<< Пред.           стр. 11 (из 17)           След. >>

Список литературы по разделу

 1. "Постулат замыкания" (closure): если К является системой убеждений, то К ? А также есть система убеждений.
 (К ? А должно быть замкнуто по отношению логического следования, если таковым является само К.)
 2. "Постулат успеха" (success): если А ? Cn(?), то А ? К ? А.
 (Успех сокращения, очевидно, заключается в том, что удаляемое высказывание не должно принадлежать результирующей системе убеждений. Однако, сокращение не может быть успешным, если мы попытаемся удалить из наших убеждений логически истинное высказывание (то есть закон логики). Тот факт, что высказывание А является логической теоремой можно обозначить посредством А ? Cn(?), поэтому постулат успеха имеет в качестве условия требование, что А не является теоремой логики.)
 3. "Постулат включения" (inclusion): К ? А ? К
 (Получившаяся в результате сокращения система убеждений должна составлять подмножество исходной системы убеждений.)
 4. "Постулат пустоты" (vacuity): если А ? К, то К ? А = К.
 (Если мы попытаемся "удалить" из нашей системы убеждений высказывание, которое в действительности вовсе не принадлежит этой системе, то наша система убеждений просто останется без изменений - никакого сокращения фактически не произойдет.)
 5. "Постулат восстановления" (recovery): К ? (К ? А) + А.
 (В соответствии с этим постулатом, все наши убеждения должны быть восстановлены, если мы вначале сократим систему убеждений посредством высказывания А, а затем возвратим А в нашу систему убеждений.)
 6. "Постулат экстенсиональности" (extensionality): если А ? В ? Cn(?), то К ? А = К ? В.
 (Если два высказывания логически эквивалентны, то результат удаления из системы убеждений любого из этих высказываний по отдельности будет тем же самым.)
 Эти постулаты в совокупности адекватно характеризуют операцию сокращения частичного пересечения и позволяют выявить многие ее важные свойства.
 Представленное в данном параграфе направление исследований может служить примером прикладной эпистемологии, когда теория познания находит разнообразные применения не только в логике и методологии, но также и за пределами собственно философии. В рамках этого направления, исследуются такие проблемы как укорененность убеждений, вероятностные модели эпистемической динамики, условные высказывания (так называемый "тест Рамсея"), научное объяснение, каузальные убеждения и многие другие.
 * * *
 Выше были изложены лишь некоторые из наиболее типичных теоретико-познавательных проблем и подходов к их решению, характерных для современной аналитической эпистемологии. В завершение главы, остановимся кратко на некоторых других важных темах, которые интенсивно обсуждаются исследователями, работающими в аналитической теории познания. Среди таких тем можно выделить проблему скептицизма и проблему источников нашего знания (в частности, возможности и характера априорного знания). Следует особо отметить, что сам факт заинтересованного рассмотрения этих проблем философами аналитического направления недвусмысленно указывает на свойственное аналитической философии стремление к преемственности с классическими философскими концепциями и направлениями.
 Так, скептицизм представляет собой давнюю философскую традицию, истоки которой можно проследить, начиная уже с Платоновой академии. Точно такой же богатой историей располагает и критика скептической позиции. Классический ("академический") скептицизм утверждает, что мы не можем знать, существует ли реальность (а если да, то какова природа этой реальности), отличная от нашего непосредственного опыта.42 Это утверждение получает самое разнообразное оформление в конкретных скептических концепциях. Прежде всего, следует различать между "глобальным" и "локальным" скептицизмом. Согласно глобальному скептицизмому мы ни о чем не можем иметь никакого знания, то есть любое знание принципиально невозможно. Локальный же скептицизм отрицает возможность адекватного знания тех или иных конкретных феноменов или областей, например, внешнего мира, сознания других людей, прошлого, моральных истин или Бога. Далее, скептическая позиция может быть направлена либо против возможности знания как такового, либо же против возможности обоснования знания (или же против того и другого вместе). Кроме того, можно выделить так называемые "скептицизм первого порядка" и "скептицизм второго порядка". Первопорядковый (непосредственный) скептицизм относится собственно к нашему знанию тех или иных фактов, скептицизм же второго порядка ставит под сомнение возможность знания о самом знании, то есть он утверждает, что мы не можем знать, что мы что-то знаем.43
 Наиболее пристальное внимание в современной аналитической эпистемологии уделяется локальному скептицизму первого порядка, который ставит под сомнение возможность нашего знания внешнего мира. Такого рода скептицизм опирается на то обстоятельство, что единственным источником нашей информации о внешнем мире является наш собственный субъективный опыт, иными словами любое свидетельство о фактах внешнего мира неизбежно зависит от данных, поставляемых нашими органами чувств, и в этом смысле имеет субъективный характер. Однако, - подчеркивают скептики, - такого рода опыт вовсе не исключает альтернативных возможностей, в частности, возможности ошибки или "тотального заблуждения": вполне можно представить себе ситуацию, когда наш субъективный опыт был бы в точности тем же самым, даже если бы внешняя реальность была абсолютно другой, или ее вообще не существовало.44
 Большинство аналитических философов занимает анти-скептическую позицию, в то же время считая, что скептицизм выполняет важную методологическую функцию, поскольку в процессе опровержения скептицизма и критического анализа доводов в его пользу, мы углубляем также и наше понимание самого феномена знания. Среди основные стратегий преодоления скептицизма, которые можно найти в современной аналитической философии, следует назвать: (1) эпистемологический экстернализм, (2) теорию "релевантных альтернатив" и (3) семантический экстернализм.45 Эпистемологический экстернализм утверждает, что для того, чтобы обладать надежными и обоснованными истинными убеждениями (то есть, знать что-либо), вовсе не обязательно знать, что наши убеждения являются таковыми. Главное, чтобы наши убеждения объективно были надежными, обоснованными и истинными - в этом случае они и дают нам знание, безотносительно, знаем ли мы этот последний факт или нет. Концепция "релевантных альтернатив" отстаивает точку зрения, что знание того или иного факта предполагает исключение всех релеватных (то есть, имеющих отношение к делу) альтернатив этому факту, и что скептическая альтернатива обычно, то есть при "нормальных условиях", не является релевантной. Таким образом, поскольку скептическая альтернатива существованию внешнего мира не является релевантной, то тот факт, что наш опыт не в состоянии исключить возможность этой альтернативы, вовсе не свидетельствует в пользу истинности скептицизма как такового. Семантический экстернализм отрицает саму возможность того, что значение языковых выражений и наше понимание этих выражений, может остаться совершенно без изменений, если предположить, что окружающий нас мир полностью изменится. Согласно семантическому экстернализму, то как мы воспринимаем те или иные предметы, то что бы думаем о мире, непосредственно зависит от тех понятий, которыми мы располагаем, а понятия, в свою очередь, зависят от внешнего мира, в котором мы живем. Иными словами, люди живущие в различных "мирах" неизбежно должны иметь разные понятия, следовательно, должны иметь различные мнения, убеждения, а в конечном итоге - и знания. Это, однако, означает, что скептическая ссылка на возможность "глобального обмана" со стороны органов чувств не является корректной и сама должна быть подвергнута сомнению.
 Еще одной важной проблемой, которая находится в центре внимания философов аналитического направления, является проблема априорного знания. Эта проблема имеет непосредственное отношение к вопросу о месте и роли чувственного опыта в процессе приобретения знаний. Рамки ее обсуждения были во-многом очерчены еще Кантом, который полагал, что важнейшей характеристикой априорных суждений является их необходимость: если А известно a priori, то А является необходимо истинным и наоборот. Не так давно обсуждению этой проблемы был придан новый импульс в работах С.Крипке, который - в противовес точке зрения Канта - выдвинул ряд доводов в пользу того, что некоторые случайно истинные высказывания могут быть известны a priori, в то время как некоторые необходимо истинные высказывания могут быть известны только a posteriori.46 При этом Крипке опирается на понимание необходимости как истины во всех "возможных мирах" (соответственно, случайность есть истинность лишь в некоторых "возможных мирах"). Крипке предлагает и подробно анализирует примеры случайных априорных и необходимых апостериорных высказываний. В качестве примера первого рода он рассматривает высказывание "Хранящийся в Париже метровый эталон имеет один метр в длину", а в качестве примера второго рода - высказывание "Утренняя звезда есть Вечерняя звезда" (напомним, что как "Утренняя звезда", так и "Вечерняя звезда" обозначают одну и ту же планету - Венеру). Априорный характер первого высказывания очевиден, в то же время оно является случайно истинным, так как вполне можно представить себе возможный мир, в котором парижский метровый эталон имеет длину, отличную от одного метра. Второе же высказывание имеет апостериорный характер (его истинность может быть установлена только в результате соответствующих астрономических наблюдений), однако оно является необходимым - не существует такого возможного мира в котором имена "Утренняя звезда" и "Вечерняя звезда" обозначают разные планеты. Примеры Крипке и его концепция имен как "жестких десигнаторов" получила широкое обсуждение в современной философской литературе, посвященной проблеме источников нашего знания и его обоснования.
 
 
 
 10. Понятие истины и его применение в аналитической философии
 10.1 Аналитическое понятие истины
 Понятие истины в концепции значения как условий истинности очевидно должно отвечать своему функциональному предназначению, т.е. должно соответствовать определению
 (D1) Истина - такое свойство предложений (или других носителей истинности), благодаря которому мы знаем их значение.
 Задача в том, чтобы сопоставить этому функциональному определению некоторое структурное.
 Алан Уайт начинает свою известную книжку "Истина" с замечания:
 "Что такое истина?" ("What is truth?") и "Что является истинным?" ("What is the truth?" - два совершенно разных вопроса. Второй - вопрос о том, какие именно вещи являются истинными; первый - о том, что значит сказать, что они истинны1.
 Этот подход развивали Николас Решер, предложивший различать истину как дефиницию и истину как критерий2 (сама идея, в свою очередь, в аналитической традиции восходит к Айеру3), Родрик Чизом4 и другие. Когда мы рассматривали представления Витгенштейна, Тарского, Дэвидсона и Даммита, мы обсуждали второй вопрос. Теперь наш вопрос здесь - первый: "Что такое истина?" Его можно принять за вопрос о нашем обычном понятии истины; или, если таких понятий у нас несколько - как это, по всей вероятности, обстоит с нами на самом деле - то это вопрос, в существующем контексте, по меньшей мере об одном из этих понятий: семантическом. Это тривиально справедливо для концепции значения как условий истинности, но не только для нее, а также и для более широких эпистемологических контекстов. По выражению Майкла Девитта, семантическое понятие истины "занимает нас ровно постольку, поскольку оно играет роль в нашей лучшей теории мира"5; точнее говоря, это регулятив нашей когнитивной деятельности.
 Мы можем охарактеризовать последнюю, поддержав более или менее общепринятый как в современной аналитической философии, так и в эпистемологии тезис о том, что знание - это истинное обоснованное убеждение (true justified belief). В таком случае мы сможем дать следующее определение истины:
 (D2) Истина - такое свойство обоснованных убеждений (или других носителей истинности), благодаря которому мы их знаем (de re или de dicto).
 Удерживая представление о связи истины со значением, т.е. в рамках концепции значения как условий истинности, мы скажем:
 (D3) Истина - такое свойство обоснованных убеждений (или других носителей истинности), благодаря которому мы знаем их значение.
 Сравнив это определение с (D1), мы увидим, что принятие такого подхода обяжет нас показать, каким образом может быть установлена эквивалентность между токенами предложений и обоснованными полаганиями6 как носителями истинности. Но сначала рассмотрим возможности применения для целей этого исследования различных теорий истины.
 При этом за рамками рассмотрения останутся те теории, которые очевидно неприменимы в концепции значения как условий истинности. Это прежде всего:
 1) теория элиминативизма - когда истина достигнута, пропозиции исчезают и остается только действительность;
 2) теория идентичности - когда носитель истины (например, пропозиция) является истинным, то он идентичен своему истинностному фактору (например, факту), и истина и состоит в этой идентичности.
 Они не понадобятся нам здесь по тривиальным причинам, т.к. это - не теории языковых выражений.
 С другой стороны, принятый подход позволит нам сгруппировать различные виды дефляционных теорий, нынешнее развитие которых показывает их отчетливую тягу к обособлению. Такие теории, как дисквотационная, просентенциальная и минималистская, будут рассмотрены совместно, т.к. относительно Т-предложений их действие проявляется одинаково и состоит в поддержке дефляционного тезиса.
 10.2 Корреспондентная теория истины
 Основная идея корреспондентной истины обманчиво проста: предложение истинно, если и только если оно соответствует фактам (или действительности).
 Эта теория должна прежде всего определять, в чем заключается истинность эмпирических предложений, или предложений наблюдения, т.е. связанных с опытом и не выводимых из других предложений - а, напротив, таких, которые сами являются базовыми для дальнейшего знания. Согласно этой теории, предложение (пропозиция, убеждение, высказывание или что бы то ни было, что принимаем в нашей теории за носитель истины) истинно, если есть нечто, благодаря чему оно истинно - нечто, что соответствует в реальности тому, что высказано. Другими словами: если р истинно, то этому соответствует факт, что р. Или: истинно то, что соответствует фактам. Если р истинно, если и только если р, то, когда что-то - например, р - утверждается истинно, то должно быть нечто дополнительное, нечто другое, чем то, что сказано - нечто, к чему относится то, что утверждается. Очевидный и, возможно, единственный полноценный кандидат на роль этого "нечто" - факт; например, факт, что р.
 Классические попытки объяснить понятие корреспондентной истины быстро столкнулись с непреодолимыми трудностями. Если предложение истинно в силу его соответствия факту, то мы нуждаемся в объяснении этого "соответствия" и этих "фактов". Попытки раскрыть понятие соответствия - кореспонденции - быстро увязли в метафорах: "картина", "зеркало" или "отражение действительности" (последнее, конечно, еще не "непотаенность", но тоже вполне поэтично). Предложения, с такой точки зрения, каким-то не определяемым дальше образом "отображают" или "изображают" факты - в свою очередь, неясные сущности с сомнительными условиями идентичности. Под фактом в любом случае понимается нечто независимое от того, что о нем высказывается и, кроме того, нечто, что может быть описано другими словами. Поэтому не только о двух разных предложениях можно сказать, что они описывают один и тот же факт, но и, например, о двух разных пропозициях, если считать их смыслами предложений - поскольку некоторые корреспондентисты создали дополнительную проблему, предположив, что носителями истины являются не предложения, а пропозиции, которые выражают эти предложения. Наиболее общие проблемы, связанные с представлением истинности как корреспонденции, таковы.
