, основных фондов, индексов цен, бюджет и т.д. В послевоенные годы он стал реальной базой для формирования показателей плана и плановых решений, определял основные пропорции развития экономики страны, взаимоувязывал многие показатели и нормативы государственного плана.19 Например, плановый баланс использованного национального дохода определял соотношение между фондом накопления и фондом потребления. Фонд накопления в свою очередь служил главной ресурсной базой для капитальных вложений. Следовательно, баланс использованного национального дохода увязывался с балансом капитальных вложений. В свою очередь фонд потребления в балансе использованного национального дохода служил базой для определения объёма розничного товарооборота, который был тесно связан с балансом денежных доходов и расходов населения.
При этом балансирование и взаимоувязывание разных показателей и частей общественного продукта между собой сопровождалось учётом в практике планирования так называемого принципа ведущих звеньев. При Ленине таким звеном была электроэнергия, при Сталине - сталь и машиностроение, при Хрущёве - химия и кукуруза. Считалось, что если потянуть за главное звено, то легче вытянешь всю цепь производственных плановых заданий.
Каждые пять лет к началу очередной пятилетки Госплан СССР выпускал толстенный том "Методических указаний к составлению народнохозяйственных планов", в котором содержалось описание факторов и нормативов, лежащих в основе расчётов тех или иных плановых показателей. Этот сухой бюрократический талмуд вряд ли могли прочесть целиком даже работники плановых органов. Научные же работники практически извлечь из него ничего не могли.
С другой стороны, по мере расширения масштабов производства, увеличения номенклатуры создаваемых товаров и услуг становилась всё более абсурдной сама система централизованного планирования, ориентированная на то, чтобы всё учесть и запланировать. В 1990 г., например, в СССР номенклатура производимой продукции достигала 24 млн. наименований, и никакой план, естественно, не мог всё это охватить. Многие уже стали понимать, что без рынка, рыночных механизмов обойтись уже просто нельзя. Никакой план не заменит рынок с его бесконечномерным механизмом соизмерения потребностей и производства, затрат и результатов. Как пишет Я.Певзнер, "марксизм, осуждая институт рыночных отношений, уводил в сторону от науки и складывался как один из вариантов утопического социализма"20. Не план, а именно рынок "выступает как постоянно самосовершенствующийся самый мощный двигатель прогресса"21. План, как и всякое принуждение, рано или поздно теряет свою конструктивную функцию и превращается в её противоположность.
В послевоенный период уже сложившаяся система составления планов и вся система централизованного планирования в целом стали обрастать дополнительными элементами, которые в ряде случаев вступали в противоречие с исходными принципами планирования, установившимися в 30-е годы. Так, всё больше стали говорить о включении в жёсткую директивную плановую систему элементов хозяйственного механизма, т.е. учёта эффекта, во-первых, от хозяйственной самостоятельности предприятий (хозрасчёт) и, во-вторых, от рыночных механизмов и стимулов (прибыль, рентабельность, премии). Заговорили о необходимости расширения хозяйственной самостоятельности предприятий в рамках централизованного планирования.
Далее развитие шло в направлении всё большего учёта в государственных планах основных направлений научно-технического прогресса. Стали говорить и писать о том, что план научно-технического прогресса должен стать сердцевиной плана развития производства и предшествовать последнему. Стали составляться долгосрочные научно-технические прогнозы, отраслевые перспективные планы технического развития, текущие годовые планы внедрения новой техники. К этой работе всё больше стала привлекаться Академия наук СССР.
Одновременно заговорили о прогнозировании как о важной стадии предплановой работы, которая в то же время тесно взаимодействует с планом и в чём-то дополняет его. Как писал известный советский экономист, академик А.Анчишкин, "прогнозирование создаёт одну из обязательных предпосылок научно обоснованного планирования. Прогноз и план - это не два альтернативных подхода к определению перспектив социально-экономического и научно-технического развития, а последовательные, органически связанные ступени разработки народнохозяйственных планов как главного инструмента управления социалистической экономики"22.
В сложный и весьма разветвлённый процесс централизованного планирования стала включаться и разработка комплексных народнохозяйственных программ. Известны программы строительства Байкало-Амурской магистрали, создания мощного нефтегазового комплекса в Западной Сибири, провалившиеся продовольственная, жилищно-строительная программы, программа развития сельского хозяйства Нечерноземья и т.д. Нельзя не сказать и о расширявшемся применении в системе централизованного планирования математических методов, в частности, моделей перспективного планирования.
В конечном счёте в 70-е годы в СССР была сформирована следующая иерархическая система планов.
Исходным звеном этой системы стала Комплексная программа научно-технического прогресса на 20 лет (с разбивкой по пятилетиям), которая разрабатывалась Академией наук СССР, Государственным комитетом СССР по науке и технике и Госстроем СССР. Эта программа должна была представляться в Совет Министров СССР и Госплан СССР не позднее, чем за два года до начала очередной пятилетки.
Далее, Госплан СССР совместно с министерствами и ведомствами СССР и Советами министров союзных республик разрабатывал, исходя из социально-экономических задач, определяемых КПСС на длительную перспективу, и Комплексной программы научно-технического прогресса, проект Основных направлений экономического и социального развития СССР на 10 лет с разбивкой на две пятилетки. При этом через каждые пять лет в Основные направления вносились необходимые изменения.
В свою очередь на базе Основных направлений Госплан СССР разрабатывал контрольные цифры по основным показателям и экономическим нормативам на предстоящую пятилетку, которые доводились до министерств и ведомств и брались в качестве основы отраслевых и региональных проектов пятилетних планов. С учётом этих проектов Госплан СССР составлял проект Государственного пятилетнего плана экономического и социального развития СССР с распределением по годам. Основные направления пятилетнего плана выносились, как тогда говорилось, на всенародное обсуждение, они рассматривались и утверждались на очередном съезде КПСС, а затем сам план после рассмотрения его в высших партийных и государственных органах обсуждался и утверждался парламентом - Верховным Советом СССР.
Годовые планы составлялись на основе погодовых заданий и экономических нормативов пятилетнего плана на данный год. Разработка годового плана шла одновременно сверху и снизу. Последнее означало лишь то, что низовые предприятия, организации и республики составляли свои встречные планы, которые по идее должны были учитываться соответствующими министерствами и Госпланом СССР. На основе заданий пятилетнего плана на очередной год и с учётом указанной процедуры Госплан СССР подготавливал проект годового плана, который после предварительного рассмотрения на пленуме ЦК КПСС и обсуждения в комиссиях Верховного Совета СССР рассматривался и утверждался на сессии Верховного Совета СССР и приобретал тем самым статус закона.
Вся эта безумно искусственная и чрезвычайно детализированная система, однако, легко развалилась в годы горбачёвской перестройки после принятия летом 1987 г. Закона о государственном предприятии, давшего последним значительную хозрасчётную самостоятельность. План был заменён госзаказом, предприятия получили право самостоятельно заключать договора с потребителями и поставщиками и даже устанавливать "договорные цены". В 1989 г. Госплан СССР прекратил своё существование.
Отпущенные на свободу государственные предприятия стали практиковать коллективный эгоизм, который выражался в повышении цен на свою продукцию, беспардонном повышении зарплаты. Всё это привело к инфляции, расшатыванию ранее имевшихся производственных связей, что сопровождалось нежеланием модернизировать производство, обновлять производственный аппарат. Наряду с развитием кооперативного сектора начался стихийный процесс фактической приватизации и бурного роста теневой экономики. Одновременно шёл стихийный процесс распада командно-административной системы. Перед Горбачёвым встал вопрос: либо идти дальше к настоящему рынку, либо возвращаться назад. Известно, что в экономике он не пошёл ни туда, ни сюда. Однако создать настоящий рынок нам не удаётся и до сих пор.
Таким образом, историческим фактом является длительный процесс настойчивого формирования в СССР искусственной централизованной плановой системы, призванной по первоначальному замыслу заменить собой живой рыночный механизм спроса и предложения, горизонтальные хозяйственные связи вертикальными командными ремнями. Это и была практическая реализация идеи Ленина о социалистической экономике как о единой фабрике, где отдельные отрасли и предприятия - цеха и производственные участки, а весь народ - послушные винтики-исполнители "научно-обоснованных" планов. На этом пути Ленин рассчитывал не только поднять экономику страны, осуществить её модернизацию на социалистической основе, но догнать и перегнать наиболее развитые страны капитализма в экономическом отношении. "Я уверен, - говорил он, - что Советская власть догонит и обгонит капиталистов, и что выигрыш скажется у нас не только чисто экономический"23.
Главным воплотителем в жизнь антирыночных марксистских идей стал И.Сталин. Под его руководством, начиная с 1928-1929 гг. стала осуществляться стратегия мобилизации трудового потенциала и всех ресурсов страны во имя осуществления заранее задаваемых прежде всего политических целей. Задача ставилась предельно просто: создать в стране общественный строй, который намного лучше капитализма, в котором функционирует мощная и эффективная экономика и люди живут счастливой жизнью. Кто мог быть против всего этого? Страна дружно голосовала "за", не очень-то задумываясь об идущих повсюду репрессиях.
Ведущим элементом этой стратегии стало форсированное накопление, наращивание в плановом порядке капитальных вложений, огромное по своим масштабам производственное строительство, всемерное подстёгивание темпов экономического роста любой ценой. Фетишизация темпов стала имманентно присущей частью централизованного планирования. Экстенсивное наращивание производства, количественных масштабов "вала" стало самой любимой работой советской номенклатуры. Главным подстёгивателем и механизмом этой работы был Госплан СССР.
Плановики координировали производство во всех отраслях, давали конкретные задания отраслям и отдельным заводам, что производить, распределяли сырье, материалы и полуфабрикаты между ними, формировали пропорции общественного производства прежде всего в интересах поддержания высоких темпов экономического роста. Всё это задавалось "сверху", проходило через механизм командно-административной системы и имело силу закона. А закон надо было исполнять. Каждое невыполнение плана производства и распределения продукции каралось серьёзным наказанием и служило реальным поводом для страха у исполнителей. При этом можно было систематически не выполнять план по внедрению новой техники, по строительству заводского жилья или детских садов. Но невыполнение плана производства, определявшего темпы экономического роста, каралось самым жестоким образом. Целевые плановые установки были принудительными, обязательными к исполнению и носили мобилизационный, командный характер.
Среднегодовые темпы роста ВНП СССР по альтернативным, более реальным оценкам в 1928-1940 гг. составили 5,1%, промышленного производства - 9,9%. В послевоенный период после смерти И.Сталина темпы экономического роста страны стали снижаться. За период 1951-1965 гг. в среднегодовом исчислении они составили по тем же показателям соответственно 5,1 и 7,9%, а в 1976-1980 гг. - 1,9 и 2,4, в 1981-1985 гг. - 1,8 и 2,0%24. Но при этом рост капитальных вложений опережал рост ВНП в 1928-1940 гг. в 1,5 раза, в 1951-1965 гг. в 1,9, в 1976-1980 гг. в 1,1 и в 1981-1985 гг. в 1,4 раза. Это значит, что эффективность накопления всё время снижалась.
Жизнь показала, что СМЭ могла давать значительный эффект и обеспечивать высокие по любым меркам темпы экономического роста лишь в условиях жёсткой авторитарной власти (при Сталине), суровой дисциплине, централизованного принуждения и командования "сверху". Как только власть стала смягчаться, централизованное планирование стало приспосабливаться к рыночным механизмам, как только начались даже фрагментарные попытки либеральных реформ в сторону "рыночного социализма", темпы роста стали замедляться, и в конечном счёте сменились на падение производства. В годы же горбачёвской перестройки развалилась не только система централизованного планирования, но и партийная вертикаль управления страной, что и привело к развалу самой СМЭ.
Так неверный, ошибочный исторический выбор большевиками новой общественной и социально-экономической системы, особой СМЭ, оторванных от магистральной дороги развития человечества, привёл к естественному концу.
Однако движение в этом направлении оказалось небыстрым. Система централизованного планирования и СМЭ просуществовали вместе с бывшим СССР до начала 90-х годов, хотя в последние десятилетия подверглись серьёзной эрозии и коррозии в рамках экспериментирования с "рыночным социализмом" и попытками реформирования старой советской экономической системы.
Старая советская экономическая система и присущие ей централизованное планирование и СМЭ порождали не только замедляющийся рост исключительно неэффективной экономики, лишённой органической внутренней мотивации к труду и научно-техническому прогрессу, но, как уже говорилось, и постоянно воспроизводимый дефицит. Такая экономика справедливо получила название "экономики дефицита". Как убедительно доказал Я.Корнаи, этот почти всеохватывающий дефицит был не результатом тех или иных ошибок в планировании, а органическим свойством самой экономической системы, которая базируется на государственной собственности, на бюджетном финансировании и в которой производитель работает не по законам рынка, спроса, предложения, конкуренции, самоокупаемости, экономической ответственности, а по законам административно-командного режима. Режим централизованного планирования, директивного управления и внеэкономического принуждения был направлен по существу против потребителя, заинтересованного в изобилии предложения товаров и услуг, в свободе их выбора. Потребитель здесь вынужден брать лишь то, что ему дают, и многие свои потребности он удовлетворить не может, государство для этого ничего не предлагает, оно выполняет свой собственный план. Зато производитель чувствует себя комфортно, поскольку ему не надо бороться за потребителя, повышать качество своих изделий, расширять номенклатуру производимой продукции. К тому же государство страхует его от разорения, покрывая все его расходы из своего бюджета. От него требуется лишь выполнять план, быть лояльным существующему строю и послушным своему начальству.
В послевоенный период советская экономическая система, её централизованное планирование и СМЭ испытали на себе давление ряда страшных прессов, в результате которых они и развалились.
Первый пресс - это смерть И.Сталина, после которой начался медленный отход от классической СМЭ, от сложившейся системы жёсткого централизованного планирования.
Второй пресс - это хроническая неэффективность советского сельского хозяйства, которое поглощало до 1/3 капиталовложений, но органически было не в состоянии прокормить население огромной страны.
Третий пресс - это постоянная помощь Советского Союза другим социалистическим странам, образовавшим так называемую мировую социалистическую систему хозяйства. СССР был поставщиком прежде всего сырья в эти страны, что вынуждало его тратить огромные средства на добычу сырья, вести крупные геологоразведочные работы, осваивать труднодоступные и отдалённые районы с суровыми климатическими условиями.
Четвёртый пресс - это развитие и поддержание огромного ВПК, по своим масштабам и производимой продукции не уступающего американскому (при значительно меньшем ВНП). Централизованное планирование давало этому сектору советской экономики бесспорный приоритет и практически безграничную ресурсную базу как в материальном, так и в финансовом отношении.
Пятый пресс - это горбачёвская перестройка, которая подорвала систему централизованного планирования, расширила степень экономической самостоятельности государственных предприятий, породила всплеск инфляции и на путях "рыночного социализма" поставила страну перед жёстким выбором: либо осуществлять системную и реальную рыночную трансформацию, либо восстанавливать прежнюю экономическую систему. Выбор был сделан по первому варианту, при прохождении которого возникли свои проблемы.
В конце концов, страна вырвалась из своего прошлого. Но это прошлое оставило серьёзное наследство. Так, за годы советского строительства, создания СМЭ, за всю долголетнюю практику централизованного планирования страна и её экономика серьёзно изменились. Произошёл глубокий сдвиг в структуре экономики и общества. Страна из аграрной превратилась в индустриальную, была создана мощная промышленная и научно-техническая база. В советские времена под надзором и по предписанию плановых органов была создана сеть огромных по своим размерам предприятий. Резко возрос уровень урбанизации, серьёзное изменение претерпело и сельское хозяйство.
К сожалению, все эти изменения были порождены нерыночной, неэффективной СМЭ с помощью системы централизованного планирования, и теперь полученное наследство трансформировать в новое рыночное русло оказалось очень непростым делом. Но ещё большая трудность связана с психологией людей, с их отученностью брать ответственность на себя, проявлять инициативу, идти на предпринимательский риск, вписываться в новые правила игры и заниматься нововведениями в производстве.
В Советском Союзе была предпринята широкомасштабная попытка решить проблемы экономического развития и модернизации хозяйственных отношений в сравнительно отсталой, аграрной стране не на путях развития рыночных отношений и внутренне присущих мотивационных механизмов, а на путях мобилизации всех ресурсов, централизации управления и планирования, создания командно-административной общественной системы. Подобная стратегия проводилась и в других социалистических странах. И в СССР, и в других социалистических странах она провалилась. Однако нечто подобное имело и имеет место в ряде развивающихся, в частности азиатских, странах. Но последние не ликвидировали рынок, не изолировали себя от остальной мировой экономики, а стремятся решить проблемы выхода из исторической отсталости на путях конвергенции с развитыми капиталистическими странами.
В то же время система централизованного планирования постоянно формировала хозяйственные диспропорции. Это диспропорции между потреблением и накоплением, промышленностью и сельским хозяйством, группами А и Б промышленности, I и II подразделениями общественного производства, материальным производством и сферой услуг, производственной и непроизводственной инфраструктурой, производством и потреблением, числом рабочих мест и занятостью и т.д. Всегда был дефицит той или иной продукции, почти всегда рост производительности труда отставал от роста заработной платы, почти всегда был бюджетный дефицит. И вообще всегда количественный рост экономики происходил за счёт снижения её качественного уровня, низких темпов роста её эффективности.
Многие из этих диспропорций имели хронический характер, т.к. не было экономического механизма установления равновесия между отраслями, факторами производства, спросом и предложением, т.е. рыночного механизма, а централизованное планирование, будучи к тому же всегда политизированным и идеологизированным, специально создавало диспропорции в экономике.
А теперь посмотрим, чего достигла советская экономика, СМЭ в сравнении с Западом за период после 1913 года.
В 1913 году общий размер национального дохода царской России по отношению к уровню США составлял 25%, что в расчёте на душу населения давало примерно 17%. Объем промышленного производства был равен 16% от уровня США, или примерно 11% в расчёте на душу населения. Реальное соотношение ВНП СССР и США в годы расцвета "реального социализма" при Брежневе, по наиболее достоверной оценке, не превышало 35%, что давало порядка 30% в расчёте на душу населения. Реальное соотношение объёма промышленного производства в эти годы не превышало 43%, что в расчёте на душу населения давало порядка 37%.