 * Вопрос об истинностном операторе или факторе. Чем здесь предстает факт - реальной ситуацией или идеальным состоянием дел, где существенно лишь отношение между индивидуальными объектами?
 * Вопрос о носителе истинности. Что именно соответствует факту - предложение, пропозиция, убеждение или что-то еще?
 * Вопрос об отношении корреспонденции. В чем конкретно оно заключается - в том ли, что собственным именам и/или субъектным терминам в предложении (или соответствующим элементам в пропозиции) соответствуют реальные сущности, связанные между собой теми самыми отношениями, которые как-то выражены в том, что сказано (например, названы), или же предложения отражают общую структуру факта?
 * Вопрос о верификации. Если факт может быть репрезентирован только в предложении или пропозиции, то не представляет ли собой тогда проверка истинности путем сопоставления того, что сказано, с фактами по сути сопоставление этого предложения или пропозиции с другими предложениями или пропозициями, а не с фактами, до которых мы в итоге так и не добираемся?
 В зависимости от ответов на эти вопросы будут различаться между собой различные версии корреспондентной теории. Однако основное исходное допущение при обсуждении корреспондентной теории - общее для ее сторонников и противников - состоит в том, что оба relata, между которыми устанавливается отношение корреспонденции, являются отдельно существующими предметами того или другого вида (и причем разных видов)7; соответственно, истинность - реляционное свойство.
 Носителями истины в корреспондентной теории легко могут признаваться такие ментальные сущности как полагание или суждение, или такая недопроясненная по отнтологическому статусу сущность как пропозиция, а равно предложения или высказывания. В качестве истинностного оператора могут приниматься событие, ситуация или состояние дел. Это представление обязано своим правдоподобием главным образом таким примерам, где носитель истины имеет форму категорического подтверждающего утверждения относительно некоторого такого события или ситуации. Например, вероятно предположить, что в соответствии, где первый член отношения корреспонденции, например, истинное утверждение "Сражение при Ватерлоо состоялось в 1815 году", второй член является или действительным сражением, или фактом, что сражение произошло в этом месте и в это время. Однако намного труднее обнаружить предмет действительности - событие, ситуацию или состояние дел, - соответствующий истинному отрицательному утверждению "Сражение при Ватерлоо состоялось не в 1817 году" или возможно истинному условному утверждению "Если бы сражение при Ватерлоо состоялось в 1817 году, Наполеон выиграл бы его", или необходимо истинному утверждению "Веллингтон или выиграл, или не выиграл сражение при Ватерлоо". Все же в каждом из этих случаев имеется факт, связанный с истинным утверждением. То, что сражение при Ватерлоо состоялось не в 1817 году, и т.д. - такие же факты, как то, что оно состоялось в 1815. Именно поэтому факт охотнее привлекается в качестве истинностного оператора, чем событие, ситуация или состояние дел (возможно, активное введение понятия факта в научный оборот обязано именно этому обстоятельству).
 Таким образом, мы можем вывести из этих классических обсуждений следующие признаки понятия корреспондентной истины.
 (1) Она свойственна предложениям или пропозициям (по крайней мере, частично) в силу структуры предложения.
 (2) Она свойственна предложениям (по крайней мере, частично) в силу отношения предложений к действительности.
 (3) Она свойственна предложениям (по крайней мере, частично) в силу объективной, независимой от сознания природы действительности. Этот признак предназначен ухватить типичное корреспондентное представление, согласно которому предложение "сделано истинным независимой действительностью".
 (1) следует из того, что корреспондентная истина может быть присуща некоторым предложениям, но не другим. Это, в свою очередь, связано с тем обстоятельством, что можно неявно использовать в нашей повседневной когнитивной практике несколько концепций истины, причем асимметрично: например, придерживаться физической корреспондентной истинности при отклонении этической (моральной или иной аксиологически определенной) корреспондентной истины.
 (3) содержит серьезное онтологическое требование, однако оно, по крайней мере, ясно и недвусмысленно.
 Наиболее уязвимо здесь (2) - "отношение предложений к действительности". Каково это отношение? Через что оно может быть описано?
 Наиболее прямой (и наиболее распространенный) ход здесь - признать отношение истинности, т.е. корреспонденцию, "соответствие", отношением sui generis, далее нередуцируемым ни к каким другим понятиям. Это простое и сильное решение выражает достаточно прямые эмпирические интуиции, когнитивную ценность которых нет смысла оспаривать. С другой стороны, введение дополнительного понятия снижает объяснительную силу теории и ее конкурентоспособность по сравнению с другими теориями истины. Наконец, такой ход создает и дополнительные проблемы.
 Вообще говоря, предположение, что А соответствует B, т.е. что между А и B имеется отношение корреспонденции, может подразумевать два типа отношений:
 * А удовлетворяет некоторым требованиям В или находится с ними в согласии (модель "ключ - замок"), или
 * А коррелирует с В (модель "генерал - адмирал").
 Те защитники корреспондентной теории, которые имеют в виду первый тип отношения, используют метафоры "отображения" или "картины". Согласно такой трактовке, корреспонденция - отношение копирования или изображения, или идентичности структуры, не поддающееся дальнейшему анализу и удовлетворяющее определению вида "Это выражение (или другой носитель истины, а также их множества - например, история, объяснение, теория и т.д.) соответствует фактам". Однако такое исследование отношения корреспонденции весьма ограничено. То, что изображается (копируется, тождественно структурируется), должно быть ситуацией или событием - например, утверждение "Кошка на коврике" предполагается изображающим кошку на коврике. Мы видели, однако, что вторым членом отношения корреспонденции должен быть факт, что кошка находится на коврике. Кроме того, трудно видеть, какое изображение, копирование или структурное отношение возможно для отрицательных, условных или дизъюнктивных истинных утверждений и что делает их истинными. Что, например, изображают истинные утверждения "Если кошка находится на коврике, то ей тепло" или "На коврике нет кошки"? Наконец, то, что говорится, обычно настолько отлично по своей природе от того, что делает сказанное истинным, что между ними невозможно никакое очевидное отношение соответствия, приспособленнности друг к другу или структурного сходства. Корреспондентная теория такой формы (например, в духе раннего Витгенштейна) служила бы для объяснения истинности только транслингвистических сущностей, но не выдерживала бы требований лингвистической относительности. Тем самым применение корреспондентной теории в концепции значения как условий истинности оказывается весьма ограниченно.
 Еще один вариант трактовки отношения корреспонденции между утверждением, что p и фактом, что p - такое отношение соответствия, которое выражается определениями вида "Теория Ньютона соответствует фактам". Однако второй член этого последнего отношения - всегда "факты X, Y, Z", а не "факт, что p", а первый член - обычно то или иное объяснение, история или теория. Теория или история p расценивается нами как таковая не потому, что она соответствует факту, что p, но потому, что она соответствует фактам X, Y, Z, то есть удовлетворяет им, совместима с ними или, возможно, объясняет их. Например, теория прямолинейного распространения света соответствует не тому факту, что свет движется по прямой линии, но различным фактам относительно его отражения, преломления и других оптических явлений; утверждение подозреваемого, что он был дома во время преступления, будет считаться истинным на том основании, что оно соответствует не тому факту, что он был дома во время преступления, а различным другим фактам, известным полиции - например, что он был замечен соседом, подходил к телефону, точно описал фильм по телевидению в это время, имел сухие ботинки и т.д. Короче говоря, обычное выражение "соответствует фактам" используется для того, чтобы выразить не отношение между утверждением, что p, и коррелирующим с ним фактом, что p, а отношение между утверждением, что p, и различными другими фактами - т.е. привлекает и отношение когеренции, а не только и не столько корреспонденции.
 Возможна интерпретация соответствия между утверждением, что p и фактом, что p, как простой непосредственной корреляции между ними - без требования о том, что один из членов отношения походит на другой, удовлетворяет ему или подобным образом структурирован. Такая интерпретация позволяет сохранить базовую корреспондентную интуицию, что p является истинным, если и только если p. Конкретное утверждение заключает о наличии некоторого факта, и оно истинно, если и только если этот факт наличествует. Все, что может быть истинно сказано, указывает на соответствующие факты, и такое указание может быть повторно произведено либо теми же самыми словами, либо словами, которые говорят то же самое - постольку, поскольку они выражают то, что истинно сказано. Такое представление восходит к Расселу и Дж. Муру8: "факт, к которому имеется референция", делает истинными те утверждения, которые такую референцию проводят. И наоборот, о каждом факте может быть (хотя не требуется, чтобы фактически было) истинно сказано нечто соответствующее ему. Факт, соответствующий истинному утверждению, что p - это факт, что p, и наоборот; при этом один и тот же факт может быть заявлен в различных терминах. Но тогда нам потребуется критерий правильности референции, поскольку наше утверждение может и не содержать явно сформулированного указания на то, что является соответствующим фактом.
 Попытка определить корреспондентную истину через не настолько нередуцируемое понятие референции оказалась довольно привлекательна для философов. В наиболее общей форме она состоит в следующем. Рассмотрим истинное предложение с очень простой структурой: утверждение "F есть G". Это предложение истинно в силу того факта, что существует предмет, который "F" обозначает и который принадлежит к тому множеству предметов, к которому применимо "G". Таким образом, это предложение истинно,
 * потому что оно имеет предикационную структуру, содержащую слова, стоящие в некоторых референциальных отношениях к частям действительности, и
 * в силу того способа, которым существует действительность.
 При условии, что действительность объективна и независима от сознания, предложение корреспондентно истинно: его истина имеет все признаки (1) - (3), которые мы сформулировали выше. Понятие корреспонденции здесь фактически заменено отношением референции частей предложения к предметам в мире. Такой подход особенно присущ сторонникам каузальной референции. С точки зрения теории референции, соответствующей корреспондентной концепции значения как условий истинности, если мы могли бы распространить этот подход на многие структуры естественного языка (не ограничиваясь, например, лишь указательными предложениями определенного вида) и объяснить соответствующее отношение референции, то мы смогли бы объяснить понятие корреспондентной истины; и именно в этом и была суть подхода Тарского9.
 Однако теперь нам понадобится объяснение референции. Традиционным популярным объяснением является теория дескрипций, объясняющая референцию слова в терминах референций других слов, с которыми его связывают говорящие. Но эта теория столкнулась с хорошо известными трудностями, связанными с невозможностью идентификации в референциально непрозрачных контекстах. В конечном счете, референция также требует объяснения в терминах прямых связей не с другими элементами языка, а с действительностью.
 Такое объяснение призваны дать каузальные теории референции. Основные идеи здесь таковы:
 * объяснение в терминах исторических и социокультурных причин, которое предложили Сол Крипке10, Кит Доннеллан11 и Хилари Патнэм12;
 * объяснение в терминах надежной причины (релайабилизм), которое предложили Элвин Голдман13, Фред Дретске14 и Роберт Нозик15; и
 * объяснение в терминах телеофункции, эволюционной целесобразности в духе дарвинизма, которое предложили Дэвид Папино16 и Рут Милликен17.
 Применение каждой из этих идей для выражения реалистских требований, в свою очередь, столкнулось с дополнительными трудностями, в которые мы не можем войти здесь18. Главная из них связана с тем, что референцию могут иметь не только (и даже не столько) предложения, но и термины, которые сами по себе еще не могут быть носителями истины, а следовательно, нам понадобится применение принципа композициональности со всеми вытекающими последствиями.
 Это не означает ни того, что эти подходы исчерпали себя, ни того, что натуралистическая теория референции вообще не может быть найдена, однако на сегодняшний день такого понятия референции, через которое можно было бы выразить корреспонденцию, еще не построено, и этот проект замены не реализован, так как замена одного нередуцируемого понятия на другое такое же не имеет смысла.
 Таким образом, вследствие того, что в корреспондентную теорию органически входят требования метафизического реализма, она не может соответствовать требованию онтологической нейтральности. Реалистские требования состоят в следующем. Корреспондентная теория - единственная (наряду с некоторыми версиями дефляционизма) теория истины, признающая отношение истинности, т.е. корреспонденцию, "соответствие", отношением sui generis, далее нередуцируемым ни к каким другим понятиям. Таким образом, она единственная выполняет куайново требование отказа от первой из двух "догм эмпиризма" - редукционизма. Однако ее парадокс в том, что именно она является наиболее эмпиричной теорией истины, так как наиболее прямо соответствует базовым интуициям эмпиризма, экстернализма, фундаментализма. (Возможно, именно это соображение в итоге привело Дэвидсона к изобличению "третьей догмы", состоящей в идее, что можно различать в пределах знания между концептуальным и эмпирическим компонентами.) Сами представления о корреспондентной истине возникли (у Аристотеля19) именно как теория референции, указания посредством языковых выражений на предметы в мире, а не на что-то еще и не где-то еще. Это по сути экстенсиональная теория, поскольку ее применение в концепции значения как условий истинности будет направлено на выражение семантического в не-семантическом. Но такая трактовка будет содержать метафизическое реалистическое обязательство, на что обращал внимание, например, Патнэм:
 "Антиреалист может использовать истину внутритеоретически в смысле "теории избыточности", но он не имеет понятий истины и обозначаемого, взятых вне рамок данной теории. Однако экстенсионал связан с понятием истины. Экстенсионал термина есть как раз то, относительно чего термин истинен... антиреалист должен отвергнуть понятие экстенсионала так же, как и понятие истины"20.
 Приписывая возможные состояния дел или факты указательным предложениям, корреспондентная теория назначает им экстенсиональные истинностные условия и тем самым влечет за собой весь круг проблем, связанных с референциально непрозрачными контекстами. Например, она назначит одни и те же истинностные условия предложениям "Цицерон лыс" и "Tуллий лыс". Если субъект не знает, что Туллий - это родовое имя Цицерона, то эти два предложения для него не будут синонимичны; для верификации же он должен будет обратиться к другим предложениям.
 Итак, применение в концепции значения как условий истинности корреспондентной теории ограниченно и не отвечает требованию онтологической нейтральности.