Да, эти показатели в 80-х годах для нашей страны были заметно выше, чем в 1913 г. Это был результат искусственного стимулирования темпов экономического роста, всемерного наращивания капиталовложений и производства средств производства.
Но жизненный уровень населения и производительность труда в народном хозяйстве СССР в 80-е годы по отношению к уровню США были практически такими же, как и у России в 1913 г. (в 5-6 раз ниже). Не следует забывать, что в СССР была намного ниже, чем в США, доля потребления населения и фонда заработной платы в ВНП. В СССР была бoльшая численность занятых в народном хозяйстве, в промышленности и особенно в сельском хозяйстве.
Благодаря централизованному планированию нам удалось провести широкомасштабную индустриализацию, создать мощную тяжёлую промышленность, военно-промышленный комплекс. Пожалуй, самым главным нашим достижением в "соревновании двух систем" было обеспечение паритета с США по выпуску военной продукции и достигнутой военной мощи (что признавали и США). Это привело к тому, что по производству ряда важных продуктов СССР стал превосходить уровень США. В качестве примера можно привести выпуск чёрных металлов, металлорежущих станков, добычу угля и нефти, производство цемента, обуви, сливочного масла и т.д. Однако благополучия и счастья народ за годы советской власти не получил, как, впрочем, и после её ухода в небытие.
Особенно это касается уровня и качества жизни. Запад в этих отношениях скорее увеличил свой отрыв от России по сравнению с 1913 г. По свидетельству академика и президента ВАСХНИЛ А.Никонова, по обеспеченности зерном и картофелем Россия в начале ХХ в. занимала третье место в Европе, уступая лишь Дании и Швеции25. Россия занимала первое место в мире по производству и экспорту зерна, беря на себя четверть всего сбора зерна в мире. Урожайность зерновых в России была в 1909-1913 гг. 7-9 центнеров с гектара, в США - 10, Германии - 19-2326. В 1985 г. урожайность зерновых в СССР составила 15 центнеров с га, в США - 47, в Германии - 53.
Производительность труда в сельском хозяйстве царской России была не намного меньше, чем в США, СССР же отставал от США по этому показателю практически в 10 раз. СССР в 80-х годах ввозил огромное количество зерна из-за границы (напомню, что в 1984 г. импорт зерна составил 44 млн.т., почти столько же, каким был урожай зерновых в России в 1998 г.), имея более половины мировых площадей чернозёма.
Обеспеченность жильём в СССР в 1985 г. составляла всего 12 м2 на душу населения, в США - 55, т.е. в 4,6 раза больше. Обеспеченность легковыми автомобилями, телефонными аппаратами, домашними товарами длительного пользования (холодильники, стиральные машины, аудио- и видеотехника и т.д.) у нас в советские времена катастрофически отставала от уровня стран Запада. Так, в 1985 г. в расчёте на 1 тыс.жителей в СССР приходилось всего 55 легковых автомобилей, в США - 550, в Германии 429, телефонных аппаратов в СССР на 1 тыс. жителей приходилось всего 75, в США - 759, в Германии - 59827. Кстати, мы победили Германию в 1945 г., и практически сразу же после войны СССР и Германия оказались примерно на одном стартовом уровне в результате военных разрушений. Скорее, наш стартовый уровень был выше, ибо мы были победителями и сохранили на востоке страны всю промышленность, усиленную за счёт перемещения заводов из зон немецкой оккупации, не говоря уже о репарациях Германии. И каков же оказался результат к середине 80-х годов? СССР безбожно отставал от Германии по уровню экономического развития, производительности труда и особенно по уровню и качеству жизни населения.
Аналогичные международные сопоставления полезно сделать по странам, которые были разделены по разным причинам на социалистическую и капиталистическую части. Вспомним Финляндию, входившую когда-то в состав Российской империи и мало чем отличавшуюся от остальной России. Где оказались Финляндия и Советский Союз в 80-е годы? Разрыв огромен.
Как развивались Западная и Восточная Германия, Северная и Южная Корея, коммунистический Китай и капиталистический Тайвань или Гонконг? Там, где функционировали социалистическая экономика, СМЭ, централизованное планирование, результаты везде и без исключений оказались на порядок хуже, чем в странах с рыночной экономикой, без СМЭ и централизованного планирования. Но при этом военная мощь СССР и всего лагеря социализма не уступала ни США, ни НАТО, и мы гордились тем, что производим больше всех в мире танков и ракет. Такому выбору способствовали в огромной степени наша марксистско-ленинская идеология и всесильная партийная пропаганда.
И тем не менее в нашей стране был создан огромный промышленный потенциал. Можно сказать, что на базе СМЭ и централизованного планирования мы создали гигантского экономического динозавра, который отличался большими размерами, но весьма низкой эффективностью и неконкурентоспособностью. По данным, приводимым известным советским экономистом С.А.Хейнманом, отсидевшим в ГУЛАГе 18 лет, парк металлообрабатывающего оборудования в СССР в 1983 г. составлял свыше 9 млн. единиц, т.е. превышал аналогичный парк таких стран, как США, Япония, Англия, Франция и Германия, вместе взятых. Однако 43% этого парка, или около 4 млн. единиц, использовалось за пределами машиностроения и металлообработки в механических цехах немашиностроительных отраслей. Это было больше, чем во всём машиностроении США. Но использовалось это оборудование всего 2,4-4,0 часа в сутки (коэффициент сменности составлял 0,3-0,5). При этом в машиностроении СССР 30% парка металлообрабатывающего оборудования было установлено за пределами основных цехов, а именно в ремонтных и инструментальных цехах самого машиностроения, т.е. в сфере "натурального хозяйства". Таким образом, 5,5 млн. единиц этого оборудования, или 60% его парка, были отвлечены от машиностроительного производства28.
Другой пример неэффективности советской экономики связан с проблемами чёрной металлургии, с отраслью, которая занимала первое место в мире по выплавке стали и чугуна. В 1988 г. выплавка стали в СССР достигла 163 млн.т., в США - почти вдвое меньше, или 87 млн.т. Но объём машиностроительного производства в СССР был по реальному счёту наверняка вдвое меньше, чем в США. Следовательно, в расчёте на единицу машиностроительной продукции мы производили в 4 раза больше стали, чем США. Главная причина этого - неэффективная структура проката, низкая доля его тонких профилей, преобладание утяжелённых профилей.
На 100 т. чугуна в СССР в 1990 г. выплавлялось 140 т. стали, в США - 182 т. В то время как в США и Японии на долю конвертерного и электросталеплавильного методов приходилось соответственно 95 и 100% всей выплавляемой стали, в нашей стране лишь 48%. Общеизвестно, что метод непрерывной разливки стали был изобретен в СССР и продан за рубеж, однако к концу 80-х годов на этот метод в СССР приходилось 18% всей разливки стали, в то время как в США - 59, в Японии - 93%29.
В стране накапливались гигантские запасы товарно-материальных ценностей, огромные размеры незавершённого строительства и неиспользуемого в производстве оборудования. Размеры этого омертвлённого капитала намного превышали все даже самые вольготные нормативы. По запасам товарно-материальных ценностей эти размеры составляли в 1990 г. 570 млрд.руб., по незавершённому строительству - 309 и по неиспользуемому оборудованию - 110 млрд.руб. Всего 989 млрд.руб.30 Это страшная цена за несрабатываемость СМЭ.
Тяжёлым грузом, лежавшим на плечах советской экономики, была огромная добывающая промышленность. Её удельный вес в основных фондах всей промышленности в 1988 г. составлял 30,9%, а машиностроение и металлообработка - всего 25,2%. Добывающая промышленность поглощала огромные трудовые ресурсы. Достаточно сказать, что при соотношении добычи угля в СССР и США в 1988 г. как 80:100, численность занятых в угольной промышленности СССР превышала 1 млн.человек, а в США была на уровне 130 тыс.человек, т.е. соотношение было равно 854:100. На лесозаготовках при том, что объёмы заготовленной древесины составляли в СССР 370 млн.м3, а в США - 506 млн.м3, численность занятых была равна соответственно 1 млн. и 100 тыс. человек31.
Но, пожалуй, самое тяжёлое положение традиционно имело место в сельском хозяйстве СССР, где обилие природных и трудовых ресурсов напрямую сочеталось с крайне низким уровнем эффективности их использования и непомерно большими потерями. Так, посевные площади для зерновых культур в СССР были вдвое больше, чем в США (211,5 и 123 млн.га), поголовье крупного рогатого скота в СССР было равно 119% от уровня США (121 и 102 млн. голов), поголовье свиней - 144% (77,4 и 53,8 млн.голов), домашней птицы примерно поровну (1175 и 1200 млн.). Между тем производство и зерновых, и мяса (говядины, свинины, баранины) в США в 1,5 раза превышало отечественное производство. Сравнительную продуктивность животноводства характеризуют также и сопоставимые данные об удоях молока: в США 6169 кг, в бывшем СССР - 2508 кг в год32.
Неэффективность советской экономики проявлялась и во внешней торговле. СССР имел хронический пассив торгового баланса по машиностроительной продукции. В 1970 г. этот пассив составил 1,0, в 1980 г. - 7,2 млрд., в 1986 г. - 16,2 млрд.руб.)33. Доля машин и оборудования в советском экспорте была низка, а главное, сокращалась, а общий объём экспорта машиностроительной продукции к концу 80-х годов уже находился на более низком уровне, чем в Гонконге, избравшем стратегию наращивания экспорта новейших видов электронной бытовой техники. Мы же гордились своим экспортом продукции ВПК.