 10.3 Дефляционная теория истины
 В рамках концепции значения как условий истинности может предполагаться, что T-теории трактуются дефляционным способом - так, чтобы они не отсылали к объекту (предмету) или состоянию дел. Дефляционные теории (или теории избыточности - redundancy) истины основаны на следующем допущении: утверждать, что предложение истинно, значит просто утверждать само это предложение ('p' истинно = p), а утверждать, что оно не истинно, значит просто отрицать его ('p' ложно = ~ p). Тезис эквивалентности - р истинно тогда и только тогда когда р - валиден для дефляционного понятия истины настолько же, насколько для корреспондентного, но здесь он превращен в определение истинности - "истинно, что р" не содержит ничего, кроме утверждения р. Истина, с такой точки зрения, состоит не более, чем в соблюдении тезиса эквивалентности, т.е. сказать "истинно, что р" - не сказать ничего больше, чем просто утверждать р; понятие истинности само по себе избыточно. "Истинно, что р" значит р, "ложно, что р" - не-р. Концепция "избыточности" была явно сформулирована Ф.Рамсеем21 и часто, но не всегда обоснованно атрибутируется позднему Витгенштейну: согласно интерпретаторам последнего, "р истинно" эквивалентно "р утверждаемо", а "р ложно" - "р отрицаемо". Это снимает, например, проблемы, связанные в корреспондентной теории с применением предиката "истинно" прямо (т.е. так, чтобы им можно было прямо пренебречь) к модальным высказываниям, контрфактуалам и т.д., а не только к высказываниям определенной формы - повествовательным предложениям изъявительного наклонения.
 По версии этой теории, отстаиваемой Айером, "истинно" и "ложно" функционируют в предложении "как знаки утверждения и отрицания", а традиционные теории истины на самом деле исследуют вовсе не понятие истины, а условия, при которых то, что сказано, может быть истинным, т.е. условия утверждаемости р.
 ... очевидно, что в предложениях формы "p является истинным" или "истинно, что p" указание на истину ничего не добавляет к смыслу. Если я говорю, что истинно, что Шекспир написал "Гамлета", или что пропозиция "Шекспир написал "Гамлета"" является истинной, я говорю не больше, чем то, что Шекспир написал "Гамлета"... И это показывает, что слова "истинный" и "ложный" не используются, чтобы обозначать что-либо, но просто выполняют в предложении функцию знаков отрицания и утверждения. То есть истина и ложь - не самостоятельные понятия. Следовательно, не может быть никакой логической проблемы относительно природы истины22.
 Согласно другому варианту этой теории, "истинно, что" есть знак согласия с р - такой же, как произнесение "да", кивок головы и др.; "истинно, что" не столько редуцируется, сколько отождествляется с "утверждаемо, что" таким образом, чтобы устранить из условий утверждаемости случайные и иррелевантные факторы, предположив равенство объемов между
 * "истинно, что р"
 и
 * "да" в ответ на актуальное или гипотетическое утверждение, что р.
 Таким образом, истина не зависит прямо от того или иного отношения к предметам в мире и вообще от какого бы то ни было отношения: это нереляционное свойство.
 Дефляционизм оказался чрезвычайно популярен в последние десятилетия в силу своей подчеркнутой антиметафизичности и сравнительно простого объяснения истины как семантического понятия. Его основные версии таковы.
 (1) Дисквотационная теория ("раскавычивания") развивает следующие замечания Куайна:
 Предикат истины напоминает нам, что, несмотря на технический переход к разговору о предложениях, наше внимание направлено на мир. Эта отменяющая сила предиката истины явна в парадигме Тарского:
 "Снег белый" истинно, если и только если снег белый.
 Кавычки составляют все различие между разговором о словах и разговором о снеге. Закавыченное выражение - имя предложения, которое содержит имя снега, а именно "снег". Называя это предложение истинным, мы называем снег белым. Предикат истины - устройство для раскавычивания23.
  С такой точки зрения, истина определяется тем, что предложение, образованное помещением любого данного предложения между кавычками перед выражением 'является истинным', является эквивалентным данному предложению24.
 (2) Пол Хорвиц предложил "минималистскую" теорию, подобную дисквотационной, за исключением того, что первичными носителями истины в ней признаются пропозиции 25.
 (3) Просентенциальная теория26 предлагает считать предложения с предикатом "является истинным" просентенциями, или про-предложениями (prosentences) - аналогами личных местоимений, "местопредложениями". Про-предложения служат для анафорической перекрестной ссылки к предложениям, произнесенным ранее в беседе - так же, как местоимения служат для произведения анафорической перекрестной ссылки к ранее произнесенным именам. Так же, как в "Мэри хотела купить автомобиль, но она могла позволить себе только мотоцикл" мы интерпретируем "она" как местоимение, анафорически зависящее от "Мэри", так же в "Снег бел. Это истинно, но он редко выглядит белым в Питтсбурге" мы интерпретируем "Это истинно" как про-предложение, анафорически зависящее от "Снег бел". Подобно местоимениям, про-предложения имеют двойную анафорическую функцию: они могут быть заменять содержательные предложения выражениями вида "Это истинно", имеющими анафорическую референцию к антецеденту - например, "Председатель Мао умер"; или они могут быть переменными, такими как "Все, что говорил председатель Мао, было истинно", которые интерпретируются как "Что бы Mao ни сказал, это истинно". Последняя функция очень важна, поскольку позволяет обобщения относительно предложений.
 (4) Роберт Брэндом предложил существенную модификацию просентенциальной теории, которая трактует предикат "быть истинным" не просто как синкатегорематичную часть про-предложения, а скорее как оператор, формирующий про-предложение27.
 Относительно применения дефляционных теорий в концепции значения как условий истинности возможны следующие возражения. Не во всех случаях "истинно" может быть устранено из предложения без последствий для постулируемой эквивалентности: так, в предложении "То, что говорит председатель Мао, истинно", убрав "истинно", мы получим "то, что говорит председатель Мао..." - т.е. фрагмент предложения. Таким образом, для этого случая эквивалентность формы "р истинно тогда и только тогда, когда р" не сохраняется. По замечанию Даммита, избыточность понятия еще не означает, что оно лишено содержания; теория избыточности истины концентрируется на внешних условиях нашего употребления слова "истинно" (что мы говорим так, когда утверждаем что-то), но есть еще и внутренние условия, а именно, что наши суждения нацелены на истину. Даммит сравнивает истинность и ложность с выигрышем и проигрышем игры. Описывать игру только по ее результату значит упускать из виду существенный момент: в игру играют, чтобы победить; также и суждения выносятся, чтобы достигнуть истины. А чтобы такая задача могла реально стоять для суждений, выносящие суждения должны иметь понятие истины, поэтому вывод о его бессодержательности не следует из утверждения его избыточности28.
 Дефляционные теории не преодолевают основной трудности на пути отображения значения в концепции значения как условий истинности. Фундаментальная проблема здесь состоит в следующем: при использовании языкового выражения (например, русского языка) с правой стороны T-предложения то, что утверждается с правой стороны, не может быть ни больше ни меньше (в том числе по объему), чем то, что утверждается этим языковым выражением. Поэтому эта проблема свойственна не исключительно определенным видам T-теорий, в которых полагается, что правая сторона T-предложений отсылает к определенному состоянию дел; скорее она вытекает из того факта, что для установления истинностных условий используется некоторый язык, и поэтому T-теория может отображать не более, чем то, что сообщается выражением этого языка, используемым для установления истинностных условий.
 В этой связи важно, принимаем ли мы за носители истинности пропозициии или предложения. Дефляционная трактовка истинности допускает и то, и другое. Различие относится к схеме эквивалентности левой и правой частей утверждения: мы можем предположить, что эти части являются предложениями. В таком случае именем предложения является само это предложение - так, ""Снег бел"" является именем предложения "Снег бел". В такой - сентенциальной, т.е. фактически любой, кроме пропозициональной - версии дефляционизма утверждение условий истинности будет выглядеть так:
  "Снег бел" истинно ттт снег бел;
 а схема эквивалентности, соответственно, так:
  Предложение "s" истинно ттт s.
 В пропозициональной ("минималистской") версии дефляционизма части утверждения являются пропозициями, а именами пропозиций являются выражения вида "утверждение, что р" или "пропозиция, что р" - так, "пропозиция, что снег бел" будет именем пропозиции, утверждающей, что снег бел. Утверждение условий истинности будет выглядеть так:
  Пропозиция, что снег бел, истинна ттт снег бел;
 а схема эквивалентности - так:
  Пропозиция, что р, истинна ттт р.
 Аргументы в пользу онтологической нейтральности дефляционизма относятся к пропозициональной, но не к сентенциальной его версии. Дальнейший анализ этой дистинкции оказывается значимым для прояснения обоснования условий истинности, нечувствительного к проблемам, связанным с онтологическими требованиями. Возможное рассмотрение в рамках дефляционной теории сталкивается здесь со следующими трудностями.
 Так, если в утверждении
  "снег бел" истинно ттт снег бел
 "снег бел" - пропозиция, то утверждение тривиально, а если же это - предложение, то утверждение в целом ложно, поскольку для того, чтобы "снег бел" было истинно, мало того, чтобы снег был (в некоторой действительности) бел; надо еще, чтобы "снег бел" означало, что снег действительно равно бел. Но дефляционная теория истины не способна предоставить нам никаких фактов относительно языка, поскольку принципиально отклоняет референциальную отсылку к фактическим положениям дел.
 В этом отношении дефляционная теория противоположна корреспондентной; но даже если мы не принимаем критерий соответствия фактам за эпистемологически основной в нашем представлении об истинности, то мы тем не менее, как правило, склонны рассматривать тезис эквивалентности как некоторый критерий адекватности - хотя бы в плане алетического реализма. Мы можем попытаться применить этот критерий к дефляционной теории следующим образом. Предположим, что интуиция о том, что некоторое предложение или пропозиция соответствует фактам, является интуицией о том, что это предложение или пропозиция истинно(-а) потому, что мир существует определенным способом; т.е. истинность пропозиции объясняется некоторым контингентным фактом, внешним по отношению к этой пропозиции:
  Пропозиция, что снег бел, истинна потому, что снег бел
 Но если мы применяем этот критерий к дефляционной теории - постольку, поскольку она имплицирует следование с необходимостью, -
  "снег бел" истинно ттт снег бел, -
 то из этих двух утверждений следует
  снег бел потому, что снег бел.
 Последнее утверждение ложно, так как отношение каузальности, вообще говоря, может существовать лишь между отличными друг от друга членами отношения. Это означает, что два предыдущих утверждения несовместимы друг с другом29, а следовательно, интуиция алетического реализма неприменима к дефляционной теории.
 Возможно следующее возражение: связь между пропозицией, согласно которой снег бел, и тем фактом, что снег бел, не является контингентной, а следовательно, утверждение
  Пропозиция, что снег бел, истинна потому, что снег бел
 неудовлетворительно выражает схему эквивалентности. В таком случае она может быть более удачно выражена как
  "снег бел" истинно потому, что снег бел.
 Такое утверждение, будучи применено к
  Пропозиция, что снег бел, истинна потому, что снег бел,
 не даст ложного каузального утверждения. Однако такая формулировка исходит из сентенциальной, а не пропозициональной версии дефляционизма - а следовательно, должна быть применена к дефляционному утверждению
  "снег бел" истинно ттт снег бел,
 что в результате снова даст
  снег бел потому, что снег бел.
 Еще одно возможное возражение связано с тем, что выражение "потому, что" имплицирует референциально непрозрачный контекст, где кореферентные выражения не могут быть взаимозаменимы salva veritate. В таком случае вывод "снег бел потому, что снег бел" из приведенных пар неправомерен. Однако открытым для дискуссии остается вопрос, какой именно вид непрозрачных контекстов задается выражением "потому, что": интенсиональный контекст, запрещающий подстановку контингентно кореферентных выражений, но разрешающий подстановку необходимо кореферентных выражений, или так называемый гиперинтенсиональный контекст, запрещающий подстановку и тех, и других. Если нам надо показать, что описанный вывод неправомерен, то мы должны принять, что выражение "потому, что" задает гиперинтенсиональный, а не просто интенсиональный контекст. Однако это недоказуемо.
 Таким образом, интуиция алетического реализма оказывается неприменима к дефляционной теории. Собственно, само по себе это еще не означает, что утверждения вида "Пропозиция, что снег бел, соответствует фактам" являются ложными с дефляционной точки зрения; выражение "соответствовать фактам" в составе такого утверждения может, с такой точки зрения, трактоваться как имеющее значение "быть истинным", где истина может пониматься дефляционно. Тем не менее такой ход все же фактически отвергает критерий адекватности. В итоге мы будем вынуждены признать, что дефляционная теория не располагает достаточными средствами для того, чтобы предоставить удовлетворительную теорию истинности высказываний, которая была бы онтологически нейтральной.
 Дефляционная истина, разделяя с корреспондентной тезис эквивалентности, отличается от нее как по своей природе, так и по своим целям. В силу своей природы (отношения к действительности) корреспондентная истина может служить объяснительным понятием в теории языка. И напротив, в дефляционном представлении истина "не имеет никакой скрытой структуры, ожидающей нашего открытия"30: нас должна интересовать не столько истина, сколько термины истины, важные для языка. В многих случаях это позволяет сокращение: вместо повторения утверждения "Председатель Мао умер" я могу сказать "Это истинно" или вместо повторения содержания целой статьи я могу сказать: "Все требования статьи являются истинными". Иногда термин истины не только удобен, но и существенен: вряд ли много людей осилили полное собрание сочинений Мао, однако гораздо большее количество людей утверждают: "Все, что сказал председатель Мао, было истинно". Без термина истины последние два утверждения требовали бы длительных конъюнкций. Термин истины - исключительно полезное лингвистическое средство для разговора о внеязыковой действительности путем отсылки к другим предложениям или другим элементам языка, признаваемым нами носителями истины. Такая интерпретация фактически вновь приводит нас к модели когеренции.
 Просентенциальная теория отличается от тех версий дефляционизма, которые используют схему эквивалентности. Важное различие здесь касается логической структуры предложений типа "S истинно". Для классического дефляциониста структура таких предложений очень пряма: "S истинно" предицирует свойство "быть истинным" вещи, обозначенной "S". Иными словами, "S истинно" говорит об S, что это истинно - так же, как "яблоко красное" говорит о яблоке, что оно является красным. Согласно просентенциальной теории, хотя "S истинно" имеет субъектно-предикативную структуру, все же нельзя интерпретировать это как характеристику S. Пусть "S истинно" является про-предложением, которое заменяет предложение, обозначенное S, так же, как местоимение "она" заменяет имя "Мэри". Но мы не говорим, что "она" характеризует "Мэри"; точно так же, согласно просентенциальной теории, мы не должны говорить, что "S истинно" характеризует S. Предположить иначе означало бы неверно истолковать природу анафоры. Термин истины - не предикат, и не описывает предложение или говорит о нем что-нибудь большее, чем анафорическая референция, использующая личное местоимение, описывает или говорит что-нибудь об антецеденте - сингулярном термине.