5. Советская модель
экономики и советская
экономическая наука

В прошлые, ещё не столь отдалённые времена принято было говорить, что советская наука прошла чуть ли не героический путь и достигла небывалых высот. О науках технических или науках о природе я не говорю. Пусть скажут специалисты. Но о советском обществоведении, и особенно о советской экономической науке, сказать могу с полным правом.
Научная деятельность - тоже интеллигентское занятие и поэтому отношение большевиков к интеллигенции во многом определяло и отношение к науке, к учёным. Ленин, как известно, не уважал и не любил интеллигенцию. В сентябре 1919 года в своём письме к М.Горькому он охарактеризовал российских интеллигентов, "как интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно"1. Он инициировал жестокие репрессии против бывших дворян, помещиков, офицеров, адвокатов, учёных, служителей культа, врагами были объявлены практически все основные круги интеллигенции, против них строились первые концентрационные лагеря.
В статье "Как организовать соревнование", опубликованной ещё в 1918 г., В.Ленин выдвинул цель "очистки земли российской от всяких вредных насекомых"2. Многие учёные рассматривались в числе последних. В 1922 г. страну покинуло около 2 млн. человек, среди них было много видных, талантливых учёных, в том числе и экономистов. То были первые поистине окаянные дни для русской интеллигенции и науки.
Особенно не любил Ильич экономистов и философов. Ещё до октябрьского переворота он безапелляционно заявлял, что "в общем и целом профессора-экономисты не что иное, как учёные - приказчики класса капиталистов, и профессора философии - учёные приказчики теологов"3.
В годы НЭПа и до 1927 г. наступил перерыв в репрессиях и за короткое время в экономической науке произошёл взлёт творческого духа. Появились оригинальные исследования таких экономистов, как Н.Кондратьев, В.Новожилов, Л.Юровский, А.Вайнштейн и др. Однако уже осенью 1927 г. все они стали рассматриваться как вредители и враги советской власти.
Но в 1924-1928 гг. в стране шла дискуссия о дальнейших путях развития экономики СССР. В ней приняли участие как учёные-экономисты, так и практики-плановики и финансисты, представители партийной номенклатуры. Спор шёл о накоплении и стратегии индустриализации страны. За дискуссией внимательно следил И.Сталин, готовившийся стать полновластным хозяином страны.
В этой экономической дискуссии советские экономисты разделились на два лагеря - генетиков и телеологов. Генетики выступали за последовательное развитие экономики страны в соответствии с имеющимся мировым опытом, а именно: начать с сельского хозяйства и добывающей промышленности, накопить капитал, затем перейти к приоритетному развитию группы Б промышленности, особенно промтоваров народного потребления, и лишь потом, опять накопив соответствующие ресурсы, приняться за ускоренное развитие тяжёлой промышленности, или группы А промышленности. Они считали, что генетически только на такой здоровой основе промышленность может эффективно и сбалансированно развиваться. Подобной позиции придерживались Н.Бухарин, Л.Шанин, В.Базаров, В.Громан, Н.Кондратьев, А.Чаянов, П.Попов и др.
Эта группа экономистов исходила из условий свободного рынка, умеренных темпов роста промышленности, поддержки сельского хозяйства, функционирующего на основе частной собственности, необходимости всемерного развития экспорта сельскохозяйственной продукции. Всё это должно было создать накопление для последующего развития тяжёлой промышленности. По существу такая позиция логично вытекала из продолжения НЭПа и строилась на идее сбалансированного роста разных отраслей народного хозяйства и, прежде всего, промышленности и сельского хозяйства. По мнению сторонников такого подхода, планирование должно было учитывать все эти врождённые (генетические) черты экономики.
"Неортодоксальные генетики" не отбрасывали идею планирования и выступали за "сочетание товарного рынка и планового хозяйства" (В.Базаров). Только на этом пути, считал В.Базаров, можно достичь "законченного планового хозяйства", которое продолжает "непосредственное общественное управление всеми сторонами общественного производства и распределения". Генетики полагали, что, хотя социализм и "несовместим с товарным рынком", реальный путь к нему немыслим вне рыночных отношений в экономике4.
Телеологи же, наоборот, исходили не из врождённых, или внутренних черт экономики, а делали упор на внешне задаваемый субъективный фактор, на руководящую волю верхов, исходящую из желания создать новое, якобы справедливое, общество путём искусственного обеспечения сверхвысоких темпов экономического роста, решительной ломки ранее сложившихся пропорций, а главное, из всемерного развития тяжёлой промышленности за счёт сельского хозяйства и крестьянства.
Такой позиции придерживались Л.Троцкий, Е.Преображенский, Н.Вознесенский, С.Струмилин. Они рассчитывали на мощное государственное вмешательство в экономику, всячески критиковали мировой опыт и генетиков, и в своих оценках отличались чрезмерным оптимизмом. Их критика часто носила весьма резкий характер и содержала политические обвинения в адрес своих оппонентов, якобы недооценивающих преимущество централизованного планирования и вообще нового общественного строя, создаваемого в стране. Они считали (как Маркс и Ленин), что сельское хозяйство - это мелкобуржуазная среда, которая рождает только капитализм, и поэтому должно быть кардинально преобразовано в интересах строительства социализма и индустриализации страны. Промышленность же сама создаёт себе рынок, а рост тяжёлой промышленности влечёт за собой рост лёгкой промышленности и сельского хозяйства. И Советскому Союзу совсем не обязательно повторять все фазы последовательной индустриализации, которые проходили в разное время разные капиталистические страны.
Борьба между генетиками и телеологами резко обострилась в процессе подготовки первого пятилетнего плана (1926-1927 гг.) Второй промежуточный вариант этого плана в 1927 г. вызвал бурную дискуссию. Представители Наркомфина СССР и Наркомзема РСФСР, где были представлены генетики, выступили против сверхиндустриализации, не подкреплённой реальными ресурсами, и, наоборот, предлагали увеличить капвложения в сельское хозяйство. В.Базаров указывал на заложенную в плане диспропорцию между городом и деревней в пользу города. Анализируя план, Н.Д.Кондратьев подчёркивал, что за "балансной внешностью" в нём скрывается внутренняя несбалансированность и несоответствие выдвинутым критериям бескризисного развития, максимального удовлетворения текущих потребностей трудящихся и т.д. Он писал: "Между проектируемой динамикой продукции, потребления, накопления, экспорта и т.д., нет необходимой согласованности... рост одних из перечисленных элементов делает невозможным принятый рост других"5. Так, предполагаемые размеры накопления не стыкуются с приводимыми данными о росте национального дохода и потребления, балансы производства, потребления и экспорта сельскохозяйственных продуктов не сходятся между собой.
Попытка осуществления подобной программы, не подкреплённой необходимыми накоплениями, в том числе и за счёт доходов от экспорта сельскохозяйственной продукции, считал Н.Кондратьев, приведёт к серьёзным хозяйственным затруднениям, срыву запланированной реконструкции народного хозяйства. В качестве одной из важнейших причин внутренней несбалансированности плана, его нереальности он выделил диспропорцию между запланированным темпом роста промышленности и сельского хозяйства при недооценке роли последнего. По его мнению, лишь ускорение развития сельского хозяйства посредством его механизации и интенсификации при соответствующем увеличении финансирования этой отрасли и правильной политике цен может дать реальную основу для индустриализации и дальнейшего экономического роста страны.
Резко отрицательная оценка проекта первой пятилетки была дана и в официальном заключении Наркомата Земледелия РСФСР. В нём обращалось внимание на необходимость учёта возможностей стихийного развития народного хозяйства. В отношении сельскохозяйственного раздела плана Наркомзем подчеркнул, что "считает совершенно недопустимым... составление (перспективного плана - В.К.) в виде простых табличных расчётов (то есть числовых предсказаний), не вытекающих из соответствующего экономического обоснования..." (ЦГАНХ СССР. Ф.4372. Оп.10. Ед.хр.449, Л.155). Указав на ошибки в расчётах перспектив развития сельского хозяйства и на необходимость усиления финансирования этой отрасли, он констатировал, что "не может согласиться ... с принятием этого проекта как директивы".
В постановлении съезда плановых органов (март 1927 г.) было указано, что проект первого пятилетнего плана требует доработки. Предполагалось, в частности, обратить внимание на обеспечение более высоких темпов роста сельского хозяйства, повышение эффективности капитальных затрат, а также дополнить план новым разделом по социально-культурным вопросам. Ясно, что ничего этого сделано не было. Руководство страны и партия принимали политическое решение о форсированной индустриализации за счёт сельского хозяйства и об уничтожении последних остатков буржуазии для построения счастливого социалистического завтра для замордованного и жестоко сортируемого советского народа.
Как уже говорилось, Сталин внимательно следил за всеми этими дискуссиями и их идейный ресурс использовал для окончательного выбора своей линии. Ясно, что выбор этот находился в русле теологов, что отвечало интересам укрепления его личной власти, а также политическим амбициям по скорейшему созданию мощного (самого прогрессивного в мире, как тогда считалось) общественного строя и адекватной ему нерыночной СМЭ. В отличие от теологов, линия Сталина была, конечно, намного грубее, экстремальнее, так сказать р-р-революционнее.