 Поскольку дефляционная истинность - не свойство предложения, она не может использоваться, чтобы объяснить что-либо, относящееся к предложению. Ее цель - просто облегчить выражение. Она может выполнять эту роль в теории языка, как в любой другой теории; но она не может играть объяснительную роль в такой теории. "Поэтому за представление, что истина дефляционна, надо платить большую цену: отказ от условие-истинностной семантики"31.
 10.4 Прагматическая теория истины
 В классическом прагматизме Ч.С.Пирса и его последователей носителем истины признается идея - термин, свободно используемый этими философами для обозначения мнений, полаганий, утверждений и тому подобных сущностей (когда Пирс ставит вопрос о носителях истины явно, он признает ими пропозиции32; в остальных случаях это полагания и т.п) - прежде всего ментальных, хотя не только. Таким образом, в прагматической теории истины изначально присутствует допущение об интенсиональной эквивалентности.
 Идея здесь - инструмент со специфической функцией; истинная идея - та, которая выполняет свою функцию, которая работает; ложная идея - та, которая этого не делает. Универсальность истины состоит именно в ее универсальной достижимости:
 Дайте любому человеку достаточно информации и возможность достаточно размышлять над любым вопросом, и результатом будет то, что он достигнет некоторого определенного заключения - того же самого, которого достигнет любое другое сознание33.
 Трудность и в понимании, и в критике прагматической теории истины состоит в том, чтобы выявить это разностороннее понятие функционирования или работы идеи. По мнению прагматистов, они не разделяют обычное представление, что функция идеи - "обнаруживать действительность" и что истинная идея, поэтому - та, которая преуспевает в выполнении этой задачи. Истина, с прагматической точки зрения, в самом деле может быть соглашением идеи с действительностью; в такой трактовке идея - ментальный образ, буквально копирующий некоторые признаки мира. Однако недостатком этого определения для прагматистов была его очевидная неспособность полностью охватить все разнообразные виды вещей, которые мы говорим и думаем и которые прагматисты называли идеями. Прагматистское определение идей функционально, а не сущностно. Так, функция гипотезы в науке состоит не в сообщении нам, чем является действительность, а в создании предсказаний и предложений для исследования, которые являются приемлемыми, пока они работают. В повседневной жизни идея обычно принимает форму плана действия, например, для решения проблемы, а ее истинность состоит в ее успехе в выполнении потребности. Функция идей в системах чистой математики - избежать противоречий, а не копировать мир. Религиозные и метафизические утверждения и системы должны быть оценены не в соответствии с какими бы то ни было критериями копирования действительности или отсутствия формального противоречия, но в соответствии с их способностью дать удовлетворение их сторонникам. Поэтому "истинный" является оценочным словом, которое нужно использовать в том случае и постольку, поскольку утверждение удовлетворяет цели исследования, которому оно обязано своим существованием (или выдвигает эту цель).
 Если идеи, значения, концепции, понятия, теории, системы инструментальны по отношению к активной реорганизации данной окружающей среды, к удалению некоторой специфической неясности и неоднозначности, то испытание их валидности и значения состоит в выполнении ими своей работы. Если они преуспевают в своей службе, то они надежны, нормальны, валидны, хороши, истинны34.
 Проблемы здесь таковы:
 (1) необходимость различать между принятием чего-либо и принятием чего-либо за истинное;
 (2) необходимость различать между принятием чего-либо за истинное и истинным бытием чего-либо.
 С ними связаны следующие соображения.
 (1) Очень многие вещи (советы, решения, оценки, предложения, планы, приговоры, оправдания и т.д.) могут быть приняты или отклонены по различным причинам именно потому, что они обслуживают различные функции. Так же, как сами эти "идеи" обычно выражаются выражениями различных категорий, так и их принятие или отклонение выражено различными словами, типа "хороший" или "плохой", "правильный" или "неправильный", "разумный" или "неразумный", "подходящий" или "несоответствующий", и сведение всех этих совершенно гетерогенных оценок к одному предикату "истинный" может скорее привести к замешательству, чем "сделать наши идеи ясными". Представление об истинностном операторе здесь оказывается размытым: им может оказаться, с такой точки зрения, практически что угодно - но тогда можем ли мы называть такую теорию теорией истины? Контраргумент здесь может состоять в том, что никакое полагание, кроме полагания, которое соответствует факту - "обнаруживает действительность" - в конечном счете не оказывается целесообразным или удовлетворительным. Но даже и в таком случае это еще не позволяет нам трактовать "удовлетворительный" или "работающий" как синонимы "истинного" - они служат лишь выражением условного и косвенного критерия истины.
 (2) В центре внимания прагматизма находится не теоретическая проблема природы истины, а практическая проблема получения и проверки истинных идей - что Пирс назвал "заключительным обязательным полаганием", т.е., как в дефляционизме, не значение предиката "истинный", а его функции и возможные причины называть нечто истинным. Предикат "быть истинным" редуцирован к "быть принятым как истинный". Это, в самом деле, дает некоторый вариант онтологической нейтральности; такой подход разрабатывается в современном прагматизме: например, нечто подобное, как представляется, имеет в виду Рорти, когда разрабатывает идею контраста между отказом от мира как его понимает здравый смысл и отказом от Мира как вещи-в-себе, который мы никогда не могли бы понимать правильно35. Однако здесь снова критерии последовательности, целесообразности, выполнения и т.п. являются скорее причинами для принятия чего-либо как истинного, чем частью значения понятия "истинный".
 Достигаемая в соответствии с прагматической теорией истина не просто интерсубъективна - она все же влечет за собой требования о внешнем мире по следующим причинам.
 Если бы истина была только тем, с чем имеют тенденцию соглашаться различные люди, то само по себе это подразумевало бы только то, что либо все достигают одного и того же правильного заключения, либо они все достигают одного и того же неправильного заключения. Прагматистское же требование состоит в том, что общее заключение, достигнутое всеми - это всегда истинное заключение:
 В конечном счете человеческое мнение универсально стремится к ... истине... На каждый вопрос есть истинный ответ, окончательное заключение, к которому постоянно стремится мнение каждого человека36.
 Фактически мы имеем здесь дело с хорошо знакомым по марксистской теории познания представлением о постепенном приближении относительной истины к абсолютной (которым в данном случае и прагматизм, и марксизм обязаны, как представляется, неокантианству37 - хотя в рамках марксизма это представление разрабатывалось в рамках концепции объективной, т.е. корреспондентной истины; как мы увидим дальше, к этому приходит и прагматизм). Мы постепенно, путем уточнения наших представлений, применяя логику и научные методы, приближаемся к абсолютной истине - "окончательному заключению", которое истинно по определению:
 Истина пропозиции, что Цезарь пересек Рубикон, состоит в том факте, что чем дальше мы продвигаем наши археологические и другие исследования, тем более настоятельно это заключение проникает в наши сознания навсегда - или проникало бы, если бы исследования продолжались вечно...
 Истина - это соответствие абстрактного утверждения с идеальным пределом, к которому бесконечное исследование стремилось бы привести научное полагание; таким соответствием абстрактное утверждение может располагать на основании признания его погрешности и односторонности, и это признание - необходимый компонент истины38.
 Пирс не утверждает, что такого согласия во мнениях можно достичь (и неопределенно долго поддерживать) любым методом: кроме научного, другие методы могут в лучшем случае обеспечивать только временное согласие. Однако такое истинное согласованное заключение истинно не потому, что оно достигнуто научным методом на основе опыта, а скорее потому, что оно по его поводу возможно всеобщее согласие. Опыт и научный метод - хорошие способы получения истины не потому, что они эффективно показывают, раскрывают или отображают действительность, а скорее потому, что они являются эффективными для достижения согласия.
 Преимущество научного метода состоит именно в том, что он способен воздействовать не просто на индивидуальные полагания, но на полагания сообщества в целом; для этого метод должен использовать нечто публичное и внешнее по отношению к индивидуальным сознаниям членов сообщества39. Научный метод отвечает этому требованию, потому что он основан на опыте, исходящем от объективной действительности. Схема Пирса такова: действительность воздействует на нас через наши восприятие; действительность объективна, потому что мы не можем управлять нашим восприятием. В любой данной ситуации, в которой я нахожусь, действительность определяет то, что я вижу и чего не вижу. В идеале каждый, кто посмотрит туда же, что и я, придет к тому же самому заключению о том, что там находится40. Возможные различия в данных восприятия будут устраняться путем дальнейшего сравнения индивидуальных полаганий, экспериментов, дополнительных данных и т.д, и для истины дальнейшие данные восприятия будут делать расхождение в полаганиях все менее и менее вероятным. Поэтому то обстоятельство, что объективная действительность определяет наше восприятие, которым мы не можем (в этом отношении) управлять, постепенно приводит нас ближе к заключениям, которые точно отражают эту действительность.
 Истинная пропозиция - та, с которой в конечном счете согласился бы каждый, кто имеет достаточный опыт, релевантный этой пропозиции. Но единственные пропозиции, с которыми согласился бы каждый - это именно те, которые точно отражают действительность. Следовательно, "быть истинным" эквивалентно "точно отражать объективную действительность". Тогда прагматическая теория истины фактически сводима к корреспондентной, с теми же вытекающими для концепции значения как условий истинности последствиями. Однако прагматизм вместо этого сосредотачивается на другой, скорее когерентистской по духу эквивалентности между "быть истинным" и "быть (в конечном счете) принятым каждым, кто располагает достаточным релевантным опытом". Причина этого определена самой структурой прагматистского понятия действительности - в том, что касается независимости действительности от сознания. Для прагматистов действительность независима от любого сознания и от любого правильного подмножества сознаний, но она не независима от всех сознаний. Действительность есть то, что утверждается существующим или имеющим место в пропозициях, с которыми согласился бы каждый, кто обладает достаточным релевантным опытом:
 Действительность независима - не обязательно от мысли вообще, но только от того, что вы или я, или любое конечное число людей могут думать о ней... С другой стороны, хотя объект окончательного мнения зависит от того, чем является это мнение, все же то, чем это мнение является, не зависит от того, что думаете вы или я, или любой человек41.
 Эта теория привлекает феноменализм. Но это - феноменализм Канта, а не Юма... Сущность философии [Канта] в том, чтобы рассматривать реальный предмет как определенный сознанием, ...рассматривать действительность как нормальный результат ментальных действий42.
 Таким образом, в итоге действительность признается не независимой от сознания: она независима от любого индивидуального сознания (и поэтому может считаться "объективной"), но она не независима от сознания человеческого сообщества. Реальность определяется или конституируется сознаниями всех членов сообщества. Контраргумент здесь может состоять в том, что такая онтологическая доктрина не слишком хорошо согласуется с предложенной концепцией действительности, управляющей нашим восприятием. Последняя идея храктерна скорее для реалистической онтологии: независимые от сознания предметы взаимодействуют (через другие виды независимых от сознания объектов подобно световым и звуковым волнам) с нашими органами чувств; эти взаимодействия конституируют наши акты восприятия, и так как мы не можем управлять тем, чем являются предметы - от нас не зависит, каковы они, то мы не можем управлять тем, что мы воспринимаем. Но в прагматической онтологии предметы, которые управляют нашим восприятием - это идеальные предметы специфического вида. Согласно этой модели, идея в сознаниях людей, имеющих достаточный релевантный опыт, так или иначе вынуждает других людей, не имеющих такого опыта, получать некоторые данные восприятия.
 Более того, люди, имеющие достаточный релевантный опыт и достигшие "окончательного заключения", должны были бы получить те данные восприятия, которые заставили их прийти к окончательному заключению, в обратном хронологическом направлении - в соответствии с окончательным заключением, к которому они во время получения данных восприятия еще не пришли. Следовало бы признать, что некоторые из данных восприятия, которые у нас есть сейчас, в данный момент, обусловлены для нас идеей, к которой мы придем только в некотором будущем (если это вообще случится)43. Аргумент против этой модели может быть усилен и далее: та сущность, которая должна обусловливать наше восприятие в настоящее время - это даже не идея, которая будет фактически существовать в некоторое будущее время. Скорее ей приписывается своего рода гипотетическое существование: "окончательное заключение" - такое заключение, которое было бы достигнуто любым человеком, если бы он имел достаточный релевантный опыт.
 Таким образом, каузальное действие окончательного заключения на наше нынешнее действительное восприятие предполагается не только действием в обратном хронологическом направлении, но также и действием, оказываемым из области гипотетического на область действительного. Поэтому прагматическая теория истины неприменима в концепции значения как условий истинности в объеме сверх редуцируемого к корреспондентной.
 В стандартной форме прагматическая теория выглядит так:
 (х) (x истинно, если и только если каждый, кто имеет достаточный релевантный опыт, будет вынужден согласиться с х)
 Единственное условие является здесь и необходимым, и достаточным для истины любой пропозиции: она должна быть такой, что с ней будет согласен каждый, у кого есть достаточные и релевантные данные восприятия. При этом не имеет значение, действительно ли x выражает некоторый факт в независимом от сознания мире. Однако прагматическая теория не является онтологически нейтральной, поскольку в ней то, по поводу чего достигнуто всеобщее согласие, определяет то, каковы факты. Т.е., ее требование в концепции значения как условий истинности было бы таково:
  Снег бел, если и только если каждый, кто имеет достаточный релевантный опыт, будет вынужден согласиться с (пропозицией) "Снег бел".
 Следовательно, поскольку в прагматической теории истина приравнивается к тому, по поводу чего достигнуто всеобщее согласие, это требование редуцируется к
  "Снег бел" истинно, если и только если снег бел.
 Однако "Снег бел" с правой стороны 'если и только если' здесь не рассматривается как выражение независимого от сознания факта. Скорее, снег бел только потому, что с этим согласились бы все. Таким образом, эквивалентность, утверждаемая здесь 'если и только если' может быть только интенсиональной.
 Соответственно, теория значения классического прагматизма не связывает напрямую значение с истиной (хотя она во многом изоморфна прагматической теории истины). Современные философы, заявлявшие о своей приверженности прагматизму - например, Куайн, Решер - могут использовать достаточно отличающиеся формы теории истины. В своих теориях значения они также не склонны связывать значение с истиной: это либо инструментальная семантика (Куайн, Гудмен), следующая скорее Джеймсу, чем Пирсу, либо интенсиональная (К.И.Льюис).
 10.5 Ревизионная теория истины
 Ревизионная теория истины44 призвана анализировать парадоксы типа парадокса лжеца (или парадокса Эпименида), которые показывают, что полагания здравого смысла относительно истины могут быть непоследовательны и противоречивы.
 Рассмотрим следующее "предложение лжеца":
 (L) Предложение (L) не истинно.
 Предложение (L) утверждает о себе, что оно не истинно; его противоречивость следует из очевидно тривиальных принципов. Применение базовой ("аристотелевой") интуиции относительно истины - предложение является истинным, если и только если то, что оно утверждает, имеет место - к предложению (L) дает:
 (1) Предложение (L) истинно, если и только если предложение (L) не истинно.
 При этом предложение (L) утверждает именно то, что оно не истинно; поэтому в силу корреспондентной интуиции оно истинно, если и только если оно не истинно.
 Другое явное противоречие следует из принципа бивалентности:
 (2) Предложение (L) либо истинно, либо нет.
 Противоречие, заложенное в (1), может быть развито рассмотрением двух случаев, которые допускает (2): что (L) истинно или что (L) не истинно.
 Случай 1. Предложение (L) истинно. Тогда в силу (1) предложение (L) не истинно. Таким образом, оно и истинно, и не истинно одновременно, что невозможно.
 Случай 2. Предложение (L) не истинно. Тогда в силу (1) предложение (L) истинно. Снова оно и истинно, и не истинно одновременно, что невозможно.
 Поэтому любой из этих двух случаев делает невозможным (1). Это подразумевает, что по крайней мере одна из этих основных интуиций, выраженных в (1) и (2), неправильна.
 Ревизионная теория истины отталкивается от семантической теории истины Тарского, в которой значение истины для множества предложений ("языка") дается условными предложениями вида:
 S истинен если и только если P,
 где P - предложение языка, а S - имя предложения
 Гупта называет такие предложения "бикондиционалами Тарского"45. Хотя эквивалентности Тарского кажутся весьма тривиальными, они, как мы видим, ведут к явным противоречиям, когда применяются к предложениям типа предложения лжеца, потому что предложение (1) - тоже пример именно такой эквивалентности.
 Согласно ревизионной теории, эквивалентности Тарского дают значение истины, но нам необходимы далее специальные семантические инструменты, чтобы показать, как они производят понятие истины. В частности, эта теория принимает, что истина - циркулярное понятие, и обеспечивает специальные средства для понимания циркулярных (приводящих к кругу в объяснении) понятий типа истины. Таким образом, полученное выше противоречие должно быть рассмотрено как неправильное употребление информации, выраженной в предложении (1), эквивалентности для предложения лжеца.
 В ревизионной теории эквивалентность типа (1) понимается как имеющий гипотетический характер. эквивалентности Тарского полностью определяют понятие истины, но только в силу специальной роли, отведенной им в соответствии с ревизионной теорией - а именно, они дают метод для получения все лучших и лучших приближений экстенсионала предиката истины. Таким образом, они не просто дают экстенсионал предиката истины, но обеспечивают усовершенствование любого временного экстенсионала, который мог бы быть предложен.
 Пусть М - обычная модель первого порядка, которая назначает предикату истины произвольный экстенсионал. Эквивалентности Тарского обеспечивают метод получения улучшенной модели M* для любого предложения P, имеющего имя S следующим образом. S назначается экстенсионалу предиката истины в M*, если P истинно в М и при этом не назначено другому истинному экстенсионалу. Тогда для любой данной модели М с любым начальным экстенсионалом предиката истины, эквивалентности дают ряд моделей М*, М**, М*** и т.д., которые построены использованием эквивалентностей, оценивающих предложения в предыдущем члене ряда. При этом ряд может быть продлен до бесконечности путем обобщения значений предыдущих элементов последовательности. Один из методов такого обобщения состоит в том, чтобы принять экстенсионал истины в верхнем схождении последовательности за состоящий из (имен) всех предложений, стабилизировавшихся на том этапе, когда последовательность приблизилась к пределу - иными словами, если на некоторой стадии последовательности предложение объявлено истинным в каждой подпоследовательности ниже стадии предела, то оно входит в экстенсионал истины в пределе.
 "Последовательность пересмотра" является любой последовательностью моделей, начинающейся с произвольной модели М, которая произведена эквивалентностями Тарского согласно ревизионной теории истины.
 Некоторые предложения стабилизируются в конечном счете в каждой последовательности пересмотра. Например, пусть S - имя предложения
 T (T (F (b))),
 где "T" - предикат истины, "F" - произвольный одноместный предикат, и "b" - произвольное имя. Модель М(T) представляет экстенсионал, назначенный предикату T моделью М. Тогда
 S находится в М**(T), если и только если T (F (b)) принадлежит модели М*(T).
 Но
 T (F (b)) находится в М*(T), если и только если F (b) принадлежит М(T).
 Таким образом,
 S находится в М**(T), если и только если F (b) принадлежит М(T), т.е. если и только если b принадлежит М(F).
 Аналогичным образом, от второго пересмотра - "ревизии" (revision) - и далее, S назначается экстенсионалу истины, если и только если b принадлежит экстенсионалу предиката F. Начиная с любой модели М, предложение S стабилизируется как или истинное, или ложное в каждой последовательности пересмотра в зависимости от того, оценивается ли F (b) как истинное или ложное в начальной модели M.
 Интуитивно "нормальные", не содержащие противоречий предложения стабилизируются в каждой последовательности; постольку, поскольку теория имеет дело с последовательностями классических моделей, каждая логическая истина стабилизируется как истина в каждой последовательности, а каждая логическая ложь - как ложь в каждой последовательности. В то же время предложения типа предложения лжеца показывают непостоянное поведение в процедуре пересмотра: они изменяют свое значение с истинного на ложное в пересмотрах в каждой последовательности. Возможны и другие классификации предложений относительно их поведения в различных последовательностях пересмотра: некоторые стабилизируются как ложные во всех последовательностях; некоторые стабилизируются как истинные в некоторых, но не во всех последовательностях; некоторые стабилизируются как истинные в некоторых последовательностях и как ложные в остальных. Таким образом, аппарат ревизионной теории дает средства для классификации различных типов предложений по различным семантическим категориям.
 Так же, как прагматическая теория истины, ревизионная теория использует идею постепенного приближения к истине, хотя гораздо более полно и явно использует свои математические источники и аналоги - понятие предела, исчисление бесконечных величин и т.д. Однако, в отличие от прагматической, ревизионная теория не включает в себя представления об абсолютной, окончательной, не подлежащей дальнейшему пересмотру истине - что позволяет ей избежать интенсионализма и соблюсти онтологическую нейтральность. Очевидно, что Анил Гупта учел критику теории Тарского Хартри Филдом: ревизионной теории трудно вменить какие-либо онтологические обязательства; при этом она экстенсиональна. Но, как и теория Тарского, ревизионная теория представляет собой не столько самостоятельную теорию истины, сколько надстройку над той или иной теорией. В случае Тарского это корреспондентная интуиция, которую он называет классической аристотелевой концепцией истины. Гупта и Белнап не формулируют таких преференций и, хотя они позиционируют предложенный ими аппарат решения семантических парадоксов как самостоятельную теорию истины, очевидно, что ревизионная теория может быть рассмотрена именно как аппарат для применения той или иной концепции истины, заключающей о ее природе. Ничто не мешает ревизионной теории опереться, например, на дефляционный тезис. Однако сама по себе идея сравнения одних языковых выражений с другими представляет собой, строго говоря, не что иное, как когерентную концепцию истины.
 10.6 Релятивистский подход к теории истины
 Использование в концепции значения как условий истинности представлений об относительной истинности привлекательно прежде всего тем, что может позволить выразить базовую для семантики естественного языка предпосылку о конвенциональности значений. Однако релятивистские представления об истине встречают фундаментальное возражение, состоящее в том, что такой подход снижает когнитивную ценность наших утверждений, уменьшает познаваемость мира. В самом ли деле релятивизм размывает наши базовые интуиции об истине? Наиболее разработанный ответ дает модель истинностного релятивизма Джека Мейланда, остающаяся в пределах корреспондентной истинности46. Согласно Мейланду, понятие абсолютной истины (в противовес относительной) представляется понятием двухместного отношения между языковыми выражениями, с одной стороны, и фактами или состояниями дел, с другой. Понятие относительной истины может быть представлено как трехместное отношение между суждениями, миром и третьим термином, которым может быть любой человек, картина мира, историческая или культурная ситуация и т.д.
 Отношение, обозначенное выражением "абсолютная истина", может без привлечения дополнительных понятий быть рассмотрено как корреспондентное. Если релятивист будет использовать этот тип представления отношения, то он скажет, что "P истинно относительно W" ("P соответствует фактам с точки зрения W"), где место W могут занимать люди, языки, наборы принципов, картины мира или ситуации, концептуальные схемы, формы жизни, режимы речи или мысли, парадигмы, пресуппозиции, точки зрения и т.д.47
 Размышляя о том, почему Гуссерль мог рассматривать любое понятие истины как необходимо включающее понятие абсолютной истины, Дж. Мейланд приходит к выводу, что Гуссерль
 считал абсолютную истину соответствием действительности и полагал, что любая форма или разновидность истины должна включать соответствие с действительностью... Гуссерль и другие абсолютисты совершают большую ошибку, принимая, что относительная истина должна либо вообще не существовать, либо быть разновидностью абсолютной истины48.
 Однако вовсе не очевидно, что понятие относительной истины необходимо должно включать в себя понятие абсолютной истины. Если мы рассматриваем форму относительно истинного выражения как
 P истинно относительно W,
 то это поднимает вопрос о том, что значит "истина" в этом выражении? С точки зрения критики релятивизма (т.е. с позиций базовых фундаменталистских интуиций), простейшим ответом на него будет "абсолютная истина"; таким образом, понятие абсолютной истины входит в наше понятие относительной истины в качестве его составной части, со всеми вытекающими последствиями. Один из вариантов объяснения противопоставления абсолютной и относительной истины исходит из идеи последовательного, поэтапного приближения второй к первой, как мы это видели в прагматической и отчасти в ревизионной теории (отчасти - потому, что ревизионная теория вообще не включает представления об окончательной, не подлежащей дальнейшему пересмотру истине). Мейланд предлагает другое, более радикальное решение - способ записи выражения "P истинно относительно W" с единым предикатом:
 P ИСТИННО-ОТНОСИТЕЛЬНО-W,
 где компонент "истина" не имеет независимой семантической роли и должен рассматриваться как механическая составляющая термина "истинно-относительно-W", подобно тому, как "cat" в качестве фрагмента слова "cattle" не означает "животное семейства кошачьих"49.
 Контраргумент здесь будет состоять в следующем. "Истина" в "истинно-относительно-W" значима уже потому, что речь идет о концепции относительной истины, а не чего-то еще. В каком смысле вообще можно говорить, что обе концепции - абсолютной и относительной истины - являются концепциями истины? Для ответа на этот вопрос, возможно, требуется более общее понятие истины, имеющее по крайней мере эти два раздела. Тогда либо понятие "истина" в "истинно-относительно-W" должно предполагать эту более широкую концепцию, либо понятие "истинно-относительно-W" должно означать часть более общего понятия истины, где абсолютная истина будет другим, коррелятивным видом. В последнем случае понятие "истинно-относительно-W" будет значимо только как целое и будет обозначать понятие относительной истины в рамках более широкого понятия истины50.
 Можно выразить понятие относительной истины в контексте корреспондентной концепции истины, различая соответствия с двумя и с тремя терминами. Другими словами, мы можем включить и абсолютную истину, и относительную истину в более общее понятие соответствия с действительностью, хотя эти два типа соответствия могут значительно отличаться друг от друга.
 Понятие соответствия с действительностью, используемое традиционной корреспондентной теорией истины, исходит из достаточно ясных интуитивно, хотя и уязвимых для критики допущений. Имеется "внешний" мир, только один мир (или один из "возможных миров" или положений дел), и имеется объективный способ, которым мир существует. Люди обладают теми или иными концепциями мира и способа его существования и выражают суждения о том, каким является мир. Эти выражения могут соответствовать тому, каким мир фактически является, или же они могут не соответствовать этому. Располагает ли релятивизм таким понятием соответствия с тремя терминами, которое было бы так же легко интуитивно схватываемо с очевидной ясностью здравого смысла? Каким образом релятивизатор W мог бы удовлетворить эти требования?
 Очевидно, что любое P будет использовать категории и понятия W, но вряд ли это поможет уточнить взгляды релятивиста. Даже с точки зрения абсолютиста любое P использует некоторое W - некоторую систему представлений, вообще всю когнитивную практику познающего субъекта, но затем, после того, как смысл Р установлен, истинность/ложность P является лишь вопросом двухместного отношения P и действительности. Действительность либо является такой, что P соответствует ей, либо нет. Если нет, то проблема может состоять в том, что W, использованное P, таково, что мир не содержит вещи, постулируемые W (и принимаемые P), и, таким образом, P, предполагающее W, не будет соответствовать действительности этого мира. Но допускать подобное означает просто обратить внимание на один из возможных источников несоответствия P и действительности мира; здесь еще нет оснований для рассмотрения истинности/ложности как некоторого вида специфического отношения с тремя терминами. Но если истинность утверждения зависит от его способности служить ответом на вопрос о том, какова действительность, то мир выступает в качестве истинностного оператора утверждений. Именно это отношение может быть выражено как "Р соответствует фактам с точки зрения W"51.
 Это маловероятно с абсолютистстской точки зрения, согласно которой мир существует одним определенным способом, обладает определенной структурой, т.е. его части находятся в определенных отношениях и т.д., и эта структура открыта для фиксации в истинных выражениях. Формулировка понятия корреспондентной истины может быть здесь уточнена за счет различения содержания описываемого мира.
 Категоризация может фиксировать естественные виды как некоторые идентичности способов существования различных частей мира, и эти категории - естественные виды - таким образом реифицированы, а не просто наложены на содержание мира как некоторая искусственная классификация. Термины естественных видов существенно отличаются от других знаков языка тем, что они требуют "понимания" или "знания" того, что они означают. Так, они отличаются от общих терминов вида "треугольник" или "холостяк" тем, что последним легко дать дескриптивное определение, содержащее необходимые и достаточные условия для того, чтобы выделить эти объекты единственным образом. Но такого типа определения нельзя применять для естественных видов. Можно, скажем, предложить определение "тигр - это четвероногое полосатое животное", но это и подобные ему определения имеют серьезные недостатки. Если тигр потеряет одну ногу и станет трехногим, он от этого не перестанет быть тигром; в то же время удовлетворяющая этому определению кошка - не тигр, и т.д.52. Но в таком случае термины естественных видов и термины конвенциональной категоризации указывают на различные - обладающие различным онтологическим статусом - категории содержания мира.