Конец 20-х - начало 30-х годов связаны с громкими специально организованными процессами, направленными на разгром потенциальной оппозиции, малейшего инакомыслия в среде старой интеллигенции. Вслед за печально известным Шахтинским делом (1928 г.) и процессом Промпартии (1930 г.), когда были осуждены многие инженеры, руководители производства, как якобы вредители, возникли "дела" и процессы, затронувшие напрямую научную жизнь страны. В 1931 году состоялся "Процесс контрреволюционной организации меньшевиков", который прекратил научную деятельность таких крупных учёных-экономистов, как В.Громан и А.Финн-Енотаевский6. В 1930 г. возникло "дело Трудовой крестьянской партии" - четвёртая на рубеже 20-30-х годов сталинская провокация в целях дискредитации и уничтожения критически настроенных к режиму и поэтому неугодных специалистов. На этот раз речь пошла об учёных-экономистах. Эти экономисты выступали за всемерное развитие индивидуальных крестьянских хозяйств, против насильственной коллективизации. И ещё одно: ведь, как и многим крупным инженерам ("буржуазным спецам"), многим учёным-экономистам не нравились ни РСДРП(б), ни ВКП(б), ни созданный ими тоталитарный режим как при Ленине, так и при Сталине. К тому же вскоре, а именно в 1932 г. наступил голод как прямой результат коллективизации, так и не менее преступной политики, направленной на ограничение снабжения сельского населения продовольствием.
По этому поводу А.Солженицын пишет: "Вслед за процессом Промышленной партии готовился в 1931 г. грандиозный процесс Трудовой Крестьянской партии - якобы (никогда не!) существовавшей огромной подпольной организационной силы из сельской интеллигенции, из деятелей потребительской и сельскохозяйственной кооперации и развитой верхушки крестьянства, готовившей свержение диктатуры пролетариата. На процессе Промпартии эту ТКП уже поминали как прихваченную, как хорошо известную. Следственный аппарат ГПУ работал безотказно: уже тысячи обвиняемых полностью согласились в принадлежности к ТКП и в своих преступных целях. А всего было обещано "членов" - двести тысяч. "Во главе" партии значились экономист-аграрник Александр Васильевич Чаянов, будущий "премьер-министр" Н.Д.Кондратьев; Л.Н.Юровский; Макаров; Алексей Дояренко, профессор из Тимирязевки, - будущий "министр сельского хозяйства" ... И вдруг в одну прекрасную ночь Сталин передумал - почему, мы этого, может быть, никогда не узнаем. Захотел он душеньку отмаливать? - Так рано... А вот что скорей: прикинул он, что скоро вся деревня и так будет от голода вымирать, и не двести тысяч, так нечего и трудиться. И вот была отменена вся ТКП"7.
Однако многих ведущих учёных-экономистов в результате разгромного процесса по "делу ТКП" приговорили к разным мерам наказания (отсидка в тюрьмах и лагерях), а пять человек из "руководящего ядра" в 1937 г. были расстреляны (Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Литошенко, А.В.Тейтель, А.В.Чаянов и Л.Н.Юровский).
Здесь важно отметить, что процесс по "делу ТКП" помимо прочего стал ещё и сигналом для дикой политической травли настоящих учёных-экономистов, в которой приняли участие и их коллеги. Формировались новые советские мораль и этика, ставшие потом типичными для всей советской науки. Одним из первых сигналов к этой травле стала статья в журнале "Большевик", опубликованная в конце 1930 г. В ней радостно сообщалось, что "группа буржуазных и мелкобуржуазных учёных в СССР типа Кондратьева, Юровского, Дояренко, Огановского, Макарова, Чаянова, Челинцева и др., с которыми блокировались Громан, Суханов, Базаров и др., олицетворяла собой антимарксистское направление в области сельскохозяйственной экономии. Это "последние могикане" буржуазной, мелкобуржуазной, всевозможных оттенков народнической идеологии в области аграрного вопроса. В настоящее время вся эта группа разоблачена как руководящая верхушка контрреволюционной, вредительской организации, прямой своей задачей поставившей свержение советской власти, восстановление буржуазно-помещичьего строя"8.
Некто И.Верминичев дает даже "научное" определение "кондратьевщины". Вот оно: "Кондратьевщина" - это вылупившееся из народничества, объединившееся затем со всеми буржуазными экономистами учение о капиталистически-фермерском развитии нашего сельского хозяйства. Это учение, базирующееся на мелкобуржуазном строе нашего сельского хозяйства, рождающем капитализм непрерывно, имеет объективные корни для своего существования, и в этом опасность его, ибо оно непосредственно вступает в борьбу с пролетарским марксистско-ленинским учением об иной генеральной линии развития сельского хозяйства СССР - линии на социалистическое его переустройство и уничтожение в конечном счёте классов"9.
С восторгом людоеда при виде своей слабой жертвы другой некто, В.Милютин, в "труде" под названием "Буржуазные последыши" в те же годы писал следующее: "На самом деле это были провокаторы и агенты капитализма, которые в своей работе начисто срывали, дезорганизовывали, портили и губили работу, которую вели советская власть и вся страна. Подтасовывались цифровые данные, составлялись неверные планы с неверными техническими расчётами, организовывался срыв этих планов. Так делал Громан, сидя в Госплане и ЦСУ, так делали Чаянов и Макаров, сидя в Наркомземе, так делал Юровский, сидя в Наркомфине, так делал Кондратьев, работая в ряде учреждений, и т.д. и т.п."10. Ему вторил М.Карев в "труде" "Теория и практика вредительства в перспективном планировании сельского хозяйства": Кондратьев в своём иезуитстве дошёл до того, что "пытался использовать чуждую ему теорию пролетариата, чтобы замаскировать свои планы и протащить идеи неизбежности капиталистической реставрации в СССР"11. Добавлю, что антисоветчиками и вредителями потом в течение долгого времени при советской власти считались не только многие учёные и политические деятели, но и выдающиеся писатели, деятели культуры и искусства и даже барды (А.Галич, Б.Окуджава, например).
"Кондратьевщину" критиковал и С.Г.Струмилин, работавший в те годы в Госплане СССР. В 1930 г. он упрекал гениального экономиста Н.Кондратьева за то, что в качестве "высшего критерия рациональности хозяйства" он принимал абсолютно чуждую истинно пролетарской политэкономии "конкурентоспособность на свободном рынке"12. Струмилин был за план и против рынка. Он писал, что "принимая рынок за необходимую предпосылку всякого возможного планирования, мы должны бы заплатить за эту предпосылку слишком дорогою ценою, ценою отказа от социализма, как заведомо несовместимого с этой предпосылкой хозяйственного строя"13. Он утверждал также, что "идеологи буржуазии, нашедшие себе приют в плановых органах, в своей ориентировке на могущественную роль рынка имели в виду реставрационное воздействие на советский строй через рынок не только русского, но и более мощного международного капитала"14.
Однако не приходится забывать, что травля настоящих учёных инициировалась и поддерживалась сверху руководителями партии и правительства. Так, травлю Н.Кондратьева, А.Чаянова и их единомышленников начал ещё в 1927 г. Г.Зиновьев в статье, опубликованной в журн. "Большевик"15. Там он охарактеризовал идеи этих учёных как "идеологию новой буржуазии", "манифест кулацкой партии" и т.д. А 27 июля 1930 г. в Политическом отчёте ЦК XVI съезду ВКП(б) устами самого Сталина прозвучали следующие слова: "Репрессии в социалистическом строительстве являются необходимым элементом наступления"16.
Вот в такой обстановке оказались истинные российские учёные и нарождалась новая советская (а точнее, сталинская) экономическая наука. Это обстановка идеологического террора, научного и человеческого предательства, классовой кровожадности и беспощадности. Верноподданническое усердие новых партийных советских экономистов превзошло все нормальные человеческие недостатки и стало со временем их неотъемлемой чертой и новой советской экономической "наукой".
Советские экономисты вели борьбу за идеологическую чистоту в своих рядах не только в довоенный период, но и после войны. Именно тогда развернулась кампания против так называемых космополитов, т.е. людей, ценивших достижения западной цивилизации, знавших иностранные языки или просто когда-либо побывавших за границей, как это было со многими солдатами и офицерами в конце войны.
Согласно установкам сверху, в каждом научном коллективе надо было выявить космополитов, "пресмыкающихся перед Западом". Чаще всего ими оказывались евреи. На собраниях их всячески ругали и поносили, приклеивая соответствующие ярлыки. Часто это кончалось изгнанием из науки, а то и арестом с последующим заключением. Среди советских учёных и в этот период находилось, увы, много желающих поглумиться над своими коллегами. Увы, надо честно признать, что руки многих советских экономистов были в крови, доносы, проявления человеческой подлости и предательства по отношению к своим коллегам во имя так называемой "великой партийной правды", стали в советские времена обычным, чуть ли не нормальным явлением.
В СССР общественные науки в целом и экономическая наука, в частности, особенно политэкономия социализма, как уже говорилось, официально считались партийными науками. На деле это означало, что партия ждала от обществоведов не оригинальных исследований и неожиданных выводов, а очень ожидаемой поддержки и пропаганды своих решений и своей политики. Многие партийные решения, в частности, и те, которые принесли много горя стране, готовились при непосредственном участии советских обществоведов.