 Выражение, указывающее на некоторые естественные виды и на связи между ними, способно быть истинным в отношении прямого соответствия миру. Либо мир таков, что он содержит эти виды, и они состоят в этой связи, либо нет. Это прямое двухместное отношение, которое может быть использовано для прояснения характера референции абсолютно-истинного выражения. "P абсолютно истинно" будет означать в таком случае: "мир таков, что в его содержание входят элементы тех видов, на которые указывает P, и эти элементы состоят в той связи, на которую указывает P". И напротив, выражения, указывающие на некоторые конвенциональные классы и на связи между ними, не могут быть истинны в отношении такого же прямого соответствия миру, как абсолютно-истинные выражения, потому что они оперируют категориями, находящимися в ином отношении к содержанию мира. Эти категории принадлежат некоторой концептуальной схеме, так или иначе не тождественной содержанию мира. В результате возникает трехместное отношение между выражением, миром и конвенциональной концептуальной схемой, ассоциированной с выражением. "P истинно относительно конвенциональной концептуальной схемы W" будет означать в таком случае:
 мир таков, что его содержание может быть традиционно (скажем, в силу действующего соглашения) классифицировано посредством W тем способом, на который указывает P.
 Такой подход не означает взаимоисключаемость абсолютной и относительной истин: выражение может являться в одно и то же время и абсолютно, и относительно истинным. Релятивизатор W может использовать категории, которые образуют не только конвенциональные классы, но также и естественные виды. Кроме того, некоторое выражение P может быть абсолютно-ложно, потому что термины W будут не в состоянии указывать на естественные виды, но относительно-истиннно, потому что мир охватывается конвенциональными категориями тем способом, на который указывает Р. Отсюда следует, что хотя абсолютная истина так же, как и относительная, может располагать ассоциированной концептуальной схемой, определяющим различием является онтологический статус этой схемы. В этом, в частности, состоит причина того, почему относительная истина может быть выражена трехместным отношением, а абсолютная - нет: третий термин такого отношения, концептуальная схема, должен быть отчетливо отделен от двух остальных53. Схема W, истолкованная как схема внешних (конвенциональных) классификаций, удовлетворяет этому требованию, но если W полагается не более чем констатацией признаков референта, то такое W не будет обладать достаточной онтологической автономностью от него: отношение W - референт не будет коррелировать с отношением Р - референт, и, следовательно, трехместное отношение между этими тремя терминами не будет ни онтологически однородным, ни сообщающим о мире нечто значимое. Поэтому привлечение концептуальной схемы для выражения абсолютной истины оказывается - с такой точки зрения! - избыточным54.
 Таким образом, если мы пытаемся истолковать относительную истину как корреспондентную, это приводит нас к выводу о том, что третий член отношения - релятивизатор - может быть рассмотрен как концептуальная схема. Это требуется для того, чтобы объяснить конвенциональность значений, т.е. ситуацию действительного употребления языка. Однако Дэвидсон отверг саму дистинкцию между концептуальной схемой и ассоциированным содержанием как "третью догму эмпиризма", изжившую себя в теориях языка55. Но, как представляется, неприятие Дэвидсона связано с тем обстоятельством, что он отождествляет концептуальную схему с языком в целом (причем не слишком обосновывая именно такое отождествление), тогда как релятивизатором может выступать и нечто другое - как более общие, так и более конкретные вещи; в когнитивной практике, связанной с употреблением языка, это будет прежде всего индивидуальная система носителей истины - например, индивидуальная система типов полаганий. Отсюда проясняется индивидуальный характер нужного для релятивизации истинных значений понятия "концептуальная схема": это - индивидуальная картина мира, образуемая системой ментальных репрезентаций. Существует столько W, сколько есть языковых субъектов (носителей языка L), и существует множество референций, истинных для всех W. Такое множество некоторым образом характеризует область конвенционального для всех носителей языка L - например, можно сказать, что оно представляет ее содержание. Если же мы универсализируем понятие концептуальной схемы - допустим, вслед за Дэвидсоном отождествляем владение концептуальной схемой с владением языком, - то мы затрудняемся объяснить с его помощью понятие конвенции, поскольку впадаем в порочный круг, о котором предостерегал Куайн: для того, чтобы применять конвенцию, которая была бы достаточно общей для обеспечения истинности высказываний, мы уже будем должны использовать истинные высказывания в рассуждении, применяющем конвенцию к индивидуальным приложениям.
 Рассмотрим, каким образом одно выражение P может быть в одно и то же время истинно относительно одной концептуальной схемы, W1, и неистинно относительно другой, W2. К. Суойер назвал такой подход, согласно которому P будет иметь только одно ассоциированное W, "сильным релятивизмом" в противоположность "слабому релятивизму", где выражение может быть истинно относительно W1 и при этом вообще не формулируемо в терминах W256.
 Ценность "слабого" варианта концепции относительной истины для обоснования языковой конвенции будет зависеть от возможности существования радикально различающихся концептуальных схем. Если в сообществе носителей языка L, включающем n членов, действует соглашение по поводу употребления Р, то это означает, что Р истинно относительно W1, W2, ... Wn. Тогда W1, W2, ... Wn должны иметь некоторую область пересечения ?, содержанием которой будет множество всех высказываний, тривиальным образом истинных для всех носителей языка L. Область ? может быть описана с помощью функции, областью определения которой будет множество всех возможных правильных высказываний языка L, а областью значения - множество всех возможных истинных референций, выражаемых на этом языке. По отношению к конвенции это означает, что связь между высказываниями и их референтами задает пределы функционирования соответствующих соглашений. Конвенция выступает в качестве регулятива, создавая условия интерсубъективной проверяемости индивидуальных концептуальных схем.
 Если А и Б говорят на одном языке, то Wa и Wб имеют общее ?, но отсюда еще не следует, что конвенция всегда является достаточным источником интерсубъективной проверяемости: для успеха проверяемости Wa и Wб должны не только иметь общее ?, но и иметь возможность дальнейшего взаимного согласования концептуальных схем, которое может быть проведено относительно внеязыковых ориентиров. Тогда конвенция задает рамки и/или указывает направление такого согласования, но не заполняет его предметную (содержательную) область57. Поэтому если мы строим объяснение конвенции на "слабом" варианте релятивизма, то такое объяснение предполагает не то, что необходимые истины созданы в соответствии с соглашением, а только то, что необходимые истины (например, естественнонаучные) традиционно выражаются в одних терминах скорее, чем в других. Языковая конвенция обеспечивает возможность взаимного согласования индивидуальных концептуальных схем; однако оказывается, что пределы такого согласования связаны с характером отсылки к внеязыковому миру, представляемой языковыми выражениями.
 Если выражение P истинно как относительно W1, так и относительно W2, то это означает, что и W1, и W2 располагают достаточными концептуальными ресурсами для того, чтобы быть сопоставимыми друг с другом. Но если бы это был единственный вид взаимоотношений концептуальных схем, связанных с предложениями, указывающими на один и то же феномен, то релятивистская концепция работала бы в конечном итоге совершенно аналогично абсолютистской. Различие между концептуальными схемами сводилось бы к тому тривиальному факту, что некоторый идиолект может содержать простые предикаты, объему которых в некотором другом идиолекте не соответствует ни один простой предикат или не один предикат вообще - и, соответственно, отождествление владения языком и владения концептуальной схемой, в духе Дэвидсона, было бы оправдано. Тем не менее наличие общей для двух идиолектов онтологии, содержащей понятия, которые индивидуализируют одни и те же объекты, само по себе еще не гарантирует пересечение концептуальных схем носителей этих идиолектов. Поскольку содержание мира может быть отражено в различных концептуальных схемах различным образом, поскольку оно открыто для различных способов концептуализации, в том числе и для несоизмеримых58 - постольку регулятив, управляющий взаимным согласованием концептуальных схем, должен содержать онтологические требования.
 В самом деле, если мы скажем, что все истинные выражения истинны относительно концептуальной схемы конвенциональных классификаций, связанных с обсуждаемым выражением, то такой тезис может быть оспорен на непосредственном основании собственного истинностного статуса. Если сам тезис истинен лишь относительно, то он, если истинен, опровергает сам себя, составляя собственный контрпример59. Если же, с другой стороны, тезис относительной истины приемлем для сообщения о себе, значим относительно самого себя, тогда, в силу того, что он может являться в лучшем случае лишь относительно истинным, он сам сужает свою значимость, снижает свою релевантность для того, для кого относительная истина релятивизована к другой концептуальной схеме.
 Можно попытаться ограничить область применения понятия относительной истины выражениями о содержании мира, т.е. выражениями объектного языка. Такое ограничение соответствовало бы онтологическому тезису о конвенциональной категоризации содержания мира: в центре оказываются выражения о содержании мира, а не метавыражения, заключающие о содержательных выражениях. П. Давсон-Галле формулирует такой ограниченный тезис относительной истинности объектно-языковых выражений следующим образом:
 истинное выражение объектного языка истинно относительно концептуальной схемы конвенциональных категоризаций, связанных с обсуждаемым выражением60.
 Такое определение, будучи метаязыковым выражением, избегает самореференции и тем самым самоопровержения через представление контрпримера. Однако вместе с тем выражения объектного языка, о которых оно заключает, также являются, в свою очередь, частью содержания мира, и поэтому заключающее о них выражение также может быть рассмотрено как выраженное на объектном языке - т.е. здесь мы вновь сталкиваемся с общей для двухпорядковой (объектный язык - метаязык) семантики проблемой. С такой точки зрения, проблема онтологического статуса конвенциональных категоризаций не может учитывать различие между выражениями, использующими непосредственно указывающие на содержание мира понятия, и метавыражениями относительно таких выражений. Если это так, то надежда избежать самоопровержения релятивизма, ограничивая область его приложения, не оправдывается.
 Тем не менее прояснение этого различия важно для завершения описания того механизма, с помощью которого происходит взаимное согласование концептуальных схем. В ходе такого согласования языковое выражение подвергается интерпретации, которая может иметь один из двух видов: описание в других знаках того же кода (парафраз) либо описание в знаках другого кода (перевод). Систематическое знание языка как языковая компетенция говорящего или слушающего предшествует интерпретации языкового выражения и конвенционально по природе61. Для того, чтобы показать пределы взаимного согласования концептуальных схем, следует выяснить, чт именно может выступать в роли интерпретационного кода в концептуальных схемах - и, соответственно, каковы его онтологические обязательства.
 Мы видели, что позиция, отождествляющая владение языком с владением концептуальной схемой, не является продуктивной для объяснения того, как относительная истинность может быть использована в теории значения как условий истинности. Мы приняли, далее, что концептуальная схема - это нечто большее, чем аналитический набор аксиом, с которым сравнивается выражение Р для установления его истинности, поскольку использование набора неинтерпретированных выражений в качестве релятивизатора сталкивается с непреодолимыми трудностями62. Определив это "нечто большее" как систему ментальных репрезентаций, мы должны теперь показать, каким образом эта система может выступать в роли интерпретационного кода.
 Отклонение Дэвидсоном характерной для концептуального релятивизма идеи радикально различных и несоизмеримых систем полаганий - часть его более общего аргумента против так называемй "третьей догмы" эмпиризма. Первые две догмы были идентифицированы Куайном. Первая - редукционизм: идея, что любое значащее утверждение может быть переделано на языке чистого сенсорного опыта, или, по крайней мере, в терминах множества подтверждающих случаев; вторая - аналитическо-синтетическое различи: идея, что относительно всех значащих утверждений можно различать между утверждениями, которые являются истинными в силу своего значения и теми, которые являются истинными в силу и своих значений, и некоторого факта или фактов относительно мира. Третья догма, которую, по мнению Дэвидсона, можно еще различить в работах Куайна (и которая, таким образом, может пережить отклонение даже аналитическо-синтетического различия, состоит в идее, что можно различать в пределах знания или опыта между концептуальным компонентом ("концептуальная схема") и эмпирическим ("эмпирическое содержание") - первое часто принимается происходящим от языка, а второе от опыта, природы или некоторой формы "сенсорного ввода". В то время как имеются трудности даже в достижении ясной формулировки этого различия (особенно в том, что касается природы отношений между этими двумя компонентами), такое различие зависит от способности различить, на некотором основном уровне, между "субъективным" вкладом в знание, который исходит от нас непосредственно и "объективным" вкладом, который исходит от мира. Однако теория знания и интерпретации Дэвидсона демонстрирует, что такое различие не может быть проведено.
 Объявляя противопоставление концептуальной схемы эмпирическому содержанию "третьей догмой эмпиризма", Дэвидсон исходит из того, что как аналитико-синтетическая дистинкция, так и концептуальный релятивизм объяснимы в терминах идеи эмпирического содержания. Дуализм синтетического и аналитического является дуализмом предложений, которые истинны вследствие как своего значения, так и эмпирического содержания, и предложений, истинных лишь благодаря своему значению и не имеющих никакого эмпирического содержания. Однако поскольку мы считаем, что все предложения имеют эмпирическое содержание, которое объясняется через референцию к внеязыковому миру, постольку мы не можем отказаться от идеи эмпирического содержания. Таким образом, вместо аналитико-синтетического дуализма мы получаем дуализм концептуальной схемы и эмпирического содержания. На самом же деле, согласно позднему Дэвидсону, наши пропозициональные установки уже связаны - каузально, семантически и эпистемически - с предметами и событиями в мире; знание себя и других уже предполагает знание мира. Сама идея концептуальной схемы таким образом отклонена Дэвидсоном наряду с идеей любой сильной формы концептуального релятивизма; с такой точки зрения, обладать пропозициональными установками и быть способным к речи - уже быть способным к интерпретации других и быть открытым для интерпретации ими.