Однако среди советских экономистов всё же не было таких одиозных и мрачных фигур, какими, например, были в биологии академик Лысенко, а в философии академики Л.Минц и П.Федосеев, которые, как мы помним, принесли огромные беды стране, формируя лженауки, боролись с генетикой, кибернетикой и пр. Но эффект квазинауки, т.е. эффект ненауки, как и эффект неэкономики, неплана и нестатистики в советские времена всё же, безусловно, имел место. В этом выражалась и широко прокламируемая "партийность" советской экономической науки, от которой не мог отказаться ни один экономист.
В советской науке апогеем научного предательства, безграмотности и цинизма по праву считается "лысенковщина" в биологии. Тем не менее подобное явление появилось в советской экономической науке намного раньше. Оно было представлено целой плеядой экономистов-марксистов-нерыночников, которые сначала сожрали своих коллег - настоящих учёных, нормальных экономистов-рыночников, а затем консолидировались в виде новой и непременно "самой передовой в мире" СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ. Последняя в лице многих своих видных представителей верой и правдой служила лично правителям страны, марксизму-ленинизму, созданному партией новому общественному строю, командно-административной, нерыночной экономике. "Научное обоснование" получали не только бесчисленные "преимущества" социализма, но и многие явные ошибки правителей страны. Многие советские экономисты охотно и даже воодушевлённо приспосабливались не только к конкретным и порой противоречивым положениям марксизма-ленинизма, но и ко всем изменениям политической конъюнктуры внутри страны, к меняющимся формулировкам в решениях партийных съездов и пленумов.
Для правильного понимания вопроса надо разделить советскую экономическую науку на прикладную и теоретическую. Истинно научный элемент был присущ, естественно, первой. При анализе конкретных прикладных вопросов, скажем, оценки эффективности тех или иных затрат на единицу выпуска продукции, производительности тех или иных машин или новой техники, сопоставлении технико-экономических показателей СССР и других стран, многие советские экономисты проявляли вполне трезвый профессионализм. И их сила была не столько в этом, сколько в том, что они не претендовали на опасные обобщения, способные посеять сомнения в эффективности функционирования советской экономики в целом. Примеров можно привести множество.
Так, академик Л.Канторович проводил ценные исследования в области оптимизации производства и программирования с использованием математических методов, профессор В.Новожилов много сделал по измерению затрат и результатов производства17. Высоким уровнем научного анализа отличались работы академика В.Трапезникова в области экономики научно-технического прогресса18.
Не менее интересными были и работы Т.Хачатурова, В.Красовского и В.Фальцмана по капитальным вложениям, С.А.Хеймана и Я.Б.Кваши по проблемам НТП и статистики. Но особо хотелось бы отметить подвижническую деятельность академиков Е.Варги и В.Немчинова. Е.Варга выступал с идеями об усиливающейся роли государственного регулирования при капитализме, за что вызвал гнев самого Сталина. Впоследствии Е.Варга высказался против партийной версии о неизбежности войны между империалистическими странами и подверг критике ряд ошибочных антинаучных положений последней "теоретической" работы Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР"19. В.Немчинов выступал за внедрение рыночных элементов в плановую систему (конкуренция за госзаказы, оптовая торговля средствами производства), хотя и предлагал создать "теорию плановых цен". Он прекрасно проявил себя также и как принципиальный противник Т.Лысенко.
Можно привести и другие примеры достойного поведения и добросовестного отстаивания вполне разумных научных позиций, не умещавшихся в рамки привычных догматических представлений политэкономии социализма.
Так, вполне скромный экономист из Института экономики АН СССР Д.Палтерович писал в 1985 г.: "Не слишком ли богаты сейчас предприятия оборудованием, если на многих из них, заходя в цеха даже в первую смену, можно увидеть половину, а то и больше бездействующих машин? И не лучше ли уменьшить ресурсы, выделяемые на производство, скажем, традиционных станков в 1,5-2 раза, высвободив тем самым мощности машиностроения для освоения новой, высокопроизводительной или более дефицитной техники"20. Другой экономист-прикладник, Ю.Субоцкий, писал о тенденциях нерационального самообеспечения, создания предприятий неоптимальных размеров, растущей несостыковки предложения товаров с реальным спросом на них, несопряженности выпуска оборудования с приростом занятости и даже деспециализации производства21.
В научно-исследовательском экономическом Институте при Госплане СССР проводились важные прикладные исследования в области межотраслевого баланса, повышения эффективности производства, использования в планировании рыночных инструментов, сопоставления экономических показателей СССР и США.
Свой путь совершенствования социализма и СМЭ предлагали такие "рыночники" (как тогда их называли), как Е.Либерман, Г.Лисичкин и А.Бирман. Е.Либерман не предлагал ввести в стране рыночные отношения или сделать прибыль главным показателем плана. Он предлагал повысить роль прибыли, рентабельности и премий в системе централизованного планирования. Его статья "План, прибыль и премия", опубликованная в "Правде" в 1962 г., вызвала не только широкую и открытую дискуссию, но и во многом определила первую косыгинскую реформу 1965 г.
Конечно, эти прикладные исследования проводились не в русле отрицания социализма и присущей ему СМЭ и системы централизованного планирования, а в русле их совершенствования. Никто из рыночников ни слова не сказал о принципиальной порочности планового ведения хозяйства во всех мелочах из одного всевидящего центра, о необходимости восстановления института частной собственности, товарно-денежных отношений и органически присущего им механизма конкуренции.
Эта группа советских экономистов видела задачу "не в том, чтобы дать неограниченный простор закону стоимости и превратить его в регулятор социалистического производства, а в том, чтобы использовать закон стоимости как один из важнейших экономических рычагов планового руководства нашим народным хозяйством"22. Она не предлагала предоставить рынку регулирующие функции и выступала за использование рыночного механизма лишь как вспомогательного, т.е. в помощь плану, утверждая, что закон стоимости "как регулятор не самостоятелен, выполняет подсобные функции"23. В результате пытались соединить план и рынок. Ключевым словом стало слово "хозрасчет".
Другой срез частично плодотворных научных идей - это закрытые докладные записки "наверх", которые в 60-80-х годах готовили практически все исследовательские институты, и дело это было довольно престижным. В записках можно было сказать значительно больше правды, чем в открытой печати. Но это не значило, что высказанная правда будет учтена в руководящих инстанциях, если она не очень соответствует принятым там взглядам или принятым направлениям развития экономики страны. Но те экономисты, которые регулярно писали такие записки в своих институтах, котировались довольно высоко. Они порой считались прогрессистами, сторонниками давно назревших реформ, которые консервативные руководители не желают проводить, поскольку они не отвечают их политическим интересам сохранения своей авторитарной власти. Многие из них были невыездными, их на всякий случай не выпускали за границу. Вместо них с подготовленными ими материалами (результатами их исследований!) ездили директора и замдиректоров их исследовательских институтов.
Среди таких "запискописателей" было много экономистов-международников, международников-политологов и историков, работавших в институтах Отделения мировой экономики и международных отношений АН СССР. При этом иной раз ставились острые по тем временам вопросы об отставании СССР от Запада по эффективности производства, научно-техническому прогрессу, давались предложения по военным вопросам, по отношениям со странами СЭВ и с коммунистическими партиями других стран. Особенно остро стоял вопрос о войне в Афганистане, размещении советских ракет СС-20 в странах Восточной Европы, о поддержке Кубы. Не все "запискописатели" защищали при этом интересы своей страны, многие из них подлаживались под уже намечающиеся к принятию "наверху", ставшие потом роковыми, решения. Так, ученые академики - члены ЦК и просто к нему приближенные заранее знали о таких наметках и, скорее всего, выполняли поручения их обосновывать и поддерживать.
Одной из самых известных впоследствии таких докладных записок стала записка известного советского социолога Т.И.Заславской, ставшей потом академиком. Т.Заславская работала в Сибирском отделении АН СССР и в 1983 г. направила в центр докладную записку с предложениями о совершенствовании социалистических производственных отношений. В ней прямо был поставлен вопрос о расширении элементов рыночного механизма в централизованном планировании СССР. Однако текст записки каким-то образом попал на Запад и вызвал в ЦК и КГБ бурю негодования, как антисоветский, вредительский и т.д. документ. К счастью, для автора все обошлось.
Но совсем иной характер носили в большинстве своем так называемые исследования многих советских экономистов-теоретиков, экономистов, занимавшихся макроэкономическими проблемами СССР. Их "исследования" напрямую подпирали СМЭ, стратегическую линию партии на укрепление существующего строя, своей власти, марксистско-ленинской идеологии. В этом качестве они были не только оружием партии, но и питательной средой, обслуживающей интересы реального социализма, его претензии на высшую эффективность и даже на мировое господство.
Советские экономисты вплоть до конца 80-х годов не хотели задумываться и пересматривать свои оценки так называемого развёрнутого строительства социализма в нашей стране, ознаменовавшего формирование тупиковой СМЭ. Это социалистическое строительство, считалось, было направлено на якобы всестороннее и свободное развитие народа, являлось концентрированным выражением сознательного и планомерно организованного использования основного экономического закона социализма (якобы всемерного удовлетворения постоянно растущих материальных и духовных потребностей населения), когда достигалось якобы гармоничное, пропорциональное развитие производства, постоянно росла его эффективность и т.д. А для всего этого надо было обеспечить преимущественное, опережающее развитие тяжелой промышленности и, прежде всего, машиностроения и энергетики. Даже академик Н.Федоренко, который часто справедливо критиковал догматиков-политэкономов, в 1968 г. писал: "Полувековая история развития СССР - первого в мире социалистического государства - на огромном историческом опыте продемонстрировала силу и неисчерпаемость творческих возможностей нового строя, основанного на общественной собственности на средства производства. Социализм проявил себя как самая прогрессивная организация общественной жизни, он невиданно ускорил темпы социально-экономического и культурного развития нашей страны, использовал результаты прогресса на благо всего общества"24.
Во всей этой утопии совсем не просматривалось реалистическое понимание действительности. Лишь постепенно под напором всё накапливающихся фактов и неизменного провала всех попыток частичных реформ с фрагментарным применением некоторых элементов рыночного механизма отдельные советские экономисты стали более или менее адекватно рассматривать отдельные негативные процессы и явления в развитии советской экономики. Но до понимания сути СМЭ дело никогда не доходило.
Здесь прежде всего придется вспомнить преподавателей-экономистов, работавших в партийных вузах (Академия общественных наук и Высшая партийная школа при ЦК КПСС, партийные школы в союзных республиках) и на экономическом факультете МГУ. Все они готовили (а точнее, портили мозги) руководящие кадры и партийных идеологов. Чего, например, стоит такая "наука", как политическая экономия социализма, которая была обязательным предметом для изучения во всех вузах страны? Бессодержательные банальности и выдумки о развитии производительных сил и производственных отношений, о строительстве материально-технической базы коммунизма, непосредственно общественном труде или об экономических законах социализма были обычной темой "исследований" таких экономистов.
Известным учебником по политэкономии социализма был учебник под редакцией проф. Н.Цаголова, подготовленный на экономическом факультете МГУ и претендовавший на своего рода теоретический монумент типа "Капитала" Маркса, но применительно к социализму. В одном из ранних изданий этого учебника прямо говорилось, что "товарно-денежные отношения не порождены самими основами социализма"25. Провозглашая коренные преимущества социализма над капитализмом, авторы последующего издания этого фундаментального по своему предназначению труда пишут: "При планомерной организации производства в масштабе всего народного хозяйства на основе единого централизованного плана в интересах всех членов общества, т.е. при социализме, общественный процесс производства выступает как процесс функционирования единого общественного хозяйства, процесс хозяйствования общества в целом... Непосредственно общественные, на основе и в рамках единого общественного плана, а не рыночные, стихийно формирующиеся отношения, связывают отдельные производственные звенья в единый процесс социалистического производства"26.

Когда люди так думают, то они способны загнать экономику в состояние полного паралича, ибо уже нет места никакой мотивации к труду и производству, рыночные отношения полностью исключаются, а командный механизм хозяйствования и экстенсивный характер развития чуть ли не увековечиваются. Студенты, изучавшие этот курс, всегда преодолевали внутреннее неприятие нарочитой искусственности псевдонаучных формулировок, претенциозность на открытие якобы нового, вечного.
Университетские политэкономы претендовали на открытие вечных и незыблемых истин, своего рода аксиом, обязательных для всех экономистов страны. Однако они никогда не задумывались над тем, как открываемые ими объективные экономические законы и категории социализма должны реализовывать себя на практике, каковы пути повышения эффективности производства, рационального и бережливого ведения хозяйства. Иными словами, политэкономия социализма не стала опорой практики управления и планирования. Её увлечения абстракциями, расплывчатыми формулировками делало её оторванной от реальных хозяйственных процессов и мешало конкретным и прикладным исследованиям в этой области. Что же касается ее трактовки товарного производства при социализме, то в последних изданиях учебника по политэкономии социализма под редакцией Цаголова товарно-денежные отношения стали признаваться лишь в качестве гетерогенных и незначительных элементов "досоциалистических форм экономических отношений", но в то же время органически не присущих социализму, как общественной системе. Какие-либо количественные измерения, тем более применение математики в экономике среди "чистых теоретиков" из МГУ или Института экономики были не в чести. Они аргументировали либо путём абстрактных рассуждений, либо цитатами. Самым главным способом доказательств было цитирование Маркса и Энгельса. По существу, это было паразитирование на выводах, относящихся к далёкому прошлому или на идеологических догмах. И особенно поощрялась при этом критика так называемых "буржуазных теорий". Противопоставление своих взглядов взглядам западных исследователей считалось верхом "научного" изыска.
В работах экономистов-теоретиков из Института экономики АН СССР также провозглашался панегирик по поводу успехов в строительстве социализма в нашей стране, постепенного преобразования социалистической экономики в коммунистическую. При этом, как правило, речь и не шла о противоречиях, проблемах или недостатках в хозяйственной практике, в просчётах в экономической политике.27
Всё это имело место и в те годы, когда экономический рост в СССР практически прекратился, дефицит продукции достиг непомерных размеров, социальное недовольство нарастало, страна импортировала огромное количество зерна, и настроения бесперспективности и безысходности были уже широко распространены в обществе. Более того, в те годы кое-кто из нас уже начал понимать, что советская экономическая система обречена.

И тем не менее выдающиеся представители советской экономической науки не очень-то стремились к замене плана рынком, к формированию смешанной конкурентной рыночной экономики и особенно к созданию в советской экономике мощного частнопредпринимательского сектора, без которого эффективная рыночная экономика просто не существует.
В то же время некоторые советские экономисты-теоретики в своих работах 70-80-х годов стали всё чаще говорить о необходимости более широкого включения товарно-денежных отношений в систему экономических отношений при социализме. Такую же позицию занимали такие известные теоретики социалистической экономики, как Л.И.Абалкин, Я.А.Кронрод и Л.М.Гатовский, которые считали, что товарно-денежные отношения имманентно присущи социализму, не привносятся извне и не порождаются "недоразвитостью" социализма. Они были сторонниками принципа органического единства централизованного планового руководства хозяйством с хозрасчётом и относительной экономической самостоятельностью государственных предприятий, выступали в поддержку прибыли и рентабельности, как показателей народнохозяйственного плана. И были убеждены в полной научной и исторической обоснованности и в скорой победе коммунизма в нашей стране28.

Тем не менее это был реальный учёт в теории тех практических шагов, которые уже стали делаться в попытках частичного реформирования классической нерыночной СМЭ. Это был шаг в направлении "рыночного социализма", который в более развёрнутом виде в те годы был представлен в экономике Югославии, Венгрии и Польши. Консервативные университетские теоретики явно не одобряли подобной логики.
Вместе с тем реальный социализм в нашей стране имел реальные товарно-денежные отношения только на колхозных рынках и в теневом секторе экономики. В государственном секторе (а это 99% экономики) их не было и не могло быть. Советская экономика не имела не только реального рынка товаров и услуг, не было рынков труда и капитала, не было коммерческих банков и кредита, не было даже элементарной рыночной инфраструктуры и свободы выбора у потребителя.
Университетские же политэкономы были убеждены, что в конечном счёте товарно-денежные отношения по мере развития социализма со временем сами отомрут или "будут преодолены", и экономика страны окончательно войдёт в виртуальную жизнь искусственных правил, норм и указаний "сверху" в жёстких рамках централизованного планирования. Забавно сегодня читать прошлые рассуждения многих советских экономистов об их "концепциях", "теориях", "открытиях" и т.д. по вопросам, которые рождались в искусственной среде социалистической псевдоэкономики, в искусственном мире "диктатуры пролетариата" и адекватной ему "науке", оторванной от магистрального пути мирового развития. Ни СМЭ, ни советскую общественную систему ликвидировать или радикально изменить они не предлагали. Все определяли "решения партии и правительства", которым они автоматически подчинялись.
"Теоретики" политэкономии социализма любили к тому же упражняться в схоластических рассуждениях о "новом содержании" товарно-денежных отношений при социализме, об "основном" и "исходном" производственном отношении при социализме, о "производительности труда" и "производительной силе труда", о "производительности общественного труда" и "общественной производительности труда", о методологии основного экономического закона и т.д. Они раскладывали карточный пасьянс из придуманных ими якобы объективных "законов" социализма. Тузом был "основной экономический закон", королем "закон планомерного и пропорционального развития", дамой "закон неуклонного роста производительности труда" и т.д. А в целом "политэкономия социализма" в связи с прогрессирующим упадком и кризисом этой системы всё более утрачивала своё значение и уходила в небытие, не выдержав испытание временем.
Долгие годы среди советских политэкономов шли скучные дискуссии об основном экономическом законе социализма. В период "военного коммунизма" выдвигалась концепция "закона трудовых затрат", в период НЭПа - концепции "закона стоимости", "двух регуляторов Е.Преображенского и "двуединого регулятора" А.Кона. В 30-е годы в качестве основного закона чаще всего выдвигались план и диктатура пролетариата. На этом поприще особенно активно выступали К.Островитянов, Л.Гатовский и Л.Леонтьев, ставшие потом в послевоенный период высокопоставленными чиновниками в советской экономической науке и законодателями "правильных" взглядов и точек зрения.