 Трудно не согласиться с Дэвидсоном в том, что описанный им дуализм не может быть представлен в рациональной форме, но отсюда еще не ясно - и не видно, как может быть прояснено - каким образом концептуальная схема может быть описана в терминах соответствия некоторой внешней ей сущности. Возможно, у эмпиризма была всего лишь одна догма, а именно - сама идея "эмпирического содержания". Говорить о конвенциональности "данного" возможно лишь постольку и лишь в том отношении, что собственно "данными" полагаются ощущения и другие явления сознания, которые мы не можем не воспринимать как таковые. Репрезентация предмета включает нас в определенную заданность, позволяющую нам воспринимать предмет именно в качестве такового. Наши визуальные, тактильные и иные сенсорные и рефлективные представления предмета - например, снега - являются знаками снега в языке непосредственного описания действительности - языке нашей концептуальной схемы, с помощью которой мы ориентируемся в мире и вообще способны делать все, что мы делаем. Концептуальная схема как система концептов и была бы тем "индивидуальным языком", невозможность которого постулирует концепция "значение как употребление"; но она - не язык: она является текстом на этом индивидуальном языке, языке непосредственного описания действительности. Этому языку не хватает "языковости" в том отношении, что он не обеспечивает коммуникацию - мы не можем непосредственно обмениваться с другими людьми нашими мыслями и т.п. Но мы можем использовать - и используем - для описания нашей концептуальной схемы естественный язык, предстающий, таким образом, метаязыком по отношению к языку непосредственного описания действительности, состоящему из утверждений восприятия.
 Поэтому вопрос о конвенциональности "данного" может быть поставлен следующим образом: являются ли метавыражения конвенциональных концептуальных схем абсолютно или же относительно истинными для своих концептуальных схем? Очевидно, это зависит от того, чем являются референты метавыражений: терминами естественных виодов содержания мира или категориями конвенциональных классификаций. Указывают ли конвенциональные категории, связанные с понятием относительной истины, на естественные виды?
 Ответ на этот вопрос будет зависеть от того, что мы признаем объектным языком концептуальной схемы.
 I. Если мы не различаем язык концептуальной схемы и естественный язык, то очевидный список ассоциируемых понятий будет включать "выражение", "истинное выражение", "концептуальная схема", "конвенциональная классификация" и т.д. - плюс, в концептуально контрастной роли, такие понятия, как "естественный вид". Трудно представить себе, каким образом референты любого из этих понятий могут формировать естественный вид - даже и самого понятия "естественный вид", которое по своему онтологическому статусу ничем не отличается от любого другого понятия. Даже при неприятии онтологического конвенционализма полагание естественных видов объектами указания само по себе еще не будет означать, что эти естественные виды образованы референтами, а не внешним понятием "естественный вид". Утверждение абсолютной истинности истинных выражений будет, с релятивистской точки зрения, ложно относительно связанной с этим утверждением концептуальной схемы, но, с абсолютистской точки зрения, оно не может не быть истинно относительно этой же самой схемы. Таким образом, абсолютно-истинное выражение, отрицающее истинность относительно-истинных выражений, вынужденно использует ту же самую концептуальную схему, что и сами относительно-истинные выражения. Подобная трактовка не преуменьшает истинностный статус абсолютно-истинных выражений, но только отражает конвенциональный характер понятий, принадлежащих к ассоциируемой с языковым выражением концептуальной схеме. Но в то же время, поскольку могут существовать достаточно радикально различающиеся между собой концептуальные схемы, постольку сами формы фактуальности могут позволять действительности быть структурируемой различными способами.
 II. Если же мы признаем объектным языком концептуальной схемы язык утверждений восприятия, по отношению к которому естественный язык является метаязыком, то мы не можем признать его термины терминами естественных родов содержания мира, поскольку не может быть предложена теория, рассматривающая термины вида "ментальная репрезентация снега" как термины естественных родов. С другой стороны, мы не можем признать его термины и категориями конвенциональных классификаций, поскольку индивидуальное восприятие с очевидной необходимостью предшествует дальнейшему согласованию полученных в ее ходе данных с другими наборами данных, являющимися результатами других индивидуальных перцепций.
 Итак, для того, чтобы применение в концепции значения как условий истинности релятивистского подхода отвечало требованию онтологической нейтральности, необходима возможность взаимного согласования индивидуальных концептуальных схем, которое обеспечивает инвариантность дальнейшей интерпретации языковых выражений. Представления о таком согласовании, в свою очередь, могут быть рассмотрены как выражение базовой интуиции когерентности.
 10.7 Когерентная теория истины
 Истина приписывается утверждениям, пропозициям или чему бы то ни было, что мы принимаем за первичные носители истинностного значения, либо
 * путем определения отношений этих утверждений к вещам, которые обычно сами не являются утверждениями, либо
 * рассматривая их отношения к другим утверждениям.
 Любое представление последнего рода может быть расценено как когерентная теория истины, хотя варианты теории могут существенно различаться в зависимости от используемой концепции когерентности - т.е. собственно межпропозициональных отношений.
 Когерентная теория истины характеризна для великих рационалистических систем метафизики - Лейбница, Спинозы, Фихте, Гегеля, Брэдли; согласно Ральфу Уокеру63, когерентные представления свойственны Декарту, Канту, Витгенштейну и даже Куайну64; большой вклад в развитие когерентной теории знания внесли Иоахим, Бланшар, Патнэм, Гилберт Харман, Дэвидсон, Николас Решер, Кит Лерер, Лоуренс Бонжур. Согласно этой теории, мера истинности высказывания определяется его ролью и местом в некоторой концептуальной системе; сказать, что то, что сказано (носитель истины, например утверждение или пропозиция) истинно или ложно значит сказать, что оно когерентно или не когерентно системе других утверждений или пропозиций, т.е. является или не является частью этой системы. Чем более связны, или согласованы между собой наши утверждения, тем в большей степени они истинны: истинность любого истинного утверждения состоит в его когерентности с некоторым определенным множеством утверждений. Элементы такой системы должны быть связаны друг с другом отношениями логической импликации или следования: в этой связи и состоит смысл отношения когерентности. Быть когерентным системе для утверждения значит быть связанным с остальными членами системы теми же логическими отношениями, какими те связаны между собой. Проверить истинность, таким образом, значит проверить, какими отношениями данное суждение связано с остальными в системе, совместимо ли оно с системой - например, с общепринятой научной картиной мира.
 В сущности, когерентная теория исходит из рациональной интуиции, которую прекрасно выразил, например, Р. Коллингвуд: "Критерием истины, оправдывающим его (историка) утверждения, никогда не служит тот факт, что их содержание было дано ему источником". Помимо принятия запечатленных древним хронистом фактов, историк должен еще учитывать некоторый (конструируемый им) критерий достоверности, с помощью которого он решает, являются ли эти факты истинными. Коллингвуд приводит пример:
 Светоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать римские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония не потому, что какой-нибудь более совершенный источник противоречит ему, ибо, конечно, у меня нет таких источников. Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочинениям Тацита, я не могу считать, что Светоний прав... я могу включить то, о чем поведал Тацит, в собственную связную и цельную картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония.
 ...любой источник может быть испорчен: этот автор предубежден, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещен из своего временного слоя неопытным археологом, а тот - невинным кроликом. Критически мыслящий Историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл65.
 По мнению Р.Уокера, основных предпосылок, приводящих к когерентизму, три.
 * Когерентная теория дает способ избежать картезианского скептицизма. Если истина зависит не от отношений между нашей мыслью и потенциально непостижимой действительностью, но конституируется в пределах нашего мышления, то не остается никаких оснований для скептицизма в духе Декартова malin genie - никаких опасений, что мир не будет совпадать с нашим представлением о нем.
 * Некоторые формы верификационизма с необходимостью влекут за собой обязательство к когерентизму.
 * К когерентной теории ведет антропоцентризм относительно понятий и правил, восходящий к Канту и твердо связанный в современном философском сознании с поздним Витгенштейном.
 Как представляется, можно добавить еще минимум одну - возможно, наиболее важную:
 * с помощью когерентной теории мы можем оценивать истинность тех утверждений, для которых мы не можем - в данный момент или вообще, принципиально - установить их соответствие фактам. Это относится не только к ситуациям, подобным описанной Коллингвудом: такова значительная часть нашего обыденного знания. Более того, и во многих из тех случаев, когда нам доступна эмпирическая верификация, мы не прибегаем к ней, удовлетворяясь согласованностью с другими поддерживаемыми нами полаганиями.
 В выполнении этих запросов состоит явная методологическая привлекательность когерентной теории. Ее умеренные версии генетически связаны с антропологическим и лингвистическим поворотами в эпистемологии, и в этой парадигме обладают особенно заметной объяснительной силой.
 Наиболее общие проблемы, связанные с пониманием истинности как когерентности, вытекают из фундаментального аргумента против когерентизма (в версии, соответственно, британских идеалистов), сформулированного Расселом:
 ...возражение когерентной теории состоит в том, что она предполагает более общее значение истины и лжи в построении своего когерентного целого, и это более общее значение, хотя и обязательно для теории, не может быть объяснено средствами самой теории. Пропозиция "Епископ Стаббс повешен за убийство", как нам говорят, не согласуется со всей полнотой истины или с опытом. Но это означает, когда мы исследуем это, что нам известно нечто, что не согласуется с этой пропозицией. То, что не согласуется с этой пропозицией, должно быть чем-то истинным; вполне возможно построить связное целое, полностью состоящее из ложных пропозиций, где "Епископ Стаббс повешен за убийство" найдет себе место. Одним словом, частичные истины, из которых составлена полная истина, должны быть такими пропозициями, которые обычно называют истинными, а не такими, которые обычно называют ложными; когерентная теория не дает никакого объяснения различию, обычно выражаемому словами "истинный" и "ложный", и нет никаких свидетельств в пользу того, что система ложных пропозиций не могла бы, как в хорошем романе, быть столь же последовательной, как и полностью истинная система66.
 Это возражение Рассела состоит в том, что когерентность как определение истины терпит неудачу, потому что нет никакого доказательства того, что может существовать только одна когерентная система. В самом деле, это сильный аргумент против любой чистой версии когерентной теории истины и многих умеренных версий. (Чистые версии утверждают, что истинность всех истинных утверждений состоит в когерентности, а умеренные версии - что по крайней мере некоторых.)
 Согласно аргументу епископа Стаббса, если мы понимаем когерентность так, что фактически любая внутренне непротиворечивая пропозиция или утверждение может входить в некоторые достаточно большие когерентные системы пропозиций, то когерентная теория не может отличать истинные утверждения от ложных. Точнее, она не может объяснять, почему принцип бивалентности, вида
 Если P истинно, то не-P не истинно
 должен быть справедлив. Если мы полагаем этот принцип конститутивным для нашей теории истины, то мы должны отвергнуть такой подход.
 Наиболее известен здесь релятивистский контраргумент: достаточно дифференцированные и внутренне когерентные системы утверждений вполне могут быть взаимно несовместимы, поэтому истина должна соответственно восприниматься относительно системы; нет абсолютной истины или ложности, поскольку граница между истинным и ложным не может быть проведена безотносительно к остальным утверждениям, и т.д. Однако когерентная теория не обязательно должна принимать релятивистскую форму: скорее некоторое специфическое множество полаганий будет признаваться в ней привилегированным, а истина - определяться как когерентность в пределах именно этого множества. Но будет ли это являться возражением на аргумент епископа Стаббса - это будет очевидно зависеть от того, как далее характеризуется отношение когерентности.
 Возникающие здесь проблемы таковы. Если когерентная система должна быть системой всех истинных утверждений, то нам не представляется возможным установить истинность отдельного суждения прежде, чем мы каким-то образом не выясним, какая именно система является системой всех истинных утверждений, а такой возможности у нас нет. Если мы сравниваем суждение с системой наших обыденных представлений или с какой-либо научной теорией, то его несовместимость с этими представлениями или с этой теорией будет означать ложность данного суждения только на том основании, что нам кажется, что эти представления или эта теория истинны. Но нельзя исключать такой возможности, что могут иметься две в равной степени всеобъемлющие, но разные или даже несовместимые между собой когерентные системы - как тогда решить, какая из них - система истинных пропозиций и какую следует избрать как основу для проверки других суждений?
 Согласно реалистическим представлениям, даже значительно редуцированным, такая проблема должна интерпретироваться как проблема онтологического статуса истинностных операторов. Из двух (конкурирующих) систем истинных пропозиций нам следует выбрать, тривиально, ту, которая истиннее. Но в рамках когерентной концепции мы не должны обращаться к подкреплениям "со стороны" - свойствам внешнего мира, вообще любым внеязыковым импликациям. Любое онтологическое требование здесь означало бы апелляцию к метафизическому реализму - т.е., в данном случае, к корреспондентным интуициям. Между тем когерентная теория заключает о своих предметах совершенно иными способами.
 Когерентная концепция истинности отличается от корреспондентной в двух сущностных параметрах: они дают не только различные теории отношения истинности, но и различные теории условий истинности. Согласно когерентной концепции, отношение истинности состоит в когерентности, а не соответствии, а условия истинности утверждений - это определенное множество других утверждений, а не особенности реального мира. Рассмотрим эти критерии по очереди.
 Очевидно, что недостаточно понимать отношение когерентности как просто непротиворечивость. Согласно такой точке зрения, сказать, что утверждение является когерентным с определенным множеством утверждений, значило бы попросту сказать, что утверждение не противоречит ни одному утверждению из этого множества. Такая концепция когерентности неудовлетворительна по следующей причине. Рассмотрим два утверждения, которые не принадлежат определенному привилегированному множеству утверждений. Оба эти утверждения могут быть непротиворечивы с этим множеством, и в то же время все же противоречить друг другу. Если когерентность была бы просто непротиворечивостью, то сторонник когерентной концепции должен был бы утверждать, что оба утверждения истинны (или же, что если к привилегированному множеству утверждений добавить либо P, либо не-P, то в обоих случаях оно останется когерентным) - но при том, что они противоречат друг другу, это невозможно.
 Поэтому отношение когерентности может пониматься как наличие некоторых вероятностных связей между P и другими утверждениями, полагаемыми S истинными. Как заметил Бонжур, логическая непротиворечивость - печально известный слабый вид когерентности, и теоретик когерентности истины наверняка захочет расширить трактовку когерентности, чтобы включить в нее по крайней мере вероятностные связи67. P будет истинно для S только в том случае, если P логически непротиворечиво с остальными утверждениями, полагаемыми S истинными, и имеются содержательные вероятностные связи между другими утверждениями, полагаемыми S истинными, и P.
 Отношение когерентности может быть также интерпретировано как некоторая форма логического следования (entailment68), понимаемого здесь как строгое логическое следование или как следование в несколько более широком смысле. Согласно этой версии, предложение когерентно с некоторым множеством утверждений если, и только если оно связано отношениями следования с элементами этого множества. Однако этот подход будет требовать дальнейшего разъяснения понятия "следование", и так далее.
 Наконец, возможно и более прямое решение - определение когерентности как отношения sui generis, подобно тому, как сторонники корреспондентной теории рассматривают корреспонденцию. В самом деле, не существует действительно принципиальных возражений против того, что общезначимая концепция когерентности может быть нередуцируема и не подлежать более дробным анализам. Поскольку любой концептуальный анализ должен иметь основу, то следует принять наличие концептуальных "атомов", из которых сформированы все другие концепции и которые сами не могут быть проанализированы. Но так как любая система имеет структуру, мы можем сказать то же самое и относительно отношений между ними. Вообще говоря, не вызывает возражений, что фундаментальная интенциональность подразумевает множество отношений sui generis, идеи которых абсолютно фундаментальны и не сводимы к любым другим отношениям. Поэтому вполне естественно считать, что человеческое сознание экземплифицирует определенные свойства (находится в определенных состояниях), в том числе свойства корреспондентности и когерентности.
 Теперь мы можем вернуться к вопросу о том, из чего состоит наше "определенное привилегированное множество утверждений"; каков, вообще говоря, его эпистемологический статус? Это не может быть множество всех утверждений, так как это множество будет содержать противоречащие пары утверждений и, таким образом, ничто не было бы истинно. И это не может быть подмножество только истинных утверждений, потому что мы еще не располагаем анализом истины, и здесь возник бы порочный круг.
 В принципе, сторонники когерентной концепции истины единодушны в том, что это определенное множество состоит из утверждений, полагаемых истинными. Разногласия могут заключаться в том, кто и когда полагает эти утверждения истинными. Можно обозначить три парадигматические позиции по этому вопросу.
 1. Согласно одной из радикальных позиций, можно предположить, что определенное множество утверждений - это самое большое непротиворечивое множество утверждений, которым в настоящее время фактически верят реальные люди (такую позицию защищает, например, Дж.О.Янг)69.
 2. Согласно умеренной позиции (ее некоторую разновидность представляет, например, Патнэм70), искомое определенное множество состоит из тех суждений, которые будут рассматриваться как достоверные тогда, когда обычные (ordinary) (т.е. подобные нам) люди с конечными (т.е. так или иначе ограниченными) познавательными способностями достигли некоторого (рационального) предела реализации своих когнитивных намерений.
 3. И, наконец, с другой радикальной позиции сторонники когерентной концепции истинности считают, что искомое определенное множество состоит из утверждений, которые выражали бы полагания некоторого всезнающего существа (версии Брэдли и других представителей британского идеализма71).
 Можно считать отношение когерентности отношением между утверждениями, предложениями или пропозициями, но релевантные утверждения, с которыми P связано отношением когерентности, должны быть определены в терминах пребывания фактическими или гипотетическими объектами полагания. Перечисленные выше различные версии когерентной теории истины можно получить в зависимости от того, каким образом понятие полагания используется для того, чтобы ограничить уместный класс утверждений, с которым определяемое предложение должно быть связано отношением когерентности, чтобы быть истинным. Это означает, что релевантный подкласс утверждений может изменяться от одного индивидуума или сообщества к другому, и именно когерентность с системой полаганий индивидуума или сообщества определяет в этом отношении истину.
 Итак, в рамках когерентной концепции истины понятие "определенное множество утверждений, полагаемых истинными" все еще требует дальнейшего уточнения. Применительно к концепции значения как условий истинности мы можем рассматривать его как множество всех тривиально истинных утверждений, единственным образом определяющее объем понятия истины для всех членов определенного языкового сообщества. Лингвистическое сообщество понято здесь как множество всех носителей языка L. Если мы соглашаемся с такой трактовкой понятия "определенное множество утверждений", то мы принимаем такую версию когерентной теории истины, которая является более онтологически нейтральной, чем ранее рассмотренные теории.
 Как показал У.Элстон, метафизический реализм, в отличие от алетического, подразумевает принятие двух принципов:
 * принципа бивалентности, согласно которому каждое предложение является или истинным, или ложным,
  и
 * принципа трансцендентности, гласящего, что предложение может быть истинно даже в том случае, если нам неизвестно или даже не может быть известно, что оно истинно.
 Оба принципа не являются необходимыми для алетического реализма, умеренная версия которого может принимать как многозначную логику (или, скорее, определение на континууме), так и верификационизм, оставаясь при этом версией реализма, поскольку, согласно ней, именно факты (особенности мира) будут определять, какие носители истинностного значения являются истинными; при этом факты, истинностные операторы, остаются концептуально независимыми от любой их репрезентации.
 С точки зрения когерентной теории истины мы должны отклонить как
 * принцип бивалентности, поскольку не для каждого утверждения справедливо, что когерентным с определенным множеством утверждений является либо оно, либо, по исключительной дизъюнкции, противоречащее ему предложение,
  так и
 * принцип трансцендентности, поскольку если предложение когерентно с некоторым множеством полаганий, то его истинность не может не быть нам известна. Если бы его истинность (или ложность) не была нам известна, то мы никак не могли бы определить его когерентность.
 Это не будет означать, таким образом, отклонения алетического реализма - он остается возможным, хотя не необходимым, но будет означать нейтральность по отношению к метафизической контроверзе реализма/анти-реализма, поскольку когерентная теория может работать с такими истинностными операторами, которые были бы иррелевантны для этой контроверзы72.
 Однако в таком случае нас могут интересовать не столько отношения наших утверждений к миру, сколько причины, по которым мы поддерживаем именно эти полагания - мы признаем, что наши полагания взаимно поддерживают друг друга, и принимаем их именно по этой причине. Следовательно, такая онтологическая редукция оставляет нас не столько с когерентной теорией истины, сколько с когерентной теорией обоснования (justification) знания. Последняя, вообще говоря, не обязательно подразумевает первую: применение когерентной теории обоснования может сочетаться с применением корреспондентной или, вероятно, любой иной концепции истинности.
 В отличие от фундаментализма, когерентная теория обоснования - относительное новшество в истории философии. Она появляется у британских идеалистов, хотя свойственное им смешение эпистемологических и метафизических проблем затрудняет разделение их теории когерентности обоснования и теории когерентности природы истины (это различие ясно проводится только у Бланшара73). Далее эта теория получает развитие в логическом позитивизме, в ответ на фундаменталистские представления Шлика. При обращении для обоснования к наблюдению Нейрат отождествляет утверждения наблюдения с их содержанием, а когерентность с простой логической непротиворечивостью, со всеми вытекающими из такого отождествления последствиями: у него еще нет возражения на аргумент епископа Стаббса. Такое возражение начинает появляться у Гемпеля: он определяет полагания наблюдения как те полагания подходящего содержания, которые приняты "учеными нашего круга культуры", но еще не предлагает объяснения для такой идентификации.
 Более современные версии когерентизма - например, Бонжура, Хармана, Лерера - полностью переносят центр внимания с истины на обоснование. Их главные аргументы исходят из возражения фундаментализму, состоящему в том, что фундаменталист может объяснить статус предположительно базовых полаганий как подлинно обоснованных (в том смысле, что есть некоторая причина или основание для того, чтобы считать их истинными) только обращаясь к некоторым обосновательным предпосылкам и тем самым фактически отрицая статус таких полаганий как базовых.
 Согласно когерентистской точке зрения, нет никакого способа обратиться для обоснования к чему-либо вне системы полаганий, потому что любой такой предполагаемый источник обоснования должен был бы заранее быть поддержан как полагание субъектом познания прежде, чем он смог бы выполнить обосновательную функцию. Следовательно, непосредственным источником обоснования будет полагание, а не внешний мир. Таким образом, когерентистская позиция - это фактически всегда скорее интерналистская, чем экстерналистская позиция; согласно ней, основание для эпистемического обоснования должно быть когнитивно доступно для субъекта познания. Возможна и экстерналистская версия когерентизма, хотя если мы принимаем экстернализм, то фундаменталистская теория обоснования дает более прямое объяснение; смысл же принятия когерентной теории как раз в том, чтобы соблюсти онтологическую нейтральность. Однако возможно дальнейшее экстерналистское требование к когерентизму. Одно из главных оснований, по которому может быть оспорена как сама когерентная концепция истины, так и ее связь с когерентной теорией обоснования, таково: даже если допустить, что определение когерентности с множеством полаганий является верификационной процедурой для определения истинности, то сама истина при этом могла бы тем не менее состоять не в чем ином, как в соответствии объективным фактам. Но этот контраргумент встречает следующее возражение: если истина заключается в соответствии внешним фактам, то когерентность с множеством полаганий никак не может быть критерием истинности, поскольку не может существовать никакой гарантии того, что сколь угодно непротиворечивое множество полаганий соответствует внешней действительности74.
 Поэтому, удерживая связь когерентной концепции истины с когерентной теорией обоснования знания, мы можем по-новому взглянуть на классический эпистемологический аргумент в пользу когерентной теории истины, основанный на представлении о том, что мы не можем "выйти вовне" нашего множества полаганий и сравнивать суждения с фактами действительности75. Этот аргумент может быть рассмотрен как вытекающий из когерентной теории обоснования знания. Исходя из такой теории, аргумент заключает о том, что мы можем знать только единичные факты когерентности или отсутствия когерентности определенного утверждения с определенным множеством утверждений, выражающих определенные полагания. Мы никаким образом не находимся и не можем оказаться в такой эпистемологической позиции, откуда мы могли бы заключать о том, соответствует ли то или иное предложение действительности.
 Контраргумент здесь будет заключаться в том, что такой аргумент может быть рассмотрен как содержащий некорректную импликацию. Из того факта, что мы не можем знать, соответствует ли некоторое предложение действительности, мы еще не можем вывести, что оно не соответствует действительности. Даже если некто признает, что мы можем знать лишь то, когерентны ли определенные утверждения с нашими полаганиями, это само по себе еще не дает ему основания считать, что истина не состоит в соответствии объективным фактам. Если сторонники корреспондентной концепции истины принимают эту позицию, то они тем самым могут признавать, что существуют истины, которые не могут быть нам известны - например, что существует некоторая абсолютная истина, к которой мы можем лишь приближаться путем уточнения известных нам относительных истин. Или же сторонники корреспондентной концепции истины могут утверждать, как это делает Дэвидсон, что когерентность утверждения с множеством полаганий является хорошим признаком того, что предложение действительно соответствует объективным фактам и что эти факты соответствия доступны нашему знанию76.
 Сторонники корреспондентной концепции истины могут даже утверждать, что когерентная теория - вообще не теория истины77; следовательно, они исходят из предположения, что они знают, чем является истина, то есть они имеют определение истины. И конечно, они знают, что такое истина: для них это - соответствие фактам. Действительно, когерентная теория истины - не теория соответствия фактам. Но сторонники когерентной концепции никогда не претендовали на это.
 Это различие в значениях самого термина "истина" может интерпретироваться как связанное с различием целей, для которых дается теория истины. Могут иметься по крайней мере две таких цели:
 * чтобы дать определение понятия "является истинным" как характеристики утверждения;
 * чтобы определить тестовые условия для выяснения, действительно ли имеется основание для применения характеристики "является истинным" к данному утверждению.
 Согласно Николасу Решеру, резюмировавшему это различие78, эти два вопроса совершенно неидентичны: мы можем иметь критерий или критерии истинности (условия истинности) утверждения и все еще испытывать недостаток определения, что значит для этого утверждения быть истинным, и наоборот.
 Но для того, чтобы делать истинные утверждения, мы будем нуждаться в релевантных критериях для успешности использования языковых выражений. Именно в этом суть концепции значения как условий истинности: она отождествляет значение с условиями истинности утверждения, и эта идентификация основана на концепции "значение как употребление", отождествляющей значение лингвистической единицы с условиями ее использования. Если мы принимаем это представление, мы должны признать, что все спецификации значения, которые не эффективны для определения правил применения знака, попросту избыточны.
 Поэтому наша задача здесь заключается не в том, чтобы показать, что мы не можем знать наверное, соответствуют ли языковые выражения элементам и характеристикам некоторого внешнего (по отношению к описанию) мира. Такое скептическое заключение носило бы метафизический характер и было бы бесполезно для построения теории значения. Скорее следует признать, что факт такого соответствия иррелевантен для когерентной концепции обоснования и, соответственно, для основанной на когерентной концепции истины условие-истинностной теории значения. Для этого нам следует найти дополнительные аргументы, уточняющие когерентистские представления. Поскольку мы удерживаем наше представление о языковом сообществе как предельном истинностном операторе, постольку мы можем рассуждать здесь следующим образом.
 Как мы видели, корреспондентная и когерентная концепции имеют различные представления о природе условий истинности. Согласно когерентной концепции, условия истинности утверждений состоят в других утверждениях. Согласно корреспондентной концепции, условия истинности утверждений состоят не в утверждениях, но в независимых от сознания свойствах и особенностях действительного мира. Один из способов сделать выбор в пользу той или иной концепции истины (т.е. определить, в каких случаях та или иная концепция истины является более адекватной) состоит в том, чтобы обратить внимание на процесс, которым утверждениям назначаются условия истинности. С когерентистской точки зрения, условия истинности утверждения - это те условия, при которых говорящие (на языке) утверждают это предложение в своей речевой деятельности. Это означает, что говорящие могут употреблять утверждения только при тех условиях, которые сами говорящие и другие члены языкового сообщества могут распознать как обосновывающие эти утверждения. Отсюда становится важна предполагаемая неспособность говорящих "выйти вовне" своих полаганий. Это важно потому, что те условия, при которых утверждение когерентно с полаганиями говорящих, являются единственными условиями истинности в том отношении, что они являются единственными условиями, которые говорящие могут распознавать как обоснование нашего понимания этой референции. Когда говорящие в своей речевой деятельности утверждают то или иное предложение при этих (определенных) условиях, то эти условия становятся условиями истинности утверждения.
 Итак, отношение когерентности реализуется посредством семантических связей между лингвистическими единицами, причем эти связи образуют открытое множество. Отсюда представляется возможным достаточно общий семантический подход, менее чувствительный к онтологическим требованиям - в частности, в нем снимается противопоставление семантического монизма (свойственного, например, корреспондентной теории), когда предметная область рассматривается как множество однородных объектов (элементов данного мира), и семантики возможных миров, использующей обращение к онтологически различным видам объектов: "объектам реального мира" и "объектам возможного мира". Когерентная истинность нейтральна к требованиям метафизической контроверзы реализма/анти-реализма и совместима с интуицией алетического реализма.

<< Пред.           стр. 11 (из 17)           След. >>

Список литературы по разделу