Как пишет Н.Шухов, "К.В.Островитянов, Л.М.Гатовский, Л.А.Леонтьев и другие в угоду И.В.Сталину возвели "диктатуру пролетариата" как форму политического правления, опирающуюся на неограниченное законом насилие, в основной объективный экономический закон советского хозяйства вплоть до "окончательной победы социализма"29. В качестве основного экономического закона отдельные советские экономисты провозглашали юридические акты советского государства и сталинскую Конституцию 1936 г.
После войны под влиянием Сталина была принята окончательная формулировка основного экономического закона социализма, как закона максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и духовных потребностей. Цинизм этой формулировки для реальных условий "реального социализма" безмерен.
Советские экономисты многие десятилетия отрицали и не разрабатывали проблем скрытой инфляции и открытого дефицита в стране. Господствующая партийная идеология не признавала обесценения денег при социализме в принципе. Считалось, что это феномен лишь капиталистической экономики - экономики рыночного хаоса и анархии производства. В централизованно планируемой социалистической экономике, говорилось, такое невозможно в принципе, ибо цены устанавливаются государством сверху, жёстко контролируются и носят фиксированный характер.
Однако цены росли, предприятия все меньше выпускали дешёвой, низкорентабельной продукции, старались применить более дорогое сырье и полуфабрикаты, повысить материалоёмкость и цены, чтобы не снизить уровень рентабельности. Огромные очереди населения за продуктами и промтоварами первой необходимости не только способствовали росту цен, но и сами по себе были выражением скрытой инфляции. Происходило постоянное удорожание машин и оборудования на единицу их мощности. Поэтому при перевыполнении плана по стоимостным объёмам капвложений план по вводу мощностей обычно не выполнялся, при быстром нарастании объёмов капвложений шёл процесс замедления обновления основных фондов, при росте расходов на НИОКР не было адекватного увеличения, как тогда говорилось, внедрения новой техники.
То же самое можно сказать и о проблеме дефицита, органически присущей плановой, нерыночной экономике. Лишь в 80-х годах, когда процесс развала советской экономики стал приближаться к своему апогею, отдельные советские экономисты фрагментарно и без теоретических обобщений стали затрагивать эти вопросы в своих исследованиях. А к этому времени в западной советологии всё это уже получило полное научное освещение, определение и осознание.
Экономисты-математики предложили искусственный заменитель рынка - систему оптимального функционирования экономики (СОФЭ), где вместо нормальных равновесных цен предлагались искусственно рассчитанные, так сказать, математические цены, вытекавшие из оптимального плана, цены без стоимости. По существу, речь шла о математической имитации рыночных цен, всего объективного процесса ценообразования, балансирующего спрос и предложение. К тому же спор среди "софэистов" шёл не о плане и рынке или о том, как их совместить, а только о плане, о том, как заменить устаревшую госплановскую систему и сложившуюся систему административных цен на еще более жесткие, искусственные, виртуальные, но якобы "онаученные" с помощью математики цены. Как пишет Я.Корнаи, "даже самая современная компьютерная техника оказывается не в состоянии рассчитать миллион переменных величин в народном хозяйстве. Единственным "компьютером", способным сделать это, является рынок. А надежды заменить рынок математикой и компьютерами оказались на грани провала"30. Плановую экономику наши экономисты-математики рассматривали как "сознательно оптимизируемую" в соответствии с якобы целевой функцией роста благосостояния населения.
Экономисты-математики порой специально подчёркивали свою верность партийной идеологии, клялись, что они ни на шаг не отступают от марксизма. Так, А.Захаров писал, что "применение кибернетического анализа в экономике не означает какой-либо "ломки" марксистско-ленинской политической экономии, а представляет собой её естественное развитие, так как можно показать, что подход, применявшийся Марксом в "Капитале", был бессознательно кибернетическим"31. Этот удивительный вывод соседствует и с другими не менее удивительными рассуждениями учёных из этой группы советских экономистов.
Так, "софэисты", равно как и теоретики-политэкономы, претендовали на открытие новой экономической теории социализма, альтернативной рыночной, на научную трактовку экономических законов социализма (с учётом оптимального функционирования экономики), как передовой по сравнению с капитализмом общественной формации, её социально-экономического оптимума. Политическую экономию социализма они называли описательной, свою же теорию именовали конструктивной. Некоторые из них выступали против товарных отношений, которые также считали несовместимыми с централизованным планированием, за наивысшую эффективность, которая достигается якобы на основе оптимального плана, разработанного на основе соизмерения затрат и результатов, отбора его оптимального варианта32. В то же время главные сторонники СОФЭ (В.Немчинов, В.Новожилов) выступали за развитие хозрасчёта и товарно-денежных отношений при искусственном формировании оптимальных цен (издержки производства плюс плата за фонды)33. Всё это свидетельствовало о противоречиях и несогласованности в рядах "софэистов". Никто из экономистов-математиков ни слова не сказал о преднамеренном искажении советской официальной статистики, которую они использовали в своих моделях. А в целом можно заключить, что как теоретики чистой политэкономии социализма, так и сторонники СОФЭ находились в стороне от действительно научного исследования в теоретическом смысле. И те, и другие всерьёз полагали, что социалистическая экономика обладает наивысшей эффективностью.
Резко критиковал математическую школу в советской экономике Я.Кронрод. Он обвинял её в протаскивании идей "буржуазных" теорий предельной полезности, факторов производства, за субъективно-психологический подход и т.д., приводившем к отходу от марксистской теории трудовой стоимости. Он был озабочен тем, что "происходит проникновение - и немалое - концепций (старых и архисовременных) буржуазной теоретической экономии в советскую экономическую науку"34. Примерно на такой же позиции стоял и известный советский экономист, академик К.Островитянов.
Характеризуя капиталистическую экономику, Кронрод упирал на то, что она отличается гигантским расточительством, паразитизмом, анархией производства, цикличностью, кризисностью, монополистическим загниванием, эксплуатацией городом деревни, метрополиями колоний и т.д. А социалистическая экономика, в противоположность этому, полностью исключает все антагонистические капиталистические деформации, создаёт наиболее рациональную, прогрессивную и эффективную структуру производительных сил и производимого общественного продукта35.

В свою очередь экономисты-математики резко критиковали теоретиков-политэкономов и вообще советскую экономическую науку. Так, академик В.Немчинов считал, что советская "экономическая наука продолжает отставать от требований практики", что существует недооценка "анализа количественной стороны экономических процессов в социалистическом народном хозяйстве", что "нельзя политическую экономию социализма ограничивать только качественным анализом"36. Другой видный представитель СОФЭ, А.Лурье, говорил, что "к сожалению, часть "трудов" наших политэкономов была не "описательной" (описывать - полезное дело), а "деструктивной". Они тормозили положительную разработку проблемы эффективности, вопросов использования категорий прибыли и ренты, введения начислений на фонды" и т.п.37. Трудно не согласиться с этой оценкой38.
Но среди экономистов-математиков раздавались и самокритичные оценки. Так, В.Фальцман отмечает, что молодые софэисты "были чересчур далеки от практики, чтобы разработать "оптимальный план" не только для народного хозяйства, но и даже для любой отрасли. Да и сама идея оптимального функционирования социалистической экономики все более противоречила практике, становилась реакционной по мере того, как бывший СССР терял темпы своего роста, из числа догоняющих стран перемещался в отстающие"39.
Особо следует сказать об экономистах-международниках, в среде которых сформировались два течения: одно прогрессивное, другое - консервативное. Учёные первой группы говорили об изъянах советской экономики, не способной "догнать и перегнать" Запад по НТП и жизненному уровню населения, о новых явлениях в экономике капитализма. В ИМЭМО - это Е.Громов, Я.Певзнер и др. Учёные второй группы талдычили о проблемах и противоречиях капитализма, о его общем кризисе, загнивании и бесперспективности развития и, естественно, о преимуществах социализма. В ИМЭМО это В.Аболтин, А.Кац, И.Гурьев, генерал Горяинов и др. Директора международных институтов держали у себя тех и других, манипулируя их записками и иными трудами в зависимости от политической ориентации того или иного вышестоящего партийного босса, которым они и посылались.
Следует сказать, что в 1948 г. по указанию Сталина Институт мирового хозяйства и мировой политики АН СССР (именно так тогда назывался ИМЭМО) был закрыт, и его сотрудники влились в Институт экономики АН СССР, где был сформирован международный отдел40. Поводом для гнева "вождя народов" послужили работы директора Института академика Е.Варги и ряда других учёных из этого института, где по-новому, более адекватно сложившимся послевоенным реалиям рассматривались проблемы усиления роли государства, развития демократических процессов в капиталистических странах и т.д. Всё это не состыковывалось с устаревавшими марксистско-ленинскими постулатами, сложившимися в прошлом. Поэтому они широко критиковались в партийной печати и в "научных" дискуссиях.
Для самосохранения, сохранения своих сотрудников, для того, чтобы иметь возможность работать, академик Варга вынужден был выступить с публичным, довольно унизительным, покаянием. Покаяние называлось "Против реформистского направления в работах по империализму", оно было опубликовано в журнале "Вопросы экономики"41.

<< Пред. стр. 2 (из 5) След. >>

Список литературы по разделу